Даже в тусклом чердачном свете было заметно, что женщина на портрете красавица. Нежный, аристократический овал лица, светлые, пепельные забранные назад волосы, из-под которых видны мочки ушей с гранатовыми серьгами того же оттенка, что и вечернее платье с открытыми плечами. Руки в перчатках спокойно лежат на коленях, подчеркивая царственную уверенность человека, знающего свое место в мире. Серые глаза безмятежно глядят из-под длинных ресниц.

Мэгги разглядывала портрет, удивляясь тому, как великолепно удалось передать художнику настроение — восхитительная богиня сейчас поднимается с бархатного кресла с высокой спинкой, и муж, появившись из соседней комнаты, возьмет ее под руку и поведет в оперу или на балет.

Фиона?

Мэгги и сама не знала, почему после недели раздумий она пришла к твердому убеждению, что у жены Чэннинга были темные длинные волосы и буйный цыганский нрав — какой еще могла быть женщина, сумевшая пренебречь брачными узами и светскими условиями? Дама, изображенная на портрете, казалась созданной для роли жены. Мэгги всмотрелась внимательней, озадаченная явным несоответствием той, что она сейчас видела перед собой, с образом загадочной незнакомки, который успело нарисовать ее воображение. Кроме того, платье, перчатки до локтя, прическа женщины — все напоминало о моде давно ушедшей эпохи. И еще, даже допуская, что портрет был написан перед самой смертью Фионы Чэннинг, невозможно было представить себе, что в двадцать один год она выглядела столь зрелой и уверенной в себе.

Самое странное, что лицо, которое Мэгги видела перед собой, отчего-то казалось ей знакомым. Поскольку в коллекции Чэннинга вообще не было ни одного женского портрета, это было необъяснимо. Судорожно роясь в памяти, Мэгги никак не могла понять, откуда взялось у нее это ощущение deja vu.

Раздумывая, подтащить ей картину поближе к окну или включить свет, Мэгги услышала шаги на лестнице и, в испуге затолкав холст на место, склонилась над коробками.

— Слава Богу, что вы пришли, — облегченно вздохнув, сказала она, когда в дверном проеме возник силуэт Брехта. — Коробки оказались увесистее, чем я думала. Поможете отнести их вниз?

Выходя с чердака, Мэгги, покосившись на Брехта, заметила, что он оглядывает чердак, проверяя все ли здесь в порядке. Оставалось только надеяться, что он ничего не заметил.

* * *

— Значит, Твилар пригласил вас на ленч? — поинтересовался Чэннинг, наливая в свою рюмку «Реми Мартэн», а уже наполненную протягивая Мэгги.

За окном бушевала летняя гроза, отчего-то заставлявшая Мэгги ощущать тревогу.

— Вы что, ясновидящий, — поинтересовалась она, — или работаете параллельно с ЦРУ? Чэннинг улыбнулся.

— У вас слишком богатое воображение, Мэгги. Твилар звонил мне по делу, и мы говорили о вас.

Взбесившись из-за того, что Чэннингу снова удалось ее переиграть, Мэгги спросила:

— Хорошо или плохо?

— Только хорошо, — ответил Чэннинг, — с восторгом, если хотите.

— Но этот человек меня совсем не знает. Чэннинг внимательно смотрел на нее поверх рюмки, как огранщик, разглядывающий алмаз.

— Но ведь часто достаточно и первого впечатления.

Смущенная его неожиданной любезностью, Мэгги решила заговорить о другом.

— Что заставило вас всю неделю пробыть в городе? — поинтересовалась она. «Кроме Лин-Мэ», — добавила она про себя.

— Дела. Вы ведь знаете, что у меня в шкафу еще полно пирогов, кроме того, что стоит на столе.

— Никогда не слышала этой поговорки.

— Так говорят в Вирджинии.

Чэннинг сидел напротив нее на диване, в джинсах, теннисных туфлях и рубашке свободного покроя с открытым воротом. Пожалуй, впервые, с тех пор как Мэгги приехала на Линкс-Бэй, он предстал перед ней в домашнем виде. Его непринужденность очень насторожила Мэгги, усилив желание держаться с ним холодно.

— А я и забыла, что вы выросли не здесь, — сказала она. — Невозможно представить себе, что вы не всегда жили на острове.

— У всех свои корни. Мои — на востоке, — произнес он задумчиво, и Мэгги снова захотелось разузнать о нем побольше.

— У вас было счастливое детство? — решилась спросить она.

— Привилегированное, но не особенно счастливое.

— И что же помешало вам чувствовать себя счастливым?

Как ни странно, Чэннинг ответил:

— И мать и отец, каждый по-своему доставляли мне неприятности. — Он нахмурился:

— Я думаю, вам это должно быть понятно.

Поскольку Чэннингу была хорошо известна склонность ее отца пускаться в любые приключения, не задумываясь о том, куда они его заведут, Мэгги согласно кивнула.

— Может быть, и неплохо, если в юном возрасте тебя таскают с места на место, — продолжал он. — Я узнал, что существуют два мира, приобрел вкус к путешествиям, сумел разглядеть в каждом из родителей что-то свое, а не относиться к ним как к паре.

— Вы говорите так, будто в применении к ним слово «пара» звучало как ругательство.

— Вначале нет, но потом произошло то, чего не пожелаешь и врагу. — Чэннинг помолчал, потом отпил коньяку и продолжал:

— Сиэтл для моей матери навсегда остался «варварским» городом. Думаю, она была бы потрясена, если бы увидела, в какое сокровище он превратился.

— А она еще…

Яростный раскат грома заглушил последние слова Мэгги, и комната погрузилась в темноту.

— Ничего страшного, — поспешил успокоить ее Чэннинг, пытаясь нащупать в темноте ее руку и вместо этого дотрагиваясь до коленки. — У нас есть генератор — Брехт через несколько минут все исправит.

Ослепительная вспышка молнии за французским окном на мгновение осветила южный балкон и деревья под ним.

Чэннинг не убирал руки с ее колена. Мэгги чуть-чуть отодвинулась, чтобы сбросить ее.

— Вы боитесь грозы? — спросил он.

— Нет, под крышей я чувствую себя в безопасности, — ответила Мэгги, сразу же пожалев о том, что сказала.

В безопасности — как может она чувствовать себя в безопасности рядом с человеком, который лжет, предает и, возможно, способен совершить убийство. С человеком, к которому она чувствует опасное влечение…

— Возьмите меня на минутку за руку, — послышался в темноте негромкий голос Чэннинга. Чувствуя, что она колеблется, он добавил:

— Я не хочу, чтобы мы с вами спотыкались, как два клоуна, налетая на мебель. Давайте подойдем к окну, там все же чуть светлее.

— Но нам вовсе необязательно сейчас куда-то идти, — возразила Мэгги, радуясь, что он не видит ее растерянного лица.

— Как хотите, — хмыкнул Чэннинг, и Мэгги услышала, что он встал и начал ходить по комнате.

— Ладно, — согласилась она, решив, что лучше знать, где он, чем сидеть и ждать, пока случится что-нибудь неприятное. — А разве свет не должен вот-вот зажечься?

— И испортить такой восхитительный вид? Крепко сжав ее пальцы, Чэннинг осторожно провел ее по комнате и остановился возле мокрого от дождевых струй окна. Глаза Мэгги постепенно привыкали к темноте, и она любовалась фейерверком, вспыхивающим на грозовом тихоокеанском небе, напоминавшем сейчас негатив фотопленки.

— Вы правы, мне нечего возразить, — ответила Мэгги, чуть поворачивая голову, чтобы видеть человека, к которому она обращалась. Увы, ей нечего было возразить, и когда Дирек Чэннинг вдруг, притянув ее к себе, крепко схватил обеими руками за тонкую талию и стал целовать с жадностью человека, давно не ведавшего близости с женщиной.

Прежде чем логика и рассудок успели сказать свое слово, Мэгги почувствовала, что отвечает на его поцелуи, охваченная безумием, заставившим ее забыть обо всем.

Когда он на секунду отпустил ее, Мэгги, переведя дыхание, попыталась произнести его имя, чувствуя, как его губы скользят по гладкой коже ее шеи.

— Ш-ш-ш, — прошептал он, и в короткой вспышке молнии Мэгги сумела разглядеть в его глазах неутоленное желание и бесконечную нежность.