Кристиан Эбб стоял позади письменного стола, скрестив руки на груди. Женевьева только что впустила двух гостей, они, казалось, еще не вполне обрели дар речи после надменного гренландского приветствия, которым она встретила их в прихожей: «С кем имею удовольствие?»

Один из посетителей был очень высокий, широкоплечий мужчина с крупными чертами открытого лица, с веселыми карими глазами и проседью в волосах. Второй — низенький, кругленький, с гладко выбритым лицом и пухлым ротиком Купидона. Не было сомнений, оба производят самое благоприятное впечатление. Кристиану Эббу пришлось сделать над собой усилие, чтобы спросить холодным тоном:

— Господин Трепка, директор банка из Копенгагена?

Мужчина с ротиком Купидона улыбнулся и склонил голову.

— Господин доцент Люченс из Лунда?

Мужчина с карими глазами отвесил учтивый поклон.

— Рад познакомиться с вами — познакомиться лично! До сих пор мы встречались на газетных страницах, и я не стану уверять, что этот пролог доставил мне удовольствие. Когда вчера я получил две телеграммы и под одной из них увидел вашу подпись, господин Люченс…

— Вы сразу подумали о захоронении в Транефосе, — сказал человек с карими глазами.

— Да, — громовым голосом подтвердил Кристиан. — Я подумал о захоронении в Транефосе. Захоронение в Транефосе — быть может, наш самый старинный и горделивый национальный памятник, несравненный знак нашего древнего величия. Он расположен на возвышении, откуда четыре его могучие каменные глыбы обозревают нашу землю и море. Вы, господин Люченс, толкуете эти каменные глыбы исходя из вашей собственной теории о захоронениях эпохи мегалита и утверждаете, будто такие дольмены должны были защитить умерших от злых потусторонних сил…

— Я по-прежнему придерживаюсь этой теории.

— А на вершину горы могилу водружали потому, что высота считалась действенным средством против демонов…

— Это мнение, осмелюсь отметить, завоевывает все больше сторонников.

— Мне все равно! — воскликнул Эбб. — Неужели вы не понимаете, что делаете? Вы стараетесь без всякой пользы для человечества лишить его поэзии, крохи которой еще сохранились. Ибо что значит в наши дни научная теория? Просуществовала ли хоть одна из них дольше двадцати лет? Но говоря это вам, господин Люченс, я в такой же мере, если не в большей, обращаюсь к вашему спутнику, к господину Трепке!

Мужчина с ротиком Купидона кивнул.

— Понимаю, — сказал он, — вы не забыли нашу маленькую стычку на страницах «Еженедельного журнала»?

— Маленькую стычку? — закричал поэт, глаза которого метали молнии. — По-моему, дело кончилось тем, что мы обозвали друг друга невеждами и иезуитами!

— Обозвали, — с улыбкой подтвердил банкир, — по крайней мере, вы меня так обозвали.

— В ваших статьях, — гремел Эбб, — вы пытались доказать, что Наполеон, этот величайший гений, когда-либо существовавший на земле, по сути был не кем иным, как итальянским гангстером большого стиля, этаким Аль Капоне или…

— Простите меня, — прервал директор банка, улыбаясь с почти восточной вежливостью. — Этого я не говорил никогда! Я писал, но вы, дорогой поэт, по-видимому, меня не поняли, я писал, что питаю величайшее уважение к Наполеону, или, скажем лучше, к Бонапарту, — до известного времени. Человеком, который положил предел разгулу злодейств во Франции и помешал продолжению красного террора, примеры которого мы видели и в наше время, — этим человеком я безоговорочно восхищаюсь. Еще больше я восхищаюсь человеком, который из хаоса создал новое государство. Но когда мы переваливаем через определенный рубеж в его биографии, мне кажется, мы встречаемся с совершенно иным человеком, с тем, который с большим размахом спекулирует на войне, спекулирует славой, который…

— Это вы так считаете! — воскликнул Эбб. — Во всяком случае, мне довольно произнести одно слово, чтобы опровергнуть все ваши утверждения и принудить вас пристыженно закрыть глаза!

— И что же это за слово? — спросил банкир все с той же примирительной улыбкой на губах Купидона.

— Это слово, — ответил Эбб, — Святая Елена!

Голос его был таким выразительным, что, казалось, по комнате проскользнула тень. И доцент, и денежный воротила, хотя они и были представителями диаметрально противоположных миров, невольно почувствовали, как по спине у них пробежал холодок. Перед глазами обоих встало видение — дикий скалистый остров. Он круто вздымался из бездонных глубин океана, отделенный от ближайшего берега десятками сотен километров, сотрясаемый штормами, окутанный туманами и предназначенный быть последним пристанищем для величайшего возмутителя спокойствия, которого доныне создавала земля…

Молчание прервал банкир:

— Вы произносите прекрасные слова, дорогой поэт, и я не стану отрицать, это впечатляет. Но это не мешает мне по-прежнему оставаться приверженцем моих взглядов. Легенда о Святой Елене была и останется легендой. И я надеюсь однажды ее опровергнуть…

— Вы лелеете надежды большого масштаба! — насмешливо заметил Кристиан Эбб.

— Я надеюсь, что смогу доказать, — невозмутимо продолжал Трепка, — в чем состояла правда о так называемом мученичестве на Святой Елене! Если бы Наполеону позволили переселиться в Англию, о чем он умолял и просил после Ватерлоо английское правительство, о нем сейчас вспоминали бы только военные историки. Но англичане оказались глупцами: вместо того чтобы позволить ему доживать свой век помещиком в Сассексе или Уорвикшире, они сослали его на остров в Атлантическом океане. И что же произошло? Своим тактическим чутьем, которое и составляло его величие, Наполеон сразу же понял, как надо использовать промах англичан в свою пользу. За несколько лет ему удалось создать легенду о прикованном Прометее, которая стала потом передаваться из поколения в поколение. И никто не заметил, в чем состоит правда, — а именно, что Наполеон был не только величайший полководец, но и лучший в мировой истории режиссер! Будь он сейчас жив, Голливуд платил бы ему баснословные гонорары.

— Великолепно! — воскликнул поэт. — До самой смерти прикованного Прометея при нем состоял гриф, клевавший его печень, то был Хадсон Лоу. И вот сто лет спустя после его смерти появился новый гриф — господин Отто Трепка из Копенгагена!

— Господа! — воззвал настойчивый голос. — Господа!

Сверкая глазами, поэт накинулся на доцента:

— Господин Люченс! Нетрудно понять, почему вы вмешиваетесь в дискуссию! Ваш король Густав IV Адольф объявил Наполеона апокалиптическим Зверем, а ваш король Карл XIV Юхан нанес ему удар в спину в битве при Лейпциге.

Банкир бросил взгляд на часы.

— Все-таки это прогресс, если тебя уже не называют иезуитом и невеждой, а только сравнивают с Хадсоном Лоу, — сказал он. — Но строго говоря, ради этого не стоило приезжать в Ментону.

Доцент протер очки.

— Древние викинги обычно заканчивали свои трапезы, бросая обглоданные кости в головы друг друга, — спокойно заметил он. — Массивный позвонок был наверняка более весомым доказательством, нежели научный аргумент. Но я приехал в Ментону не для того, чтобы это констатировать.

Секунду-другую Кристиан переводил взгляд с доцента на директора банка. И вдруг воздух огласил хохот, подобный грохочущему горному водопаду.

— Ха-ха-ха! Конечно же я по обыкновению вел себя как последняя скотина. Ваша телеграмма, господин Люченс, была отправлена из Рима. Стало быть, вы приехали в Ментону из Рима, чтобы встретить у меня такой прием!

— Это не совсем так! Я направлялся из Рима домой, когда получил телеграмму от своего издателя. Это и побудило меня поехать в Швецию через Ментону!

— А ваша телеграмма, господин Трепка, прислана из Парижа. Стало быть, вы…

— Не совсем так! У меня были дела в Ницце, и мне захотелось повидать человека, который наградил меня таким количеством бранных слов.

Новый взрыв хохота сотряс воздух. Вперед протянулись две волосатые руки.

— Позор старой Норвегии! Я могу только еще раз извиниться перед вами. Раз вы приехали, стало быть, вы не против предложения издательств! Сам я не стану отрицать, что люблю детективные романы. Если нам предстоит заседать в комитете…

Стало ясно, что лед тронулся. Началась дискуссия об общих принципах, и развивалась она миролюбиво, пока не перешли к деталям. У каждого из членов будущего комитета был свой кумир в детективной литературе, и каждый считал, что с этим персонажем никто не выдерживает конкуренции. Кристиан Эбб ратовал за лорда Питера Уимзи, директор банка — за инспектора Френча из романов Уилса Крофтса. Доцент Люченс, с улыбкой встретив имена лорда и инспектора, объявил, что для него существует только один разоблачитель криминальных тайн и это отец Браун.

— Я признаю только те детективные романы, в которых есть юмор, — это первое требование, которое я к ним предъявляю! — воскликнул Кристиан Эбб.

— Я полагаю, — сухо заметил банкир, — что первым требованием должно быть правдоподобие. Если в романе сыщик работает в обстоятельствах, не похожих на те, в каких он работает в действительности, такой персонаж неинтересен, по крайней мере мне.

Кристиан Эбб вскочил со стула.

— Правдоподобие! Подходящее слово в устах человека, который защищает мистера Френча! Помните ли вы, дорогой Трепка, роман под названием «Последнее путешествие Патрика Макгилла»? Речь в нем идет о том, как опровергнуть алиби. Так вот, мистер Френч допрашивает всех владельцев вилл вдоль определенной дороги, чтобы узнать, слышали ли они ночью четыре недели назад лай собаки. Никто не слышал, стало быть, проблема решена. Но тот, кто знает, каким обычно бывает психологическое состояние дающих показания свидетелей, не станет попусту тратить слова, доказывая, как неправдоподобен этот рассказ.

— А ваш лорд Питер? — воскликнул Трепка. — Помните повесть «Неестественная смерть»? Что наводит лорда Питера на решающую мысль? Чистый случай! Он случайно видит мотоциклиста, у которого заглох мотор, потому что туда попал пузырек воздуха. И поскольку сердце работает как мотор, лорд догадывается, что умершему впрыснули в вену воздух!

— Господа! — воззвал спокойный голос. — Господа!

Словно по мановению режиссера, оба других члена детективного клуба обернулись к доценту Люченсу.

— Позвольте спросить, что можете сказать вы? — закричал Кристиан Эбб. — Кто такой ваш отец Браун, если не…

— Вот именно! — закричал директор банка. — Кто он такой, как не самый яркий пример детектива, который просто догадывается обо всем? Помните «Испанские дублоны»?

Воздух оглашали все более раздраженные голоса. Но вдруг Кристиан Эбб замолчал и, блеснув глазами, заметил:

— Послушайте, друзья! Вот мы тут сидим и рассуждаем о выдуманных преступлениях. И точно знаем, как ведет себя сыщик в книгах, чтобы преступление раскрыть. Но скажите мне: что он должен делать, когда речь идет о преступлении, которое еще не совершено?

Банкир извлек из портсигара толстую сигару.

— Позвольте спросить, это теоретический вопрос или реальная проблема?

Кристиан уставился на бюст стоявшего на столе божества благоденствия.

— Вопрос — пока еще — теоретический. Но он реален, как реальна мина, которая еще не взорвалась… Давайте представим себе трех братьев, совершенно не похожих друг на друга. Один с головой ушел в политику, другой живет только ради своих наслаждений, которые принимают у него эротическую форму. Третий, насколько мне известно, интересуется только поэзией и хорошим вином и терпеть не может братьев, настолько, что его чувства можно назвать ненавистью. Оба брата вот-вот вызовут скандал, а для третьего, как для истого англичанина, нет ничего хуже скандала. Политик ведет себя так, что способен вывести из терпения даже того брата, который прожигает жизнь, а этот последний завел связь, которая, безусловно, шокирует обоих братьев. Эти трое образуют треугольник, и он чреват драматическими событиями никак не меньше, чем пресловутый треугольник во французских пьесах. Вместе братьев заставляет держаться одно — у них нет денег. Деньгами владеет их бабка со стороны отца, — ей скоро восемьдесят. Живут они в ее доме, которым она правит железной рукой. Пока она не скончалась, им приходится делать хорошую мину при плохой игре… Как по-вашему, Трепка, есть в такой комбинации взрывчатка? И как бы поступил ваш мистер Френч, узнай он о ней?

Директор банка стряхнул пепел с сигары.

— Как поступил бы мистер Френч? Вероятно, организовал бы незаметное наблюдение за тремя братьями, если бы счел, что это стоит труда, в чем я сомневаюсь! Я знаю, половину убийств в английских детективных романах совершают племянники, которые хотят поскорее стать наследниками своих тетушек и дядюшек. Почему столь часто совершаются убийства именно такого рода, объяснить очень легко, что и сделала духовная мать вашего лорда Питера, и я готов сказать ей за это спасибо. Она говорит: «Невелико искусство придумать изощренные способы убийства. Придумать оригинальный мотив — вот это искусство!» Не думаю, чтобы жизни вашей старой дамы угрожала опасность!

— И никому из ее племянников тоже нет? — спросил Эбб, переведя взгляд с божества благоденствия на Будду.

— Тем более! Убийство должно иметь какой-то смысл! В данном случае оно будет иметь смысл, если убийца отправит на тот свет обоих братьев и бабушку. Но не было бы с его стороны излишним оптимизмом полагать, что он сумеет справиться с тремя такими задачами подряд?

— Мне кажется, я дал понять, что тут есть другие мотивы, кроме денег. Мне кажется, я объяснил, какие чувства питают друг к другу трое братьев!

Купидоновы губы банкира растянулись в улыбке.

— Мы с братьями ссорились друг с другом с малых лет и продолжали ссориться, пока не выросли, и я солгал бы вам, если бы стал уверять, что сегодня мы любим друг друга. Но мы справились со своими чувствами. И никому из нас не пришло в голову прикончить других, чтобы завладеть акциями банка, унаследованными от наших предков. У меня есть теория, к которой вы можете отнестись как вам будет угодно. Я не верю, что люди так дурны, как это принято утверждать! Я считаю, что добро и зло соотносятся в мире, как жара и холод. Наука не сумела установить максимальных пределов, каких может достичь жара, но зато предел холода расположен всего на 273 градуса ниже нулевой отметки! Я в самом деле верю в реальность этой параллели, и если я охотно читаю детективные романы, то потому лишь, что считаю их экспериментом мысли, и только. Но допустим, что в данной ситуации заложен мотив преступления. Однако мотива еще мало, нужны также возможность и средства!

— Возможность совершить злодеяние всегда найдется, если ее поискать, — заметил Эбб.

— Возможность совершить злодеяние найдется всегда, даже если ее не искать! — мягко возразил доцент Люченс.

— Возможно, возможно! — Директор банка сделал сигарой такой жест, словно вопреки обыкновению соглашался выдать последнему оратору ссуду под чрезвычайно ненадежные гарантии. — Допустим, что возможность есть, — как вы представляете себе средство? Я исхожу из презумпции, что убийца не схватит первый попавшийся нож вроде того, что висит здесь на стене, и не всадит его в жертву!

— Подобные проблемы в наше время в здешних местах решаются довольно успешно, — заметил Кристиан Эбб. — Считается, что каждое третье преступление так и остается нераскрытым. А иногда смерть сама берет на себя инициативу! Вот уже два дня полиция ищет в городе пакет с ядом, который потерял небрежный посыльный. В пакете чистый никотин.

На этот раз Трепка смеялся долго и основательно.

— Не кажется ли вам, что, предоставляя именно этому пакету попасть в руки убийцы, вы создаете совсем уж неправдоподобную ситуацию? — вопросил он. — Я, во всяком случае, уверен: мистер Френч с такой неправдоподобной ситуацией никогда бы не примирился. Возможно, лорд Питер не так щепетилен.

Спор грозил вновь принять опасное направление. Спасла положение Женевьева, возникшая в эту минуту на пороге с подносом в руках.

— Письмо от Ванлоо, вот! — сказала она. — Стало быть, завтра с утра опять голова болеть будет! Пожалуйста, месье!

Слово «месье» в устах Женевьевы было признаком глубоко оскорбленных чувств. Кристиан Эбб вскрыл письмо и задумался.

— Женевьева права, — сказал он наконец. — Это письмо от молодого англичанина, моего знакомого. Он приглашает нас всех троих к себе домой на ужин с вином…

— Всех троих? — перебили доцент и банкир. — Откуда он знает о нашем существовании?

— Я случайно, гм, упомянул, что ждал вас, — слегка смутившись, ответил поэт.

— А как ему пришло в голову пригласить нас к себе?

Вместо ответа Эбб протянул им письмо. Вот что прочли шведский и датский члены детективного клуба:

Дорогой Эбб!

Преданный Вам

Не угодно ли Вам в обществе двух других представителей европейской идиллии доставить мне удовольствие и посетить виллу Лонгвуд, чтобы познакомиться с моей формой идиллии? Она должна заинтересовать Ваших друзей. Специалисту по Наполеону достаточно будет беглого взгляда, чтобы убедиться, что страдания французского императора ничто в сравнении с моими. Специалист по захоронениям сможет сразу увидеть, что ни в одной из оскверненных им могил не было столь веселых обитателей. Недаром я вам говорил: скука — мать всех пороков!

Мартин Ванлоо

Но зато напитков будет вдоволь, и нас угостят знаменитым бабушкиным буйабесом!

Трепка опустил руку, в которой держал письмо.

— Его вилла и вправду называется Лонгвуд?

— Да, и говорят, ей почти столько же лет, сколько настоящему Лонгвуду.

— Я, пожалуй, с удовольствием там побываю.

Доцент не сводил взгляда с Эбба.

— Эпикуреец, который утверждает, что скука — мать всех пороков! Ваш треугольник начинает интересовать меня, милый Эбб!

Трепка выронил сигару.

— Что? — воскликнул он. — Вы хотите сказать, что это та самая семья?

Эбб кивнул. Он пытливо посмотрел на доцента, потом набросал несколько строк и протянул записку Женевьеве.

— Отдайте посыльному! — сказал он. — И закажите нам машину.

Выражение, с которым Женевьева встретила это приказание, было достойно Кассандры. Словно из мести, она протянула Эббу норвежскую газету, которая пришла с утренней почтой. Первая страница «Дагенс Текнинг» была посвящена межскандинавскому детективному клубу. На картинке Эбб и двое его коллег с револьверами в задних карманах и кинжалами за поясом усаживались каждый на свою пороховую бочку. Надпись гласила: «Ну, какое преступление совершим мы в следующем месяце?»

А немного погодя трое членов клуба уже катили в машине к вилле Лонгвуд.