— Чесек, — сказал он. И сразу же подумал: «Я немного переиграл. Как будто только он и мог все спасти, как будто все зависит от него. Он ничего не должен заметить». — Привет, Чесек, — сказал Хенрик без нажима. — Вспотел?

Освенцимец стоял в дверях музея с ящиком на плече.

— Привет, старик, — ответил он. — Помоги. Хенрик взял ящик и поставил его в кузов грузовика.

— Что-то у тебя слабовато идет, — сказал он. — Доконала?

Ответ входившего в здание освенцимца он не расслышал. Что-нибудь вроде «баба-огонь», «она может», «как автомат» или какая-нибудь другая мужская похвальба. Неважно. В залах музея было светло, косые лучи утреннего солнца били прямо в глаза. «Здесь я дрался со Смулкой, лежал возле ящика, Смулка стоял там, в серой полосе света, и прикладывал платок к щеке. Здесь мне однажды повезло», — подумал он с суеверной надеждой. Чесек осматривал ящики.

— Бери те, помеченные мелом, — сказал он.

— Кто помечал? Шеф?

— А кто же?

— Он понимает в этом?

— Шеф во всем понимает!

— А вот женщину себе выбрал неважнецкую.

— Да, в женщинах он разбирается меньше. Подай мне ящик.

— Подожди.

Чесек. не протестовал. Значит, он тоже понимает, что что-то должно произойти, что надо отчитаться перед собою. Оба только делали вид, что «порядок, порядок», а на самом деле он тоже ждал разговора. Освенцимец сел на ящик и закинул нога на ногу.

— Ну? — спросил он. Хенрик сказал:

— Я был здесь вчера со Смулкой. — Знаю.

— Мы подрались. Знаешь, из-за чего?

— Нет. Но если ты ему всыпал — это хорошо. «Смулка не проговорился», — решил Хенрик.

— А ты знаешь, что Збышек… — хотел сказать «умер», но осекся, внезапно увидев на пиджаке освенцимца темное пятно… «Такой хороший пиджак», — подумал он. Чесек перехватил его взгляд и стал рассматривать свой пиджак.

— Грязный, — сказал он, — не было времени почистить.

Все было хуже, чем думал Хенрик. Это именно он, Чесек, помогал перенести Смулку на кровать. Самый доверенный человек шефа! Он сидел на ящике, положив нога на ногу, мордастый, приветливый, человек-сфинкс, каменное изваяние. «Пойдет ли он за мной, я не Смулка, я тоже лагерник, но подумай, к чьей помощи ты прибегаешь, чьими руками хочешь защищать закон и этику, а если это обыкновенный головорез, у него на пиджаке кровь Смулки, и его это даже не смущает, насмотрелся на трупы в лагере. Очень яркое солнце, будет жара, меня знобит, теперь я остался один, придется отступить».

— Он был тяжелый? — спросил Хенрик.

— Кто? Ах он? Весил изрядно. Ну и силенка у него! — За что его шеф прикончил?

— Он изменник, Хенек. С изменниками нельзя цацкаться.

— Ты знаешь, из-за чего я с ним дрался? — спросил Хенрик. — Скажу тебе. Он хотел взять отсюда одну мелочь. Спросил, сколько она стоит. Я велел положить на место. Из-за этого у нас и пошло.

Чесек продолжал качать ногой. Хенрик говорил:

— Он нокаутировал меня. А потом, когда привел в сознание, признал мою правоту.

— Какую правоту? — спросил Чесек, поднимаясь.

— Что то, что мы делаем, — это подлость.

— Возможно, — согласился Чесек. Хенрик схватил его за плечо.

— Чесек! Я знал, что с тобой я договорюсь! Я знал!

— Подожди, какое договорюсь? Какое знал? — удивился Чесек. — Ты думаешь, что нельзя жить после того, как сделаешь подлость? Очень даже хорошо можно жить.

— Старик, я думал, ты меня понимаешь.

— Что я должен понимать? Я знаю одно: кто был помягче, поделикатней, тот быстрее отправился на тот свет.

— А все-таки Смулка решил иначе.

— И плохо кончил. Подай мне этот ящик.

Хенрик чувствовал, что тонет. Канаты, за которые он держался, выскальзывали у него из рук, пальцы не удерживали обмякшее тело. Еще мгновение, и останется только бессильный крик.

— Чесек, — сказал Хенрик, — мы оба были в лагере, и ты, и я. Ты не можешь оставить меня в такую минуту. Все, что ты видишь, — это национальные сокровища нашего народа. Ад кончился, надо начинать новую жизнь. Мы, Чесек, испытавшие все на собственной шкуре, должны о них позаботиться… Прошу тебя, старик, помоги.

Круглое, заросшее светлой щетиной лицо Чесека выражало удивление, беззубый рот жадно ловил воздух. Выслушав Хенрика, Чесек сказал:

— Ты что, с луны свалился? Хенрик молчал.

— Новую жизнь? С кем?! — закричал освенцимец. — Проститутка на воре едет и бандитом погоняет. Ты видел, что происходило? Ты видел, что из нас сделали? Плевать я хотел на твое национальное сокровище, мой желудок — самое большое сокровище.

— Боишься шефа.

— Я? Шефа? — возмутился Чесек. — Я шефу тоже могу врезать, если станет на пути. Я, куриная морда, никого не боюсь! А то, что мне надо, я знаю. Смрад от трупов шел на полсвета, человек с человека шмотки сдирал, у кого была миска макарон, был аристократом. Было так? Было. Так что стоит твой человек? Все можно, Хенек! Все!

— Ты прав: за миску макарон можно было купить девушку, смрад шел по всей Европе, у трупов вырывали золотые зубы. Но это кончилось. Нет войны, нет лагерей. И теперь не все можно! Слышишь? Не все!

Чесек подошел к нему.

— Ты, ты! Ты там тоже был такой чистый? — рявкнул он. Хенрик отступил па шаг.

— Думаешь, к моим рукам что-то прилипло? — Он вытянул руки вперед: — Вот! Посмотри!

— Пальцы дрожат.

— Не беспокойся, когда я стреляю, у меня ничего не дрожит. Чесек посмотрел на него с интересом.

— В меня не выстрелишь, — сказал он.

— Там видно будет.

— Я тебя до этого укокошу, — сказал Чесек.

— Хорошо, хорошо.

— Не думай, что после мне будут сниться кошмары.

— Закрой свою пасть, — тихо сказал Хенрик. — Чем ты хвастаешься? Я тебе заявляю, что ты не вывезешь отсюда ни одной картины, ни одной клизмы.

— Если бы это слышал шеф…

— Не держись за карман, все равно не успеешь. Шефа я уломаю, увидишь. Он один из вас что-то понимает. Стой, я подам тебе ящик.

Хенрик поднял ящик и поставил на плечо Чесеку. Освенцимец повернул к нему лицо.

— Хенек, побойся бога. Нам за все это что-то причитается? Причитается или нет?

— Да. Две пары туфель, костюм, чемодан тряпок.

— Эх ты, падло, — сказал с ненавистью Чесек.

Хенрик проводил его до грузовика и помог поставить ящик в кузов.

— Подумай, — сказал он Чесеку. — Мы вдвоем можем очень много сделать. Подумай, Чесек.

— Нет, — ответил освенцимец. — Я еще с ума не сошел.

Он отвернулся и пошел в музей за следующим ящиком. «Теперь я действительно один», — подумал Хенрик.