Вся бравада покинула меня, как только я перешагнула нетронутую соль и попала в дом, но Максимус ощутил это и крепко сжал мою руку. Воздух внутри был таким холодным, что дыхание вырывалось паром, и становилось холоднее у кухни, словно мы забирались в глубины ледяной пещеры.

Ада включала везде свет, и, хотя кухня была ярко освещена, мне все еще казалось, что я улавливаю тени краем глаза. Максимус осмотрел комнату и принялся смешивать порошки в миске. Мы молчали, но я старалась стоять как можно ближе к Аде.

Что это было? Разум пытался найти в нем облик чудища, но мы видели большую черную фигуру. Это было даже хуже. Воображение заполняло пустоты, и увиденное искажалось, становилось страшнее, чем в реальности. Если это было в реальности. У него все-таки были сияющие глаза.

Максимус мешал порошки ложкой, кошмарно пахло корицей и гнилыми яйцами.

— Гадость, — пробормотала Ада, но даже ее комментарии потеряли остроту. Ее голос дрожал от страха.

— Это сера, — тихо и терпеливо сказал он. — Нужно посыпать этим углы.

Ада не жаловалась. Мы медленно пошли по дому, вздрагивая, когда сталкивались друг с другом, сердца колотились от скрипа пола. Крупного темного монстра не было видно, и мы ощущали лишь холод, что проникал в кости и жалил глаза. Мы окропили потом все соленой водой, скандируя слова.

Наконец, мы дошли до конца изгнания, нужно было обмакнуть черную свечу в алое масло крови дракона и посыпать ее порошками. Максимус передал ее мне с серебряной подставкой и сказал держать ее ведущей рукой. Мне пришлось задуматься, какая это была рука. Я была правшой, но не так давно обнаружила задатки амбидекстера, все больше делала левой рукой. Это было вместе с новой силой, может, усиливался мозг.

Я взяла свечу, он зажег фитиль, который заискрился, а потом успокоился, загорелось спокойное желтое пламя.

— Сгорает эта свеча, как и все негативные энергии в этом месте, — строго сказал он и посмотрел мне в глаза. — Повтори. А потом ты, Ада. Помощь нам нужна. Все эти пять минут. Вперед.

Мы с Адой повторили фразу, я тревожно посмотрела на часы. Родители вернутся через сорок пять минут, если не раньше. У нас не было пяти минут. Но и монстр в доме нам не требовался.

После пяти минут пытки, взглядов друг на друга, пока мы прислушивались к каждому шуму в доме, смотрели на облака дыхания в воздухе и дрожали, он заставил меня опустить свечу на стол, а потом дал мне в правую руку белую свечу.

И мы вместе сказали:

— Белая свеча заполнит пустоту светом и надеждой.

Потребовалось пять спичек, чтобы загорелась свеча. При последней попытке я ощущала беспомощность, не знала, что будет, если мы не сможем закончить ритуал. Но последняя спичка сработала, упрямый фитилек вспыхнул, и огонек слабо заплясал перед нами.

Максимус сказал:

— Эта свеча догорит, позитивная энергия наполнит это место, не впустив негатив, — мы повторили за ним. Он указал жестом, что я могу опустить свечу, и мы смотрели, как свечи догорают.

— Все? — тихо спросила я, его лицо сияло от огня. Танец добра. Танец зла.

— Мы закопаем их во дворе. Но не возле бутылочки.

Мои глаза расширились.

— Я не хочу туда идти.

— И я, — пропищала Ада.

Он слабо улыбнулся.

— И я не хочу. Но я могу сам, если вы хотите остаться дома. Одни.

Мы с Адой переглянулись. Что было лучше?

— Огонь почти догорел, — прошептал он, кивнув на свечи. Черная стала лужей воска, что лился с подставки на стол. Белая была близка к этому. Я была рада, что он принес короткие свечи. Оставалось пятнадцать минут, судя по часам на кухне, и надежда была лишь на то, что мама напишет мне, а мой телефон пока не вибрировал.

Черная свеча догорела с облачком дыма цвета оникса, через минуту это сделала белая.

— Хорошо, — я отошла от выступа, к которому прислонялась. — Пора закопать…

На этом свечи вдруг загорелись сами, хотя в них не оставалось воска.

— Ох, — сказала Ада. Мы смотрели друг на друга, не зная, что делать.

— Ждем, — неуверенно сказал Максимус. Он развел руки за собой, закрывая нас с Адой и удерживая нас. — Им нужно самим догореть.

Мы следили за огоньками, а они танцевали в холодном воздухе. Мой телефон загудел, мы вздрогнули, а я охнула. Дрожащими пальцами я вытащила его из кармана и посмотрела на экран. Мама.

— Огням лучше догореть за эти десять минут, — предупредила я.

— Они вообще не должны уже гореть, — сказал Максимус.

Я склонилась, отодвинувшись от его руки, и посмотрела на свечи. Они были лужами, за прозрачным воском и огнем я видела металл подставки. Сам воск горел. Как такое возможно?

И тут ужасающий грохот заполнил дом. Звучало так, словно распахнулась входная дверь.

Свет вокруг нас погас.

Огонь потух.

Мы оказались в темноте.

Ада заскулила.

Раздался рев, шорох из гостиной, я уловила в коридоре сияние. С любопытством и страхом мы покинули кухню и пошли вместе, с опаской вышли в коридор. Входная дверь была распахнута, соль перед ней танцевала, словно играла с невидимым ветром, который мы не чувствовали. Соль взлетала и падала, а потом разлетелась по паркету, как дорожка, мимо наших ног, а потом повернула вправо, в сторону гостиной, где было сияние.

Мы пошли за ней, и я не была удивлена, увидев, что в гостиной ярко горит, трещит и ревет огонь в камине. Сначала казалось, что кто-то стоит перед огнем, черный силуэт смотрел на пламя спиной к нам. Но это была игра света, потому что я моргнула, и там никого не оказалось.

— Кто зажег огонь? — спросила Ада. Казалось, ее хрупкая фигурка сломается пополам от страха.

— Или что? — добавила я, это не помогало. Она пошатнулась и прижалась к дверному косяку.

— Там… что-то есть, — сказал Максимус, сосредоточенно щурясь. Он пошел широкими шагами по персидскому ковру.

— Осторожно, — с тревогой окликнула я.

Он замер перед огнем, посмотрел на него пару мгновений, напоминая то, что я видела до этого. Было очень похоже. У меня было предчувствие?

Он схватил кочергу справа от себя и осторожно ткнул ею в сердце огненного зверя.

Мы с Адой пристально следили за ним, он вытащил кочергу и повернулся к нам. Конец кочерги пронзал, как гарпун рыбу, прямоугольный кусочек бумаги.

Он медленно подошел к нам, глядя на нас с растущей тревогой.

— Что это? — спросила я.

Он осторожно снял бумагу, которая обгорела, дымилась и была обтрепана по краям, с острого конца и показал нам.

Это была фотография.

Не просто фотография. Наша последняя семейная фотография, сделанная три года назад. Хотя от огня цвета выгорели, было четко видно маму и папу, стоящих за диваном, и нас с Адой, устроившихся перед ними, вежливо скрестив ноги, улыбаясь. Фотография была счастливой.

Была.

Наши глаза были замазаны черным, ровными кругами.

Я забрала ее из руки Максимуса, мне было плохо, узел страха был в животе.

Нас окутала тяжелая тишина, мы обдумывали значение фотографии.

Это была угроза? Предупреждение? Знак?

И кто это оставил?

Я открыла рот, чтобы задать эти вопросы, когда сильный порыв ветра обрушился на камин, потушил огонь за раз, оставив нас снова во тьме, вырвав фотографию из моей руки.

А потом зловеще и медленно проскрипела входная дверь.

И…

Раздалась ругань на шведском.

— Что это такое?

Вернулись родители. Я слышала, как сглотнула Ада.

— Перри, Ада? — позвал папа из-за угла.

— Что такое? Почему так темно? — крикнула мама. Я представляла, как она кривится при виде разбросанной соли.

Вдруг свет загорелся в коридоре. Мы услышали щелчок на кухне, а потом они вскрикнули.

Теперь в гостиной было достаточно света, чтобы мы видели друг друга. Я не увидела нигде фотографию и не знала, куда ее унесло, но подозревала, что разницы уже не будет, если ее найдут родители. Они уже разозлились из-за бардака на кухне.

Я вздохнула. Похоже, мне было, из-за чего еще бояться. Я посмотрела на Аду и Максимуса.

— Вот и веселье.

Мы вместе пошли к неизвестности, покинули комнату и прошли на кухню.

Родители смотрели на самодельный алтарь. Отец был в ужасе, а лицо мамы покраснело. Может, от алкоголя, может, от гнева.

Они посмотрели на нас троих, и я видела, как им сложно все сопоставить. Они были удивлены.

Я старалась объяснить все как можно лучше, и как я думала, что происходит что-то странное из-за плохого состояния, выкидыша, кошмаров, ботиночков и лунатизма.

Мама просто качала головой, у нее не было слов. Ей и не нужно было говорить. Я знала, о чем они думали. Отец был потрясен и в ужасе, что я творила «колдовство и магию» под его крышей (так он и сказал), а мама была расстроена, что ее дочь вернулась к прошлому, когда я видела воображаемых людей и обвиняла демонов в поджоге домов.

Конечно, они мне не верили. А с чего бы? Они никогда мне не верили. Они верили лишь тому, что я снова сошла с ума и шла по той же скользкой дорожке. Только моего объяснения моих мыслей о том, что происходило, им хватило, чтобы все сложить вместе. Но они не считали, что меня терзает призрак, они решили, что я снова схожу с ума. Лицо мамы исказилось, она хмурилась, и это ее старило и напоминало мне о тех годах.

Порой говорила Ада, ее сердце все же было добрым, и она пыталась заставить их увидеть, что здесь что-то происходит, что мы хотели как лучше. Но все ее старания родители не воспринимали. Ада была любимицей, но все еще была подростком, и в таких делах ее в учет не брали.

Они готовы были слушать только Максимуса. А Максимус едва произнес хоть слово. Он не защищал меня и не поддерживал. Он молчал, возвышался и смотрел, почти с неодобрением, словно вдруг оказался на стороне моих родителей, словно весь этот ритуал не был его идеей.

Наконец, когда я закончила речи, и Ада начала тихо убирать все, родители потрясенно посмотрели на Максимуса.

— А что расскажешь ты об этом? — холодно спросил мой отец.

Не глядя на меня, он улыбнулся им и сказал.

— Мой взгляд почти совпадает с Перри.

Я расслабилась.

— Она верит, что это происходит с ней, — продолжил он. Мое сердце замерло. — И я знаю, что спорить здесь не стоит. Я убедил ее, что ритуал ее спасет.

— Подлиза! — взвыла Ада, она бросала специи, миски, колокольчик и склянки в мусорный мешок с грохотом. — Ты сказал, что это сработает! Ты верил в это!

— Ада, тихо, — сказала моя мама, а потом посмотрела на Максимуса. — Ты сделал в доме бардак из-за этого.

— Я только пытался помочь вашей дочери, миссис Паломино.

Она скрестила руки и посмотрела на меня.

— Да. Я это вижу. Если это продолжится, помочь Перри сможет только бедный доктор Фридман. Я клялась, что мы больше не зайдем в его кабинет…

Мертвые бабочки во мне встрепенулись, пробудились от ужасающей угрозы встречи с моим старым психологом. Я могла убить Максимуса прямо сейчас, а потом еще раз за то что он играл со мной, и я пронзила его самым убийственным взглядом, чтобы он заметил.

И он заметил. Он переминался, избегая моего взгляда, и сказал папе:

— Я прослежу, чтобы все было убрано, а потом только уйду. Это только соль и специи. Я пройдусь с пылесосом, и все пропадет раньше, чем вы скажете Атчафалайя.

Папа прищурил на миг глаза, глядя на него, и расслабился.

— Знаю, ты любишь еду с юга. Но не стоит делать и ковры каджунскими.

Это была… шутка?

Да. Папа улыбнулся Максимусу, несмотря на происходящее. Он улыбнулся, похлопал его по плечу, и они с мамой покинули кухню и направились в свою комнату.

Как только они оказались далеко, и я уже не слышала вопли мамы из-за обнаружения корицы и серы всюду, я с силой ударила Максимуса по руке. Я чуть не ударила его по лицу, но быстрый взгляд на его щеку меня остановил.

— Что это была за фигня? — закричала я на него, пытаясь держать голос ровным и под контролем, но мне это не удалось. Гнев и смятение были опасно высоко, сдавили мое горло, были готовы пролиться на него самым ядовитым ядом.

— Ой, — сказал он, потер руку и отпрянул от меня.

— Козел!

— Подтверждаю! — добавила Ада.

Он драматично пожал плечами.

— Что? Я не смог кивнуть вам, и это делает меня таким же сумасшедшим, как вы?

— Что, прости? — я пронзительно вопила.

Я шагнула к нему, и он отошел на пару шагов, пока не ударился ногами о плиту.

— Что? — спросила я. — Теперь ты меня боишься? Боишься после увиденного ночью?! Ты ведь видел. Ты видел это. Ты видел штуку снаружи, видел, как выключился свет, а ками, чертов камин зажегся сам по себе. И фотографию. Фотографию моей семьи. Кто это сделал? Не говори, что я!

— Говори тише, — сказал он мне, взгляд стал тяжелым.

Я шла, пока не прижалась к нему, и ткнула пальцем у его глаза.

— Не смей указывать мне говорить тише. Ты и твоя, твоя… пассивность, трусость стоили мне визита к старому психологу! Ты мог разрушить мне жизнь, и я не шучу.

— Перри. Ты веришь, что одержима призраком, а то и дьяволом. Твоя жизнь уже разрушена, да?

У меня не было слов, и я просто смотрела на него, а потом отошла с шумным выдохом и встала, кипя, рядом с сестрой.

Она виновато посмотрела на меня и сказала Максимусу.

— Но ты это видел. Я тоже, а я точно не чокнутая. Не всегда. Не часто. Здесь точно что-то есть. И теперь оно останется, потому что тебе было страшно сказать моим родителям правду. Ты… дебил!

Она посмотрела на меня после последнего слова, словно искала одобрения. Я кивнула.

— Почему оно останется? — спокойно спросил он. — Мы совершили ритуал. Свечи догорели сами, мы их не трогали. Вам осталось только закопать их на заднем дворе.

Когда я рассказывала о случившемся родителям, я опустила часть о закапывании бутылочки ведьмы. И о монстре в доме. Было бесполезно рассказывать им, и я не хотела, чтобы папа выкопал ее, потому что он бы стал так убирать все, связанное с черной магией.

— Или во дворе спереди, — продолжал он. — Я могу дать вакуумный пакет. Ритуал еще держится.

— Откуда нам знать? — спросила я. — Ты видел фотографию. Камин. Это было после всех слов и дел.

— Но свечи еще не закопаны. Тогда все будет сделано. А теперь, милая, ты сама все понимаешь. Мы можем только ждать и смотреть.