В жизни каждого наступает миг, когда он понимает, что состарился. Я говорю не про тот день, когда вы заметили у себя первый седой волосок или первые морщины. Я имею в виду тот день, когда вы осознаете, что больше не можете приспособиться к новому.

Осознание этого настигает внезапно. Взять музыку, например. Сегодня вы слушаете самую модную музыку, которую крутят по радио, а завтра уже не можете взять в толк, как это слушает молодежь. Слишком громко. Ритм никак не ухватить. И это называется песней? – недоумеваете вы. Поэтому дальше слушаете только то, что хорошо знаете, а новой музыкой больше не интересуетесь. Очень скоро выясняется, что ваши дети обсуждают группы, о которых вы и слыхом не слыхивали, – группы, о существовании которых даже не подозревали. Надо было видеть лицо Люси, когда я объявила ей, что видела этого Боно по телевизору и никогда не слышала о группе «Ю-Ту».

– Это же старье, старая школа, – сказала она.

– Как-как?

– Это не современная группа.

И я не только о музыке говорю. Это просто пример. А посмотрите на все эти выражения, которые употребляет нынешняя молодежь. Фразу «старая школа» я и не знала, пока Люси мне ее не пояснила. Откуда это пошло? Что это означает – относится ли к тому времени, когда человек ходил в школу, или слово «школа» тут ничего конкретного не значит, как, например, в выражении «школа мысли»? Я не знаю – это вы мне скажите. Вот о чем я толкую. Понимаете, к чему я клоню?

В один прекрасный день вы вдруг осознаете, что последние пятнадцать лет ходите с одной и той же стрижкой. Не то чтобы вы отдавали себе в этом полный отчет. Просто она вам идет, вот вы и стрижетесь так каждый раз, вместо того чтобы попробовать что-то изменить. А когда «Ланком» перестали выпускать мою любимую помаду, у меня чуть сердечный приступ не случился. Я провисела три часа на телефоне, дозваниваясь до «Ланком», переговорила с четырьмя операторами, пытаясь выяснить, почему вдруг они остановили производство помады моего любимого цвета.

– Мэм, таким цветом больше никто не красится, – сказала наконец последняя из тех, с кем я говорила.

– Я крашусь!

Но не это заставило меня официально признать приход старости. Откровение случилось гораздо раньше, случай с помадой – так, еще один пример.

Всякие важные этапы жизненного пути вашего ребенка тоже, по идее, должны нагнетать мысли о старости, однако, если честно, со мной такого не случилось. В школе Барбары я всегда была самой молодой матерью. И самой хорошенькой, надо заметить, хотя это уже мое личное наблюдение. Сопровождая Говарда на встречи выпускников, я всегда оставалась самой молодой среди спутниц его одноклассников. Ну да, когда мы ходили последний раз, на четырнадцатую по счету встречу, старый друг Говарда Джерри Янг (извините за нечаянный каламбур) привел с собой новую подружку, которая ему во внучки годилась. Она, впрочем, не заставила меня почувствовать себя дряхлой развалиной; она просто выглядела нелепо рядом с дедулей.

Вся эта современная музыка и модные словечки тоже не слишком меня волновали. И когда мой парикмахер начал использовать краску другого оттенка, чтобы закрасить седину, – даже это меня не смутило.

А проняло меня наконец, заставило почувствовать себя старой осознание того, что я больше не могу надеть мини-юбку. Не потому, что она стала плохо на мне сидеть, а потому, что носить мини в моем возрасте неуместно. Клянусь, до сих пор не могу думать об этом без содрогания.

В начале 70-х нас с Говардом пригласили на рождественскую вечеринку, и я хотела надеть что-нибудь особенное – как всегда, впрочем. Я отправилась в центр города, в «Нэн Даскин» – элитный универмаг, который закрылся в середине 90-х. Большинство своих платьев и костюмов я купила именно там. Они умели подобрать фантастические коллекции; сегодня и близко ничего такого не найти. Я все еще оплакиваю эту утрату. В то время, впрочем, универмаг переживал дни своего расцвета, и все продавщицы знали меня по имени.

Я подыскивала, что бы надеть на вечеринку, а Барбара хотела купить себе что-нибудь для торжественного ужина, на который ее пригласили. Никогда не забуду платье, которое я себе выбрала. Это было роскошное золотистое мини-платье с гипюром от Джорджа Смолла. Как же я влюбилась в этот наряд. Барбаре повезло гораздо меньше. Чтобы застегнуть на ней единственное длинное платье, которое пришлось ей впору, понадобились усилия трех продавщиц. А вот мое мини сидело идеально.

Через несколько дней мы с Говардом отправлялись на вечеринку, и я надела свое платье. Я считала, что выгляжу как девушка с обложки какого-нибудь журнала. Волосы уложены идеально, макияж безупречен. Вечер начинался как обычно.

А потом мы приехали на вечеринку.

Платья всех остальных женщин были гораздо длиннее – раньше это называлось «платье для приема в саду», а сейчас девушки зовут их макси-платья, хотя сегодня молодым они гораздо больше подходят. И только я была в мини. Никто мне ни слова не сказал, но это было и не нужно – я знала. Мне было сорок, а я оделась как подросток. Впервые в жизни я почувствовала смущение от того, что на мне надето. Я нарядилась неподобающе своему возрасту. Кажется, время от времени я слышала шепоток за спиной, но не исключено, что мне показалось. Я, впрочем, так не думаю. Фрида, когда я позднее расспросила ее об этом, расставила все точки над «i».

– Ну, понимаешь, – мягко сказала она, – может, такое лучше кому-нибудь из друзей Барбары носить.

Время мини-юбок для меня закончилось. Больше я то платье не надевала.

Вот тогда я и поняла, что пути назад нет. Я официально стала старой.

До сегодняшнего дня, разумеется.

– Люси, подожди, – остановила я внучку, когда мы приблизились к ее студии. – Мне нужно забежать в банк, пока он не закрылся.

– Зачем тебе деньги? – спросила она.

– На вечер, – улыбнулась я, захлопав глазами. – Девушке никогда не помешает иметь с собой немного наличности, просто на всякий случай. В мое время хватало десяти центов, чтобы позвонить отцу и попросить забрать домой, если ухажер вдруг начинал делать всякие глупости. Но сегодня, наверное, понадобится гораздо больше.

– Так мы просто найдем банкомат по пути.

– Ох, нет, я ими не пользуюсь.

– Что? – Люси оторопела.

– Банкоматы. Я этим штукам не доверяю. Я предпочитаю девушку, которая работает у меня в банке. Она меня знает.

– Ну, не думаю, что она узнает тебя сегодня, – напомнила Люси.

– Ой, и то верно. Как же мне получить деньги? – Я вдруг ужасно обеспокоилась.

– Ба, не волнуйся, я дам тебе денег.

– Нет, знаешь что? У меня в ящике с бельем припрятана кое-какая заначка. Давай зайдем ко мне и заберем. Не хочу, чтобы ты на мели оказалась.

Мы завезли платья Люси в ее студию и забрали свои наряды на вечер.

– Мы забыли купить нижнее белье! – вдруг вспомнила я.

– У меня кое-что есть, – отозвалась Люси, открывая ящик. – Я всегда держу здесь немного про запас, просто на всякий случай.

– Какой такой случай? – подмигнула я.

– На случай, если нижнее белье моей модели не слишком подходит к одежде, которую она показывает. Господи, ба, ты можешь попридержать свои гормоны? Меня это бесит уже, правда.

– Извини, – стушевалась я. – Я отвыкла от такого количества эстрогена.

Захватив белье, мы отправились в мою квартиру.

Лицо Кена я увидела за квартал (до чего же хорошо без очков!), он был несколько бледен. Люси я ничего не сказала, но сразу поняла, что грядет неладное.

– Люси, – позвал Кен.

– Привет, Кен, – откликнулась та.

– Вы знаете, что ваша мать и миссис Фридберг ушли искать вас обеих? Они были ужасно обеспокоены.

– Твоя мать, кажется, ни на секунду не может оставить меня в покое, – сказала я, поворачиваясь к Люси.

– Погоди. – Она жестом попросила меня помолчать. – Кен, вы знаете, куда они пошли?

– Я только знаю, что и ваша мать, и миссис Фридберг захлопнули двери в обе квартиры, остались без ключей и пошли вас искать. – Потом он повернулся ко мне: – И кстати, у меня из-за вас большие неприятности. Вы сказали, что вы тоже внучка миссис Джером.

– Но так и есть, – промямлила я, и стало очевидно, что я вру.

– Думаете, я вчера родился?

– Кен, это очень важно, – вмешалась Люси. – Вы знаете, куда пошли мама и миссис Фридберг?

– Они не сказали. Ваша мать была просто в бешенстве и потащила за собой миссис Фридберг.

– Ох, только не это. Давай поднимемся, может, они записку оставили. – Я жестом велела Люси идти за мной и достала из сумки свои ключи. – Я сама этим займусь. Спасибо, Кен.

Я подошла к лифту и нажала на кнопку «вверх».

– Но кто вы такая? – недоумевал Кен. – И что мне сказать, если они вернутся?

– Скажите, что видели миссис Джером и что она тоже отправилась их искать, – ответила я, заходя в лифт.

– Но где миссис Джером? – не унимался швейцар.

– Отправилась их искать, – сказали мы с Люси в один голос, и двери лифта закрылись.

Когда я вошла в свою квартиру, сердце мое упало. Прямо перед парижским зеркалом на столике восседала сумка Барбары. Рядом лежала упаковка крекеров с сыром – наверное, у Фриды опять уровень сахара понизился. Лучше вам и не знать, что происходит, когда у Фриды сахар падает. Эта женщина становится сумасшедшей. Если они сейчас где-то ходят с Барбарой, то моя дочь, скорее всего, наблюдает ту сторону моей подруги, о существовании которой даже и не подозревала.

– Чувствую себя ужасно, – проговорила я, заглядывая в сумку Барбары. – Ее ключи здесь. И ее телефон. Куда они могли отправиться? Как думаешь, не стоит ли позвонить парням и все отменить?

– Мне точно стоит, – сказала Люси и взяла свой мобильный.

– Ну, тогда и мне тоже. Хватит на сегодня.

– А тебе-то зачем? – удивилась она. – Как ты собираешься объясняться?

– Правду скажу. Скажу, что проснулась и обнаружила, что мне двадцать девять. И докажу им это так же, как и тебе доказала.

– Нет, ба, ты этого не сделаешь. Ты пойдешь на свидание.

Я опустилась на диван. Заметила, что Барбара убрала со стола торты – наверное, выкинула их. Не сомневаюсь, что перед этим она отведала кусочек, но это, в общем, не имело никакого значения.

– Люси, хорошего понемножку. Ясно же, я не могу так дальше. Барбара наверняка сейчас в участке, пишет заявление о моей пропаже. Зная твою маму, не сомневаюсь, скоро она поставит на уши всю полицию Филадельфии.

Люси остановилась передо мной с видом глубокой задумчивости.

– Нет. С мамой я справлюсь. А ты пойдешь на свидание.

– Я не могу. – Я обхватила голову руками.

– Сможешь, как мы и договаривались, и я пойду с тобой. Сегодня твой день, а не мамин, с мамой будешь завтра разговаривать.

– Но она…

– Должна повзрослеть, – упорствовала Люси. – И ты, ба, – тебе нужно понять наконец и перестать обращаться с ней как с ребенком. Она уже немолода. Пора бы ей вести себя так, как подобает в ее возрасте.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда так говорят.

– Ба, это правда.

– Ты просто не понимаешь. Не важно, сколько лет твоему ребенку. Он все равно остается твоим ребенком.

Тогда Люси подошла и села рядом:

– Не сегодня, ба. Не сегодня.

У меня голова поплыла. Мой ребенок. Фрида. Я. Что же мне делать? Да и как объяснить все Барбаре и Фриде? Они не свыкнутся с этой мыслью так же легко, как Люси. Все упирается именно в то, о чем я и говорила: в жизни неизбежно наступает момент, когда человек перестает принимать новые идеи. Люси до этого еще не доросла. А вот Фрида и Барбара уже подошли к этой точке. Они никогда не смогут смириться с тем, что мне снова двадцать девять.

Может, Люси права, может, и правда приходит время, когда родителям необходимо отучить себя заботиться о каждом переживании своего ребенка. Приходит время, когда нужно остановиться и сказать: «Прошли те дни, когда я воспитывал и волновался. Пора тебе перестать полагаться на мою заботу. Теперь ты начинаешь жить своей собственной жизнью. Я не могу больше давать тебе ответы». Так права ли Люси? Она, конечно, умница, но она не знает, что такое быть матерью. Эта забота пополам с тревогой начинается в ту самую секунду, когда тебе первый раз кладут в руки твоего ребенка. Сколько ты отдашь ему? Сколько вообще можно отдать, когда сердце твердит тебе лелеять и опекать своего ребенка, сколько бы ему ни было лет, а разум говорит иное?

А потом я посмотрела на все с другой стороны. Сегодня я как Люси. Я не Элли, которой семьдесят пять. Сегодня я думаю только о себе. Что бы там ни нашептывало мне сердце, если уж я собралась жить как двадцатидевятилетняя женщина, хотя бы один день, я и мыслить должна как двадцатидевятилетняя. Или хотя бы попытаться. Так что сегодня тот день, когда я могу позволить себе быть эгоисткой, вспомнить, что я не только мать. Завтра все будет иначе.

– О чем ты думаешь? – спросила Люси.

– Я думаю о том, что поступлю именно так, как ты сказала. Я буду и дальше делать сегодня все то, что мы задумали. Пойду в гардеробную, подправлю макияж и приведу себя в порядок. У меня сегодня свидание.

– Мне все-таки кажется, я должна пойти искать маму и тетю Фриду.

– Люси, о чем мы говорили в самом начале?

– Это твой день.

– Именно. Это мой день, и я хочу провести его с тобой. И точка. И хватит об этом.

Люси замолчала. Теперь задумалась она.

– Завтра, Люси, – напомнила я. – Завтра.

– Но…

– И больше мы сегодня это не обсуждаем. Пусть твоя мать займется собственными проблемами. – Я взяла ее за руку. – Вперед, мы еще не сделали всего, что запланировали на этот день. А от него не так уж много и осталось.

Если честно, не знаю, верила ли я сама себе, но попытаться надо было. Если уж соответствовать своей роли, то во всем – и во внешнем виде, и в речах, и в действиях.

Люси взяла меня за руку, и мы вместе отправились в гардеробную.

Я надела трусики и бюстгальтер, которые мне дала Люси, скользнула в черное платье и встала перед зеркалом.

– Думаю, надо его немного подшить, самую малость, – заметила Люси, оценивающе разглядывая меня. – Тогда оно будет выглядеть не так изысканно, скорее игриво.

– Да! – с жаром воскликнула я. – Укороти его! Не хочу прятать свои великолепные ноги.

Люси пошла за моей швейной машинкой. Только она ею и пользовалась, пожалуй. Этому агрегату, наверное, лет тридцать. Хорошо, что она у меня оказалась.

Потом мы выбрали мне милые туфли на трехдюймовом каблуке (я хотела надеть свои старинные лодочки на четырехдюймовой платформе, из семидесятых, но Люси запретила), а внучка села подшивать подол. Я уже было надела халат, чтобы пройти в другую комнату, но вдруг передумала. Оставила Люси в гардеробной за работой и так и пошла через всю квартиру в одном белье, по пути бросив на себя взгляд в парижское зеркало. Я отправилась на кухню чем-нибудь перекусить.

– Ба, – позвала Люси из гардеробной, – может, ты теперь будешь ходить со мной на встречи с покупателями – ну, знаешь, вроде как агент.

– С удовольствием! – откликнулась я, чувствуя себя польщенной.

Достала из холодильника холодного цыпленка, нарезала, взяла хлеба. Сэндвич с цыпленком – то, что надо, подумала я. Поставила еду на поднос вместе с двумя стаканами чая со льдом и отнесла обратно в комнату. Проходя мимо парижского зеркала, я снова кинула на себя взгляд.

– Вот, перекусим немножко, чтобы потом не набрасываться на еду, как дикари, – объявила я.

– Мы же ужинать идем, – возразила Люси (видимо, решила, что я запамятовала).

– Знаю, но кто же ест на свиданиях?

– Я ем на свиданиях, – сказала Люси и рассмеялась.

– Настоящая леди никогда не выказывает на свидании чрезмерный аппетит.

– Почему нет?

– Это неприлично.

– Но почему?

– Знаешь что? – улыбнулась я, поразмыслив немного. – Понятия не имею почему.

Я засунула цыпленка обратно в холодильник и взяла бутылку шампанского и два бокала. Я всегда держу в холодильнике бутылку; мало ли когда случай представится. За это Люси не смогла бы меня упрекнуть. И отправилась обратно в гардеробную.

– Вот теперь ты дело говоришь! – рассмеялась Люси, заканчивая с подолом.

– Так, самую малость выпьем, нервы успокоить, – сказала я.

– И отпраздновать, конечно.

Я вытащила пробку, разлила шампанское по бокалам и передала один Люси.

– За что пить будем? – спросила я, стоя практически в чем мать родила – точнее, в том, в чем меня застало мое второе двадцатидевятилетие.

– За нас?

– За нас и за молодость! – провозгласила я.

Мы чокнулись бокалами и пригубили вино.

– Ладно, а теперь примерь, – сказала она, расстегивая платье и протягивая его мне.

– Как думаешь, нужны чулки? – спросила я, направляясь к ящику с нижним бельем.

– Нет, ба, чулки тебе не нужны, – возразила Люси так, словно я сказала полную чепуху.

– Ну да, конечно. – Я просияла. – Я всегда завидовала, что ты можешь ходить без чулок. Никогда не привыкну к нынешним порядкам.

Я скользнула в платье, а Люси застегнула молнию. Надела черные шпильки.

– Сногсшибательно, – прошептала Люси.

– А теперь ты, – велела я ей.

Люси разделась и натянула свое платье – красное, с бретелью через шею. В отличие от моего оно доходило до колен.

– Что думаешь? – спросила она.

– Сногсшибательно, – улыбнулась я и взяла ее за руки.

– Надо сфотографироваться! – заявила Люси, выбегая из гардеробной.

– Да! – с жаром откликнулась я, а потом остановилась. – Ты думаешь, я могу фотографироваться?

– В смысле?

Люси вернулась со своей сумкой в руках и достала из нее телефон.

– Ну, я же сегодня не настоящая, – протянула я.

– Очень даже настоящая, – со смехом ответила Люси. – К тому же только вампиры не могут фотографироваться.

– А фотоаппарат где?

– В телефоне.

– Ты хочешь сказать, в твоем телефоне есть и динамик, и фотоаппарат? – изумилась я.

– Да, ба. – В голосе Люси звучала легкая досада.

– Ну, я же не знала.

– Если собираешься работать со мной, тебе тоже придется обзавестись таким вот новомодным телефоном.

– Столько всего предстоит узнать, – кивнула я.

– А ты-то думала, что уже все знаешь.

– И то верно, – согласилась я.

Люси встала рядом со мной и навела фотокамеру на наши лица.

– Может, попросим потом ребят нас сфотографировать, – сказала она.

– Хорошая идея, но давай и сейчас сделаем снимок, пусть будет.

Мы обнялись и наклонили головы друг к дружке.

– А теперь улыбнись пошире, Люси. Ты никогда не показываешь зубы на фотографиях.

– Потому что хочу получаться красиво, – сказала она.

– Да, и это скучно. Давай сделаем хоть одно фото с нормальной улыбкой.

– Нет, – отрезала она.

Я потянулась к ее боку и принялась щекотать. Бабушка всегда знает, где щекотно.

Люси залилась смехом. Я присоединилась – это заразно!

Тут она нас и сфотографировала.

– Ужасно! – вскрикнула Люси, посмотрев на снимок. – Давай еще раз.

– Нет, мне нравится, – ответила я. – Можешь сделать мне копию? Принтера в твоем телефоне нет?

– Нет, принтера нет. – Она улыбнулась моему простодушию.

– А я-то уж думала, техника ушла так далеко вперед, что и не догонишь.

На этом мы отправились в гостиную прикончить бутылку шампанского.

– Как думаешь, где они сейчас? – спросила Люси.

– Кто знает? – пожала я плечами. – Отнесем Фридины ключи и сумку Барбары Кену. Он отдаст им, когда вернутся.

– Считаешь, они сюда вернутся?

– Насколько я знаю твою мать, после сегодняшнего она наверняка захочет ко мне переехать.

– Н-да, что-то я не горю желанием поскорее с ними встретиться.

– Аналогично.

Мы рассмеялись. Снова.

Я взглянула на часы:

– Уже почти семь.

– Пора выходить. Мы же не хотим опоздать.

– Ничего, подождут. Если уж я что-то знаю, так это то, что мужчинам полезно бывает подождать.

– И часто ты это проделывала с дедушкой? – усмехнулась Люси.

– О, этот несчастный полжизни провел в ожидании. Но в конце концов всегда бывал вознагражден.

– Ты еще скучаешь по дедушке?

Я глубоко вздохнула:

– Да, постоянно.

– А чего тебе больше всего не хватает?

Я подумала.

– Вот таких минут. Я скучаю по тому выражению, которое появлялось на его лице, когда я спускалась по лестнице при полном параде.

– Если я когда-нибудь выйду замуж, то надеюсь, что у меня с мужем будут такие же отношения, как у вас с дедушкой.

– Почему ты так говоришь? – спросила я, слегка потрясенная.

– Он тебя по-настоящему любил. Мне всегда нравилось, как он говорил о тебе.

– А что он говорил? – поинтересовалась я совершенно искренне.

– Всякий раз, когда мы куда-нибудь ходили, например пообедать, он говорил: надо заказать десерт, возьму его с собой для бабушки. И еще много разных мелочей, например, если в машине я вдруг хотела переключить радио на другую станцию, он говорил: не сбей настройки, тут каналы, которые бабушка любит. А еще он постоянно твердил, какая ты красивая: твоя бабуля – самая красивая женщина во всем мире, так и говорил.

– Ну, я старалась, для него, – ответила я, не зная, что еще сказать.

Вы должны понять меня правильно – Люси никогда бы не оценила, если бы я рассказала о своих настоящих чувствах к Говарду.

– Думаю, для него тебе не надо было даже стараться, – сказала она. – Мне кажется, он имел в виду и твою внутреннюю красоту.

– Ну нет, таких чувств он никогда не испытывал, – возразила я.

– Думаешь, он не замечал, какая ты удивительная? Только не говори мне, что ты прожила всю жизнь, даже не осознав, как сильно он тебя любил.

Мысли о Говарде хлынули в голову. Не воспоминания о чем-то значительном, нет. Мелочи, пустяки вроде тех, которые упомянула Люси. Например, как Говард вставал и делал мне свежевыжатый апельсиновый сок каждое утро и варил кофе. Он ни разу не заправил постель и не сменил пеленки, но каждое утро заботился о том, чтобы я приняла витамины. Он всегда об этом помнил. И еще он всегда открывал передо мной дверь автомобиля. Он всегда беспокоился, как бы я не замерзла в своей одежде (а я вечно мерзла), и специально для меня всегда возил шаль на заднем сиденье своей машины. Ночью, когда мы ложились спать, Говард всегда клал мне на столик маску для сна. Без маски я уснуть не могла. Но нет, я не буду думать обо всем этом сегодня. Я не буду думать о хорошем. Я буду думать о том, о чем думала в действительности, о том Говарде, каким он и в самом деле был, каким я его по-настоящему знала. Я не собиралась сейчас испытывать чувство вины. В конце концов, разве Говард чувствовал себя виноватым, когда заводил свои романы?

– Черт тебя побери, – в сердцах пожурила я Люси.

– Что такое? – засмеялась она.

У меня слезы навернулись на глаза.

– Ох, извини, – сказала она, приобнимая меня одной рукой.

– Нет в жизни ничего безупречного, – ответила я, стряхивая ее руку. – За исключением сегодняшнего вечера. Сегодняшний вечер будет безупречен.

– Ну, будем надеяться, – улыбнулась она.

– Урок номер четыре тысячи и один. Очень важный, так что лучше запиши куда-нибудь.

– Я вся внимание.

– Никогда не теряй любознательности.

– Например? – спросила она.

– Не важно, просто никогда не застывай в своих мнениях и привычках. Всегда пробуй новое, даже если не хочешь.

– Хорошо, я запомню. Всегда узнавать новое.

– Даже если не хочешь.

– Договорились.

Я взяла свою сумочку и направилась к парижскому зеркалу.

– Ну, как мы выглядим?

– Великолепно, – сказала Люси, взяв меня за руку и становясь перед зеркалом.

Я слегка пригладила волосы.

– Ну как, ба, ты готова к лучшему вечеру в своей жизни?

– А я взяла деньги из ящика для белья? – спросила я, роясь в сумочке.

– Да, я видела, как ты их доставала, – ответила она, и я нашла банкноты. – Так ты готова?

– Давай порвем всех! – воскликнула я.

– Где ты уже нахваталась таких слов? – удивилась Люси.

– Я, может, и старая, но кое-что вокруг замечаю, – ответила я.

Люси открыла дверь, и мы вышли в коридор.

– Погоди. – Я взяла ее за руку.

– Что случилось?

– Как зовут этого молодого человека, с которым я иду на свидание?

– Зак, – напомнила она.

– Захария, – с улыбкой повторила я.