У нас новое место стоянки – в лесу.

Мы помогаем Дороти распаковывать вещи. У нее есть холодильник, который включается в дырку на передней панели, продукты в нем не портятся, всегда свежие. Еще у нее есть специальный шкаф, над кроватью Мелоди и Силвер, в нем стоят пластмассовые контейнеры с едой. В деревянном ящике она хранит разные консервные ножи, ложки, вилки – все аккуратно разложено рядами. Большущий котел, в котором она греет воду, чтобы нас помыть, забит сложенными полотенцами и салфетками. Мне нравится, в каком порядке Дороти содержит вещи. «Всему свое место и все на своем месте», – любит повторять она.

– А ну-ка, ступайте в лес да принесите еще хворосту, чтобы развести костер, – командует она.

Мы втроем бежим в лес с розовой пластмассовой корзиной, которую она нам вручила. В лесу деревья растут очень часто, и сразу становится темно и тихо.

Дедушка сказал, что скоро состоится важное событие.

– Как ты думаешь, что это за событие? – спрашивает Силвер. Она подобрала ветку и бросает ее в корзину.

– Не знаю. Может, дадут конфет? – с надеждой высказывает предположение Мелоди.

– С дедушкой никогда не знаешь, чего ждать. Может, конфет, а может, и ничего, – предостерегаю их я, чтобы напрасно не надеялись.

Но что-то тут должно произойти, это точно, это я почувствовала сразу, как только мы приехали.

Мы продолжаем собирать ветки.

– Смотри, Кармел, какая огромная! – Мелоди поднимает толстую ветку. – Давай, отнеси ее. Мама тебя похвалит.

– Спасибо. – Я беру ветку. Какая все-таки Мелоди добрая. Ее зубы блестят в темноте.

– Хорошо все-таки, что у нас есть Кармел. Правда, Силвер?

Мелоди просовывает свою ладонь в мою и сжимает ее.

Силвер поднимает ветки за самый кончик, старается не запачкать руки.

– Еще бы… – Она бросает ветку в корзину и потирает ладони друг о друга, счищает грязь.

– А я очень рада, что есть вы, – шепчу я. Здесь, в лесу, кажется, что мы остались одни среди густых деревьев и можем спокойно говорить. – Я рада, что здесь есть дети.

– А я вот не понимаю. – Силвер упирает руки в боки. – Почему мы должны колесить по свету? Это нечестно. Я хочу, чтобы было много детей, и школа была, и учебники, и коробочка с завтраком, и все, как раньше.

– Как, вы не ходите в школу? Так не бывает, все дети должны ходить в школу.

– Бывает, еще как бывает. Мы вот не ходим. Да ну ее, эту школу, без нее даже лучше, зачем она нам нужна, эта школа, – говорит Силвер вдруг совсем противоположное тому, что говорила только что.

– А коробочка с завтраком и вообще? Как вы учитесь?

– Мама учит нас. И папа занимается с нами Библией. Он говорит, что больше ничего для жизни не требуется.

– А чему вас учит Дороти?

– Иногда математике. Мы должны уметь сосчитать доллары, которые она скопит для нас. Или там сколько миль до Мексики.

– Вот если бы здесь была библиотека, мы бы туда ходили! – вздыхаю я.

Я краем глаза посмотрела книги, которые стоят на полке, над кроватью Дороти и дедушки. Все они наподобие Библии.

– фу, – фыркает Силвер, как бы показывая, что книги – это чепуха.

– Зато теперь у нас есть подружка. Кармел стала нашей подругой, правда же? Как будто мы познакомились в школе, – смущаясь, говорит Мелоди.

У меня рождается мысль.

– А давайте сами себе устроим школу, – предлагаю я.

Им нравится эта идея, сразу видно. Они забывают про хворост и смотрят на меня.

– Как это? – спрашивает Силвер.

– Да хоть в фургоне. Будем проводить занятия. Можно найти какие-нибудь книги и делать по ним уроки. А на переменках есть сэндвичи из коробочки. И решать примеры, и все такое. И еще работать над художественными проектами.

Мы в школе работали над кое-чем таким – делали динозавра из папье-маше всем классом, каждый изготавливал какую-нибудь часть. Это было уже давно, и с тех пор динозавр пылился на книжном шкафу, но миссис Бакфест сказала, что в следующей четверти повесит его на веревочках под потолком. Наверное, я никогда не увижу, как он болтается у ребят над головами. Я делала чешуйки на его хвосте.

– Давайте! – говорит Мелоди. – А ты что думаешь, сестра?

– А кто будет учительницей? – неожиданно спрашивает Силвер.

Подумав, я отвечаю:

– Все по очереди. А если Дороти будет свободна, то, может, и она нас поучит чему-нибудь. Тому, что сама знает.

– У мамы есть картинки с черепами, – говорит Мелоди. – Но она их прячет.

– Как? С человеческими черепами? – У меня мурашки бегут по спине.

Мелоди кивает, глаза у нее расширяются.

– Ага. Похожи на человечьи. – Мелоди растопыривает пальцы и прикладывает их к лицу, ногтями вниз, изображая оскал.

– Зачем они ей?

– Не знаю, – отвечает она через растопыренные пальцы.

– Ну при чем тут черепа? Мы же говорим про школу, – напоминает Силвер.

Мы замолкаем ненадолго.

– Так ты правда хочешь школу? – спрашиваю я.

– Давайте завтра же и начнем, – отвечает Силвер. – Ну, хватит. Мы уже насобирали целую кучу.

Мы все вместе бежим к фургону.

– Умницы, девочки, умницы, – говорит Дороти, когда видит нашу корзину. Она присаживается на колени и начинает разбирать хворост.

Высокие деревья раскачиваются под ветром, неподалеку от нас течет широкая река, ее берег усыпан галькой. Я бреду по камням в своих жестких туфлях и смотрю на воду. В середине течения она закручивается черными воронками, и кажется, что там нет дна. У меня снова возникает это чувство – что должно произойти что-то, а коричневые листья кружатся передо мной и падают на туфли.

Дороти хозяйничает и командует:

– Дайте сковороду… нет, не эту, а вон ту, с длинной ручкой. Принесите дров для костра. Присмотрите за огнем, девочки. А теперь открой вон те банки с бобами, Силвер. Выложи в большую сковородку. У нас сегодня будет ковбойский ужин. Совсем не жгучий, слышишь, Кармел, – окликает она меня.

Я думаю – может, Дороти снова меня полюбила? Она широко улыбается, и я гоню подальше мысль про черепа, о которых рассказала Мелоди.

Каждому находится занятие. Моя работа – вынимать вилки и ложки и раскладывать на чистой скатерти, которая расстелена на земле.

В этот момент дедушка появляется из-за фургона и произносит слово «крещение».

У некоторых слов есть цвет. «Тропикана» – оранжевого цвета, конечно же.

«Крещение» – белое, белое, белое. Только не когда его произносит дедушка – тогда оно становится черным. Черным, как его Библия. Дедушка как будто подрос. Плечи стали широченными, огромные руки опущены вдоль тела.

Дедушка снимает ботинки и носки, стоит на гальке босыми ногами, они синие и костлявые. Он заставляет меня разуться и берет за руку.

– Дух святой в реке, Кармел! – кричит он. Дороти с девочками подходят ближе и становятся в ряд, смотрят на нас.

От холода я не могу произнести ни слова. Я дрожу, дедушка крепко сжимает мою руку, мы заходим в воду так глубоко, что моя юбка пузырем всплывает кверху. Дедушка читает что-то из Библии, которую держит в другой руке, и большая капля повисает на кончике его носа и дрожит, пока он произносит слова.

На усыпанном галькой берегу Дороти с девочками поют:

Их голоса разносятся над рекой, смешиваются с плеском воды.

Кровь агнца, вода реки – я чувствую их запах. Я даже чувствую их вкус.

Потом он убирает Библию в карман, его большая ладонь ложится на мое лицо, от нее тоже пахнет кровью агнца, и речная вода заливается мне в уши…

– И ее старое имя будет отринуто. Отныне наречена она будет во имя господа, и имя ей будет Мёрси…

Он закрывает мне глаза рукой, сильно толкает, и я падаю навзничь в воду.

Дух у реки, наверное, очень сильный. Течение подхватывает меня и несет прочь.

Я выныриваю, человечки вокруг похожи на раскрашенных кукол – дедушка протягивает руки, кричит: «Она ударилась головой». Мелоди на берегу тоже что-то кричит, продирается через заросли ежевики, расцарапывает лицо о колючки, разрывает платье.

Я снова погружаюсь под воду, долго-долго опускаюсь и вижу там, внизу, белое лицо и руку. Это мама, моя мамочка, мама. Это ее прекрасное лицо, и со дна реки доносится ее голос: «Кармел». И все.

Наступает чернота, как будто дедушкина Библия проглотила меня.

Дедушка давит мне на грудь, а галька впивается в спину.

– Мама. – Из моего рта выливается вода.

– Я достал тебя, дитя, – говорит дедушка, продолжая нажимать мне на грудь. – Я спас тебя. Я спас тебя.

– Не ты, а мама. – Я хочу оттолкнуть его, и он хватает меня за руки.

У Мелоди через все лицо идет глубокая царапина, из которой течет кровь. Дороти относит меня в фургон. Она раздевает меня, закутывает в одеяло, кладет в постель.

– Кармел чуть не умерла, – всхлипывает Мелоди.

Она стоит рядом в разорванном платье, через дырки видны на коже капельки крови от колючек. Я дотрагиваюсь пальцем до одной, и мой палец становится красным.

Дороти снимает с Мелоди платье, у нее все тело в царапинах и ссадинах.

– Ах, боже мой, дитя, – вздыхает Дороти.

Мелоди остается в одних желтых трусиках и начинает плакать еще громче.

– Чшш, чшш, – говорит Дороти.

Она идет к костру, наливает горячей воды в кувшин, потом возвращается в фургон, капает что-то в него из синего пузырька и протирает царапины тряпочкой.

– Все в порядке. Царапины неглубокие, – говорит она. Но все равно вода в кувшине сначала розовеет, потом краснеет.

– Стой спокойно, моя девочка. Я вытащу колючку. – Дороти берет какие-то щипцы и, нахмурив лоб, вынимает колючку. – И еще одну. И еще. Дитя мое, да ты просто как подушка для иголок.

Дороти вытаскивает колючку за колючкой, а я сворачиваюсь клубочком под одеялом, чтобы согреться.

Покончив с колючками, Дороти велит Мелоди в одних трусиках постоять на воздухе, чтобы остановилась кровь. Скоро кровь перестает течь.

– Все в порядке, ты быстро вылечилась, Мелоди, – говорит Дороти. Она надевает на дочку ночную рубашку и посылает к костру.

Потом поднимает с полу мое платье.

– Испорчено, – заключает она.

Я вижу, что в порванные кружева забились камушки, мелкие ракушки и ярко-зеленые водоросли.

Длинные волосы Дороти распущены. Улыбка куда-то подевалась с ее лица. Я вспоминаю мамино лицо, которое светилось добрым ясным светом, и ее голос, который назвал меня под водой моим настоящим именем. Я хочу умереть. Вернуться в эту реку и остаться там с мамой.

– Лучше бы дедушка меня не спасал, – говорю я. – Лучше бы я умерла.

– Глупости говоришь. Для кого это может быть лучше – умереть?

– Для меня.

– Ты глупая, злая и… – Она вытирает мне волосы полотенцем, трет просто зверски, так что смещается кожа на голове. Я молчу. Мне кажется, что вот она-то и спасает меня по-настоящему, этим своим трением возвращает к жизни.

Как только она прекращает, мне снова становится плохо.

– Я хочу обратно в реку. Я не хочу оставаться здесь.

Дороти смотрит мне в глаза:

– Ты привыкнешь.

Я замолкаю.

– Ты привыкнешь ко всему, даже к имени Мёрси. У меня тоже чужое имя. Я выбрала Дороти, это из кино. Они хотели дать мне имя из Священного Писания, но я сказала – ни за что, только Дороти.

– А какое у тебя настоящее имя?

Она не отвечает на мой вопрос, продолжает говорить:

– Человек может привыкнуть ко всему… к имени… ко всему. – Заметно, что она переводит взгляд внутрь себя и рассматривает что-то, видимое ей одной. – Я же привыкла. Когда мы приехали, у нас была только одежда, которая на нас, и… Боже, у нас там все такое яркое, цветное… как я скучаю.

Она перестает тереть мне голову, вид у нее такой же несчастный, как у меня.

– Почему же ты не вернешься домой?

– Потому что я спасаюсь от психа. И потом, я приехала сюда за лучшей долей, чтобы поймать свой шанс.

– Какой шанс?

– Ну, ты, например, такой шанс. От тебя требуется одно: быть хорошей девочкой, делать, что велят, и все будет распрекрасно, просто на пять с плюсом, у нас появится славный домик и, может, даже автомобиль – «Мерседес». Мёрси ездит на «Мерседесе» – что ты на это скажешь? По-моему, очень даже неплохо.

Я не понимаю, о чем она говорит.

– У меня есть имя. – Я говорю медленно, как можно спокойней, чтобы она не рассердилась и не ушла, потому что уж очень мне нравится, как она трет мою голову. – Меня зовут Кармел. Мама сказала, так называется место, которое считается райским. Это католическое имя, как у родителей. Папе оно нравится, потому что напоминает «карамель».

У Дороти такой вид, словно ей нет дела ни до моего имени, ни до его значения, лишь бы поскорее отделаться от меня. Она растирает полотенцем все мое тело, тоже изо всех сил, до боли, но я, по крайней мере, начинаю согреваться. Я даже не возражаю против того, что она откинула одеяло и я лежу голая перед ней, полотенце не в счет.

Потом я сижу у костра, закутанная в одеяло, мои зубы постукивают друг о друга, как будто пытаются что-то сказать. Я чувствую вкус реки во рту и даже в носу. На лбу у меня вырастает огромная шишка. Я трогаю ее – она торчит так, как будто ее приклеили. Они едят бобы ложками из пластмассовых мисок. Только Мелоди не ест – она сказала, что ей больно пошевелиться. На мне моя ночная рубашка, та, что с розовыми цветочками. И теплые носки, большой толстый свитер кого-то из двойняшек, и еще кофта Дороти, а поверх все этого – одеяло, и все равно я никак не могу согреться до конца, до самого нутра.

Дедушка утратил свою лучистую энергию. Снова посматривает искоса, уголком глаза. Дороти набирает поварешку бобов со сковороды, которая висит над костром, и кладет в пластмассовую миску.

– На вот, поешь бобов, Мёрси. Подкрепи свои силы.

Ну, кажется, я ведь ей объяснила…

– Кармел. Меня зовут Кармел, – говорю я.

– Я полагаю, Мёрси – прекрасное имя, вы согласны, девочки? – спрашивает дедушка.

– А можно нам тоже поменять имена, как маме и Мёрси? – интересуется Силвер.

– Нет! – почти кричит Дороти. – Ваши имена менять не будем!

– Мёрси – особенная, Силвер. Не всем девочкам требуется новое имя, – говорит дедушка.

Дороти опять начинает ненавидеть меня, это точно. Ее глаза становятся узкими, как щелки, и сверкают из-за костра.

– Так, значит, мы скоро сможем внести деньги в кондоминиум? – спрашивает Дороти.

И хотя я понятия не имею, что такое кондоминиум, она при этом склоняет голову в мою сторону и поглядывает на меня так, будто я имею к нему какое-то отношение.

Дедушка поднимает руки, успокаивая всех.

– Тихо, тихо. Разве не довольно того, что Мёрси пришла к нам, что она с нами теперь, и мы празднуем сейчас обретение ею нового имени?..

Ну все, с меня хватит. Я вскакиваю с места:

– У меня уже есть имя. Меня зовут Кармел. Вы хотите, чтобы я забыла его, но я не забуду, никогда.

Не могу же я им сказать, что встретилась с мамой на дне реки, и она назвала меня по имени, и отказаться от него – все равно что признать, будто мама никогда не жила на свете. Но они не поймут.

– Тихо, дорогая, – говорит дедушка. – Не следует так волноваться. Сядь, успокойся, поешь бобов. Немного еды пойдет тебе на пользу.

– Не хочу я ваших бобов! – кричу я. – Я хочу к маме! Хочу к маме! И двойняшек тоже не кормите бобами! А то они будут пукать всю ночь!

Мелоди прижимает ладошку ко рту и хихикает, когда я это произношу.

Убегу от них, думаю я. Убегу куда глаза глядят, спрячусь, и они меня никогда не найдут. Я получше заматываюсь в одеяло и делаю шаг за шагом в сторону леса. Носки становятся влажными. За спиной раздаются крики, но уже поздно. Одеяло падает на землю, я не подбираю его.

В лесу я сгибаюсь в три погибели, задыхаюсь, прячусь в зарослях папоротника. Сквозь листья видно, как они толпятся в отблесках костра, машут в сторону леса. Дедушка – отсюда он кажется ростом не больше куклы – идет в фургон за толстовкой, надевает ее.

Я зажмуриваюсь, стараюсь не шелохнуться и впиваюсь пальцами в мягкую землю. «Трак, трак, трак» – дедушка все ближе и ближе. Когда он проходит мимо меня, листья папоротника хлешут меня по лицу.

Мне слышно, как он еще долго бродит по лесу. Он принюхивается и фыркает, как волк на охоте, – я слышу, когда он приближается. Но даже волки сдаются. Он возвращается к костру и сидит, глядя на огонь. Иногда Дороти встает, уперев руки в боки, и смотрит в сторону леса, ее длинная юбка почти касается земли.

Совсем стемнело. Я вылезаю из убежища как можно тише и крадусь глубже в лес. Тут ничего не видно, из темноты доносятся разные звуки, бегают какие-то животные. Что мне теперь делать? Бродить по лесу, пока меня не съест настоящий волк? Заблудиться и умереть с голоду? У деревьев в темноте вид очень страшный. В них живут привидения, которым нравится безобразничать – они хватают меня за волосы, тычут в меня своими костлявыми пальцами. Я чувствую, как они высовывают между зубами свои невидимые языки и дразнят меня.

Я смотрю на нашу стоянку, туда, где четверо человек сидят вокруг костра, освещенные пламенем. Я долго-долго смотрю, как они разговаривают, кипятят воду в чайнике, поглядывают в сторону леса, помешивают угли в костре.

Я возвращаюсь к ним. А что мне еще остается делать?

Дороти лишает меня ужина и велит идти спать голодной. Дедушка говорит, что я должна как следует обдумать свое поведение, покаяться в грехе, который я совершила своим побегом. Но я не собираюсь каяться. Ночью Мелоди забирается ко мне под одеяло, мы обнимаемся.

– Не могла бы ты называть меня Кармел? Можно по секрету, когда никто не слышит, чтобы тебя не наказали, – шепчу я.

– Это очень важно?

– Очень.

– Тогда буду.

– Спасибо, что хотела спасти меня.

– Да ладно, чего там.