Глава первая,

в коей читатель встречает двух знакомых и оказывается представлен великому финансисту

— В чем дело, Крофтон?

— С вами желает говорить один господин, сэр.

— Что за господин? Он не оставил визитной карточки? Разве вы не знаете, что я очень занят, Крофтон.

— Пожилой господин, сэр. Он просил передать вам: «Сазерленд-авеню, 26», сэр.

— Что он просил передать?!

— «Сазерленд-авеню, 26», сэр. Он сказал: передайте, этого будет достаточно. Если нет, скажите: «пятнадцать тысяч приоритетных акций „Дигаммы“».

Лицо честного мистера Крофтона во время произнесения этого приветствия выражало высшую степень смущения, но оно стало еще более удивленным, когда он увидел эффект, произведенный этими словами на его работодателя. Мистер Эрнест Исаакс — банкир, Ломбард-стрит, 27, Лондон, Сити — не славился веселым нравом, особенно когда биржа обнаруживала тенденции к падению, но услышав слова, которые так озадачили мистера Крофтона, откинулся на стуле и разразился звонким смехом. Мистер Крофтон — мужчина пятидесяти шести лет, умеренно религиозный и крайне серьезный — неодобрительно сдвинул светлые брови. В силу вышеперечисленных качеств он не любил, чтобы смеялись над его словами. Он сознавал, что принесенная им весть была странной, — и тем менее уместной ему казалась реакция мистера Исаакса.

— Ох уж этот профессор, ох уж этот профессор! — восклицал мистер Исаакс в промежутках между залпами смеха. — Он верен себе! Нахален, как Вельзевул, при любых обстоятельствах!

— Прикажете его выставить? — Лицо мистера Крофтона смягчилось при мысли, что таким образом он сможет взять реванш у незнакомца.

— Выставить?! О нет, черт возьми! Немедленно пригласите его сюда, Крофтон! У нас есть кое-какие дела. Он просто решил пошутить над нами для своего удовольствия.

Мина Крофтона стала вдвойне недовольной, когда он понял, что его надежды на месть терпят крах. Он исчез и полминуты спустя распахнул двери перед седобородым мужчиной, на котором были очки с золочеными дужками, грязный пиджак и полосатые брюки. Он так горбился при ходьбе, что казалось, несет на себе груз всех горестей мира, а его глаза глядели из-за стекол очков так устало и грустно, словно им довелось повидать печали всех пяти континентов. Закрывая двери, мистер Крофтон успел заметить, как гость тяжело опустился в кожаное кресло, а мистер Исаакс, встретив его появление новым взрывом смеха, поднялся, чтобы пожать ему руку.

— О, профессор, вы слишком чопорны! Сам черт не узнал бы вас в этом наряде. Вид у вас более внушительный, чем у старика Бута.

— Вы слишком любезны, мистер Исаакс. Впрочем, говоря между нами, я действительно питаю слабость к такого рода вещам. Мой сегодняшний костюм — один из самых скромных; именно в нем я арестовал детектива Кэниона, имевшего на руках ордер на мой собственный арест. Помните?

— Помню ли я? Это было два года назад, в Лондоне, тогда вы арендовали для гостей пол-улицы. Было чертовски весело! Но на вашем счету есть проказы и похуже, профессор!

— Так-так, мистер Исаакс, вы, значит, до сих пор не забыли того маленького дельца?

— Ну, если вы похищаете человека, пользуясь помощью актера, у которого имеется на то разрешение полиции, то, поверьте, этот человек не скоро об этом забудет. Особенно если вы подсылаете к нему Крофтона и просите его назвать улицу и номер дома, где все произошло!

— Ну-ну, мистер Исаакс, не будем злопамятны. На самом деле вы так же мало сердитесь на меня за тот случай, как я на вас за то, что вы всучили мне акции компании «Дигамма», о которых вам также должен был напомнить Крофтон.

— Хм, с чего бы вам на меня сердиться? Эти акции вы вернули мне по самому свинскому курсу — и заработали на этом деле не один фунт!

— Но я рисковал, потому что потерял бы не меньше фунтов, не окажись я столь находчив.

— Хм, ваша находчивость обошлась мне в восемьдесят тысяч, профессор.

— Но в один прекрасный день вы станете пэром Англии.

— Вы мягко стелете. Прошло уже три года, а я не вижу и намека на пэрство — даже на обыкновенное дворянство.

— Но вы стали членом парламента от вашего округа, точь-в-точь как я и говорил.

— Конечно, только какая мне от этого, черт возьми, радость? Масса расходов на подкуп избирателей (только между нами, между нами, профессор!) и на то, чтобы раз в день быть обруганным в консервативных газетах.

— Боже мой, вам следовало бы подумать о том, что вы для них — все равно что бревно в глазу, мистер Исаакс, пожар, разросшийся из зароненной ими искры. Ведь вы начинали как их кандидат — если я смею напомнить вам об этом.

— Да ради бога! Вы преспокойно напоминаете мне о вещах, вспоминать о которых куда неприятнее.

Мистер Исаакс произнес это не без горечи.

— Но довольно об этом, профессор. Я живу вполне сносно и охотно предоставляю жить другим, если они не садятся мне на шею. Я не завидую маленькому триумфу, который вы одержали в 1907 году — хотя тогда он был для меня очень чувствителен. Я многое простил вам за то удовольствие, которое впоследствии мне доставляло ваше восхитительное нахальство. Хотите сигару?

— Благодарю.

Седовласый гость мистера Исаакса срезал кончик сигары и закурил, причем можно было заметить, что его руки совершенно не были ослаблены старостью. Он с удовольствием вдохнул несколько клубов дыма и поклонился.

— Мистер Исаакс, ваши сигары превосходны настолько, насколько этого нельзя сказать о некоторых ваших предприятиях, — восторженно произнес он. — Но я перебил вас. Вы говорили о моем нахальстве и были столь любезны, что назвали его восхитительным. Полагаю, у вас были причины на то, чтобы вызвать меня объявлением?

— Вы восхитительны не только в вашем нахальстве, но и в прозорливости, профессор. Мне нужна ваша бесценная помощь. Потому я и дал объявление. Ведь адрес ваш мне неизвестен. Свой я также не хотел обнародовать, так как полиция немедля установила бы за вами слежку. Потому-то я и поставил только две буквы — E. I. И я рад, что не ошибся в вас.

На минуту мистер Исаакс замолчал, потом продолжил:

— Я бы хотел предложить вам небольшую работу. Не скажу, что, кроме вас, у меня нет никого, кто мог бы ее сделать, но я обратился к вам по той же причине, по какой обращаюсь к своему сапожнику на Саквиллстрит: я хочу быть уверен, что все будет выполнено безукоризненно.

Гость мистера Исаакса поклонился в знак признательности.

— Вам доводилось слышать пословицу, согласно которой нет ничего хуже родной крови? — продолжал финансист. — Должен сказать вам, что мне представился случай убедиться в этом. Еврей, проклятый еврей… о, как я ненавижу этого типа, профессор!

— Надеюсь, не за его еврейство, — произнес гость мистера Исаакса серьезно и с укоризной. — Глупо и несправедливо придерживаться таких предрассудков. Сам я питаю к своим соотечественникам не больше отвращения, чем к представителям других народов.

— Ваши соотечественники, профессор! Интересно было бы знать, кто они, ваши соотечественники. By Jove, я часто и много думал об этом.

— Из уважения к ним я не открою этого, мистер Исаакс. Во всяком случае, я не еврей. Ведь именно поэтому вы простили мне былые проделки. Итак, вы ненавидите некоего еврея — и потому дали для меня объявление?

— Yes, именно так, профессор. Я смертельно ненавижу его.

— Ради всего святого, надеюсь, вы не думаете, что у меня есть агентура наемных убийц!

— Пожалуй, нет — даже скорее всего нет. Впрочем, я бы хотел избежать крайностей. Я очень добродушен и миролюбив.

— И к тому же вы — член парламента. Так значит, вы не собираетесь заказать мне убийство этого еврея. Могу я спросить, как его имя?

— Адольф Горнштейн.

— Он немецкий еврей?

— Нет, польский. Вы помните миссис Дэйзи Бэлл, профессор?

— Помню ли я вашу восхитительную подругу миссис Бэлл! Mais naturellement. Что с ней сталось? Еврей похитил у вас ее сердце?

— Если бы так, профессор. Он завладел тем, что для меня куда дороже, а именно моими письмами к ней. Как это произошло, никто не знает; возможно, он получил их от миссис Бэлл или от ее камеристки. Миссис Бэлл утверждает, что камеристка выкрала письма и продала их Горнштейну. Но я подозреваю, что это была не Розалия, а сама хозяйка. Ведь теперь мы с ней уже не такие друзья, как раньше. К тому же Розалия сейчас в Америке и, таким образом, выключается из игры. Теперь главная фигура — Адольф Горнштейн. Вам уже доводилось слышать о нем, профессор?

— Горнштейн, Горнштейн… не знаю. Он не был замешан в бракоразводном процессе между лордом и леди Берчелл?

— Именно так. Именно он вручил письма, компрометирующие лорда, леди Элис. И именно этот милый господин теперь грозится лишить меня моих избирателей. Сегодня двадцать второе февраля, то есть до голосования по бюджету Ллойда Джорджа остается неделя. Вы знаете, как строг мой избиратель в нравственных вопросах, и вы уже доказали мне это три года назад. Фу, профессор, эта история с биографом! Придумано хорошо, но…

— Ну-ну, мистер Исаакс, я думал, мы уже забыли об этом. Так значит, опубликование писем придется вашим избирателям не по вкусу?

— Не в качестве предвыборной программы, смею вас заверить. Они слишком… гм… либеральны по стилю, даже для либерального кандидата. Если они будут опубликованы, я пропал. Пока эти письма в руках у Горнштейна, он может превратить мою жизнь в ад, когда ему заблагорассудится.

— Пока они у него в руках, понимаю. И поэтому вы послали за мной, мистер Исаакс?

— Yes, профессор, именно поэтому. Освободите меня от Горнштейна, и…

— Освободить вас от Горнштейна? Вы хотите сказать: освободить Горнштейна от ваших писем. И что тогда?

— Я буду благодарен вам по гроб жизни. Вам этого достаточно?

— Все зависит от того, в какую форму вы облечете свою благодарность. Я беден и в поте лица добываю свой хлеб. Прошлая осень оказалась неудачна для моих маленьких спекуляций. Фирма Walkley & Smithers…

— Имею честь быть знакомым. Так значит, вы тоже пострадали от нее, профессор? Рад слышать, что и такой хитрец, как вы, позволил себя одурачить. Я сам…

— Не преувеличивайте, мистер Исаакс. Что подмастерье против мастера? В делах я ребенок по сравнению с вами.

Мистер Исаакс улыбнулся в свою черную, мефистофельскую бородку. Было заметно, что комплимент затронул его слабое место.

— Ах, дела! — произнес он. — Что вы скажете о предложениях, которые мне делают некоторые господа? Взгляните на это письмо. Я получил его сегодня утром.

Он бросил седовласому профессору конверт с иностранной маркой; тот вскрыл его и устало взглянул на подпись.

— «Именем его высочества великого герцога Меноркского, Эстебан Пакено, министр финансов», — прочитал он вслух. — Ради всего святого, что у вас за дела с великим герцогством Меноркским, мистер Исаакс? Я думал, подобные дела не входят в сферу ваших интересов.

— У меня нет с ним никаких дел, профессор. Это великое герцогство полагает, что я буду иметь с ними дело. Прочтите письмо, и вы все поймете.

— «Мистеру Эрнесту Исааксу, банкиру, Ломбард-стрит, 27, Лондон, Сити, Англия. Dear sir, не будучи знаком с почтенной банкирской фирмой… но будучи наслышан о поддержке, которую Вы оказали сербскому государству… я частным образом обращаюсь к Вам с предложением, которое может оказаться интересным для такого финансиста, как Вы… Состояние подавленности, в котором сейчас находится фондовый рынок, не могло не затронуть Вас, причем в Вашем отечестве период ожидания должен проходить еще тяжелее ввиду принятия бюджета Ллойда Джорджа… все более очевидными становятся преимущества инвестиций не в промышленные бумаги, подверженные непредказуемым флуктуациям, а в надежные и рентабельные предприятия… между тем государственные бумаги остаются малопривлекательными для инвестиций… самая высокая рента, которую они могут дать, никогда не превышает пяти процентов… ввиду этого, в наших обоюдных интересах, я предлагаю Вам предприятие, которое сочетает в себе надежность государственных бумаг и высочайшую прибыльность частного предприятия». By Jove, мистер Исаакс, неужели от этого у вас не текут слюнки? Кто бы ни был этот сеньор Пакено, его английский весьма соблазнителен.

— Да, если ничего больше об этом не знать! Но продолжайте, профессор.

— «…как явствует из приложенных таблиц, урожайность наших оливковых угодий растет с каждым годом. Согласно цифрам, с 1900 по 1909 год прирост составил тридцать пять процентов… цифры совершенно надежны, так как происходят из статистического бюро великого герцогства». Гм… «Как видите, ежегодная прибыль на сегодняшний день оценивается в сто двадцать пять тысяч песет… от имени министерства финансов великого герцогства делаю Вам следующее предложение… дать нам кредит в шестьсот тысяч песет, который предоставляется Вашим банкирским домом непосредственно или в виде ценных бумаг…»

— Выпустить облигации государственного займа Менорки, профессор! Разве не прекрасная мысль?

— «…сроком на тридцать лет под восемь с половиной процентов годовых и сверх того — гонорар, причитающийся Вам как администратору: треть годовых налоговых сборов с упомянутых оливковых угодий, каковой налог целиком и полностью поступает в обеспечение наших обязательств по погашению долга и выплаты процентов. В соответствии с декретом великого герцога от 1885 года доходы брутто со всех оливковых угодий Менорки и принадлежащих ей островов облагаются налогом в тридцать процентов; этот доход, как мы уже показали с помощью приведенных цифр, в настоящее время постоянно растет…» Но, мистер Исаакс, это же тридцатипроцентный налог и сверх того… погодите… двенадцать тысяч пятьсот песет ежегодного вознаграждения! На тридцать лет — при растущем урожае оливок! Вы, конечно, примете предложение?

— Принять предложение, профессор! Вы сошли с ума. Как прикажете его принять? Ни один приличный банкирский дом Европы не станет связываться с Меноркой. Черт возьми, кому захочется иметь дело со злейшими ростовщиками и финансовыми акулами!

— И поэтому вы оставляете восемь с половиной процентов годовых и треть доходов ростовщикам!..

— А что прикажете делать? Нужно беречь свою репутацию.

— Но у вас же нашлись деньги для Сербии. Для уби…

— Тише, тише, профессор. Это приносит всего лишь семь процентов, да и сербские декорации ничем не хуже других, разве нет?

— О Зевс, если бы я мог постичь высоты финансовой политики! Так значит, заботясь о хорошей репутации, которая, впрочем, ничуть не страдает оттого, что вы предоставляете займ Сербии, вы отказываетесь иметь дело с Меноркой?

— Я должен, должен отказаться, профессор. Я не могу иметь дел с недобросовестными банкирами. Я человек строгих моральных устоев.

— И к тому же член парламента, это правда. Вы не будете против, если я заберу это письмо вместе с приложенными таблицами? Как вам известно, мои моральные устои не так строги, как ваши.

— Пожалуйста. Но вернемся к делу. Вы возьметесь за дело Горнштейна?

— Только ради вас, мистер Исаакс. Чтобы искупить ту шутку, которую я сыграл с вами в 1907 году. Сколько времени дал вам Горнштейн? Полагаю, сроки не слишком велики.

— До двадцать второго. Шесть дней.

— Чего он хочет?

— Немыслимую сумму… двадцать тысяч фунтов.

— Сколько всего писем?

— Кажется, шесть.

— А в какую сумму вы бы оценили их сами — между нами, по-дружески?

— Между нами? А, понимаю. Скажем, в 6000 фунтов.

— Вы — король среди собирателей автографов. Через пять дней вы получите письма. Какой адрес у Горнштейна?

— Ферлонг-лейн, 12, E. C. У вас уже есть план?

— Три. Посмотрим, какой из них окажется лучше. Как только появятся новости, я сообщу. А пока — адье, мистер Исаакс. Утро вечера мудренее.

Седовласый гость мистера Исаакса тяжело поднялся с кресла и пожал руку хозяину. Великий финансист проводил взглядом гостя; тот с поклоном исчез за обитыми створками дверей, и тогда, снова опустившись за стол, хозяин пробормотал:

— Этот профессор хитер как дьявол! Хотел бы я знать, кто он на самом деле!

 

Глава вторая,

в коей читатель узнает о том, на каких тонких нитях держатся судьбы народов

На вопрос, которым в конце предыдущей главы задался мистер Исаакс, мы уже дали ответ читателю в серии рассказов о господине Колине. Рассказы, собрание которых должно быть на книжной полке в каждом доме, повествуют о житье-бытье juris utriusque кандидата Филиппа Колина с 1875 по 1910 год.

Господин Колин, к сожалению, принадлежал к числу тех многих шведов, которые в силу тех или иных причин вынуждены жить за границей. Его стезя на родине — а он был практикующим адвокатом в Кристианехамне — пресеклась в сентябре 1904 года, когда он, раздобыв в нескольких банках необходимое «пособие» на путевые расходы, покинул отечество. Тогда ему было двадцать девять. Трех лет неудачных биржевых спекуляций, посредниками в которых выступило несколько датских фирм, оказалось достаточно для того, чтобы погубить многообещающее будущее господина Колина и привести его в неразрешимый конфликт с пятью параграфами уголовного кодекса. Два последующих года он посвятил мести; он провел их в Копенгагене, чтобы поквитаться с датскими фирмами, «приведшими его к погибели» (выражение, которое сам господин Колин употребляет в оставленных им бумагах). Когда с этим делом было покончено — а это обошлось датским теневым предприятиям в 70000 крон, — в январе 1906 года господин Колин спешно покинул Копенгаген. Он взял курс на Англию и сошел на берег, имея при себе весьма увесистый кошелек из крокодиловой кожи и множество планов по приумножению его содержимого. Однако ирония судьбы, а также поэтичная справедливость распорядились таким образом, что в поезде попутчиком господина Колина стал английский карманник, который на станции «Ливерпуль-стрит» любезно освободил его и от бумажника, и от плодов многолетних кропотливых трудов. О том, каким образом господин Колин отомстил этому господину, повествуется в вышеназванном сборнике рассказов. Там также описана его первая встреча с мистером Эрнестом Исааксом, на обстоятельства которой сей последний намекал в предыдущей главе. Эта встреча закончилась чувствительным поражением мистера Исаакса, которому поначалу удалось продать большую пачку бесценных акций «Британской Дигаммы» господину Колину. Излишне говорить, что господин Колин был знаком мистеру Исааксу под именем Пелотард. Под этим же именем господин Колин, отомстив карманному вору, занялся практикой, которая подробнее описана в рассказе «Приключения рассеянных господ» и которую он отчасти оставил за собой и впредь. Мистер Исаакс, будучи умным человеком, не лишенным чувства юмора, когда речь шла о чужих делах, постепенно научился ценить господина Колина за ту ловкость, с которой он действовал и с которой избегал расплаты за свои действия. Боль от собственного поражения также постепенно утихла, и, встретившись в Париже, мистер Исаакс и господин Колин решили зарыть топор войны в землю. И вот когда из-за мистера Адольфа Горнштейна мистер Исаакс оказался в весьма неприятном положении, этот великий биржевик поспешил обратиться за помощью к своему бывшему врагу, как мы могли убедиться в предыдущей главе.

Между тем прошло пять дней, а господин Колин все не давал о себе знать. Мистер Исаакс, который курсировал между Лондоном и своим избирательным округом, уже начинал беспокоиться из-за его молчания, но на следующее утро в его кабинет вошел Крофтон, и выражение его лица было таким же недовольным, как в день последнего посещения профессора Пелотарда.

— Вас желает видеть пожилой господин с Сазерленд-авеню, сэр.

Мистер Исаакс даже подпрыгнул от радости.

— Прекрасно, замечательно! Немедленно ведите его сюда, Крофтон, и проследите, чтобы мне не мешали. Вам ясно?

Мистер Крофтон, которому, напротив, ничего не было ясно, со всей определенностью выразил это на своем умеренно религиозном лице; он медленно удалился и через несколько мгновений вернулся вместе с почтенным профессором Пелотардом.

Мистер Исаакс в волнении вскочил с кресла.

— Ну, что? Говорите быстрее, профессор. Они у вас?

— «Ну, что!» Вы слишком нетерпеливы, мистер Исаакс. Меня бы вполне устроил чек на шесть тысяч фунтов — если ваша чековая книжка находится у вас под рукой.

Мистер Исаакс засмеялся нервно, но с облегчением.

— Ах, профессор, вы великий человек. Садитесь и рассказывайте. Как все прошло? Они точно у вас?

Филипп Колин равнодушно вытащил из кармана пачку писем и бросил ее мистеру Исааксу.

— Надеюсь, тут все, — сказал он. — Во всяком случае вам больше незачем бояться мистера Горнштейна. Я сам вчера вечером проводил его до Чаринг-кросского вокзала и убедился в том, что ночным экспрессом он отбыл в Париж.

— Отбыл? В Париж? Что это значит?

— Да! Отбыл, чтобы никогда больше не возвращаться в Англию. Если только он не захочет сменить прежний домашний адрес на Дартмур.

— Вы озадачили меня, профессор. Сначала вы избавляете Горнштейна от моих писем, как — мне неизвестно, но полагаю, вы не стали платить ему двадцать тысяч фунтов, которые он хотел за них получить. Затем вы высылаете его из страны с обещанием засадить в Дартмурскую тюрьму, если он посмеет вернуться. Вы и вправду сам дьявол!

Филипп признательно улыбнулся.

— Вы, как всегда, любезны, мистер Исаакс. Если позволите мне закурить, я немедленно расскажу вам, что я предпринял.

Мистер Исаакс молча пододвинул к нему свой портсигар, господин Колин взял сигару, откинулся в кресле и начал:

— Когда я уходил от вас, у меня было три плана, как вызволить ваши письма от Горнштейна. Первый — преступный, и тут у меня имелся прецедент: сам Шерлок Холмс в подобной ситуации не погнушался этим способом. Каков был второй план — неважно. Я прибегнул к третьему.

Оставив вас, я пошел домой и слегка изменил свою внешность. Я решил отправиться в самое логово льва — точнее, шакала. Согласно плану, я переоделся праздным лакеем из хорошего дома, причем, скажу вам, весьма удачно. Ферлонг-лейн, 12 — дом, где жил Горнштейн, оказался довольно запущенным, он расположен на улочке, которая ответвляется от Ллойд-авеню; Горнштейн занимал комнату в нижнем этаже. Я позвонил, и дверь открыл здоровый, грубый детина с рябым лицом — по всей вероятности, местный цербер. Его вид свидетельствовал о том, что он способен защитить своего господина, если кто-нибудь из его жертв во время посещения потеряет голову. Цербер окинул меня недоверчивым взглядом, однако пропустил к Горнштейну без препирательств.

Мне не доводилось видеть более гадкой и липкой личности. В его лице все говорило о беззастенчивой алчности, а в повадках — о готовности идти на все, чтобы ее удовлетворить.

Простите мне такое красноречие, но поверьте, на то есть причины! Итак! Я представился Горнштейну как Чарлз Фергюсон, лакей очень известного консервативного государственного деятеля; я намекнул (о чем уже все знают из газет), что лорд и его супруга не слишком ладят друг с другом и что у жены есть все основания требовать развода. Горнштейн тут же навострил уши, но был крайне осторожен и спросил, к чему я веду. Я ответил, что слышал о нем от Артура Сандерса, лакея леди Бёрчелл, — его имя упоминалось в газетах, а теперь он мертв, так что, называя его, я ничем не рисковал. Затем я сразу перешел к делу и спросил, что он предложит за бесспорные доказательства вины лорда — того самого, о котором шла речь. Он заинтересовался еще больше, стал наседать, нажимать — наконец я совершенно раздразнил его, но когда дело дошло до цены, уперся. Он предложил сто фунтов, я рассмеялся и потребовал две тысячи. Он разразился страшными проклятиями, и я снизил цену до полутора тысяч, которая, конечно, также не могла его устроить. Затем я простился, причем он усилил нажим и почти угрожал мне. Я обещал ему все обдумать и с этим ушел.

Вы, наверное, спросите, чего я хотел этим добиться. Единственной моей целью было во всех деталях изучить лицо мистера Горнштейна и осмотреть его жилище. У меня и в мыслях не было продавать ему чьи-то бесценные письма, хотя это было бы недурной шуткой. После той беседы я выжидал четыре дня, посвятив их другим делам, — ведь ваше скромное поручение не было слишком срочным (мистер Исаакс взглянул на своего гостя с упреком). Вчера я послал Горнштейну записку, в которой просил о свидании в кафе «Монико». Я рассчитал, что он не побоится прийти в такое известное место. Я просил его ждать меня там с четырех до пяти, потому что не мог сказать точно, когда лорд меня отпустит. Я ни минуты не сомневался, что он придет, потому что намекнул ему, что готов согласиться на восемьсот фунтов и принесу товар с собой.

В половине четвертого, когда господин Горнштейн, по моим расчетам, начал собираться на рандеву, я сам, находясь дома, приступил к некоторым приготовлениям, а в десять минут пятого мы с Лавертиссом уже были на Ферлонг-лейн, 12… Я говорил вам о своем старом друге и помощнике Лавертиссе? Это по-своему удивительный человек: я не встречал никого, кто бы лучше его разбирался в антиквариате и у кого был бы более тонкий слух. Я постучал в дверь, нам открыл цербер. Я, очевидно, забыл сказать, что сам я превратился в довольно точную копию мистера Горнштейна. Как вам известно, в это время уже довольно сумеречно, и я почти не сомневался в успехе. Для большей надежности я захватил с собой ордер на обыск помещения, а также на арест цербера и его хозяина. Где я его взял, спросите вы? Мистер Исаакс, я всегда считал, что бравый парень со всем лучше всего справится самостоятельно!

Итак, нам открыл цербер. Я указал ему на Лавертисса и низким голосом, довольно удачно имитируя голос Горнштейна, произнес: «Как видишь, я передумал. Мне необходимо переговорить с этим господином. Должно быть, я забыл ключ на столе. В течение часа можешь быть свободен».

Цербер исчез, не сказав нам даже спасибо, а мы с Лавертиссом поспешили в кабинет Горнштейна. Минуту спустя Лавертисс уже колдовал вокруг сейфа, а я караулил у двери. Я говорил, что не встречал человека с таким тонким слухом? Возможно, я забыл добавить, что прежде всего это касается замков с комбинациями. Месье Лепен, начальник парижской полиции… Впрочем, это неважно. Через двадцать пять минут Лавертисс отомкнул тайну Горнштейна, защищенную и от огня, и от взлома (а на тот случай, если бы нам не пришлось иметь дела с кодовым замком, Лавертисс освоил простейшие навыки работы с отмычкой), и я приступил к осмотру. И должен признать, что был немало озадачен. Первое, что я обнаружил, было то, что Горнштейна зовут вовсе не Горнштейн.

— Боже мой, что же тут странного, профессор? Я всегда подозревал, что у него есть другие имена. Так как же его имя, если не Горнштейн?

— Семен Марковиц. Более того, у его прелестного предприятия есть парижский филиал. Это было моим первым открытием. Затем — ваши письма, перевязанные веревкой и шелковой лентой небесно-голубого Цвета, — надеюсь, здесь проявился дурной вкус Горнштейна, а не миссис Бэлл. Вслед за вашими письмами я обнаружил множество подтверждений моему первому открытию — а именно тому, что настоящее имя Горнштейна Семен Марковиц и что дела он ведет с размахом и здесь, и в Париже. В Париже у него к тому же есть прибыльный ростовщический бизнес. И только подумайте, какой документ из парижского филиала я обнаружил! Воистину, мистер Исаакс, Горнштейн, или Марковиц, — не обычный пройдоха; что вы скажете, если я сообщу вам, что среди его клиентов есть владетельные князья?!

Мистер Исаакс глядел на Филиппа Колина, вытаращив глаза; тот, казалось, собирался рассказывать дальше, но вдруг рассмеялся и пожал плечами:

— Нет, пока это останется моей тайной. Но я не утаю от вас свое последнее открытие. Я заметил, что внутреннее пространство сейфа не соответствует его внешним размерам. На всякий случай я попросил Лавертисса прощупать внутренние стенки, и очень скоро мои подозрения подтвердились. В сейфе имелось потайное отделение, и Лавертисс — перл своего ремесла, за что он определенно получит от меня тысячу фунтов, — Лавертисс меньше чем за десять минут вскрыл его. И знаете, что обнаружилось в потайном отделении — ясно как божий день? Что Горнштейн, или Марковиц, в довершение всего прочего является немецким шпионом!

— Черт побери! Черт побери!

Мистер Исаакс таращился на Филиппа Колина, как малые дети таращатся на бабушку, которая рассказывает им сказку.

— Да-да, никаких сомнений! Часть документов была зашифрована, а часть написана на обычном немецком, понять который мне не составило труда. Быстро установив, что с 1905 года Горнштейн является немецким шпионом, специализируясь на флоте, я опустошил сейф. Все бумаги, за исключением ваших писем, документа из Парижа и кое-чего еще, что могло послужить доказательством его шпионской деятельности, я бросил в камин и сжег. Затем я написал письмо от имени Чарлза Фергюсона, в котором объяснил Горнштейну, какой удел ждет в этой стране немецкого шпиона, и посоветовал незамедлительно покинуть Англию, самое позднее — ночным экспрессом, который той ночью в двенадцать часов отходил с Чаринг-кросского вокзала. Я запечатал письмо, написал на нем имя адресата — «Горнштейну-Марковицу» — и оставил письмо на столе. Затем мы с Лавертиссом закрыли сейф и удалились. На часах было начало шестого.

Мы прождали на углу Ллойд-авеню до шести, и как только пробило шесть, на улице показались бегущие Горнштейн и цербер, причем сей последний, казалось, был готов убить первого, кто попадется ему на пути. Они скрылись в доме номер 12 по Ферлонг-лейн и пробыли там около двадцати минут; затем показались снова — один бледнее другого. Мы имели удовольствие наблюдать, как мистер Горнштейн-Марковиц советуется с полисменом, как этот последний достает таблицы с расписанием и — смею предположить со всеми на то основаниями — дает Горнштейну пояснения относительно времени отправления поездов на континент. Затем цербер и его хозяин вскочили в кеб и исчезли. Я не сомневался в действенности своего письма, но на всякий случай без четверти двенадцать наведался на Чаринг-кросский вокзал в моем нынешнем одеянии. Мистер Горнштейн-Марковиц уже ждал там на протяжении получаса и проводил время, расспрашивая всех станционных служащих, не опаздывает ли ночной экспресс. Я наслаждался этим зрелищем, пока поезд не тронулся, затем поехал домой и лег спать. Единственное, о чем я сожалею, — это то, что не видел физиономии Марковица, когда он открыл сейф. Вот как обстояло дело, мистер Исаакс. Вы получили свои письма, а я буду вполне счастлив получить свой скромный чек. На предъявителя, если позволите!

Мистер Исаакс, который слушал простой рассказ Филиппа, разинув рот, молча достал из внутреннего кармана чековую книжку, выписал чек и так же молча протянул его Филиппу. Господин Колин внимательно изучил его и поклонился:

— Десять тысяч фунтов! Мистер Исаакс, вы более чем любезны! Вы делаете мне самый щедрый комплимент, который я получал в последнее время. Apres tout на треть это было просто везенье — мы с Лавертиссом…

— Вы великий человек, профессор, — произнес мистер Исаакс. — Я чужд предрассудков и не хочу сказать ничего такого, но вы могли бы стать великим и на других поприщах…

Филипп прервал его жестом.

— Tous les genres sont bons hors le genre ennuyeux, — сказал он. — Все жанры хороши, кроме скучного… Я бы хотел поговорить с вами о другом, мистер Исаакс.

Мистер Исаакс в молчании придвинул к нему свой стул. Он не глядел на часы, а это уже было большим комплиментом, потому что среди представителей его сословия мистер Исаакс был одним из самых занятых людей в Лондоне, и от его слова на бирже зависело счастье и беды тысяч людей.

— Вы ответили на письмо, которое показывали мне в прошлый раз, мистер Исаакс? Письмо с Менорки?

— Менорки? Ах да, про оливковые угодья. Да, конечно, ответил.

— Вы отказались?

— Разумеется.

— Гм. Ну да все равно. Как вы тогда сказали, мистер Исаакс? Только страх оказаться в дурной компании и испортить честную репутацию удерживает вас от этой сделки?

— По преимуществу да. К тому же я не уверен в залоге. Цифры статистического бюро легко сфальсифицировать — и мне случалось делать это в случае с государственными займами. Но вполне вероятно, что цифры верны и залог — стоящий. Полагаю, немало ростовщиков наживаются на Менорке и получают тридцать, а то и сорок процентов. Но именно из-за них я и не мог ответить согласием. Здесь, в Англии, народ очень щепетилен. Десять раз подумаешь, прежде чем дать в долг Португалии, не говоря уже о Китае. Человек моего положения должен заботиться об общественном мнении не меньше, чем о проценте. Совместные дела с Меноркой способны погубить если не его финансовое положение, то репутацию.

Филипп Колин долго глядел на мистера Исаакса своими умными карими глазами.

— Если только сделку совершает он сам! — медленно произнес он, делая ударение на каждом слоге. — Вы, конечно, не подумали об этом, мистер Исаакс!

Мистер Исаакс вздрогнул и уставился на своего гостя.

— Господи Иисусе! — проговорил финансист. — Правильно ли я вас понял? Вы предлагаете, чтобы я через ваше посредничество ссудил Менорку деньгами под залог оливок?

— Нет, — спокойно ответил Филипп Колин, — я предлагаю, чтобы вы через мое посредничество скупили все долговые обязательства великого герцогства Меноркского!

Если бы господин Колин, желая удивить хозяина дома, предложил ему встать на голову на куполе собора Апостола Павла или немедленно выпрыгнуть в окно, он бы и тогда не поверг его в такое очевидное замешательство. Мистер Исаакс, не отводя от него напряженного взгляда, откинулся на спинку кресла; его тщательно выбритый подбородок глубоко погрузился в шейный платок. Мистер Исаакс уставился на господина Колина, как на дурака, но Филипп отвечал ему лишь спокойной улыбкой. Наконец банкир обрел дар речи:

— Скупить?.. Профессор, вы сошли с ума или решили надо мной посмеяться? Может быть, я ослышался! Что, вы говорите, я должен сделать?

— Мистер Исаакс, уверяю вас, я не сошел с ума и не настолько дерзок, чтобы играть с вами. А сказал я следующее: через мое посредничество вы должны скупить долговые обязательства великого герцогства Меноркского!

Мистер Исаакс нахмурил брови и потер свою мефистофельскую бородку.

— Вы зарекомендовали себя как человек умный, профессор. В вашем безумии должна быть какая-то логика. Во всяком случае, я должен выслушать вас. Объяснитесь!

Филипп Колин поклонился.

— В моем безумии безусловно есть логика, мистер Исаакс. И я немедленно докажу это. Вам доводилось слышать о Колумбовом яйце?

Мистер Исаакс нетерпеливо махнул рукой:

— К делу, профессор!

— All right, я пропущу рассказ о Колумбовом яйце. Я просто хотел сказать, что предприятие, которое я задумал для нашей обоюдной выгоды, и есть Колумбово яйцо. Никто не догадался, как поставить на столе яйцо, пока этого не сделал Колумб, и точно так же я первый догадался сделать ставку на государственные облигации Менорки. Множество ростовщических фирм на протяжении многих десятилетий сидело и вытягивало из них свои проценты. Кто-то из них заработал больше, кто-то — меньше, кто-то вообще проиграл, но все они мешали друг другу, и никому не пришло в голову играть по-крупному. А ведь вам не хуже моего известно, что сейчас эпоха монополистов, мистер Исаакс, и время мелкого капитала прошло. Могу я взять одну из ваших превосходных сигар?

Мистер Исаакс кивнул, Филипп закурил и продолжил:

— Последние дни я посвятил сбору всевозможных сведений о положении дел в великом герцогстве. Ваше поручение не казалось мне слишком спешным, потому что я ничуть не боялся мистера Горнштейна-Марковица. Я мог упустить кое-какие детали, но самое важное о Менорке я собрал. Теперь остановлюсь лишь на некоторых главных пунктах, потому что часть вам уже известна.

Государственный долг великого герцогства Меноркского размещен в облигациях достоинством в двести, пятьсот и тысяча песет, имеющих государственные гарантии. Если бы Менорка взяла кредит в шестьсот тысяч песет, то ей бы пришлось выпустить по меньшей мере шестьсот облигаций достоинством в тысячу песет, но обычно выпускается большее число облигаций меньшего достоинства. Банки, предоставляющие заем, получают в обеспечение этих денег залог — недвижимость, монополию или налоге какого-нибудь промысла. До этого пункта — все в порядке (если не считать, что кредит предоставляется не меньше чем под семь с половиной процентов); но дальше начинаются неприятности. Помимо того что по контракту проценты или взносы в погашение долга должны делаться ежегодно, банки со всей определенностью закрепляют за собой право брать в свои руки администрирование и надзор за залогом; вместе с тем они оговаривают возмещение себе различных «особых расходов» по управлению залогом и поддержанию его в надлежащем состоянии, и наконец, последнее по очередности, но не по важности, — эти условия остаются в силе до тех пор, пока не будут выплачены все проценты, не погашен сам долг и не уплачены проценты за администрирование! Понимаете, какое бесстыдство, мистер Исаакс! Они знают, что все порядочные банкиры будут рассуждать так же, как вы, мистер Исаакс, и им лучше, чем кому бы то ни было, известно, в каком положении находится великое герцогство. Менорка, обремененная долгами, которые тянутся еще с восемнадцатого века, не имела никаких шансов вовремя уплачивать проценты и погашать долги. И вот тогда банки придумали это скрытое взимание процентов: как только уплата процентов или взносов задерживалась, они спешили воспользоваться своим правом. Они вводили внешнее администрирование, и можете не сомневаться, плата за управленческие услуги не опускалась ниже двадцати процентов от совокупного дохода, который давал залог. Несчастные герцоги на собственном опыте убедились в справедливости пословицы, которая гласит: дай черту палец, и он отхватит всю руку. За то, что один герцог однажды обратился к ростовщикам, расплачивается уже четвертое или пятое поколение его потомков. Впрочем, иногда обманывались и сами ростовщики. Не думаю, чтобы тот, кто дал деньги под минеральные источники на севере острова, жил припеваючи. Его вопль достигнет небес, можете быть уверены!

Well, мистер Исаакс, на самом деле все это не так удивительно. Подобное имеет место и в Турции, и в Китае, только делается, наверное, не с такой наглой откровенностью, потому что Турция и Китай больше и долг у них больше, чем у Менорки. Но теперь мы подходим к занятной стороне этого дела.

Знаете ли вы, что еще сделали эти банки? Если не знать, что это правда, можно не поверить собственным ушам. Слушайте, мистер Исаакс! Они одалживают Менорке деньги — по меньшей мере под семь с половиной процентов и с эмиссионным курсом не выше девяноста. Через пару лет, когда с оплатой выходит осечка (какая неожиданность, кто бы мог подумать!), они вводят администрирование залогом, каковое, как мы помним, не зачитывается в уплату процентов или погашение долга. Потом, возможно лет через восемь-десять, они получают уплату за оставшиеся проценты — когда герцогу или его министру финансов удается раздобыть денег у других кредиторов, и они судорожно пытаются избавиться от старых. Однако это случается не так часто, и вот тут в голову хитрым банкирам приходит идея!

Возврат кредита и семь с половиной процентов через каждые восемь лет — ничто; так предоставим это другим — тем, кто вкладывает деньги в государственные облигации! Давайте выставим облигации Менорки на торги и вернем вложенные деньги; тот, кто приобретет бумаги, будет получать каждые восемь лет свои проценты, а мы будем заниматься администрированием залога, имея с этого двадцать девять — тридцать процентов. И все стороны будут довольны!

Такова была их идея, и они тут же поспешили претворить ее в жизнь. Бумаги выставляются на торги на одной или нескольких биржах. Семь с половиной процентов в перспективе — звучит привлекательно, и государственные облигации так надежны! Их охотно покупают, и все идет по плану ростовщиков.

Впрочем, должен признать: так обстояло дело до последнего времени. После того как парижские газетчики изрядно покопались в меноркских делах, банкирам едва удавалось сбывать с рук свои облигации; поэтому часть меноркских бумаг и сейчас находится у непосредственных заимодавцев.

Но теперь, мистер Исаакс, вы, наверное, понимаете, к чему я веду, что за Колумбово яйцо я открыл; как сказочно далеко может завести людей жадность! Теперь вы понимаете то, о чем никто не догадывался до сих пор: алчные ростовщики сами вырыли себе могилу! Десятилетия эта могила ждала и, возможно, так никогда и не дождалась бы их праха, если бы неделю назад вы случайно не показали мне письмо с Менорки! (Скромность не позволяет мне акцентировать внимание на себе.) Вспомните, какова механика этого дела, мистер Исаакс, и возрадуйтесь! Почему ростовщики «управляют» залогом и пожинают свой жирный ростовщический процент? Исключительно потому, что они — держатели долговых обязательств герцогства — и ни почему другому. Но у кого же находятся эти долговые обязательства, мистер Исаакс? У людей, у обычных людей, которые заплатили за них более девяноста процентов от их номинальной стоимости и которые в любую минуту вольны продать их на бирже за сорок пять с половиной — таков последний курс!

Банкиры сами выпустили из рук свое единственное оружие — и тот, кто достаточно силен, подберет его. Скажите по правде, мистер Исаакс, это ли не Колумбово яйцо?

К концу речи Филипп Колин разгорячился, и глаза его засверкали. Великий финансист встал с кресла. Он был очень серьезен.

— Видит Аллах, профессор, вы великий человек, и я ваш пророк; да, это — Колумбово яйцо!

— Золотое, золотое яйцо! — воскликнул господин Колин. — А какая поэзия, мистер Исаакс! Надуть ростовщиков! Избавить держателей облигаций от этого бремени и обогатиться самим! Можно ли придумать более красивую комбинацию? Ах, Менорка долгое время была меньше всех в колене Иудином, но профессор Пелотард превратит ее в золотой прииск!

— Ну а детали, детали, профессор! — перебил его мистер Исаакс.

— Детали? Вот цифры, которые мне удалось собрать за последнюю неделю. Вы можете видеть, каково положение великого герцогства, какие получены займы и с какими банками оно имеет дело. Детали предприятия, которое я задумал, очень просты. В настоящее время облигации котируются на биржах в Париже, Марселе, Мадриде и Риме. Мы подготовим операцию с помощью ваших газет — опубликуем тревожные статьи и прочее. Вы понимаете: надо испугать держателей акций, чтобы они были рады продать их за любую цену. И в один прекрасный день, когда откроются биржи, мы за бесценок скупим государственные облигации Менорки… Вы становитесь управляющим и хозяином острова — от края до края, делаетесь богаты, как Ротшильд, а вместе с вами и я! Если захотите проявить эксцентричность, то снизите административную ставку на пять процентов и в благодарность великий герцог сделает вас бароном Иерихонским. Ведь он сам — граф Вифлеемский.

— Иерихонским? Слишком близко от дома, — сухо заметил мистер Исаакс. — Но вы так странно улыбаетесь, профессор. Очевидно, у вас припасено кое-что еще?

Филипп поклонился с легкой усмешкой.

— Очевидно, — сказал он. — Вам доводилось бывать в Монте-Карло, мистер Исаакс?

— Вам бы следовало это знать, потому что именно там я впервые вас встретил.

— Публичная игра, — медленно проговорил Филипп Колин, склонив голову, — разрешена только во Франции и в Монако. В Монако монополия принадлежит М. Блану. Во Франции игорный бизнес находится в руках крупных финансовых воротил, которые имеют влияние даже в парламенте. Во всех остальных странах игорный бизнес если и существует, то находится под угрозой. В настоящее время в Европе, кроме царя, есть всего лишь один государь, который не сходя с места может выдать лицензию на создание нового первоклассного игорного ада, и этот государь — великий герцог Меноркский, мистер Исаакс! На Менорке есть все условия — природа, географическое положение. Пароходную линию до Барселоны можно организовать в одну минуту! В прошлом году казино в Монте-Карло заработало сорок три миллиона франков, казино в Энгиене — свыше тридцати миллионов.

Филипп замолчал. Мистер Исаакс снова встал и, присвистнув от удивления и уперев в подмышки большие пальцы, уставился на своего гостя.

— Корнер на бирже и новое Монте-Карло в запасе! — воскликнул он. — By Jove, профессор, до сих пор мне приходилось участвовать в предприятиях поскромнее!

С полминуты он разглядывал своего гостя.

— Великий Аллах, вы не вчера родились, профессор! Это самое грандиозное предприятие, о котором я только слышал, и в котором мне доводилось участвовать, — но ведь и я не вчера родился, профессор! Этот план стоит вас, но я боюсь одного. Он слишком велик для меня. Слишком крупное предложение, сэр!

Филипп Колин остановил его жестом:

— Мистер Исаакс, сомневаюсь, чтобы я мог сделать предложение, которое было бы для вас слишком крупным. Просто вас пугает новизна этого дела, и потому вы недооцениваете свои возможности. Как только мы перейдем к цифрам, увидите, как вы ошибаетесь. Известно ли вам, какую сумму составляет совокупный долг Менорки?

Мистер Исаакс покачал головой.

— Когда я назову сумму, вы поймете, как несправедливо можно заслужить дурную славу. Если справки, которые я навел, верны, совокупный долг великого герцогства составляет восемьдесят девять миллионов песет — три с четвертью миллиона фунтов, если мы примем песету равной одному франку, что, безусловно, является завышенным курсом. Сколько составят сорок пять с половиной процентов этой суммы, мистер Исаакс? Меньше одного миллиона семисот пятидесяти тысяч, если вы пожелаете скупить все на корню. Но часть облигаций вам не нужна ни на одно дело — по крайней мере те, что обеспечиваются минеральными источниками, и те, что еще остались за лангустовым промыслом. И те и другие эмитировались в Марселе. Значит, мы можем выключить Марсель из нашей биржевой операции. Если мы скупим даже семьдесят пять процентов облигаций, вы станете абсолютным хозяином острова — за один и три десятых миллиона фунтов. Вас никогда не посещал соблазн неограниченной власти, мистер Исаакс? Вы купите ее, заставив скряг позеленеть от зависти! К тому же вам незачем одному рисковать всей суммой — одним миллионом тремястами пятьюдесятью тысячами фунтов; хоть я лишь бедный профессор, я поставлю на кон все, что смогу.

— И сколько же вы поставите? — улыбаясь, спросил мистер Исаакс.

Филипп Колин ласково погладил только что обретенный чек.

— По меньшей мере десять тысяч, — сказал он серьезно. — Но теперь взгляните на мои выкладки!

Мистер Исаакс расположился за письменным столом и принялся изучать цифры, то останавливая долгий взгляд на своем удивительном госте, то несколько минут кряду занимаясь подсчетами на листочке бумаги. Профессор Пелотард устало откинулся на спинку стула, докурил одну сигару и принялся за следующую. Снаружи глухо доносился шум утреннего Лондона. Когда в церкви неподалеку зазвонили колокола, мистер Исаакс встал.

— God damn me, профессор, — медленно проговорил он, — если вы, как и говорили, не нашли Колумбово яйцо! Возможно, я пожалею о том, что сделаю, но я хочу еще раз довериться вашей ловкости. Во всяком случае, это будет самое крупное дело в моей жизни.

— Пока самое крупное, — вставил господин Колин, — пока, мистер Исаакс! Если так пойдет, у нас будут дела и покрупнее!

— Если все это не кончится крахом, — сухо заметил мистер Исаакс. — После выборов в моем округе мы обсудим детали. Как вы знаете, выборы пройдут завтра. А пока я даю слово, что в тот день, когда у вас все будет подготовлено, я предоставлю вам один миллион триста пятьдесят тысяч фунтов.

— Один миллион триста сорок тысяч, — поправил господин Колин. — Вы забываете про мой вклад.

Великий финансист засмеялся, а его седовласый гость, склонившись в поклоне, неспешно скрылся в дверях.

 

Глава третья,

в коей читатель оказывается в Париже и мельком видит загадочную молодую даму

Было 4 марта 1910 года, половина седьмого вечера. Над Парижем стелился тонкий, как вуаль, туман. Наводнения, чинимые Сеной, с грехом пополам улеглись, и их сменила ослепительная солнечная погода: днем метрополия окуналась в волны белого света и солнечной дымки; вечера, напротив, были прохладны и, за редким исключением, ясны.

В этот мартовский вечер по бульварам мчался сплошной транспортный поток. Лучи от фар пересекались друг с другом, образуя запутанный восточный узор, который возникал в одну секунду, чтобы рассыпаться в следующую. С грохотом проносились грузные переростки-автобусы, время от времени похоронным шагом проезжали извозчичьи дрожки. Опухшие лица возниц краснели из-под белых клеенчатых шляп, а морды лошадей склонялись низко к земле. Хриплые крики газетчиков прорезали пространство, перекрывая даже грохот автобусов: «La Presse un sou la Presse!» Лавочники уже приготовились закрывать свои заведения; зажглась, заморгала, погасла и снова зажглась электрическая реклама, переливаясь зеленым, красным и белым цветом. Перед кофейнями, несмотря на прохладу, упрямо сидели группки бульварных завсегдатаев, потягивая абсент или вермут.

Вместе с ними за столиком «Кафе де ла Пэ» свой абсент попивал некий господин элегантного вида. Ему можно было дать года тридцать два. Лицо его имело выражение открытое и приветливое, черные усики были коротко подстрижены, а взгляд карих глаз свидетельствовал об уме их обладателя. Был это француз или нет — сказать было трудно; официант, с которым он обменялся несколькими фразами, ответил бы на этот вопрос положительно, а общий облик молодого господина еще более утвердил бы его в этом мнении; однако одежда и английские биржевые ведомости, которые лежали рядом с посетителем, свидетельствовали о том, что молодой господин — англичанин.

Он сидел, слегка откинувшись на спинку стула. Его столик был крайним в ряду, и других посетителей по соседству не было; время от времени господина задевал какой-нибудь прохожий, но он едва ли обращал на это внимание. С лица молодого человека не сходила улыбка и выражение самодовольства; время от времени он бросал взгляд на газеты, и его улыбка становилась еще шире. Казалось, он видит сон, и сон этот определенно приятен.

Однако вскоре его сну было суждено прерваться.

Из-за угла рю Обер внезапно вылетел сверкающий красный лакированный автомобиль с ярко-белыми фарами. Скорость была так велика, что машина опасно накренилась влево. Водитель лихо подрулил к самому «Кафе де ля Пэ», и, не успел автомобиль остановиться, как дверца распахнулась, и из него выскочил пассажир в плаще. Дверца хлопнула снова, и красный автомобиль, который так и не остановился, но только незначительно сбросил скорость, снова вывернул на бульвар Капуцинов, на волосок разминулся с извозчиком и, осыпаемый проклятьями возницы, исчез с той же неистовой скоростью.

Все это едва ли заняло тридцать секунд. Молодой господин, который сидел за столиком в кофейне, лишь слегка приподнял левую бровь, чтобы взглянуть на происходящее, и внезапно выпрямился.

Не успела красная машина выехать на плас де л'Опера, как ее пассажир, сделав несколько торопливых шагов — или, точнее, прыжков, — не медля ни секунды, подсел за столик к молодому господину. В следующее мгновение маленькая ручка в перчатке легла на рукав его пальто, и он почувствовал теплое дыхание у правого уха. Послышался отрывистый, торопливый шепот:

— Если вы джентльмен, спасите меня, монсеньор. Сделайте вид, будто вы мой кавалер… говорите со мной так, словно я была вашим… другом… ах боже мой, вот они!

Все это заняло не более тридцати секунд; голос затих, и ручка в перчатке крепче стиснула его руку; он чувствовал, как пальцы незнакомки сжимают драп его пальто, ее дыхание у самой его щеки стало горячим и частым. Проследив направление ее взгляда, хотя лицо ее закрывала вуаль, молодой господин увидел, что в нескольких шагах от них из-за поворота бесшумно вылетела черная машина. Какое-то мгновение, которое показалось ему бесконечным, он думал, что машина вот-вот остановится; белая сигнальная фара угрожающе сверкнула, наполовину развернувшись к бульвару Капуцинов, а затем автомобиль снова рванул вперед по следам красной машины, которая издала пронзительный гудок с плас де л'Опера. Было очевидно, что вторая машина задержалась лишь по какой-то случайности, и план незнакомки увенчался успехом. Господин невольно издал вздох облегчения и повернулся к ней, чтобы поздравить.

И сделал это вовремя, потому что веки ее закрылись и хватка, которой она держала его за рукав, ослабла. В ту же минуту, как черный автомобиль скрылся из вида, незнакомка упала в обморок!

Молодой господин молниеносно и не без удовольствия обхватил ее правой рукой за плечи, а левой быстро и ловко откинул вуаль. На столе стоял графин с водой; господин окунул в него шелковый носовой платок и поспешно провел по лицу незнакомки, глазами пожирая открывшуюся ему красоту. Лицо, ранее скрытое вуалью, было молодо и свежо; волосы, видневшиеся из-под автомобильной шляпки, были густыми и черными. Прямые тонкие брови почти сходились в складочке над переносицей, как будто их хозяйке приходилось часто приказывать и хмуриться. Губы незнакомки были крепкие и идеальные по форме, но белые, как мел. Какого Цвета были ее глаза, сказать было невозможно, так как их по-прежнему прикрывали недвижные веки.

— Гарсон, — крикнул молодой господин, — une fine, рюмку коньяку, быстро! Вы что, не видите, что мадам в обмороке?

Пока он продолжал прикладывать смоченный платок к ее лбу, в его голове стремительно проносились разные мысли. Похоже, приключение счастливым образом само свалилось ему на голову! Кто она такая? Из какой страны? Вспоминая ее горячий, настоятельный шепот, он отметил легкий акцент, хотя в остальном ее французский был безупречен. «Что она имела в виду, когда просила, чтобы я обращался с ней, как „с другом“? „Говорите со мной так, словно я была вашим другом!..“» И что за враги преследовали эту ослепительную молодую женщину в самом центре Парижа? Он вспомнил маневр, с помощью которого она перехитрила погоню, и содрогнулся, отчасти испугавшись ее смелости, отчасти восхитившись ею. Действительно, не всякая женщина смогла бы проделать подобное с таким успехом! Должно быть, в красном автомобиле сидели ее друзья — бесспорно, это был частный автомобиль, а не такси. Что же ему теперь делать? Возможно, она просто авантюристка… но как она молода и как красива… а его поезд уходит только в половине девятого!.. Allons, пожалуй, можно и…

— Коньяк, монсеньор! — Официант доставил заказ почти вприпрыжку. — Мадам не лучше?

Ничего не ответив, молодой господин взял рюмку и попытался влить ее содержимое в приоткрытый рот незнакомки. Получилось это весьма средне, но как только крепкий напиток увлажнил ее губы, она сразу села и открыла глаза. К своему удовольствию, молодой господин обнаружил, что глаза у нее голубые.

— Где я? — пробормотала она. — Ах, помню… спасибо, вы помогли мне…

Официант все еще был здесь.

— Прикажете послать за врачом или аптекарем, монсеньор?

Незнакомка энергично замотала головой и сама ответила на вопрос:

— Конечно, нет. Теперь я чувствую себя прекрасно. Я бы хотела заплатить и идти.

Она потянулась к левому плечу, будто нащупывая сумочку, и в ту же минуту широко раскрыла глаза и густо покраснела. На плече ничего не было. Очевидно… сумочка осталась в автомобиле!

Молодой господин торопливо кивнул официанту, чтобы тот удалился:

— Все в порядке. Подойдете, когда я постучу.

Он снова обернулся к незнакомке, которая, со всей очевидностью, была оглушена своим открытием и улыбалась хоть и с достоинством, но все равно комично.

— Мадам, — проговорил он, — покидая автомобиль, вы не имели возможности подумать о багаже. Если позволите, я почту за радость считать вас своей гостьей. И ничто не доставит мне большего удовольствия, чем если вы будете ею и впредь. Скажите, что еще я могу для вас сделать.

Она была бледна, ее веки были опущены.

— Вы слишком любезны, — сказала она. — Возможно, вы слишком буквально поняли мои слова (он снова вспомнил это странное выражение — «как друга»). Хотите… хотите, я дам вам в залог кольцо, чтобы вы за меня расплатились. К сожалению, вы правы, моя сумочка осталась в автомобиле…

Она запнулась, встретив его взгляд.

— Мадам, — холодно проговорил он, — еще совсем недавно, когда вы оказали мне честь, сев за мой столик, вы считали меня джентльменом; уж по крайней мере, я не даю в долг под залог. Я еще раз прошу сказать мне, что я могу для вас сделать, — но только в том случае, если вы сохраняете обо мне прежнее мнение.

Ответа не было.

Она сидела неподвижно, опустив ресницы, и в уголках ее глаз показались слезинки. Заметив это, он смягчился — маленькая вспышка гнева осталась позади.

— Мадам, — проговорил он быстро и с силой. — Я грубиян и болван. Я совершенно забыл, что ваши нервы слишком напряжены — отчасти я сам стал свидетелем того, что вам довелось пережить. Я прошу вашего прощения; пожалуйста, располагайте мной, какого бы мнения вы обо мне ни были!

Ее ресницы медленно поднялись над глубокими голубыми глазами и на губах, как весеннее солнце, заиграла улыбка.

— Вам не за что просить прощения, — сказала она и через стол протянула ему руку. — Это я прошу прощения у вас. Вы были очень добры ко мне; вы не усомнились во мне — а ведь я могла оказаться преступницей, скрывающейся от полиции.

Преступницей — а почему бы и нет? Бог мой, какая мысль!

Он засмеялся в ответ на ее улыбку и затем снова стал серьезен.

— Мадам, — сказал он. — Я должен обратить ваше внимание на одно неприятное обстоятельство. Вы уверены, что ваши враги в черном автомобиле не вернутся? Вы совершенно открыто сидите на одном из самых оживленных бульваров Парижа.

Она поспешно опустила вуаль, но не могла не заметить:

— Вы предпочитаете видеть меня в вуали?

— Если того требует ваша безопасность — хотя я большой эгоист!

После того как она завязала вуаль, он продолжал:

— Так что же вы прикажете мне делать? Я полностью в вашем распоряжении.

Голос, который раздался из-под вуали, был очень нерешителен и робок:

— Я… не знаю. Я не могу отнимать у вас время. Ведь вы меня совсем не знаете…

Он подался вперед и серьезно посмотрел ей в глаза.

— Voyons. Я думаю, об этом мы уже договорились. Я вас не знаю, и если вы пожелаете, так оно и останется. Зато я знаю, что вы находитесь в затруднительном положении, да еще и без денег. Если вы сохранили обо мне то мнение, которое имели вначале, пожалуйста, оставьте сомнения и скажите, что я могу для вас сделать. Мое время полностью в вашем распоряжении.

Сказав это, он невольно посмотрел на часы. Был уже восьмой час, значит, — если он не хочет пропустить вечерний экспресс, где у него забронировано спальное место, — в Париже ему остается быть менее полутора часов. При этой мысли он вздрогнул и удивился самому себе. Что ему делать с этой молодой женщиной, которая волей случая встретилась ему на пути? Она была молода, беспомощна, и у нее были восхитительные голубые глаза… Но если бы кто-то еще час назад сказал ему, что сейчас, около семи, у него появится другое дело, кроме как обедать в «Вуазэн», он бы рассмеялся ему в лицо. По правде говоря, ему еще не доводилось быть спасителем незнакомых юных принцесс, какими бы голубоглазыми и беспомощными они ни были… Но allons… обед в «Вуазэн» никуда не денется… и ее мелкие трудности никак не помешают ему успеть на поезд.

Ни один мускул на лице господина не выдал хода его мыслей. Незнакомка, которая внимательно изучала его сквозь вуаль, внезапно решилась:

— Если бы… но у вас точно есть свободное время?

Он утвердительно кивнул.

— И вы хотите помочь мне? И не будете задавать никаких вопросов?

— Я не детектив, — коротко ответил он.

По всей видимости, она пожалела о своих последних словах и молча, одним взглядом попросила прощения.

— Тогда… не отвезете ли меня в «Отель д'Экоссе»?

— Разумеется! — Он громко рассмеялся контрасту между непритязательностью этого желания и той робостью, с которой оно было высказано. Затем он подозвал официанта и расплатился, собрал газеты, и они вместе поднялись из-за стола. Когда они подошли к обочине тротуара, он хотел было взять машину, но она поспешила остановить его:

— Не надо машину… возьмите извозчика.

— Господи, почему? — спросил он, уставившись на нее. Уж не развилась ли у нее после этого приключения боязнь автомобилей?

— Я слышала, что это… дешевле…

Он громко хохотнул и махнул первой же машине, которая проезжала мимо.

— Мадам, вы слишком щепетильны, мне не доводилось встречать представительниц вашего пола, у которых это качество было бы развито в такой мере. Чтобы успокоить вас, скажу, что автомобиль и дрожки будут стоить абсолютно одинаково.

Они не успели проехать и ста метров, как он почувствовал, что ему на рукав легла ее рука. Он повернулся к незнакомке и вопросительно посмотрел ей в лицо.

— Простите, — проговорила она. — Но нельзя ли… у меня возникла одна мысль.

Он наклонил голову, давая понять, что слушает.

— Возможно, мои враги в черном автомобиле опередили меня и теперь ждут в гостинице… Что же делать — ах, я не знаю, что мне теперь делать!

Он взглянул на нее и впервые серьезно задумался. Что за враги ее преследуют? Быть может, он ввязывается в неприятное дело, в которое замешана полиция? А ее обморок — был ли он настоящим? Воспоминание о бандитских разборках последнего времени промелькнуло у него в голове, но его быстро сменило другое воспоминание — влажные голубые глаза и доверчивая улыбка. Ба, что за глупые выдумки! Апачи, гангстерши — она так молода, ей едва исполнилось двадцать… Впрочем, те же апачи обоих полов тоже не были ни старичками… ни уродами…

— Мадам, — произнес он, — если хотите, я схожу в отель и проведу рекогносцировку. Не беспокойтесь, я не буду никого о вас расспрашивать, даю вам слово. Что касается ваших врагов — быть может, вы опишете мне их приметы или (в его голосе отчетливо слышалось замешательство) вы предпочтете, чтобы я действовал на свое усмотрение?

Она благодарно кивнула и откинулась на сиденье в углу салона. Через пять минут они были у гостиницы. Молодой господин выскочил из автомобиля и направился в холл.

Две минуты спустя он вернулся, лоб его был нахмурен. Она испуганно глядела на него из темноты автомобиля.

— Ну что? — спросила она дрожащим голосом.

— Да, мадам, вам не повезло, — ответил он. — Красный автомобиль — то есть ваш — был здесь двадцать минут назад, и вслед за ним, через несколько секунд, появился черный. Водитель красного едва успел затормозить, как ему пришлось снова набирать скорость. Черной машине не повезло, так как дорогу ей преградил извозчик, и таким образом красный автомобиль получил полминуты форы. Из красного никто не выходил, зато черный высадил двух господ, которые теперь поджидают вас в холле.

Она мертвенно побледнела и прошептала:

— Два господина? Как они выглядят?

— Один — высокий, кожа желтая, как лимон, борода черная. Другой — маленького роста, толстый, краснощекий, голубоглазый, в синем пиджачном костюме.

Теперь его голос звучал намного холоднее; дело начинало принимать слишком загадочный оборот, и это было ему уже не по вкусу. Он сделал паузу, наблюдая за незнакомкой. Сквозь вуаль он смог разглядеть влажное мерцание, а в тишине, которая последовала за его словами, ему послышался сдерживаемый плач. Его мягкосердечие снова взяло верх, он мигом очутился в машине и положил руку на плечо незнакомки.

— Боже мой, бедное дитя, — взволнованно проговорил он. — Не плачьте. Что им от вас нужно? Что я могу для вас сделать? Скажите!

Постепенно она справилась с волнением.

— Нет-нет, — проговорила она. — Вы и так сделали для меня больше, чем должны были сделать. Я знаю, что вы, наверное, считаете меня преступницей, которая скрывается от полиции. Но клянусь вам, это не так… а теперь пустите меня, я пойду!

Она сделала движение, собираясь выйти из автомобиля, но он рывком усадил ее на сиденье и, крикнув шоферу какой-то адрес, захлопнул дверцу. Он едва отдавал себе отчет в том, что делал; но ее голос звучал так искренне и так молодо, а воспоминание об открытой улыбке было так живо, что сомнения в ее невиновности снова рассеялись. Не понимая еще, как действовать, он решил помочь ей в беде. Кроме того, ему вспомнились те два господина в холле; ему уже давно не приходилось видеть столь фальшивых, отталкивающих типов. Несомненно, она не виновна — наверное, просто маленький побег от родителей или от мужа; eh bien, он никогда не играл на стороне мужской партии. Так к чему же становиться на эту сторону сейчас, когда на противоположную его притягивает пара восхитительных голубых глаз и соблазнительная улыбка?

Внезапно он вспомнил, что адрес, который он крикнул шоферу, был выбран наугад и скоро они будут на месте. В ту же минуту он вздрогнул и посмотрел на часы: четверть восьмого. Что там обед в «Вуазэн»? К черту обед! Хотя перспектива провести тринадцать часов в поезде, не имея в желудке ничего, кроме абсента, не особенно его привлекала. Впрочем, если дело и дальше пойдет так, то ехать ему никуда не придется.

Его спутница прервала эти размышления.

— Как вам удалось все это узнать? — испуганно спросила она.

— С помощью посыльного и пяти франков, — сказал он с улыбкой. — Мне приходилось останавливаться в этой гостинице, Очевидно, я давал хорошие чаевые.

— Еще плюс пять франков, — пробормотала она с растерянностью в голосе, которая заставила его рассмеяться. — И вам сказали, что Жаку… что моему автомобилю удалось скрыться?

Жак! Он почувствовал, как кольнуло у него в сердце. Черт бы побрал этого Жака. Мерзавец мог бы ездить побыстрее.

— Да, — произнес он самым мрачным тоном, на какой только был способен. — Автомобилю Жака удалось скрыться.

Несмотря на все свои горести, она рассмеялась его меланхоличному тону.

— Жак всего лишь мой шофер, — проговорила она, — но он оказал мне больше услуг, чем кто бы то ни было — за исключением вас.

При этих словах молодой человек почувствовал, как удовлетворенное самолюбие мягкой волной окутывает его сердце. Итак, Жак — только шофер. Тогда где в этой истории мужчина? Ведь без мужчины тут, конечно, не обошлось. Впрочем, это его не касается — если он хочет оставаться тем, за кого выдал себя в самом начале, то есть джентльменом.

— Мадам, — проговорил он и выглянул в окно, чтобы понять, сколько осталось до места, куда их везло такси. — Не согласитесь ли ответить мне откровенно на три вопроса? Я постараюсь сформулировать их так, чтобы они как можно меньше затрагивали вашу личность. А потом я постараюсь сделать все, чтобы оказать вам такие же неоценимые услуги, как мсье Жак.

Она кивнула в знак согласия и улыбнулась под вуалью.

— Вопрос первый: есть ли у вас в Париже друзья, к которым я мог бы вас отвезти? Какое-нибудь прибежище, где вас не будет беспокоить лимонный господин с его краснощеким другом?

Она снова побледнела и удрученно покачала головой.

— Нет, — беззвучно сказала она, — я… Я одна в Париже.

История становилась все загадочней, но он продолжал все так же спокойно:

— Вопрос второй: есть ли какое-то место за пределами Парижа, куда бы я мог вас доставить?

Минуту она сомневалась; затем последовал ответ, который совершенно ошеломил его.

— Д-да… — сказала она, запинаясь. — Я собиралась ехать в Марсель поездом в половине девятого…

— Так значит, у вас есть друзья в Марселе?

— Нет, не совсем так… Нет.

Поезд до Марселя в половине девятого! Это же его поезд! Воистину, судьба выкидывает удивительные штуки! Что, ради всего святого, могло заставить это юное создание, за которым кто-то гоняется на автомобиле по парижским бульварам, отправляться в Марсель, даже не имея в этом городе друзей? Уж не хотят ли ее преследователи помешать ей туда отправиться?

Он постарался совладать с изумлением, насколько это было возможно, и продолжил:

— И третий вопрос: куда, по вашему мнению, направится мсье Жак, если ему удастся уйти от погони?

— Он знал, что вечером я собираюсь ехать в Марсель. Я заказала билет, но у меня не было времени его забрать, потому что за мной гнались. Жак, конечно, постарается как можно скорее разыскать меня в Марселе…

Она замолчала, нервно сомкнув кончики пальцев. Очевидно, мысль о забытой сумочке и собственной беспомощности снова терзала ее. Но он уже принял решение. Даже не понимая, какая сила заставляет его произносить эти слова, он все же сказал:

— Мадам, это кажется невероятным, но дело в том, что человек, который сейчас сидит рядом с вами, забронировал спальное купе в том самом экспрессе, на котором вы собирались ехать в Марсель… Ни в Париже, ни в его окрестностях у вас нет друзей, к которым я мог бы вас доставить. Между тем мсье Жак, как вы полагаете, будет разыскивать вас в Марселе. Следовательно, мой долг — отвезти вас в Марсель и спасти от врагов… Готовы ли вы довериться моему попечению?

Незнакомка откинула вуаль и несколько секунд вглядывалась в его лицо так пристально, что он начал краснеть. Затем она проговорила:

— Вы одинаково любезны со всеми дамами, которые при подобных обстоятельствах встречаются вам на пути?

— При подобных обстоятельствах, мадам? — не задумываясь, парировал он. — Нет, такое со мной впервые. Но я безусловно был бы с ними так же любезен, если бы, как и сейчас, помощь им не доставляла мне ни малейшего неудобства.

— Ну разумеется, — возразила она, — сегодня я не доставила вам ни малейшего неудобства! Вы безусловно знали, что я свалюсь вам на голову в кафе и вы будете возить меня по Парижу? А затем сопровождать в Марсель? Не думаю, чтобы вы собирались туда ехать!

— Parbleu, madame, вы несправедливы. В конце концов, я могу предъявить доказательство.

Он поспешно вытащил из внутреннего кармана бумажник и извлек оттуда билет первого класса до Марселя, приобретенный в агентстве «Кука», а также бронь на спальное место (целое купе). Она с любопытством изучала билет.

— Профессор Пелотард, — прочитала она по слогам. — Лондон. Так вы англичанин. Я так и думала. Хотя французским вы владеете как родным…

— Я живу в Англии, — ответил молодой господин. Он удержался от того, чтобы задать незнакомке встречный вопрос — откуда родом она, хотя этот вопрос и вертелся у него на языке. — Итак, вы убедились, что я не соврал. Так вы принимаете мое предложение?

Она глядела на него ясно и спокойно.

— Да, — просто сказала она. — Если вы и вправду готовы проявить такое благородство по отношению к незнакомке…

Очевидно, она хотела продолжать, но он перебил ее:

— Благодарю вас за доверие, мадам. Но тогда мне придется задать вам еще один вопрос. Как вы думаете, враги знают о вашем отъезде?

— Это возможно, — сказала она, запинаясь. — В отеле я ничего не говорила, но после обеда, перед тем как выехать вместе с Жаком в город, я уложила вещи… Вы полагаете…

— Я почти уверен, что они поставили соглядатаев на главных вокзалах — если только их возможности им это позволяют?..

Он вопросительно взглянул на нее; она кивнула почти надменно.

— Тогда остается одно: вам нужно замаскироваться, и немедленно.

— Замаскироваться? Что вы хотите этим сказать? Где? И сколько времени осталось до отхода поезда?

— Чуть больше пятнадцати минут. Где? Здесь, в машине. Подождите, сейчас вы все поймете.

Филипп Колин, которого теперь уже, наверное, узнал наш читатель, высунулся в окно и дал шоферу знак остановиться.

— Сколько отсюда до Лионского вокзала?

— Четверть часа.

— Не годится. У вас десять минут.

— Невозможно.

— Так надо.

Бедный шофер сомневался.

— Порядочное превышение скорости, — пробурчал он.

— И превышение таксы. Скажем, вчетверо. Плюс, если понадобится, оплата штрафа.

Шофер просиял.

— Mais alors, naturellement, monsieur!

Он уже хотел запустить мотор, но Филипп Колин махнул ему рукой:

— Не трогайте, пока я не скажу! Мне самому нужно пять минут; вам на дорогу останется ровно десять.

Озадаченный шофер снова остановил машину, а Филипп Колин тем временем молниеносно вытащил из внутреннего кармана дорожный несессер. Обронив «Простите, мадам!», он в следующую секунду освободил голову своей спутницы от синей вуали и шляпки. Затем его длинные, тонкие пальцы заплясали между маленьким несессером и ее лицом. Грим, помада, пудра и тушь ложились на ее лицо быстро и в полной тишине — то здесь, то там. Сквозь окно в салон падал свет от электрической дуговой лампы, и молодая дама, широко раскрыв голубые глаза, наблюдала в зеркале за превращениями, которые с ней происходили. То, на что требуется пятнадцать или двадцать лет, пальцы господина Колина сделали не более чем за четыре минуты: ее кожа сделалась дряблой; в уголках глаз появились усталые морщинки; у носа залегли складки, еще две или три перерезали лоб. Подбородок получил выражение вялости и безволия, и наконец настал черед заняться волосами. Несколько прикосновений маленькой расческой — и молодая женщина, к своему удивлению, увидела, что у нее в волосах, на висках и у шеи, появились многочисленные седые пряди. Не давая ей времени восхититься своим умением, Филипп схватил ее шляпку, пробормотал: «Варварство, но ничего не поделаешь», оторвал два больших, украшавших ее пера, сунул их в карман, а шляпку снова надел на голову. На шляпке он закрепил вуаль, завязав ее в маленький неописуемый узелок, какие обычно носят пожилые путешествующие англичанки.

— Что, если вы снимете автомобильный плащ? Вы не простудитесь? Он слишком узнаваем.

Молодая леди кивнула, смущенно улыбнулась и сняла плащ, под которым оказался синий костюм. В следующую секунду он свернул плащ и засунул его между подушек.

— Сойдет, — пробормотал он, критически окидывая ее взглядом. — Не забудьте, что вы должны ступать как можно тяжелее и опираться на мою руку. Вы говорите по-английски? Хорошо. Об остальном я позабочусь. Мы готовы! Пять минут ровно, — крикнул он шоферу.

Урчание мотора вмиг превратилось в пронзительный рев, и машина рванула вперед со скоростью снаряда, выпущенного из пушки. По-видимому, шофер, перед мысленным взором которого маячил четырехкратный гонорар, счел слишком рискованным ехать по главным улицам и на первом же углу резко крутанул машину, бросив трепещущую молодую леди в объятия Филиппа. Затем на той же бешеной скорости они помчались по длинным узким улицам, которые освещались газовыми фонарями не лучше, чем если бы это были обычные сальные свечи. На перекрестках, которые шофер проезжал, как скоростной поезд, ставя под угрозу безопасность всех окружающих и пренебрегая всеми возможными правилами, пассажиров регулярно подбрасывало почти до потолка. Раз-другой они замечали смутные очертания людей, выбегающих из переулков, а один раз каким-то чудом им удалось не врезаться в забор, который не был освещен и уведомлял о том, что проезд закрыт. Они затормозили так резко, что секунду им казалось, что автомобиль рассыпется на кусочки; но уже в следующий миг шофер вырулил на поперечную улицу и с той же умопомрачительной скоростью помчался дальше по сети переулков, где ему каждую минуту приходилось сворачивать то вправо, то влево, потому что ни один из них не был длиннее двухсот метров. Обоим пассажирам машина начала казаться урчащим животным из семейства кошачьих, которое перемещается гигантскими прыжками и между ними резко останавливается. Филипп Колин, хотя и хорошо знал парижских шоферов, невольно затаил дыхание и шепотом божился, обещая поставить Богородице восковую свечу, если все кончится благополучно. Внезапно шофер, сбросив скорость, вывернул на открытую площадь и остановился прямо перед входом в Лионский вокзал. Филипп посмотрел на часы.

— Девять минут, — пробормотал он. — Клянусь Гелиосом и его горящей колесницей, это стоит пятикратной таксы!

Он выпрыгнул из машины и протянул шоферу сто франков; тот стоял рядом с тарахтящей машиной, преисполненный галльского самодовольства. Затем Филипп махнул своей спутнице.

— Этель, dear, — крикнул он, подражая неприятному американскому носовому прононсу, — поторопись, please, не то мы опоздаем на поезд!

Шофер, бледный кареглазый парижанин, лукавый, как все представители его нации, изумленно уставился на даму, к которой относились эти слова.

— Nom d'un chien! — пробормотал он, держа в руке свою банкноту. — На бульваре Капуцинов ко мне села молодая дама в автомобильном плаще, а у Лионского вокзала я высаживаю сорокалетнюю англичанку, которая еле двигается! Nom d'un chien — надо поскорее сматывать удочки и сбыть эту сотенную с рук!

Шофер поспешил претворить свое решение в жизнь, а Филипп Колин и его увядающая невеста быстро зашагали по перрону. По дороге Филипп оглашал перрон назальными американскими возгласами о том, что они опаздывают, а она вторила ему с актерским мастерством, которого он никак не мог от нее ожидать. После нескольких секунд форсированного марша они очутились перед пятым вагоном ночного экспресса; с помощью Филиппа она с трудом поднялась в вагон. Оказавшись внутри, он наклонился к ней и спросил шепотом, все еще по-английски:

— Вы кого-нибудь видели?

— Да, но не думаю, что они меня узнали. Где наши места?

— Здесь, — сказал он, сверившись с билетом, и подтолкнул ее в купе. — Взгляните еще раз, только осторожно; так, чтобы свет не падал на ваше лицо; если кого-то заметите — скажите мне.

Повинуясь его указаниям, она выглянула в окно. В ту же минуту в вагоне закрылись последние двери; поезд дернулся и медленно двинулся с места. Не отрывая взгляда от одной точки, от выхода на перрон, она прошептала:

— Слава Богу, опасность миновала. Тот, кто меня преследовал, уходит; он явно разочарован.

Филипп, украдкой проследив направление ее взгляда, увидел высокого худощавого человека, который покидал перрон, бросив последний, удрученный взгляд на уходящий поезд. Филипп заметно вздрогнул. Где ему доводилось видеть это лицо? Он готов был поклясться чем угодно, что он уже видел его, это лицо было ему знакомо — а может быть, не только лицо, но и его владелец? Но откуда? Откуда? Он решил подумать об этом, когда останется один, и повернулся к своей спутнице, которая уже опустилась на сиденье в углу купе.

— Ну что ж, мадам, — сказал он. — Пока все идет хорошо. Будем надеяться, что удача будет сопутствовать нам и дальше. Остается еще один пункт, к которому я совсем забыл вас подготовить.

— Какой еще пункт?

Она улыбнулась ему с благодарностью.

— Ваше имя. Я не имел чести узнать ваше настоящее имя, но я знаю, как вы будете называться в ближайшие двенадцать часов.

— И как же?

— Мадам Пелотард.

Вскочив, она уставилась на него с удивлением и гневом. Он пожал плечами и в ответ саркастически улыбнулся.

— Ведь вы путешествуете по моему билету, н-да… — проговорил он. — Слава богу, я всегда бронирую два отделения. Не беспокойтесь, мадам, между ними есть перегородка, и дверь в отделение запирается!

 

Глава четвертая,

в коей доказывается, что если верно то, что глас народа есть глас Божий, то в некоторых случаях то же можно сказать и о гласе газетчика

Воздух, который через входную дверь проникал в холл отеля, был прохладен и чист. На сквозняке светло-зеленая листва бамбуковых деревьев слегка шелестела, а розы в хрустальных вазах распространяли по всему холлу волны аромата. Сквозь занавеси на больших окнах в залу проникал солнечный свет, а за окнами над большим шумным городом круглилось высокое синее небо.

Дело было в марсельском отеле «Д'Англетер» нежным весенним утром третьего месяца года.

Часы пробили восемь, и гостиничный омнибус только что отъехал от станции. В нем сидело четверо пассажиров: двое пожилых англичан, господин лет тридцати пяти с черными усиками и дама приблизительно на десять лет старше его. Если по прибытии англичане поспешили записать свои имена в регистрационную книгу, то вторая пара кивнула швейцару, чтобы тот подождал, и расположилась в общей зале так, чтобы никто не мог их услышать. Молодой господин, похоже, был в превосходном расположении духа; однако его спутница казалась подавленной и поминутно бросала печальные взгляды на собственное отражение в зеркалах. Первым заговорил он:

— Ну что ж, мадам, мы добрались до Марселя в целости и сохранности. Если у вас есть особые пожелания, пожалуйста, сообщите их мне, потому что в поезде у нас не было времени поговорить об этом.

— Нет-нет, только бы Жак нашелся.

— All right, на это потребуется по меньшей мере день, если ему удалось уйти от ваших преследователей. А сейчас хорошо бы дать ему знать, что вы тут. Полагаю, мсье Жак достаточно сообразителен?

— Да, очень. Если бы не он и не вы…

— Вы бы не были сейчас в Марселе. Совершенно верно. Итак, первым делом я отправлюсь в редакцию газеты.

— В редакцию?

— Разумеется. Чтобы дать объявление для мсье Жака. Обычно вы называете его Жаком?

— Да. — Она чуть смутилась. — Ведь он только мой шофер.

— Да-да, разумеется. Значит, я дам объявление для Жака. Но я должен подписать его так, чтобы Жак понял, чье это объявление. Что вы можете предложить?

— «О». Этого будет достаточно.

— «О»?

— Да, это мой инициал.

— Ваш инициал? Так мсье Жак тоже называл вас просто по имени?

— Как вы смеете? Что вы хотите этим сказать? Звать меня просто по имени! Шоферу!

— Простите — я сказал глупость. Мсье Жак знал, что вы остались без денег?

— Возможно.

— Надеюсь, что это не так. Тогда бы он вряд ли стал искать вас в Марселе. Но возможно, он прочитал в газетах о том, что вам удалось скрыться.

— В газетах? Но как? Вы действительно полагаете, что это могло попасть в газеты?

— Что вы исчезли из гостиницы? Разумеется. Парижские газетчики хватаются за все, о чем судачит народ, и начинают судачить об этом еще больше.

— О, можете не беспокоиться! Обо мне газеты никогда ничего не напишут.

— Вы все больше меня удивляете. Никогда бы не подумал, что меня способна озадачить юная леди, но вам это удалось. «Можете не беспокоиться»! Я любопытен, что вполне простительно, — но я обещал не задавать вам вопросов, а свое слово я всегда держу. Нам предстоит решить еще один вопрос, не менее важный, чем поиски Жака.

— Какой же?

— Под каким именем вы будете жить здесь. Что вы сами об этом думаете?

— Под каким именем… — Она снова смутилась. — Думаю… я думаю…

— Да-да?

— Если вы не имеете ничего против, я думаю, лучше оставить то, которое было.

— Мадам Пелотард?

— Да… Мадам Пелотард.

— All right, это, безусловно, разумней всего. Под этим именем вас точно искать не будут. Но если вы собираетесь воспользоваться моим именем, мадам, вам придется выполнить одно условие.

Он загадочно улыбался, хотя его тон был очень серьезен. Она удивленно переспросила:

— Условие?

— Да. Я должен буду ассистировать при вашем туалете.

— Как… что? При моем туалете? — Она вскочила со стула, сверкая взглядом. — Если я не ошибаюсь, вы называли себя джентльменом! Вы, кажется…

Она остановилась. Филипп Колин заразительно рассмеялся.

— Мадам, вы превратно меня поняли. Я должен ассистировать при вашем туалете, потому что иначе вы утратите свой пожилой вид. Нельзя, чтобы вы помолодели за такое короткое время. Покончив с туалетом, вы будете звать меня, и я позабочусь о том, чтобы вы сохранили все достоинства женщины в возрасте.

— Мне придется и впредь ходить в гриме и с этой ужасной сединой в волосах? — Она была готова расплакаться. — Я похожа на огородное пугало.

— Вовсе нет, уверяю вас. Вы похожи на женщину, которой сорок, но которая хочет выглядеть на тридцать пять. До появления мсье Жака лучше оставить все как есть. Можете не сомневаться, никто не ожидает его с большим нетерпением, чем я!

— Потому что тогда вы сможете от меня избавиться! — Она снова встала, пылая от гнева. — Я не стану утруждать вас…

— Нет, chere madame, потому что тогда я смогу снова увидеть ваше настоящее лицо.

Господин Колин поклонился, и его загадочная спутница рассмеялась так сердечно, как будто ей не доводилось слышать лучшего комплимента. Казалось, прекрасное настроение господина Колина частично передалось и ей. Филипп взглянул на часы:

— Знаете, чего мы более всего сейчас заслуживаем? По моему ощущению — основательного завтрака, и как можно скорее. За последние восемнадцать часов я не ел ничего, кроме абсента. Я голоден как волк — полагаю, о себе вы можете сказать то же самое. А вашим туалетом мы займемся позже.

Взяв ее под руку, он повел ее в гостиничный ресторан, заказал обильный завтрак и, извинившись, попросил разрешения отлучиться на несколько минут.

— Я хочу дать объявление для Жака немедленно, и еще я забронирую для нас номер. Если хотите почитать, могу дать вам вчерашние газеты, которые были у меня в «Кафе де ла Пэ». Вряд ли здесь вам смогут предложить более свежие новости.

Он протянул ей прессу и исчез.

Господину Колину редко доводилось удивляться так, как в те часы, которые прошли со времени появления молодой дамы в «Кафе де ла Пэ». С тех пор как он отряс со своих ног прах Швеции, в его жизни было много приключений, но инициатива в них всегда принадлежала ему и участниками этих приключений были мужчины. Женщины играли в жизни господина Колина более скромную роль. Но та, которая теперь волей случая или рока встретилась на его пути, озадачила его более, чем кто бы то ни было. Он сам едва ли мог объяснить, почему ради нее он впутался в дело, которое совершенно его не касалось, и почему водил за нос людей, которые, если верить ее словам, имели и желание, и возможность ему отомстить. Кстати о преследователях — кто же, черт побери, был тот господин, которого он видел у Лионского вокзала? Филипп готов был поклясться, что это лицо ему знакомо; однако, хотя этой ночью он провел несколько часов, роясь в своей замечательной памяти, ему не удалось отыскать там желанное имя. Девушка между тем не только ничем себя не выдала, но даже принудила его отказаться от любых попыток что-либо разузнать. Очевидно, таков был ее характер — насколько она успела показать его господину Колину. Если бы Филиппу понадобилось составить ее аналитический портрет, он бы описал ее так: прекрасно воспитана; необычайно неопытна (о чем среди прочего свидетельствовало и то, как она бросилась к нему в кафе), властолюбива, но обладает врожденным тактом; и наконец, в ней удивительным образом сочетались робость и склонность к авантюризму. Чувство юмора у нее было не слишком развито, и представления о жизни она, похоже, черпала из романов — он не мог придумать другого объяснения той фразе, с которой, например, началось их знакомство: говорите со мной так, как если бы я была вашим другом! Сегодня утром, когда они сошли на Марсельском вокзале, она была очень подавлена; что, впрочем, вполне понятно в свете всех их приключений. Он попытался приободрить ее — как ему казалось, самым подобающим образом, держа себя немного дерзко и очень предупредительно, потому что породистую лошадь не мешает иногда чуть пришпорить.

Не предвидя со стороны своей спутницы больше никаких сюрпризов, через пять минут он вернулся в ресторан с большим букетом фиалок.

— Все в порядке, мадам, — сказал он. — Я забронировал для нас номер и дал телеграмму в парижские газеты. А заодно позаботился о том, чтобы к вам в комнату доставили некоторые предметы, необходимые для вашего туалета. Могу я в знак того, что мы прибыли в страну весны, подарить вам фиалки?

Она приняла букет с рассеянной улыбкой; бросив на свою спутницу взгляд, Филипп обнаружил, что она углубилась в чтение одной из его вчерашних газет. «Эксельсиор» или «Матэн», подумал он; и в ту же минуту, к своему удивлению, обнаружил, что ее вниманием завладел «Файнэншл лидер». Боже святый! Невероятно! Английские биржевые ведомости! Новоиспеченная мадам Пелотард интересуется акциями? Он знал, что по ту сторону Ла-Манша все помешались на каучуке и добрую часть игроков составляли женщины. Не этого ли и она сорта? Прежде чем Филипп успел задаться еще каким-нибудь вопросом, предмет его размышлений перебил его, нахмурив брови:

— Скажите, вы читали эту газету?

— Да, мадам.

Эта газета была печатным органом мистера Эрнеста Исаакса, Филипп читал ее регулярно, и ее передовицы волновали его больше, чем «Панч». Но на то, чтобы интересоваться этим номером, у Филиппа были особые причины.

— Не объясните мне суть этой статьи?

— Охотно. Которой?

Он поспешно подался вперед, уверенный, что она погружена в одну из тех оптимистичных и поэтических статей, которыми секретарь мистера Исаакса, мистер Басс, имел обыкновение приветствовать появление каждого из акционерных обществ мистера Исаакса. Но увидев, куда показывает ее пальчик, Филипп удивился так, что чуть не рухнул на стол.

— Вот эту, — сказала она, — про государственные облигации Менорки.

Господи Иисусе! Пятнадцать секунд Филипп стоял, уставившись на ее темно-русую головку. Менорка! Ради всего святого! Что интересного столь юное создание могло найти в Менорке? Чем ее могла привлечь статья о великом герцогстве и его государственных облигациях? Та самая статья, которой он так гордо улыбался, сидя в «Кафе де ла Пэ»! Менорка! Произнеся это слово еще раз и прочитав заголовок статьи, он едва не рассмеялся. Позавчера начал приходить в исполнение грандиознейший план его жизни, о котором пару недель назад он рассказал мистеру Исааксу в его конторе и в который тот согласился вложить деньги. Из всех планов, рождавшихся в изобретательном мозгу господина Колина, это был самый дерзкий план, который заставил содрогнуться даже мистера Исаакса, — скупить долговые обязательства независимого государства и стать его полноправным распорядителем (разумеется, очень маленького государства — но зато с каким государственным долгом, черт побери!). Скупить весь или почти весь государственный долг (по курсу сорок два с половиной), надуть кровопийц-ростовщиков, которые были так уверены в своих доходах, и потрясти весь остальной мир, который не подозревал о том, какие тут крылись богатства! На подготовку ушло две недели. «Лидер» мистера Исаакса, а также дружественные и подкупленные финансистом издания в Англии и на континенте с равными промежутками времени стали публиковать тревожные статьи о положении дел в великом герцогстве Меноркском — и желаемый результат не заставил себя ждать. Повсеместно люди стали избавляться от облигаций Менорки, началась паника; бумаги стали скапливаться на биржах; наконец — самое главное — их курс упал с сорока пяти с половиной до сорока трех с половиной пунктов! Между тем Филипп и два его верных помощника приготовили миллион триста тысяч, предоставленные мистером Исааксом, и пятьдесят тысяч, которые в это предприятие решил вложить сам Филипп; И вот, два дня назад, третьего марта, они начали игру. Меньше чем через двадцать минут после начала торгов восемь десятых государственных облигаций Менорки обрели нового владельца; еще через полчаса телеграф разнес известие по всей Европе; и сразу вслед за этим мир задался вопросом: что это все, черт возьми, значит? Скупать облигации Менорки! Делать корнер на таких бумагах! Этого достаточно, чтобы по меньшей мере очутиться в сумасшедшем доме! Те, у кого еще оставались в этом какие-то сомнения, получили необходимые подтверждения своему мнению из вечерних газет, которые поместили на первых полосах краткие ироничные заметки. Но больше всего Филиппа позабавила статья, которую он обнаружил на следующий день, разбирая почту; ее поспешил прислать с курьером мистер Исаакс — воплощенное чувство юмора и сама любезность. Разумеется, статья была опубликована в «Файнэншл лидер» и, разумеется, была «заказной». Заголовок гласил: «Выходка дурака — или что?» — и именно эта статья, к неописуемому удивлению Филиппа, приковала к себе внимание его мнимой супруги.

Справившись со своим изумлением, он спросил:

— Что я должен вам объяснить? Ведь дело изложено здесь со всей ясностью — и в заглавии, и в самом тексте.

— Вот и объясните, — нетерпеливо сказала она. — Почему только дурак станет скупать государственные облигации Менорки? Чем они плохи?

«Плохи»! Филипп подавил улыбку.

— Простите, но что вам известно о государственных облигациях? И что вам известно о Менорке?

Она чуть замялась.

— Когда государство одалживает деньги, долговое обязательство называется государственными облигациями, верно? У нас дома… — Она остановилась. — Но чем облигации Менорки хуже наш… других? Я знаю о Менорке только то, что она находится в Средиземном море и что там есть великий герцог… Роланд или что-то в этом роде.

— Рамон Двадцатый, мадам — между прочим, весьма приятный человек. Все сказанное вами верно. Менорка находится в Средиземном море, и ею правит великий герцог, но, к сожалению, ее финансовое положение не так прекрасно, как географическое, — я бы сказал, она едва держится на плаву. Видите ли, у Менорки нет денег — и это не досадный эпизод, как в случае с вашей родиной…

— Моей родиной? — Она вскочила с места. — Что вам о ней известно?

— Ничего. Вы просто сказали, что вашей родине тоже приходилось брать взаймы, но страна, которая имеет таких дочерей, не может сидеть на мели долгое время.

Филипп поклонился, а она засмеялась, явно успокоившись.

— Итак, Менорка испытывала нужду на протяжении последних двухсот лет и все это время брала займы. Таким образом она попала в когти ростовщиков — людей, которые за свои услуги берут двадцать, а то и тридцать процентов. Вам известно, что такое процент? Mon Dieu, вы выдающийся политэконом! Итак, попав однажды в когти этих господ…

Она перебила его:

— Но знаете ли вы что-нибудь о великом герцоге?

— Ничего особенного. Он примерно моего возраста, хорошо воспитан, высок, статен, но, к сожалению, хром.

— Как, он хромой? Неужели?

— Увы, мадам, я точно это знаю. Бремя государственных долгов…

— О, как мне его жаль! Но вы сказали, что он высок и статен?

— Да, мадам. Высок, статен и как раз в том возрасте, когда мужчине пора жениться. Вы, кажется, очень интересуетесь доном Рамоном?

Она нетерпеливо мотнула головой:

— Вовсе нет. Давайте же завтракать. Пожалуйста. А то вы так рассказываете, что еда остынет.

Филипп поклонился, взглядом взывая к небу. Она принялась рассеянно ковырять еду, которую он положил ей на тарелку, а затем снова заговорила:

— В газете написано, что скупить облигации Менорки мог только сумасшедший. Умалишенный или анархист. Вы тоже так считаете? Вы разбираетесь в делах такого рода?

Филипп придал своему лицу выражение сугубой серьезности:

— В делах такого рода? Да, но что вы имеете в виду? Об этом человеке никому ничего не известно, и в газете это ясно написано.

— Да, но что вы думаете об этом? Вы тоже считаете его сумасшедшим?

Прежде чем ответить, Филипп окинул ее внимательным взглядом. Чем может объясняться интерес, который эта юная леди питает к его биржевой операции? Он прикидывал и так, и эдак, но ее любопытство оставалось непостижимым. Между тем она глядела на него с нетерпением и явно ждала ответа. Филипп закашлялся.

— Гм… — проговорил он. — Видите ли, я все же не решаюсь судить об этом деле. Но если вы желаете знать мое частное мнение, то я не считаю, что он сумасшедший.

Как ни странно, она восприняла эти слова почти с облегчением.

— Ах, как это интересно! Знаете, меня это очень радует.

— Господи Боже мой, меня тоже! Но чему вы так радуетесь?

— Я подумала об этом несчастном великом герцоге, этом Рауле…

— Рамоне.

— Да, Рамоне конечно… Если бы облигации скупил дурак, он бы мог навлечь на него какое-нибудь несчастье.

— Гм, да, это правда. Потому что, провернув это дело, он становится хозяином острова.

— Неужели?

— Да, можно сказать и так. Будь он дурак, он бы мог обанкротить великого герцога и, возможно, вынудить его отречься от престола…

— Но вы ведь не думаете, что он дурак?

— Нет, я так не думаю. С другой стороны, если бы это оказался добродушный дурак, эксцентричный, милый дурак — ведь такие тоже встречаются, — он, может быть, освободил бы Менорку от ее долгов.

— И тогда Рональд получил бы свободу?

— Рамон. Да, тогда дон Рамон был бы избавлен от этого бремени. Но, говоря между нами, такие дураки встречаются крайне редко. Особенно на биржах. Нет, тот, кто провернул это дело (от сознания собственной гениальности голос у господина Колина невольно дрогнул), — очень умный бизнесмен. Таково мое мнение. Умный бизнесмен, который нашел Колумбово яйцо там, где никто бы не догадался его искать. Можете не сомневаться, он рассчитывает заработать на этом деле, и это ему удастся!

Она задумчиво глядела в чашку с чаем.

— И никто ничегошеньки про него не знает?

— Нет. Все признают, что он действует необычайно хитро.

— И даже вы ничего не знаете об этом?

Ее лицо настолько явно выражало, что она обращается к Филиппу как к последней инстанции, что он не мог не улыбнуться: в душе он торжествовал.

— Даже я, мадам.

Она снова углубилась в раздумья.

— Может быть, вы хотите, чтобы я попытался это выяснить?

Мгновение она колебалась, но затем ее лицо приняло решительное выражение:

— Да, благодарю, если вас это не затруднит… Буду вам очень признательна…

Внезапно она осеклась и осушила и без того пустую чашку.

Удивление Филиппа не знало границ. Воистину она была самой удивительной представительницей прекрасного пола из всех, которых ему доводилось встречать. Воистину так!.. Пожав плечами, он поклялся, что очень скоро разрешит эту маленькую загадку. Такому плуту, как он, не составит большого труда перехитрить такое неопытное создание. «Но — клянусь всем святым! — нельзя не признать, что она умеет хранить свои тайны!» Она ни разу не проговорилась; не дала ему ни малейшей подсказки, которая помогла бы подобрать ключ к ее тайне. Единственное, чем она себя выдала, — интерес к Менорке, но на самом деле это обстоятельство добавляло ей еще больше загадочности. Человек, которого он видел на Лионском вокзале, хранил свою тайну так же ревностно; как Филипп ни старался, он не мог отыскать в памяти нужное имя. Впрочем, разузнать, почему ее интересует Менорка, будет куда проще — если только ему хватит времени! Ведь его судно уходит послезавтра, и оно доставит его на тот остров, который в силу некоторых причин так занимает ее, его и мистер Исаакса, — на Менорку!

Филипп взглянул на часы. Близилась половина одиннадцатого. Внезапно его осенила идея.

— Мадам, — сказал он. — Вот о чем я подумал. У вас нет никакого багажа, так как Жак появится не сразу, я предлагаю совершить прогулку по городу и купить все, что вам понадобится в первое время. Надеюсь, вы любите ходить по магазинам? Лично для меня не существует ничего более приятного.

Она просияла, но еще колебалась.

— Вы и вправду мне это предлагаете? — спросила она. — Но… я думаю, уже завтра Жак будет здесь. Впрочем, вы правы, мне необходима одежда… — Она смущенно взглянула на свое отражение в зеркале напротив. — Особенно теперь, когда я так постарела.

— All right. Тогда — идемте.

Он распорядился, чтобы завтрак записали на их счет, и они вышли на освещенную солнцем улицу.

Сокрушительный удар обрушился на господина Колина в тот момент, когда он вместе со своей спутницей возвращался из салона на Ла-Каннебьер. Они были в филиале большого парижского дома моды и приобрели там массу вещей, которые, по его мнению, были ей необходимы: весеннюю шляпку, потому что здесь солнце пекло куда сильнее, чем в Париже; вуаль, духи, перчатки и пару легких ботинок. Попытки убедить мадам Пелотард потратиться еще и на светлое платье остались тщетны. Затем Филипп удалился, чтобы она могла приобрести те детали туалета, при покупке которых его присутствие было нежелательно. Запрокинув голову и надвинув шляпу на нос, он ждал ее у дверей магазина, пропитываясь горячим мартовским солнцем. Наконец мадам Пелотард появилась. Филипп уже собирался крикнуть извозчику, но она внезапно тронула его за рукав: вытянув шею, мадам Пелотард глядела в сторону газетного киоска, витрина которого пестрела обложками проспектов и афиш.

— Что это там написано? — спросила она. — Кажется, Менорка…

— Везде эта Менорка! — засмеялся Филипп. — Попробуете угадать, что там случилось?

И, словно отвечая на его насмешливый вызов, сквозь шум улицы до них внезапно долетел хриплый крик марсельского газетчика.

— Ме-но-о-ор-ка! — ревел он. — Ме-но-о-ор-ка! Подробности о революции на Ме-но-о-ор-ке! Покупайте «Пти Марселье»! Убийство в Булонском лесу! Ме-но-о-ор-ка!..

Если бы газетчику пришлось давать свидетельские показания о том, что он увидел в следующую минуту, то они выглядели бы так.

Прямо через дорогу, рискуя каждую минуту попасть под колеса автомобиля или копыта лошади, к нему бросился господин средних лет с черными усиками. Ничего не говоря, господин подлетел к газетчику, молча указал на пачку газет и бросил ему пять франков. Газетчик выругался на добром марсельском наречии: ему вовсе не улыбалось расстаться со всей своей мелочью ради того, чтобы продать газету за пять сантимов. Тем не менее он чрезвычайно грязной рукой извлек из кармана горсть серебра и меди и приготовился отсчитывать сдачу.

И тут начались странности.

Господин с черными усиками даже не взглянул на серебро и медь в грязной руке газетчика.

Он сразу уткнулся в газету, которую сжимал так крепко, что у него даже побелели кончики пальцев. Глаза господина прямо-таки летали по строчкам, а его усы вдруг встопорщились, как у кошки. Он читал минуты две, а затем, опустив газету, уставился куда-то вдаль, поверх уличной суеты.

Газетчик хитро ухмыльнулся, снова спрятал деньги в карман и чуть подался назад, чтобы не дай бог помешать господину словом или неловким движением: не каждый день удается так просто заработать четыре франка девяносто пять сантимов!

Но вот наконец незнакомец открыл рот и изрыгнул поток слов, в которых газетчик, хотя господин и пользовался незнакомым ему языком, с легкостью распознал проклятия; в следующую минуту, к великой радости газетчика, покупатель бросился прямо в транспортный поток. Газетчик следил за ним, всей душой уповая на то, что покупателя переедет машина и таким образом помешает потребовать сдачу.

Но, к его горькому разочарованию, господин выбрался на другую сторону невредимым. Там его засыпала вопросами какая-то дама, видимо, уже в возрасте. Вместо ответа странный господин протянул ей газету. Зрение газетчика напряглось до предела: какова будет ее реакция?

И ее реакция превзошла все его ожидания.

Пожилая дама схватила газету, но, не успев прочесть и четырех строк, выронила ее, пошатнулась и ничком упала в объятия своего спутника.

Номер «Пти Марселье», который заинтересовал незнакомца до такой степени, что он заплатил за него на четыре франка и девяносто пять сантимов больше положенного, заставил пожилую даму и вовсе хлопнуться в обморок!

Мгновение спустя в соседней аптеке распахнулась дверь, и господин перенес даму туда. Еще спустя мгновение он выскочил наружу, чтобы что-то подобрать. И что же?

Не что иное, как тот самый «Пти Марселье», за который он недавно выложил стократную стоимость, и из-за которого его спутница грохнулась в обморок. Он засунул номер в карман и снова исчез в аптеке.

Прошло десять минут; затем к дверям подали дрожки. Пожилая дама вышла из аптеки, тяжело опираясь на руку своего спутника. Они сели в экипаж и скрылись в городе.

Между тем ошеломленный газетчик, позабыв все дела, уже в третий раз перечитывал газету: во-первых, чтобы понять, что послужило причиной этой драмы, а во-вторых, чтобы сообщить это своему будущему и глубоко презираемому им биографу.

Вскоре после этих событий Филипп Колин, кандидат juris utriusque из Швеции, он же профессор Пелотард из Лондона, сидел в холле отеля «Д'Англетер» и пил неразбавленное виски, хотя час для этого был еще очень ранний. Его спутница сидела молча, уставившись перед собой застывшим взглядом, и потом, так и не ответив ни на один из его ошеломленных вопросов, удалилась в свою комнату. А Филипп продолжал мысленно, в стопятидесятый раз пережевывать те же вопросы, которые он задавал себе на протяжении семнадцати часов, проведенных с этой незнакомкой, — теперь, впрочем, запивая эти вопросы виски. А глазами профессор уже в стодвадцатый раз мысленно пробегал статью из «Пти Марселье», которая так внезапно сбросила его с самых светлых высот нарциссизма и ввергла в самые темные бездны уныния. А статья эта была следующая:

РЕВОЛЮЦИЯ НА МЕНОРКЕ!

ПАДЕНИЕ МНОГОВЕКОВОГО ГЕРЦОГСТВА!

ГДЕ ДОН РАМОН XX?

Никаких известий о его судьбе — самые худшие предположения. Менорка становится республикой! Долговое бремя сброшено!

Так звучал заголовок, и сам текст вполне ему соответствовал:

Сегодня около полудня мы получили из Барселоны телеграмму такого необычного содержания, что поспешили убедиться в ее подлинности, прежде чем знакомить с ней нашу все возрастающую аудиторию. Со всей достоверностью нам удалось установить, что телеграмма подлинна, и теперь «Пти Марселье» со свойственной ему быстротой спешит познакомить общественность с этим более чем любопытным документом:

«Барселона, 4 марта 1910, 22:50.

Капитан английского грузового судна „Лоун Стар“ (пароходство „Голубой звездный путь“) по прибытии из Маона (Менорка) под присягой рапортует представителям пароходства о следующем:

Пристал на Менорке в 3 ч. 11 мин. п. п., чтобы забрать груз (оливковое масло), следующий в Лондон. Обнаружил в городе революцию; на улицах волнение, толпы людей, с бастиона без перерыва палили пушки. Один снаряд едва не угодил в судно. Сошел на берег, чтобы узнать о причине восстания. Из-за всеобщей суматохи ясный ответ получить не смог. Достоверно лишь то, что восстание охватило весь остров, замок великого герцога взят, окна выбиты, флаг сорван. О судьбе великого герцога или ничего неизвестно, или ее держат втайне от народа. По слухам, предводителями восстания являются некто Эрнандес (Луис) и католический пастор. Никаких признаков кровопролития, только всеобщее волнение. Во второй половине дня меня разыскал означенный Эрнандес, или человек, назвавшийся его именем; на ломаном английском он сообщил, что Менорка восстала и сбросила вековое иго; дать пояснения относительно судьбы великого герцога отказался; объявил, что Менорка, по примеру Португалии, станет президентской республикой с ним во главе и что первым делом она сбросит долговое бремя, которое тяготило ее на протяжении столетий.

Из-за всеобщих волнений груз забрать не смог.

Часом позже капитан Симоне, которого прекрасно знают в Барселоне, взял курс на Лиссабон согласно приказу из головного офиса; возможно, Симоне сделает остановку в Гибралтаре. К сожалению, на „Лоун Стар“ отсутствует беспроволочный телеграф, а при попытке выйти на связь с Меноркой обнаружилось, что кабель перерезан или выведен из строя.

Между тем никаких оснований не доверять рассказу капитана нет. Барселона в большом смятении».

Такова телеграмма, содержание которой было полностью подтверждено нашим корреспондентом и офисом «Голубого звездного пути» (но лишь сегодня около полудня).

Итак, великое герцогство Меноркское, основанное в XIII веке, встретило свой конец.

Последний правитель Менорки, дон Рамон XX, был молод (тридцати пяти лет), и о нем известно только хорошее. Как явствует из телеграммы, участь его решена. Остается только надеяться, что народ Менорки проявит к своему поверженному властителю больше милосердия, чем проявил народ Португалии к королю Карлошу!

Мы надеемся на это, но не будет ничего удивительного, если наши надежды не оправдаются.

На протяжении последних ста лет — начиная с того времени, когда Менорка очутилась под властью Наполеона, — ее положение было очень печально. Тяжелое налоговое бремя, отсутствие промышленности, непросвещенность. Население фактически остановилось на том уровне, который был достигнут во Франции в XVIII веке, а все, что правителям удавалось собрать в виде налогов и податей, тратилось на их личные удовольствия. Погрязнув в праздности, они забыли о первой обязанности государя: заботиться о своем народе.

Ближайшее будущее покажет, каковы будут последствия переворота на острове; перейдут ли бразды правления к Эрнандесу, о котором говорил капитан Симоне, и сумеет ли тот распорядиться властью лучше, чем дон Рамон. Ведь в этом отношении текст телеграммы весьма богат на обещания: в первую очередь предполагается освободить Менорку от гнетущего бремени долгов. И учитывая исторические обстоятельства, мы можем это только приветствовать.

Как, должно быть, помнит наш читатель, не далее как позавчера в Париже, Мадриде и Риме была проведена биржевая операция, в результате которой все государственные облигации Менорки обрели нового владельца. Кто за этим стоит, пока неизвестно, однако можно с уверенностью говорить о том, что речь идет об иностранном синдикате. Очевидно, телеграмма из Барселоны вызовет у участников синдиката смешанные чувства!

По всей видимости, солидный французский капитал отныне потеряет интерес к острову…

Солидный капитал!.. Ну что ж, не можем не отдать ему справедливость!.. Это — эпитафия твоему великому плану, Филипп Колин, твоей гордости, твоему триумфу!

Впрочем, мистер Исаакс не преминет добавить к ней еще что-нибудь от себя! Один миллион триста тысяч фунтов — неплохо, Филипп Колин. Твои пятьдесят тысяч ничто по сравнению с этим! В утешение тебе остается лишь то, что интерес к острову пока не потерял хотя бы Марсель, родина этого блистательного издания!

Нет, Филипп, никогда больше не связывайся с государственными облигациями! Помни о том, что произошло в Швеции в 1809 году. Как красиво выразился исследователь старины, «своей первой обязанностью новое правительство почло навести порядок в расстроенной экономике. По зрелом размышлении оно списало половину государственного долга…». Так поступили в Швеции, но на Менорке действуют с большей основательностью: они списали все!

Славное дельце, господин Колин! Славное, славное дельце!

 

Глава пятая

Весенний вечер в Марселе

Шестого марта 1910 года около пяти часов вечера в портовых кварталах Марселя на рю де Олив можно было заметить господина средних лет, с черными усами, в ладном сером костюме и серо-зеленом драповом пальто. Прекрасный день сменился прохладным вечером; воротник у усатого господина был поднят до самого подбородка, а шляпа так глубоко надвинута на лоб, что, кроме усов и белков глаз, ничего нельзя было разглядеть.

Он шел быстро, то и дело поглядывая на номера домов. Дойдя до девятнадцатого, он остановился и некоторое время его разглядывал.

Дом номер девятнадцать располагался несколько в стороне от других и выглядел не совсем необычно. Дом был окружен садом. Над входом висело миниатюрное изображение судна, а над крышей вечерний бриз трепал французский морской флаг. Все говорило за то, что дом принадлежит моряку.

Отворив садовую калитку, господин в сером вошел внутрь и, сделав несколько шагов, очутился перед дверями дома. Он постучал молотком, который висел у двери; ему открыла горничная.

— Капитан Дюпон дома?

— Как вас представить?

— Как человека, который хочет нанять яхту.

— Пожалуйста, входите, я доложу о вас.

Незнакомец был препровожден в маленькую приемную, где опустился на американский стул-качалку.

Минуту спустя дверь распахнулась, и в приемную, переваливаясь, как это свойственно морякам, вышел коренастый, чуть полноватый мужчина. Он был совершенно лыс, а его краснощекую физиономию окаймляла борода, тронутая проседью.

— Капитан Дюпон?

— Так точно.

— Мне сказали, что у вас есть яхта.

— Вас не обманули.

— И что ее можно нанять.

— Бывает, что можно.

— Также и для дальнего плавания?

— Только для дальнего. Думаете, мы тут вдоль берега ползаем?

— Тем лучше. Как с вами рассчитываются?

— Смотря по обстоятельствам. Обычно — по неделям, но есть исключительные случаи.

— Хорошо, и какова ваша цена в неделю?

— Триста франков, не считая провианта и угля.

— Это приемлемо. Вы сопровождаете яхту?

— Всегда. Думаете, в пятьдесят человек уже ни на что не годен?

— Разумеется, нет, капитан. А сейчас вы свободны?

— Гм. Да.

— Вам знакомы Балеарские острова?

— В некотором роде. Я был там три раза.

— А Менорка?

— Да, но вы же не собираетесь..?

— Плыть на Менорку? Да, я собираюсь плыть на Менорку.

— Но там революция.

— Вы слышали об этом? Ну что ж, возможно. Возможно, что так, капитан. Я журналист, и мне интересно выяснить, вранье это или нет.

— Гм. Но я не журналист, и мне неинтересно выяснять, вранье это или нет.

— Значит, такие исключительные случаи вам неинтересны?

— Смотря по обстоятельствам. Не меньше пятисот в неделю.

— Это — тоже смотря по обстоятельствам. Когда мы сможем отчалить?

— Послезавтра.

— Не годится. Самое позднее — сегодня вечером.

— Времени очень мало. Я бы сказал, исключительно мало.

— Давайте так: пятьсот пятьдесят, не считая провианта, и отчаливаем в половине одиннадцатого.

— Отлично. Но ночью, похоже, будет ветер.

— Вас пугает легкое волнение на море, капитан?

— Да. Я не знаю, как его переносят журналисты.

— Узнаете сегодня вечером. Мне сказали, что ваша яхта стоит у восточного пирса.

— И вам опять не соврали. Кто вас сюда прислал?

— Сначала я хотел плыть Алжирским пароходством, завтра — но там мне сказали, что их суда больше не ходят на Менорку.

— Охотно верю. И вас послали ко мне?

— В конечном итоге — да. Я был и у других.

— Но никто не соглашался; охотно верю. Вы сами найдете яхту или пойдете со мной?

— О, я найду ее сам. Восточный пирс. Ждите меня около десяти. Здесь задаток за неделю и столько же на провиант. Забыл спросить: как называется яхта?

— «Аист»!

— Хм… Но это не страшно: пассажирок у нас на борту не будет. Доброго вечера, капитан Дюпон, и — ждите меня, как я сказал.

— Вы не хотите подписать контракт?

— Мне сказали, что с вами это излишне.

— Вот это мне нравится, монсеньор; вот это дело! Вам сказали правду. Не беспокойтесь, отчаливаем в половине одиннадцатого, буду вас поджидать. Простите, как ваше имя? На всякий случай, монсеньор.

— Профессор Пелотард. Я живу в «Д'Англетер». Всего доброго, капитан.

Гость ушел, явно довольный визитом. Капитан проводил его до двери. Но не успел он запереть ее, как снова постучали. Он открыл, полагая, что его гость что-то забыл. Но вместо давешнего господина он обнаружил за дверью двух других.

Один был маленького роста, с сединой в волосах и в золоченом пенсне. Его спутник был очень крупный мужчина, лет тридцати пяти, с закрученными черными усами и карими глазами, взгляд которых был флегматичен и оживлен одновременно. Когда он сделал шаг, чтобы поздороваться, капитан заметил, что незнакомец хромает.

— Вы капитан Дюпон?

— Да, господа, чем могу служить?

— Нам необходимо поговорить с вами. Вы можете уделить нам минуту?

Капитан, несколько ошарашенный двумя посещениями кряду, впустил их в маленькую приемную и сказал:

— Простите, господа, что не могу уделить вам много времени. Не позднее чем через пять минут я должен отправляться в порт.

— Хорошо, полагаю, мы уладим это дело еще быстрее. У вас можно нанять яхту, не правда ли? Разговор вел тот, что был выше.

— Как правило, можно.

— Нам так сказали. И ваша яхта — для дальнего плавания?

— Да, монсеньор, но…

— И вы сами выполняете обязанности капитана. Нам сказали, что вы превосходный капитан. Сколько стоит прокат вашей яхты?

— Обычно триста в неделю, не считая провианта и угля. Но, монсеньор…

— Вам знакомы Балеарские острова? Капитан рассмеялся.

— Да, господа. Мне знакома даже Менорка. Ведь вы отправляетесь именно туда?

Незнакомцы переглянулись в замешательстве, которое им не удалось скрыть. Затем тот, который вел переговоры, наморщил лоб и сказал:

— Если это шутка, капитан Дюпон, то это — неудачная шутка. С чего вы взяли, что мы отправляемся на Менорку?

Взглянув на своего гостя, капитан перестал смеяться.

— Ни с чего, просто минуту назад у меня был господин, который задавал мне в точности те же вопросы и который нанял яхту, чтобы плыть на Менорку.

— Нанял яхту! Вы хотите сказать, яхта уже занята?

— Да, он был здесь десять минут назад.

— Вы должны отказать ему.

— Ни за что.

— Мы платим вам четыреста в неделю. Вы ведь просили триста, не так ли?

— Ее наняли за пятьсот пятьдесят.

— Мы платим шестьсот.

Капитан слегка покраснел.

— Мсье, видно, вы не так хорошо осведомлены обо мне, как господин, который нанял яхту. Я никогда не нарушаю данного слова.

Оба незнакомца уставились на капитана; в том, что он говорил правду, не было никаких сомнений. Стороны еще раз обменялись смущенными взглядами. Затем высокий господин заговорил вновь:

— Но нам необходимо попасть на Менорку, капитан. Необходимо, слышите?

— Ну что ж, наймите другую яхту.

— В Марселе нет ни одного судна, которое готово идти на Менорку. А нам необходимо быть там, вы слышите?

Капитан пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он. — Я вижу только один выход.

— Какой же?

— Разыщите того господина, который нанял яхту, и поговорите с ним. Яхта маленькая, но место для четырех пассажиров на ней найдется.

— Святой Урбан! Какая прекрасная мысль, капитан Дюпон! И как же зовут господина, который зафрахтовал яхту?

— Профессор Пелотард, он живет в «Д'Англетер». А сейчас — простите, мсье, мне нужно идти. Я итак потерял много времени. Мы отчаливаем вечером.

— Вечером. Прекрасно. Похоже, профессор спешит не меньше, чем мы. Во сколько?

— В половине одиннадцатого. Мсье, я должен откланяться. Поговорите с профессором и дайте мне знать, чтобы я приготовил провиант. Яхта стоит у восточного пирса.

Надев спортивную шапочку, капитан вывел гостей на улицу. Уже темнело, зажглись фонари. Небо было в облаках и грозило дождем.

Капитан Дюпон молча указал своим гостям на тучи, а затем любезно улыбнулся и быстро зашагал по рю де Олив.

Дойдя до ближайшего газового фонаря, он остановился и, засмеявшись, крикнул своим посетителям — те все еще стояли у его двери и разговаривали.

— Мсье!

— Да, капитан?

— Один вопрос. Вы не журналисты?

— Журналисты?

— Да. Если журналисты, то профессор вас не возьмет — он сам журналист.

— Вот как? Нет, мы не журналисты.

— Тогда au revoir.

Капитан Дюпон почти бегом пустился по улице, а двое его посетителей двинулись к перекрестку и там взяли извозчика.

— В отель «Д'Англетер», скорее.

Они понеслись по городу и уже через четверть часа были у отеля.

— Мсье Пелотард у себя?

— Сейчас монсеньор в кабинете, пишет письмо. Как мне доложить о вас, когда он освободится?

— Граф Пунта-Эрмоса, и, пожалуйста, объясните профессору, что это важно и очень срочно.

— Parfaitement, господин граф. Прошу вас, располагайтесь.

Граф Пунта-Эрмоса и его друг спустились в холл и возобновили прерванный разговор.

— Какое дело может быть у этого Пелотарда на Менорке, Пакено?

— Ваше высочество сами слышали. Капитан сказал, что профессор занимается журналистикой. Известие о революции, которая произошла на нашем несчастном острове, облетело всю Европу. Ах, зачем ваше высочество прогнали этого немца! Это его рук дело, поверьте моему слову.

— Но кому может быть интересна революция на Менорке!

— Ах, ваше высочество, было бы восстание или переворот — заинтересуются и нами.

— Вы правы, Пакено. Революция интересна всегда, будь это хоть революция в Монтенегро. Главное для нас — не возбудить в этом профессоре Пелотарде профессиональную ревность. В его глазах наши мотивы должны быть совершенно невинны. Что бы вы предложили?

— А у вас, ваше высочество, нет никакого плана?

— Дайте подумать. Что вы скажете, если мы представимся как искатели приключений, которые надеются предложить свои услуги новому президенту? Чтобы бороться с тираном, необходимо восстанавливать армию.

— Гм…

— Вы не считаете мою мысль удачной, Пакено?

— Я бы предпочел сказать, что мы едем на Менорку по частному делу, что в опасности наша собственность. Это хорошее объяснение, и к тому же это — правда.

— Вы правы, Пакено, я знаю, вы все еще предпочитаете правду, хотя на протяжении тридцати четырех лет были нашим министром финансов. Внимание! Если не ошибаюсь, это наш профессор. Клянусь святым Урбаном, он не похож на книжного червя!

Великий герцог и Пакено уставились на Филиппа Колина, который, обменявшись несколькими словами с портье, направился к ним.

— Мсье, вы хотели говорить со мной? Мое имя — профессор Пелотард.

Филипп замолчал и выжидательно улыбнулся. Господин, который был выше, произнес с поклоном:

— Счастлив познакомиться с вами. Я — граф Пунта-Эрмоса, а это мой старый друг, сеньор Эстебан. Мы позволили себе разыскать вас в связи с одним делом, которое имеет для нас огромное значение. Вы очень заняты, профессор?

— Через час отправляюсь обедать. Но до обеда я к вашим услугам!

— Благодарю вас. Нам не понадобится много времени, чтобы изложить наше дело. Возможно, вы укажете нам на дверь, как только услышите, в чем оно состоит.

— О, мсье!

— Я буду говорить прямо. Сегодня вечером вы отплываете на Менорку?

Филипп с удивлением воззрился на самозваного графа.

— Откуда у вас такие сведения?

— Вам все станет ясно, если я скажу, что мы пришли к вам от капитана Дюпона!

— Ах, вы были у Дюпона…

— Да, и нас привело к нему то же, что и вас.

— Вы тоже отправляетесь на Менорку!

— Именно так. Как вам известно, обычным рейсом теперь туда добраться невозможно.

— Да, из-за революции.

— И во всем Марселе есть только один человек, который готов отправиться в логово преступников.

— Я и сам убедился в том же.

— И этот человек — капитан Дюпон. Мы разыскали его, чтобы нанять яхту. Мы пришли через каких-нибудь две минуты после вас, и он нам отказал. Яхта уже была обещана вам, и вы договорились о цене. Мы предложили больше.

— Больше?

— Как видите, я откровенен. Мы предложили больше. Капитан Дюпон отказался. Честный капитан даже разозлился на нас.

— Капитан Дюпон — джентльмен; я сразу это понял.

— Вы не одобряете наш поступок?

— Нет. Но я одобряю поступок капитана. Мы не подписали никакого контракта, и ничто не мешало ему принять ваше предложение.

— За исключением данного им слова, профессор. Вы правы. Однако, отказавшись от нашего предложения, капитан дал нам совет.

— Какой же?

— Разыскать вас. У меня и моего друга есть причины, которые заставляют нас во что бы то ни стало попасть на Менорку. На яхте капитана Дюпона есть место для четверых. И если вы не имеете ничего против и если к тому нет иных препятствий, мы осмеливаемся просить вас разрешить нам ехать вместе с вами. Мы, разумеется, оплатим две трети расходов.

Филипп Колин задумчиво разглядывал своих посетителей. Ему понравилась откровенность, с которой они рассказали о визите к капитану Дюпону, и сами они произвели на него хорошее впечатление. Вместе с тем тому, кто потерял пятьдесят тысяч фунтов, или девяносто тысяч крон, не повредит экономия; да и соседство этих двух господ вряд ли доставит ему неудобство. Скорее наоборот: ведь они хорошо знают Менорку.

Филипп поклонился.

— Господа, я все взвесил и с удовольствием принимаю ваше предложение. Однако у меня есть одно условие.

— Какое?

В голосе графа Пунта-Эрмоса послышалось беспокойство.

— Вы должны отобедать вместе со мной.

Граф и его старый друг засмеялись.

— Вы слишком любезны, профессор. На Менорке мы отплатим вам тем же, хотя при нынешних обстоятельствах сделать это будет не так просто. Владелец гостиницы — отец нынешнего президента. Но в нашем багаже…

— Господа, мы не можем брать много багажа. Яхта маленькая, и потому чем меньше вещей, тем лучше. Где вы живете?

— В Hotel de Prices, в двух шагах отсюда.

— Тем лучше. У вас достаточно времени, чтобы закончить приготовления до обеда. Если вы прикажете привезти вещи сюда, вечером мы сможем отправиться в порт вместе.

Оба гостя ответили поклоном. В ту же минуту к Филиппу подошел слуга.

— Простите, профессор!

— В чем дело?

— Вас хочет видеть мадам, монсеньор.

— Скажите, что я сейчас приду. Господа, я должен отлучиться; мы увидимся здесь через четверть часа.

Филипп откланялся и удалился.

— Пакено, — прошептал граф Пунта-Эрмоса, — он женат!

— Очевидно, так, ваше высочество.

— Вам это не кажется странным?

— Что же тут странного, ваше высочество?

— Никогда не слышал, чтобы журналисты брали в экспедиции своих жен.

— Но он едет на Менорку, там революция, и, возможно, жена хотела проводить его до Марселя.

— Вы правы, Пакено.

— А может быть, она тоже журналистка. Сегодня чего только не приходится слышать о женщинах.

— Тогда бы она ехала вместе с ним до самой Менорки, но ничего такого он не говорил. Знаете, Пакено, а ведь была минута, когда я испугался.

— Когда же, ваше высочество?

— Когда профессор сказал, что у него есть одно условие. Я думал, он потребует, чтобы мы заплатили вперед. Хороши бы мы тогда были!

— Увы, это так. Будем надеяться, что он позволит нам заплатить в рассрочку. Ведь сейчас в нашей кассе не более четырех сотен.

— Думаю, вы не ошибетесь, если скажете «триста», Пакено, — ведь вы любите правду. Нет, это никуда не годится! Профессор Пелотард — настоящий джентльмен. Знаете, что я, пожалуй, сделаю?

— Откажетесь от путешествия, ваше высочество? Это было бы самое разумное! Это безрассудное предприятие может плохо, очень плохо закончиться. Народ в волнении, и без оружия мы…

— Пакено! Я скорее отрекусь от престола или присягну на верность президенту Эрнандесу, чем уступлю удовольствие покончить с революцией кому-то другому! К тому же этот герр Бинцер!.. Но я не смогу сесть за стол с джентльменом, зная, что потом его обману. Прежде чем мы приступим к обеду, я расскажу ему всю правду.

— Ваше высочество, ваше высочество!

— Да, да, Пакено! Это — единственно правильное решение!

Лицо старого министра финансов сделалось несчастным, но он слишком хорошо знал упрямый нрав своего господина и потому только вздохнул, не пытаясь больше его переубедить. Оба вышли из холла в молчании.

Между тем Филипп Колин, распорядившись насчет обеда, спешно отправился в номер, где его ждала оставленная мадам Пелотард. Он еще не успел объявить ей о своем отъезде и даже как следует не знал, что с ней делать. От мсье Жака не было никаких известий, и Филипп, который все последние сутки только и делал, что удивлялся, среди прочего удивился тому, что могло случиться с ее верным шофером. Он изучил все газеты, рассчитывая найти хотя бы строчку о парижском приключении, участником которого стал и он сам, — но все тщетно. Это могло означать, что шоферу удалось скрыться; но может быть, оправдывалось странное предсказание загадочной мадам, которая обещала, что газеты ничего о ней не напишут?

Когда Филипп вошел к мадам Пелотард, она ходила взад-вперед по комнате. Завидев его, мадам бросилась к нему с восклицанием:

— Где вы были так долго? Я получила известие от Жака!

Филипп поздравил ее с этим.

— Он спасся, но не может покинуть укрытие. Жак прочитал ваше объявление и прислал мне весточку с другом. Я ждала вас весь вечер, чтобы сообщить вам об этом. Завтра я уезжаю.

— А я уезжаю сегодня в половине одиннадцатого, и я очень рад, что Жак спасся и что ему хватило сообразительности, чтобы…

Она перебила его:

— Я хочу рассчитаться с вами. Пожалуйста, скажите мне, сколько я вам должна.

Филипп уже имел случай изучить характер своей спутницы. Еще два дня назад он бы, скорее всего, постарался отшутиться со всеми необходимыми предосторожностями. Но теперь Филипп, улыбнувшись, покорно взял со стола листок бумаги.

— Давайте посчитаем, — сказал он. — Билет до Марселя.

— Погодите, погодите; вы слишком торопитесь, — нетерпеливо перебила она. — Сначала был коньяк в «Кафе де ла Пэ».

— О да, конечно, коньяк, — серьезно спохватился Филипп. — Один франк.

— Потом — такси до «Отель д'Экоссе» и до вокзала плюс пять франков служителю.

— Но полагаю, половину стоимости такси должен оплатить я, — возразил Филипп так же серьезно.

— Нет-нет!

И они погрузились в подсчеты. Наконец, удовлетворившись результатом, мадам достала маленький бумажник.

— Четыреста пятьдесят шесть франков и сорок сантимов, — объявила она. — У меня нет мелких денег, вот вам пятьсот.

— Сейчас я дам сдачу, — сказал Филипп тем же спокойным, деловым тоном и полез в жилетный карман. Она приняла мелочь все с той же неколебимой серьезностью, спрятала ее в сумочку и вытащила оттуда маленький футляр.

— Монсеньор Пелотард, — сказала она, — вы сделали для меня все, что должен был сделать джентльмен. Ни на одну секунду я не пожалела о том, что слепо вверилась вашей заботе. Я прошу… прошу вас принять это в память о вашей попутчице… Этим вы доставите мне большое… большое удовольствие.

Она протянула ему маленький удобный футляр, который в ту же минуту открылся под давлением ее пальцев. Филипп с изумлением уставился на его содержимое. Это была золотая булавка для галстука, украшенная матовой жемчужиной и десятью брильянтами, расположенными вокруг. Говоря по правде, такая булавка стоила верных две тысячи франков, и его первой мыслью было отказаться, но прежде чем он успел что-либо сказать, загадочная попутчица перебила:

— Я никогда не прощу вам, если вы откажетесь или попытаетесь отказаться.

Она произнесла эти слова с улыбкой, но у нее было такое лицо и она так сдвинула свои черные прямые брови, что Филипп вздрогнул: с таким видом Анна Австрийская могла бы вручать один из своих драгоценных перстней господину д'Артаньяну. За последние сутки, столь насыщенные событиями, он достаточно изучил ее характер, чтобы догадаться уступить ее воле и не огорчать зря. Глубоко поклонившись, он начал было благодарить за подарок, но она прервала его кивком головы, который почти в такой же степени был достоин королевы, как и ее давешнее выражение лица.

— Я ваша должница, — сказала она. — И я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали.

Она замолчала, а затем добавила:

— Вы уезжаете. Могу я спросить куда?

Филипп улыбнулся.

— Если я отвечу, вам придется признать, что я более разговорчив, чем вы. Я еду на остров, который так живо интересовал вас на протяжении всего нашего путешествия…

— На Менорку? — договорила она, задохнувшись и широко раскрыв глаза.

— На Менорку.

Она пристально глядела на него добрые полминуты, а затем медленно проговорила:

— Это более чем удивительно. Мы встречаемся при странных обстоятельствах в Париже… Вы едете в Марсель — я тоже; хотя без вашей помощи я бы никогда туда не попала. Мы проводим в Марселе два дня, а когда приходит пора расставаться, оказывается, что мы оба направляемся на Менорку… потому что завтра я еду именно туда!

Теперь настал черед Филиппа вытаращить глаза. Она тоже едет на Менорку! Тоже! Черт побери, она и впрямь права: это более чем удивительно. Похоже, весь мир устремился на этот маленький остров! Понять это было невозможно, но все выглядело именно так. Впрочем, Филипп быстро взял себя в руки.

— Мадам, — сказал он, — вы правы. Такое стечение обстоятельств действительно более чем странно. Недостает только одной детали, которая сделает эту цепь совпадений еще удивительней. Полагаю, я могу дополнить ею вашу речь.

— Что за деталь? — спросила она, насупив брови.

— Вы только что сами упомянули о ней: вы сказали, что из Парижа собирались ехать в Марсель, но не смогли бы добраться туда без моей помощи. Хотите верьте, хотите нет, но если ваш путь из Марселя лежит на Менорку, то без меня вам опять же не обойтись.

Она опустилась на диван и посмотрела на него с недоверием.

— Вы шутите. Пароход уходит завтра в три часа…

— Пароход должен был отчалить завтра в три, но вмешалось одно обстоятельство, а именно — скромная революция, которую решили устроить меноркцы. Я очень сожалею, но со вчерашнего дня сообщение с Меноркой приостановлено!

Она глядела на него широко раскрытыми глазами, по-прежнему не вполне ему доверяя.

— А как же вы туда доберетесь?

— Мадам, — вежливо сказал он, — я получил монополию на суда, которые еще не потеряли охоту плыть на Менорку.

— Монополия!

— Признаться, получить ее оказалось на удивление просто: в Марселе нашелся только один капитан, готовый предпринять рискованное путешествие на остров.

— И вы его наняли?

— И я его нанял.

Она испытующе смотрела на Филиппа добрые полминуты.

— У вас должны быть очень веские причины плыть на Менорку.

— Так же, как у вас, мадам.

Воцарилась тишина. Мадам сидела, вперив взгляд перед собой. Между тем в голове у Филиппа, у которого и без того предметов для размышления было более чем достаточно, вихрем кружились мысли. Как ему следует вести себя на новом, еще более удивительном этапе их приключений? Должен ли он отказать ей, если она попросит взять ее на борт «Аиста»? Имеет ли он право брать женщину туда, где бушует революция? И какие — какие у нее могут быть причины плыть на Менорку? Иными словами — кто она такая? Он разглядывал ее очень пристально, словно надеясь таким образом получить ответ на свои вопросы. Она заметила это, покраснела и слегка подвинулась на диване. Филипп, который раньше не отдавал себе отчет в нескромности своих взглядов, смутился и, желая скрыть смущение, отвернулся к окну. Так как за окном не оказалось ничего интересного, взгляд Филиппа переместился на стол, который стоял рядом, и то, что он увидел в следующую секунду, заставило его издать глухой возглас удивления. На столе стояла фотография кабинетного формата, без рамки; на ней был изображен мужчина, и именно его лицо заставило Филиппа вскрикнуть.

Повинуясь первому импульсу, он повернулся к своей загадочной спутнице и, указав на портрет, спросил с улыбкой:

— Мадам, это мсье Жак?

Она вздрогнула, внезапно отвлеченная от своих мыслей, и сердито посмотрела на Филиппа:

— Жак? Что за глупости. Вы полагаете, что я держу на столе фотографию своего шофера? Это мой брат Мишель.

Однако Филипп не хуже ее знал, что человек на фотографии не был мсье Жаком, потому что, как только увидел этот снимок, узнал и модель. Его вопрос был только маленькой — маленькой попыткой подловить эту загадочную молодую особу. И — о чудо! Она попалась в ловушку! Наконец-то она хоть чем-то себя выдала!

Итак, на фотографии изображен ее брат.

Но так же верно, как то, что Филипп находился в этой комнате, было верно и то, что на фотографии был изображен человек с Лионского вокзала! Человек, который караулил ее отъезд, но не узнал ее в гриме и имя которого Филипп пытался вспомнить на протяжении последних двух суток. Так значит, этот человек — ее брат.

Брат… И его имя Мишель…

Но где в таком случае Филипп мог видеть этого Мишеля? Потому что то, что он узнал человека на фотографии, было также верно, как и то, что ему доводилось видеть сам оригинал.

Мишель… Но где же?..

Вдруг, к неописуемому удивлению хозяйки, Филипп Колин совершил прыжок, который мог бы сделать честь дикому индейцу, но не профессору. Эврика! Эврика! Он вспомнил! Он вспомнил, кто этот Мишель! Вспомнил, где и когда его видел!

Гамбург, январская ночь 1909 года!.. Ночное кафе «Павильон де Нюи»!..

Но если Мишель, чей портрет красовался на ее письменном столе, — тот самый немного сумасшедший господин, которого Филипп встретил в Гамбурге в 1909 году и с которым у Филиппа вышло одно чудесное приключение, имевшее для него итогом сказочное вознаграждение, — если этот Мишель ее брат, то кто же она сама?

Внезапная мысль, осенившая Филиппа Колина, заставила его прервать индейские прыжки так же внезапно, как он их начал; губы, которые уже готовы были издать невольный крик, сомкнулись; потрясенный своим открытием, он молча опустился на стул и почтительно взглянул на свою спутницу.

Его странные цирковые телодвижения вывели ее из задумчивости, и теперь она глядела на него с большим беспокойством. Филипп взял себя в руки и быстро проговорил:

— Простите, мадам… сильные рези в позвоночнике… Должно быть, простыл… Прошу меня простить.

— И часто у вас случаются такие рези?

— Нет. Очень редко. Когда они начались, я как раз собирался задать вам один вопрос.

— Какой вопрос?

— Готовы ли вы и впредь доверяться заботе профессора Пелотарда? Если вы не передумали плыть на Менорку, могу ли я сказать вам, что яхта и все, что я имею, находится в вашем распоряжении?

Ее лицо просияло, как летнее небо, и улыбнулось Филиппу с благодарностью.

— Вы… слишком любезны. Слишком, — проговорила она. — Я не смела… Я боялась быть для вас обузой…

— Мадам, вы делаете мне слишком много комплиментов. Мне бы следовало немедленно запретить вам ехать вместе со мной, и на то есть три причины.

— Какие же?

— Во-первых, на Менорке революция, и женщине…

— Революция на Менорке! Мне приходилось видеть и более серьезные революции…

Она осеклась, но Филипп, сделав свое открытие, охотно ей в этом верил и потому продолжал:

— Во-вторых, ночью будет ужасная погода.

— Это нестрашно. Я привычна к морю.

— И в-третьих, на борту мы будем не одни.

Она впервые встревожилась.

— Не одни? Я думала, вы монополист, вы же сами сказали?

— Именно так, но час назад меня разыскали два господина, которые имеют на Менорке такие же неотложные дела, как и я. Они попросили, чтобы я взял их на борт. А поскольку я не так беспощаден, как иные трестовые магнаты, я согласился.

— И кто же эти господа?

— Граф Пунта-Эрмоса и его друг, сеньор Эстебан. Они едут спасать свой бизнес. Впрочем, очень скоро вы с ними познакомитесь.

— Каким образом?

— Я пригласил их на обед, и если вы не имеете ничего против…

Она рассмеялась.

— Вы самый любезный трестовый магнат, о котором мне только доводилось слышать! Но правильно ли я поняла вас? Мы едем сегодня вечером?

— Вечером, в половине одиннадцатого, мадам.

— И молчите! Ведь я должна сложить вещи и одеться к обеду!

Кому-нибудь другому могло бы показаться странным, что мадам, получив приглашение ехать на Менорку, пришла в такое прекрасное расположение духа! Однако Филипп Колин не находил в этом ничего странного и, возвращаясь в свою комнату, насвистывал, как канарейка.

Потому что теперь он знал не только то, кем была его загадочная спутница, но также и то, зачем она плывет на Менорку!

Спустившись через десять минут в холл, он нашел там графа Пунта-Эрмоса и сеньора Эстебана. Улыбаясь, он подошел к ним, граф поднялся ему навстречу.

К своему удивлению, Филипп только сейчас заметил, что тот хромает.

— Могу я поговорить с вами, профессор?

— Это доставит мне большое удовольствие.

Они отошли в сторону, а сеньор Эстебан остался сидеть в кресле.

— Когда я расскажу вам, что у меня на сердце, вы решите, что моей наглости нет пределов.

Филипп поднял брови:

— Я не понимаю вас, но уверен в противоположном.

— Дело в том, что сегодня капитан Дюпон не прогадал, отвергнув наше предложение и оставив в силе ваши договоренности. Его добродетель будет вознаграждена.

— Каким же образом?

— Мы бы не смогли с ним расплатиться.

Филипп уставился на графа, желая убедиться, что это шутка. Но граф был серьезен. Слабая улыбка, которая виднелась на его губах, скорее выражала просьбу о прощении.

— Мне кажется, вы меня не поняли, — спокойно проговорил граф. — Мы бы не смогли расплатиться с капитаном Дюпоном — по крайней мере, сейчас. Возможно, на Менорке.

— Возможно?

— Все зависит от того, что мятежники оставили от моего имущества…

Граф Пунта-Эрмоса внезапно умолк и мельком взглянул на Филиппа, желая узнать, какое действие произвели его слова. Но в лице Филиппа ничто не говорило о том, что в словах графа он видит что-то странное. Тогда, пожав плечами, граф продолжил:

— Что ж, то же самое я должен сказать и вам. Я не имел мужества признаться в этом час назад; я думал поступить так, как поступают некоторые пассажиры, плывущие в Америку: подняться на борт и потом предоставить вам вышвырнуть меня в море, если вам это будет угодно. Но когда вы пригласили нас на обед, у меня проснулась совесть…

При этих словах Филипп почувствовал внезапную симпатию к этому большому господину и рассмеялся так искренне, как не смеялся уже давно; тот, в свою очередь, глядел на него, подняв брови и комично скривив губы.

— Граф, слава богу, я заплатил капитану Дюпону за неделю вперед и при необходимости заплачу еще за одну неделю. Вы внесете деньги тогда, когда вам будет удобно, а теперь пойдемте обедать. Я вижу, мадам уже спускается по лестнице.

— Но что, если повстанцы разрушили все, что я имел, профессор?

— Тогда наградой мне будет ваше общество. А потом мы вместе заставим их трепетать перед прессой!

Филипп взял своего гостя под руку, кивнул сеньору Пакено, который с беспокойством следил за ним, и подвел их обоих к своей загадочной спутнице.

В начале одиннадцатого два экипажа высадили в Марсельском порту у восточного пирса компанию из четырех человек: пожилого господина в золоченом пенсне, очень рослого мужчину средних лет, который прихрамывал при ходьбе; мужчину средних лет в сером драповом пальто и даму в дорожном платье.

У пристани, о которую разбивались белые шеренги волн, стояла маленькая паровая яхта и дымила трубой. Как только общество вышло из экипажей, от яхты отделился ялик, и через несколько минут краснощекий мужчина с бородой, тронутой проседью, уже карабкался на пристань.

— Это вы, профессор? — крикнул он, приблизившись к обществу.

— Да, капитан Дюпон.

— А я уж решил, что это исход детей Израилевых из Египта. Вас тут целая команда!

— Это ваши протеже, капитан, — те, кого вы ко мне послали, — и моя жена. Я надеюсь, вы получили мои распоряжения и приготовили необходимый провиант.

— Ах, ваша жена! — Капитан уставился на седую даму в дорожном платье, которая так необычно прямо держалась на порывистом весеннем ветру. — Да, я получил ваши распоряжения. Но вы ничего не сказали о вашей жене. Черт возьми, даже не знаю, подойдет ли мой «Аист» для дамы.

— Ну-ну, капитан, мадам неприхотлива и не боится ни моря, ни названия вашей яхты.

Капитан засмеялся, а затем, помрачнев, добавил:

— Сегодня сам черт сорвался с цепи, профессор.

— Почему?

— Все умоляют меня отвезти их на Менорку. Сначала появились вы. Потом два других господина. И — хотите верьте, хотите нет — стоило мне добраться до порта, как появился еще один, которому нужно туда же!

Судя по обилию ругательств, капитан действительно был взволнован таким положением дел.

— Еще один! — воскликнул Филипп и уставился на капитана.

— Еще один, черт бы меня побрал! — заверил капитан Дюпон. — И это был еврей, профессор, еврей, черт меня раздери!

— Ну-ну, капитан, еврей может оказаться не хуже любого другого человека. И что вы ему ответили?

— Чтобы он убирался к…

Капитан не договорил до конца.

Филипп засмеялся, а капитан Дюпон, энергично сплевывая, начал готовиться к переправе пассажиров на яхту.

Сначала в лодку села мадам Пелотард, затем сеньор Эстебан и граф Пунта-Эрмоса. Но в тот момент, когда их примеру собрался последовать Филипп, капитан схватил его за руку:

— Готов поставить сто миллионов, профессор, если это не тот самый еврей!

Филипп резко обернулся. Граф Пунта-Эрмоса и сеньор Эстебан вытянули шею.

Маленький коренастый человек в шубе и круглой шляпе выскочил из дрожек и теперь, размахивая тростью, бежал к ним.

— Капитан! Капитан! — хрипло кричал он. — Вы не передумали? Может быть, возьмете меня?

Капитан толкнул Филиппа в лодку и сам прыгнул следом. Обернувшись и пылая от гнева, он крикнул:

— Возьму! Когда поплыву в Палестину! Но обратно вам придется плыть другим рейсом!

— Aber, капитан! Капитан! Я заплачу — заплачу столько, сколько вы захотите!..

Ответом капитана Дюпона были несколько мощных гребков, которые сразу отбросили лодку на десятки метров от пристани. Человек продолжал приплясывать на берегу и махать шляпой, надеясь вызвать сочувствие капитана.

— Капитан! Господа! — кричал он. — Мне очень нужно! Очень!..

В этот момент на его лицо упал свет газового фонаря, и Филипп невольно подпрыгнул на месте. Лицо, это лицо! Повинуясь неодолимому импульсу, напрягая голос, он крикнул:

— Езжайте-ка сначала в Лондон, а уж потом добро пожаловать и на Менорку, Семен Марковиц!

И в ту же минуту он почувствовал, как маленькое судно накренилось и едва не перевернулось от внезапного толчка: граф и сеньор Эстебан одновременно вскочили со своих мест и впились глазами туда, где в свете газового фонаря все еще виднелся поздний гость капитана Дюпона. Слова Филиппа заставили Марковица замереть. Его руки повисли вдоль туловища, а шея вытянулась, как у хищного зверя, почуявшего добычу. Даже с такого большого расстояния можно было видеть, как злобно, черно блестят его глаза, как они впиваются в маленькое суденышко и его пассажиров. Капитан Дюпон добавил от себя крепкое словцо, и граф со своим старым другом как по команде опустились на банку.

Граф Пунта-Эрмоса наклонился к своему другу. Несмотря на шум волн, Филиппу удалось расслышать семь слов, которые заставили его крепче ухватиться за борт лодки. Словно зачарованный, он уставился на того, кто их произнес, хотя слова эти были очень простыми:

— Пакено, вы слышали? Это был Семен Марковиц!

И тут господин Колин, во внутреннем кармане которого лежал удивительный документ, извлеченный из сейфа еврейского ростовщика Семена Марковица, и у которого от природы была превосходная память, неожиданно вспомнил письмо, три недели назад показанное ему Эрнестом Исааксом, — то самое, с которого началась самая большая авантюра в его жизни, операция с государственными облигациями Менорки. То письмо, содержащее просьбу о предоставлении займа, было составлено в министерстве финансов, и подпись под ним гласила: Эстебан Пакено, министр финансов его высочества великого герцога Меноркского.

И если граф Пунта-Эрмоса назвал своего друга «Пакено», а не «сеньор Эстебан», как он его представил, — то что же способно сделать это странное сочетание имен еще страннее?

Весь остров принадлежал великому герцогу, между тем граф Пунта-Эрмоса не только плыл на Менорку как раз для того, чтобы спасти свое состояние, — он еще и хромал!..

Великий Зевс! На капитане Дюпоне и без того лежала большая ответственность за жизнь и благополучие господина Колина, но она не стала бы меньше, если бы капитан выбросил господина Колина в море.

Потому что не каждый день на борту маленькой яхты оказываются четыре пассажира, среди которых — выдающийся шведский аферист, низложенный великий герцог, его министр финансов и русская великая княжна!

Ведите судно осторожней, капитан Дюпон! Ваш груз — короли в изгнании!