Да чего бы там ни говорили про Лони, по мне, он был просто классным. И сколько я себя помню, я всегда считал его классным. Даже будь он мне не братом, а кем-то посторонним, я любил бы его не меньше, но все же я был рад, что он мне — не чужой.

Он не был похож на меня: он был стройным и всегда выглядел классно, что бы там ни надел. Только ему нравилось одеваться в классическом стиле, и он всегда выглядел так, будто шагнул прямо из подарочной коробки, даже когда просто слонялся по дому. Зубы у него были белые, как ни у кого, волосы пышные, а пальцы длинные и холеные. Он был похож на отца, каким я его помню, только еще красивее. А я, как говорила Ма, больше пошел в ее родню, в Малонов, но весь смех-то в том, что именно Лони назвали в их честь, как первенца: Малон Болан. Правда, от них он тоже кое-что получил находчивость. Он был из тех, на кого, как говорится, где сядешь — там и слезешь; может, поэтому кое-кто и имел на него зуб, и, может, потому же ему было так трудно договориться с Питом Гонсалесом.

Питу Лони не нравился, но вокруг меня он вертелся. Он был тоже классным мужиком и не из тех, кто перекладывает свои проблемы на чужие плечи. У него было два бойца и один борец по имени Килчак, и он всегда выставлял их на бои так, чтобы они выкладывались по максимуму, так же как Лони выставлял меня. Он был самым классным менеджером в нашей части страны, и многие считали, что лучше его нет вообще. Поэтому мне было здорово приятно, что он пытается прибрать меня к рукам, хоть я и не соглашался.

А в тот вечер я столкнулся с ним в холле спортзала Коротышки Байта. Он сказал:

— Привет, Малыш, как дела? — и передвинул сигару в угол рта, чтобы не мешала разговаривать.

— Привет. Все в порядке.

Щурясь от дыма сигары, он оглядел меня с головы до ног.

— Собираешься побить этого парня в субботу?

— Ясное дело.

Он снова смерил меня оценивающим взглядом. У него и так-то глаза малюсенькие, а тут он еще сощурился, и их вообще не стало.

— Тебе сколько лет, Малыш?

— Скоро девятнадцать.

— И весишь ты что-то около ста шестидесяти?

— Шестьдесят семь с половиной. Я здорово быстро расту.

— А ты когда-нибудь видел парня, с которым дерешься в субботу?

— Нет.

— А ведь он очень силен.

Я ухмыльнулся:

— Ясное дело.

— И очень ловок.

— Ясное дело, — повторил я.

Он вынул сигару изо рта, нахмурился и сказал с сердцем:

— Да ты хоть понимаешь, что у тебя с тем парнем дело не выйдет, или нет?

Прежде чем я успел придумать, что ответить, он снова сунул сигару в рот, и тут его лицо и голос изменились:

— Почему ты не хочешь сговориться со мной, Малыш? Ты получишь по полному набору: я буду опекать тебя, построю тебя по всем правилам, не дам тебя выжать и выпущу готовеньким к серьезному путешествию.

— Я не могу, — сказал я. — Лони научил меня всему, что я знаю, и…

— Научил тебя — чему?! — зарычал Пит и вдруг распсиховался. — Если ты воображаешь, что научился хоть чему-нибудь, то посмотри на свою рожу в первом же зеркале, в какое уткнешься! — Он вынул изжеванную сигару изо рта и сплюнул кусочек табака. — Всего восемнадцать лет, еще и года не дерется, а вы только поглядите на его рожу!

Я почувствовал, что краснею. Я и так-то никогда не считал себя красавцем, а тут еще, как Пит верно подметил, уже столько раз успел схлопотать по морде, что на ней, ясное дело, все это было расписано.

— Ну ладно, понятно, я не боксер.

— Вот это святая правда, — сказал Пит. — А почему?

— Сам не знаю. Мне думается, это не мой стиль драки.

— Ты еще можешь всему научиться. Ты еще растешь, и парень ты не глупый. А так — чего ты можешь добиться?

Каждую неделю Лони выставляет тебя против какого-нибудь парня, до которого ты еще не дорос, ты получаешь град ударов и…

— И выигрываю. Разве нет?

— Конечно, выигрываешь. Пока. Потому что молод и силен и можешь ударить как следует. Но я бы не хотел платить за победу столько, сколько платишь ты, и своим парням этого тоже не желаю. Знавал я юнцов — кое-кто из них подавал надежды, как и ты, — которые катились по той же дорожке, что и ты, и я видел, что от них оставалось уже через пару лет боев. Даю тебе слово, Малыш, лучше тебе быть со мной, чем это.

— Может, вы и правы, — ответил я, — Благодарю вас за заботу и все такое, но я не могу оставить Лони. Он…

— Я дам Лони отступного за твой контракт, даже если вы его еще не заключили.

— Нет Мне очень жалко, но я… я не могу.

Пит хотел еще что-то сказать, но так и застыл на полуслове и начал медленно багроветь. Дверь офиса Коротышки распахнулась, и из нее вышел Лони. Он был весь белый, а губы слились в одну полоску. По нему было видно, что он слышал наш разговор.

Даже не глянув на меня, он накатил на Пита:

— Ты продувная испанская бестия!

— Я только повторил ему то, что говорил тебе на прошлой неделе, когда делал это предложение.

— Отлично, — сказал Лони. — И теперь ты это повторяешь всем подряд. Что ж, можешь впредь рассказывать еще и об этом. — Тыльной стороной кисти он смазал Пита по губам.

Я шагнул вперед, потому что Пит был намного крупнее Лони. Но он только сказал:

— О'кей, парень. Ты вроде не бессмертен. Даже если Большой Джейк не узнает о своей женушке ничего неприятного

Тут Лони размахнулся, чтобы врезать ему уже по-настоящему, но Пит отступил назад, и тот промазал больше чем на фут Лони прыгнул вперед, но Пит развернулся и удрал в спортзал

Лони, ухмыляясь, вернулся ко мне. От его злости не осталось и следа. Он здорово умел менять свое настроение.

— Продувная испанская крыса. Да пусть удирает! — сказал он, приобняв меня за плечи, а потом развернул лицом к афише, объявляющей бои на следующую неделю: — Вот ты где, Малыш. Я, так и быть, прощаю ему то, что он так хочет тебя заполучить. Скоро их много будет таких.

Афиша выглядела классно: «МАЛЫШ ВОЛАН ПРОТИВ МОРЯКА ПЕРЕЛЬМАНА». Красными буквами, самыми крупными. Крупнее всех других имен. И во главе всей программы. Я первый раз видел свое имя во главе программы. И подумал:

«Теперь всегда будет так и, может быть, даже в Нью-Йорке. Иногда». Но вслух ничего не сказал, только улыбнулся Лони, и мы отправились домой.

Ма гостила в Питтсбурге у нашей замужней сестры, и домом в ее отсутствие заправляла негритянка Сюзан. Так вот, как только она помыла тарелки после ужина и пошла домой, Лони тут же рванул к телефону, и я услышал, как он беседует с кем-то, стараясь говорить потише. И я подумал, что, когда он вернется, мне просто необходимо с ним кое о чем поговорить, вот только я боялся, что могу ляпнуть что-то не то, и он еще подумает, что я лезу в его дела. И пока я соображал, как бы поаккуратнее начать разговор, зазвенел дверной звонок. Лони пошел открывать. Мои предчувствия оправдались: это была миссис Чифф. Она буквально поселилась у нас с тех пор, как Ма уехала.

Она, смеясь, вошла в комнату — рука Лони лежала у нее на талии.

— Привет, чемпион, — сказала миссис Чифф.

Я ответил: «Привет», — и пожал ей руку.

Мне она нравилась, ясное дело, но в то же время я ее почему-то побаивался. Ну, я хочу сказать, я не только боялся за Лони, но тут было еще что-то совсем другое. Понимаете, ну, вроде как ты — ребенок и вдруг оказался совсем один в чужом районе на другом конце города. И бояться-то вроде нечего, а ты все время настороже. Ну вот что-то такое. Она была ужасно красивая, но было в ней что-то звериное, что ли. Ну, то есть я хочу сказать, не то, что у некоторых проституток, ну, вы понимаете… А совсем другое: как у зверя, вечно выслеживающего добычу. Как будто она все время голодная. И дело тут не в фигуре — ни тощей, ни толстой ее не назовешь, — а скорее в выражении глаз и форме рта.

Лони достал бутылку виски и бокалы и предложил ей выпить. Я из вежливости поболтался там еще пару минут, а потом сказал, что жутко устал, пожелал им спокойной ночи и, захватив с собой журнал, пошел к себе наверх. И пока поднимался по лестнице, я услышал, как Лони заливает ей про свою схватку с Питом Гонсалесом.

Я разделся, лег и попытался читать, но все время продолжал волноваться за Лони: ведь сегодня Пит намекал именно на нее, на эту миссис Чифф. Это она была женой Большого Джейка, хозяина нашего района. И не очень-то она скрывала свои шашни с Лони. Вот теперь Пит откуда-то это знает. А так как они с Джейком большие друзья, то он может запросто расквитаться с Лони. Как бы мне хотелось, чтобы Лони порвал с ней, и дело с концом. Он же может иметь сколько угодно других девушек, и пусть себе Большой Джейк не думает ни о чем, кроме как о том, чтобы еще больше прижать наших деятелей из муниципалитета.

И как я ни старался хоть что-нибудь прочитать, я мог думать только об этом. В конце концов я сдался и заснул гораздо раньше, чем обычно.

Это было в понедельник.

А вечером во вторник, когда я вернулся из киношки, она уже торчала в вестибюле. В длинном пальто, без шляпы и жутко взволнованная.

— Где Лони? — спросила она, даже не поздоровавшись.

— Не знаю. Он обычно не рассказывает мне, куда идет.

— Мне нужно его видеть, — сказала она. — Ты можешь хотя бы предположить, где его искать?

— Да я правда не знаю, где он может быть.

— А ты думаешь, он придет поздно?

— Ясное дело.

Она нахмурилась:

— Мне очень нужно с ним повидаться. Я подожду еще немножко.

Мы прошли в столовую. Она не сняла пальто и даже не присела, а стала расхаживать по комнате, машинально разглядывая, что под руку попадется. Я спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, и она рассеянно сказала: «Да», — но когда я повернулся, чтобы выйти из комнаты, она вдруг остановила меня, взяла за лацканы пальто и спросила:

— Слушай, Эдди, можешь ты мне кое-что сказать? Только честно, как перед Богом?

Я сказал:

— Конечно, — ее лицо было так близко, что я совсем растерялся, — если только смогу.

— Лони действительно меня любит?

Это было как удар под дых. Я почувствовал, что мое лицо становится все краснее и краснее. Хоть бы дверь, что ли, отворилась и вошел сам Лони… Ну хоть бы гром какой грянул или еще что-нибудь в этом роде…

Она стиснула мои лацканы: «Так как?»

Я выдавил из себя:

— Ясное дело — да. Все в порядке.

— Ты это знаешь наверняка?

— Конечно, знаю, хотя Лони никогда не говорит со мной о таких вещах. Честно.

Она прикусила губу и повернулась ко мне спиной. А я вытер испарину и пошел на кухню. И возился там так долго, сколько мог. Когда я наконец вернулся в столовую, она уже сидела и подкрашивала губы.

Я поставил перед ней бокал с виски.

Она улыбнулась мне:

— Ты славный мальчик, Эдди. Я надеюсь, что ты выиграешь миллион боев. Ты когда дерешься снова?

Я чуть не засмеялся. Мне-то тогда казалось, что уже все на свете знают, что я дерусь с Моряком Перельманом в субботу; наверное, потому, что это был мой первый серьезный противник, и у меня, ясное дело, голова совсем закружилась.

Я сказал:

— В субботу.

— Это хорошо. — Она посмотрела на свои часики. — Ну почему он не идет? Я должна быть дома раньше Джейка. — Тут она вскочила с кресла. — Все. Я не могу больше ждать. Мне нельзя больше оставаться здесь ни секунды. Ты сможешь передать Лони пару слов?

— Конечно.

— И больше ни одной живой душе?

— Конечно.

Она вышла из-за стола и снова вцепилась мне в лацканы:

— Тогда слушай: ты скажешь ему, что кто-то растрепал Джейку про… про нас. Ты скажешь ему, что теперь мы должны быть осторожны, иначе Джейк убьет нас обоих. Ты скажешь ему, что я не думаю, будто у Джейка есть доказательства, но мы все равно должны быть очень осторожны. Скажи ему, чтобы больше не звонил мне, а ждал моего звонка сюда завтра вечером. Передашь ему все это ради меня?

— Конечно.

— И проследи, чтобы он не совершил какого-нибудь безумства.

— Я прослежу. — Я готов был обещать все что угодно, лишь бы это все скорее кончилось.

— Ты хороший мальчик, Эдди, — сказала она, поцеловала меня прямо в губы и вышла.

Я не пошел провожать ее до дверей. Я смотрел на ее бокал с виски, и мне пришло в голову, что первый раз в жизни мне просто необходимо выпить. Но вместо этого я опустился в кресло и задумался о Лони. Может быть, я даже задремал, но сразу проснулся, когда он вернулся домой около двух часов ночи.

Он был здорово пьян.

— Какого черта ты здесь торчишь? — спросил он.

Я рассказал ему все про миссис Чифф и про то, что она просила передать.

Пока я говорил, он так и стоял в шляпе и пальто, а потом сказал: «Это продувная испанская крыса». Он поперхнулся от злости и лицо его стало таким, что я понял: он сейчас психанет.

— И еще она просила, чтобы ты не совершал никаких безумств.

— Безумств? — Он смотрел на меня так, будто я сказал что-то смешное. Нет, я не буду совершать никаких безумств. А как насчет того, чтобы убраться баиньки?

Я сказал: «Хорошо», — и пошел наверх.

* * *

На следующее утро, когда я уходил на тренировку, Лони еще лежал в постели, а когда я вернулся, его уже не было дома. Я ждал его, чтобы поужинать вместе, почти до семи часов, а потом все-таки поел в одиночку. Сюзан даже рассердилась, потому что куда-то опаздывала. Может быть, он вообще не ночевал тогда дома. Но на следующее утро, когда он зашел в зал Коротышки посмотреть, как я тренируюсь, он был в полном порядке. Ребята обступили его тесным кружком, а он шутил и дурачился так, будто у него не было никаких забот.

Он подождал, пока я переоденусь, и мы вместе пошли домой. Лишь одно показалось мне странным — то, что он вдруг спросил:

— Как ты себя чувствуешь, Малыш?

Странным это было потому, что он знал: я всегда чувствую себя отлично. За всю свою жизнь я даже насморка ни разу не схватил! Я и сказал:

— Отлично.

— Ты хорошо работаешь, — похвалил он. — Завтра не перетрудись. Ты же хочешь выстоять против этого беби из Провиденса. Как говорила эта продувная испанская бестия, он «очень силен и очень ловок».

Я сказал:

— Ясное дело, такой он и есть. Лони, ты думаешь, Пит действительно накапал Большому Джейку про…

— Забудь, — ответил он. — Черт с ними со всеми. — Он взял меня за руку. — Тебе не надо думать ни о чем, кроме того, что ты станешь делать в субботу вечером.

— Я буду в порядке.

— Не будь так уверен в себе, — сказал он. — Хотя, может, тебе повезет…

Я просто обалдел. И застыл столбом посреди улицы. Он никогда не говорил со мной так ни об одном из моих прошлых боев. Обычно он высказывался так: «Спокойно. Эта рожа строит из себя силача — так пойди и сбей его с ног!» Или что-нибудь в таком роде.

Я спросил:

— Ты что имеешь в виду?..

Он потянул меня за руку, чтобы я не стоял.

— Боюсь, я перетрудил тебя за последнее время, Малыш. Этот Моряк действительно хорош. Он умеет боксировать, и удар у него намного сильнее, чем у кого-либо, с кем ты дрался до сих пор.

— Ничего. Со мной все будет в порядке, — сказал я.

— Может быть, — пробормотал он, хмуро глядя прямо перед собой. Слушай, а что ты думаешь о совете Пита заняться боксом посерьезнее?

— Ничего. Я никогда не слушаю никого, кроме тебя.

— Ну хорошо. А если это скажу тебе я?

— Ясное дело, подучиться бы не мешало.

Он криво усмехнулся:

— У тебя будет возможность получить пару хороших уроков от этого Моряка, хочешь ты этого или нет. А теперь всерьез: если я тебе скажу, что, вместо того чтобы уделать его, тебе надо с ним боксировать, ты сможешь это сделать? Ну, чтобы приобрести какой-то опыт, даже если не сможешь себя показать.

— Разве я хоть раз тебя не послушался? — спросил я.

— Да, до сих пор так и было. Но сейчас-то я предлагаю тебе, может, даже проиграть для того, чтобы чему-то научиться.

— Конечно, мне хочется победить. Но я сделаю все так, как ты скажешь. Так ты хочешь, чтобы я с ним боксировал?

— Не знаю, — ответил Лони. — Там посмотрим.

Пятницу и субботу я пробездельничал. В пятницу я попытался подыскать себе кого-нибудь в компанию, чтобы пойти пострелять фазанов, но не нашел никого, кроме Боба Кирби, а от его заезженных шуточек, которые он без конца повторяет, я уже настолько устал, что пришлось отказаться от этого плана и остаться дома.

Лони пришел к ужину, и я спросил его, каковы ставки на наш бой.

— Кругленькая сумма, — ответил он. — У тебя много друзей.

— Мы тоже ставим? — спросил я.

— Пока нет. Подождем, пока ставки вырастут. Да не знаю я.

Я хотел сказать, что он может во мне не сомневаться, но потом испугался, что он подумает, будто я хвастаюсь, и потому молча занялся едой.

В субботу вечером у нас был аншлаг. Зал был набит, и, когда мы вышли на ринг, нас встретили жуткими аплодисментами.

Я чувствовал себя отлично. Да и Дик Коэн, который стоял в моем углу вместе с Лони, тоже, видно, чувствовал себя не хуже, потому что с трудом удерживался от улыбки. Только Лони был чем-то слегка озабочен, хотя, если его не знаешь так, как я, это было совсем незаметно. Но я-то его знал хорошо, и я это заметил.

— Я в порядке, — сказал я ему.

Многие бойцы мне говорили, что перед боем нервничают, но я всегда чувствую себя отлично.

— Конечно, а как же иначе, — ответил Лони и похлопал меня по спине. Слушай, Малыш… — Он откашлялся и придвинулся к моему уху, чтобы никто не мог нас слышать. — Слушай, Малыш, может быть… Может, тебе стоит попробовать с ним побоксировать? Помнишь, мы об этом говорили? О'кей?

Я сказал:

— О'кей.

— И не давай этим рожам в зале вывести себя, что бы они там ни орали. Сегодня твое дело — учиться.

— О'кей, — повторил я.

Первые два раунда меня даже развлекли. Это было что-то новенькое: дурацкие кружения вокруг него на цыпочках, просто танцы какие-то с задранными перед носом руками. Конечно, я уже пробовал нечто подобное с ребятами в спортзале, но никогда еще не делал этого на ринге, да еще с таким сильным противником. А он действительно был хорош и обошел меня в обоих раундах, хотя мы ни разу не задели друг друга толком.

Но на первой же минуте третьего он достал мою челюсть нежным хуком слева и тут же вломил два коротких правых в корпус. Пит и Лони не обманывали меня, когда говорили, что у него есть удар. Я тут же забыл про бокс и погнал его через весь ринг, молотя обеими руками, пока он не загнул меня в клинч.

Зал взревел: ясное дело, со стороны это выглядело классно, но по-настоящему-то я достал его только раз, все остальные удары он принял на руки и плечи. Да, он был здорово ловкий, я с такими еще не дрался.

Наконец Пол Эгню развел нас, и только тут я вспомнил, что обещал Лони боксировать. И стал продолжать это дело, но Перельман усилил натиск, и я провел остаток раунда, пытаясь удержать его левую как можно дальше от моего лица.

— Он тебя задел? — спросил Лони, когда я вернулся в свой угол.

— Пока еще нет. Но у него есть удар.

В четвертом раунде я парировал его правый длинный своим глазом, а множество левых — разными другими частями лица. Пятый раунд оказался еще похлеще. Во-первых, глаз, который он мне подбил, совсем заплыл и не открывался, а во-вторых, он меня раскусил и теперь атаковал со всех сторон, не давая очухаться.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Лони, пока они с Диком обхаживали меня после раунда. Голос его звучал смешно, как будто у него насморк.

— Я в порядке, — ответил я. Много говорить было трудно, потому что губы совсем распухли.

— Больше закрывайся, — посоветовал Лони.

Я кивнул.

— И не обращай внимания на рожи в зале.

До этого я был слишком занят, чтобы обращать внимание на что-нибудь кроме Перельмана, но когда я вышел на шестой раунд, то вдруг услышал, как из зала мне орут: «Выходи и дерись с ним, Малыш!», и «Давай, Малыш, приступай к делу!», и «Чего ты еще ждешь, Малыш?» Ясное дело, они бесновались так все время.

Может, дело было в них, а может, мне просто захотелось показать Лони, что я в порядке и он может не волноваться за меня, — в любом случае, когда Перельман разозлил меня очередным правым, от которых я уже достаточно натерпелся, я забыл обо всем и пошел на него. Он ударил меня, но не настолько сильно, чтобы остановить, и хотя он и отразил большинство моих ударов, парочку хороших все же пропустил — это я вам говорю. И когда он все-таки завязал меня в клинч, я уже знал, что это у него вышло только потому, что он ловчее меня, но не сильнее.

— Чего это с тобой? — прорычал он мне в ухо. — Ты что, обалдел?

На ринге я болтать не люблю, поэтому только усмехнулся про себя и попытался освободить руку.

Когда я вернулся в угол, Лони встретил меня мрачно.

— Что с тобой? — спросил он. — Разве я не сказал тебе, чтобы ты боксировал?

Он был жутко бледным и совсем охрип.

— Все в порядке, — сказал я. — Я буду боксировать.

С той стороны, которой я не видел, стоял и ругался Дик Коэн. Вроде бы он ругал не кого-то или что-то, а просто орал во весь голос, пока Лони не велел ему заткнуться.

Я хотел спросить Лони, что мне предпринять против этого правого длинного, но для моего рта в том состоянии, в каком он был, это было слишком тяжелой работой, к тому же я им дышал, потому что нос отказал совсем. Поэтому я промолчал. Лони и Дик работали надо мной больше, чем в предыдущих перерывах. А перед ударом гонга Лони, уходя, похлопал меня по спине и шепнул:

— Давай боксируй.

И я пошел боксировать. За этот раунд Перельман дал мне по морде раз тридцать — по крайней мере мне так показалось, — но я стойко продолжал боксировать. Это был очень долгий раунд.

Вернувшись в свой угол, я не то чтобы чувствовал себя неважно, но что-то вроде дурноты ощущал, и это было странно, потому что я никак не мог вспомнить, как среди града других ударов пропустил удар под ложечку. Перельман предпочитал работать с моим лицом. Лони выглядел так, словно ему было похуже моего. У него было такое лицо, что мне больно было на него смотреть, и мне вдруг стало стыдно, что я так разочаровал его, позволив этому Перельману сделать из меня боксерскую грушу.

— Ты можешь все это прекратить? — вдруг спросил Лони.

Я хотел ему ответить, но вдруг обнаружил, что не могу двигать верхней губой — она зацепилась за обломки зубов. Я показал на нее большим пальцем, и Лони, отведя мою перчатку в сторону, помог ее освободить. И тогда я сказал:

— Конечно. Я жутко быстро могу его скрутить.

Из горла Лони вырвался какой-то клокочущий звук, он придвинул лицо ко мне так близко, что я не мог уже смотреть в пол. Глаза у него были как у наркомана.

— Слушай, Малыш. — Его голос звучал холодно и жестко, словно он меня ненавидел. — К черту эту возню. Иди и сделай эту рожу. Какого черта тебе боксировать? Ты — боец. Так иди и дерись.

Я попытался что-то сказать, но не сказал, лишь в голове мелькнула дурацкая идея расцеловать его прямо тут, на ринге, но он уже перелезал через канаты, и прозвенел гонг.

Как Лони сказал, так я и сделал и, ясное дело, взял этот раунд с жутким преимуществом. Как это было здорово: наконец-то драться по-моему — молотя обоими кулаками, без всяких этих свингов и прочих глупостей, выстреливая короткими и сильными ударами, вкладывая в каждый всю свою мощь. Он, конечно, тоже бил и даже попадал, но я-то уже смекнул, что сильнее, чем в прошлых раундах, он меня не ударит и если я выстоял до сих пор, то теперь мне уже вообще нечего бояться. За секунду до гонга я скрутил его в клинч, да так, что, когда ударил гонг, он просто сбежал от меня в свой угол.

Я вернулся к Лони и Дику ужасно счастливым! Зал бушевал, каждый кричал что-то, и только эти двое молчали. Они едва глядели на меня, как на вещь, с которой им нужно работать, и никогда еще не обращались со мной так грубо. Словно я был машиной, которую они ремонтируют. Дик тихонько насвистывал, промакивая мне лицо губкой. А Лони уже не выглядел так ужасно. Но я сказал бы, что он нервничает, поскольку на его лице застыла маска полного спокойствия. Я люблю вспоминать его таким — в тот момент он был ужасно красивый.

Я сделал этого Перельмана даже раньше, чем сам ожидал, — в девятом. Первая часть раунда была его, потому что он задвигался быстрее и атаковал меня своими коронными левыми, выставляя меня полным дураком, но, ясное дело, долго он так держаться не мог, и я, улучив момент, нырнул под один из его левых и врезал ему в подбородок своим левым хуком и в первый раз достал его рожу как следует. И, прежде чем он успел восстановить равновесие, влупил ему шесть горячих с такой скоростью, что сам еле успевал: левой, правой, левой, правой, левой, правой. Четыре из них он отразил, но одним из правых я снова достал его подбородок, а одним из левых врезал ему по носу, и, когда он потерял устойчивость и попытался спрятаться в клинч, я оттолкнул его и вмазал ему в челюсть, вложив в удар всего себя без остатка.

А после этого Дик Коэн накинул мне на плечи халат и обнял меня, сопя, ругаясь и смеясь одновременно, а Перельмана, осторожно поддерживая, повели к его стулу.

Я спросил:

— А где Лони?

Дик огляделся:

— Не знаю. Он был где-то здесь. Ах, парень, вот это была мясорубка!

Лони появился, как только мы вошли в раздевалку.

— Мне надо было повидать одного парня, — сказал он. Его глаза сверкали, как бы смеясь, но сам он был белый как смерть, и губы его были так плотно сжаты, что, даже когда он улыбнулся мне, улыбка вышла кривой. — Думаю, сказал он, — пройдет еще немало времени, прежде чем кто-нибудь побьет тебя, Малыш.

Я сказал, что, надеюсь, так и будет. Теперь, когда все кончилось, я чувствовал себя жутко усталым. Конечно, скоро я почувствую зверский аппетит после боя, но пока я был просто ужасно усталым.

Лони пошел одеваться, и, когда он натягивал пальто на свитер, пола его отогнулась, и я увидел, что у него в боковом кармане — пистолет. Но до этого-то я у него пистолета никогда не видел. Да и любой мог бы обнаружить его здесь в раздевалке, пока Лони работал со мной. И я даже не мог спросить его об этом, потому что кругом было слишком много народу.

Вскоре вошел Перельман со своим менеджером и двумя типами, которых я не знал. Они, ясное дело, приехали с ним из Провиденса. Он смотрел прямо перед собой, зато остальная компания так и таращилась на нас с Лони, но, ничего не говоря, они прошли в свой конец комнаты. Мы все здесь переодевались, в одной длиннющей раздевалке.

Лони сказал Дику, который помогал мне: «Последи за временем. Я не хочу, чтобы Малыш вышел на улицу, пока не остынет».

Перельман жутко быстро переоделся и вышел, все так же глядя прямо перед собой. А его менеджер и двое остальных направились прямо к нам. Менеджер был крепкий мужик, лицо у него было плоское и смуглое, а глаза зеленые и какие-то рыбьи.

— Вы, я смотрю, ловкие ребята, — сказал он с акцентом, похоже, польским.

Лони весь подобрался и встал, предостерегающе подняв руку.

Дик Коэн облокотился на спинку стула, многозначительно постукивая по ней пальцами.

— Это я ловкий, — ответил Лони. — Малыш делал то, что я ему велел.

Менеджер посмотрел на меня, потом на Дика, потом снова на Лони и сказал:

— А, таким, значит, путем. — Он подумал с минуту и добавил: — Что ж, теперь буду знать.

Затем он надвинул шляпу на глаза и вышел в сопровождении тех двоих.

Я спросил Лони:

— Что случилось?

Он рассмеялся, но так, будто ему было не смешно.

— Они в большом проигрыше.

— Но у тебя зачем-то пистолет в…

Он оборвал меня:

— Т-с-с. Это не мой. Один парень просил подержать пока у себя. А сейчас я должен его отдать. Вы с Диком отправляйтесь домой, а я подойду чуть позже. И не торопись — я хочу, чтобы ты остыл как следует. Возьмите машину — вы знаете, где она стоит. Иди-ка сюда, Дик…

Он отвел Дика в угол и стал ему что-то нашептывать, и по лицу Дика видно было, что он здорово испугался чего-то. Однако, вернувшись ко мне, он приложил все усилия, чтобы выглядеть как обычно.

— Увидимся, — сказал Лони и вышел.

— Так что случилось? — спросил я у Дика.

Он только покачал головой и выдавил:

— Не о чем беспокоиться.

И больше я не добился от него ни слова. А через пять минут вбежал брат Боба Кирби и завопил:

— Иисусе, они застрелили Лони!

* * *

Это я застрелил Лони. Не будь я таким тупицей, он бы остался жив, как тут ни прикидывай. Долгое время я винил во всем миссис Чифф, но мне бы лучше вообще воздержаться от любых обвинений, потому что во всем виноват только я один. Да я никогда и не думал, что это она стреляла, как думает кое-кто. Говорят, что, когда он опоздал на поезд, на котором они вместе собирались уехать, она вернулась и ждала его у клуба, и когда он вышел к ней и сказал, что передумал, она и выстрелила. Нет, я не об этом, но зачем она врала ему? Ведь потом выяснилось, что никто Большому Джейку об их шашнях с Лони не стучал. Так выходит, это сам Лони подкинул ей мысль, когда рассказывал про Пита, и она наворотила эту гору лжи, чтобы сбежать с ним.

Но если бы я не был таким тупицей, Лони успел бы на тот поезд.

Еще кое-кто говорит, что Лони убил Большой Джейк, и тогда понятно, почему полиция ничего не смогла раскопать. Ведь у Большого Джейка жутко большие связи. Было только установлено, что он вернулся домой раньше, чем рассчитывала миссис Чифф, и нашел записку, в которой она писала, что уезжает вместе с Лони. Чтобы добраться до клуба кратчайшим путем и застрелить Лони, у него времени хватало, но к поезду он бы точно не успел, и, если бы я не был таким тупицей, Лони на этом поезде уехал бы.

Но большинство, включая полицию, считают, что это дело рук команды Моряка Перельмана. Да только полиции пришлось их отпустить, потому что никаких фактических доказательств не было. Да если бы я не был таким тупицей, Лони мог бы мне прямо сказать: «Слушай, Малыш, я должен уехать, и мне нужны все деньги, какие только могу наскрести. И лучший способ наскрести их побольше — это договориться с Перельманом, что ты поддашься, и поставить все, что у нас есть, против тебя». Да ведь ради Лони я бы хоть миллион раз лег на лопатки! Но откуда ему было знать, можно ли довериться мне, такому тупице?

Я ведь мог догадаться, чего ему надо, и свалиться, когда Перельман достал меня своим апперкотом в пятом раунде. Это было бы так легко. Или, не будь я таким тупицей, я научился бы боксировать лучше, и тогда, даже проигрывая Перельману, я в любом случае не дал бы разукрасить себя так, что Лони не выдержал и, забыв обо всем, велел мне драться, а не боксировать.

Но даже если все получилось так, как получилось, он и в последнюю минуту мог бы еще вывернуться, если бы я не был таким тупицей. Так нет же он был вынужден торчать там, чтобы проследить, как бы я не сговорился с этими ребятами из Провиденса. О, как бы я хотел умереть вместо Лони!