Местечко, название которого значилось на титульном листе «Терезы Геннерт», было еще меньше, чем капитан Корда представлял себе. Почти деревня с мощеной главной улицей, проходящей между двумя рядами каменных домов. За их тылами сразу же открывалось зеленое пространство, идущее вниз, к реке, с огородами, садами, наверно, очень красивыми во время цветения. От росы на пожелтевших еще высоких травах брюки сразу же стали до колен мокрыми, а на сапоги налипли огромные комья глины. Метрах в пятидесяти от того места, где улица расширялась, что можно было принять за рынок, начиналась старая, уже во многих местах разрушенная ограда бывшей резиденции какого-то аристократа. Стена была красивее, чем стоящий за нею особняк; полуразвалившийся, никогда не ремонтировавшийся, он тоже приближался к концу своего существования. В том крыле, где крыша не протекала, помещалась городская библиотека, а рядом с ней — читальня. От оранжереи остался только длинный прямой остов. Парадный вход был похож на декорации к фильму о духах и сверхъестественных силах или о самых обычных ворах, охотно поселяющихся в пустующих разрушенных усадьбах.

Поговорить с библиотекаршей капитану Корде не удалось, потому что библиотека работала с двенадцати дня. Назавтра он встретился с библиотекаршей в тот самый момент, когда она отпирала двери. Девушка бросила на штемпель быстрый взгляд и твердо заявила, что ни одной книги с подобной печатью в ее собрании нет. Но потом, поднеся книгу ближе к глазам, она добавила, что такая библиотека когда-то здесь размещалась, но что она слишком молода и не помнит это время, а никакой другой библиотеки, кроме городской, в местечке нет и не было. С тех пор, как она здесь живет и работает.

Зеленый штемпель выцвел, но тем не менее был достаточно отчетливым. Он информировал о том, что владелицу библиотеки звали Аполония Файгель, а библиотека находилась на улице Ставовой, 16. И только прочтя фамилию, девушка оживилась.

— Раз ее фамилия Файгель — значит, этой женщины давно уже нет в живых! — воскликнула она. — Отсюда немцы вывезли всех евреев. Здесь у нас разыгрывались ужасные сцены. Вы никогда и нигде не найдете пани Файгель.

— Я это и сам знаю, — буркнул капитан.

— А кроме того, на Ставовой не уцелело ни одного старого дома. Она вся была в развалинах, это даже я помню. Мы ходили туда играть, рыться в щебне. Иногда что-нибудь находили. Старые кастрюли, мелкие монеты. Как-то нам попалась совсем целая кочерга. Кажется, она у моей мамы до сих пор.

В библиотеке было безлюдно и так холодно, что не спасало и осеннее пальто. Капитан удивился, как может девушка несколько часов выдержать в одном свитере.

— Сейчас печь разгорится, — сказала она спокойно, — будет теплее. Пусто? Еще рано. Люди только что кончили работу. Придут. Вот увидите. Особенно молодежь. Из техникума, — добавила она с гордостью, — у нас свой техникум.

Девушка показалась ему симпатичной и толковой. У нее был такой вид, как будто она заведовала современным стеклянным библиотечным павильоном с центральным отоплением. Хотя руки покраснели, а одеревеневшие пальцы с трудом перебирали формуляры.

— Сейчас станет тепло, — повторила она, ковыряя кочергой в старой кафельной печке, усиливая огонь, а вместе с тем следя за тем, чтобы жар не шел в комнату. — Я здесь подметаю, иногда мою полы и ежедневно протираю их тряпкой, особенно осенью. Наносят грязь.

— У вас одна единица? — спросил Корда.

— В таком местечке… иначе и быть не может.

— Сколько вы зарабатываете?

— Э-э, что там говорить. Я люблю эту работу, — добавила она строго.

— Вы, наверно, здесь давно живете, да?

— С рождения, — подтвердила она охотно. — Нас все здесь знают.

«Это хорошо, что все», — подумал капитан, а вслух добавил:

— Мне хотелось бы поговорить с вашей матерью.

— С матерью? — искренне удивилась она.

— Хм. Если это возможно.

— Отчего же? — заколебалась она. — Но что она может вам рассказать?

— Много. Она здесь живет давно, — повторил он, — да?

— О, если бы вы знали, как давно! Отец привез ее сюда сразу после свадьбы. Мой отец был родом из этого местечка. Отец знал больше, но отца в сорок третьем забрало гестапо.

— За что его взяли? — заинтересовался капитан.

— А кто его знает? Взяли. И след простыл. Не вернулся. Обычное дело, — она начала рыться в ящике стола. — Я сейчас приклею записочку к дверям, что скоро вернусь, и провожу вас.

— Не надо, — воспротивился капитан. — Люди будут ждать. Дайте мне только адрес.

— Ничего, у нас люди ждут охотно, — пошутила она. — К тому же осенними вечерами дел не так уж много.

Девушка достала из ящика ключ, и они вместе вышли из особняка. Корда ждал, пока она приколет записку, и рассматривал башенку над часовней.

— Что здесь было? — спросил он без особого интереса. Просто так, чтобы установить с девушкой контакт, расположить ее к себе. — А что, в этом медальоне была какая-то картина? Скульптура? Фамильные драгоценности?

— На верхушке башни? — обрадовалась девушка вопросу. Видимо, она любила эти руины, громко называемые библиотекой. — Там были часы. Но они не ходили. Никогда. Однажды ночью их не стало.

— Часов? Кто-нибудь заявлял о краже? — спросил он быстро.

— Что вы! Куда? Зачем? — протянула она пренебрежительно. — Часы на башне окончательно погибли бы, как и все остальное. Вы же видите. А так, может быть, кому-нибудь служат и. сохранятся.

Они шли вниз к местечку так же спокойно и неторопливо, как шла здешняя жизнь. Девушка подвела его к одному из домов на главной улице.

— Мама! — крикнула она с порога. — Здесь к тебе один мужчина. Из Варшавы. Он хочет с тобой поговорить. Я должна вернуться в библиотеку. Да, он из милиции.

Капитан увидел испуганное лицо полной старой женщины.

— Ну чего ты боишься? — успокоила ее дочь. — Со старыми людьми всегда так, — повернулась она в сторону капитана и сразу же добавила: — Этот пан разыскивает людей, давно умерших людей.

— Со старыми, со старыми. А с вами как? Биг-биты, парни, хаты и тряпки. И еще эти… транзисторы, или как они там называются. Если ищете мертвых, то не найдете, но вы садитесь, садитесь.

Эта небольшая стычка освободила пожилую женщину от страха перед представителем власти.

— Что вы хотите? — спросила она прямо, и это было значительно лучше, чем подозрительность.

— Я ищу Аполонию Файгель. А точнее, какой-нибудь оставленный ею след.

— Я не знаю никакой Аполонии Файгель, — пробурчала женщина. — Кто водился с ев… постойте… Файгель, вы говорите? У Фай-гелей была библиотека, здесь, у нас, она работала вот как сейчас моя дочь. Но тогда моя дочь, если б ей было столько, сколько сейчас, могла пойти только ученицей к портнихе или к парикмахеру мыть клиентам голову. И занималась бы этим до тех пор, пока кто-нибудь ей не встретился… и, в свою очередь, не загнал бы ее на кухню и к детям. Да, пан, библиотеки она и в глаза бы не видела. Я помню Файгель, конечно, помню. Но та библиотека была частная. Я помню Файгель, потому что она очень кичилась этими, ну… книжками. Вы понимаете. Тогда было другое время. Она не торговала чем попало, как все евреи в нашем местечке. Она делала то, что сейчас моя дочь, только она имела от этого намного больше денег. Она торговала по-иному.

Капитан знал, что пожилая женщина долго не выберется из проблемы торговли культурой, пуговицами, машинами, землей и фабриками, а скорее сходства или различия в получении доходов от многих диаметрально противоположных благ этого мира.

«Кто украл часы? — думал он. — Сомневаюсь, что я это когда-нибудь узнаю. И зачем мне это знать? Что бы было, если бы я разыскивал всех похитителей всех часов? Ерунда. Хотя, быть может, и не абсолютная. Эти часы были в этом местечке. Но что я знаю об этом местечке? Ничего. Пока ничего. А если бы даже знал все, то эти сведения мне бы не пригодились».

— Но Файгель убили, как убили всех наших евреев, — продолжала женщина, поскольку в маленьком местечке, раз начав, могут говорить сколько угодно. — Ей ничуть не помогло, что она была чужая для своих… чужая даже для нас. Да. Всех зверски убили… и ее… пусть их бог за это покарает… и за моего мужа.

— А что стало с библиотекой? — спросил капитан, уже ни на что не надеясь.

— То же, что и со всем имуществом евреев. Вывезли. Забрали. Мебель, драгоценности, меха, одежду, картины. Взяли и книги… Потом тот домик, в котором у Файгелей внизу была библиотека, а наверху, на втором этаже, квартира, разрушили советские танки. В сорок четвертом году, когда шло наступление. Ох, что у нас здесь делалось! Немцы и русские попеременно, три дня и три ночи. Как сейчас помню, я стояла у стены на расстреле. — Она сделала паузу и посмотрела на капитана, наблюдая за произведенным этой биографической подробностью эффектом. — Нет! Вы только подумайте! — крикнула она. — А вот стояла. Я, старая толстая баба, которая ни о чем другом понятия не имела, кроме как о мытье посуды и стирке пеленок. В меня хотели выстрелить, как будто бы я какой-нибудь важный человек. И вы бы меня уже не увидели, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Эсэсовец уже прицелился в меня, а мы стояли в ряд, нас было шестеро из одного дома. Не из этого. Нет. Я тогда жила на окраине. Возле шоссе. И поэтому наш дом переходил из рук в руки, а мы пережили ад.

Капитан даже не пробовал прервать поток слов, который хлынул так внезапно и в неожиданном направлении. Он всегда давал людям выговориться. А кроме того, речь является ключом к человеческому характеру. Он поудобнее сел на стуле, искренне заинтересовавшись историей жителей этого местечка.

— И знаете, что странно? — продолжала женщина, размышляя над феноменом человеческих реакций перед лицом смерти, которые не всегда совпадали с тем, как эти люди его себе представляли. — Я не молилась, только мысленно прощалась с ребенком, с моей дочкой. Она была в подвале. Лежала на матрацах. Ей было… два года. Только с ней я прощалась у стены нашего дома, и в это время во двор ворвались русские. Один из них выстрелил в эсэсовца, который целился в нас. Если бы он на долю секунды задержался, то нам был бы конец. Русский очередью свалил эсэсовца, но одна пуля попала в мальчика, который стоял рядом со мной. Да, он отдал свою жизнь за нас пятерых. А русский плакал целую ночь. Вы представляете? Пожары. Все местечко горит, на шоссе огромная гора разбитого железа, и атака, пулеметы, пушки и эти их «катюши». Всюду трупы немцев и русских. А в нашем дворе — два. Эсэсовец и польский мальчик, а над ним всю ночь проплакавший русский. И он не хотел идти дальше в атаку. Не хотел. И вы знаете, его за это не расстреляли, — продолжала она удивляться тому, чему она когда-то была свидетелем и что до сих пор ей не было окончательно понятно. — Наш спаситель взял лопату и вырыл для мальчика могилу. Пил из манерки самогон и рыл могилу, убил хорошего человека. Никому не дал к нему прикоснуться, сам положил его в вырытую яму, — сообщила женщина, и удивление не сходило с ее лица. — Я удивляюсь, как мы в ту ночь все не сошли с ума, до сих пор не перестаю удивляться, чего я только в жизни не видела… И все это стоит у меня перед глазами… всегда…

Капитан всматривался в женщину и думал, что терпение, которое он выработал в себе за многие годы службы, и теперь позволило ему сделать свои выводы. В этой невидной толстой старухе, наверняка хорошо готовящей бигос, голонку и борщ, крылась огромная сила.

— Вы знаете, русские удивительный народ, — добавила женщина уже конфиденциально, — они понимают страдания чужой души. И умеют уважать ее даже на войне. В какой-нибудь другой армии за подобное — пуля в лоб. Разве не так? Во время наступления, в такой мясорубке. Жизнь тысяч мирных жителей зависела от этого наступления. Если бы немцы вошли в местечко в четвертый раз, они уничтожили бы нас всех до единого. За то, что мы скрывали русских солдат, которые не успели отступить, хотя наши жизни не стоили и ломаного гроша. Мы помогали, чем могли. Видите ли, очень скоро пришли за тем солдатом, который спас нам жизнь, и мы уже хотели его тоже прятать от своих, потому что боялись, что его будут судить. А они только покачали головами над могилой нашего парнишки, взяли своего, похлопали его по плечу, и все. Потом он ходил по местечку. Они у нас стояли несколько дней. Он всегда, завидя меня, останавливался и говорил по-своему, по-русски. А я к нему по-польски. Он свое, а я свое, — женщина рассмеялась. — Из-за этого мы не очень хорошо понимали друг друга. Хотя нет — понимали. Столько, сколько нам было нужно.

«След Файгелей обрывается, — подумал капитан Корда. — Этим путем я никуда не приду, но это легко можно было предвидеть. Книга могла бы помочь распутать клубок, если бы я знал, кто ее отсюда вывез. Когда-то в одиннадцать часов что-то случилось. Где? Может быть, здесь, а может быть, где-то в другом месте. Мир огромен. Польша велика. Я должен отцепиться от этого местечка, но не могу, потому что у меня нет никакого другого следа, кроме какой-то печати из «библиотеки ангелов».

— А вы не помните, кто жил в имении во время войны? Или сразу после ее окончания?

Женщина удивилась перемене интересов своего гостя до такой степени, что некоторое время не могла собраться с мыслями.

— В имении? Никто не жил. Там уже давно никто не жил, потому что война застала наследников в Вене, и они не вернулись.

— Немцы имение занимали?

— Нет. Не занимали, потому что наследник был австрийцем или находился с австрийцами в родстве. Его называли бароном, а баронов у нас не было. У нас были графы и князья. У барона Донэра ничего польского не было, кроме жены. Жена его была полькой.

— Значит, имение всю войну оставалось бесхозным? — удивился капитан. — А инвентарь? Земля?

Женщина пожала плечами и снисходительно посмотрела на непонятливого гостя.

— Все шло. Наши работали в фольварке, как и до войны. Хозяева из Вены написали одному там в Варшаву. Кажется, он был дальним родственником баронессы. Этот человек приехал сюда и всю войну смотрел за имением. Господи помилуй, как же он за ним смотрел! Ничего не понимал в сельском хозяйстве. Только что присутствовал. У него были администратор и эконом. Оба сколотили себе состояния.

— Не помните ли вы фамилии этих людей? Может быть, вы знаете, где они сейчас? — спросил капитан из привычки накапливать информацию.

— Нет. Я жила в другой стороне. Далеко. Не рядом с усадьбой, как сейчас. Но сейчас и имения нет. Ничего нет, — вздохнула она. — В конце войны мне было очень трудно, я осталась одна, надо было кормить ребенка. Ездила торговать в Варшаву. Брала товар в окрестных селах. Я подружилась с крестьянами. Имение — это был довоенный мир. Иногда краем уха что-нибудь услышишь. Пока хозяевами были Донэры, люди интересовались их жизнью, но после войны… усадьба уже никого не интересовала.

— А что стало с родственником баронессы? После аграрной реформы?

— Его еще при немцах арестовали, хотя, кажется, он потом из тюрьмы вышел. Никто не знает, чем это кончилось на самом деле. У нас тут было много партизан. Крови лилось! В усадьбе тоже кое-кого арестовали.

— Как его фамилия, этого родственника Донэров? Женщина с интересом посмотрела на капитана, словно только сейчас поняв цель и характер длинного разговора.

— Вы гоняетесь за ветром, — ответила она наконец. — Почему вы не приехали сюда двадцать лет тому назад? Или по крайней мере пятнадцать. Файгель, теперь этот! Люди давно разлетелись по свету. Почему вы решили искать их сейчас?

Женщина что-то прикидывала в уме. Капитан терпеливо ждал, не слишком интересуясь судьбой обитателей усадьбы.

— В послевоенные годы здесь жила учительница, — сказала женщина. — Во время оккупации она часто ходила в имение. Не знаю, жива ли она. Ей было бы теперь лет семьдесят. Наверно, она что-то знает о родственниках баронессы. В пятьдесят четвертом году эта женщина уехала на западные земли.

— Как ее звали? — задал Корда еще раз свой сакраментальный вопрос.

— Сейчас… сейчас… Ольга… Ольга Климентович или Климонтович. У нее училась моя дочка в первом классе, а может, даже и дальше. Я ходила на родительские собрания и поэтому помню ее фамилию.

«Конечно, может, я и пойду за Ольгой, — лениво подумал капитан, — но все-таки надо узнать у девушки, куда делись часы. Да. Это не помешает. Даже если бы местечко не имело ничего общего с делом часовщика из Брудно. Книгу мог принести ему любой клиент».

Что-то тянуло его назад, в городскую библиотеку. При звуке открывающейся двери библиотекарша подняла голову: узнав капитана, она улыбнулась. В этой улыбке была, он не ошибался, скрытая симпатия. Девушка тоже нравилась ему. За это время вид комнаты со стеллажами разительно преобразился. Топилась печь, но главное, в комнате появились люди. Библиотека без людей вызывает уныние. Поминутно входили молодые парни, демонстративно волоча ноги, как этого требовал молодежный фасон.

— Я сейчас освобожусь, — сказала девушка, — волна пройдет, и снова будет пусто.

Капитан сел в читальном зале и стал терпеливо ждать.

— Ну как? Вы что-нибудь узнали от мамы? — послышался голос сверху. Он не заметил, когда она подошла.

— Да. Спасибо, много.

— Не может быть! Вы нашли Файгель?

— Мертвые не дают новые адреса. А когда исчезли часы с башни, вы тоже были маленькой? — пошутил он.

— Ну что вы, — обиделась она. — Часы пропали два года назад. Из-под самого носа утащили. Хотя дом и рушится, но были часы на башне. Частица прежнего великолепия. А теперь это настоящие руины. Я очень расстроилась, когда пропали эти часы, хотя библиотеке никакой пользы они не приносили.

— Испортились, — буркнул Корда. — Ну ладно, испортились, — автоматически повторил он.

— Они никогда не ходили. Я вам уже говорила! — напомнила она поспешно.

— Никогда, — повторил капитан, понимая, что совершенно безосновательно цепляется за какие-то часы. — Вы пробовали их ремонтировать? — спросил он, все более недовольный собой. Капитан вел себя, как жонглер, который хочет одурачить публику, неизвестно что у нее выцыганить, а вместе с тем пробовал убедить себя в том, что этого не делает.

— Кто может влезть на башню? — сказала девушка. — У нас нет такого часовщика. Наручные еще починят, но не такие. Старый владелец, кажется, привез их из Вены.

— А молодежь? — поинтересовался он, как всегда, не тем, что хотел узнать.

— Молодежь? — задумалась она. — Э-э, нет. У нас нет молодых, которые бы взялись за такой ремонт. Возня! Именно поэтому в течение многих лет я видела одно и то же время: одиннадцать. И каждый раз мне было не по себе. Вы знаете, как раздражают человека стоящие часы. Можно обойтись без дверной ручки, смириться с шатающимся столиком, с незакрывающимся окном, со многим другим, но часы должны идти.

— Одиннадцать ноль-ноль? — переспросил капитан. — Вы в этом уверены?

— Уверена! Ноль-ноль! А вы знаете, — вдруг оживилась она. — Я никогда не задумывалась, почему они остановились именно на одиннадцати. Когда? Может быть, во время войны? Или во время аграрной реформы? Нет?

Его забавляла та легкость, с которой люди поддаются влиянию самых обычных событий, как только разыграется их воображение. В этом имеется скрытое желание, чтобы произошло что-нибудь необычное, чтобы жизнь и мир хотя бы на короткое время утратили обыденность. Он улыбнулся.

— Любой механизм, за которым не следят, в один прекрасный момент останавливается, — сказал капитан прямо.

— Вы правы, — согласилась девушка, помешкав. Как быстро отказалась она от тайны! Она принадлежала к новому поколению рационалистов. — А какая разница, если бы они остановились на семь или пятнадцать минут позднее. Ходили точно и остановились точно. — Девушка рассмеялась.

— А, ну да что там, пускай кому-нибудь служат. Капитан встал.

— Спасибо за информацию, — сказал он безразлично-вежливым тоном. Ему сразу стало жаль ее, она сникла. Он заметил это и понял, что причинил ей боль, но уже давно смирился с тем, что не может позволить себе размякнуть, кто бы и как бы сильно ему ни нравился. Поэтому быстро добавил: — Вы очень много делаете в библиотеке. Даже сами не понимаете, сколько.

С ее лица исчезла натянутость, она пристально посмотрела на него.

— Да что я такое делаю, — сказала она с прежней интонацией. — Каждый что-то делает. Как умеет.

Влажный ноябрьский воздух окутал его, хотя было совсем не холодно. Он шел по темной аллее, разбрасывая ногами мокрые листья. Только оказавшись на улице, он спокойно констатировал, что ничего не узнал и, может быть, ничего больше не узнает. Он никогда не выйдет за круг, очерченный стрелками часов. Но даже это не могло заглушить, пригасить чувство удовлетворения. С того момента как капитан вошел в деревянный дом на Брудно, он был уверен, что часы приведут его к цели, хотя у Фемиды и завязаны глаза. Эта уверенность не покидала его и во время блужданий по уличкам местечка, вплоть до той минуты, когда он встретил девушку у библиотеки. Ключ к разгадке убийства на Брудно мог находиться в этом местечке. А может быть, в старой усадьбе, на башне разрушающегося особняка?