Несмотря на то что Анна говорила в родовой, сперва кажется, что это жестокая шутка: Руби, имя, которое она берегла как сокровище, пока внутри нее зрел ребенок, больше не подходило новорожденному.

Анна садится в больничной кровати, достает из колыбели, стоящей рядом, малышку, стаскивает с ее головы желтый вязаный чепчик и изучает, насколько родимое пятно велико.

– А что скажете про Маргарет? Такое славное имя.

К кровати Анны подходит медсестра – хорошая, та, которая никогда не ищет ни у кого на пальце кольцо. Она заметила, что Анна изучает пятно. Мысли матери начинаешь угадывать, если давно этим занимаешься, просто понаблюдав.

Анна улыбается медсестре.

– Может быть.

– Маргарет – это же еще и маргаритка, а она такая свеженькая и чистенькая, как маргаритка. И глазки такие красивые. Не как бывает… я не должна об этом говорить, но тут насмотришься всяких ужасов. – Медсестра прикусывает губу; она не хотела этого произносить и быстро продолжает, чтобы замять разговор: – Глаза, как раздавленные изюмины. Не как у вашей девочки. Мы об этом, конечно, никогда не говорим.

Анна вздыхает.

– Не знаю. Маргарет – красиво, но как-то старомодно.

– Вы еще кормите? – спрашивает медсестра, чтобы сменить тему.

Анна кивает.

– Да. Она, правда, не всегда уверенно берет грудь, думаю, это может быть из-за того, что по ночам ей дают бутылочку. Говорят, надо и из бутылочки, чтобы можно было кормить в детском отделении. Хотя я бы и ночью кормила.

– Матери нужно отдыхать, – автоматически выдает медсестра, не прекращая читать карту и вести пальцем по цифрам.

Анна не рассказывает медсестре, что иногда все равно встает. Надевает халат и тапочки и хромает в коридор, смотреть сквозь стекло детского отделения. Из-за огромного окна все внутри выглядит странно, словно в зоопарке. Ряды младенцев, человеческие особи, выставленные напоказ. Найти свою девочку Анна всегда может без труда, красное пятно ей в помощь, оно ярко выделяется среди общей белизны и стекла – белые стены, белая форма; прозрачные боксы; белые бутылочки с молоком. Когда видишь, как твоего ребенка кормит другая женщина, делается не по себе, словно смотришь кино. Из-за этого Анна чувствует себя оторванной от малышки, как будто ничего на самом деле и не происходит. Как будто можно надеть туфли и плащ и уйти одной, со своим новым плоским животом, и вернуться на работу, точно ничего и не было.

– Я передумала насчет усыновления, – говорит она.

Она всем это повторяет постоянно, просто на всякий случай.

Медсестра улыбается:

– Вот и хорошо. А теперь давайте снова приложим ее к груди.

Она задергивает занавески вокруг кровати и берет ребенка на руки, пока Анна расстегивает пуговицы. Медсестра опытная, она умеет взять ребенка под затылок и наклонить его голову вперед одним стремительным движением, так что малышка хватает сосок. Вскоре она уже сосет изо всех сил. Анна дала ей левую грудь, так что пятно скрылось внизу.

Анна смотрит на ребенка и перебирает в уме имена: Ванесса, Анджела, Кристина, Диана. Ни одно не подходит.

Нет, ее должны звать Руби. В этом имени есть что-то мощное и прочное. Алый огонь внутри камня.

Анна краешком глаза замечает какую-то суету у поста медсестры за окошком палаты. Она оборачивается, и ее сердце начинает шумно биться, когда она видит, что вызвало суету – Льюис пришел ее навестить. Три медсестры склоняют головы, в воздухе мелькают бледные пальцы, летая от лиц к белым форменным юбкам, чтобы расправить их. Словно король или император пожаловал с визитом. Анна ничего не может с собой поделать, увидев его, она слабеет.

Высокий и темный – в черном костюме, – он так выделяется на белом фоне. И почему-то именно он кажется ярким. В руках у него ирисы, обернутые бледно-зеленой папиросной бумагой. Одна из медсестер указывает в окно палаты, и он поворачивается, чтобы посмотреть.

Анна улыбается; это сильнее нее, и вот же, все как раньше.

Он приносит с собой внешний мир. Тот вплелся в ткань его костюма: воздух, в котором витает угроза дождя; автомобильные выхлопы; дровяной дым; свежий ветер. Эти запахи вытесняют привкус антисептика в больничном воздухе и смешиваются со слабым прохладным ароматом ирисов, напоминающим Анне о кладбище. Она кладет цветы на прикроватный столик, а Льюис склоняется над колыбелью. У Анны сжимается сердце, ему же никто не сказал про пятно…

Он поднимает ребенка, легко, точно это для него привычное дело, целует сперва в одну щеку, потом в другую, а потом медленно кладет малышку обратно. Над краем колыбельки появляется крошечный кулачок, словно Руби узнала отца.

– Ты пришел. – В голосе Анны, помимо ее воли, слышны благодарность и счастье.

Не надо бы этого; в конце концов, он все это время предоставил ей справляться самой.

– Я слышал, что девочка.

– Но про родимое пятно тебе не сказали?

– Нет, а зачем? Это неважно. Это совершенно неважно. Ты даже не думай, что это имеет значение.

Она кивает. Впервые кто-то, посмотрев на Руби, не отвел глаза. Даже мать одной из женщин в палате вскрикнула, прежде чем метнуться к своей незапятнанной внучке.

Льюис садится в зеленое пластиковое кресло возле постели.

– Прости меня, Анна. Я был такой скотиной. Наверное, просто молодой и глупый.

Она меняет положение; разрыв, который оставила Руби, продираясь в этот мир, все еще отзывается острой болью, когда Анна шевелится.

Льюис берет ее за руку, и по ее телу проходит прежняя знакомая дрожь. Она снова ничего не может с собой поделать; это кажется таким естественным. Ногти у него безупречно чистые, и ее рука так идеально ложится в его ладонь.

– Все будет хорошо. Справимся, – произносит он слова, которые Анна хотела услышать месяцы назад.

Она не знает, не слишком ли они запоздали. Что-то в ней изменилось. Этого ли она хочет? Она больше ни в чем не уверена.

– Я еще ничего не решила, Льюис, – говорит она.

Но он продолжает: о своих планах, о делах, о кольце, словно она только что согласилась сделать все, как он считает правильным. Она понимает, что больничный запах снова утверждает свою власть. Он поглотил почти все ароматы, которые Льюис принес с собой. Остался только прохладный кладбищенский запах ирисов.

Льюис понемногу смолкает, будто поток пересох. Анна видит, как его глаза обращаются к окну, выходящему на парковку, она знает, что он уже думает о том, как выйдет и быстро зашагает к машине. Хотя после пытается себя убедить, что сама это придумала.