– И Мэри Лавелл непременно хотела спуститься по лестнице вниз?

– Она сразу же полезла, никто из нас не успел ее остановить.

– Значит, кто-то пытался ее остановить? Кто?

– Конкретно – никто, – ответила я, глядя инспектору прямо в глаза. – Но в погребе наверняка водятся крысы, да и воняло оттуда жутко. Теперь, конечно, мы понимаем почему… Если бы Мэри так не торопилась, я бы, по крайней мере, посоветовала ей надеть пару «веллингтонов». Хотя, как выяснилось, ей скорее пригодились бы болотные сапоги. Там достаточно глубоко.

– Хорошо, – сказал инспектор, – давайте теперь вспомним по порядку, как все произошло. Мэри Лавелл спускается по лестнице, вылезает обратно, чтобы сказать, что внизу что-то есть, затем видит тело в луче фонаря, начинает кричать и падает с лестницы.

– Лестница сломалась, – поправила я. – Сначала я подумала, что она целиком отвалилась от стены и упала в воду, что было бы катастрофой. Баз еще до этого сказал, что железо насквозь проржавело. Но оказалось, что отвалилась лишь одна перекладина – та, на которой стояла Мэри. Баз приспособил дуговую лампу, чтобы внизу было посветлее, я спустилась на веревке, обвязала Мэри, и они вытащили ее. Я подталкивала снизу. Сама Мэри не вылезла бы: она ничего не могла делать, только дрожала. Ее ведь увезли в больницу, да? Надеюсь, ее хорошенько обследуют, – добавила я. – Вода там и впрямь гнусная, а Мэри нырнула с головой. Запросто могла подцепить бубонную чуму.

Полицейский закрыл блокнот:

– Ладно, мисс Джонс, пока достаточно. Большое спасибо. Не могли бы вы завтра зайти в отделение и написать официальное заявление? Это не отнимет у вас много времени. Во второй половине дня? Спросите меня, и я тут же спущусь.

– Конечно. – Я сползла со скамейки, на которой сидела, положив ногу на ногу. – Не завидую я им, – сказала я, посмотрев на группу полицейских, столпившихся вокруг люка. Мерзкий запах становился сильнее с каждой минутой. – Я так понимаю, завтра мы уже сможем здесь работать?

– Думаю, да. Мы должны поднять тело сегодня.

– Действительно, лучше уж вы, чем я.

Баз ввязался в спор с другим констеблем по поводу того, где лучше установить лебедку. Но меня занимала совсем другая проблема: скопившиеся в животе трупа ядовитые газы, грязная вода и разные жидкости наверняка зальют весь пол, когда тело извлекут из погреба. Я огляделась и заметила Салли – тот свернулся калачиком на диване и смолил одну сигарету за другой. Его лицо было желтушного цвета.

Я кивнула в сторону лестницы:

– Может, пойдем отсюда? Салли с готовностью вскочил на ноги. На лестнице мы столкнулись с Филипом Кэнтли, за ним спешил Бен. Оба выглядели изумленными до предела. Начальники явно пребывали в шоке, если не в параличе. Все симптомы в точности соответствовали модели поведения, с которой я сталкивалась не раз: попадая в сложную ситуацию, мужчины немеют, а женщины либо становятся дьявольски рациональными, либо полностью разваливаются. Мэри, что было совершенно очевидно, принадлежала ко второй категории, в то время как Марджери Пикетт являла собой яркий пример первой. Как только мы вытащили Мэри из погреба, Баз отправился в кабинет Марджери звонить в полицию. Узнав о происшедшем, Марджери незамедлительно спустилась в подвал, закатала рукава и уговорила трясущуюся Мэри выпить горячего чаю.

– Я уже много лет собираюсь осушить этот погреб, – непрерывно повторяла Марджери таким тоном, словно идеальная чистота отвращает смерть. – Мне надо было сделать это сразу же, как только нам разрешили провести лотерею…

– Может, сходим в паб? – предложила я Салли, когда мы шли по коридору. – Мне не помешает опрокинуть кружечку-другую.

Он тупо кивнул. Я коротко ввела в курс дела охранника на служебном входе – он просто сгорал от нетерпения узнать, что происходит, – и мы вышли на улицу.

– Пошли в «Ангел», – сказала я, решив, что немного прогуляться не повредит.

Ярко светило солнце, воздух был холоден, но куда свежее зловонных испарений выгребной ямы. Мы медленно шли к Ислингтону – мимо игровых площадок, переполненных орущими детьми и непрерывно курящими мрачными мамашами; мимо небольшого зеленого парка, где остановились съесть по бутерброду; мимо Синтия-стрит и дальше вверх. В конце концов мы засели в пабе на углу Пентон-стрит – с уютной старой мебелью и изрядно побитой доской для игры в дартс. С бокалом «кровавой Мэри» в желудках и второй порцией, готовой отправиться туда же, мы чувствовали себя так, будто нам вкололи обезболивающее и мы можем наконец говорить о случившемся без истерических спазмов (Салли) и преувеличенной демонстрации собственного геройства (я).

– Ты не первый раз видеть… a salma… – Салли даже не пытался вспомнить, как это будет по-английски; он находился в том состоянии, когда подобные умственные усилия выше его возможностей. Замолкнув на полуслове, он вытряс из пачки еще одну сигарету и сунул ее в рот.

– Труп, – помогла я. – Да, не в первый. Должно быть, я внебрачное дитя Скалли и Малдера из «Секретных материалов». А может, в прошлой жизни я была крокодилом и пожирала мертвецов пачками, а теперь они мне мстят, являясь с завидной регулярностью.

– Бессмыслица какая-то.

– Не более чем обычная серия «Секретных материалов», – по-детски возразила я и тут же пожалела, что с нами нет Хьюго, который презрительно бы глянул на меня и отпустил едкую шпильку.

– Они тебя много спрашивай на Мэри? – Салли стремительно забывал английский.

– Ага. Они явно решили, что Мэри все специально подстроила. Но, на мой взгляд, это маловероятно. Никто не смог бы подстроить все так, чтобы сережка слетела с уха, упала точно в нужное место, да еще и застряла там.

– Может, она туда зараньше положи, – осенило Салли. – Когда никто вокруг нету. И топ-топ сверху ногой.

– Господи, Салли, какой ты хитроумный! – потрясенно воскликнула я. – Кто бы мог подумать!

Я сделала еще один глоток «кровавой Мэри». Бармен угрюмо наблюдал за нами – брылы у него висели, как у шарпея. Чем больше я пила, тем меньше мне нравился паб, – особенно сейчас, посреди дня. Солнечный свет безжалостно обнажал красный ковер с оранжевыми и коричневыми пятнами, дешевые сосновые столы, потертую обивку сидений. О состоянии бокалов лучше вообще не говорить. Но даже самый лестный полумрак не смог бы скрыть всей гнусности здешнего бармена.

– Невозможно знай, кто кидай туда тело, – мрачно продолжал Салли. – Так много народ в мастерская все время.

– Ну, не так уж и много, – возразила я.

– Рабочий, другой люди из театра, – начал считать Салли, загибая пальцы на руке. – Актер, они ведь любить туда ходи…

– Да, но лишь от случая к случаю. Например, сегодня. В обычный день на них наверняка обратили бы внимание и начали гадать, что им понадобилось в мастерской. Нет смысла, убив человека, тащить тело так далеко. Слишком высока вероятность того, что тебя заметят. Хотя, конечно, убийство могло быть и непредумышленным. Возможно, убийца просто не нашел иного способа избавиться от трупа.

– Почему просто не бросай сверху? И потом говори, что быть несчастный случай?

– Ну и болван же ты, Салли! Откуда сбросить-то? И как бы ты затащил тело наверх? Лебедкой, что ли? А жертва вряд ли полезла бы на верхотуру добровольно. Кроме того, мне кажется, что ее задушили. Такое едва ли можно выдать за несчастный случай.

– Откуда ты знай?.. – Салли остановился, внезапно осознав, что на самом деле ему не очень хочется услышать ответ, одним глотком осушил остатки коктейля и прикурил от своего бычка новую сигарету.

– Заметила следы на ее шее. Шрамы. Я, конечно, не уверена, но…

– Бр-р-р… – Салли передернулся, как собака, выскочившая из воды. – Не думай, что они найди убийца. У меня инстинкт.

Его руки не останавливались ни на минуту. Он то теребил заляпанные картонки, на которых стояли наши стаканы, то отковыривал от стола куски дерева, то тряс сигаретой над пепельницей, хотя стряхивать там было нечего. Могло показаться, что Салли нюхал кокаин на голодный желудок.

– Когда Мэри кричай, что внизу Фиалка, – продолжал он, – я подумай, что я сейчас… – Он театральным жестом хлопнул себя по тому месту, где мог бы висеть крестик, чуть не ткнув сигаретой в свитер.

Я не поняла, что он пытается изобразить – сердечный приступ или crise de nerves, – но решила не спрашивать, побоявшись, что Салли примется в красках описывать симптомы. Он и так уже вовсю колотил кулаком в грудь, показывая, как часто билось его бедное сердечко.

– Не глупи, Салли, – остановила его я. – Это не может быть Фиалка. Поверь мне.

– Правда? – воскликнул Салли, с мольбой уставившись на меня.

– Судя по тому, насколько распухло тело, оно пролежало там очень долго. Очень мертвое и очень вонючее, – объяснила я. Предполагалось, что это успокоит несчастного Салли, но он лишь ахнул и затрясся, как старенький «фольксваген», не желающий заводиться.

– Надо позвонить ММ, – сказала я, чтобы отвлечь его. – И в больницу – узнать, как там Мэри.

– Да, позвоняй! – быстро ответил Салли.

Он достал свой телефон и чуть ли не силой всунул его мне в руки. Я набрала номер мобильного Мелани Марш – сейчас она должна быть в церковном зале с остальными актерами. Ответил Мэттью, который очень важным тоном сообщил, что ММ репетирует и ее нельзя беспокоить, однако он передаст, что я звонила. Но узнав, что случилось, Мэттью мигом отбросил всю свою властность, и я услышала серию судорожных глотков. Наконец, несчастный юноша смог выдавить, что расскажет обо всем ММ и перезвонит. Я набрала номер больницы и после обычных пререканий с целой толпой медицинской братии услышала усталый голос: Мэри в порядке, хотя сейчас она спит, поскольку ей вкололи лошадиную дозу успокоительного. Под наблюдением пробудет до утра.

– Завтра же забирай ее! – сказал Салли. Через несколько минут чирикнул телефон. Салли нервно дернулся и чуть не уронил трубку на пол.

– Это ММ, – сказал он, закончив разговор и выключив телефон. – Она говори, завтра утром общий сбор, и мы рассказай всем об этом.

– Ладно.

– А сейчас, – решительно объявил Салли, – давай напиваемся!

До дома я добралась разбитая донельзя и обнаружила у дверей своей студии полицейскую машину. Постаравшись притвориться кристально трезвой, я осторожно двинулась в ее сторону. Из машины выбрался человек. Он был в штатском – даже в очень штатском: темные, весьма потрепанные, но хорошо отглаженные штаны и коричневая кожаная куртка, которая совершенно не смотрелась с такими брюками. Впрочем, с этими брюками ничего бы не смотрелось.

– 3-здрасте, инсп-пектор, – дружелюбно выговорила я. – Б-боюсь, я немного п-пьяна и п-плохо выгляжу, но я как раз ид-ду д-домой.

Я замолчала и спросила себя, нарочно ли говорю дурацким пьяным голосом или… Второй вариант был не слишком приятным, и я его решительно отмела.

– Сэм, еще только шесть часов вечера!

Я почувствовала, как кожа на моем лбу собирается в складки.

– Р-разве б-было б-б-бы лучше, если б-б-бы б-б-было шесть утра? Ч-что в-вы им-меете в виду? – Я брела ему навстречу, преисполненная чувства собственного достоинства. – П-прошу п-прощения. Мне надо п-пойти домой и лечь.

Я начала рыться в кармане в поисках ключей.

– Я помогу. – Он выхватил ключи у меня из рук, открыл дверь и потащил меня вверх по ступенькам. – Заходи.

– П-полицейские зверства! – завопила я, хватаясь за косяк. – П-полицейские рас-с-п-правы!

– Заходи, черт возьми! – Он оторвал мою руку от косяка и затолкал меня в студию.

– С-с-сволочь! А ордер у т-тебя есть? Я не разрешала т-тебе входить! – Я плюхнулась на диван и приземлилась точно на выпирающую пружину. – Ой! Черт!

Но во всем есть своя польза – от боли я немного протрезвела. Перекатившись на другой край дивана, я посмотрела на инспектора Хоукинса. Красавцем его никак не назовешь. Квадратное лицо, воинственно выступающие челюсть и нос, который ломали по меньшей мере дважды. Черты его лица совершенно не гармонировали друг с другом, но общий эффект получался достаточно привлекательным, к тому же у Хоукинса были синие глаза.

– Трахнемся? – предложила я и зашлась от смеха, сочтя свою шутку верхом остроумия.

– Самое время задохнуться от хохота, – мрачно сказал Хоукинс, усаживаясь на подлокотник дивана. – Нажралась посреди белого дня. В среду! – зловеще добавил он. – Только не надо спрашивать меня, почему я говорю про среду, – Хоукинс читал мои мысли, – а то я покажу тебе, что такое настоящие полицейские зверства.

– Я ху-художник! – самодовольно провозгласила я. – А художники склонны вып-пивать. Я уже не говорю о гнусных no-полицейских. – Я начала злиться и одновременно трезветь. – Как будто я не видела, как ты сам нажираешься.

– Не посреди дня.

– Шесть часов уже! Закат!

Хоукинс окатил меня недоверчивым взглядом, но по его виду я поняла, что он решил больше не доставать меня нотациями.

– Ты пьешь как лошадь! – рявкнул он. – Я тебя знаю, Сэм, – чтобы довести себя до такого состояния, тебе нужно выпить ведро. Небось утром еще начала.

– Утешала друга, у которого горе, – буркнула я. – О господи! – Я тупо уставилась на Хоукинса, внезапно вспомнив, какое именно горе случилось у Салли.

– Что такое? – встрепенулся Хоукинс. Этот парень читал меня, как раскрытую книгу. Нет, скорее, как раскрытый комикс. – Что случилось, Сэм? Сэм… Боже… только, пожалуйста, не говори, что ты нашла еще один труп. Умоляю тебя!

– Не я нашла. Я лишь присутствовала при этом. Свидетель я. Так что не беспокойся.

– О господи. О господи.

– Незаконнорожденное дитя Шкалли и Малдера к вашим ушлугам, шэр! А щас я, пожалуй, пошплю.

Мы с Хоукинсом знали друг друга достаточно давно. Познакомились, когда одна моя знакомая размозжила себе голову штангой (у нее был собственный гимнастический зал, где я работала инструктором). Хоукинс тогда ходил в простых сержантах. Если он будет продолжать подниматься по служебной лестнице с такой скоростью (при условии, конечно, что никто не узнает о наших с ним отношениях), то скоро станет главным констеблем Лондона. Я наверняка числюсь в полицейских списках опасных элементов во всех отделениях от Лондона до Эдинбурга. В иных обстоятельствах – если бы я не была богемным разгильдяем, а Хоукинс полицейским – мы, наверное, воспринимали бы наши отношения серьезнее.

Кроме того, у Хоукинса имелась подружка по имени Дафна, к которой я испытывала чувство благодарности и которую – виной тому ее нелепое имя и та одежда, что она покупала Хоукинсу, – я всегда представляла разумной и практичной девушкой, получившей образование в монастырской школе, с мощными руками и ногами, с обесцвеченными волосами, завязанными сзади яркой лентой. Я подозревала, что только наличие Дафны удерживало Хоукинса от невменяемых, заведомо обреченных на полный провал и жутко кровавых попыток наладить отношения со мной. Хотя, должна признаться, мысленный образ Дафны, который я создала для себя, все-таки успокаивал меня. Окажись она гибкой, элегантной, сексуальной богиней с бархатистым голосом и упругой грудью, ситуация, возможно, не так сильно веселила бы меня…

– Сэм? – в тумане моих размышлений прорисовалось лицо Хоукинса.

В своем полукоматозном состоянии я подумала, что это неплохое название для романов-фэнтези. Серия «Туманы размышлений», книга третья. Краткое содержание: на пути к завоеванию Вершин Относительной Душевной Гармонии одинокий воин Зак должен бросить вызов кровожадным гориллам из племени Эмпирического Релятивизма…

– Хватит! – сказала я вслух, села и потрясла головой, чтобы не дать подсознанию окончательно завладеть мной. Последние мгновения перед пробуждением – самые опасные. – О черт! – Обеими руками я схватилась за голову, пытаясь унять начавшийся внутри оглушительный скрежет шестеренок.

– На, выпей, – сказал Хоукинс, предлагая мне две таблетки солпадеина и стакан воды.

– И вновь я совершаю богослужение в храме Святого Солпадеина, – прохрипела я, глотая таблетки. – Из тебя бы вышла отличная женушка, Хоукинс. Не понимаю, впрочем, как такое могло случиться. Я пила только водку и сок.

– В переводе с языка Сэм это означает, что ты выхлебала три поллитровых кружки «кровавой Мэри».

– С табаско! Специи предотвращают похмелье, разве нет? Табаско – в качестве упреждающего удара, – я потянула носом воздух. – Не готовятся ли здесь какие-то сложные углеводы?

– Если ты хочешь спросить, не готовлю ли я тосты, то ответ – нет.

– Ну и ладно.

Я осторожно встала, подошла к холодильнику, достала пакет лепешек, которые приберегла на крайний случай. Запихав лепешки в тостер, достала масло и джем.

– Сэм, где ты была? – спросил Хоукинс, упираясь руками в кухонный стол и сверля меня пронзительно-синими глазами. – Я несколько недель пытаюсь тебе дозвониться, но все время натыкаюсь на автоответчик.

– Здесь. Работала. – Я махнула рукой в сторону висевших над нашими головами мобилей.

– О, выставка! Долго, наверное, трудилась?

– Пару месяцев. У меня случился приступ вдохновения, и я превратилась в отшельницу. Кто там удалился в пустыню и питался букашками?

– Не помню.

– Он еще сидел на столбе и старательно растил бороду.

– Симеон Столпник?

– Наверное. Столпа у меня нет, но депиляцию я в последнее время не делала. Большего сходства с авторитетом добиться, к сожалению, не смогла.

Жалобно задребезжал перегруженный тостер – не смог выплюнуть лепешки. Я подцепила одну ножом и принялась намазывать джемом.

– Я не собираюсь расспрашивать о твоих очередных проблемах, – великодушно заявил Хоукинс.

Он показался бы мне еще более великодушным, если б меня не мучили смутные воспоминания о допросе, который он устроил мне перед тем, как я отрубилась. Ведь наверняка выведал достаточно, чтобы остальное узнать по своим каналам. Более того, наверняка уже разнюхал. Что ж, по крайней мере, сможет поручиться за меня перед следователями. Вреда от этого не будет.

– Сэм, я пришел не за этим. Тут гораздо серьезнее.

– За лепешкой? – Я милостиво протянула ему тарелку. – Ха-ха, double entente.

– Не понимаю, почему тебя так тянет к французским словечкам – у тебя кошмарный акцент, – огрызнулся Хоукинс, пока я жевала. – В общем, я пришел сказать, что мы с Дафной собираемся пожениться.

– Действительно, пора бы уж тебе сделать из нее порядочную девушку. Нельзя, знаешь ли, вечно играть с чувствами особы, которую зовут Дафной.

Я взялась за вторую лепешку.

– Можно подумать, у тебя не было других любовников, – пробурчал Хоукинс.

– Пытаясь залечить свое разбитое сердце, я искала утешения с другими. Как понимаю, ты хочешь сказать, что я не должна пытаться тебя соблазнить, когда ты заваливаешь сюда и принимаешься орать на меня?

– Если женат, то не должна.

– Если ты женат! Хоукинс, какой же ты лицемер! Ты считаешь, что если мы трахаемся, когда вы с Дафной просто живете вместе, то все в порядке?

Глаза Хоукинса забегали.

– Это не настолько плохо, – пробормотал он после долгой паузы. – Это нехорошо само по себе, но все же не так плохо.

– Именно поэтому я и втюрилась в тебя, – сказала я, доедая последнюю лепешку. – Сразу поняла, что ты человек принципа!