Парча — тяжелая, сложноузорчатая художественно-декоративная ткань с шелковой основой, включающая металлические нити из золота, серебра или имитирующих их материалов.

Энциклопедия тканей

Из парчи шьют костюмы, платья, культовую одежду, шторы, используют в обивке мебели.

 

27

Сержант Фаррат подпер лоб ладонью и склонился над регистрационным журналом.

– Во сколько похороны? – осведомилась Бьюла.

– В два часа.

– Вы пойдете?

Сержант убрал руку со лба и посмотрел в светло-карие глаза Бьюлы, горящие любопытством.

– Да.

– А остальным можно?

– Можно, Бьюла, но только тем, у кого на сердце нет зла. На похороны приходят, чтобы отдать дань уважения, верно? Тилли со своим талантом, терпимостью и щедростью привнесла много добра в наши жизни, и в мою особенно. Поскольку вы не испытываете к ней сочувствия, не скорбите о смерти Молли и просто желаете поглазеть на чужое горе, с вашей стороны заявиться туда было бы подло и мерзко. – Говоря это, сержант Фаррат покраснел, но не отвел глаз.

– Тоже мне! – фыркнула Бьюла Харриден и отправилась в магазин Праттов.

– С добрым утром, Мюриэль.

– С добрым утром, Бьюла.

– Она там? – вполголоса спросила Бьюла, мотнув головой в сторону холодильной камеры.

– Если хочешь посмотреть… – замялась Мюриэль.

– Идешь на похороны? – резко перебила Бьюла.

– Ну, я…

– Сержант Фаррат сказал, мол, она всем сделала кучу добра, а в нас ни уважения, ни сочувствия, нам лишь бы повсюду совать свой нос да упиваться чужим горем.

Мюриэль скрестила руки на груди.

– Я никуда не сую свой нос.

Из кабинета вышел Элвин. Не сводя глаз с Бьюлы, Мюриэль сухо произнесла:

– Представь, сержант Фаррат говорит, раз мы не уважали Молли, то и на похоронах нам делать нечего. Дескать, мы только любопытничаем.

– По правде говоря, следует захлопнуть окна и двери перед похоронной процессией, только вряд ли вообще будет какая-то процессия, – заявил Элвин, беря папку с квитанциями.

Лоис Пикетт протиснулась в парадную дверь и подошла к прилавку со словами:

– А по мне, так надо бы сходить на похороны, разве нет?

– С какой стати ты туда собралась? – прищурилась Мюриэль. – Записалась в подружки Тилли или просто хочешь поглазеть, как сказал сержант Фаррат?

– Она переделывает для меня кое-какие вещи…

– Прийти на похороны – это притворство, Лоис, – язвительно произнесла Бьюла.

– Даже хуже: это подло и мерзко, как говорит наш сержант, – подхватила Мюриэль.

– Я, чай… – Лоис поскребла затылок. – А может, между сержантом и Тилли это самое?

– Ты про что? – выпучила глаза Мюриэль.

– Шуры-муры, – сказала Бьюла. – Я всегда подозревала.

– Не удивлюсь, если так, – покачала головой Мюриэль.

Элвин закатил глаза и ушел в свой стеклянный кабинет.

Когда сержант Фаррат приехал за Тилли, на нем было надето черное платье до колена из шерстяного крепа с вырезом «качели» и стильной верхней юбкой-колпаком асимметричного кроя, черные чулки и строгие черные лодочки, украшенные на пятке кожаным цветком.

– Молли бы не одобрила, – улыбнулся он. – Так и вижу скептическое выражение ее лица.

– Этот ливень погубит ваш наряд.

– Ничего, еще сошью. Кроме того, в машине у меня есть отличный синий плащ и зонтик.

Тилли нахмурила лоб.

– Мне уже все равно, Тилли, – спокойно сказал сержант. – Плевать, что подумают или скажут. Уверен, в городе не осталось ни одного человека, который не знал бы, что сушится на моей бельевой веревке. В любом случае я собираюсь на пенсию. – Он выставил локоть, предлагая Тилли взять его под руку.

– Дождь отпугнет зевак, – заметила Тилли.

Они прошли через веранду и сели в полицейскую машину.

Реджинальд привез Молли к месту ее последнего пристанища, погрузив покойницу в продуктовый фургончик Праттов. Прислонившись к борту машины, он наблюдал за сержантом Фарратом и Тилли. Ливень прилепил волосы к их головам, заставил плотно сжать челюсти.

Сержант сложил ладони под плащом и повысил голос, перекрикивая шум серой стены дождя.

– Молли Даннедж приехала в Дангатар с младенцем на руках, чтобы начать здесь новую жизнь. Она рассчитывала, что все плохое осталось позади, однако проблемы и сложности не отпускали ее до самого последнего дня. Она вела скромное, добропорядочное существование, несмотря на то, что жить приходилось под постоянным прицелом осуждающих глаз, сплетен и оскорблений. Теперь, когда Молли вновь обрела дочь, ее душа упокоится с миром. Трудно поверить, что Молли Даннедж больше нет. Мы прощаемся с ней и, скорбя, молим Господа даровать ей лучшую жизнь на небесах, наполненную любовью и добром, а также вечный покой, ибо именно о покое всегда мечтала сама Молли. Того же самого желала она в своем сердце и для каждого из нас.

Эван Петтимен от имени Совета графства прислал венок. Тилли подцепила его лопатой и бросила в вязкую глину себе под ноги, а потом разрубила на мелкие кусочки. Реджинальд помог опустить гроб в могилу. Крупные капли дождя забарабанили по крышке. Тилли бросила первый ком земли. Мужчины почтительно встали по обе стороны от худенькой девушки в большой мокрой шляпе. Дрожа от холода под низким свинцовым небом, она стояла, опершись о лопату. На туфли и обшлага брюк налипла глина.

– Я буду скучать по тебе, – сквозь слезы проговорила Тилли. – Буду скучать, как скучала всегда.

Реджинальд вручил сержанту Фаррату счет за гроб и аренду фургона Праттов. Сержант сунул его в карман, отобрал у Тилли лопату и сказал:

– Давай-ка закончим погребение, а потом будем пить чай с виски до тех пор, пока не придем хоть к какому-то пониманию Молли Даннедж и ее жизни.

Пока сержант закапывал могилу, Тилли держала над ним зонтик. Его синий плащ сбился складками, черные лодочки утонули в глине. Дождь стекал по ногам, насквозь вымочив чулки.

Спустя несколько часов Бьюла Харриден, тайком прокравшаяся на холм, услышала, как они распевают. Скрючившись у задней стены, она увидела в окно Тилли, которая склонилась на плечо сержанта Горацио Фаррата, одетого в женское платье. Стол на кухне был завален пустыми бутылками, одеждой и старыми фотоальбомами. Посередине лежала раскрытая Библия с исколотыми и порванными страницами – не найдя в книге ответов на свои вопросы, они ее уничтожили. Запрокинув головы, скорбящие раскачивались и пели: «Ты заставил любить тебя, но я не хоте-е-ла…»

– Нет, нет, только не эту, ведь все так и было! – запротестовала Тилли.

– «Он мне строил глазки, рассказывал сказки…» – затянул другую песню сержант.

– О нет, и не эту!

– «С кем ты ночку провела, там, на…»

– Нет.

– Ладно, Тил, тогда как насчет этой: «Когда я состарюсь и уйдут мечты…»

– Да, да, эта ей бы понравилась. Раз, два, три, поехали!

Тилли и сержант Фаррат вновь обнялись и запели: «Когда я состарюсь и уйдут мечты, в моем сердце будешь жить один лишь ты…»

– Черт, да Молли плевалась бы от этой песни. Все они на один лад, просто порнография какая-то!

– Неудивительно, что она попала в беду.

– Вот именно. Именно! – решительно подтвердила Тилли. Она сняла с головы чехол для чайника и подбросила его к потолку.

– Ты о чем?

– Всему виной сладенькие популярные песни и распутные мужики.

– Да, это понятно.

Сержант уселся за стол, разлил шампанское по бокалам, они чокнулись и выпили.

– Споем еще раз «Лессинг Лох-Ломонд»?

– Нет уж, хватит песен. Они только развращают.

Тилли нетвердым шагом направилась в гостиную и вернулась на кухню с радиолой в руках. Бьюла отскочила от окошка, распласталась на траве. Тилли вышла на веранду и швырнула радиолу во мрак ночи. Раздался звук падения, тяжелый и глухой. Тилли забежала в дом и вновь появилась на веранде со стопкой пластинок. Она стояла в треугольнике желтого света, падавшего с кухни, и одну за одной метала пластинки в сырую ветреную тьму.

Пролетающая радиола углом задела Бьюлу Харриден, отчего у последней оказался разбит лоб, сломан нос и приключилось небольшое сотрясение мозга. Бьюла на ощупь доковыляла до дома – благо она знала в городе каждую тропинку – и улеглась в постель. Рана на лбу начала кровить, посреди лица, вокруг мясистого пузыря, в который превратился нос, расцвел огромный черно-зеленый синяк. Он закрыл собой всю физиономию Бьюлы, от самой линии волос над жидкими бровями до бульдожьего подбородка.

Утром в понедельник сержант Фаррат принял тонизирующую ванну и стал ожидать Бьюлу, но та вопреки обыкновению не явилась. Во вторник, прождав до половины десятого, он сам отправился к ней домой. На стук хозяйка не отзывалась. Сержант Фаррат вошел в закопченную кухню Бьюлы и тут же вылетел обратно, закашлявшись. Метнулся к машине, достал из бардачка пузырек с маслом эвкалипта и смочил им носовой платок. Взявшись за дверную ручку, сержант закрыл нос платком и со второй попытки вошел в дом. Бьюла лежала в кровати, ее голова была обмотана задеревенелым, черным от грязи кухонным полотенцем. Там, где должен был быть нос, грязная тряпка вздымалась и со свистом опадала.

– Бьюла? – в ужасе выдохнул сержант Фаррат.

Она издала нечленораздельный звук, похожий на бульканье жидкости, которую пьют через соломинку, и слегка приподняла руки. Сержант потянул за край полотенца и отскочил назад. Тряпка упала на пол. Глаза Бьюлы превратились в багровые щелки, посреди лица зияла темная, вся в струпьях, дыра. На месте верхних клыков торчали два обломанных коричневых пенька.

Сержант Фаррат усадил ее в машину и отвез к врачу в Уинерп. Их проводили в приемную. Бьюла смутно различала беловатую фигуру, маячившую перед ней.

– Гм, – сказала фигура.

– Я споткнулась и упала, – прошамкала Бьюла сквозь распухшие миндалины. На ее губах пузырилась розовая пена.

– Споткнулись? – Доктор посмотрел на сержанта и характерным жестом показал, что пациентка, по его мнению, крепко выпивала.

– Было темно, – донеслось из глубин гниющей плоти.

– Вероятно, вы перенесли внутреннюю травму зрительных органов. Повреждена сосудистая оболочка глаз, – произнес доктор и вручил Бьюле направление к специалисту в Мельбурне. – Носовая кость воткнулась в слезную и расщепила ее. Это, в свою очередь, привело к разрыву слезных протоков, повреждению клиновидной кости, зрительных каналов и, самое печальное, сетчатки обоих глаз. К сожалению, время упущено, сейчас уже ничем нельзя помочь…

Свет для Бьюлы Харриден в буквальном смысле померк.

Сержант Фаррат надел на нее черные очки, повязал вокруг шеи шарф, дал белую тросточку и посадил на поезд до Мельбурна, прикрепив к спине табличку: «Бьюла Харриден, Дангатар, полицейский участок, для телефонного соединения набрать 9 (междугородный звонок)». После этого он отправился к Тилли.

Сержант Фаррат вышел из машины. Расшитый золотом зеленый костюм матадора из шелковой парчи мерцал в оранжевых отблесках заката. Тилли подогнала его по фигуре при помощи вставок из золотистого шелка, к которым он пришил зеленые кисточки. Тилли и сержант Фаррат стояли в глубине сада по пояс в цветах, травах и кустарниках. Воздух после недавних дождей был чистым и свежим.

– Кажется, Молли потушила пожар на свалке, – пошутил сержант.

– Да, – согласилась Тилли.

– Слышала насчет бедной Бьюлы?

– Нет.

– Ее положили в больницу. – Сержант смущенно потер руки.

– Что с ней стряслось?

– Видишь ли… – начал он и рассказал всю историю. – …видимо, это было крайне неудачное падение. Выглядела она так, будто ей в голову врезался летающий холодильник.

– Когда это произошло?

– В ночь после похорон Молли.

Тилли подняла глаза к небу и улыбнулась.

Вечером Нэнси, как всегда, пришла за мистером Олменаком. Он был в задней комнатке. Старик застыл на негнущихся ногах, уткнувшись головой в шкаф, где находились аптекарские весы, и упираясь сутулыми плечами в карниз полки. Нэнси аккуратно развернула мистера Олменака, подвела к двери, проверила, нет ли на дороге машин, и легонько толкнула в спину.

Он засеменил через дорогу, а Нэнси тем временем выключила свет, навесила замок на холодильник и заперла парадную дверь. Набирая скорость, мистер Олменак катился к своей супруге, которая дремала на солнышке. Он протопотал мимо нее и продолжил движение через сквозной коридор, ведущий от передней двери к черному ходу. Нэнси оглянулась на миссис Олменак, покрутила головой по сторонам, нахмурилась. Приложила руки к окошку и всмотрелась в темноту аптекарской лавки. Еще раз посмотрела на дремлющую в кресле старуху и вдруг рванула через улицу. Миссис Олменак почувствовала легкий ветерок и открыла глаза. «Матерь Божья, Пресвятая Дева!» – донеслось до нее.

Сержант Фаррат прошел по следам мистера Персиваля Олменака к реке. У воды следы обрывались. Он постоял на берегу, печально глядя на мутную гладь. Вокруг звенели москиты. Сержант снял синюю форменную фуражку, прижал к груди и отрешенно положил на бревно; медленно разделся, аккуратно сложил одежду. Когда на нем остались только красные атласные трусы, он вошел в почти неподвижную реку. На середине его седая голова скрылась под водой, а на поверхности забурлили мелкие пузыри, затем показалась голова мистера Олменака. Сержант вынес утопленника из воды, держа вертикально, точно негнущийся вопросительный знак. Скользкие зеленые водоросли облепили скрюченную шею старика, в мочки ушей вцепились речные раки, к губам присосались пиявки.

Тилли стояла у глинистой насыпи на могиле матери и размышляла над обстоятельствами несчастных случаев, которые произошли с Бьюлой и мистером Олменаком. «Все, как ты говорила, – тихо произнесла она. – Иногда только кажется, что все несправедливо».

Крики какаду она услышала еще на склоне холма. Птица загнала основательниц Дангатарского общественного клуба к стене веранды и теперь сердито раскачивалась, издавая громкие скрипучие звуки и нагоняя на непрошеных гостей страх своим вздыбленным хохолком и распростертыми крыльями. Дамы, одетые в наряды от Тилли, были явно напуганы.

Она подошла к веранде и сказала попугаю «тс-с-с».

Розовый какаду искоса посмотрел на нее и закрыл клюв. Его хохолок опустился. Птица вперевалочку подошла по земле к воротам, взлетела на столб, затем обернулась и напоследок еще раз коротко шикнула на чужих.

– У тебя такой красивый сад, Тилли, – начала Труди. – Ты столько труда в него вложила и при этом по-прежнему чудесно шьешь!

Гостьи любезно улыбались.

– Да-да, тут все прямо благоухает!

– Некоторые растения очень необычные!

Тилли сорвала травинку и принялась ее жевать.

Кашлянув, Труди перешла к делу:

– Мы устраиваем айстедвод и…

– Мы ставим «Макбета», – выпалила Элсбет, – шекспировского «Макбета». Это такая пьеса. Драмкружки Итеки и Уинерпа ставят «Трамвай “Желание”» и «Пинафор»…

– Так, легкие комедии, – пренебрежительно бросила Мюриэль.

– …а мы взялись за «Макбета» и решили, что костюмы для пьесы должна пошить ты.

Тилли спокойно смотрела на улыбающихся дам.

– «Макбет»? В самом деле?

– Да, – подтвердила Труди.

Элсбет продемонстрировала книги, которые принесла с собой: «Полное собрание сочинений У. Шекспира» и «История костюма».

– У нас есть кое-какие мысли по поводу костюмов…

– Показывай, – потребовала Тилли.

Элсбет суетливо приблизилась к ней и открыла закладку на странице, где были изображены мужчины в скучных тогах, подпоясанных веревками, блузах с широкими рукавами и фестончатыми воротниками, и женщины в тугих корсетах.

– Мне больше нравятся те, что на следующей странице, – сказала Труди.

Тилли перевернула страницу. Мужчины тут были одеты в широкие юбки с многослойными подъюбниками; рукава рубашек утопали в оборках и рюшах, кружева свисали до самого пола. На ногах у них были чулки, панталоны ниже колена с многочисленными оборками либо короткие колоколообразные штаны и цветные туфли на высоких каблуках, украшенные крупными розетками из лент. Непомерно большие шляпы изобиловали перьями и султанами. На дамах были трехъярусные юбки с турнюрами, муфты и верхние платья-манто с пышными жабо или кружевными отворотами. На головах у них красовались вычурные фонтанжи, больше похожие на многоэтажные архитектурные сооружения.

– Но это же барокко, семнадцатый век, – заметила Тилли.

– Именно, – кивнула Элсбет.

– Мы ведь ставим Шекспира, – напирала Труди.

– Надеюсь, ты слыхала о нем? – недоверчиво спросила Мюриэль.

– Может, и не слыхала, – пришла на выручку Тилли Мона. – Лично я узнала о нем только на прошлой неделе.

Тилли изогнула бровь и процитировала:

Основательницы общественного клуба озадаченно переглянулись.

Тилли еще больше наморщила лоб.

– Акт четвертый, сцена первая – ведьмы у котла, разве не так?

На лицах у всех четырех по-прежнему отражалась растерянность.

– Вообще-то мы еще не читали пьесу, – сказала Мюриэль.

– Правда же, я попала в точку с костюмами? – хвастливо произнесла Труди.

Тилли в упор посмотрела на нее:

– Да уж, смотреться будут потрясающе.

Труди радостно закивала спутницам. Элсбет шагнула к Тилли.

– Сможешь такое пошить? – резко спросила она.

– Смогу, только…

– Когда начнешь? – перебила Элсбет.

Тилли задумалась, изучая рисунки. Дамы из оргкомитета переглянулись. Наконец Тилли подняла глаза и с улыбкой сказала:

– Я буду счастлива принять участие в вашей театральной постановке в роли костюмера… при условии, что вы мне заплатите. – Она захлопнула книгу и прижала ее к груди. – Вы задолжали мне еще с прошлого года.

– Мы обсудим этот вопрос на следующем заседании, – неохотно сказала Мюриэль, исполнявшая обязанности казначея.

– Решено, – подытожила Элсбет. Вытерев ладони о юбку, она развернулась и зашагала вниз по склону.

– Я приступлю к работе только после того, как вы рассчитаетесь по старым долгам и уплатите мне вперед за костюмы. В противном случае я предложу свои услуги Уинерпу и Итеке. Они всегда платят вовремя.

Элсбет и Труди посмотрели на Мюриэль. Та выдержала их взгляд.

– Он ни за что не даст нам в долг, – пожала она плечами.

– Мама! – Труди подошла к казначею клуба и почти ткнула пальцем ей в лицо. – Ты должна попросить папу.

Элвин вновь отказался продлить кредит дочери и ее семье, занося на счет обитателей усадьбы «На семи ветрах» только продукты. У Бомонтов не было даже мыла.

Мюриэль скрестила руки на груди.

– Между прочим, Элвину тоже не платят, причем некоторые – и по десять лет. Мы не можем вечно кормить всех и каждого задарма, – надменно заявила она, гневно сверкнув глазами.

Обе миссис Бомонт злобно покосились друг на друга.

– Что ж, – сказала Элсбет, – Уильяму придется еще годик подождать с покупкой нового трактора.

– Он может сыграть Макбета, – вступилась за мужа Труди.

– Конечно! – в один голос промолвили дамы из оргкомитета и дружно направились к калитке.

Глядя, как они ковыляют вниз по склону, Тилли улыбнулась.

Тилли встала рано, оделась для работы в саду и пошла в атаку на густые заросли бархатцев. Нарезав большую охапку цветов, она принесла их в дом. Часть поставила в вазу, а с остальных срезала головки и листья, оставив голые толстые стебли, которые потом порубила на кусочки и бросила в кастрюлю с кипятком. Кухня наполнилась паром, запахом древесины и сладковатым дымным ароматом. Когда отвар из бархатцев остыл, Тилли разлила его по бутылкам. Вечером она собрала сумку и отправилась к зданию Совета.

 

28

Двумя днями позже Эван Петтимен проснулся в крайне скверном расположении духа. Проверил, как там его коматозница жена, и снова лег в постель. Он попытался вызвать в воображении непристойные образы Уны, но на него навалилось какое-то неприятное оцепенение – руки, ноги и прочие органы словно потеряли чувствительность. Эван встал и посмотрел на свой член, повисший, точно мокрая тряпочка. «Я просто нервничаю», – сказал он себе и начал собираться.

В девять утра он закинул кожаный чемодан на заднее сиденье и сел за руль «вулсли». Занавески на всех соседских окнах задернулись. Эван Петтимен поехал в Мельбурн, мечтая об Уне.

Сердце Тилли громко стучало, но она постаралась взять себя в руки. Когда Мэриголд открыла дверь, Тилли протянула ей букет бархатцев.

Рука Мэриголд взлетела к шее, прикрывая сыпь.

– Чего тебе нужно?

– Я принесла цветы, – сказала Тилли и переступила порог дома Петтименов.

Мэриголд чихнула.

– Какие необычные, – сказала она.

– Tagetes patula, бархатцы мелкоцветные, – просветила ее Тилли. – Отпугивают белокрылку с томатов, хороши против картофельной и стеблевой нематоды. В корнях содержится вещество, которое блокирует сигнал к вылуплению личинок нематод, глушит его полностью.

Мэригол посмотрела на ноги Тилли.

– В моем доме снимают уличную обувь.

Тилли села на диван в гостиной. Мэриголд внимательно рассмотрела ее: симпатичная девушка, чуть бледная – цветом лица в Эвана, а вот густые волосы и полные губы достались ей от Чокнутой Молли.

– Сожалею по поводу смерти матери, – сказала Мэриголд.

– Нет, не сожалеете, – спокойно возразила Тилли.

Мэриголд вытаращила глаза, вены на ее шее раздулись, словно ящерки, приготовившиеся к нападению.

– Эван прислал венок!

– Это самое меньшее, что он мог сделать. Не поставите букет в вазу?

Мэриголд схватила цветы и умчалась на кухню, держа их как можно дальше от себя. Бархатцы роняли на пол пыльцу.

Тилли взяла со столика фотографию Стюарта и стала ее рассматривать. Мэриголд, вернувшись с кухни, села напротив.

– Что тебе нужно? – повторила она вопрос.

– Ничего, просто пришла в гости.

– Я плохо помню… Кажется, ты уехала после того, как у твоей матери начались проблемы со здоровьем?

– Хронология не совсем верная.

– Где ты выучилась портновскому ремеслу? – Мэриголд нервно крутила пуговицу домашнего платья.

– В разных местах.

Цепкий взгляд Мэриголд скользнул по лицу Тилли.

– Например?

– Перед возвращением в Дангатар я была в Париже, до этого – в Испании, а еще раньше – в Мельбурне. Работала на швейной фабрике. Когда я училась в мельбурнской школе, ходила на курсы кройки и шитья. Школа была не самая хорошая, мой благодетель…

– А благодетель – твой отец? – Мэриголд отчаянно крутила пуговицу на воротнике, жилы на висках пульсировали.

– Ему все вернется, – сказала Тилли.

– Я отложила приличную сумму на обучение Стюарта, – Мэриголд отвернулась к окну, – но эти деньги пропали. – Пуговица осталась у нее в руке.

– Хотя ученикам платят мало, – продолжала Тилли, – мне удавалось совмещать путешествия и дальнейшую учебу, поэтому…

– Как бы там ни было, наряды, которые ты нам шила, всегда всем нравились. Ты – прекрасная портниха, не то что Уна… – Мэриголд охнула и прикрыла рот ладонью. – Не передавай Элсбет моих слов, ладно?

– Ни за что, – уверила Тилли. – Хотите, я сошью вам новое платье к айстедводу?

– Да, – оживилась Мэриголд. – Что-то совсем, совсем особенное, не такое, как у остальных. Меня выбрали королевой бала – ты, наверное, в курсе. Чашечку чая? – Мэриголд унеслась в кухню и вскоре вернулась с чайным подносом. – Послушай… – начала она, усаживаясь на диван, – я знаю, ты не хотела, чтобы погиб тот мальчик… – Мэриголд сделала глоток чая. У Тилли все сжалось внутри. – …Тедди Максуини, однако мне понятны чувства Мэй. Видишь ли, мой сын тоже погиб. Упал с дерева и сломал шею.

Мэриголд показала Тилли все свои фотоальбомы. На снимках были запечатлены Эван и маленький Стюарт, Мэриголд с родителями, дом в прежнем виде, еще без палисадника, а на одной из школьных фотографий Стюарта Тилли даже нашла себя.

Мэриголд спросила:

– Как получилось, что твоя мать переехала в Дангатар?

Тилли долго смотрела ей в глаза.

– Хотите послушать эту историю?

– Да.

– Ладно. – Тилли глубоко вздохнула и начала: – Молли была единственным ребенком в семье. Она долго не выходила замуж, особенно по тем временам. Наивной девушке легко вскружил голову обаятельный и честолюбивый мужчина. В жизни он ничего особенного не добился, но на каждом углу рассказывал о своих успехах. Родители девушки, добрые христиане, чистосердечные и простые люди, верили ему и разрешали дочери встречаться с ним. Очаровательный ухажер проявил большую настойчивость. Вскоре девушка обнаружила, что разобьет сердце отца и матери и навлечет на семью позор, если в самое ближайшее время не выйдет замуж…

– Мне известна эта история! – резко перебила Мэриголд.

– Знаю, – вздохнула Тилли.

Эван лежал на спине, укрывшись до подбородка. Простыни вокруг его колен бугрились и пучились. Уна Плезанс, красная и потная, вылезла из-под них, тяжело дыша, и упала на плечо Эвану. Чуть погодя она приподняла простыню, поглядела на мягкий, сморщенный «червячок» Эвана, печально завернутый набок, и хихикнула. Эван заплакал.

Домой он приехал рано, разделся на задней веранде и направился в ванную. Его жена сидела у радиоприемника и спокойно вязала.

– Здравствуй, Эван, – негромко сказала она. – Как прошла поездка в Мельбурн?

– Хуже, чем я рассчитывал, – рассеянно ответил он.

Эван сидел на унитазе, зажав в руке смятый кусок туалетной бумаги, как вдруг дверь распахнулась. Мэриголд встала на пороге и оперлась на косяк, продолжая работать спицами.

– Мне плохо, – пожаловался Эван. – Я, наверное, чем-то болен.

– Мне тоже было плохо. Из-за тебя, Эван, мне постоянно было плохо, но Тилли Даннедж меня вылечила.

– Что?

Мэриголд вздохнула:

– Ты все время мне изменял, да?

– Она сумасшедшая, мы можем упечь ее в…

– Она не сумасшедшая, Эван, она твоя дочь. – Мэриголд недобро улыбнулась и проговорила издевательским голоском: – Бедному Эвану нехорошо, и я знаю почему. Тилли умница!

Эван встал и закрыл дверь, однако Мэриголд вновь распахнула ее ногой.

– Яд в электрическом чайнике у тебя в кабинете. Больше ты не будешь по ночам делать со мной то, что привык делать все эти годы, ясно?

Усмехнувшись, Мэриголд ушла. Эван приплелся на кухню, где его жена разглядывала темную каплю мушиного дерьма на подоконнике – единственное пятнышко на безупречно чистой поверхности.

– Ты хоть знаешь, что твоя новая подружка убила Стюарта?

– То есть Тилли, твоя дочь, убила твоего сына? – Мэриголд обернулась к Эвану. – Твоего наглого, бессовестного сына? Этот грубый, невоспитанный, вонючий мешок жира толкал меня локтями, подглядывал за мной в ду́ше и унижал маленьких девочек. Если бы не он, мне не пришлось бы выходить за тебя замуж и жить с тобой! – Ее передернуло от отвращения.

– Давай, Мэриголд, падай без чувств или изобрази приступ головной боли. Ты окончательно сошла с ума!

– Ты украл все мои деньги!

– Наркозависимая невротичка! Доктора знают про твою больную психику!

– Да-да, меня нужно принудительно госпитализировать, – безмятежно проговорила Мэриголд. – Бьюла говорит, в больнице хорошо.

Она со вздохом опустилась на колени. Эван озадаченно посмотрел на нее. В воздухе мелькнуло серебристое лезвие, и острый разделочный нож прошелся по пяточным сухожилиям обеих ног Эвана. Они лопнули с громким щелчком, как будто бы захлопнулась крышка деревянной шкатулки. Эван рухнул на линолеум, ревя, точно подстреленный слон. Разорванные ахиллесовы сухожилия подтянулись вверх, словно улитки в своих домиках, и уютно устроились в суставных капсулах под голенями.

– Мэриголд, ты совершаешь ошибку, – простонал Эван.

Жена посмотрела на мужа, дергавшегося в луже крови на натертом до блеска линолеуме.

– Я много лет находилась под страшным давлением, – спокойно проговорила она. – Это всем известно, как известно и о твоей интрижке с Уной Плезанс. Люди меня поймут. Впрочем, это совершенно не важно.

Мэриголд встала над Эваном, широко расставив ноги, вытерла нож о передник, затем бросила его в ящик стола.

– Прошу тебя, помоги! Я же умру от потери крови!

– Наконец-то ты сдохнешь, – сказала она и вырвала из стены телефонный аппарат.

– Мэриголд! – закричал Эван.

Она закрыла за собой дверь, оставив Эвана корчиться от боли на полу. Порванные сухожилия лохматились из-под кожи распухших голеней, а дверная ручка находилась вне досягаемости.

– Мэриголд, прости, мне очень жаль… – провыл он.

– А уж мне-то как жаль, – проговорила Мэриголд.

В спальне она села на кровать, перелила весь пузырек снотворного в кувшин, добавила туда хереса, перемешала, закрыла глаза и выпила.

 

29

«Фараоны!» – проверещал попугай. Дробные шаги застучали по веранде Тилли. Задняя дверь распахнулась, и перед Тилли возникла огромная, размером со стог сена, шуршащая охапка ярких разноцветных платьев, боа из перьев, шляп, шалей, шарфов, хлопка, шифона, шелка, бело-синего гинема, зеленой с золотом парчи – все содержимое тайного гардероба сержанта Фаррата. Из-под этой груды одежды и тканей торчали его темно-синие брюки и начищенные ботинки.

– Приезжает окружной инспектор, будет жить у меня, – выдохнул сержант и побежал в комнату.

Свалив кучу на диван, он вновь вылетел во двор и принес из машины свои фотоальбомы, картины, проигрыватель и коллекцию пластинок. Все это он сложил на столе.

– А то еще подумает, что я извращенец, – пояснил сержант и задержался у стола, заметив материю, которой прежде не видел. – Шелк или подесуа? – поинтересовался он, щупая ткань.

– Зачем приезжает инспектор? – спросила Тилли.

– Сперва погиб Тедди, потом Молли, потом произошли несчастные случаи с Бьюлой и мистером Олменаком… Но в основном его заинтересовал мой отчет по инциденту в семье Петтимен. Поступок Мэриголд ужасен, однако Эван… Боже, чего мы только не нашли в его доме! Наркотики, непристойные картинки, даже порнографические фильмы. Ко всему прочему, он оказался растратчиком.

Сержант снова убежал к машине.

– Я бы хотела встретиться с инспектором, – сказала Тилли.

– Зачем? – удивился сержант.

– Просто посмотреть… хорошо ли он одевается, – пожала плечами она.

– Смеешься? Он носит коричневые костюмы, прости господи, из обивочной шерсти.

Она заснула в полуразломанном кресле. Тилли снился ее пухлый розовощекий малыш, который сосал грудь, и Молли, еще молодая, веселая, с волосами цвета пшеницы, – Молли спускалась по холму, встречая дочь после школы. Тилли опять сидела вместе с Тедди на крыше элеватора – на крыше мира. В лунном свете она видела его лицо, озорную мальчишескую улыбку. Он протянул к ней руки и промолвил: «Тогда она берет добычу страстно, Но жадности не может утолить…»

А потом вдруг ее румяный мальчик посинел, затих и оказался завернут во фланелевую пеленку. Мертвая Молли, окоченелая, с перекошенным от боли лицом, посмотрела на нее из намокшего гроба, а Тедди, тоже мертвец, задыхаясь и цепляясь за воздух скрюченными руками, начал вылезать из-под горы сорго. Эван Петтимен и Персиваль Олменак грозили Тилли пальцами, а за их спинами толпились жители Дангатара, которые пробрались на холм под покровом темноты, вооружившись факелами и дрекольем. Однако стоило Тилли выйти на веранду и просто улыбнуться, как все они развернулись и побежали прочь.

По участку прокатился звук выпускаемых из кишечника газов, затем громкий зевок. Окружной инспектор еще лежал на нарах – ему постелили в камере. Это был мужчина средних лет, неряшливый и крайне невоспитанный. В обеденный перерыв сержант Фаррат садился поближе к радиоприемнику и увеличивал громкость, чтобы во время еды его не стошнило, потому что окружной инспектор гонял во рту вставную челюсть при помощи языка, выдувая остатки пищи. Вместо салфетки он утирался рукавом и не вытаскивал из раковины заглушку после бритья, мочился мимо унитаза, постоянно забывал закрывать краны и выключать свет. Когда сержант Фаррат спросил, не нужно ли инспектору постирать что-нибудь из одежды («Я как раз затеял стирку»), тот понюхал свою подмышку и сказал: нет.

Окружной инспектор – «Зовите меня Фрэнком» – оказался чрезвычайно разговорчив.

– Да уж, мне довелось побывать под пулями. В меня трижды стреляли. Пришлось уйти от жены. Конечно, я разбил ей сердце, но так было надо: постоянные скандалы ни к чему. Это позволило мне раскрыть целую уйму запутанных преступлений – заметь, в одиночку! В свое время я поймал банду беглых преступников, они получили сполна. Такая опасная у меня работа, что даже на женщин времени не остается. Несправедливо, правда? Понимаешь меня, Горацио?

– Да-да, – отозвался сержант. – Теперь понятно, почему вас перевели в нашу глушь. – Сержант Фаррат мечтал о своих прежних вечерах с радиосериалами, книгами, пластинками, шитьем и скучал даже по девятичасовому объезду территории в тишине и покое.

– Что у нас сегодня на ужин, Гори?

– Мы едем в гости. Будем есть рубец, – сказал сержант и отложил карандаш.

– Обожаю рубец в соусе из петрушки! – Инспектор пошел в ванную комнату. – Мне тут нравится! – крикнул он и принялся насвистывать.

Гости приехали рано. Увидев Тилли, ожидавшую их на пороге в изящной позе, инспектор снял шляпу и отвесил поклон. В этот вечер она надела облегающее платье фасона «рыбий хвост» из шерстяной фланели с вырезом чуть не до талии. Сержант разлил по бокалам шампанское, Тилли завела беседу.

– Мы слышали, инспектор, вы – известный борец с преступностью?

Окружной инспектор покраснел от удовольствия.

– Что есть, то есть.

– Вы ведь еще и хороший детектив?

– Потому-то меня сюда и прислали.

– Расследовать дело Петтименов?

Инспектор не мог отвести взгляд от дерзкого декольте Тилли. Указательным пальцем она приподняла его подбородок, заставила посмотреть в глаза.

– Вы изучали криминалистику?

– Нет, то есть пока нет.

– Инспектор больше занят сбором фактов и составлением отчетов, верно? – Сержант Фаррат передал коллеге бокал с шампанским.

– Угу, – ответил инспектор и одним глотком осушил искрящийся напиток. – На ужин у нас рубец?

– Ножки индейки, фаршированные любистоком, виноградными листьями и артишоками под соусом равигот! – объявила Тилли и поставила на стол блюдо с птицей.

Физиономия инспектора разочарованно вытянулась. Он бросил вопросительный взгляд на сержанта Фаррата, уселся во главе стола, придвинул стул и закатал рукава.

Тилли положила ему на тарелку мясо, нарезанное сержантом, и инспектор приступил к трапезе. Сержант Фаррат налил вино, втянул ноздрями аромат. Они с Тилли сдвинули бокалы.

– Вы очень шумно едите, инспектор, – сделала замечание Тилли.

– Очень уж она вкусная, эта ваша фаршированная… – Его взгляд упал на розового какаду, который чистил перышки на карнизе для штор.

– Индейка, – подсказал сержант.

– Вы мешаете нам есть. Будьте добры, не чавкайте, – строго произнесла Тилли.

– Да, мэм.

Они прикончили все спиртное (инспектор принес с собой пиво), после чего Тилли предложила мужчинам сигареты. Сержант прикурил и глубоко затянулся.

– Хм, необычный запах, – сказал инспектор, понюхав сигарету. – Перуанские?

– Почти угадали. Британский Гондурас.

– А-а, – одобрительно протянул инспектор.

Тилли поднесла ему горящую спичку, включила громкую музыку, и начались танцы. Все трое кружились и скакали вокруг кухонного стола под убыстряющуюся мелодию «Свадебной самбы» в исполнении Микки Каца. Потом они залезли на стол и протанцевали под все остальные композиции с пластинки «Музыка для свадеб и бар-мицвы». Спрыгнув со стола, троица начала исполнять на цементном полу перед камином фламенко, барабанить деревянными ложками по блюдцам, выделывать па румбы, самбы и удалой шотландской пляски хайленд-флинг. В конце концов они с хохотом повалились на стулья, отдуваясь и держась за бока.

– Мне пора, – внезапно сказал инспектор и направился к двери. На его лысой голове красовалась лохматая насадка на швабру. Сержант Фаррат, пожав плечами, двинулся следом. Из-под эполет его короткой красной куртки торчали салфетки.

Тилли тоже поднялась, поставила руки на бедра и недоуменно выгнула бровь.

– Куда это вы?

– Двадцать один ноль-ноль. Я должен произвести объезд территории, – вздохнул сержант Фаррат и, закатив глаза, кивнул в сторону инспектора.

Фрэнк стоял посреди сада, покачиваясь на нетвердых ногах. Он по колено залез в заросли болиголова. Белые цветки роняли на его штаны капельки дурно пахнущей жидкости.

– Хотите с нами? – пригласил инспектор.

– Вас не должны видеть со мной, – сказала Тилли. – Я – городская убийца.

Инспектор засмеялся, помахал рукой и рухнул в полицейскую машину. Сержант Фаррат посигналил на прощание, автомобиль пополз вниз по склону. Тилли медленно побрела в дом. Посмотрела на попугая и сказала сама себе: «Я могу начать хоть сегодня, тут нечего бояться». Окинула взглядом свои запасы, смутно белевшие в полумраке: ситец, сукно-«бокс», атлас, шелк, шерсть викуньи, полубархат, корсажная лента, кружевная тесьма, бумажные цветы, пластмассовый жемчуг, золоченый картон, – все, что нужно для костюмов эпохи барокко.

Она пошла в спальню Молли, где хранилась пикейная ткань в сине-белую полоску, матово-бежевая некрашеная шерсть, поплин, легкий нинон, фильдеперс, швейцарская кисея, шелк, кружево, атлас-дюшес для балов, свадеб и крестин, потом вернулась в гостиную. Застыла в задумчивости, глядя на портновские ленты, булавки, пуговицы, манекены по углам. Тайный гардероб сержанта Фаррата был заперт в шкаф справа от входной двери. Тилли наступила на ножницы – они валялись на полу, где она раскраивала ткань. Выкройки барочных платьев были приколоты к занавескам, под ногами лежала разложенная папка-гармошка с обмерами актрис, занятых в пьесе.

Тилли сменила вечернее платье на рабочий комбинезон, вооружилась молотком и коротким ломиком. Сорвала с окон занавески, накрыла ими ткани и швейную машинку, затем встала перед стеной, разделявшей кухню и гостиную, поплевала на ладони, размахнулась молотком и ударила. Тилли била до тех пор, покуда в стене не образовалась большая дыра, после чего взяла ломик и отодрала часть досок. Она продолжала это занятие некоторое время, и в конце концов между кухней и гостиной остались лишь старые сосновые балки, покрытые мелкой темной пылью. Таким же образом она сломала двери и стены, отделявшие от гостиной обе спальни, выкрутила шурупы на дверных ручках и сняла их. Переложила обломки досок, утыканные ржавыми гвоздями, в кресло-каталку Молли и отвезла на свалку. Туда же отправилась ее старая кровать. Вернувшись в переделанный дом, Тилли соединила две двери при помощи гвоздей и прибила их к кухонному столу. На рассвете она подошла к своему новому раскройному столу, стоявшему посреди огромной студии, и улыбнулась.

Чтобы избавиться от грязи и налипшей паутины, Тилли решила принять ванну. Отмокая в горячей воде, она напевала себе под нос и зажимала большим пальцем ноги отверстие в кране, пока вода не вырвалась из-под пальца и не ударила ей в лицо острой тонкой струей.

 

30

Дангатарцы собрались в зале Городского совета на прослушивание и отбор актеров к пьесе «Макбет» в постановке Общественного клуба. Ирма Олменак приехала на коляске и остановилась в дальнем конце прохода рядом с Тилли. Нэнси толкнула в бок Рут и хмыкнула, участники прослушивания тоже стали оглядываться. Наряд Ирмы – ярко-красное платье и белые туфли на высоком каблуке, плохо умещавшиеся на подножке кресла, – никак нельзя было считать траурным.

Большинство конкурсантов читали стихи или исполняли песни, окружной инспектор вполне сносно изобразил шаффл. Главный режиссер и продюсер удалились за кулисы, чтобы обсудить актерский состав и принять решение, после чего объявили о своем выборе.

Первой слово взяла Труди.

– Я – главный режиссер, поэтому все должны меня слушаться.

– А я – продюсер, – вмешалась Элсбет, – поэтому отвечаю за постановку в целом, в том числе и за режиссуру.

Труди резко повернулась к свекрови:

– Строго говоря, Элсбет…

– Труди, будь добра, зачитай состав исполнителей.

– Итак, как уже было сказано, я – главный режиссер и одновременно леди Макбет. Роль Макбета, генерала и будущего короля, исполнит…

Уильям напрягся.

– …Лесли Манкан.

Зал одобрительно загудел, раздались жидкие аплодисменты. Лесли мечтал играть в пьесе и на прослушивании выложился по полной. Мона чмокнула его в щеку, он смущенно захлопал ресницами и порозовел. Уильям буравил глазами пол.

Труди откашлялась и продолжила:

– Уильям может сыграть Дункана.

Сержант Фаррат, Фред Бандл, Большой Бобби, окружной инспектор, Скотти и Редж, качая головами, принялись ехидно подталкивать друг друга, а когда Труди объявила, что роли Малькольма и Дональбэйна будут исполнять Бобби Пикетт и Скотти Пуллит, они закатили глаза и скрестили на груди руки.

– …Септимус Кресант будет играть Сиварда, а сержант Фаррат исполнит роль Банко. Правда, Банко по сюжету вроде как случайно убивают. В остальное время вы все – лорды, дворяне, офицеры, солдаты, убийцы, слуги и гонцы. Перл, ты – леди Макдуф. Ведьмами будут Фейт, Нэнси и окружной инспектор.

Выбранные актеры зашаркали ногами и начали перешептываться.

– Я тоже хотела играть Ведьму, – послышался слабый голосок.

– Мона, повторяю, ты – призрак и служанка.

– Но у меня нет ни одной реплики…

– Мона, в пьесе всего три Ведьмы.

Нэнси шагнула вперед.

– Я сыграю леди Макдуф лучше Перл.

– Я – мужчина, почему мне досталась роль Ведьмы? – захныкал инспектор.

Элсбет вскочила с места:

– Прекратите перебранку, если не хотите, чтобы вас выгнали!

Она гневно посмотрела на труппу. Инспектор щелкнул каблуками и коротко, по-военному кивнул. Элсбет метнула гневный взгляд на Труди.

– Уйми свою труппу!

Труди втянула щеки и сказала:

– Миссис Олменак, вы назначаетесь костюмершей.

Ирма посмотрела на свои распухшие суставы, негнущиеся пальцы.

– Завтра приготовлю отвар, – шепнула ей Тилли. – Двойной крепости.

После первых репетиций дело продвигалось туго.

– Так, – вздохнула режиссер. – Входят Банко и Макбет.

– «Как странен день…»

– «До Фореса далеко ли?..»

– Стоп, стоп! Сержант, все это, конечно, очень хорошо…

– Я – Банко.

– Да, Банко. Килт замечательный, но шотландский акцент тут не нужен и волынки тоже.

Хэмиш отвечал за реквизит и декорации.

– Мистер О’Брайен, зачем вы мастерите балкон? – осведомилась у него Труди.

– Для любовной сцены.

– Сцена под балконом – из «Ромео и Джульетты»!

– Ну да, верно.

– А мы ставим «Макбета».

Хэмиш растерянно заморгал.

– Эта пьеса про честолюбивую жену генерала, которая подговаривает своего слабохарактерного мужа убить короля. Действие происходит в Шотландии.

Привычный румянец схлынул со щек Хэмиша.

– Шотландская пьеса? – прошипел он.

– Вы должны изготовить ходячий лес и призрака, – объяснила Труди.

– Меня обманули! Септимус, чтоб его! – взревел Хэмиш.

Бросив инструменты на пол, он выбежал из зала.

Для Тилли февраль миновал быстро. Каждый день она вставала на заре и все утро шила костюмы, устраивала примерки, а потом вносила необходимые изменения. Работая, она напевала себе под нос. По вечерам иногда спускалась в город – посмотреть, как проходят репетиции.

Дангатарцы, занятые в пьесе, выглядели усталыми и замученными. Драматическое искусство явно не доставляло им удовольствия. Труди сидела в первом ряду.

– Сцена третья, еще раз, – проскрипела она. У нее сел голос.

Септимус, Большой Бобби, сержант Фаррат, Реджинальд, Перл и Фред, нервно оглядываясь, заняли свои места на сцене.

– Входит первая ведьма. Не слышу ведьму! – шепотом крикнула режиссерша.

– Я ничего не говорила.

– Почему?

– Потому что забыла следующую реплику! – Фейт залилась слезами. Остальные актеры подбежали к ней и принялись утешать.

Режиссер отшвырнула сценарий.

– Замечательно! Перерыв пять минут, черт возьми! Надо же дать всем выплакаться. Есть еще желающие пореветь?

– Нет…

– Ты зачем опять поднял руку? – хрипло спросила она Бобби Пикетта, стоявшего на сцене.

– Можно задать вопрос?

– Нет, нельзя!

– Почему это нельзя? – Элсбет поднялась на сцену и встала рядом с Бобби.

– Потому что я так сказала!

– Ты не слишком сознательный режиссер, Гертруда, – ледяным тоном проговорила Элсбет.

Уильям поплелся на задний ряд, сел с Моной и уронил голову в руки.

– Справитесь лучше? – огрызнулась Труди.

– Конечно. Любой справится лучше тебя.

Элсбет и Труди пронзили друг друга уничтожающими взглядами.

– Вы уволены! – прошипела Труди.

– Нельзя уволить продюсера, дура!

Труди вплотную подошла к Элсбет, склонилась над ее ухом и громко зашептала:

– Вы постоянно указываете, чего мне нельзя! А я могу делать все, что захочу. Убирайтесь отсюда!

– И не подумаю.

– Вон! – Труди указала на дверь.

– Уйду я, уйдут и деньги на пьесу.

Уильям с надеждой поднял голову.

– Кто заплатит за аренду зала? – продолжала Элсбет. – За транспорт, не говоря уже о декорациях? Кроме того, нам не отдадут костюмы солдат, пока мы не рассчитаемся с долгом.

– В… вздор, – выдохнула Труди, сжав виски.

Фейт опять заревела. Одна половина актеров воздела к небу руки, другая – сердито побросала сценарии. Уильям поднялся на сцену.

– Мама, ты все портишь!

– Я? – выпучила глаза Элсбет. – Нет уж, не я!

Тилли, наблюдавшая за происходящим из темного угла, улыбнулась.

Перл шагнула вперед.

– Да, да, вы. Постоянно влезаете в постановку.

– Да как ты смеешь! Ты всего лишь…

– Она знает, кем вы ее считаете! – рявкнул Фред и встал за спиной Перл.

– Да, – подтвердила Перл, нацелив на Элсбет указательный палец с красным ногтем, – и знаю, кем считал вас ваш муж.

– И между прочим, Элсбет, я прекрасно могу расплатиться за костюмы солдат. В сейфе на почте до сих пор лежат деньги за страховку жилья! – торжествующе заявила Рут.

Все изумленно вытаращились на нее.

– Ты разве не отправила их в страховую компанию? – спросила Нэнси.

Рут помотала головой.

– Видите? – крикнула Труди. – Мы прекрасно обойдемся без вас. Можете идти и покупать Уильяму его дурацкий трактор!

– Выходит, наши дома не застрахованы? – возмутился Фред.

Рут испуганно отошла в глубь сцены, а Нэнси, уперев руки в бока, метнула гневный взгляд на актеров.

– А что, у нас недавно было землетрясение? Или, может, пожары и наводнения не случаются только потому, что мы платим страховые взносы? Надеюсь, вы так не думаете?

– И то верно, – согласилась Труди.

Актеры смущенно потупились.

– Без костюмов нам не выиграть первый приз, – робко сказала Фейт.

– Как и без декораций. – Труди тоже уперла кулаки в бедра.

Члены труппы переглянулись, затем медленно собрались вокруг главного режиссера.

Элсбет топнула ногой и завизжала:

– Кучка идиотов! Тупицы, бездарности, недоумки и лавочники! Грубые, неотесанные пеньки! – Стуча каблуками, она направилась к выходу, но у двери обернулась и напоследок выплюнула: – Меня от вас тошнит! Видеть никого больше не желаю!

Элсбет так сильно хлопнула дверью, что в окнах задребезжали стекла, а с абажуров посыпалась пыль.

– Ладно, – сказала Труди, – начнем сначала.

– Я так и не задал свой вопрос, – заметил Бобби.

Труди скрипнула зубами.

– Задавай.

– Когда ты произносишь «Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю я!», где этот человек?

– Какой?

– Ну, этот, по прозвищу Пятно.

Наступил март. Стало жарко, горячие северные ветра швырялись пылью в развешанное на веревках белье и оставляли на карнизах тонкий слой коричневого песка. Уильяму Бомонту – Дункану, королю Шотландии – первая примерка была назначена на 11.30. Он поднялся на веранду Тилли в 11.23. Она проводила его в дом.

– Раздевайся.

– Хорошо.

Уильям долго возился с пуговицами. Тилли подала ему сорочку из ситца.

– Это и есть моя рубашка? – разочарованно спросил он.

– Это макет. Всегда так делают: добиваются идеальной посадки на макете, чтобы избавить заказчика от лишних примерок.

– Значит, она будет желтая, с кружевами, как мы договаривались?

– Да, да, все, как ты хотел.

Пройму пришлось поднять (руки оказались тонковаты), однако с линией воротника Тилли не ошиблась. Она заново сколола булавками плечевые швы, подогнала полноту рукавов, потом сняла рубашку-макет с Уильяма и вернулась к своему большому раскройному столу.

Уильям остался стоять на кухне в одной майке с разведенными в стороны руками. Тилли, зажав во рту булавки, склонилась над желтой материей и принялась колдовать при помощи мелка и иголки с ниткой. Когда она подняла глаза, Уильям сделал вид, что смотрит на светильник, и покачался взад-вперед, но потом вновь перевел взгляд на портниху и ее длинные, тонкие пальцы, которыми она пришивала кружево к воротнику. Закончив, Тилли помогла Уильяму надеть рубашку, походила вокруг него, нанося метки мелком. Ее прикосновения приятно щекотали ребра и позвоночник, отчего у Уильяма по коже побежали легкие мурашки.

– Уже выучил текст? – вежливо поинтересовалась Тилли.

– О да. Мне помогает Труди.

– Она относится к постановке очень серьезно.

– Очень, – кивнул Уильям и сдул челку со лба. – Пьеса невероятно сложная.

– Как считаете, у вас есть шанс на победу в конкурсе?

– Конечно, – уверенно произнес Уильям. – У нас все получится. – Он посмотрел на меховую оторочку кафтана, которым занялась Тилли. – Костюмы просто отличные.

– Не спорю, – улыбнулась Тилли.

Она кое-что переделала, и Уильям примерил кафтан. С довольным видом разглядывая свое отражение в зеркале, он спросил:

– Мы успеваем с костюмами?

– Все идет по плану, – ответила Тилли.

Уильям восхищенно огладил плотный узорчатый атлас, провел рукой по меху.

– Можешь снимать, – сказала Тилли.

Он покраснел.

Ночью Уильяму не спалось, поэтому он вышел на веранду, зажег трубку и устремил взор на залитую лунным светом крокетную лужайку, четкие белые линии теннисного корта, заново отстроенные конюшни и старый разломанный трактор – несколько крупных железяк под эвкалиптом.

За три недели до премьеры, после прогона первого и второго актов, Труди спросила:

– Мисс Димм, сколько у нас сегодня ушло времени?

– Четыре часа и двенадцать минут.

– Боже.

Режиссер закрыла глаза и с силой дернула себя за волосы. Труппа потихоньку начала расходиться – кто в кулисы, кто в гримерную, с нетерпением глядя на дверь.

– Так, актеры, вернитесь на сцену. Повторим все еще раз.

Потеть пришлось и в субботу, и в воскресенье, и всю следующую неделю. Наконец назначили просмотр костюмов. Тилли заметила, что Труди изрядно похудела, сгрызла все ногти, а из-за того, что она постоянно дергала себя за волосы, на голове появились проплешины. Труди постоянно бормотала текст пьесы, а по ночам во сне выкрикивала непристойные ругательства.

Сейчас она стояла перед труппой в замусоленном платье и непарных туфлях. Тилли сидела чуть позади с портновским сантиметром на шее и безмятежным выражением лица.

– Поехали, – скомандовала Труди. – Леди Макдуф!

Перл выплыла на сцену в пышном платье из атласа с огромным турнюром. Она напудрила и нарумянила лицо, на голове высился фонтанж с каскадом из кудрей, украшенных лентами. Красивое лицо обрамлял широченный стоячий воротник на проволоке, верхний конец которого упирался в фонтанж. На конце каждой складки гофрированного воротника блестела бусинка. Рукава в форме тыквы тоже были чрезвычайно пышными. Глубокое квадратное декольте спускалось до середины бюста, так что аппетитные груди соблазнительно выпирали из туго затянутого корсета. Мужчины с вожделением воззрились на Перл, ведьмы искривили губы в ухмылке.

– Костюм слишком тяжелый, – простонала Перл.

– Я так и задумывала, это мода семнадцатого века. Правда же, костюмер? – Труди обратилась за поддержкой к Тилли.

– Правда. Точно такие наряды в конце семнадцатого века надевали придворные аристократы, – подтвердила она.

– Мне трудно дышать, – пожаловалась Перл.

– Сидит великолепно, – прокомментировала Труди.

Мужчины закивали.

– Следующий – Дункан!

Уильям вышел из-за кулис. Густо напудренное, нарумяненное лицо с карминно-красными губами обрамляли огненно-рыжие кудри, на обеих щеках чернело по мушке. Голову венчала массивная золотая корона, инкрустированная изумрудами, напоминая Тадж-Махал. Вокруг шеи был повязан огромный кружевной бант, закрывавший грудь до пояса. Поверх кружевной рубашки на Уильяме был желтый атласный кафтан длиной до колена, отороченный мехом. Манжеты рукавов с глубокими заложенными складками свисали вровень с подолом кафтана. На ногах, обтянутых белыми шелковыми чулками, красовались ботфорты, широкие голенища которых были завернуты до икр. Уильям встал в элегантную позу и широко улыбнулся жене, однако она лишь спросила:

– А корона не свалится?

– Прикреплена к парику, – ответила Тилли.

– Теперь давай посмотрим, что удалось сделать с Макбетом.

Лесли выбежал на сцену в высокой конусообразной шляпе с закругленным кончиком, украшенной целым ворохом перьев. Шея и мочки ушей утопали в кружевном гофрированном воротнике. Полы широкой белой шелковой блузы спускались до колен и терлись об искусственные цветы, которыми были отделаны круглые штаны-ренгравы с многочисленными кружевными оборочками. На Лесли был бархатный алый жилет, алые чулки в тон и туфли на высоком каблуке с такими огромными бантами, что цвет туфель не поддавался определению.

– Идеально, – оценила Труди.

Труди обошла свою труппу, разглядывая актеров в костюмах эпохи барокко, собравшихся играть в шекспировской пьесе о честолюбии и убийстве, действие которой происходит в жестоком шестнадцатом веке. Они толпились на маленькой сцене, словно статисты из голливудского фильма, выстроившиеся в очередь в студийную закусочную, – вереница цветистых кафтанов с разрезами и пышных платьев, юбок с фижмами, огромных бантов, ремней через плечо и круглых шлемов с приклепанными полями, шляп с перьями и прическами, едва не задевавшими стропила. Белые, точно перепачканные мукой лица, на которых выделялись ярко-красные рты, казались портретами в обрамлении белоснежных круглых или высоких остроконечных воротников.

– Идеально, – повторила Труди.

Тилли с улыбкой кивнула.

 

31

У Тилли сильно затекли плечи и спина, руки ломило от боли. Кончики пальцев покраснели и распухли, в глазах щипало, под ними набухли мешки, растекшиеся почти до безупречных скул, однако она все же была счастлива, то есть почти счастлива. Пальцы вспотели и стали скользкими, поэтому она сделала себе поблажку: обшивая галуном красные мундиры солдат и отделывая кружевом дутые штаны из джерси-жаккарда, использовала гольбейновский стежок, хотя по правилам требовался обметочный. Закрепив нитку, Тилли собралась перекусить ее зубами, и в ее ушах зазвучал голос мадам Вионне: «Милочка, вы едите при помощи ножниц?»

Сержант Фаррат в красках описывал репетиции.

– Лесли-то хорош! Постоянно надувается от важности, всюду встревает, подсказывает реплики. Мисс Димм ужасно на него злится, ведь обязанности суфлера возложены на нее. Инспектор переигрывает, зато Мона очень хороша, она заполняет паузы, когда на сцене нет героев. У многих болит горло, заложен нос, мы мучаемся сенной лихорадкой, Элсбет не появляется на репетициях, а Труди все уже просто ненавидят. Из меня и то вышел бы режиссер лучше, чем из нее. По крайней мере, я хоть бывал в театре.

Тилли и сержант Фаррат привезли на репетицию охапку дутых штанов и бархатных кафтанов с отделкой из страусиных перьев. Жаркий северный ветер на улице завывал в проводах. Труппа выглядела испуганной и притихшей. Режиссер согнала актеров в глубь сцены за загородку из треснувших деревянных стульев и смотрела на участников пьесы остекленелыми глазами, под которыми залегли темные круги. Пуговицы на вязаной кофте Труди были застегнуты неправильно.

– Еще раз, – скомандовала она драматическим шепотом.

Леди Макдуф, которая держала на руках куклу, завернутую в тряпки, посмотрела на своего «сына». Фред Бандл набрал в грудь побольше воздуха…

Сын: И всех, которые клянутся и лгут, надо вешать?

Леди Макдуф: Всех.

Сын: А кто же должен их вешать?

Леди Макдуф: Честные люди.

Сын: Так глупы же лгуны: их столько, что они могли бы перевязать и перевешать всех честных людей.

– Нет! Нет! Вы безнадежны! – в неистовстве закричала Труди.

– Он все правильно сказал, – вмешалась мисс Димм. – На этот раз нигде не ошибся.

– Ошибся!

– Нет, не ошибся, – хором произнесли актеры.

Труди медленно подошла к краю сцены и устремила на труппу безумный, демонический взгляд.

– Вы смеете мне перечить? – Голос подскочил на октаву вверх. – Да чтоб у вас всех приключилась дизентерия, чтоб вы подхватили оспу и покрылись сочащимися язвами и сдохли от обезвоживания! Чтоб у мужиков члены почернели и отвалились, а женщины сгнили изнутри и начали источать смрад, как рыбацкие лодки в жару! Чтоб…

Уильям подошел к жене и с размаха ударил ее по лицу так, что та завертелась волчком. По занавесу пронесся вихрь. Глядя в лицо Труди – потное, в пятнах, – он тихо произнес:

– Я случайно узнал, что доктор сейчас находится в отеле. Если ты сегодня издашь еще хоть один звук, мы привяжем тебя леской к стулу, приведем его и все как один поклянемся на Библии, что ты сошла с ума. – Он повернулся к труппе: – Поклянемся?

Актеры закивали.

– Да. – Мона подошла к невестке. – Ты не способна воспитывать дочь; Уильям получит право опеки над бедным младенцем, а тебя отправят в дурдом. – Мона передала ребенка Уильяму.

Труппа снова согласно закивала. Фелисити-Джой на руках отца сперва принялась жевать кончик его кружевного воротника, а потом протянула пухлую ручку и нежно засунула средний пальчик ему в ноздрю.

– Думаю, надо устроить выходной, – заявила Мона.

– Верно, – сказал Уильям, – идемте в бар. Перенесем генеральную репетицию на завтра.

Усталые актеры, переговариваясь и смеясь, двинулись по главной улице, погруженной в темноту. Перья на шляпах покачивались в такт шагам, кружевные манжеты болтались, свисая до колен.

Труди повернулась к Тилли, которая спокойно сидела у прохода, и невидяще уставилась на нее. Тилли недоуменно изогнула бровь, пожала плечами и последовала за остальными.

Поздно ночью актеры разбрелись по домам и улеглись в постели. Изнемогая от тревоги, сомнений и нервного напряжения, они смотрели во мрак, мысленно повторяли текст, представляли себя на сцене и молились – хоть бы зрители не заметили, что каждый из них играет по три роли. Все они до утра не сомкнули глаз.

 

32

День айстедвода выдался неожиданно жарким и ветреным. У Ирмы Олменак так сильно ломило кости, что во время утреннего чая из чертова когтя пришлось съесть еще один кекс Тилли.

Сержант Фаррат особенно долго принимал ванну с лавандовым маслом и корнем валерианы. Перл приготовила завтрак для постояльцев отеля, доктора и Скотти, а потом занялась прической и маникюром. Фред полил из шланга дорожку, навел порядок в баре и погребе. Лоис, Нэнси и Бобби присоединились к сестрам Димм, и все вместе плотно позавтракали. Реджинальд заглянул к Фейт и угостился жареной печенью барашка с беконом, приготовленной Хэмишем. Септимус предпринял долгую пешую прогулку. Его поразила красота пыли, которую горячий ветер гонял по унылым желтым равнинам. После легкого завтрака из овсянки и грейпфрута Мона и Лесли приступили к дыхательной гимнастике и упражнениям на растяжку.

Уильям обнаружил, что Труди лежит под кучей одеял, свернувшись в клубочек, трясется от страха, невнятно бормоча, и грызет костяшки пальцев.

– Труди, – сказал он, – ты, как-никак, наш режиссер и леди Макбет. Будь добра, веди себя соответственно!

Он отправился в детскую. Его мать стояла у колыбельки, держа на руках Фелисити-Джой.

– Как она? – осведомилась Элсбет.

– Хуже, чем вчера, – вздохнул Уильям.

Мать и сын обменялись удрученными взглядами. Элсбет крепче прижала малышку к груди.

Тилли вскочила с кровати и сразу вышла во двор. Стоя по колено в душистых зарослях, она смотрела на пустынный город и вереницу машин, которая ползла в сторону Уинерпа.

Бобби опаздывал – мотор не хотел заводиться. Автобус с ревом пронесся по главной улице и едва успел затормозить перед Городским советом, как главный режиссер и она же леди Макбет собственной персоной вылетела из парадных дверей, точно холостой патрон из патронника. В лучах яркого солнца Труди шлепнулась на пятую точку посреди дорожки, дважды подскочила, а потом с энергией человека, одержимого бесами, вспрыгнула на ноги, точно цирковой акробат. Вскинув над головой кулаки, она подбежала обратно к дверям и принялась колотить и скрести их ногтями.

– Это моя пьеса! Без меня вы и двух слов не связали бы! Я должна быть на айстедводе, вы не можете бросить меня здесь! Я, я режиссер-постановщик!

Труппа забаррикадировалась изнутри при помощи стульев и ведра с песком, в котором когда-то стояла рождественская елка. Труди еще раз толкнула дверь, вновь безуспешно. Она обернулась и посмотрела на автобус. Бобби рванул рычаг – дверца закрылась, – потом вытащил из замка зажигания ключи и бросился на пол автобуса, распластавшись, как камбала. Труди стала пинать дверцу, но та не поддавалась, поэтому несостоявшаяся режиссерша взобралась на крышу и забарабанила кулаками по лобовому стеклу.

В окнах показались белые от пудры, испуганные лица Макдуфов и солдат. Уильям замахал рукой доктору, который наблюдал за сценой с балкона отеля. Допив виски и поставив пустой бокал на перила, доктор подхватил свой чемоданчик, спустился вниз и неторопливой походкой приблизился к буйнопомешанной, кидавшейся на автобус. Похлопав ее по плечу, он поинтересовался:

– Что случилось?

Труди яростно скрежетала зубами, на ее губах выступила пена.

– Они, они! Кучка жалких бездарностей! Дрянные актеришки собираются меня уволить! – Труди резко выбросила руку, показывая на Мону. – А эта хочет отобрать у меня роль! Вся в мамашу!

Она подбежала к запертым дверям и попыталась выбить их плечом. От удара ее отшвырнуло назад, но Труди вновь кинулась на двери всем телом.

– Мона Манкан не получит роль леди Макбет!

Я – леди Макбет!

Доктор поманил пальцем Бобби, который опасливо выглядывал из кабины. Тот замотал головой. Доктор повторил свой жест.

– Я помогу! – крикнула Нэнси.

– Автобус тоже мой! – заорала Труди.

Бобби метнулся к ней и сгреб, не давая вырваться. Труппа зааплодировала. Крепкими руками футболиста он удерживал запястья Труди.

– Я – леди Макбет! Я! – продолжала выкрикивать она.

Доктор взял большой шприц, постучал по нему пальцем, с недоброй усмешкой прицелился, вколол иглу в толстую ягодицу Труди и отступил назад. Она неуклюже повалилась на дорожку и осталась лежать там, как старая брошенная шаль.

– Скорпионами полна сия душа, – пробормотал доктор, глядя на Труди.

Больную перенесли в его машину.

Актеры, выстроившись цепочкой, погрузили декорации на крышу автобуса и надежно их привязали. Мона стояла у кабины с папкой-планшетом на сгибе локтя, обтянутого бархатом, и галочкой отмечала всех входящих в салон. Подол платья леди Макбет сбился в складки вокруг туфель, отделанных кружевом. Тут же находился и сам Макбет. Заняв места в душном салоне, актеры принялись обмахиваться кружевными платками. Лесли встал в проходе и дважды хлопнул в ладоши. Труппа умолкла.

– Прошу внимания. Моя жена, исполняющая обязанности режиссера и продюсера, хочет сказать что-то важное.

Мона откашлялась.

– Нет Банко, – сообщила она.

– Я сыграю Банко! – воскликнул Лесли и затряс в воздухе поднятой рукой. – Я, я, я!

– Заберем его на вокзале, – буркнул Бобби, поворачивая ключ в замке зажигания.

Мотор несколько раз чихнул и заглох. Воцарилась тишина.

– Так, – сказал Бобби, – все на выход.

Тилли смотрела вниз на унылые здания и медленную желто-бурую реку. Крыша элеватора блестела на солнце; над сухой, грязной дорогой, ведущей к стадиону, клубилась пыль, жаркий ветер гнул деревья. Тилли вошла в дом, остановилась перед напольным зеркалом, изучая свое отражение. Лучи, падавшие из дверного проема, будто подсветка на сцене, создавали вокруг нее сияющий ореол, на одежде белели следы от портновского мелка, в столбе света кружились мелкие пылинки. Скудно обставленное жилище было завалено клочками и лоскутками, оставшимися от модных нарядов различных эпох, начиная с шестнадцатого века и до современности. Покосившаяся хижина на холме была снизу доверху набита мешками с обрезками материалов, отовсюду торчали языки лент, лохматились ворсинки, свисали нитки. Ткани выглядывали из темных углов, из-под стульев, волны шерсти смешивались с волнами шелков. Куски бархата, плюша, ламе, хлопок, расшитый пайетками, клетчатые, полосатые, узорчатые и однотонные ткани были свалены в кучу с простыми майками, школьной формой, боа из перьев и свадебным кружевом. Рулоны материи всех цветов стояли под окнами, занимали место вокруг кресла. Выкройки и эскизы – изящные фасоны для дам, считавших себя стройными, – висели на пыльных шторах, прикрепленные с помощью булавок и прищепок. Пол был замусорен журнальными картинками, обрывками грубой оберточной бумаги с карандашными набросками костюмов, измятыми, потрепанными выкройками. Сантиметровые ленты свисали с гвоздей, вбитых в стены, вились по плечам голых манекенов. Из консервных жестянок торчали ножницы, тут же стояли старые коробки и склянки, доверху полные пуговицами и кнопками – точь-в-точь банки с глазированным драже на детском празднике. Застежки-«молнии» свешивались из коричневого бумажного мешка, змеились по полу до самого очага. Швейная машинка, готовая к работе, застыла на столе, у зияющего дверного проема одиноко притулился оверлок. Ситцевые макеты роскошных костюмов эпохи барокко занимали целый угол.

Вдоль косяков и балок вились электрические провода, на потолочных перекрытиях шеренгами выстроились катушки и бобины. Холодная плита, которой давно никто не пользовался, была завалена грязными чашками, тарелками и мисками.

Тилли приблизила лицо к зеркалу и пристально всмотрелась. На нее смотрело худое, изможденное лицо с крестьянским загаром и покрасневшими глазами. Тилли взяла в руки канистру, что стояла у нее под ногами. «Пусть доживает день свой, – Ночь безрассветная близка, – процитировала она и начала поливать все вокруг керосином.

В тишине полицейского участка Банко продумывал свою главную сцену, пытаясь кончиком языка достать до носа. Он тоже стоял в ореоле солнечного света, лучи которого падали на большую декоративную розу, украшавшую щегольские лакированные туфли в барочном стиле. Банко стиснул эфес меча, как бы собираясь вытащить его из ножен, и продекламировал:

Взмокшие от пота, измученные актеры в роскошных нарядах вытолкали безжизненное транспортное средство на середину дороги, поправили свои высокие прически и пышные шляпы, подобрали юбки и опять принялись толкать автобус, теперь уже сзади. Мотор затарахтел, автобус вздрогнул и поехал, выпуская клубы черного маслянистого дыма.

Услышав рев двигателя, сержант Фаррат глубоко вздохнул и снял с вешалки фетровую шляпу, отделанную страусовыми перьями.

– Пора! – окликнул он инспектора.

Окружной инспектор вышел из тюремной камеры, одетый в замызганную дерюгу. В руке он держал большую деревянную ложку.

– Как думаешь, Гори, взять это с собой? Для большей выразительности?

– Как хотите, – пожал плечами сержант.

Автобус, пыхтя, затормозил перед полицейским участком, где стояли Банко и третья ведьма.

– С добрым утром! – зычным голосом поздоровался Банко. Отвесив затейливый поклон, он нахлобучил шляпу на кучерявый парик цвета пшеницы. Никто не улыбнулся.

– Карбюратор барахлит? – поинтересовался инспектор, усаживаясь рядом с другими ведьмами.

– Видать, в солярку навоз попал. Ладно, как-нибудь доедем, – хмуро сказал Бобби.

– Вы тогда поезжайте, а я – следом на полицейской машине, – решил Банко, – уж с ней-то все в порядке.

– Теперь я – леди Макбет, – сообщила Мона. – Гертруда… э-э-э…

– Ясно, – произнес Банко и, сняв шляпу, приложил ее к груди.

– Скверная новость, – проговорил Уильям, отвернувшись к окну.

Автобус, громыхая, отъехал от тротуара. Банко еще некоторое время махал ему шляпой. За спиной сержанта Фаррата из трубы домика на холме показался синий дымок.

Тилли отвязала корову и шлепнула ее по костлявому боку. Животное рысцой двинулось вниз по склону, звякая колокольчиком и тряся выменем. Тилли в последний раз прошла по опустевшему городу.

По пути она спускала с цепи собак, открывала курятники, выпустила всех питомцев Бобби Пикетта, освободила овец, привязанных к старым железнодорожным вагонам, и всех пони, отправив их пастись на равнину.

Захватив сценарий, сержант Фаррат еще раз насладился своим отражением в зеркале, а затем пошел к машине. Ключи, обычно лежавшие на полу салона под рулем, куда-то исчезли. Сержант похлопал себя по бокам и сообразил, что одет не в форму. Над ржавой гофрированной крышей дома на холме уже поднимались серо-синие клубы дыма, прорываясь сквозь лиловый ковер цветущих побегов глицинии, что оплетали хижину.

Тилли Даннедж сидела на вокзальной платформе, на сундуке с надписью «Зингер», и смотрела, как ветер гонит по золотистому небу темный дым. В дорогу она надела узкие драпированные брюки из глянцевого синего матлассе, завязанные на талии алым шелковым шнурком. Блузка была простой и изящной: Тилли смастерила ее из полутора ярдов белой шерстяной вуали, выписанной из Испании. Она бросила взгляд на часы – минута в минуту! – и подмигнула розовому какаду в клетке рядом с чемоданом. Позади нее плотная серая дымка накрыла Дангатар.

До сержанта Фаррата донесся отдаленный шум поезда. Паровоз прибыл на станцию, постоял, дал гудок, а затем уехал. Сержант помахал шляпой, разгоняя дым. Озабоченно нахмурил брови, принюхался, резко развернулся и посмотрел вверх. Его бледное лицо побагровело.

– Мои платья! – вскрикнул он. – О господи, Тилли…

Сержант отбросил шляпу и принялся хлопать себя по щекам. Пожарная бригада в полном составе направлялась в этот момент в Уинерп, на айстедвод.

Сержант Фаррат побежал. Впервые за сорок лет он мчался вверх по холму, к горящему дому Тилли. На бегу сержант громко кричал, и жар обжигал ему горло. Добравшись до вершины, красный и взмокший, он остановился, шатаясь и тяжело дыша. Пот, катившийся градом, и потекший грим застилали глаза, но сержант видел, что языки огня не только подбираются к его лакированным туфлям, но и ползут, выжигая кусты и траву, вниз по склону, в город. Пламя вырывалось из окон и дверей покосившейся хижины, тонкие струйки дыма пробивались через щели гофрированной металлической крыши. Выглядело это очень красиво, совсем как сочетание шифона и тюля – в таком костюме, наверное, могла бы танцевать Марго Фонтейн… Сержант Фаррат рухнул на землю лицом вниз. Он упал там, где раньше буйно цвел мирт, между зарослями олеандра и грядкой ревеня. Может быть, в другой обуви он успел бы добежать до водопроводного крана, но и это ему бы не помогло, потому что Тилли перекрыла воду.

Автобус привез труппу «Макбета» к зданию Городского совета в Уинерпе. Актеры высыпали на дорожку и прислушались к бурным аплодисментам, доносившимся из зала. Участники постановки «Трамвай “Желание” в последний раз вышли на поклон, занавес опустился. Овации не прекращались.

Дангатарцы гурьбой вошли в фойе, однако публика, выстроившаяся в очередь в туалеты, не обратила на них внимания. Зрители с радостным возбуждением обсуждали Бланш и Стэнли. Проницательный инспектор, почувствовав нервное напряжение и низкий моральный дух коллег, твердо сказал:

– Мы – лучше всех, нас ждет победа.

– Еще неизвестно, черт побери, – огрызнулся Фред.

В течение томительного часа на сцене шел «Пинафор». Дангатарцы сидели в гримерной в окружении бокалов, чашек, ваз с цветами и прикрепленными к ним карточками, на которых было написано «Итека, поздравляем!» и «Удачи, Уинерп!». Публика хлопала в такт бравым песням моряков. Лесли начал было притопывать, но Мона тут же наступила ему на ногу. Грим потек, клей, на котором держались накладные ресницы, почти растаял, под мышками расползались пятна пота.

– Очень эффектно, – заметил Лесли. – Актеры эпохи Шекспира выглядели точно так же. У них не было стиральных машинок, и они вообще не мылись.

– Некоторые до сих пор считают, что мыться не надо, – сквозь зубы процедила Фейт, нацелив веер в сторону Лоис.

– А некоторые забыли, что такое – соблюдать брачные обеты, – парировала Нэнси.

– По крайней мере, я предпочитаю мужчин, а есть такие извращенки…

– Хватит! – рявкнула Мона.

– Стала тут главной, да, Мона? – ледяным тоном произнесла Перл.

– Ну, ну, тише, – попытался успокоить женщин Уильям.

«Пинафор» громовыми аплодисментами вызывали на бис одиннадцать раз. Когда зрительские восторги стихли, леди Макбет вывела свою труппу на сцену. Рабочий, разбиравший декорации, горланил: «Я – сов-ре-мен-ный ге-не-рал, я э-та-лон…»

Мона выразительно кашлянула, гневно сверкая глазами.

– Быстренько прогоним главные места, потом выполним физразминку, но сперва сделаем упражнения для голоса, – распорядилась она.

Актеры встали в кружок и несколько раз исполнили «Три слепых мышонка». По настоянию Лесли, в конце разминки все обнялись. После этого труппа удалилась за кулисы, чтобы сосредоточиться.

Занавес вот-вот должны были поднять, а Банко еще не приехал. Лесли хлопнул в ладоши.

– Минуточку внимания.

– У нас нет Банко, поэтому его роль будет играть Лесли, – объявила Мона.

– Он же не знает текста, – возразил Уильям.

– Я приклеила листок с текстом на колонну возле кулис, – сказала Мона. – Прочтет по бумажке.

– Но…

– Он справится, – уверила Мона. – Он актер.

Зрители – мужья и жены актрис и актеров, матери с детьми из Уинерпа, Итеки и Дангатара – занимали места на задних рядах рядом с табличкой «Выход». Судьи сидели в первом ряду за столом на ко́злах. Занавес поднялся.

Спустя примерно час действие дошло до пятой сцены первого акта. Мона извивалась на кровати под балдахином.

Она мастурбировала под юбками, ахала, стонала и билась в конвульсиях. Скучающая публика ерзала, скрипя стульями. Первый акт завершился, огни рампы погасли.

Выйдя на сцену всего через тринадцать секунд на второй акт, Банко и Флинс обнаружили, что зрителей в зале нет. Четверо судей, склонившись друг к другу, о чем-то переговаривались. Немолодая дородная дама в соломенной шляпке встала и объявила: «На этом все», после чего члены жюри тоже покинули зал, ни разу не оглянувшись. Актерам, вышедшим из-за кулис, осталось только проводить их взглядами. Судьи отправились в буфет на праздничный ужин и вручение наград.

 

33

По дороге домой почти не разговаривали. Все по очереди пили арбузный самогон из кубка, врученного труппе за лучшие костюмы, лениво развалясь на сиденьях душного автобуса.

– Сержант Фаррат будет доволен, – заметила Мона.

Нэнси обернулась к ней:

– Надо было ставить мюзикл. Кто вообще выбрал Шекспира?

– Других пьес в библиотеке не нашлось, – мрачно сказала Мюриэль.

– Все равно никто не умеет петь, – пожала плечами Рут.

– Никто не умеет играть! – не сдержалась Фейт.

Вечером автобус и автомобили горожан остановились перед зданием Совета, точнее, перед тем местом, где прежде был Совет. Актеры медленно вышли из автобуса и застыли, не веря своим глазам. Вокруг дымились черные развалины – город выгорел дотла. Там и сям торчали тлеющие деревья и телеграфные столбы. Встревоженные собаки не понимали, куда девались ворота, куры копались в земле между покореженными резервуарами для воды, обрушенные железные крыши не добавляли привлекательности закопченному пейзажу. Труппа стояла в едком дыму, закрывая лица носовыми платками и стараясь не вдыхать запах горелой резины, сожженного дерева, краски, машин и занавесок. Дангатар исчез с лица земли. Не осталось ничего, кроме трубы Тилли Даннедж. Мона показала пальцем на фигуру человека, который сидел подле трубы и махал рукой вверх-вниз.

Они всей толпой подошли к шоссе, дождались, пока проедут машины, а потом двинулись по засыпанной золой тропинке мимо скрипучего каркаса, оставшегося от универсама Праттов. Там еще лопались консервные банки и поблескивали тлеющие рулоны материи. Реджинальд пошел посмотреть, что стало с его пилой для мяса, но обнаружил лишь абстрактную скульптуру из расплавленного металла.

На вершине холма, по щиколотку в обгорелых балках, они остановились и устремили взгляды вниз, туда, где раньше стояли их дома, а теперь виднелись только горы серо-черных дымящихся углей и щебенки. Штанги ворот на стадионе жжеными спичками валялись на поле, а от ив, густо росших у изгиба реки, остались мертвые скелеты с голыми съежившимися ветками.

Сержант Фаррат, весь в саже, сидел на каменной плите под трубой, расставив ноги в лакированных туфлях, кожа на которых вздулась пузырями, и шлепал по земле черной горелой веткой.

– Что произошло? – спросил инспектор.

– Пожар. – Сержант Фаррат продолжал подметать землю веткой со свернувшимися сухими листьями.

– Моя школа… – всхлипнула мисс Димм.

Все начали плакать, сперва тихонько, потом громче и громче. Люди стонали и раскачивались, рвали на себе волосы, выли и ревели, широко разинув рты. Их искаженные лица налились краской, точно у перепуганных детей, потерявшихся в большом городе. Они лишились крова и теперь с болью в сердце смотрели на пепелище, похожее на отпечаток черной руки с ладонью и пальцами. На севере огонь дошел до самого кладбища и остановился у городской противопожарной полосы.

– Что ж, – вздохнула Лоис, – мы все делали страховые взносы и отдавали деньги Рут, так ведь?

Эти слова приободрили дангатарцев.

– Да, да, – закивали они, смахивая слезы и утирая носы рукавами.

Рут в ужасе посмотрела на остальных.

– Я же расплатилась этими деньгами за костюмы солдат, разве не помните?

Горожане ошеломленно уставились на Рут. Толпа молча застыла на обожженном холме. В горячем воздухе не было ни малейшего дуновения ветерка; струйки дыма, поднимавшиеся от земли, ползли вверх по чулкам, пробирались в складки пышных юбок. Обугленные доски хижины Тилли негромко потрескивали, рассыпая искры. Сержант Фаррат начал истерично хихикать.

– Что же мы теперь будем делать? – растерянно спросил Фред.

– Выпьем, – сказал Скотти и глотнул самогона. Инспектор тоже потянулся за бутылкой.

– Отсюда виден наш старый дом, – сказала Мона, лукаво улыбаясь брату.

Уильям расплылся в улыбке. Взоры дангатарцев переместились с сожженного города на усадьбу Бомонтов. Целая и невредимая, она стояла на возвышении вдалеке. Волнистая металлическая крыша поблескивала в лучах заходящего солнца.

– Старые добрые «Пердячие ветра», – растроганно проговорил Уильям.

– Идем повидаемся с мамой, – сказала Мона.

Все как один встрепенулись. Пестрая толпа в роскошных костюмах эпохи барокко молча зашагала к усадьбе «На семи ветрах».