1. Слезы моря и остров Зебергед

В правильные узкие окна читальной залы заглядывало солнце, расчерчивая каменные плиты ровными полосками света; следило за сестрами, строгое и внимательное. Но еще чуть-чуть – и выйдет его срок. Тогда понадобятся свечи, а с ними нужно осторожно. Старые пыльные рукописи горят хорошо, ой как хорошо – может случиться так, что две неосторожные девчонки и выбраться-то не успеют.

Поэтому служители, будучи не вправе выставить дочь султана прочь из зала, конечно, пошлют кого-нибудь из слуг с весточкой к хасеки.

– Давай-ка поторопимся, – сказала Орыся. Вышло неожиданно громко. Она даже вздрогнула, когда эхо ее голоса прокатилось по залу и отразилось от высоких стен.

– Тшшш, – замахала на нее руками Михримах, – еще заметят, что мы эти книги брали. Сразу догадаются…

– Никто не догадается, – успокоила ее Орыся. – Мы же просто смотрим, в этом нет ничего страшного. Все читают, ведь тут такие истории попадаются – дух захватывает!

– Все читают, да никто не признается, – справедливо отметила Михримах. Но тут же сама вернулась к изучению лежащего перед ней толстенного фолианта.

Орыся отвела прядь волос за ухо и перелистнула страницу. Ежи. Чужеземное имя и на вид, и на слух. Неужели это и есть Георгиос – тот самый Йогри, который убил аждарху? Интересно, так ли он отважен и смел? И где бы найти огнедышащую змеюку подходящего размера, чтобы проверить?

А еще он будто бы Ильяс Громовержец. И праведный Идрис, что был вознесен на четвертое небо, но именно там встретил Азраила, который как раз спускался за его душой, и ангел смерти был приятно удивлен, обнаружив, что ему нет нужды проделывать долгий путь аж до самой земли.

Не надо о таком.

Впрочем, как сказано в этих мудрых книгах, все они заодно, еще и Хызр, покровитель путешественников и беглецов… В том числе через море. Стоя на спине огромной рыбы, ну да. Нет уж, хвала Аллаху, они через море переправятся иначе.

«Хвала Аллаху… и крысиному падишаху», – словно шепнул кто-то Орысе в ухо. Девушка вздрогнула от неожиданности, но сумела овладеть собой. Пусть так. А еще Баратаву хвала, да не изменят ему опыт и мастерство.

А ведь Хызр всегда появляется именно тогда, когда беглецу помощь необходима больше всего, когда без нее пропа́сть, и дарит совет или предмет, с которым спасешься.

Вот это как раз про нее с Ежи будет. Только наоборот. Это она ему принесет спасение. Зря, что ли, говорят, будто Хызр может прийти не только в любой момент, но и в любом обличье?!

Правда, у него будто бы нет фаланги большого пальца, но какого – не сказано. Она у Ежи видела только правую руку, левую он через бойницу не протягивал…

Орыся, сама понимая, какую глупость совершает, быстро глянула на свои пальцы – и, конечно же, увидела, что у нее все суставы на месте.

Смущенно потупила взгляд. Ладно, ведь всем же известно, что только глупцы или нечестивцы все написанное пытаются примерить на себя. В конце концов, и Зеленый Хызр, и Ильяс с Идрисом – все они великие праведники, конечно, но при этом еще и глубокие старики.

«Вот пусть ученые звездочеты и прочие мудрецы сами в таких влюбляются, если им охота, спасибочки! А я лучше в Йорги Отважного. Который Ежи».

– А вот, смотри, это на греческом, – снова подала голос Михримах, все это время не отрывавшаяся от страниц. – «Приводящий в смятение» – это про Тараса же, я говорила! И «беспокоящий неприятеля» – это тоже он.

Сестры хихикнули.

* * *

Орыся изумлялась сама себе. Совсем недавно, еще вчера, она вообще не видела надежды и очень остро ощутила, как обрывается жизнь всех четверых: ее, Ежи, сестры и Тараса. Хвала Аллаху, видимо, в тот миг пророк Хызр и прислал ей спасительную мысль. Но ведь ничего еще не решено. До сих пор пока неясно, смогут ли пленники, даже при помощи инструментов, выбраться из башни. Тем более не выбрались они, все вчетвером, из дворца, не добрались до суденышка Баратава…

Или даже впятером? Удастся ли все устроить так, чтобы с ними оказался и Доку? Вот мама будет поражена, когда узнает, что он ушел со «своей девочкой», – но совсем не так и не для того, как полагала могущественная хасеки-султан!

И выдержит ли их всех Баратавова байда, сумеет ли перенести через море?

И что их ждет потом там, за морем?

Пока все это непонятно… Но почему же она сейчас веселится, словно малолетняя девчонка? Ведь не четырнадцать ей, а целых семнадцать!

А вот может веселиться, оказывается…

* * *

– Он приводит меня в смятение, – лукаво сказала Михримах. – Правду, всю правду мы им сказали! И сердце беспокоится…

– Беспокоиться следует неприятелю, – рассудительно возразила Орыся. – А ты-то ему – союзник и друг, верно же?

– Верно. – И Михримах чуть покраснела. – Может быть, даже не только друг, а чуть больше…

– Само собой, ему. Не Рустему же вислобрюхому…

И они снова рассмеялись, и веселый девичий смех разнесся эхом по пустующему в этот час залу.

В дальнем его конце престарелый служитель вскинулся было, но тут же отвел взгляд. Бесстыдницы этакие… Им что здесь, гарем?! Ну ладно, дочери султана не укажешь, но служанка-то ее могла бы понимать, как это непристойно – задрать чадру и сидеть с голым лицом в присутствии мужчины?! Пусть даже мужчина этот в сорока шагах от нее и восьмидесяти лет от роду…

То-то и оно, что служанке султанской дочери тоже не укажешь. Хотя бы потому, что трудно делать это через весь зал. А приблизившись, неизбежно навлечешь на себя гнев, даже не султанской дочери, но ее отца. Да и самому срамота ведь на такое непотребство смотреть.

– Я вот думаю, – Михримах внимательно посмотрела на сестру, – с чем мы к ним придем сегодня, когда стемнеет? Мы ведь так долго их не навещали…

– Да очень даже ясно, с чем мы к ним придем, – искренне удивилась Орыся. – Именно вдвоем и придем. Одна я чуть не надорвалась, пока все это тащила.

– Да я не о том, – отмахнулась Михримах. – То, что ты притащила, – это для дела. А нужно и другое. Подарок нужен. И не простой…

– На память, – фыркнула Орыся, и старшая, вдруг разозлившись, замахнулась на нее. Не ударила, конечно, вовремя опомнилась.

– Память ни при чем, – со странной пылкостью воскликнула она, – мы же с ними не расстаемся! Я о другом. Даром мы, что ли, обещали им рассказать все, что связано со значениями их имен? Так вот, знаешь, что я нашла? Как говорит наука звезд… это грех, конечно, настоящий куфр, но, может быть, и не так, ведь держат же при дворе звездочетов… В общем, камень, подобающий имени «Тарасий» – кехрибар, «слезы моря». То есть янтарь! – На этих словах Михримах зажмурилась от восторга. – Ты представляешь, мой любимый!

– Кто из них больше? – улыбнулась Орыся и тут же одернула себя: сейчас не следует так шутить.

– Оба больше, – безмятежно ответила старшая сестра. – Нужно обязательно что-нибудь ему подарить с этим камнем. Только вот что именно?

– А что вообще дарят мужчинам? – Орыся задумалась. – Кинжал бы с янтарной инкрустацией по рукояти… Правильно! У нас ведь есть такой, помнишь?

Дочери султана с оружием ходить не полагается. Но есть такие женские наряды, которые без ножа на поясе неприличны в такой же степени, как женское лицо на улице без покрывала. А у дочери султана много нарядов. Имеется среди них и такой. Даже не один, а несколько.

– Но они же пленники, – тут же сникнув, заметила Михримах. – Как пленникам оружие дарить?.. Если стражники увидят, даже подумать страшно, что с ними сделают!

– Так это они сейчас пленники, – уверенно сказала Орыся. – Но это ненадолго. Когда мы сбежим, им оружие ой как понадобится!

– Думаешь?

– Точно знаю. И им, и нам. А если стража в эти дни их каземат обыщет, то там уж будет что найти и помимо кинжала.

Представив, что такое и вправду может случиться, она окаменела от ужаса.

– Все равно не то. – Михримах упрямо помотала головой.

– Можно и просто янтарь в оправе на цепочке подарить. Пусть носит его у сердца. – Орыся прищурилась. – Нет для мужчины лучшего подарка.

– Скажешь тоже!

– А вот и скажу. А потом, когда выберутся из темницы, и кинжал пригодится.

– А Ежи твоему что? – азартно спросила Михримах. – Или ты не догадалась посмотреть?

Орыся потупилась.

– Догадалась. – Она скользнула взглядом по листку с выписками, который все это время держала в руках. – Его камень – Зебергед.

– Это что?

– Остров такой, если на карту смотреть. А если смотреть на самоцветные камни, тогда топаз.

– Ух ты! – воскликнула Михримах завороженно. – Топаз – под цвет глаз. Или у него не так?

– Так. В самом деле под цвет, – прошептала Орыся, чувствуя, как чаще забилось сердце.

 

2. По двое у двух бойниц

– Они не придут, – наконец-то Ежи произнес вслух то, что давно уже было ясно им обоим. – Что-то случилось.

Тарас ничего не ответил. В последнее время он вообще сам на себя стал не похож. Лежал ничком, размышлял о не сиюминутном, что, как раньше казалось, хорошо да правильно, но теперь уж слишком. Точно не об ужине ведь думает, не о коне, не о том, как сети в Днепр закидывал, при пане Байде казаковал или ходил в набег с атаманом Порохом, – а вот лучше бы об этом. Все лучше, чем черная тоска.

– Или ничего страшного? – Ежи сам не выдержал молчания. – Тут скорее впору удивляться, что они раньше к нам так часто добирались. Это, поди, нелегко…

– Не знаю… – без всякой охоты наконец ответил казак. – Может, просто раздумали они.

– С чего бы?

– А вот сам подумай. Скажем, помогут они нам бежать – не знаю уж как, но помогут. И сами, конечно, тоже с нами подадутся, не оставаться же им тут после этого. Но откуда им знать, что мы их потом, после побега, не продадим в рабство? Просто чтоб к себе не с пустыми руками добраться? Невольницы-то такие дорогого стоят…

– Что?!

– А вот то. Мы-то с тобой, понятное дело, скорее шкуру с себя позволим содрать, чем допустим такое. Но им про то откуда знать? Скажешь, не бывает иначе?

– Дурак буду, если такое скажу. – Шляхтич тяжело уронил голову.

– Во-от, – подтвердил казак. – Им-то неведомо, что мы оба за них головы положим, а если до дома доберемся, так не в рабыни, а в жены возьмем. Разве мы им об этом сказали? Так что не один ты дурень, я не умнее.

– А если скажем, думаешь, поверят? – Ежи смотрел не на товарища, а в вечернее небо за бойницей.

– Меня об этом спрашиваешь? Лучше свою спроси, безымянную. А я Михримах свою спрошу.

На сей раз промолчал уже Ежи. Задумался.

По всему выходило, что если он и был готов ломать свою прежнюю жизнь, то лишь наполовину, не до конца. Ну, полюбил юную турчанку, ну, важно это, конечно, ну, даже очень. Но ведь не любовь в жизни самое главное, так ведь?

А теперь, если рассудить, дело идет к тому, чтобы ту, прежнюю жизнь, забыть вовсе. И целиком посвятить себя жизни новой. В которой уже отвечать будешь не только за себя, защищать не только свою честь, но и жену свою, а потом и детей своих. Потому как сам ты, может, и прежний, вот только сердце уже не свободно. Отдано оно ясноглазой, младшей из близняшек, даже имени которой он до сих пор не знает…

Да что уж химерами себя тешить! Какой там побег – вот и Тарас об этом не всерьез, а для примера сказал. Их из неволи даже коронное войско не вызволит, не то что двое девчат.

И все равно… Что бы он только ни отдал, лишь бы не через решетку поговорить, а обнять по-настоящему, прижать к себе, приголубить, поцеловать. Ох!.. Все помыслы только о ней.

Что такое вообще бывает, Ежи понял с ослепительной ясностью лишь сейчас. Выходит, дважды он свободу потерял: один раз – угодивши в плен, а второй… Что до второго, так он ничуть не против.

Как тут говорят – кисмет. Потому что слова «провидение», а тем паче «рок» – не в ходу.

Значит, так тому и быть!

– …Вот и со мной тоже… – Ежи очнулся от голоса Тараса: тот, видать, без слов все понял. – Если вдруг выберемся, не жить мне без Михримах. Не смогу я уже по-старому, без нее. Хоть бранись последними словами, хоть в ладоши плещи, что случилось так. Правильно говорят: сердцу-то не прикажешь, оно само тебе прикажет. И уж никуда ты не денешься, будешь исполнять его волю. И знаешь что? А мне это по нраву! Отсеку старое одним ударом! Эх, Латинская Грамота, тебе и самому, поди, красивее не сказать! Как саблей по жилам. И начну по новой, с чистого листа.

– Вместе начнем, – кивнув, поддержал его Ежи. – Девы-близнецы уже у нас в сердце, у каждого своя, вот пусть так навсегда и останется! Верно?

Казак не ответил, молчал – но как-то иначе, чем в прошлые разы.

Шляхтич стремительно оглянулся.

* * *

«Девы-близнецы», замерев, смотрели на них из соседних бойниц. Каждая из своей.

– Вот слушали бы вас и слушали… – мечтательно произнесла одна из них.

Ежи кинулся не к ней, а ко второй, каким-то неведомым чутьем угадав, что это – младшая, его. Тарас, точно так же безошибочно определив, где старшая, рванулся к своей, к Михримах.

– Руку! Руку покажи! – жарким и быстрым шепотом сказала младшая, когда Ежи, змеей растянувшись в узком для него бойничном пространстве, первым делом сунулся было к ней лицом. И когда он, не понимая, но повинуясь, протянул ей руку, досадливо уточнила: – Да не эту! Левую!

Он снова повиновался. Девушка схватила его левую кисть своей узенькой, но твердой ладошкой, внимательно обследовала – и на ощупь, и навзрячь.

– Ну, что там? – Ежи, уже немного опомнившись, постарался пошутить. – Все пальцы на месте?

– Все, – с непонятным выражением ответила близняшка. И еще более загадочно продолжила: – Значит, не ты мне Хызр, а я тебе. Ну, не-Хызр, а теперь давай, хватайся-ка за шнур и тяни к себе. Я ведь тебе не Дэванэ, чтоб такую тяжесть по стене вверх таскать!

Шелковый шнур был тонкий, скользящий в руках, но прочный. Как раз чтобы выдержать вес небольшого, но и правда грузного мешка.

 

3. Сталь и камень

– А мы к вам – с загадками!

Эти слова произнесла старшая близняшка. Не сразу, понятно. Сперва были втянуты в каземат оба мешка, а потом еще многое говорено-переговорено. Очень многое.

Теперь вот можно и расслабиться, о загадках вспомнить.

– Это с какими ж еще? – Тарас, не в силах оторваться, жадно всматривался в бойницу.

Ежи, не в силах скрыть улыбку (благо, что Тарас сейчас ничего по сторонам не замечал), смотрел, как сразу просияло лицо товарища по несчастью, едва лишь тот снова услышал голос Михримах. «Интересно, – подумал он, – а мое лицо тоже загорается каждый раз, когда я слышу этот тонкий голосок моей, младшей?»

– Сами вы – две загадки, – засмеялся Ежи, помогая приладить сиденье-жердочку.

Тарас успел раньше, так что Михримах уже сидела на своих «качелях», а вот теперь и младшая перебралась. Ну точно пара синичек на ветке, которые ой как горазды пощебетать. Для чего-то имена выпытывают, обещают какие-то сказки, а что за сказки – непонятно…

– Сейчас все будет понятно, даже тебе, победитель змеюк, – уверенно сообщила младшая.

«Надо бы все же опять спросить ее имя, – мелькнуло в голове Ежи, – теперь, наверное, не откажется назвать…»

Надо – но позже. Не сейчас.

– Никакой я не победитель змеюк, – замотал головой Ежи. – Так уж вышло, что я в жизни ни одной змеи не убил, даже лягушки ни одной. Вот, может, комары да мошки мелкие считаются?

«Это если людей не считать», – добавил он про себя. Потому что людей-то убивать приходилось, как иначе. В бою. Это небось не считается. Ведь воинского же сословия род Ковынских, не пахотного…

– Тогда будешь победителем мошек, – фыркнула младшая. – Не спорь! Раз написано на роду побеждать, значит, придется.

– Договорились. – Ежи, уступая, поднял руки в шутливом жесте, но будто и правда отдавая себя на милость. – Если грянет какая-нибудь опасность на твоем пути, маленькая, то непременно зови меня – всех одолею!

– Я не маленькая, – свирепо прозвучало в ответ, но слышно было: предложение пришлось по нраву.

– А я нешто не победитель? – вмешался в беседу Тарас, на миг оторвавшийся от созерцания своей Михримах и тут же почти испуганно вновь прикипевший к ней взглядом: уж не исчезла ли? – Мне только дай в руки добрую саблю, так я всех гадов в округе порубаю, как человечьих, так и безногих!

Девочки, не сдержавшись, расхохотались в голос.

– Саблю тебе еще дай! Вот уж смутьян так смутьян! По-гречески правильнее всего выходит!

– И ничего не смутьян. – Тарас хоть и скорее только для виду, но все-таки обиделся. – Я ж сказал – только гадов рубать буду, значит, за дело, а не просто так. Где же тут смута? Разве ж она такая?

– Не сердись, – весело хихикнула Михримах и, откинувшись на своем сиденье назад, обменялась взглядом с сестрой. – Ну правда же, да? Прямой да упертый – как есть Тарасий!

– А что ж за загадки вы нам обещали? – спросил Ежи у младшей.

Та сразу подобралась на своей жердочке, пряча хитринку в глазах.

– Есть у нас для вас подарки, каждому по одному, да не просто так – со значением! Сейчас достану, и посмотрим, чему вы от нас научились. Если потянешься к своему, то его и получишь, а уж если на чужое глаз положишь, выходит, обманулся, и ни подарка тебе, ни доброго слова! Вот!

– Ух, сурово, – хмыкнул Тарас. – А ну-ка выкладывайте, что принесли. Уж Тарасий-то не ошибется!

Девушки переглянулись, и младшая просунула между прутьев решетки что-то продолговатое, плотно завернутое в тряпицу.

– Кому? – со значением спросила она.

Ежи не пошевелился. Казак мгновение помедлил – и протянул руку.

– Открывай, открывай! – зашептали сестры.

Тарас усмехнулся и развязал узелок. Затем снял обмотку – и чуть было не выронил подарок из рук.

Это был бебут, чуть изогнутый кинжал в костяных ножнах, длиной без малого в локоть. Клинок (казак, разумеется, первым делом обнажил его) – обоюдоострый, струйчатого булата. А рукоять, с серебряной оковкой и медового цвета прорезными накладками по бокам, будто бы горела изнутри своим собственным солнцем.

– Красота, – выдохнул казак, рассматривая оружие, так и этак примеряя прямым и обратным хватом, перебрасывая из руки в руку. – Сила!

– Вот, это тоже тебе. – Михримах подтолкнула ему по полу другой сверток, гораздо меньший. Но Тарас сейчас не обратил на него внимания.

Близняшки снова переглянулись.

– «Дать мужчине клинок…» – начала старшая, судя по тону, цитируя какое-то известное изречение.

– «…Все равно что дать женщине зеркало», – продолжила младшая.

– Почему? – полюбопытствовал Ежи, сам едва удерживаясь от того, чтобы не скосить глаза на бебут.

– Они ни на что больше не смотрят, – объяснила младшая, – даже на дарителя.

– Ну, вот я же смотрю на тебя…

– Так я тебе пока ничего не дарила. А сейчас подарю. На вот, держи.

Девушка протянула ему два свертка разом. В одном, Ежи это сразу понял, тоже был кинжал, чуть меньший размером и иной формы. Чудовищным усилием воли шляхтич заставил себя не разворачивать его сразу (иначе, несомненно, сбылась бы процитированная сестрами поговорка) – и первым делом потянулся к другой тряпице.

Там действительно было не оружие, а украшение: голубоватый топаз в оправе столь изящной, что в мужских руках она смотрелась совсем хрупкой. Ежи взял его бережно, как только что вылупившегося птенца, пропустил сквозь пальцы струящийся золотым блеском металлический шелк цепочки, огладил полупрозрачные грани камня.

– Да уж, девчушки, царские подарки вы нам сегодня сделали, – сказал он неожиданно охрипшим голосом и, посмотрев на Тараса, спросил: – Ну как, разгадали мы вашу загадку?

Сестры зачарованно кивнули, не сводя с них глаз.

 

4. У подножия Смерти

Вокруг все грохотало и пело. Даже через стены дворца это было слышно, хотя, впрочем, изнутри тоже доносилось.

Взмывали в сумеречное небо огни. И выше них, выше неба многоголосо взвивался ликующий крик.

Дворец Пушечных Врат не следует городской моде: он сам себе город. И законодатель мод, в том числе и на праздники.

Это ведь в честь одной из обитательниц дворца праздник. Орысина бабушка (или надо сказать – валиде Айше Хафса, мать султана, величайшая из женщин вселенной?) тогда жила не здесь, а в Манисе, под сенью прадедушкиного (или как сказать?) дворца. Давно-предавно, двадцать лет назад. Она тяжко захворала, а потом выздоровела – и вот это ее излечение теперь празднуют!

Так празднуют, что ночь превращается в день. А потом всю середину зимы (срок в девять месяцев лишь приблизителен) приходят в мир «дети сладости». Или «дети конфет и фейерверка» – тут уж кто как говорит.

Взвешен сейчас день, взвешена ночь, и сочтены они равными, как еще раз будет только осенью, на обратном круге годового обода. Время праздновать. Время ликовать по поводу чудесного исцеления валиде Айше.

И плывет над городом и над дворцом запах селитряного пламени, переслоенный ароматами имбиря, аниса, кардамона, кориандра, цикламена, корицы, гвоздики, перца всех сортов, лимонной цедры – и еще многого, из чего состоит маджуну.

К счастью, здесь, окрест Башни Лучников, как бы дальний пригород дворца, его захолустье, бедный, полузаброшенный район. Особенно по наступлении сумерек. Нет здесь празднующих.

И вообще никого нет, кроме тоненькой фигурки, склонившейся у подножия башни, темной, как смерть.

Девушка, паренек ли, поди разгляди сквозь полумрак. И чем она, фигурка эта, занята, тоже не разберешь.

А рядом с ней – еще одна тень. Четвероногая, беззвучная, а когда хочет – почти невидимая. Неуследимая в атаке. Из тех, чьи родичи, даже меньшие, ходят по всем мирам, с мурлыканьем трутся о ноги владык Жизни и Смерти и ни перед кем не держат отчета.

Странно, разумеется, особенно при взгляде со стороны: в такой вечер праздновать надо, а не шастать по безлюдным задворкам дворца, да еще в сопровождении хищного зверя. Но вот как раз потому, что вокруг бушует праздник, и некому на это глядеть со стороны.

…Тот, кто не желает своей дочери зла, снова пришел к ней прошлой ночью – и повел за собой. Брел сквозь мрак, не оглядываясь, уверенный, что девушка следует за ним. Что-то хотел подсказать – очень важное и срочное. Но заговорить не мог. Не всегда, как видно, ему это дано.

И лицо его было скрыто.

Должно быть, так положено в султанате Смерти. Трудно живым судить о его законах и обычаях, даже если улемы-веротолкователи говорят о них с полной уверенностью. Словно вот прямо сейчас явились они оттуда, где возлежали под пологом алмазных шатров на подушках из яхонта в объятиях прекрасных гурий – чернооких, большеглазых, подобных жемчугу хранимому, пили дозволенное там непьянящее вино и вкушали приготовленные там же, в небесных садах, сладости, о которых известно лишь, что они подобны маджуну, но на вкус во сто крат слаще. Или, наоборот, только что испытали на своей плоти, как жжет огонь Геенны из стручков дерева Заккум.

А вернее всего, надо думать, такое описание этого султаната: «…Там уготовано то, что не видел еще ни один глаз, и не слышало ни одно ухо, и не чуяло ни одно сердце, и не сможет описать ни один язык».

И лишь Аллаху ведомо, кто сейчас, покамест еще не проревел рог Последнего Суда, правит в султанате Смерти: сам султан, валиде-султан или хасеки-султан.

* * *

Под чадрой или воинским забралом скрыто лицо Смерти – кому ведомо? И даже если под забралом, поди угадай, мужской или женский это лик…

Лишь Аллах знает о том. Ну и еще те, кто не просто глянул Смерти в глаза, но и удостоился ответного взгляда. Однако они уже никому и ничего не расскажут.

Один поэт, живший в давнее время, утверждал, что Азраил – сильнейший из мужей, приходящий за лучшими воинами и одолевающий их с легкостью. Ему, этому поэту, виднее: он ведь уже несколько веков как удостоился взгляда Смерти. Но иные, не менее достойные, считают, что Азраил может представать и в женском облике. Однако стоит ли задаваться таким вопросом? Будь Азраил хоть султан, хоть хасеки – он в любом случае Смерть.

Так можно сказать – и сказать ошибочно. Ведь если Азраил мужского пола, долг воина – сопротивляться ему до конца, а если женского, то воин ему (ей!) может и уступить в конечном счете.

Помни главное: он или она совсем не таковы, как описывают в священных книгах и как рассказывают очевидцы.

Смерть порой ведет себя даже слишком по-мужски: всегда нападает и никогда не обороняется, даже в случае мастерского сопротивления противника. Против таких умело сопротивляющихся бойцов Азраил выступает с особой злобой, причем порой он неколебимо храбр, а порой празднует труса. Помни и это, оно тоже главное: Смерть может потерпеть поражение, случается ей (или ему) отступить.

Неправы те, кто утверждает, что Азраил побеждает всегда! Часто он (или она) обессилевает в схватках и уходит с поля брани, признав свое поражение.

А вот Жизни свойственно совсем иное. Жизнь может быть ранена, но никогда не сдается врагу, даже на грани Смерти.

В этом их разница. И так будет всегда.