Лесли

Джулиан очень интересовался черной магией. То есть, конечно, он таких слов никогда не говорил. Но всерьез заигрывал со всякими темными силами. «Магика» с «к» на конце, как в идиотских трактатах Алистера Кроули. Сплошные понты и выпендреж. В основном так называемая «магика» Кроули служила только одной цели: трахнуть как можно больше баб. Тот еще был проходимец. Если вы способны на полном серьезе читать такую лабуду, примите мое восхищение.

Джулиан не из того теста. Его интересовал феномен времени. Больше гитары он любил только одну вещь: свои наручные часы с кучей циферблатов и стрелок. Постоянно с ними возился, заводил, перемещал стрелочки вперед-назад и смотрел, как они двигаются. Прямо как маленький. Думаю, он и вправду воображал, будто может управлять временем.

Или нет, скорее, считал, что существуют разные ипостаси времени, что можно перешагнуть из нашего обычного времени в другое измерение. Как Рип Ван Винкль. Джулиан обожал такие сказки. В поисках подобных сюжетов он, наверное, перерыл все книги на полках в Уайлдинг-холле. Еще раньше он попросил Уилла поискать в архивах баллады про такие штуки. Уилл не особенно преуспел, и Джулиан сочинил собственную. Отсюда и его версия песни Кэмпиона.

Заклинание – вот что он на самом деле пытался создать. Сам он не признавался, но мне и без того ясно. Однажды я постучалась, он не отвечал. Я вошла без приглашения. Джулиан меня даже не заметил. Стоял в середине комнаты с закрытыми глазами, бормотал. Я с ним заговорила, даже дотронулась до него – никакой реакции. И так несколько минут.

Когда он наконец очнулся и открыл глаза, зрачки были расширены – но не так, как бывает у нормальных людей, а скорее по-совиному. Мгновение черные круги занимали чуть ли не всю радужку, а потом резко сузились до двух крошечных точек.

Увидев такое в первый раз, я едва не свихнулась со страху. Завопила, схватила его, начала трясти – ощущение было такое, будто тянешь покрывало с рояля. Его руки словно просачивались между пальцев.

А дальше он просто сполз вниз и распластался на полу, как пустая оболочка без костей. Я даже решила, что ему конец. Но тут он замигал и вроде как сфокусировал взгляд. Увидел меня. И начал орать, что я все испортила: у него почти получилось, а из-за меня все пошло псу под хвост – уж не знаю, какое-такое «все» я ему испортила.

И такое случалось, погодите-ка… Раза три или четыре. Во всяком случае, про эти разы я точно знаю, потому что сама видела Джулиана таким в комнате или когда случайно набредала на него в лесу.

Вряд ли дело в наркотиках. Разумеется, такое объяснение напрашивается само собой. Но я навидалась ребят, упоротых героином или еще чем, а тут было совсем другое. Глаза у Джулиана – я в жизни таких глаз ни у кого не видела.

Ну да, дело в ней. Никаких сомнений.

 

Уилл

Колядок про королька существует, наверное, сотни. Разные слова, разные мелодии. Одному богу известно, где Джулиан взял свою. В Сесил-Шарп-Хаус он не бывал, насколько мне известно.

И никогда не спрашивал, что я там нашел, и никак меня не поддерживал в моих изысканиях. От остальных я и не ждал благодарности за мою работу, тем более в архивах. А вот у Джулиана как раз можно было бы предположить интерес к таким вещам. Но он об этом даже не заикался. А когда я спрашивал его, откуда он выкопал ту или иную песню и почему выбрал ту или иную аранжировку, он только пожимал плечами или отмахивался: забыл, мол.

Его версия корольковой колядки звучала так:

Несколько кровожадно, поварварски. Не поверите, насколько это типично для древнего народного творчества. Конечно, мне было очень любопытно, где он взял такой вариант. Я знал, что в особняке есть библиотека и что Джулиан там промышляет. В тюдоровском крыле, он мне сам говорил:

– Запросто найдешь. Идешь в старую часть дома: сначала по длинному коридору с окнами, потом один продет вверх по каменной лестнице. По-моему, ступени постарше остальной постройки, чуть ди не времен норманнов. Поднимешься – и сразу справа библиотека. Не промахнешься.

Знаменательное напутствие. Я не просто промахнулся, а заблудился напрочь, причем так, что уже не чаял найти обратную дорогу. Коридор с окнами – тут никаких проблем. Живописная старина, ромбовидные стекла, снаружи мелькает сад.

Но потом я, видимо, свернул не в ту сторону. Иду-иду, но никаких признаков каменной лестницы не видно. Только старые кладовые и запертые двери, взломать которые мне не удалось. Да еще темнотища: окна если и попадались, то крохотные, под самым потолком, глубоко утопленные в стены; можно было разглядеть разве что заплатки голубого неба. Стекла, видимо, разбились, или их отродясь там не водилось. Пожалуй, изначальная кладка была даже старше, чем предполагал Джулиан.

Вдобавок там оказалось куда холоднее, чем в остальном Уайлдинг-холле. Центрального отопления там, разумеется, нигде нет – попробуй обогрей такую махину, – но в той части, где мы жили, солнца хватало. Ведь был самый разгар лета.

А здесь скорее стояла осень, если не ранняя зима. Я увидел пар от своего дыхания и всерьез испугался.

И дерево тут так странно пахло – балки поперек потолка, обшитые дубовыми панелями стены, даже мебель, кругом сплошное дерево, так что душок был крепкий. Не похожий на лак или восковую мастику: неприятный такой, сладковатый и с гнильцой. Как из вазы с цветами, когда вода пойдет мутью и зеленью. Даже сейчас противно вспоминать.

Некоторые двери удавалось открыть. Я искал лестницу или другой коридор, но попадались лишь почти пустые спальни с кроватными нишами, все серые от паутины, будто присыпанные пеплом.

Под конец я просто сдался. Решил повернуть назад и пройти тем же путем.

И сразу потерялся. Все выглядело иначе: окна стали уже и вытянулись кверху, небо снаружи потемнело. Я даже видел звезды. Дико звучит, но так оно и было.

Тут мне стало совсем жутко. Откуда-то появились боковые коридоры, которые раньше, когда я искал лестницу, не попадались. Я остановился и прислушался: ни звука. Никаких голосов. Ни скрипов и шорохов, обычных для старого дома. Меня накрыл иррациональный страх, что я не найду обратную дорогу. Стоило повернуть за угол – впереди открывались два-три новых коридора.

Тут мне вспомнилось прочитанное о лабиринте Хэмптон-Корта: чтобы найти выход, надо постоянно вести ладонью по стене. Волосы у меня были стянуты шелковой банданой, чтобы не падали на глаза; Нэнси подарила на день рождения. Я ее снял и привязал к ручке двери. Если снова окажусь в том же месте, хотя бы пойму, что хожу кругами. Прикинул предпочтительное направление, прижал ладонь к стене и пошел вперед.

Если бы я не вел рукой по стене, я бы вообще не заметил проход. Щель – такая узкая, что кто-нибудь покрупнее меня и не протиснулся бы, – вела к каменной лестнице.

Низкий потолок, легко можно рукой достать. Крутые каменные ступени, чуть вогнутые к центру, стоптанные за века. Должно быть, здесь проходили сотни, даже тысячи людей. Но последний раз нога человека тут ступала очень давно, если не считать нас с Джулианом и остальных участников Windhollow.

Откуда-то сочилось слабое призрачное сияние, хотя ни окон, ни ламп я там не обнаружил. Как будто свет шел прямо из стен. Я почти ползком продвигался вверх, боясь оступиться и сломать шею. Стены угрожающе сдвигались, ледяной воздух обжигал горло. И какой-то могильный глинистый запах со слабым оттенком гниющей древесины.

И мертвая тишина. Я даже остановился и топнул изо всей силы по ступеньке – лишь слабый отзвук, как будто сухой лист упал.

«Хренов Джулиан», – подумал я, подозревая его злую шутку. Может, он решил меня осадить, научить уму-разуму. Минут через пять я опять остановился перевести дух и обернулся.

Вот этого не надо было делать.

Лестница позади уходила вниз бесконечной спиралью, постепенно погружаясь в темноту, пока вовсе не терялась из виду. Во рту пересохло; пришлось уцепиться за стену, чтобы не упасть.

Не мог я подняться на такую высоту, да и здание не могло быть таким высоким или простираться так далеко вглубь.

Но когда я повернулся – а сердце колотилось как бешеное, – вверх тоже тянулись бессчетные ступени, теряясь в бесконечности. Если пойду дальше, впереди только непроглядная тьма. Если поверну назад, меня поглотит черная спираль, уходящая в невообразимую бездну.

Я замер. Не мог двинуться, боялся потерять сознание. Ступени были слишком узкие, чтобы присесть, поэтому я прислонился к стене и попытался успокоиться, считая до ста в обратном порядке.

Досчитал почти до полусотни, когда услышал тот звук. Голос. Очень слабый; пришлось затаить дыхание, чтобы убедиться, что мне не примерещилось. Тот самый голос, который я слышал в ту ночь, когда приезжала Нэнси и мы держались за руки в темноте. Слов не разобрать.

Почти незаметно голос становился громче, и стало понятно, что это пение. Слов по-прежнему не различить, но мелодию я через пару минут узнал: песня Томаса Кэмпиона.

Поющий будто проглатывал слова: как я ни старался, не мог вспомнить текст, хотя звук определенно приближался.

И теперь я услышал еще кое-что: шорох, будто по ступеням что-то волокут. Или кто-то ползет.

Бессловесная песня продолжалась. Темнота сгустилась, в воздухе повисла гнилостная вонь, и я с громким шлепком прижал ладонь ко рту.

Благодаря этому импульсивному движению я обнаружил, что снова могу шевелиться, – и не стал медлить. Едва не спотыкаясь, я помчался вверх по лестнице, хватая ртом воздух и давясь вонью. Впереди слабо затеплился бледный свет и темноту прорезала серебристая линия: очертания двери.

Скользящий шорох за спиной превратился в пронзительный дребезг, который заглушил бессловесную песню. Добежав до верхней ступеньки, я рванулся к двери, шаря по ней в поисках ручки. Нащупал пальцами металлическую защелку, дернул на себя, и дверь приоткрылась. Я наклонился, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель, и тут…

Вот клянусь: дверь стала закрываться, зажав меня. Я скреб ногтями по древесине, но дверь давила все сильнее и сильнее.

И вдруг, уж не знаю как, я мгновенно оказался на другой стороне. Помчался по коридору и бежал, пока не наткнулся на свою бандану, привязанную к двери спальни, сорвал ее и понесся дальше по коридорам и вниз по лестнице в репетиционную.

Эштона чуть удар не хватил, когда я ворвался в зал.

– Ты сдурел?! – заорал он, но я просто захлопнул дверь и припер ее креслом.

Даже говорить не мог, пока Эштон не сунул мне бутылку виски. Когда ко мне наконец вернулся дар речи, я понес чушь про телефон и службу спасения. Разумеется, выхлебав полбутылки, я малость успокоился и забыл про звонок спасателям. Но руки тряслись весь остаток дня, скрипку держать не мог.

О том, что со мной стряслось, ни Эштону, ни остальным я так и не рассказал. Сперва боялся, что на смех поднимут, потом – что разозлятся, с чего это я раньше молчал. Вообще никому не рассказывал до сих пор.