На этот раз у дверей «Голубого Страуса», выпуская влюбленные пары, стоял кто-то другой. Это замечательно, подумал я. Чем меньше знакомых, тем лучше. Швейцар воззрился на Хью с таким видом, словно тот сию минуту вылез из канализационного люка. Может, ему вообще не нравится, когда хромают. Может, ему показалось, что Хью в своем зелено-оранжевом клетчатом пиджаке одет слишком пестро. Трудно сказать. Быть хамом — первейшее требование, предъявляемое к вышибалам во всех манхэттенских заведениях, так что поди-ка пойми, чем именно мы ему не угодили. Он, правда, не послал нас, но глядел недвусмысленно.

— Вы заказывали?.. — спросил он.

— Как же, как же! Заказали, чтоб ты мне в с-с-стакан на-на-налил.

Швейцар «Страуса», по всей видимости, не привык к тому, что посетитель, заслуживший косой взгляд детины в смокинге, не рассыпается ни в прах, ни в извинениях. И потянулся к телефону.

— Эй, — остановил я его. — Зачем нарываешься на неприятности? У тебя что, зубы лишние есть? У нас дело к мистеру Энтони.

Рука его отдернулась от трубки. Он не знал, как себя вести в подобной ситуации, но зубы свои явно берег. Боюсь, я был не первый человек хулиганского вида и с разбитой физиономией, кто приходил сюда повидаться со стариной Джеффом.

— А мистера Энтони еще нет, — довольно растерянно пробурчал он.

— Тогда мы заглянем к Биллу.

Парень вытер взмокший загривок, радуясь, что мы наконец отстали. Хьюберт щелкнул пальцами:

— Место, Дейзи, место! Открывай дверь — гости пришли !

Приветственная улыбка заиграла на лице швейцара при виде трепещущей четы, появившейся в дверях. А мы с Хью, миновав арку, двинулись по направлению к кабинету Стерлинга. В переполненном зале огни были притушены. «Красных каблуков», впрочем, на эстраде не было. Вместо них юный комик изощрялся в остроумии, высмеивая гетеросексуальность как глупейшее и отвратительное отклонение. Давай, давай, подумал я, каждому — свое.

У самых дверей кабинета я подумал, что лобовая атака будет лучше всего, и, пнув дверь, ворвался вовнутрь. За мной неторопливо прохромал Хью, оглядывая помещение в поисках наилучшей точки обзора. Стерлинг сидел за столом, имея по левую руку одного из кожаных, а по правую — мистера Крыски.

Он-то и завопил, опередив Стерлинга:

— Хватай его!

Кожаный, уже имевший печальный опыт встречи со мной, полез под куртку, явно рассчитывая применить кое-что понадежней кулаков. Что именно — я узнать не успел, потому что прыгнул через всю комнату вперед, врезавшись в него с разгона всей своей тяжестью. Он отлетел к стене, а ствол, который он доставал, — на середину кабинета.

Все мое тело пронизала острая боль. Все ссадины и синяки запульсировали одновременно, точно кто-то включил рубильник. Стараясь не обращать внимания на эту иллюминацию, я стремительно развернулся лицом к Крыски, Он уже вытащил нож и метил мне куда-то в область плеча. От того, что я так резко переместился, он не только попал клинком в пустоту, но и подставился. Вложив в удар все свои девяносто с гаком, я двинул его правой, и Крыски отбросило в угол.

Потом я переключил внимание на Кожаного, который уже поднялся на ноги, но стоял еще не вполне вертикально. Я ухватил его за кожаный ошейник и буквально надел его морду на свой кулак — раз, другой и третий, пока не увидел, что он — в отрубе. Он осел назад: раздались четыре приглушенных удара — это он приложился к полу задом, локтем, затылком и ладонью, — по которым я заключил, что на некоторое время он выведен из строя.

Но за спиной у себя я уловил мягкие шаги: игра, стало быть, продолжалась. Хьюберт вскрикнул, предупреждая меня, но беспокоился он совершенно напрасно: я вовремя повернулся к мистеру Крыски, предпринявшему новую попытку зайти с тыла, и погрозил ему пальцем:

— Ай-ай-ай, как не стыдно?! Нападать с ножом на безоружного — да еще сзади? Разве это честный бой?

— Заткнись, старый хрен! Ты уже протух!

Пока он надвигался на меня, я размышлял над тем, как это он умудрился назвать человека, который от силы на пять лет старше него, «старым»? Ну, «хрен» — понятно. Но «старый»-то почему? Наверно, Крыски сбили с толку мешки у меня под глазами. Не иначе, думал я, перехватив руку с ножом, прорезавшим воздух в дюйме от моего лица. Откачнувшись назад, я рывком притянул его к себе так, что он ткнулся лицом в подставленный мною кулак. Голова мотнулась, из разбитого носа и губ хлынула кровь. Вторым ударом я сбил его с ног. И добавил ногой, по звуку заключив, что теперь он встанет нескоро.

Теперь пришел черед Стерлинга.

— Билли! Сколько лет, сколько зим! Чертовски рад снова видеть тебя!

— Не бейте меня! — вскрикнул он. — Я тут ни при чем! Вы же видели — они сами на вас кинулись!.. Я ничего им не приказывал!.. Нет!.. Нет!.. Прошу вас, не трогайте меня!.. Ради Бога!..

Подойдя, я присел на край его стола. Хьюберт тем временем собирал оружие поверженных противников: то, что валялось на полу, он уже подобрал и теперь обшаривал Крыски и Кожаного.

— Да не визжи ты, — сказал я Стерлингу. — Никто тебя не трогает.

Не знаю, сумел ли я его успокоить. Вряд ли. Было от чего прийти в ужас. Он связался с мафией, считая, что таким, как он, все можно. Он организовал налет и ограбление квартиры одного из своих друзей, а на вырученные деньги провернул аферу, в которую вовлек столько миллионеров, сколько смог найти. Купил «Страус» и сейчас же попал под пяту мафии, причем только совсем недавно начал сознавать, что это такое. Теперь ему оставалось лишь вертеть головой, гадая, с какой из десятка сторон обрушится на него топор.

— Давай по-деловому, Билл. Сейчас объясню. Ты мне нужен. Я пришел за Энтони и Марой. Точка. Ты мне скажешь, где они находятся, поможешь взять без шума, а я не стану лезть в твои дела. Мара будет задержана по подозрению в убийстве Карла Миллера и в присвоении принадлежащего ему имущества. Насколько мне известно, и она, и Энтони замазаны в этом деле полностью. Степень твоего участия будет зависеть от того, как ты сумеешь выпутаться.

Я почти слышал, как скрипят шестеренки и маховики у него в голове. Да, он был очень напуган, но не настолько, чтобы упустить свой единственный шанс на спасение. Этот шанс я ему и давал — при условии, что он кое-что припомнит и расскажет. Стерлинг понимал, что если откажется — я по кусочкам скормлю его полиции.

— Хорошо. Хорошо. Я все сделаю, — сказал он, вновь обретя дар речи. — Джефф... Он придет сюда. Попозже. А Мара...

— Ну?

— Мара тоже здесь.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— А когда я был тут в последний раз, — я обошел стол и ухватил Стерлинга за грудь рубашки. — Ты знал, где она?

— Знал, знал!.. Ради Бога!.. Не бейте меня! Я ничего не мог сделать. Она... Она — все для нас... Она — наша повелительница... И я не мог...

Смешанное с отвращением любопытство обуяло меня. Раздалось кряканье Хьюберта.

— Что значит «нас»?

— Мара — наша королева... — Кряканье перешло в ржание. — Она приказывает, и мы повинуемся. Мы... ее... любим.

Брызнули слезы. Стерлинг закрыл глаза, пытаясь совладать с собой, побелел как полотно, руки у него затряслись. Он полез в левый верхний ящик стола и извлек оттуда ошейник — точно такой же, как тот, при помощи которого я разбил морду Кожаному. Стерлинг надел ошейник, застегнул его и поднялся.

— Вы хотите увести ее прямо сейчас?

— Да. Мы заигрались. Пора кончать.

Стерлинг засопел, вложил в этот звук полную покорность судьбе и готовность безропотно принять все, что выпадет на его долю. Пока он перед зеркалом поправлял ошейник, я обдумывал наши дальнейшие действия. Вот-вот явится старина Джефф и, обнаружив двух Спящих Красавцев, догадается, что тут что-то не так. Оставить здесь Хьюберта? Проку будет мало. Даже с оружием малыш вряд ли сможет удержать Энтони.

Убедившись, что оба красавца не встанут еще долго, я с помощью Хью и Стерлинга оттащил их за письменный стол. Я старался ворочать их поосторожнее: оставлять два бесчувственных тела на виду было никак нельзя, но после рассказов маленького доктора о черепно-мозговых травмах увечить и калечить их мне тоже не хотелось.

Когда с этим было покончено, я дал отмашку Стерлингу, и мы вышли из кабинета, направившись к двери, которую я не заметил в прошлый раз. Очевидно, именно через нее попадали парочки во внутренние апартаменты. За портьерой начинался коридор, который, по словам Стерлинга, вел к туалетным комнатам — там были и душевые, и ванны, и сауны и все прочие услуги, которых так жаждала душа посетителя, явившегося в «Страус» в одиночку. За особую плату его казенной части уделялось повышенное внимание.

Но мы свернули налево и вошли в дверь с табличкой «Только для членов клуба». Дверь Стерлинг тотчас за нами запер. Лестница без перил уходила во тьму.

— Ну и что же здесь делают господа «голубые»? — осведомился Хью.

— Большинство членов клуба, — поправил его Стерлинг, — которые пользуются «преисподней», никакие не «голубые».

— Ну да? А какие же?

— Вроде меня, — ответствовал Стерлинг скорбно.

Остаток пути мы проделали в молчании, двигаясь медленно, чтобы не сверзиться со ступенек — перил-то не было. Наконец мы оказались в бетонном подвале — он был тускло освещен и тяжелыми темными портьерами перегорожен на «комнаты». Все это напоминало не очень богатые декорации: в одном закутке стоял трон, в другом — четырехспальная кровать, застеленная шелковым в кружевах бельем, третий был похож на скромную кухню. Вот только огромное количество цепей ни в тронном зале, ни в спальне, ни на кухне было вроде бы ни к чему. Я удивленно взглянул на Стерлинга, а Хьюберт спросил:

— Ч-что же, ч-черт возьми, здесь п-происходит, Билли?

— Это... Это — часть нашей службы. Это все Мара придумала. За это хорошо платят... Тут всем заправляет она...

Мы замедлили шаги, пробираясь по этому лабиринту и слушая объяснения Стерлинга. Марина «преисподняя» была особым клубом: завсегдатаи платили от пятисот долларов до нескольких тысяч в неделю, получали ключи, полную свободу являться сюда в любой день, со вторника до субботы, за исключением национальных праздников. Являться и подвергаться разнообразным издевательствам по выбору Мары.

Поначалу они играли в эти игры с оглядкой, боясь газетных разоблачений. Потом одному из ценителей утонченных удовольствий ненароком сломали ребро. О клубе стало известно. За три дня клиентура удвоилась.

Ко всему этому я, честно говоря, был не готов. Мы шли и шли, отдергивая плотные портьеры, и обнаруживали мужчин — связанных, прикованных, с заткнутыми ртами, с завязанными глазами, перебинтованных. У большинства из заднего прохода торчали какие-то жуткого вида затычки. Один счастливчик был весь залит мочой — мощная струя ее низвергалась откуда-то сверху, но как ни высовывал он язык, поймать ее ртом не мог. Мы встретились с ним глазами, и я не увидел в них ни стыда, ни смущения — одно только нетерпеливое ожидание. Он ждал Мару и, поняв, что это не она, отвернулся и возобновил свои тщетные попытки дотянуться до желтой струи, заливавшей бетон. Ошейник при каждом новом рывке все сильнее врезался ему в шею, грозя удавить любителя острых ощущений. Стерлинг задернул портьеру, и мы двинулись дальше.

Мару мы нашли на «псарне» в окружении семерых абсолютно голых мужчин, на которых не было ничего, кроме кожаных шлеек и воткнутых в соответствующие места затычек. Вся свора рвалась с цепи. Они не могли нас не заметить, но вниманием своим не удостоили. Спиной к нам с кучерским бичом в поднятой руке стояла та, с кого все и началось. Это была она, Мара, невинная, нежная и трогательная невеста Карла Миллера. Она дразнила семерых псов в человеческом обличье, а те блаженно улыбались.

Волосы ее оказались именно того золотистого оттенка, какими я их воображал. Приятно всегда попадать в точку, правда? Она стояла, чуть покачиваясь на немыслимо высоких каблучках доходивших до щиколоток ботиночек, однако вполне устойчиво. Ну, разумеется, необходимый для антуража пояс с подвязками, чулки. Пояс держался на кожаных, усеянных заклепками бретельках, обвивавших все ее тело от щиколоток до шеи в разных направлениях. Сверху имелась кожаная курточка, дававшая некоторое представление о спрятанных под нею сокровищах, но застегнутая так искусно, что им, представлением этим, смутным и расплывчатым, и приходилось ограничиваться.

Мара пританцовывала перед своей сворой, маня и дразня тем, что было ее дворняжкам недоступно. За эту недоступность песики и платили немалые деньги. Они стояли на четвереньках и пожирали ее глазами, поворачивая головы из стороны в сторону насколько позволяли ошейники и затычки. Время от времени вспыхивали мелкие стычки и легкая грызня: один прыгнул на другого, повалил его на пол и откусил тому кусочек уха. Хлынула кровь, которая, судя по состоянию стен и пола, была тут не в диковинку. Со своими тявкающими и поскуливающими клиентами Мара обращалась строго:

— Ну! Сколько раз вам повторять: будьте умницами! Ведите себя как полагается! Сколько раз? — Она шагнула ближе, стегнув своим бичом каждого из жавшихся к ее ногам человеко-псов. — Ну? Сколько раз вам твердить одно и то же? Плохо! Плохо себя ведете! Никуда не годится! Все! Вы — самые скверные псы на свете! Сейчас уйду от вас, оставайтесь тут без меня, может, осознаете свою вину! Ухожу от вас! Но если попросите как следует, поскулите и полаете, я, может быть, вернусь... Ну? Поскулите?

И семерка повиновалась, заполнив бетонный подвал ужасающим воем, который исходил словно из самой утробы этих подхалимов. Даже вчуже слушать этот скулеж было постыдно и унизительно, однако на губах Мары заиграла улыбка — впрочем, исчезнувшая в тот самый миг, когда укротительница обернулась и увидела нас.

— Уильям? Что вам здесь надо?!

— Не сердись, Мара... Милая... Я должен был... Эти джентльмены...

— Они могут подождать. Ах ты мерзкий головастик! Посмотри, ты огорчил моих собачек! Будешь наказан!

— Мара!..

Но свистнул бич, и на щеке Стерлинга появилась кровоточащая полоска.

— Молчать! Тебе никто не разрешал открывать рот! Снимай штаны!

— Мара, прошу тебя!..

Она занесла руку.

— Штаны, я сказала!

Стерлинг расстегнул пряжку ремня, проворно спустив брюки и трусы до колен. Припав к полу, он выпятил зад, чтобы Маре было удобней производить экзекуцию. Она начала стегать его, а Хьюберт в ту же минуту захохотал.

— Замолчи! — приказала она, остановившись.

Но Хьюберт, держась за живот, уже не владел собой, хохоча все громче. Мара повысила голос:

— Замолчи, я сказала!

— О-о-ох, не могу, умру сейчас!! Ах-ха-ха-ха-а! Ой, уморили совсем. О-ох, Боже мой... Ах-ха-ха! Извините, сударыня... Это вы мне?

— Тебе, тебе, пакостная тварь! Убирайся отсюда вон! Сию же минуту! Тебе здесь не место! Уильям, встань и выбрось этого мерзавца вон!

Стерлинг начал подниматься с бетонного пола.

— Мара, ты не поняла, — бормотал он. — Они все знают. Знают про Карла, про Джеффа. Им все известно... Наконец...

Мара недоверчиво уставилась на нас с Хью. Но ореол богини подземного мира, окружавший ее, стал блекнуть и гаснуть, и перед нами оказалась просто потаскуха и воровка, которая и развела всю грязь, забрызгавшую стольких людей. Однако она быстро овладела собой и попыталась отвернуться от неотвратимо надвигавшегося на нее:

— Я верю Уильяму. Он всегда отвечает за свои слова. Он бы так не перепугался из-за пустяков. Так в чем все-таки дело? Вы хотите взять меня?

— Нет, вы не в моем вкусе. Я всего-навсего передам вас в руки полиции. За то, что вы с Энтони совершили в отношении Карла Миллера, и за то, чем занимались до сего момента, вам светит порядочный срок, в течение которого, надеюсь, никто не поручит мне вас искать.

Подойдя вплотную, она положила мне руку на грудь, прищемив выкрашенными в черно-белую полоску ноготками шерсть в распахе рубашки. Потом поднесла пальцы ко рту, слизнув воображаемую капельку моего пота:

— Да-да, конечно... такой большой, такой храбрый... легавый... Тебе не терпится, да? Тебе хочется, да?.. Хочется засадить меня?.. Во имя торжества справедливости?.. Что тебе нужно? Ну, говори скорее, мне некогда. Я все сделаю, все тебе дам. Денег хочешь? Женщин? Наркотиков? Ну? Скажи только — чего, сколько, когда, как часто — и получишь. И мы друг друга не видели. Хорошо?

Она повела плечами, и ворот курточки разошелся, явив взору то, что до этого таил, — замечательные груди, прекрасной формы и отменной упругости. Затрудняюсь, право, перечислить всех моих знакомых, которые обеими руками ухватились бы за выдвинутые ею — гм! — предложения. Я, однако, вынужден был отклонить их, о чем и уведомил Мару. Она потянулась было к «молнии» у меня на брюках, намекая, что я даже не понимаю, сколь многого лишаюсь.

Я перехватил ее руку. Тогда наконец последовало ожидаемое — поток первоклассной брани, охарактеризовавшей меня в самом негативном плане как ублюдка, недоумка, извращенца, к тому же состоящего с этим «гномиком» — имелся в виду Хью — в интимной связи. Под конец было опять велено убираться вон. Терпеливо выслушав все это, я сказал:

— Эй, леди, хватит! Не надо нарываться на неприятности — их у вас и так полно. Либо вы потрудитесь что-нибудь на себя надеть, чтобы прикрыть корму, либо я вас выволоку на улицу, как вы есть, — с голым задом.

Она размахнулась своим шамберьером, целясь мне в глаза, но я, смертельно устав от того, что каждое новое знакомство оканчивается попыткой изуродовать меня, и от всей этой мерзкой и грязной игры тоже, поймал ее руку, вырвал бич и изо всех сил хлестнул ее по лицу. Она отступала семенящими шажками, пока не наткнулась на свою свору и не упала.

Но сейчас же привстала на локте.

— Убейте его! Убейте их обоих! Убейте его, и я сделаю для вас такое, что вам и не снилось! Эй, Лаки, Ровер, Слот! Взять его!

Прикованные к стене джентльмены принялись расстегивать свои ошейники и шлейки и двинулись вперед, не вполне понимая, что от них требуется. Конечно, замочить двоих ради безопасности своей повелительницы — дело пустяковое, но все же надо сначала определиться — кто что делает. Отсутствие точного и детального плана их и подвело. Я достал револьвер, наставил ствол в лоб тому, кто был ближе всех ко мне, и дал остальным возможность поразмыслить. Мара попыталась прервать их размышления:

— Нас десять, а их всего двое! И пуль у него — шесть! Чего застыли! Взять его!

Свора опять стала надвигаться. Я взвел курок, продолжая держать переднего на мушке. В эту минуту, застав врасплох нас всех, грянули три выстрела. Пули расковыряли бетон как раз между нами. Я резко повернулся и направил ствол на нового противника. У меня было не больше секунды — пока стрелок выберет себе новую цель. К счастью, я не нажал на спуск: стрелком этим оказался Хью.

— Эй, с-с-собачки, на м-место! — сказал он, водя из стороны в сторону стволом «узи». — Не д-думаю, что вам захочется послушать с-соло на автомате в моем исполнении. Думаю я, что вам захочется отползти в уголок и с-си-деть там смирно. Т-только не п-п-простудите п-попочку — б-бетон холодный.

Я не без удивления воззрился на этого маленького забавника, который так усилил нашу огневую мощь. Поймав мой взгляд, он подмигнул:

— Хей-хей, Хей-джи! При таком чувстве ю-юмора, как у меня, на-надо принять меры бе-безопасности. Я — человек вспыльчивый, но не слабоумный.

— Извини, Хью, — сказал я. — Раньше не принимал тебя в расчет в качестве огневой точки...

— С-с-скорее, запятой, — засмеялся он и, продолжая крякать, дулом своего компактного, но грозного оружия затолкал всех семерых к стене, велел им снова надеть ошейники и сесть на пол, спиной к нам.

— Еот так, в-вот так, ребята. Давай, Лаки, шевелись, Спот. — Направив автомат на замешкавшегося, он поторопил его: — А тебе, Ровер, что, о-особое приглашение?

— Я — Блеки, — слабо отозвался тот.

— Как я сразу не догадался? Вылитый Блеки.

Когда семерка вновь оказалась на привязи, я снял со стенки пару наручников, рывком поднял Мару на ноги, довольно грубо вывернул ей руку за спину и защелкнул первый браслет, а потом предоставил ей выбирать, в какой манере сковать ей второе запястье. Она предпочла покориться без дальнейшего сопротивления.

Стерлинг находился, так сказать, «за бровкой» и не выступал ни на чьей стороне. Перед уходом я запасся еще одной парой наручников — для старины Джеффа, — сунул их в карман пиджака и предложил боссу:

— Ну, теперь проведаем Энтони.

— Так, с-собачки, мы уходим, — обратился Хью к своре. — С-самое лучшее для в-вас — в-влезть в свои шкуры — и по домам, к женам-детям, или кто там у вас их заменяет. 3-здесь п-приятного б-будет мало, так что я вас че-честно пред-дупреждаю: не вздумайте увязаться следом и отбить вашу с-сучку. П-п-положу всех на месте, г-глазом не м-моргну. В го-го-городе столько го-говна, что б-без вас с-скучать он н-не будет.

Я подтолкнул Мару к ступенькам, по которым уже поднимался Стерлинг, открывая процессию. У девицы хватало благоразумия не пытаться бежать, но это не значило, что она не искала выход из этой ситуации. После каждого шага она делала полшажка назад, прижимаясь ко мне, и детским голоском молила понять ее и поверить, что все это — чудовищная ошибка, а на самом деле все обстоит не так, как я думаю. Именно этот голосок окончательно в свое время лишил Миллера разума и заставил его думать, будто ни один из постоянно всплывающих обманов нельзя принимать на веру.

Так все оно и было. Даже я после всего, что мне пришлось увидеть и услышать за последние несколько дней, даже я хотел ей поверить. Внутренний голос, скакавший бок о бок с дурным предчувствием, бубнил, что нет ничего особенно дурного в том, чтобы вместе с Марой посетить один из закутков за портьерой. Даже во время нашего краткого восхождения по лестнице она сумела пронять меня и прижаться ко мне всем своим влажным телом столько раз, что мне и самому стало мокро. Влага эта сквозь ткань брюк просачивалась, смешивалась с потом, омывая каждый волосок на моих достаточно волосатых бедрах, и скатывалась вниз все быстрее и быстрее.

Да, мне хотелось схватить Мару, распять ее, прижав к стене и вколачивать в эту стену, пока она не изойдет криком от наслаждения. Я хотел утащить ее за черную портьеру и сделать с нею все, что она предлагала, все, о чем она умоляла. Нет способа проще поверить лжи, чем снять штаны и наброситься на нее — и знать, что на этот раз она не симулирует страсть, не имитирует, ибо на этот раз встретилась с настоящим мужчиной. С настоящим мужчиной, которому сможет отдать всю себя, ради которого пойдет на все... Которому рада будет покориться, ибо наконец-то обрела истинную любовь.

Как же, как же, думал я. Держи карман.

Мы шагали по ступенькам. Она продолжала молить. Я продолжал молчать. Потому что, говоря по совести, мне просто-напросто не хватало духу открыть рот. Я боялся, что если скажу хоть слово, она уцепится за него, найдет во мне слабину — и вывернется, усилит свои позиции. Впрочем, одного взгляда на упруго колеблющиеся передо мной полушария ее ягодиц было достаточно, чтобы сообразить: в усилении ее позиций нет ни малейшей необходимости.

Чем выше мы поднимались, тем исступленней она становилась. Ясно было: она не сомневалась, что на какой-то ступеньке сумеет смягчить и тронуть меня. Мара была из тех, кто привык добиваться своего. И не могла постичь, почему я так решительно настроен не делать привалов. Где-то на середине пути она уже была близка к истерике.

— Ну ты, ублюдок, довольно издеваться! Чего ты добиваешься, скажи ради Бога? Ну, ответь мне, чего ты хочешь, сволочь? Я все сделаю! Я — все — сделаю!! Все, понимаешь? Хочешь денег? Сколько? У нас много денег, тебе хватит...

— Заткнись.

— Миллион. Миллион долларов. Хочешь? Целый миллион. Я достану. Получишь сегодня же вечером. Мне стоит только позвонить. Я могу! Я могу! Мы высыпем его на кровать, и будем кататься по ним, и трахаться до тех пор, пока ты не начнешь кончать кровью!.. Возьми меня!! Вы... меня! В зад — хочешь? В рот — хочешь? Я отсосу тебе так, как ты даже и представить не можешь, и ничего подобного ты никогда не испытывал!.. И так будет всегда. Каждую ночь. В любую минуту. Всегда. Вее-е-егда-а!! Понимаешь? Я исполню любое твое желание, я буду такой, как ты захочешь. Понимаешь?

Тогда я толкнул ее к стене и два раза врезал по лицу. Довольно сильно. Так, что даже эхо отдалось под сводами этого подземелья. А потом закричал:

— Заткнись! Заткнись! Замолчи, пока я тебе не оторвал башку и не бросил твоим псам на закуску! Поцелуй этот подвал на прощанье! Сука! Пришла пора прощаться. Попили-поели, пора платить по счету. Конец. Все!

Она тяжело осела на ступеньки и заплакала навзрыд, всхлипывая и повторяя, что так — нечестно, что все это — нечестно. Я был с нею совершенно согласен: нечто подобное я и сам испытываю все чаще, едва ли не каждый день. Но от этого ничего не меняется — в том числе и мое решение. К сожалению, появился новый персонаж с доводом более убедительным, чем приводила мне Мара. Хороший довод — табельный армейский 45-го калибра.

— Так-так, — прозвучал на лестнице чей-то голос. — Что мы имеем?

Не глядя туда, откуда донесся этот голос, я улыбнулся. Так или иначе я не обманул Мару: конец действительно приближается.