Рыжая плакала.

— Что с ней? — спросил Хенрик. Никто ему не ответил. Янка спала в кресле, пани Барбара глумилась над «Лунной сонатой», Анна исчезла. Блондинка воскликнула:

— Юзеф, куда ты запропастился? — и подбежала к шефу. Рыжая продолжала плакать.

— Что с ней? — опять спросил Хенрик.

— Ей разорвали платье, — ответила блондинка и показала на Вияса: — Это вот этот ей удружил.

Прилизанный скривился.

— Платье, — буркнул он презрительно. — У тебя будет сто платьев! Перестань реветь, дура. Ну что случилось? — пробовал Вияс успокоить рыжую. — Ничего не случилось, дурочка. Ничего такого. — Он был пьян. — Не умею с ними разговаривать.

— Где Анна? — спросил Хенрик.

— Не знаю.

«Пошла в номер Смулки, — догадался Хенрик. — Он мой союзник. Не буду об этом думать, есть дела посерьезнее. Надо перетянуть на свою сторону Чесека и Рудловского, нас будет четверо».

— Почему она это сделала? — Рудловский наклонился над дремавшей Янкой, пустил ей в лицо струю табачного дыма.

Янка открыла глаза, но Рудловского не заметила, обвела сонным взглядом Хенрика, улыбнулась и прошептала:

— Ты? Забавное недоразумение.

Хенрик ответил Янке улыбкой. «Кажется, она посылала мне воздушный поцелуй», — припомнил он, проходя мимо. Он слышал, как она сказала:

— Честное слово, я спать не собиралась, но вы столько говорили!

— Ну что вы, я усыпил вас при помощи гипноза, — отвечал Рудловский.

— Попробуйте еще раз.

— Это уже совсем другое дело, теперь может не получиться. Хенрик обратился к Чесеку:

— Где Анна?

— Я видел ее в зале.

«Пошла к Смулке», — решил Хенрик.

— Шаффер, шампанского, — приказал Мелецкий. Пани Барбара поднялась из-за пианино.

— Посмотрите на него, — сказала она, показывая на Чесека, — хорошенько всмотритесь в него и низко ему поклонитесь.

Чесек рассмеялся, на его лице появилась дыра, зубы он потерял в лагере, но, видимо, у него были другие качества.

— Шапки долой, панове, — сказал Хенрик.

— Как я выгляжу? — спросила пани Барбара.

— Великолепно.

— Я всегда верила в народ! — крикнула она. — Черт бы вас побрал с вашими интеллигентскими комплексами. — Она обняла Хенрика и стала что-то шептать ему на ухо, быстро и бессвязно, что-то о Чесеке.

— С этого дня я сторонница народа, простота чувств, безошибочность реакции. Чесек! — крикнула она. — Allons!

Подошел Шаффер с бокалами шампанского на подносе.

— Предатель, — успел шепнуть Хенрик. Пани Барбара взяла бокал и тяжело села.

— Сначала выпьем, — сказала она уставшим голосом. Было похоже, что с ней вот-вот начнется истерика. — Хенрик, ты с нами, — потребовала она.

— Простите, но я должен разыскать Анну, — ответил он. Хенрик нашел Анну на лестнице, она дремала, прислонившись головой к балюстраде. Лицо ее было искажено гримасой боли, должно быть, ей снились кошмары. «Так будет всегда, — подумал он, — такими будут наши сны». Анна застонала, ее обидели, наверно, у нее отнимали что-то дорогое, а может быть, она видела чью-то смерть или как били ее мужа, она скулила жалостно, как собачонка. Хенрик погладил ее по коротко остриженным волосам.

— Пани Анна, — выдавил он.

Она открыла глаза. Протерла их рукой и вздохнула.

— Что вы здесь делаете? — спросил Хенрик.

— Жду вас.

— Меня? — спросил он недоверчиво.

— Я хотела вам сказать, что Смулка не пришел.

— Вы с ним не виделись?

— Нет. Шеф сообщил, что Смулка лег спать, и орал, что разобьет голову каждому, кто попытается его разбудить.

— Он забыл о вас, я вам сочувствую.

— Меня лично это не очень задело, — сказала Анна с улыбкой. «Как она это умеет! — подумал он. — Где она научилась этой игре взглядов, улыбок, небрежно брошенных слов, слов, которые нельзя забыть, которые берут в плен и покоряют. Она обворожительна. Мне хочется целовать ей руки, которыми она обхватила свои колени, я сажусь возле нее и заглядываю ей в глаза, ее глаза почти синие в мерцающем свете свечи, они ласковые и слегка улыбающиеся». Хенрик наклонил голову.

— Что вам снилось? — спросил он.

— Не помню.

— Вы плакали.

— Правда? — удивилась она. Снизу донесся голос Шаффера:

— Шампанское, герр профессор!

Немец стоял в темном зале; на подносе, который он держал, сверкали хрустальные бокалы.

— Хотите выпить? — спросил Хенрик.

— Да! — Она сказала это с неожиданной экзальтацией. Хенрик сбежал по лестнице и, не глядя на Шаффера, взял с подноса два бокала.

— Я не предатель, — сказал немец, шатаясь.

Хенрик не ответил и стал осторожно подниматься по лестнице, боясь разлить шампанское. Он слышал за собой неуверенные шаги немца. Хенрик подал бокал Анне. Они чокнулись, понимающе улыбаясь.

— Я не предатель.

Возле них, на две ступени ниже, без подноса, с бокалом в дрожащей руке стоял Шаффер. Вина в бокале осталось уже немного.

— Вы удостоите меня большой чести, профессор, и вы, пани, если соизволите со мной выпить, — сказал Шаффер.

— Что случилось? — спросила Анна по-польски.

— Он проболтался шефу, что я пошел на почту.

— Это очень важно?

— Очень. И он это понимает.

— Позвольте объяснить, — сказал Шаффер. — Пан бургомистр сам заметил, что вас нет. Сначала он спросил пани, не так ли, где пан Коних, я это хорошо понял, а вы ответили, что не знаете.

— Благодарю вас, Анна, — вставил Хенрик.

— Потом он спросил меня. Я тоже ответил, что не знаю, но потом пан бургомистр напомнил, что он здесь бургомистр, и отдал мне приказ, он подчеркнул, что это именно приказ, и велел проводить его на почту. Вы же знаете, пан профессор, что такое для немца приказ.

— Пан Шаффер, — перебил Хенрик, — я сейчас вам скажу, что я думаю об этом культе приказа. Я думаю, что его так разрекламировали только потому, что он выгоден. Обычно выполняются те приказы, которые нравятся. Вы создали миф о себе как о тупых службистах для обмана окружающих.

— У вас очень оригинальный взгляд, Herr Professor.

— Гораздо менее, чем вы думаете. Вот у вас, пан Шаффер, хронический катар желудка и что-то там еще, хотя был приказ, что каждый немец должен быть здоровым и охотно погибать за родину. Мне хотелось бы поговорить с доктором, который вас обследовал.

— Его здесь нет, но не подумайте, что я жалею, что не погиб за родину.

— Я не виню за это ни вас, ни вашего доктора. Я даже вас за это уважал, пан Шаффер. Но сейчас, когда вы притворяетесь жертвой дисциплины, вы перестали мне нравиться.

— Позвольте выпить этот бокал за здоровье дамы?

— Пейте, Шаффер. Вы ничем не загладите своей вины, потому что отплатили мне черной неблагодарностью. Это я нашел вас и вернул к жизни. Я чувствовал себя почти вашим отцом.

— Хочу заметить, герр профессор, хоть это может показаться и нахальным, что я существовал до того, как вы сюда пришли. У меня сорок лет в Грауштадте дело, мужской и дамский салоны.

Хенрик молчал. Вступать в дискуссию? Рассказывать, что они творили у нас? Безнадежно. Он никогда этого не поймет. Останемся на уровне намеков и метафор.

— В нашем сознании, — сказал наконец Хенрик, — вы не существовали. Вас придумал я. Был пустой городок и вой ветра. Потом появилось бездыханное тело. Присутствующая здесь пани советовала прошить его пулями. Но я вдохнул в него жизнь. В то время как вы своей болтовней едва не лишили меня жизни.

— О чем идет речь?

— Бургомистр хотел меня застрелить.

— Я ничего не понимаю, — сказала Анна. Шаффер поклонился.

— Вы меня создали, профессор, а теперь боитесь, как бы я не сорвал яблоко с древа познания. Мне все равно, я могу и не знать.

Но я видел здесь одну вещь, которая может вам пригодиться. Не хотите ли пойти со мной?

«Теперь предаст его», — догадался Хенрик. Он пошел за Шаффером в подвал. Прошли кухню, в которой догорали свечки, и оказались в темном помещении склада. Шаффер чиркнул спичкой и пробормотал:

— Слава богу, кажется, никто не взял. Вот! — вдруг воскликнул он.

Спичка погасла.

— Что там? — спросил Хенрик.

— Оружие. Легкий пулемет.

— Посвети.

Шаффер чиркнул спичкой. Хенрик опустился на колени. «Господи, — подумал он, рассматривая оружие, — только бы не попало в руки Мелецкому!» Спичка погасла.

— Вы стояли на коленях, как перед божеством, — услышал он голос Анны.

Хенрик поднялся. Шаффер снова зажег спичку.

— Погаси, — сказал Хенрик, хватая старика за руку.

Они оказались в полной темноте. Хенрик не отпускал руку парикмахера.

— Об этом оружии не должен знать никто, вы поняли?

— Конечно. Оно вам пригодится?

— Может быть. Выйдем отсюда впотьмах. Держите язык за зубами, пан Шаффер.

— Конечно.

— Даже если прикажет бургомистр?

— Создатель немного больше, чем бургомистр, — ответил парикмахер.

— Наконец мы понимаем друг друга.

Когда они вошли в вестибюль, Хенрик распорядился:

— Теперь, пан Шаффер, идите в зал. Если будут спрашивать о нас, вы ничего не знаете.

Когда Шаффер ушел, Хенрик сказал Анне:

— Нужно посмотреть, что делает Смулка. Возьмите, пожалуйста, фонарь.

Некоторое время они блуждали по коридорам, среди теней и бликов, прыгающих по стенам, вытягивающихся по полу, когда наконец за каким-то очередным поворотом нашли дверь номера, который выбрал себе Смулка. Анна остановилась.

— Что такое? — спросил Хенрик.

— Когда он меня увидит, к нему снова вернется амурное настроение.

— Я войду один.

Он протянул руку за фонарем, но передумал:

— Вам будет в темноте неприятно.

— Не знаю…

— Я посвечу себе спичкой.

Хенрик нажал ручку и вошел в номер. Спички были не нужны, свет луны обливал стены. Темно-голубой Смулка лежал в одежде на кровати, волосы блестели, словно седые, серебряная рука была вытянута вдоль тела, обутые ноги просунуты между прутьями спинки.

— Збышек, — позвал Хенрик.

В комнате было тихо и сонно. Смулка лежал спокойный, с оловянным от лунного света лицом. Хенрик вышел. Скрипнула дверь, и Анна вздрогнула.

— Спит, — сказал Хенрик. Они вернулись в ресторан.