Войлок — плотный нетканый текстильный материал из валяной шерсти, чаще всего овечьей. Шерстяные волокна имеют верхний чешуйчатый слой – кутикулу. Благодаря ему волокна могут сцепляться друг с другом под воздействием горячей воды и пара. Сорта войлока, изготавливаемые из тонкого пуха кроликов или коз, известны под названием фетр.Энциклопедия тканей
Войлок и фетр используются для пошива валяной обуви, юбок, шляп и перчаток.
19
Тилли сидела напротив сержанта Фаррата. Ручка в его пальцах застыла над листом бумаги, под которым на планшете лежала копирка. Мятая полицейская униформа выглядела неряшливо, всклокоченные седоватые волосы торчали в разные стороны.
– Что произошло, Тилли?
Глядя в пол, она заговорила. Голос словно бы доносился откуда-то издалека.
– Не Тилли… Миртл. Я по-прежнему Миртл.
– Ну же, – мягко подбодрил сержант.
– Помните, как построили элеватор?
Сержант Фаррат кивнул:
– Да. – Он слегка улыбнулся, вспомнив радостное возбуждение, которое вызывала у горожан новая конструкция.
Тилли поникла.
– Продолжай, – вполголоса сказал сержант.
– Мальчишки забирались наверх и прыгали… – Она осеклась.
– Да, Тилли, – прошептал сержант.
– Играли в Супермена.
– Глупые сорванцы.
Тилли не отрывала глаз от пола.
– Просто сорванцы. Дангатарцы ненавидят нас, сержант, меня и Чокнутую Молли. Они никогда не простят мне смерть того мальчика, никогда не забудут ошибок моей матери… Люди не простили Молли, хотя она не сделала ничего плохого.
Сержант Фаррат кивнул.
– Я не осталась на балу. Тедди нашел меня и увел к себе в вагончик. Мы оставались там до… в общем, долго, а потом залезли на элеватор… Хотели увидеть восход солнца, зарю нового дня…
Сержант вновь кивнул.
– Я раскрыла все свои секреты, и он поклялся, что для него это не имеет значения. «Я – ведьма, банши», – сказала ему я. Мы были счастливы… Он обещал, что все будет хорошо… – Тилли съежилась еще сильнее, но затем взяла себя в руки. – Я наконец-то поверила, что приняла верное решение, что вернуться домой было правильно, потому что здесь я обрела нечто бесценное – союзника. Он взял шампанского, и мы забрались на крышу элеватора.
Тилли умолкла и долго буравила взглядом пол. Сержант Фаррат не торопил, видя мучительную внутреннюю борьбу. Главное, чтобы она держалась, ведь он действительно хочет ее понять.
После долгой тягостной паузы Тилли промолвила:
– Стюарт…
– Тебе было десять лет… – Голос сержанта дрогнул.
– Да. Вы отослали меня в ту школу…
– Верно.
– Ко мне относились очень хорошо. Помогали, убеждали, что я не виновата… – У Тилли перехватило дыхание. – А теперь на моих руках еще одна смерть… К чему бы я ни прикоснулась, все гибнет…
Она согнулась пополам на казенном деревянном стуле и зарыдала.
Когда последние силы оставили Тилли, сержант Фаррат перенес ее на свою кровать с пологом на четырех столбиках, а сам сел рядом. Он тоже плакал.
Двадцать лет назад Эдвард Максуини видел, как погиб Стюарт Петтимен. Сидя на крыше элеватора, он видел все, что произошло между ним и Миртл Даннедж. Эдвард чинил эту самую крышу: дети, игравшие там, повредили водосточный желоб. Услыхав школьный звонок, Эдвард Максуини прервал работу, чтобы поглядеть, как маленькие фигурки покидают школу и направляются по домам. На его глазах Стюарт загнал Миртл в угол и начал унижать, но, добравшись до библиотеки, Эдвард обнаружил у стены лишь испуганную, ошеломленную девочку. «Он бежал на меня, как бык, – тоненьким голоском проговорила она и приставила указательные пальцы к голове с обеих сторон, изображая рога, – …вот так». Ее начала бить крупная дрожь. Эдвард Максуини хотел обнять Миртл, но она отпрянула и закрыла руками лицо. Только теперь он все понял. Миртл шагнула в сторону, и мальчишка врезался в стену. Он лежал на земле с переломанной шеей – его приземистое толстое туловище находилось под прямым углом к голове.
Позже Эдвард стоял в полицейском участке вместе с Молли Даннедж и Эваном Петтименом.
– Эдвард, расскажи мистеру Петтимену, что ты видел, – велел сержант Фаррат.
– Дети постоянно обижали и травили ее, – начал рассказывать Эдвард, – обзывали. Я много раз их за это гонял. Ваш Стюарт прижал бедняжку к стене у библиотеки. Она просто пыталась защититься…
Эван перевел тяжелый взгляд на Молли.
– Мой сын… Моего сына убила твоя дочь…
– Твоя дочь! – крикнула Молли.
Эдвард Максуини навсегда запомнил глаза Эвана Петтимена в ту минуту, когда до него полностью дошел смысл сказанного. Вот что произошло, вот чем закончилось. Молли тоже прочла мысли Эвана.
– Да. Почему ты просто не оставил меня в покое? Ты преследовал меня, мучил, держал в качесте любовницы… Ты сломал нам жизнь! У нас с Миртл был шанс как-то устроиться, хотя бы шанс, а ты лишил нас и этого! – Молли уронила лицо в руки и зарыдала. – Мэриголд, бедная дурочка Мэриголд, ты сведешь ее с ума! – Она набросилась на Эвана, принялась царапать его ногтями и пинать.
Сержант Фаррат сгреб разъяренную Молли в охапку и, удерживая ее, сказал:
– Стюарт Петтимен мертв. Мы должны отослать Миртл подальше отсюда.
Сержанту Фаррату пришлось стоять рядом с Эдвардом Максуини, когда тот объявил своей семье: «Мы потеряли нашего героя, нашего Тедди».
Жизни ломались легко, словно сахарная глазурь. Однако сержант Фаррат не мог дать скорбящим утешения. Он прекрасно понимал, что Молли Даннедж и Мэриголд Петтимен в самом деле могут сойти с ума от горя и омерзения, натянутого, точно паутина, между домами и улицами Дангатара, ведь куда бы они ни глянули, все будет напоминать им о детях, которых они прежде баюкали на руках, а потом лишились. Отныне им суждено читать в глазах дангатарцев, что все всё знают.
Сидя рядом с Тилли, сержант Фаррат задавал Господу много вопросов, но ответов так и не получил. Когда он подготовил официальный рапорт, то не стал упоминать в нем о шампанском или двух влюбленных, чьи тела переплетались на крыше под низкими звездами. Мыслями эти двое уже слились воедино и должны были провести вместе долгую жизнь, а не одну ночь. Сержант Фаррат не внес в отчет, что Тилли знает о своем проклятии, о том, что ее плач несет смерть мальчикам и мужчинам и что Тедди пытался доказать обратное, хотя она уговаривала его не искушать судьбу. Тедди решил прыгнуть. Темной ночью он прыгнул в грузовик с пшеницей, которая предназначалась для отправки морем в далекие-далекие страны. Только в грузовике оказалась не пшеница, а сорго, отличное, гладкое, золотисто-коричневое сорго, фураж для скота. Его не собирались везти за моря. Тедди утонул в нем, как болт в масле, просто задохнулся, погребенный под массой блестящих бурых семян, отполированных, будто жидкий песок…
Вместо этого сержант Фаррат написал, что Тедди Максуини поскользнулся, совершив роковую ошибку, и что свидетель, Миртл Эванжелина Даннедж, предупреждала его об опасности, а стало быть, невиновна.
Поднявшись в дом на холме, сержант нашел Молли у камина, тихую и задумчивую. Когда он вошел, она спросила, не повернув головы:
– Что стряслось?
Он обо всем рассказал. Молли подкатила коляску к своей кровати в углу, улеглась в постель и натянула на голову одеяло.
Тилли понимала, что должна остаться в Дангатаре – это ее кара. Если она переедет в другое место, там произойдет то же самое. Ее жизнь погублена по всем статьям; ей осталась лишь забота о хрупкой, беспомощной матери.
В свою очередь, сержант Фаррат сознавал, что как пастырь должен успокоить свое стадо – ради них же самих, – и попытаться заставить людей извлечь из этой трагедии урок, который наставит их на путь к спасению. Он спросил, пойдет ли Тилли на похороны. Она посмотрела на него пустыми глазами.
– За что? Что я сделала?
– Будет лучше, если ты появишься перед всеми, покажешь, что тебе нечего скрывать. Я буду рядом с тобой.
Воздух был пронизан горем и какой-то невыразимой, мучительной тяжестью. Горожане не нашли в себе сил петь церковные гимны, поэтому Реджинальд и Хэмиш вместо панихиды исполнили на волынках печальную композицию Дворжака «Возвращение», от которой у всех перехватило дыхание: пронзительно-щемящие ноты воплотили в звук всеобщую скорбь. Сержант Фаррат ненадолго оставил Тилли, чтобы прочесть некое подобие проповеди. Он говорил о любви и ненависти, о власти обоих чувств и напомнил, как все любили Тедди Максуини. Так сложилось, сказал сержант, что Тедди обитал на свалке. Его добрая матушка, Мэй Максуини, делала все, чего ожидали от нее дангатарцы: жила себе тихо-мирно, растила детей. Ее супруг Эдвард усердно работал, не чурался никакой работы – чинил канализацию, подрезал деревья, чистил выгребные ямы. Максуини держались особняком, но горе объединяет людей, и если уж на то пошло, разве не все жители города, будучи общностью, по-своему отличаются друг от друга?
Сержант Фаррат сказал, что любовь столь же сильна, как и ненависть. Можно ненавидеть кого-либо всей душой, а можно ведь полюбить – даже изгоя. Тедди считался таковым, пока не доказал, насколько ценен и необходим своему городу. Он всем сердцем полюбил другую отверженную – бедняжку Миртл Даннедж, – полюбил так сильно, что предложил ей руку и сердце.
Сержант Фаррат рубил слова, прохаживаясь взад-вперед перед толпой.
– Он хотел, чтобы и вы простили и полюбили ее, и если в ту ночь она познала любовь… Но вы не способны на любовь, у вас нет такого большого сердца, как у Тедди Максуини, нет и не будет, и это прискорбная правда. Тедди считал это преступной жестокостью, настолько несправедливой, что собирался уехать вместе с Миртл, и вы все равно потеряли бы его. Однако если бы вы приняли ее в свой круг, Тедди остался бы с нами, и ему не пришлось бы в ту ночь доказывать силу своей любви. Он допустил чудовищную ошибку, и мы должны простить его за это. Он любил Тилли Даннедж так же сильно, как вы ее ненавидите – попробуйте это себе представить. Она согласилась выйти за него замуж, и, я совершенно уверен, вы все без исключения, вы, с вашими тайнами, грешками, недостатками и предубеждениями, получили бы приглашения на свадьбу. Это стало бы примиряющим событием, истинным единением душ. Это…
Из груди Мэй Максуини вырвался хриплый вопль – стон убитой горем матери.
Тилли слышала речь сержанта Фаррата, но ей казалось, будто она смотрит на похороны через объектив кинокамеры. Она видела, что гроб – белый, что он накрыт ворохом венков; кругом сгорбленные и содрогающиеся от рыданий плечи, заплаканные лица людей, которые отворачиваются от нее. Супруги Олменак, старые калеки, скрючились в обнимку; Бомонты молча стояли со строгим выражением на бледных лицах; зареванная толстуха Лоис, вся в расчесах, шумно сморкалась в платок, Бобби, ее сын-переросток, размазывал по лицу слезы, а Нэнси и Рут повисли на нем с обеих сторон. Мэриголд Петтимен что-то прихлебывала из фляжки, а Эван, багровый от злости, ни на кого не смотрел. Футболисты выстроились в шеренгу. Прямые, как струна, они задрали подбородки и стиснули зубы, в их покрасневших глазах блестели слезы.
После похорон сержант Фаррат отвез Тилли домой. Молли перебралась из кровати в коляску, чтобы посидеть у постели дочери.
Поминки также оставили после себя гнетущее впечатление. Атмосфера была пропитана остолбенелым неверием, бессильным гневом и всеобщей подавленностью. Фред и Перл стояли за барной стойкой, как сироты на автобусной остановке: выпивка и закуска не лезли никому в рот. Все Максуини, как один, сидели с пепельно-серыми лицами, безмолвные и потрясенные. Позади них на стене висели фотографии красавчика Тедди и чемпионский вымпел. Члены футбольной команды повторяли как заклинание: «Он выиграл финал в одиночку» и пытались всунуть вымпел в скрещенные на груди руки Эдварда.
На следующий день Барни, пыхтя, поднялся на вершину холма. На плече у него сидел розовый какаду, сзади на веревке брела корова. Кроме того, он привел несколько цыплят. Барни привязал корову к забору, посадил попугая на ворота и встал перед Тилли, теребя шляпу. Он поднял голову, ища глаза Тилли, но никак не мог поймать ее взгляд.
Ей было плохо: в горле стоял ком, все тело болело, как будто ее избили палками. Она совсем обессилела, но разум отравляла кипящая ненависть к себе самой и всем дангатарцам. Она молилась Богу, в которого не верила, чтобы тот забрал ее. Она хотела, чтобы Барни ударил ее или, наоборот, обнял, но он лишь показал на животных и высоким, скрипучим голосом сказал:
– Папа говорит, они тебе пригодятся. Ну а им нужен дом.
Тилли кое-как поднялась и нерешительно протянула к нему руку, однако лицо Барни исказила гримаса, распахнулся похожий на яму рот. Он обхватил себя руками и заковылял вниз по склону, тоскливо завывая.
Внутри у Тилли все перевернулось. Она тяжело села на ступеньку и заплакала.
Запряженный Грэхем терпеливо ждал. Телега позади него была загружена ящиками и узлами, поверх которых лежали маленькие рыже-белые щенята. Поддерживая друг друга, Эдвард и Мэй, Элизабет, Маргарет, Мэри, Барни, Джордж, Виктория, Чарлз, Генри и Шарлотта с младенцем на руках стояли, сбившись в кучку, словно печальные тряпичные куклы. Вся семья просто стояла и смотрела, как горят фургончики и вагоны. Сперва виднелся только дым, затем пламя с ревом вырвалось наружу; полоса огня, плюющегося оранжевыми искрами, прокатилась по сухой зимней траве до самой свалки и встала невысокой стеной. Пожарная машина, с воем пролетевшая по улицам города, остановилась недалеко от гигантского погребального костра. Из нее выскочили несколько мужчин. Постояв какое-то время рядом с семейством Максуини, пожарные покачали головами и уехали.
Когда Эдвард убедился, что от их славного жилища остались лишь угли, Максуини покинули свалку. Они шли за Грэхемом, и первые лучи утреннего солнца светили им в спину. Никто не оглядывался. Сутулясь, они медленно брели прочь, чтобы начать новую жизнь в другом месте. Отзвуки их горестного плача навсегда отпечатались в памяти Миртл Даннедж.
К вечеру сильно похолодало, но Тилли не могла заставить себя вернуться в дом, заваленный рулонами и обрезками тканей, нитками и иголками, выкройками, снятыми с чванливой старухи Элсбет, Гертруды, рыхлой и толстой, словно бурдюк, тщедушной Моны, воняющей по́том сплетницы Лоис, прокопченной на солнце шпионки Рут, язвы Бьюлы. Булавки устилали пол, точно осыпавшаяся сосновая хвоя в темном подлеске. Тилли закурила очередную сигарету и допила остатки арбузного самогона. Ее лицо отекло, глаза покраснели и опухли от слез, волосы, разметавшиеся по плечам, топорщились, будто побеги алоэ, ноги и руки посинели от холода. Бледная как смерть, наглотавшаяся дыма со свалки, Тилли смотрела вниз. Город уснул, всевидящий глаз закрылся.
Она вспомнила набыченный взгляд Стюарта Петтимена, короткий треск, стон, а затем глухой звук, с каким корова падает на подстилку. Когда Миртл открыла глаза, Стюарт почему-то лежал в горячей сухой траве с неестественно вывернутой шеей. Чем-то запахло. На красных толстых губах Стюарта показалась кровь, из-под штанины коротких шортов потек жидкий кал. Сержант Фаррат сказал ей: «Он мертв. Сломал шею. Теперь его душа на небесах».
Тилли перевела взгляд на темные контуры элеватора, который высился у железной дороги, словно гигантский гроб.
20
Жители Дангатара собирались группами, качали головами, поджимали губы, вздыхали и приглушенно беседовали – нет, скорее не беседовали, а по-змеиному шипели. Сержант Фаррат заглядывал в лица, прислушивался к разговорам. Эти люди так и не услышали его слов, не извлекли урока, в их жилах по-прежнему бурлила ненависть.
«Она заставила его прыгнуть».
«Она его убила».
«Она проклята».
«Вся в мамашу».
Как-то ранним утром Тилли украдкой прошмыгнула в универсам Праттов за мукой и спичками. Перл и Нэнси остановились и проводили ее враждебным взглядом. Фейт грубо толкнула Тилли возле полок с бакалеей, кто-то сзади дернул за волосы. Мюриэль выхватила из ее рук муку и спички и швырнула их за порог. Ночью горожане закидывали крышу хижины на холме камнями, поднимались наверх на машинах и, проезжая под окнами, возбужденно выкрикивали: «Ведьмы!
Убийцы!»
Мать и дочь, отверженные обществом, погруженные в отчаяние, почти не выходили из дома. Продукты им покупал сержант Фаррат. Молли прятала тосты с джемом и вареные яйца под одеялом, а овощи совала под плед в кресле-каталке. В теплую погоду вокруг нее роем вились мухи. Молли хранила молчание и каждый день вставала с постели, только чтобы усесться перед очагом, неотрывно смотреть на огонь и слушать ровный стук своего израненного сердца. Тилли не отходила от матери ни на шаг, оставляя ее лишь по вечерам, когда нужно было набрать на берегу сухих веток. Днем Молли и Тилли сидели у огня, а ночью кутались в одеяла, вслушиваясь в темноту. С каждым днем на лице Тилли все заметнее проступала горечь, напитавшая душу. Молли почти все время дремала. Горожане выбрасывали мусор на тлеющую свалку; отвратительный смрад поднимался вверх и заполнял дом на холме.
21
Лесли шагал по пустынной главной улице между Моной и ее двоюродной теткой, Уной Плезанс, которая тряслась от холода.
– Мне-то, конечно, к европейским зимам не привыкать. Я много лет прожил в Милане, – сказал Лесли, – работал с липицанерами.
Мона взяла мужа под руку.
– Он обучал лошадей выездке, верно, Лесли?
– И после этого оказались в Дангатаре? – Уна окинула пренебрежительным взглядом немногочисленные облезлые магазинчики.
– Пришлось вернуться в Австралию после смерти моей милой матушки – надо было уладить дела. Я как раз собирался назад в Европу, когда меня зацапали Бомонты.
– Зацапали, зацапали, – кивнула Мона.
– Дангатар едва ли можно назвать…
– Я попался, как и вы, дражайшая Уна, – с сахарной улыбочкой пропел Лесли. – И вот мы все здесь. Смотрите, это наш привокзальный отель, гостиница за несколько миль от железной дороги! – Он счастливо расхохотался, толкнув Уну локтем в бок.
– Там жарят хорошие бифштексы с картошкой, – заметила Мона.
– Для тех, кто любит мясо с картошкой, – уточнил Лесли.
Уна показала на холм:
– А там что?
Все трое остановились, глядя на кудрявый дымовой столб, заслоняющий стены, увитые вистерией, и тающий в вышине над равниной. Более тонкие струйки дыма, словно пальцы, растопыренные вокруг трубы, тоже тянулись в небо.
– Там живут Миртл и Чокнутая Молли, – угрюмо произнесла Мона.
– А-а. – Уна многозначительно закивала.
– Это универсальный магазин Праттов, – нарушил затянувшуюся паузу Лесли. – Единственный поставщик в округе – золотая жила. Держит монополию на все: хлеб, мясо, галантерею, скобяные товары, даже на корм и лекарства для скота… А вот и первый богач нашего города!
Навстречу им шел советник Петтимен.
– Кого я вижу: Бомонты и наша особая гостья! С добрым утром! – просиял Эван. Схватив руку Уны, он поцеловал ее длинные белые пальцы.
– Мы как раз проводим экскурсию, показываем мисс Плезанс город, где ей отныне предстоит жить… – начал Лесли.
– О-о, позвольте мне это сделать! – воскликнул Эван Петтимен, потирая руки и облизывая губы. В зимнем воздухе его дыхание вырвалось изо рта белым облачком. – Я могу с комфортом прокатить мисс Плезанс в автомобиле Совета графства. Считайте, вы у меня в гостях. – Он продел ее руку под свой локоть и повел к машине. – Мы проедем вдоль берега до самых окраин города, а потом… – Советник открыл переднюю дверцу, усадил Уну на пассажирское сиденье, на прощание приподнял шляпу и был таков.
Мона и Лесли растерянно стояли на тропинке.
– Ну и наглец, – хмыкнул Лесли.
Тилли сидела, прислонившись к стене, и сквозь серый туман смотрела вниз, на зеленый, с бурыми пятнами грязи, овал стадиона, окруженный темными «ресничками» автомобилей. Мелкие фигурки футбольных болельщиков между ними напоминали капли слез. Такие же маленькие человечки перебегали с одного края поля на другой. Когда они вскидывали руки, пытаясь поймать крохотный мяч, на рукавах мелькали траурные повязки. Болельщики громко выражали презрение команде соперника. Тилли знала, что дангатарцами движет злость и боль утраты. Их крики эхом отражались от элеватора, долетали до нее и растворялись где-то на лугу, затянутом дымом.
Из туч на землю обрушился дождь, хлынул сплошной стеной, забарабанил по автомобилям и железной крыше дома на холме. Он лупил в окна и пригибал к земле листья на грядках Барни. На станции печально прогудел дизельный локомотив, увозя пустые пассажирские вагоны. Корова, привязанная на середине склона, перестала жевать и прислушалась, затем повернулась задом к ветру и опустила уши. Футболисты прервали матч и растерянно стояли на поле, ослепленные косыми потоками ливня. Когда дождь немного утих, игра возобновилась.
Тилли боялась, что проигрыш приведет разгневанных зрителей на холм, что мокрая и грязная толпа, стиснув кулаки, поднимется к ней, алча кровавой мести. Она напряженно ждала, пока не услышала финальную сирену и жидкие аплодисменты. Розовый какаду запрыгал, распушил хохолок, оторвал одну лапу от перил веранды… но в этом матче Дангатар потерпел поражение и упустил последний шанс выйти в финал. Машины постепенно отъезжали от стадиона.
Тилли вошла в дом. Молли, листавшая газету, подняла голову.
– А, это ты, – разочарованно протянула старуха.
Тилли посмотрела на мать, на костлявые плечи под вытертой сизалевой шалью.
– Нет, – решительно произнесла она. – Не я, а мы, мы с тобой. У меня есть только ты, а у тебя – только я.
Тилли взялась за шитье, но вскоре вколола иглу в ткань будущего платья Молли и откинулась на стуле, устало потирая глаза. Взглянула на пустой стул Тедди, на ящик для дров, куда он обычно ставил ноги, и остановила взгляд на оранжевых языках пламени, весело плясавших в очаге.
Молли разложила газету на кухонном столе, сощурилась за толстыми двухфокусными очками, сползшими на кончик носа, и проскрипела:
– Куда ты подевала мои очки? Ничего без них не вижу!
Тилли дотянулась до стола и перевернула «Объединенную газету Уинерпа и Дангатара» вверх ногами, в правильное положение.
– Ишь, – ехидно улыбнулась Молли, – у них новая портниха из Мельбурна. Что-то будет! Теперь сюда толпами повалят торговые агенты из компании «Зингер», оставляя после себя разбитые сердца.
Тилли заглянула через плечо матери. Заголовок статьи в колонке «Сарафанное радио Бьюлы» гласил: «В город приходит высокая мода». Ниже было помещено фото, на котором президент, секретарь и казначей Дангатарского общественного клуба, все трое в нарядах от Тилли, улыбались суровой на вид даме с прямым пробором, рассекавшим «вдовий мысок» на лбу. «На этой неделе Дангатар радостно встречал мисс Уну Плезанс, известную своими портновскими талантами. Дангатарский общественный клуб от лица горожан приветствует мисс Плезанс. Мы все с нетерпением ожидаем грандиозного открытия ее швейного ателье под названием «Модный салон». В настоящее время мисс Плезант гостит у супругов Петтимен. Ее ателье временно располагается в их доме. Торжественное открытие состоится в пятницу, 14 июля, в 14.00. Дам просят принести угощение».
Первым, что они услышали с утра, был рокот мотора «триумф-глории». Автомобиль подъехал к дому и остановился. Тилли подкралась к задней двери, осторожно выглянула в щелочку. За рулем находился Лесли, сзади сидела Элсбет, прижимавшая к носу платок. Новая портниха рядом с ней разглядывала глицинию, ветви которой обвивали столбики веранды и крышу. Мона стояла на веранде и без конца крутила в руках стек. Тилли открыла дверь.
– Мама говорит, что хочет забрать… все недошитые вещи – ее, мои и Труди… Мюриэль, Лоис… – Она робко умолкла.
Тилли скрестила на груди руки и прислонилась к дверному косяку. Мона выпрямила спину.
– Можно их забрать?
– Нет.
– Ох…
Мона побежала к машине и наклонилась над ухом Элсбет. Между ними состоялся короткий, но резкий разговор, после чего Мона, нерешительно ступая, вернулась на веранду.
– Почему?
– Потому что мне никто не потрудился заплатить!
Тилли захлопнула дверь. Ветхое жилище жалобно скрипнуло и накренилось к земле еще на сантиметр.
Вечером в дверь дома на холме постучали.
– Это я, – шепотом сообщил сержант Фаррат.
Открыв, Тилли обнаружила, что сержант одет в черные полотняные шаровары, белую косоворотку, стеганый красный жилет и черную шляпу с плоскими полями, дерзко сдвинутую на ухо. В руках он держал белый бумажный пакет, а из-за пазухи достал высокую бутылку темного стекла. Он поднял бутылку над головой – вокруг него заплясали мотыльки – и, радостно улыбаясь, сказал:
– Лучшее, что может предложить Скотти.
Тилли открыла дверь-ширму.
– Выпьем по стаканчику на сон грядущий, а, Молли? – подмигнул старухе сержант.
Та в ужасе посмотрела на него.
– Не надевай эти жуткие вещи! Ночью они обмотаются вокруг шеи и задушат тебя во сне.
Тилли поставила на стол три охлажденных бокала, сержант Фаррат разлил самогон, а затем развернул свой сверток.
– У меня тут кое-что интересное. Я читаю о вторжении испанцев в Америку, а это – костюм для моей коллекции. Его нужно переделать. – Сержант Фаррат встал и приложил к своей широкой груди маленький, явно не по размеру, костюм матадора из ярко-зеленой шелковой парчи, расшитый золотом, затейливо отделанный кантом из ламе и украшенный кисточками. – Я подумал, может, возьмешься расставить его? Что-нибудь в том же цвете или из похожей ткани, чтобы сохранить блеск. В Дангатаре есть только одна пара умелых рук, которым под силу эта задача, и эти руки – твои. Согласна?
– Я слышала, в городе теперь новая портниха, – произнесла Тилли.
Сержант Фаррат пожал плечами.
– Сомневаюсь, что она поездила по миру или сколь-нибудь серьезно обучалась своему ремеслу. – Он окинул взглядом блестящий зеленый костюм. – Что ж, на благотворительном балу и увидим.
Сержант выжидающе посмотрел на Тилли, однако она лишь скептически изогнула бровь.
– Праздник устраивают дамы из Общественного клуба. Будут спортивные состязания, игра в бридж, угощение и концерт… Конкурс на лучшую декламацию стихов. Уинерп и Итека тоже участвуют, победителей наградят призами. Объявление напечатано в еженедельнике и вывешено в витрине Праттов.
Тилли провела рукой по богатой отделке костюма, улыбнулась себе под нос. Сержант Фаррат просиял:
– Я знал, что иголка с ниткой поднимут тебе настроение.
Он сел в старое кресло у огня, откинулся на спинку и положил ноги в мягких кожаных туфлях на ящик для дров, как обычно делал Тедди.
– Это верно, – кивнула Тилли. Интересно, как бы ее учителям – Бальмену, Баленсиаге, Диору – понравился сержант Фаррат, дефилирующий по подиуму в зеленом с золотом костюме матадора? – Декламация стихов, говорите? – Тилли сделала глоток из стакана.
– Да, все будет очень культурно, – подтвердил сержант.
22
Уильям, согнувшись, полулежал в стареньком шезлонге на «заднем дворике», как это теперь называлось. Труди, расплывшаяся из-за беременности, была в доме. Зажав телефонную трубку между плечом и многочисленными складками подбородка, она полировала ногти.
– …я сегодня так и сказала Элсбет, у нас нет никаких шансов вернуть платья. Безумие, знаешь ли, передается по наследству. Молли наверняка укокошила кого-нибудь, прежде чем перебралась в Дангатар. Одному богу известно, что они там замышляют в своей ужасной лачуге наверху. Бьюла видела, как она доит корову, а еще не стесняется среди бела дня собирать на берегу реки сухие ветки, точно последняя крестьянка. И никакого раскаяния на лице! Мы с Элсбет как раз говорили на днях – хорошо, что теперь у нас есть Уна!
– Да уж, – пробурчал Уильям, – это важнее всего на свете.
Он достал из-под шезлонга бутылку виски, щедро плеснул в бокал, поднес к глазам и сквозь янтарную жидкость посмотрел на лошадь, резвившуюся на переднем выгоне. Труди продолжала болтать по телефону.
– …возьму чековую книжку Уильяма, хотя вообще-то мне стоит подождать с новыми нарядами до родов… Ой, все, убегаю. Лесли уже подал машину, увидимся на празднике.
Дождавшись, пока утихнет дробный стук каблуков и хлопнет парадная дверь, Уильям со вздохом опорожнил бокал, налил себе еще виски, выбил трубку о деревянный подлокотник и потянулся за табаком.
Уна Плезанс стояла перед парадной дверью Петтименов в темно-синем костюме силуэта «трапеция» и лодочках в тон с полосатыми бантиками.
– Прошу снимать обувь, – говорила она гостям, прежде чем они ступали на идеально-чистый пол в доме Мэриголд.
Бьюла кружила по гостиной, разглядывая фотографии, выискивая пыль на плинтусах и рейках для картин.
– Какой необычный сервант, – восхитилась она, выдвинув верхний ящик.
– Старинная вещь, досталась мне от бабушки, – ответила Мэриголд. Она уже беспокоилась, как бы на полировке не остались отпечатки пальцев.
– А я выбросила весь бабкин хлам на свалку, – сказала Бьюла.
В этот момент появилась толстуха Лоис. Пыхтя и топая, как слон, она толкала перед собой коляску, в которой сидела миссис Олменак. Между колесными спицами застряли обрывки крапивы, ось блестела от масла. Мэриголд задрожала, метнулась в свою комнату, запрокинула голову и высыпала в рот пакетик аспиринового порошка. Сморщилась, ощутив кислоту на языке, потянулась за бутылкой тонизирующей микстуры, стоявшей на прикроватной тумбочке, открутила крышку и запила лекарство. Секундой позже в спальню вломилась Бьюла.
– А, опять перенервничала? – понимающе спросила она, с улыбкой попятилась и закрыла за собой дверь.
Мэриголд ощупала сыпь на шее, сделала еще один большой глоток микстуры и на всякий случай закинула в рот две таблетки окиси олова.
В гостиной Бьюла выбрала кресло в уголке с самым выгодным обзором и уселась в него, уткнув подбородок в шею. Руки она сложила на груди, обтянутой белой блузкой, тощие ноги спрятала под клетчатой юбкой. Остальные дамы устроились на стульях с пластиковыми сиденьями. Они потягивали чай из чашек, едва заметно пахнувших нашатырем, и цокали языком, угощаясь пирожными с кремом. Когда Лоис плюхнулась на кушетку рядом с Рут Димм, в спертом воздухе распространились удушливые волны смрада. Рут закрыла нос платком и отошла к двери. Появление Мюриэль Пратт тоже взбудоражило публику: она пришла в платье, сшитом «той ведьмой». «Просто чтобы показать вам, к чему мы привыкли», – пояснила она Уне, которая окинула платье цепким взглядом, а затем встала поближе к экспозиции.
К открытию «Модного салона» Уна приготовила образец своей работы. В углу гостиной стоял манекен, наряженный в платье на пуговицах в деревенском стиле из легкой ткани в цветочек с воротником-кокилье и короткими рукавами-фонариками. В качестве аксессуаров на манекене были надеты мокасины из искусственной кожи и маленькая соломенная шляпка. Наряд только что прибыл из магазина женской одежды «Рокманс», что на Берк-стрит в Мельбурне, и предназначался для «не слишком худощавой фигуры».
Войдя в гостиную, Перл бросила на стол овальную изогнутую губку и промурлыкала:
– Чудесный денек.
Затем она повернулась к Уне и смерила ее взглядом с головы до ног.
– Устанете от Эвана с Мэриголд, перебирайтесь к нам в бар. – Перл закурила сигарету с фильтром и, оглядываясь в поисках пепельницы, обратила внимание на манекен в углу. – Это первая вещь, которую вы изготовили в школе шитья? – полюбопытствовала она.
Бьюла повернулась к Бомонтам, которые тесным рядком стояли у окна, будто на суровом свадебном фото конца XIX века, и громко сказала:
– Боже, Герти, то есть Труди, ну тебя и разнесло! Когда рожаешь?
Мона вновь обнесла по кругу блюдо с пирожными. Скоро все тарелки были завалены толстыми ломтями лимонного бисквита, чайного кекса с корицей, печеньем в шоколаде, глазурованными лепешками с розовым кремом, и гостьи уже отряхивали с платьев крошки и кокосовую стружку.
Когда Мэриголд, дрожащая и красная как рак, вернулась в гостиную, Мона передала ей чашку чая и кремовое пирожное на блюдце. Нэнси, вошедшая следом, нечаянно толкнула Мэриголд, отчего и чашка, и блюдце с пирожным, и сама Мэриголд оказались на ковре. Лицом хозяйка дома угодила прямо в смесь крема и чая, на ее ушах повисли два пухлых кругляша сдобного теста. Кудахчущие дамы в пестрых платьях отвели ее в спальню и уложили в постель. Когда они вернулись, Элсбет подошла к столу, хлопнула в ладоши и начала формальную церемонию открытия:
– Мы рады приветствовать мисс Уну Плезанс в нашем городе и хотим пожелать…
В этот момент Труди взревела, как раненая корова, и согнулась пополам. Раздался звук, похожий на хлопок разорвавшегося бурдюка. Из-под платья потекло что-то красное, теплое и липкое, ковер под ногами Труди потемнел. Огромный живот ходил ходуном, как будто сам дьявол шуровал в нем раскаленной кочергой. Она опустилась на четвереньки, продолжая реветь. Перл одним глотком допила чай, схватила свою губку и поспешно удалилась. Лесли грохнулся в обморок, Лоис взяла его за лодыжки и оттащила на свежий воздух. Мона некоторое время наблюдала, как невестка тужится прямо у нее под ногами, потом зажала рот ладонью и тоже выбежала за порог, где ее вырвало.
Элсбет побагровела и крикнула:
– Вызовите врача!
– У нас нет врача, – пожала плечами Бьюла.
– Да позовите же хоть кого-нибудь! – Элсбет опустилась на колени рядом с Труди. – Прекрати истерить, – скомандовала она.
Труди вновь испустила вопль.
– Заткнись, безмозглое отродье торгашей! – заорала на нее Элсбет. – Ты рожаешь, и только!
Лесли лежал навзничь на лужайке, Лоис поливала его водой из шланга. Парик, смытый с лысой головы, лежал на траве, как сморщенная мошонка.
Мона села за руль «триумф-глории». Мотор трижды глох, прежде чем она кое-как вырулила на газон, снесла палисадник и, спалив колодки ручного тормоза, с ревом вылетела на дорогу. Сорванная ограда осталась болтаться на одном гвозде. В этот момент Перл трусцой выбежала из-за угла с криками:
– Идет! Идет!
– Идет! – передала Уне Лоис.
– Идет! – по цепочке крикнула Уна Элсбет.
Труди ревела и выла.
– Прекрати орать! – взвизгнула Элсбет.
В паузе между схватками Труди прорычала сквозь стиснутые зубы:
– Это все из-за твоего сынка, старая карга! Уберись от меня, не то я всем расскажу, что ты собой представляешь!
Не прошло и двадцати минут, как Фелисити-Джой Элсбет Бомонт скользнула между липкими бедрами своей матери на свет божий и приземлилась рядом со стерильными полотенцами Мэриголд в присутствии мистера Олменака, который, впрочем, старался сохранять дистанцию.
Бьюла Харриден склонилась над ухом Лоис:
– Они женаты всего восемь месяцев!
Вернувшись домой в тот вечер, Эван обнаружил, что его газон перепахан, ограда палисадника сорвана, все двери и окна открыты нараспашку, а в доме ощущается странный запашок. На ковре растеклось большое пятно и валялась куча испачканных полотенец, а поверх них темнел послед, похожий на протухшее заливное из печени. Мэриголд, полностью одетая, лежала в постели без чувств.
23
Три жительницы Уинерпа стояли перед воротами Тилли. Крохотные чешуйки пепла с тлеющей свалки кружились в воздухе и оседали на плечи и шляпки. Женщины восхищенно разглядывали сад. Глициния была в полном цвету: дом утопал в свисающих побегах нежно-лилового оттенка. Толстые ветки мирта обвивали угол, пробивались сквозь глицинию к веранде, закрывая доски сетью из глянцевитых зеленых листьев и ослепительно-белых цветов. У стен росли пышные кусты красных, белых и голубых рододендронов, на всех четырех углах дома пылали вишневым и малиновым массивные олеандры. Тут и там виднелись кустики розового волчеягодника, а наперстянки колыхались, напоминая прощальные взмахи пассажиров отплывающего корабля. Гортензия, жасмин и дельфиниум сплелись в хороводе вокруг садовой бочки, в теньке раскинулся ворсистый ковер из ландышей. Заросли бархатцев, выстроившихся в ряд, точно часовые, обозначали место, где когда-то стоял забор. Воздух был тяжелым, сладкие ароматы сада смешивались с едким дымом и вонью горящих отбросов. Огород располагался с южной стороны: блестящие зеленые листья шпината с белыми черешками терлись друг о друга, чуть слышно поскрипывая на ветру, лохматые хвостики моркови соседствовали с высокими прямыми стеблями чеснока и лука, сочные кустики ревеня топорщились под живой изгородью из бирючины, которая полностью окружала сад. По внешнему краю изгороди росли травяные кустарники.
Молли открыла дверь и крикнула в дом:
– Тут какие-то кошелки приперлись, верно, с той стороны, из-за «Пердячих ветров».
Тилли вышла на веранду.
– Что вам нужно?
– Ваш сад… – смущенно сказала самая старшая из трех. – Так буйно все цветет, весна сюда еще не добралась.
– Ну, почти, – кивнула Тилли. – Зола – отличное удобрение, и у нас тут много солнца.
Симпатичная женщина с малышом, усаженным на бедро, посмотрела на свалку.
– Почему городские власти не тушат пожар?
– Пытаются нас выкурить, – фыркнула Молли. – Только ничего у них не выйдет, мы привыкли к дурному обращению.
– Чем могу помочь? – спросила Тилли.
– Вы ведь все еще шьете, так?
– Шьем, но наши услуги обойдутся вам недешево.
Тилли улыбнулась и накрыла рот матери ладонью.
– А что бы вы хотели?
– Крестильную рубашечку…
– Повседневное платье…
– Новый вечерний наряд… если, если возможно.
Молли стряхнула руку Тилли, извлекла из недр пледа сантиметр и объявила:
– Беремся за все. Раздевайтесь.
Молли опять разбудило щелканье портновских ножниц, стук лезвий о деревянную поверхность стола и хруст разрезаемой ткани. Выйдя на кухню, она не обнаружила завтрака; Тилли сидела, согнувшись над швейной машинкой. На полу валялись обрезки двойного атлас-дюшеса с рельефным узором, шерстяного крепа, букле, фая, зеленой шелковой тафты и розовой тафты-шанжан – все это идеально подходило для украшения кресла-каталки. Маленький домик вибрировал от глухого жужжания колеса и ритмичной работы педали машинки. Время от времени звякали ножницы, которые Тилли то использовала, то откладывала в сторону.
Однажды вечером Молли сидела на веранде и смотрела на заходящее солнце. Едва последний луч погас над горизонтом, на вершине холма показалась худая фигура, которая волочила два чемодана. Перед домом женщина остановилась. Молли внимательно осмотрела острый «вдовий мысок» на лбу незваной гостьи, бородавку над верхней губой, темную помаду. Мелкие хлопья пепла налипли на выпуклости сосков, проступавших сквозь свитер, и юбку-карандаш, которая обтягивала острые бедра.
– Тилли дома? – наконец заговорила женщина.
– Знакома с Тилли? – осведомилась Молли.
– В общем, нет.
– Значит, слышала о ней?
– Можно сказать, да.
– Ладно, засчитано. – Молли развернула кресло к двери-ширме. – Тилли, Глория Свенсон теперь будет жить у нас! – крикнула она.
Уна непроизвольно взялась рукой за шею, по лицу промелькнул испуг. На веранде зажегся свет.
– Мы недавно смотрели «Бульвар Сансет», – проговорила Тилли из-за двери. Через плечо у нее было перекинуто кухонное полотенце, в руке она держала толкушку для картофеля.
– Меня зовут Уна Плезанс, – представилась гостья.
Тилли молчала.
– Я…
– Я знаю, кто вы, – перебила Тилли.
– Перейду сразу к делу. Я сейчас буквально завалена работой и нуждаюсь в ассистентке по пошиву одежды.
– По пошиву?
Уна замялась.
– Ну, в основном речь идет о починке, обработке подолов, вставке молний, переделке вытачек – ничего особо сложного.
– В таком случае боюсь, вы ошиблись с выбором, – сухо промолвила Тилли. – Я – квалифицированная закройщица и портниха, а вам просто нужна помощница, которая умеет держать в руках иголку с ниткой.
Она закрыла дверь перед носом Уны.
– Я заплачу́! – крикнула та.
Тилли, однако, уже ушла в дом, а Уна осталась на веранде. Ночные мотыльки бились крылышками о фонарь; в темноте, сгустившейся вокруг дома, стрекотали сверчки и квакали лягушки.
– Вот-вот, у тебя отлично выходит, – расплылась в улыбке Молли. – В том фильме ты делала точно так же. Глаза выпучены, зубы оскалены, и верхняя губа чуточку дрожит. Тебе идет.
Миссис Флинт из Уинерпа стояла перед зеркалом в доме Тилли и любовалась своим новым нарядом: модным полукомбинезоном из шелкового атласа с набивными розами.
– Это… это просто великолепно, – выдохнула она. – Голову даю на отсечение, больше ни у кого не хватит храбрости носить такой фасон.
– Вам к лицу, – сказала Тилли. – Говорят, будет концерт?
– Да, – подтвердила миссис Флинт, – конкурс на лучшее чтение стихов. Миссис Бомонт дает уроки мастерства речи, видимо, хочет блеснуть. Рассчитывает обскакать нас и в бридже.
– Да уж, главное – показать свое превосходство, – пробормотала Тилли. – А вы тогда объявите конкурс по пению и танцам.
– К сожалению, мы не сильны ни в том, ни в другом, – грустно улыбнулась миссис Флинт.
– А если поставить пьесу? Посоревноваться за лучшие декорации, костюмы, за звание лучшей актрисы? – предложила Тилли.
Лицо миссис Флинт просветлело.
– Пьеса. Именно. – Она открыла сумочку, собираясь расплатиться.
Тилли протянула ей счет.
– Пьесы так интересно ставить! Они помогают выявить все самое хорошее и плохое в человеке, не правда ли?
Перл всегда была хорошей барменшей – умела слушать посетителей.
– Ну, ну… – Она ободряюще похлопала Уильяма по запястью.
– Это ужасно, – простонал он. – Я не знал, что так будет. От нее воняет кислым молоком, на постели повсюду засохшие кровяные пятна, ребенок вечно в какашках… Мне очень одиноко. Я хотел сына.
– Может, дочка вырастет в деда, я имею в виду твоего отца, а, Уильям? – утешила его Перл.
Он оторвал голову от барной стойки и попытался сфокусировать взгляд на ее лице.
– Ты ведь хорошо его знала, да?
– Еще бы.
Фред и посетители заведения согласно закивали – да, еще бы.
– Он тоже не был идеальным отцом, – сказал Уильям.
Мужчины за стойкой замотали головами – нет, не был.
Уильям пил стакан за стаканом, пока наконец опять не остановил мутный взгляд на лице Перл.
– Это еще не все, – глухо произнес он.
– Что еще?
Уильям поманил Перл пальцем и, когда она наклонилась поближе, громко прошептал сережке в ее ухе:
– Я не люблю свою жену.
– Ну, – Перл вновь похлопала его по руке, – ты тут не один такой.
Публика на другом конце стойки закивала.
– О боже, – простонал Уильям.
Все тактично отвернулись к окну, заказав страдальцу через Фреда еще пива и сигарет.
24
Мэриголд не было в палисаднике, поэтому Лоис осторожно подошла к двери и негромко постучала.
– Тебе назначено?
От неожиданности Лоис подскочила. Перед ней стояла Мэриголд в синем халате, шапочке для душа, холщовых перчатках до локтя и наколенниках, примотанных к ногам эластичными бинтами. Рот и нос были закрыты платком на ковбойский манер, в руках она держала банку с восковой политурой и тряпку.
– Ты записывалась?
– Да.
– Принесла ткань? Бархат?
– Нет, я на примерку. Разве она не говорила?
– Платье уже раскроено?
– Почти, нужно кое-что подправить.
– Пущу, только если оно не из бархата. Бархат страшно сыплется. Ненавижу, когда она кроит бархат или лен! Пыль от них так и стоит в воздухе.
Лоис, теряя терпение, вонзила ногти в ладонь.
– Ладно, входи и не забудь разуться, я только что пропылесосила. Ступай по краешку ковра, а то середина уже начала истираться. Придется поднять ей плату за жилье.
«Значит, Уна опять вздует цены», – подумала Лоис.
Мэриголд извлекла из кармана чистый носовой платок и взялась им за дверную ручку, затем проследила, как Лоис вдоль стены прошла к комнате Уны и тихонько постучала.
Уна приоткрыла дверь, выглянула в щелочку.
– Где эта?
– Натирает воском веранду.
Пока Лоис натягивала обновку, облегающее платье с заниженной талией и веселенькой гофрированной юбкой, Уна смотрела в сторону. Повернув голову обратно к клиентке, она закусила нижнюю губу, ее глаза слегка заблестели. Платье морщило в плечах, линию выреза перекосило, в том месте, где предполагалось наличие груди, лиф уродливо топорщился; живот был так туго обтянут, что складки разошлись, а подол не закрывал колен.
– Прекрасно, – оценила Уна. – С вас десять шиллингов.
Эван ждал, спрятавшись за перечным деревом позади дома. Лоис прошла по двору – аккуратно сложенное новое платье было перекинуто через руку – и остановилась поболтать с Мэриголд, которая смывала с дорожки листья водой из шланга. К ним присоединилась Бьюла. Пока женщины сплетничали, Эван прошмыгнул через заднюю дверь и на цыпочках прокрался в комнату Уны. Она сидела в кресле. Эван рухнул перед ней на колени, схватил за руки, прижался губами к кончикам пальцев и начал осыпать поцелуями, поднимаясь вверх, к шее. Когда его рот впился в ее, Уна откинулась в кресле, раздвинула ноги и расстегнула блузку.
– Быстрее, – выдохнула она, высоко задрав юбку.
Эван высвободил орган из штанов, взял его в руку и подвинулся ближе, целясь в заветное местечко. Внезапно послышалось резкое «тр-р-рр-р-р-р-р»: в оконное стекло ударила струя воды. Уна подпрыгнула, выпрямила спину. Ее колени сжались, сдавив яички Эвана, отчего они дернулись вверх и едва не разорвали пустую, сморщенную мошонку. Эван сложился пополам, точно лист фольги, и стукнулся лбом о лоб Уны. Оба беззвучно вскрикнули. Незадачливый любовник, задыхающийся, красный как рак, отлетел на ковер и остался там лежать, изучая орнамент и направление ворса. Большой, напряженный член сдулся и обмяк, словно мокрая тряпочка.
…Мэриголд стояла на газоне и водила шлангом туда-сюда по пыльному подоконнику.
Через год после смерти Тедди Максуини Лоис одолела подъем на холм и забарабанила в заднюю дверь.
– Тилли! Молли! – как ни в чем не бывало выкрикивала она.
Тилли открыла.
– Должна сказать, Тил, – начала Лоис, перешагнув через порог на кухню, – садик у тебя просто волшебный.
Она положила на стол сумку и конверт. Конверт был от Ирмы Олменак. Когда Тилли его вскрыла, оттуда вылетела банкнота в один фунт.
– У тебя случайно нет тех кексов, что ты раньше пекла для нее? Бедняжку опять скрутило, от боли ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Ну, ты-то знаешь, что добавить в тесто, – подмигнула Лоис.
– Масла и травы из моего сада, – спокойно сказала Тилли.
– Можно забрать прямо сейчас?
– Готовых нет, нужно испечь.
Лоис порылась в сумке, вытащила пакет муки и полфунта масла, оставила продукты на столе и направилась к выходу.
– Передам ей, что ты занесешь кексы завтра, ладно? – Видя, что Тилли колеблется, она добавила, взявшись за дверную ручку: – Если бы Эд Максуини не съехал из наших мест, можно было бы передать через него, верно?
Лоис плотно закрыла за собой дверь.
На следующий день Тилли спустилась к подножию холма, перешла дорогу возле здания городского Совета и неохотно побрела по мягкому, мшистому берегу реки к дому Ирмы.
– Рада тебя видеть, – сказала Ирма Олменак, – и не только из-за кексов.
Тилли поставила чайник на плиту, разломала один кекс на маленькие кусочки, чтобы Ирме удобно было брать их распухшими пальцами.
– Мне не хватает прогулок к воротам, – призналась она, положив ломтик кекса в рот, – а уж как со мной обращается Лоис…
Она ела медленно и сосредоточенно. Тилли заваривала чай, когда на кухню ворвалась Лоис.
– Бьюла сказала, ты здесь, – обратилась она к Тилли, потом скинула халат и встала перед ней в своем новом платье за десять шиллингов. – Завтра мы репетируем пьесу, и я хочу, чтобы ты немного переделала это платье. Оно что-то не очень сидит.
Тилли молча разглядывала изделие Уны.
– Обещаю не говорить мистеру Олменаку, что ты приходила сюда, если успеешь с переделкой до завтра.
Тилли вздернула бровь.
– Повернитесь, – сказала она.
Лоис послушно повернулась.
– Пожалуй, тут можно кое-что сделать.
Лоис захлопала в ладоши и принялась стаскивать платье.
– Заберу его завтра, да? – уточнила она.
– Это не бесплатно, – предупредила Тилли.
Ирма перестала жевать и перевела взгляд на Лоис, застывшую с поднятыми над головой руками. Ее неопрятные панталоны собрались на бедрах, бордовые и коричневые синяки на голенях еще сильнее выделялись на фоне светлого линолеума.
– Сколько? – задушенно спросила она из-под платья.
– Смотря как много времени займет работа, – ответила Тилли.
Лоис наконец сняла свой наряд.
– Мне нужно, чтобы было готово к четырем часам.
– Заходите без десяти четыре. – Тилли потянулась к бесформенной груде складок.
Вечером, сидя у огня, она заложила вытачки вокруг выреза, немного выпустила лиф, потом отпорола юбку и пришила ее заново – переднее полотнище на зад, заднее – на перед.
Уна, Мюриэль, Труди и Элсбет разглядывали гостей из-за кулисы. Представительницы объединенного драматического кружка Уинерпа и Итеки вышли из автомобиля и остановились полюбоваться усадьбой и окрестностями. Они держались, будто жены европейских аристократов, по какой-то нелепой случайности сбившиеся с пути. Статная женщина с прической а-ля Вероника Лейк была одета в топ из джерси без бретелей и парео из шелковой органзы с цветочным принтом. Шею закрывал шарф, плотно повязанный на манер колье. На другой даме была надета облегающая юбка с асимметричной баской и джемпер с высоким завернутым воротником-поло. Третья посреди бела дня надела юбку-годе – вечерний наряд! – из черного фая. На пышногрудой девице были широкие свободные брюки с подворотами и блузка с глубоким вырезом «капля» и косыми срезами рукавов. Пятая гостья была одета в полукомбинезон.
Дамы из Дангатарского общественного клуба разгладили клешеные подолы летних сарафанов из хлопчатобумажного сирсакера, специально пошитых Уной для этого события, и нахмурились. Набрав в грудь побольше воздуха, Элсбет распахнула парадную дверь. Последовало шумное знакомство – охи-ахи, милое воркование, тоненькие вскрики, – в общем, члены комитета встретили гостей чрезвычайно приветливо. Уильям слышал все это из детской, где Фелисити-Джой в своей колыбельке счастливо агукала, пускала пузыри и хваталась за пальчики пухлых ножек. Уильям еще глубже засунул руки в карманы шортов, пнул плинтус, а потом принялся несильно биться головой о стену.
Приехали Лесли и Мона. Мона, в лимонно-желтом нанковом сарафане на перекрещенных бретельках и с зауженным книзу подолом (сарафан сшила Тилли), выглядела загорелой и посвежевшей.
Светские дамы расселись на кожаном диване и в креслах из новенького гарнитура и завели беседу. В гостиную протиснулась Лоис, которая толкала перед собой сервировочный столик на колесиках. Чашки и ложки на подносе немилосердно дребезжали.
– Благодарю, – самым снисходительным тоном произнесла Элсбет.
Лоис, однако, и не подумала уходить.
– Доброго денечка, – с улыбкой кивнула она гостям. – Ой, ну и красавицы же вы!
– Спасибо, – хором ответили дамы.
– У меня тоже новое платьишко, – похвасталась Лоис Уне, – наша местная портниха смастерила.
Лоис расставила руки в стороны и медленно повернулась вокруг своей оси, приговаривая:
– Сейчас принесу сэнввичи с огурцом, уж такие вкусные, за уши не оттянешь.
Она направилась на кухню, гофрированные складки на крутых боках заколыхались. Неровный подол, перешитый Тилли с переда на зад, подтянулся наверх, и всем присутствующим в гостиной открылась рыхлая, подрагивающая плоть под коленками, в том месте, где заканчивались панталоны Лоис.
Уна побледнела. Элсбет извинилась и вслед за Лоис вышла на кухню. Некоторое время спустя хлопнула задняя дверь. Элсбет с невозмутимым лицом вернулась в гостиную обсудить программу предстоящего концерта.
– У нас есть идея, – сообщила миссис Флинт.
– Идея? – заморгала Элсбет.
– Устроим айстедвод. И не простой, а театральный, – продолжила миссис Флинт. – Тут вам и декламация, и драматическое искусство – все, что угодно.
Элсбет заметно напряглась. Труди испуганно посмотрела на свекровь.
– Что такое айстедвод? – спросила Мона.
– Сейчас объясню, – любезно произнесла миссис Флинт.
– Будьте так добры, – сдвинула брови Мюриэль.
Самой удобной театральной площадкой сочли зал городского Совета в Уинерпе и решили, что будут вручены призы лучшему актеру, лучшей актрисе, а также награды за лучший сценарий и костюмы. Пальцы Элсбет нервно нащупали марказитовую брошь, Труди закашлялась.
– Полагаю, нашими костюмами займется Уна… – промямлила Мюриэль.
Миссис Флинт из Итеки радостно хлопнула себя по коленке:
– Отлично, потому что нам нужна ваша Тилли.
– Нет! – вырвалось у Труди. Она вскочила с места, но подол ее сарафана зацепился за каблук, и длинная юбка с треском оторвалась от пояса, словно вощеная бумага от свежеиспеченного кекса, обнажив сероватую нейлоновую комбинацию. – Мы ее не отдадим. Как раз сегодня утром я разговаривала с Миртл Даннедж, – соврала она.
– Тогда попросите ее привести в порядок ваш сарафан, – парировала миссис Флинт. – Теперь так не носят.
25
Хэмиш протянул через гладкий прилавок билет для мисс Плесень, как прозвала ее Фейт. Мисс Плесень взяла его одними ногтями, не промолвив ни слова, отправилась на дальний конец платформы и, поставив чемоданы у ног, устремила взгляд на убегающие рельсы и закатное солнце.
Начальник станции подошел к Бомонтам. Посмотрел на часы, покрутил кончики усов и сказал:
– Сегодня ждем «Хадсон» 4-6-4», класс Р. Приходит минута в минуту. Прокатиться на таком – одно удовольствие.
– Угу, – кивнул Уильям и покачался на носках.
Хэмиш неторопливо зашагал вдоль рельсов к сигнальным рычагам, а Уильям подошел к Уне.
– Паровоз типа «Хадсон», класс Р, прибывает вовремя. Вас ждет приятная поездка, – сообщил он и, пыхтя трубкой, поплелся к семье.
Хэмиш, зажав свисток в зубах, встал у края платформы и развернул флажок. Слеза, пробежавшая по щеке Уны, капнула на шарфик из искусственного шелка в крупный горох, повязанный вокруг шеи.
Эван Петтимен стоял у постели жены и аккуратно наливал в чайную ложку густой сироп.
– Эван, сегодня мне нужно две ложки, – сказала Мэриголд.
– Уверена, что этого хватит, дорогая? Мистер Олменак говорил, для лучшего эффекта можно употреблять и больше.
– Да, Эван, уверена.
Он дал Мэриголд еще одну ложку сиропа, взбил подушки, поправил фотографию Стюарта на тумбочке, подоткнул одеяло. Мэриголд сложила руки на груди и закрыла глаза.
– Мэриголд, на днях мне придется съездить в Мельбурн, – сказал Эван. – Ненадолго, всего на несколько дней. Дела Совета графства, очень важные.
– Значит, по вечерам я буду совсем одна…
– Я попрошу Нэнси навещать тебя.
– Она мне не нравится.
– Тогда попрошу сержанта Фаррата или еще кого-нибудь.
– Эван, ты такой авторитетный человек… – сонно пробормотала Мэриголд.
Скоро ее рот открылся, дыхание стало ровным, и Эван вышел из спальни. Заперевшись у себя в кабинете, он отпер сейф, достал фото Уны, поставил на стол перед собой, затем откинулся в кожаном кресле, распустил завязки на пижамных штанах и запустил туда руку.
26
Тилли снился сон. Пабло пришел и сел в изголовье ее кровати. Он был в подгузнике, пушистые волосики на идеально-круглой головке в свете лампы казались ореолом. Малыш посмотрел на мать и засмеялся во весь рот, показывая два коротких белых зубика, потом захлопал в ладошки. Тилли потянулась к нему, но мальчуган обхватил ручонками свой пухлый белый животик, озадаченно нахмурился и серьезно посмотрел на мать. То же самое выражение появилось на его лице в тот день, когда он впервые услышал новый звук – теплые шоколадные переливы гобоя, на котором играл уличный музыкант. Пабло, сидевший у нее на руках, изумленно вытаращил ясные голубые глазенки и дотронулся до ушка, через которое к нему попал звук. Тилли показала на музыканта, малыш все понял и радостно захлопал в ладоши.
Она вновь с надеждой протянула к нему руки, однако Пабло отрицательно покачал головой, и у нее упало сердце. «Я должен сказать тебе что-то важное», – произнес ребенок старческим голосом. «Что?» Образ Пабло начал меркнуть. Тилли закричала, но он таял слишком быстро. Маленький Пабло посмотрел на нее и промолвил: «Мать».
Наступил день, яркое солнце било в окно. Тилли встала с кровати и пошла проведать Молли. Мать с прямой, как аршин, спиной сидела в своей коляске у очага, одетая и причесанная. Она подбросила дров в огонь и теперь кормила его шерстяными нитками и обрезками ткани, которыми были обвязаны подлокотники: Молли задумчиво разматывала их и бросала в очаг. Жесткие, лоснившиеся от грязи подушки, которые обычно подпирали ее бока и спину, тоже исчезли. Горели все сокровища Молли: старые вареные яйца, салфетки, куриные ножки съеживались и превращались в алые угли. Молли прервала свое занятие и взглянула на дочь.
– Доброе утро, Миртл, – негромко сказала она.
Тилли так и застыла с чайником в руке. Она задумчиво разглядывала сушеные стебельки лемонграсса, плававшие на поверхности чашки, когда Молли заговорила опять.
– Сегодня ночью я видела сон, – сказала она. – Мне снился малыш, пухлый, красивый малыш с ямочками на ручках и ножках и двумя белыми зубками. – Старуха пристально посмотрела на Тилли. – Это был твой ребенок.
Тилли отвернулась.
– Я тоже потеряла ребенка, – произнесла Молли. – Мою маленькую дочурку.
Тилли села в кресло Тедди и подняла глаза на мать.
– Я… работала в Париже, – запинаясь, начала она. – У меня было свое ателье, много клиентов, друзей… любимый мужчина, англичанин. Ормонд был моим партнером по бизнесу. У нас родился сыночек. Мы назвали его Пабло – нам просто нравилось это имя. Мы собирались привезти его к тебе, а потом забрать тебя в Европу, но однажды, когда Пабло было семь месяцев, я подошла к его колыбельке и увидела, что он… мертв. – Тилли умолкла и испустила тяжелый вздох. Она никому не рассказывала эту историю – никому, кроме Тедди. – Он умер, просто умер. Ормонд не понимал, как такое могло случиться, обвинял меня, но доктора сказали, что это скорее всего был вирус… хотя Пабло не болел. Ормонд не смог простить меня и ушел, поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как вернуться домой. Все это было так жестоко и бессмысленно… Я решила, что могу хотя бы позаботиться о матери. – Тилли пригубила чай. – По крайней мере, считала я, здесь у меня по-прежнему что-то есть. Я думала, что сумею жить здесь, что больше никому не причиню вреда и буду приносить людям пользу. – Она посмотрела на огонь. – Это несправедливо.
Молли протянула руку и погладила дочь по плечу мягкими тонкими пальцами.
– Если бы тебя не выслали из города, ты навсегда застряла бы в этой дыре и всю жизнь пряталась бы на холме вместе со мной. Твое время еще придет.
– Это несправедливо по отношению к тебе.
– Пожалуй. Я была не замужем, когда твой отец… В общем, я была наивной девчонкой. Но все это не важно, ведь у меня родилась ты. Представить только, я чуть не стала женой этого человека, и мы бы сейчас мучились, живя с ним! Я никогда не называла тебе его имени…
– Мисс Димм просветила меня еще в начальной школе, – сказала Тилли. – Сперва я ей не поверила, но когда Стюарт….
Молли поежилась.
– Я не хотела отказываться от ребенка, поэтому была вынуждена уйти из дома, оставить родителей. Он приходил и пользовался мной. Что у меня было? Ни работы, ни денег, да еще незаконнорожденный младенец на руках. Он содержал нас… – Молли вздохнула. – А потом, когда он лишился сына, то и меня лишил дочери. – Она вытерла слезы и посмотрела в глаза Тилли. – Я сошла с ума от одиночества, потеряла единственного друга, единственное дорогое мне существо, но с годами я стала надеяться, что ты не вернешься в это ужасное место. – Молли опустила голову. – Иногда только кажется, что судьба к тебе несправедлива.
– Почему ты не уехала?
– Некуда, – произнесла Молли еле слышно. Она вновь взглянула на Тилли, и на ее бледном морщинистом лице с высокими скулами отразилась любовь. – Он запретил говорить мне, где ты. Я этого так и не узнала.
– Ты ждала?
– Тебя просто увезли в полицейской машине, и все.
Тилли встала на колени и зарылась лицом в колени матери. Молли нежно гладила ее по голове. Обе плакали и просили друг у друга прощения.
Вечером Молли упала. Тилли рвала в огороде мыльнянку для салата, когда вдруг услышала сухой стук, с которым трость Молли ударилась о дощатый пол. Тилли уложила Молли поудобнее и помчалась в универсам Праттов. Сержанта Фаррата она нашла в галантерейном отделе. Так же бегом Тилли вернулась домой, села на пол рядом с матерью и принялась что-то говорить, держа ее руку в своей, но Молли было трудно даже дышать, и при малейшем движении ее лицо искажалось болью. Она то погружалась в забытье, то вновь приходила в сознание.
Сержант Фаррат привел мистера Олменака. Аптекарь встал над Молли, которая лежала на полу в кухне.
– Кажется, перелом бедра, – сказала Тилли. – Она мучается от страшной боли.
– Ну, поскольку Молли упала не из-за того, что споткнулась, должно быть, с ней случился удар, – вынес вердикт мистер Олменак. – Тут ничем нельзя помочь, предписан только полный покой. Господь позаботится о ней.
– Нельзя ли дать ей обезболивающее?
– От инсульта лекарств нет. – Мистер Олменак засеменил к двери.
– Пожалуйста, моей матери очень больно.
– Скоро она впадет в кому, – предрек аптекарь, – а к утру умрет.
Тилли вскочила и набросилась на мистера Олменака, намереваясь вытолкать его взашей, чтобы он кубарем скатился по холму и рассыпался на части, но сержант Фаррат остановил ее и прижал к своему крупному, теплому туловищу. Он помог перенести искалеченную старуху на кровать. Молли выла от боли, без разбору лупила по всему, что можно сломать или разбить, однако удары ее костлявых кулаков по толстому шерстяному пальто сержанта Фаррата были не сильнее дождевых капель. Сержант отвез мистера Олменака, а сам вернулся с обезболивающими таблетками.
– Я звонил доктору в Уинерп, но его нет на месте. Он в тридцати милях от города, принимает сложные роды.
Тилли растолкла в ступке коноплю, высыпала ее в нагретый мед. Когда смесь остыла, она намазала ею язык Молли, чтобы снадобье стекло в желудок. С лезвием и чашкой Тилли пошла в огород и попыталась нацедить макового молочка, но перезрелые коробочки были слишком твердыми и белая жидкость не выходила. Тогда Тилли и сержант Фаррат просто нарвали маков, измельчили коробочки до размеров крупного песка и бросили в кипяток. Тилли совала ложку с маковым чаем между мягкими губами Молли. Та хмурилась и упрямо мотала головой, повторяя «нет».
Сержант помог натереть сухую, тонкую кожу Молли маслом окопника, смачивал холодный лоб настойкой из одуванчиков и удалял из уголков ее глаз зеленоватую слизь при помощи салфетки, смоченной в соленой воде. Вдвоем с Тилли они обтерли старуху влажной губкой, присыпали кожу лавандовым тальком и, держа ее за руки, начали петь: «Охрани меня, Господи, ибо на Тебя полагаюсь я…».
Незадолго до рассвета Молли откинула с тяжело вздымающейся груди простыни и крепко вцепилась в них. Она хватала воздух пересохшей черной дырой, в которую превратился ее рот, хрипела и сипела. К тому времени, как появились первые проблески зари, она совсем ослабела. Дыхание стало коротким и прерывистым. Тело обмякло, грудь какое-то время еще поднималась и опадала, повинуясь толчкам сердца, но в конце концов замерла навсегда. Тилли держала ладонь матери, пока та не остыла.
Сержант Фаррат уехал и вернулся, когда солнце было уже высоко, привез гробовщика и доктора из Уинерпа, с появлением которых в доме запахло виски и антисептиком. Договорились о похоронах.
– Хоронить будем завтра, – сказал гробовщик.
– Завтра? – растерялась Тилли.
– Санитарные нормы. В вашем городе трупы можно держать только в холодильной камере Реджа за универсамом Праттов, – объяснил доктор.
Тилли до самой ночи сидела на пропахшей дымом веранде. Волнами накатывали горе и озноб. На волосах оседали частички пепла со свалки, а неровная кромка пожара мерцала в темноте, словно городское освещение с высоты птичьего полета. Теперь можно подвести черту, уехать в Мельбурн, принять предложение той женщины, что звала на работу прошлой осенью. Но как же быть с дангатарцами, угрюмыми, озлобленными, настроенными против нее? Учитывая все, что они сделали, чего не сделали или решили не делать, нельзя оставить их просто так. Пока нельзя.
Некоторые страдают больше, чем заслуживают, некоторые – меньше. Тилли встала на вершине холма и завыла, как волчица, как банши. Она выла и стенала долго, пока не засветились темные окна домов внизу.
Тилли обогнула универсам Праттов, зашла в холодильную камеру. Простой прямоугольный гроб, скорбная тень в скорбном месте. Такой же при жизни была и Молли.
«Отныне боль не будет нашим проклятием, мама, – промолвила Тилли. – Она станет нашей местью, нашей целью. Вот что движет мной с этого дня. Так будет справедливо, согласна?»
За окном всю ночь лил проливной дождь. Тилли спала в материнской кровати – спала плохо, то и дело просыпаясь. На краткий миг они пришли к ней, и ее сердце наполнилось радостью. Тедди помахал ей рукой, взглянул на Пабло на руках у Молли, лица всех троих озарились светлыми улыбками… а потом они исчезли.