К смятению своему, Сильвия увидала, что Рефий наведался отнюдь не в одиночку.

Она инстинктивно закрылась руками, расширенные глаза уставились на четыре ухмыляющиеся физиономии.

— ...Этого красавчика, — Рефий кивнул на здоровенного громилу, едва ли уступавшего ростом и весом этруску Расенне, — зовут Клейтом.

Бородатый великан прищелкнул языком и подмигнул Сильвии:

— Очень, очень рад, — пробасил он, пожирая взглядом роскошное тело придворной.

— А это — Ревд.

Загорелый почти дочерна, крепко сбитый, длинноволосый воин сделал молниеносный шаг вперед. Прежде, нежели Сильвия успела моргнуть, стражник шлепнул ее по руке и запустил бесцеремонные пальцы между ног женщины.

— Прочь! — завизжала Сильвия, вздрагивая и отшатываясь.

— Хе-хе! — развеселился Рефий. — Он у меня мальчик прыткий, держи ухо востро. Пискнуть не успеешь, как очутишься на дроте! Верно, Ревд?

— Ага, — ответствовал Ревд с широченной улыбкой.

— А я — Кодо, — самовольно представился четвертый. — Может, слыхала, телочка?

Это был атлетически сложенный, способный, казалось, проламывать кулаками крепостные стены, черный как смоль нубиец. Великолепный, точно вытесанный из диабаза, он выглядел бы сущим красавцем, если бы не чересчур полные, выпяченные губы и хищное, безжалостное выражение лоснящегося лица.

Не дождавшись ответа, африканец хмыкнул.

— Покажи ей, Кодо, — любезно попросил Рефий.

— Да, яви на обозрение, — поддержал Клейт.

— Валяй, не стесняйся, — хохотнул Ревд.

Чернокожий гигант ухмыльнулся и скинул набедренную повязку. На свет явился длиннейший, толстеннейший уд, который даже в поникшем состоянии вряд ли уступал размерами вполне изготовленным к бою орудиям прежних любовников Сильвии. Уд походил на дремлющего, но вот-вот готового пробудиться удава.

— Ну, и каково впечатление? — осведомился Рефий. — Признавайся, потекли слюнки, а?

Кодо явно радовался, разглядывая вытянувшееся от испуга лицо молодой критянки. Он забрал монументальную свою гордость в кулак, совершил несколько рукоблудствующих движений и помотал в воздухе полунапрягшимся бивнем.

— В ротике поместится? — полюбопытствовал негр, похабно прищуриваясь.

— Попозже, попозже, приятель, — одернул подчиненного Рефий. — Ведь уговорились же, образина твоя ливийская!

— Пожалуй-ка на постельку, — мурлыкнул Ревд, обнимая женщину за талию и увлекая к ложу.

— Нет! — пронзительно завизжала Сильвия, пытаясь лягнуть наглеца и впиться ногтями ему в глаза.

Ревд без малейшего труда управился с нею, ловким приемом заломил руку за спину. Сильвия задрожала, ощутив, как шершавая ладонь скользнула вверх по ее животу, стиснула правую грудь, как уверенные пальцы принялись поигрывать соском.

— Что вы хотите делать? — бесцельно прошептала Сильвия.

Рефий вздохнул:

— Незачем изменять государыне, моя радость. В иных странах за эдакие проделки снимают голову, а то и похлеще наказывают. Но, во-первых, здесь Крит, а не Та-Кемет, а во-вторых, как уже говорилось, ты слишком лакомый кусочек, и будешь себе спокойно жить-поживать. Правда, в заточении. Зато, — засмеялся начальник стражи, — отнюдь не в одиночном. Обществом станешь наслаждаться каждый день. Или не наслаждаться, не знаю... Но можешь поверить: обществом обеспечу. Многочисленным...

— Реф! — закричала Сильвия, — Ты не сделаешь этого!

— Глупости. Госпожа просила преподать тебе славный урок, и я исполню приказание. На особый манер.

Клейт приблизился к Сильвии спереди, пощекотал треугольный мысик вьющихся на выпуклом лобке волос.

— Китти-Китти-куу! — пропел он прямо в розовое ушко придворной.

Сильвия сжала колени, дернулась, попыталась укусить.

Искренне рассмеявшись, Клейт последовал примеру Кодо, скинул набедренную повязку и продолжил начатое занятие.

* * *

Рефий неторопливо разоблачался. Отворачиваясь от надвигавшейся с поцелуем рожи Клейта, Сильвия успела заметить, что начальник стражи полностью и всецело успел изготовиться ко вторжению в ущелья страсти.

— Все для тебя, телочка, — подмигнул Рефий, поглаживая окаменевший от вожделения бивень.

Все перевидавшая, очень многое перепробовавшая и пережившая Сильвия ощутила прилив настоящего страха. Она прекрасно понимала, что ее будут насиловать, и отпустят лишь утомившись по-настоящему.

Этого она, пожалуй, не слишком опасалась.

Она боялась возможных истязаний, лихорадочно воображала чудовищные сцены, жуткую, непереносимую боль, неведомое скотское наказание, придуманное Арсиноей.

Но мгновение спустя Рефий развеял ее панику.

— Напоминаю: вытворяйте с девочкой любые... хе-хе... вещицы, но старайтесь не повредить. Она мне требуется в добром здравии, чтоб надолго-надолго хватило.

— Ага, — сказал Ревд.

— Поняли, — согласился африканец.

— Ясно, — прогудел Клейт, пощипывая округлые бедра Сильвии.

— Минутку, — спросил Рефий. — Чем это вы с Ревдом заниматься изволите?

— Как чем? — вытаращился Ревд, продолжавший тискать пленнице груди. — Разве мы не готовимся э-э-э..?

Клейт лишь недоуменно покосился и, ухватив Сильвию за волосы, сжав пальцами ее бархатистые щеки, грубо поцеловал.

— Нет, великолепные мои, — процедил Рефий. — Вы пока что не готовитесь ни к чему...

— Как? — ошарашенно выпалил африканец.

— Ибо в качестве начальника и поставщика, обеспечившего подчиненных столь замечательной забавницей, ваш командир имеет несомненное право первенства.

— Отлично, — сказал Клейт. — Но смотреть-то мы имеем право?

— О да! — улыбнулся Рефий — И зеленеть от зависти можете сколько заблагорассудится... Но, честное слово, я заждался. Ну-ка, сучку на случку!

Сильвия пыталась было отбиваться, но две пары могучих рук просто-напросто взметнули ее в воздух и определили на ложе, беспощадно сжимая, стискивая, сдавливая, держа поистине железной хваткой.

Ревд и Клейт удобно устроились по бокам. Каждый удерживал прелестную добычу за лодыжку и кисть.

— Распяльте, — велел Рефий. — Пошире, пожалуйста.

— Нее-е-ет! — завопила Сильвия, когда решительные лапы согнули ей ноги и распахнули их едва не до боли, представив соблазнительно приотворившееся лоно обозрению Рефия (видавшего эти упоительные прелести в несчетный раз) и Кодо, буквально пожиравшего заветный, дотоле скрытый уголок великолепного женского тела жаждущим взором.

Рефий встал на колени посреди ложа и пробежал пальцами по нежным губам, которыми Сильвия не умела разговаривать.

Красавица вздрогнула. И вовсе не от стыда или страха. Прикосновения Рефия посылали по ее ляжкам, животу и грудям истомные токи, жаркие, будоражащие волны.

Отнюдь не так хотела уступить Сильвия отказавшемуся от нее негодяю. Она хотела оставаться вялой, безразличной, сделать неизбежную победу наседающих самцов пресной и безрадостной...

— Ух ты! — осклабился Рефий, убирая и подымая плясавшую меж ног Сильвии руку. — Вы только полюбуйтесь!

Пальцы начальника стражи были влажны. И весьма.

— А говорил, будем уроки давать, — недоуменно произнес Клейт — Она же сама не прочь!

Не выдержавший Кодо приблизился и тоже попробовал огладить нежный розовый зев.

— Брысь! — не терпящим возражений голосом велел Рефий.

Негр неохотно повиновался.

Пальцы Рефия возвратились к женскому лону. Коронный телохранитель бесцеремонно раздвинул набухавшие желанием лепестки, поиграл ими — пощипывая, оттягивая, заставляя Сильвию невольно вскрикивать в ожидании внезапной боли, — а потом быстрым движением втолкнул толстый указательный перст в жаркую глубину.

Сильвия застонала. Она участвовала во многих и разнообразных оргиях, но сама никогда еще не подвергалась натиску нескольких мужчин одновременно.

Быть может, потому, что приберегала столь острое блюдо на последующие годы, когда искушенных развратниц поджидает пресыщение.

Быть может, потому, что испытывала куда большую склонность к женщинам.

А быть может, потому, что отличалась известной брезгливостью и мысленно морщилась, представляя, какую смесь взбивают в лоне Арсинои дюжие молодчики, призванные развлечь, ублажить, приневолить.

— Финикийское вино с фессалийским да хиосским в кубке смешивать, — смеялась она в ответ на уговоры царицы попробовать потешное изнасилование, — милое дело: вкусно и приятно. А семя четырех или пяти человек в собственном влагалище взбалтывать — уволь, Сини... Лучше распоряжаться и за порядком приглядывать буду...

Но творимое сейчас отнюдь не было забавой, заранее рассчитанной и обусловленной игрой, проходящей под заботливым присмотром подруги.

Которую, с полного дозволения и одобрения бывшей любовницы, взялись бесчестить всерьез и безжалостно.

Сильвия содрогалась, представляя, как начнут сливаться воедино впрыснутые вглубь изобильные соки, воображая, как они постепенно (ведь не ограничат же себя эти скоты однократным совокуплением!) хлынут наружу, как будет чмокать и хлюпать под попеременным натиском переполненное лоно...

И все-таки испытывала неподдельное возбуждение.

Мощный палец Рефия, погрузившийся до самого основания, орудовал в ее влагалище, вертелся, изгибался, надавливал и гладил. Ходил взад и вперед медленными, равномерными движениями.

— Нет, вы только посмотрите, — осклабился Ревд. — Запусти-ка второй, а, начальник?

Рефий счел предложение уместным.

Сильвия буквально взвыла и не на шутку задергалась, когда второй — указательный — перст вонзился рядом с первым. Вместе взятые, два Рефиевых пальца превосходили объемом любой из ранее вторгавшихся в нее удов.

— А-ай! — завизжала придворная, тщетно пытаясь вырваться из воинских лап.

— Отлично, — сказал Кодо — Сначала поплачет, потом, глядишь, попляшет.

Рефий, всецело поглощенный возможностью поиздеваться над Сильвией, оставил реплику стражника без малейшего внимания. Он дергал пальцами в убыстрившемся ритме, поворачивал их при каждом новом нажиме. Сильвия почувствовала, что персты шевелятся внутри влагалища, точно усы неимоверно большого и сильного жука.

Пунцовая, всхлипывающая, она закрыла глаза и попыталась не думать о происходящем, о том, что два громадных негодяя удерживают ее на ложе, третий бесстыдно позорит, а четвертый — чернокожий — источает слюну и ждет не дождется своей очереди.

Попыталась — и не сумела.

Возбуждение было слишком пряным, новизна ощущений — чересчур острой. Собственные горячие соки Сильвии уже начинали понемногу струиться меж пышных ягодиц на смятую льняную простыню.

Женщина чуть не до крови закусила губу, стараясь, по крайней мере, не кричать от разгорающейся страсти.

Поняла, что не удержится.

Пронзительно ахнула.

И разрыдалась.

— Чего ты ждешь? — хрипло спросил Клейт. — Телочка прямо горит под руками. Поливать пора...

— Это неплохая мысль, — выдавил побагровевший Рефий.

* * *

Не окажись начальник дворцовой стражи столь исключительной скотиной, не вздумай он сообща с воинами надругаться над бывшей — и, по сути, ничего плохого ему не сделавшей — подругой, Кидонский дворец, возможно, и не запылал бы в эту достопамятную ночь.

Против лукавого лиса Рефия греческий мастер и этрусский архипират едва ли сумели бы что-либо поделать даже совместными усилиями: надуть коронного телохранителя наспех изобретенной ложью и думать было смешно.

И разминуться с этим вездесущим сторожем не удалось бы — Рефий буквально чуял, откуда ждать подвоха, точно мысли чужие читал.

Но теперь он предавался редкому, дивному и долгому развлечению, предоставив службу людям доверенным и разрешив отрывать себя от вожделенного занятия только в случае крайнего и наибезотлагательнейшего свойства... А как раз этого делать и не следовало.

Ибо этруск Расенна, твердо вознамерившийся бодрствовать до самого утра, услыхал негромкий, отчетливый стук.

Кто-то просил впустить.

«Или убить собирается, что гораздо вернее», — криво усмехнулся Расенна и спросил:

— Кто там?

* * *

— ... Сначала к царице, — сказал Эпей полчаса спустя. — Это неизбежно, иначе всей затее каюк, чудовище ты морское. И тебе каюк. И мне. И, увы и ах, Иоле...

— Еще вопрос, — медленно произнес этруск. — С какой, собственно, стати, взялся ты, пьянчуга пелопоннесский...

— Аттический, — поправил Эпей.

— С какой стати, — повторил Расенна, — взялся ты выручать меня?

— Отнюдь не из человеколюбия, — рассмеялся мастер — По чести да по совести, за подвиги твои мечом по башке полагалось бы. Но порознь пропадем. Я необходим тебе, а ты — мне.

Этруск помотал головой.

— Ни гарпии шелудивой не понимаю, но убежден: завтра меня так или иначе прикончат. Получается, терять нечего...

— Вот-вот, — подтвердил эллин. — И времени, между прочим, тоже терять не стоит.

— Веди.

— Обещаешь повиноваться беспрекословно?

— А в ловушку не заведешь? — осведомился Расенна.

— Боги бессмертные, — вздохнул Эпей, — этого человека еще почитают умной бестией! На кой ляд ловушки расставлять, ежели можно к вот этому окошку трех-четырех лучников приставить? Я бегу с острова, уразумей!

— На миопароне?

— Отнюдь нет. Но миопарону с бандюгами твоими несравненными из бухты, пожалуй, не выпустят. Гирр, насколько понимаю, уже укрылся во дворце, экипажу, сам говоришь, на берег сходить воспретили... Подойдет красивая, приветливая пентеконтера, стрелами засыплет, потом на абордаж возьмет... С моими трубками, кроме тебя, ни единый олух управляться не умеет. Не должен уметь. По крайности, условие было таково...

Расенна кивнул.

— До рассвета, впрочем, нападения можно не опасаться. А к этому времени ты уже будешь стоять у выхода из Кидонской гавани. Греческое судно пропустишь Погоню же — а погоня будет, не изволь сомневаться, — встретишь огнем. Запас велик?

— Залпа на четыре достанет.

— Прекрасно. А на берегу — точнее, во дворце, — аккурат в пятом часу маленький переполох начнется. Всесожжение, повальное бегство, смена династии... Плыви куда захочешь: первых преследователей отпугнешь, а дальше им уже не до нас с тобою окажется, не сомневайся.

Этруск пожал плечами:

— Перебрал ты, братец...

— Выпил ровно три глотка — для запаху. Рука мне требуется уверенная и бьющая без промаха; голова — ясная и мыслящая без ошибок... А выбора у тебя так и так нет. Нетуга!..

Вместо ответа Расенна опоясался мечом. Тщательно проверил и подтянул завязки сандалий.

— Бред. Но ладно уж, хоть задаром не погибну, и на том спасибо.

— Слушай меня. И не погибнешь вовсе. Навостри уши, напряги разумение, запоминай накрепко...

* * *

— Преподаем урок первый, — промурлыкал Рефий. — Ревд, Клейт, внимание: сейчас телочка взовьется... Кодо, приготовься. Но за дело примешься лишь когда скажу...

Начальник стражи с вывертом извлек запущенные в Сильвию персты, осклабился, отстранился. Потом соскочил на пол и вновь обосновался на ложе — теперь в изголовье.

Потрепал бывшую любовницу по мокрой от слез щеке.

Просунул под лопатки Сильвии пышную подушку. Ухватил женщину за подбородок, запрокинул ей голову так, что макушка уперлась в покрывало.

Сдавил щеки, заставил разомкнуть уста.

И медленно, глубоко — до самого поросшего косматой шерстью основания — вдвинул в них истекающий похотью бивень.

Сильвия сдавленно застонала и задергалась — к вящему удовольствию всех четверых. По знаку начальника бравые Ревд и Клейт, продолжая немилосердно распяливать придворную, взасос приникли к ее грудям.

Спустя несколько минут Сильвия чуть не захлебнулась хлестнувшими горячими потоками, но, под веселый гогот воинов, умудрилась успешно сглотнуть. Раз, другой, третий... Рефий слегка — совсем немного — отстранился, не вынимая пульсирующее орудие из ее рта, отпихнул подчиненных, чересчур увлекшихся зверскими поцелуями, и повелительно пропыхтел:

— ’Кодо!

Во мгновение ока на Сильвию навалилась жаркая глыба.

Заждавшийся африканец, мягко говоря, не церемонился и удержу не ведал.

Сильвия буквально взвыла.

Распахнула глаза — но кроме явленных самым крупным планом чресел Рефия, не увидела ничего любопытного.

Зато ощутила нечто безусловно стоившее внимания.

Удерживаемая в наидоступнейшей позе Ревдом, Клейтом и Рефием, пригнетенная к ложу громадным телом Кодо, зажатая с боков железными руками негра, она и шевельнуться не сумела, когда меж окончательно распахнувшихся ног начал втискиваться огромный корабельный таран.

Так Сильвии почудилось.

Бывшая супруга простака Талфибия, хоть и предпочитала женщин, однако забавы и разнообразия ради изведала немало мужских объятий. Опыт у нее имелся, и основательный.

Но ни разу дотоле, даже в первую брачную ночь, не орала Сильвия благим матом. Правда, орать было не слишком удобно, ибо Рефий, узревший и почувствовавший, как совокупление обращается истязанием, незамедлительно стал возвращаться в боевую готовность, а сызнова крепнувший уд по-прежнему обретался там, куда начальник стражи счел необходимым определить его пятью минутами ранее.

Как, вероятно, помнит читатель, Сильвия игриво просила у Арсинои местечка в деревянной телке. О чем думала царская наложница, покуда неукротимый негр внедрялся в ее лоно, можно лишь гадать. Но известно, что полутора годами позднее, при новой династии, выйдя из разряда придворных дам и вторично выйдя замуж, она была признана первой красавицей Крита и получила от верховной жрицы учтивое предложение отдаться священному быку.

Предложение это Сильвия отклонила столь же учтиво, но весьма решительно.

Из чего следует естественный вывод: хотя нубиец Кодо и одержал над нею в итоге наиполнейшую победу, хотя и вынудил самозабвенно плескать бедрами, хотя и довел до исступленного — правда, при описываемых обстоятельствах, довольно-таки унизительного — восторга, полученный урок не пропал впустую и Сильвия предпочитала впредь искать наслаждений не столь острых, зато на путях менее тернистых...

Второй супруг, Амаринк, нахвалиться не мог ее пылкостью и верностью...

Исполинский бивень погрузился в Сильвию на две трети своей длины и достиг предела, поставленного самою природой. Об этом во всеуслышание возвестил болезненный, даже Рефиевым удом не слишком заглушенный женский вопль.

Воины переглянулись и гоготнули.

— А ну-ка, богатырь, еще разок! — подзадорил Рефий.

Кодо охотно повиновался.

Новый вскрик, прозвучал громче прежнего.

— И еще!

Рефий вошел в такой раж, что крик завершился бульканьем: в горло Сильвии хлынула новая струя семени. Неглупый Кодо временно прекратил атаку и вытащил дрот наружу. Вполне ублажившийся (до поры) начальник стражи рассеянно последовал его примеру. Предусмотрительный Клейт потянул подушку и вернул ее женщине под голову.

Когда Сильвия, наконец, отдышалась и безудержно зарыдала, Кодо со вкусом и удвоенным пылом возобновил прерванное занятие...

* * *

— Стой!

Расенна замер тотчас, ибо узнал голос Эфры. Шагавший следом, волочивший на спине огромное дельтовидное крыло Эпей наткнулся на этруска, выругался и тоже застыл.

Амазонка неторопливо и уверенно выступила из-за ближайшей колонны, держа наизготовку обнаженный клинок столь устрашающего вида, что архипират невольно припомнил давнюю стычку близ Фемискиры и с отрешенной тоской понял: убрать окаянную девку без боя нечего и надеяться, а шум подымется преизрядный.

— Зачем, по какому праву, с какой целью? — лаконически осведомилась Эфра.

— Личная просьба государыни, — отозвался Эпей, осторожно снимая и прислоняя к стене намявшее спину крыло. Поправил тунику, сделал было шаг вперед.

— Ни с места! Объяснись.

— Расенна, рухни, — спокойно произнес мастер.

Этруск по-кошачьи проворно пригнулся и покатился по полу, стараясь оказаться вне досягаемости шумерского стального меча, коим Эфра владела не хуже любого известного Расенне бойца.

Амазонка сделала неуловимо быстрый взмах — и лезвие вылетело из молниеносно утративших силу пальцев, описало широкий полукруг, со звоном ударилось в стену, отлетело.

Не проронив ни звука, Эфра ошеломленно уставилась на торчавший из предплечья бронзовый кинжал.

Во мгновение ока этруск очутился на ногах.

Эфра изо всей силы пнула его, но Расенна был чересчур могуч для безоружной, пускай даже и закаленной противницы. Толстенные мышцы, броней покрывавшие живот архипирата, выдержали удар без особых последствий.

А громадный кулак, точно молот, метнулся снизу вверх и с лязгающим хрустом врезался в нижнюю челюсть амазонки. Эфра опрокидывалась на гранитные плиты уже мертвой: этруск не только раздробил ей челюстные кости, но и переломил шейные позвонки.

— Жаль, — невозмутимо произнес Эпей. — Но выхода, пожалуй, не было. Девчонка дралась как фурия, а царицу боготворила. Тут уж — либо она, либо мы.

— Идем скорее, — буркнул Расенна, оттаскивая недвижное тело в дальний угол и затыкая за пояс второй меч.

— Погоди...

Морщась и вздыхая, Эпей нагнулся над телохранительницей Арсинои, выдернул клинок, тщательно вытер его об Эфрину эксомиду и вернул на место, в кармашек туники.

— Шесть кинжалов, — пояснил он Расенне. — И каждый может пригодиться. Просто не могу жертвовать клинком.

— Он еще оправдывается, — ухмыльнулся архипират. — Не подозревал, не подозревал!.. Надоест мастерить — являйся ко мне, в экипаж возьму. Горазд ножи метать, ничего не скажешь...

— Сорок два года упражняюсь, — не без некоторого самодовольства заметил Эпей, — Фу, прямо дух захватало... Дай опомниться.

— Лучше пошевеливайся. Время дорого.

— И то правда, — вздохнул Эпей. — Сделай милость, понеси дельту. Но очень, очень осторожно. Повредишь — погубишь меня. А я двинусь впереди. Сейчас от кинжалов больше проку, чем от меча и кулаков, поверь.

Расенна легко, словно игрушку, поднял огромный треугольник.

Переходы Кидонского дворца были, по счастью, просторны, а двери отличались традиционной высотой...

— Опочивальня царицы — за третьим поворотом налево, — негромко молвил этруск.

* * *

В южной оконечности гинекея запирать спальни изнутри и вообще-то не было принято, а уж Арсиноя просто позабыла, зачем это делается. Никто, ни под каким видом, ни по какому поводу не смел вторгаться в царский покой после наступления сумерек.

Не получив, разумеется, предварительного приглашения...

Поэтому резная дверь бесшумно и быстро повернулась на петлях, а занятая чрезвычайно важным делом Арсиноя не заподозрила ничего неладного, ибо всецело сосредоточила внимание и усилия на податливо раскрывшемся, горячем, упоительном лоне Береники.

Предостерегающе воздев ладонь, Расенна сделал Эпею знак не шевелиться.

Митиленянка взвизгивала, всхлипывала, вздрагивала, исступленно тискала собственные груди, вытягивала себе соски, перекатывала голову по атласной подушке, едва не полностью скрывавшейся под густыми волнами распущенных, растрепанных волос.

Присутствуй в опочивальне Талай, он, вероятно, отказался бы верить глазам.

Удерживая и оглаживая бьющиеся бедра возлюбленной, царица, лежавшая затылком к двери, безостановочно лобзала Беренику меж распахнутых ног, мурлыкала от наслаждения и, наконец, доведя молодую женщину до протяжного, безудержного вскрика, ощутив, как стихает буря восторга, сотрясающая покорное тело, покинула роскошные, обильно увлажненные угодья и прижалась пылающей щекою к животу нежной подруги.

Береника прерывисто дышала и улыбалась, не размыкая век.

Вежливый этруск терпеливо и бесшумно выждал несколько минут. «Не хотелось отравлять малышке такую радость, — пояснил он Эпею несколько позже. — Сам живи, и другим дозволяй...»

Но когда повелительница скользнула вперед и, сжав подругу в объятиях, начала новый, ничуть не менее решительный натиск, архипират сделал три быстрых шага.

Оторвавшись от наложницы, Арсиноя приподняла голову и обернулась.

— Пискнете — погибнете, — раздался тихий, невыразимо зловещий голос.

Близ широкого, повидавшего несчетные и невообразимые виды ложа стоял ощетинившийся двумя клинками Расенна.

Спустя несколько мгновений объявился Эпей, от случайного взгляда подальше тянувший в опочивальню треугольное крыло. Мастер предусмотрительно закрыл дверь и немедленно взял за лезвие узкий бронзовый кинжал.

Береника, на счастье свое, онемела от ужаса, узрев человека, недавно выкравшего ее из родных Митилен.

Арсиноя же обладала достаточной выдержкой и сообразительностью, чтобы подчиниться этруску беспрекословно.

— Что тебе нужно? — спросила царица чуть слышным шепотом.

— Повторяю: пискнете — погибнете... Эпей, что нам нужно?

— Священный царский перстень с печатью, — негромко ответил мастер.

— Его здесь нет, — машинально солгала повелительница.

— Чушь, — отозвался Эпей. — А ежели правда — не взыщите, останется лишь отправить вас обеих в Аид.

— Изменник! — прошипела царица.

— Просто мне ужас как надоели творимые под здешним кровом пакости, — спокойно молвил эллин. — Я уношу ноги с острова. И намерен проложить себе дорогу любой ценой. Спрашиваю второй и последний раз: где перстень? Расенна, дружище, приготовься немедленно срубить эту прелестную голову, если колечка не окажется в наличии.

— Ларец на малахитовом столике, — с ненавистью прошипела Арсиноя.

— Расенна, пожалуйста, не опускай меча.

Эпей откинул палисандровую крышку, вынул кольцо и тщательно исследовал близ ровного, бездымного пламени, пылавшего в золотом светильнике.

— Он самый. Понимаешь, милый мой разбойничек, обладатель этого славного перстенька, — человек, получивший его из царских рук, — наделяется временными полномочиями, не уступающими царским. А в ближайшие полтора часа мне эти полномочия ох как понадобятся...

— Ни разу в жизни, — медленно и серьезно произнес Эпей, приближаясь к Арсиное, — даже в минуты настоящей, лютой опасности, я не убил ни единого человека.

Расенна мысленно хмыкнул, подумав, что без Эпеева ловкого и своевременного вмешательства Эфра, пожалуй, пребывала бы в добром здравии, а сам бы он уже общался с далекими и близкими предками.

Но этруск рассудил за благо промолчать.

— И все же торжественно клянусь громовержущим Зевсом и волоокой Герой, что заколю, как овец, при малейшей попытке... хм! — пискнуть. Расенна, заткни девчонке рот и накрепко свяжи.

Береника испытывала столь необоримый страх перед архипиратом, что беспрекословно и совершенно безвольно дала спеленать себя по рукам и ногам.

Оценивший подобную уступчивость этруск плотно замотал ее покрывалами и скрутил щадящим образом, дабы не нарушать обращения крови. Поудобнее устроил на ложе.

— Утром придут и развяжут, — промолвил он успокаивающе. — Не волнуйся.

Взглянул на Эпея:

— А с этим цветочком страсти как поступать прикажешь, забулдыга мой драгоценный?

— О! — весело откликнулся Эпей, — здесь мы сталкиваемся со случаем совершенно уморительным... Повторяю, бывшая моя госпожа: к словам Расенны прибавить нечего. Пискнешь — погибнешь. Следуй за нами.

* * *

— Куда мы движемся? — шепотом осведомился этруск пятнадцать минут спустя.

— Сейчас увидишь, — ответил Эпей.

Мастеру было весело. Его беззлобная натура противилась ненужной жестокости, и перед выходом из опочивальни он с ножом у горла заставил Арсиною посетить туалетную комнату.

— Пригодится, — заверил он царицу, стоя рядом с кинжалом наизготовку. — Просто поверь: пригодится. Я же знаю твою выдающуюся опрятность, а ежели обмочишься, дожидаясь подмоги, страдать начнешь неописуемо. Предлагаю от чистого сердца: присаживайся на креслице и облегчай нутро...

Они шагали втроем — Эпей, Расенна и Арсиноя.

Мастер бесшумно двигался впереди, царица ступала по пятам, а этруск обнимал ее за талию, держа у самого горла государыни отточенное лезвие шумерского меча.

— Первый поворот направо, — отсчитывал Эпей, — второй налево, снова первый направо; а вот и лесенка... Прибыли, дамы и господа. Порт назначения. Прошу временно стать на якорь.

Сколь ни внушительно прозвучали угрозы обоих заговорщиков, а царица все же пискнула от испуга, увидав, куда ее привели.

Этруск немедленно шевельнул мечом и Арсиноя смолкла.

Эпей уже опустился на колени перед наглухо запертой дверью. Из кожаных наручей мастер извлек тонкие железные пластинки, отрезок закаленной в огне и воде проволоки, пару маленьких щупов.

— Минутку терпения, Расенна...

Поколдовав над замочной скважиной несколько минут, показавшихся этруску веками, Эпей обернулся, подмигнул, встал и, потянув дверь на себя, широким жестом пригласил спутников пройти внутрь.

— Это еще что за..? — поразился Расенна, увидав огромную комнату и то, что высилось посередине.

— Деревянная телица, — сообщил Эпей, предусмотрительно притворяя дверь. — Сооруженная вот этой парой рук на потеху государыне. Последняя капля, переполнившая чашу моего терпения...

Он сощурился и прибавил:

— Но следует признать, капля весьма внушительная!

* * *

— ... Послушай, — почти жалобным тоном спросил сбитый с толку этруск, — почему нельзя было скрутить ее вместе с девкой и оставить в спальне?

— Во-первых, — ответил Эпей, — царица, так сказать, исчезла. Ее не обнаружат поутру и кинутся разыскивать. Я позабочусь о том, чтобы направить в эту милую залу нужных людей. А уж когда государыню застигнут в деревянной телке, сооружать которую — величайшее святотатство и кощунство..! Поверь, династия сменится незамедлительно!

— Вот почему ты убежден, что Арсиноя не станет звать на помощь! — воскликнул Расенна.

— Скорее откусит себе язык. Будет весьма терпеливо дожидаться Рефия, а молодчик, насколько разумею, вытворяет многоразличные непотребства с провинившейся придворной дамой и не освободится вплоть до утра. Времени довольно... А, кстати, много ли толку орать? Коровушка изнутри войлоком выстлана, даже рядом стоя, немного услышишь... А дверь надежна, и расстояния до нее, сам видишь, локтей тридцать. Ни единого звука наружу не донесется, будьте благонадежны, о придворные дамы и вельможи!

... Эпей замедлил шаг и велел Расенне обождать. Бросился в купальню, служившую наложницам. Напрягая глаза, рассмотрел уровень воды в огромной клепсидре.

— Час пополуночи, — сообщил он этруску, выскальзывая в коридор. — Пора торопиться. Я, как обладатель перстня, иду первым. Не забудь: крыло пристроишь на ближнем к дворцу откосе бухты. Истрать полчаса и считай, что наполовину расплатился за мои скромные услуги.

— Я умею быть благодарным, — серьезно молвил этруск.

— Вот и великолепно. Прикроешь греческий корабль, подожжешь пентеконтеру-другую, а дальше начнется такое... Ты ведь не знаешь главной части моего замысла, старина.

Расенна вопросительно поглядел на умельца.

— Не сейчас, — тихо засмеялся Эпей. — Больно долго рассказывать. Сделать — куда быстрее. Дадут боги, свидимся, — тогда изложу все по порядку. Хотя...

Мастер замялся и вновь хохотнул:

— Думаю, весть о случившемся облетит Внутреннее море со скоростью птицы! Услышишь про небывалое и невиданное — вспомни, как бежали вместе!

Этруск лишь осклабился в ответ.

* * *

— Личное и срочное распоряжение государыни, — объявил Эпей, поднося к носу караульного заветный перстень.

Воин внимательно исследовал кольцо, почтительно поцеловал его и выпрямился, ожидая приказов.

Эпей и Расенна достигли западного выхода, за которым лежала узкая бухта с отвесными скалистыми берегами, стояла неуловимая миопарона; где, видимо, скучал недоумевающий экипаж и, видимо, уже отсутствовал вызванный на берег соглядатай Гирр.

Начальник стражи, подумал этруск, решил убрать своего любимца от греха подальше, а заодно и попотчевать лакомым блюдом...

— Капитан Расенна выходит в море поутру. Берет на корабль новое, секретное приспособление для морского боя. Испытаниями должен руководить лично я, мастер Эпей, изобретатель этой вещи.

Умелец кивнул в сторону треугольного крыла.

— Сам я проследую на борт «Левки» тремя часами позднее. А сейчас отворите капитану дверь и незамедлительно вызовите свободную смену.

— Люди отдыхают, господин, — отвечал широкоплечий боец, — но если ты велишь...

— Достаточно двух человек. По распоряжению государыни и начальника стражи они должны немедленно покинуть Кидонский дворец через этот же выход и бегом достичь города. Остальное касается лишь меня, государыни и гонцов.

Расенна с полнейшей невозмутимостью стоял, прислонясь к стене.

Отозвав первого заспанного стражника в сторону, Эпей быстро и настойчиво начал что-то ему втолковывать.

— Так точно, — ответствовал разом пробудившийся воин. — Слушаюсь, господин.

— ... Лодке надлежит сразу же вернуться к берегу, дождаться придворной дамы, которая произнесет мое имя, и духом домчать ее до греческого корабля. Повторяю: речь идет о величайшей военной и государственной тайне.

— Ровно в девять утра, — продолжил Эпей, — возвратишься во дворец, явишься к государыне, предъявишь перстень, вернешь его и получишь награду, сообразную с великой заслугой...

Створки дверей уже распахивались.

Второму стражу эллин велел поспешить в Священную Рощу и кое-что передать жрице Алькандре, временно замещающей верховную.

— ... А еще скажи так: чрезвычайной властью, именем священного Аписа и тайным знаком четырех ветров после пяти утра поднять по тревоге экипажи трех-четырех пентеконтер. Свести на берег, расположить и построить в кварталах, прилегающих ко дворцу. Остальное высокочтимая Алькандра сообразит сама...

Давнее наставление Элеаны отнюдь не пропало вотще.

Эпей на славу потрудился, изучая критские обычаи, весьма преуспел в этом и сейчас пользовался добытыми сведениями напропалую.

Рефий мог запугать Алькандру как хотел. Но имея неоспоримое доказательство свершенного во дворце кощунства, равного коему сознание обычного кефта просто не представляло, жрица могла рассчитывать на всенародную и всесокрушающую поддержку, способную смести начальника стражи и всех его подчиненных, как ворох соломы.

Да и династию нечестивцев тоже...

Эпей внезапно осекся. Призадумался.

Потом расплылся в широчайшей улыбке и прибавил еще несколько торопливых фраз. Озадаченный воин слегка приподнял брови.

— Повтори, чтоб лучше запомнилось, — добродушно велел Эпей.

Стражник повторил.

Воин отдал положенное приветствие и, бледный от услышанного, исчез в ночи, торопясь выполнить приказ.

— Ну, прощай, Расенна, — почти ласково молвил Эпей. — Кто знает, может, еще и свидимся... Нынче мы потрудились на славу...

— Твоя правда, — улыбнулся этруск. — Но, Послушай, ведь безопасней отправиться вместе со мною! Не всерьез же ты намерен порхать аки птах поднебесный?

— Совершенно всерьез, — возразил Эпей. — Но видишь ли, осталось одно маленькое дельце... То самое, о котором пойдет молва. Последний удар кисти, завершающий мазок. Чтоб дополнить картину... Где ты, бишь, укроешь мою «дельту»?

— Над левым обрывом высится плоская скала. Прямо за нею.

Расенна дружелюбно подмигнул, поднял крыло и осторожно прошествовал наружу.

Мастер повернулся к старшему стражнику и напомнил:

— Через три часа я вернусь и проследую на борт «Левки». Об этом разговоре — никому ни слова. Ни капитана, ни меня здесь не было. Понятно?

— Да, господин! — молодцевато отчеканил воин.

— Я не частый гость в южных чертогах дворца, — внятно и внушительно сказал Эпей. — И путаюсь в переходах, словно щенок несмысленный. Выдели провожатого, ибо вернуться в комнату, где обосновался начальник стражи, надлежит немедленно.

Караульный заколебался. Но собеседник недавно предъявил высший знак государственной власти, и пререкаться было рискованно. К тому же, долговязый и слабосильный по внешности грек ничего не выпытывал, — напротив, сам требовал в попутчики дюжего, закаленного бойца.

Ладно, ежели что, пускай сам и отвечает...

— Хафра!

Второй охранник подтянулся и стукнул копьем об пол.

— Проводи господина к Рефию кратчайшим путем!