Айзек Азимов

Последний вопрос

Впервые последний вопрос был задан наполовину в шутку 21 мая 2061 года, когда человечество вступило в Новую Эру, полностью овладев энергией своего светила. Вопрос возник в результате пятидолларового пари, заключенного между коктейлями. Дело обстояло так.

Александр Аделл и Бертран Лупов входили в свиту Мультивака и были его верными и преданными слугами. Они знали (насколько может знать человек), что скрывается за холодным, мерцающим ликом этого гигантского компьютера, ликом, протянувшимся целые мили. Они имели по крайней мере туманное представление об общем плане всех этих целей и реле, образующих сооружение настолько сложное, что даже уже минули времена, когда один человек мог держать в голове его целостный образ.

Мультивак был машиной самоорганизующейся и самообучающейся. Так и должно быть, ибо не существует человека, который смог бы обучать и организовывать его с надлежащей точностью и быстротой. Так что к мыслительным процессам Мультивака Лупов и Аделл имели отношение весьма косвенное. Но то, что им поручено было делать, они выполняли со рвением. Они скармливали Мультиваку информацию, приспосабливали данные и вопросы к его внутреннему языку и расшифровывали выдаваемые ответы. Определенно, они (как и многие другие их коллеги) имели полное право на отблеск сияющего ореола славы Мультивака.

Десятилетиями Мультивак помогал людям конструировать ракеты и рассчитывать траектории, по которым человечество смогло достичь Луны, Марса и Венеры. Но затем Земля истощила свои ресурсы и не могла уже позволить себе роскошь космических перелетов. Для длительных перелетов нужно было много энергии, и хотя Земля научилась тратить свой уголь и свой уран с большой эффективностью, запасы и того и другого были ограничены и весьма скромны. Совершенствуясь в процессе самообучения, Мультивак смог наконец найти решение этой задачи и удовлетворить фундаментальную потребность человечества в энергии. 21 мая 2061 года то, что считалось до этого теорией, стало свершившимся фактом.

Земля научилась запасать, транспортировать и использовать прямую солнечную энергию во всепланетном масштабе. Она отказалась от ядерных и тепловых электростанций и подключилась к кольцу маленьких, не более мили в диаметре, гелиостанций, вращающихся вокруг Земли на половинном расстоянии до Луны. Неделя — срок недостаточный для того, чтобы улеглись страсти и всеобщее ликование вокруг столь знаменательного события, и Аделл с Луповым были вынуждены просто — напросто сбежать со своего поста, утомленные вниманием общественности, чтобы встретиться в укромном уголке. Там, где на них никто не стал бы пялиться — в пустой подземной камере, за стенами которой тянулись мили проводов, заменяющих телу Мультивака нервы. Мультивак за свое изобретение также заслужил отпуск, и его служители полностью разделяли это мнение. Естественно, у них и в помине не было намерения его тревожить.

Они прихватили с собой бутылку виски, и единственным желанием обоих было расслабиться в ленивой, неспешной беседе.

— Если вдуматься, то это действительно поражает, — сказал Аделл.

На его широком лице лежала печать усталости, и он тянул свою дозу через соломинку, задумчиво скосив глаза на кружащиеся в бокале кубики льда.

— Вся энергия вокруг нас теперь наша. Ее достаточно, чтобы в мгновение ока превратить Землю в расплавленный шар, и все равно ее останется еще столько, что убыль никто и не заметит. Вся энергия, какую мы может только использовать, — наша! Отныне и присно и во веки веков!

Лупов покачал головой. Он имел обыкновение так поступать, когда хотел возразить, а сейчас он именно и собирался возражать, хотя бы по той причине, что была его очередь идти за порцией льда.

— Отнюдь не во веки веков, — возразил он.

— Нет, именно на целую вечность. Пока Солнце не погаснет.

— Это не вечность. Это вполне определенный конечный срок.

— Ну, хорошо. Миллиарды и миллиарды лет. Возможно, 20 миллиардов. Это тебя устраивает?

Лупов запустил пятерню в шевелюру, как бы удостоверяясь, что он все все реально существует, сидит и тянет свой коктейль.

— 20 миллиардов лет это еще не вечность.

— Да, но на наш век хватит, не так ли?

— На наш век хватило бы и угля с ураном.

— Ну, хорошо. Зато теперь мы можем построить индивидуальный корабль для путешествий по солнечной системе и миллионы раз сгонять на нем до Луны и обратно, и не заботиться о заправке горючим. Этого на угле и уране не добьешься. Спроси у Мультивака, если мне не веришь.

— Зачем мне у нет спрашивать, я и сам знаю.

— Тогда прекрати ставить под сомнение достижение Мультивака, — уже заводясь сказал Аделл, — он сделал великое дело!

— А кто это отрицает? Я только хочу сказать, что Солнце — не вечно. И ничего, кроме этого. Нам гарантировано, скажем, 20 миллионов лет, а дальше что?

Лупов ткнул в собеседника не вполне уверенным жестом.

— И не рассказывай мне сказки о том, что мы переберемся к другому солнцу.

Пару минут они молчали. Аделл неспешно прикладывался к бокалу. Лупов сидел с закрытыми глазами. Они расслаблялись.

Затем Лупов резко открыл глаза.

— Ты, наверное, думаешь, что мы полетим к другому солнцу, когда с нашим будет покончено?

— Я ни о чем не думаю.

— Думаешь. Вся беда у тебя в том, что ты не силен в логике. Ты похож на парня, не помню из какого рассказа. Он попал под проливной дождь и спрятался от него в роще. Встал под дерево и стоял, ни о чем не заботясь, поскольку считал, что как только крона намокнет и начнет протекать, то он сможет перейти под другое дерево…

— Я уже все понял, — ответил Аделл. — Не ори. Когда солнце погаснет, других звезд уже тоже не будет.

— Вот именно, — пробормотал Лупов. — Все звезды родились в одном космическом взрыве, каков он там ни был, и кончить свой путь они должны практически одновременно. То есть, по космическим масштабам. Конечно, одни погаснут раньше, другие позже. Я полагаю, красные гиганты не протянут и сотни миллионов лет. Солнце, допустим, просуществует 20 миллиардов лет, а карлики, на радость нам, возможно, продержатся еще сотню миллиардов. Но возьмем биллион лет и что увидим — Мрак, максимальный уровень энтропии, тепловая смерть.

— Я знаю все про энтропию, — горько сказал Аделл.

— Верю, черт тебя подери!

— Я знаю не меньше тебя!

— Тогда ты должен знать, что в один прекрасный день все сгинет!

— А кто спорит, что нет?

— Ты споришь, доходяга несчастный. Ты сказал, что теперь у нас энергии столько, что хватит на веки — вечные. Ты так и сказал — «во веки веков».

Теперь настал черед Аделла не соглашаться.

— А мы со временем что — нибудь придумаем, чтобы все восстановить.

— Никогда.

— Почему? Когда — нибудь.

— Никогда!

— Спроси Мультивака.

— Ты спроси. Предлагаю пари на пять долларов, что это невозможно.

Аделл был пьян уже настолько, что принял пари. В то же время он был еще достаточно трезв для того, чтобы составить необходимую последовательность символов и операторов, которая в переводе на человеческий язык была бы эквивалентна вопросу: «Сможет ли человечество снова заставить Солнце сиять, когда оно начнет умирать от старости?» Или, формулируя короче: «Как уменьшить энтропию в объеме всей Вселенной?»

Мультивак скушал вопрос и стал глух и нем. Огоньки на пультах и панелях перестали мигать, затихло привычное щелканье реле. Мультивак погрузился в глубокое раздумье. Затем, когда изрядно струхнувшие служители уже не могли дальше сдерживать дыхание, пульт ожил и на экране дисплея высветилась фраза:

ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА

— Пари не состоялось, — прошептал Лупов.

Они быстро допили остатки виски и убрались восвояси. Назавтра оба маялись от головной боли и общего недомогания и про эпизод с участием Мультивака не вспоминали.

Джеррод, Джерродина и Джерродетты 1–я и 2–я наблюдали звездную картину на видеоэкране. Переход через гиперпространство в своей вневременной фазе подходил к концу. Наконец однообразное мерцание, заменявшее звезды, уступило место одинокому яркому призрачному диску, доминирующему в центре экрана.

— Это Х–23, — сказал Джеррод не вполне твердо. Кисти его тонких рук были сцеплены за спиной, а пальцы побелели.

Обе девочки, маленькие Джерродетты, впервые в жизни совершили путешествие через гиперпространство и впервые ощутили характерное, странное чувство выворачиваемого наизнанку сознания. Они разразились бессмысленным хихиканьем и принялись гоняться друг за дружкой вокруг своей матери.

— Мы достигли Х–23, мы достигли Х–23…

— Тише, дети, — строго сказала Джерродина. — Ты уверен, Джеррод?

— А какие тут могут быть сомнения? — спросил Джеррод, непроизвольно взглянув на бесформенный металлический наплыв под самым потолком. Он проходил по потолку на всю длину отсека и шел дальше сквозь переборку и через другие отсеки по всему кораблю.

Джеррод мало что знал про эту металлическую штуковину, кроме того, что она называется Микровак; что ей можно задавать любые вопросы, которые только придут в голову; что она ведет корабль к заранее намеченной цели, контролирует поступление энергии из Субгалактических Силовых станций и рассчитывает прыжки через гиперпространство.

На долю самого Джеррода и его семьи оставалось только пассивное наблюдение да ожидание прибытия к цели. В комфортабельных каютах корабля этот процесс был не в тягость.

Кто — то когда — то говорил Джерроду, что «ак» в конце слова Микровак на древнеанглийском языке означает сокращение слов «аналоговый компьютер», но и эта информация, в сущности, была ему не нужна.

Глаза Джерродины увлажнились.

— Ничего не могу с собой поделать. Так странно покидать нашу Землю.

— Боже мой, но отчего? — воскликнул Джеррод. — Там у нас ничего не осталось. А на Х–23 у нас будет все. Мы будем там не одиноки и нам не нужно даже будет разыгрывать из себя пионеров. На планете уже живет миллион человек. И я думаю, что уже наши праправнуки тоже отправятся подыскивать себе новый мир, потому что этот к тому времени переполнится.

Помолчав, он добавил:

— Все — таки здорово придумано! Компьютеры рассчитывают новые маршруты по мере возрастания человечества.

— Я знаю, знаю, — сказала Джерродина несчастным тоном. — Наш Микровак — самый лучший Микровак; лучший в мире Микровак!

— Я тоже так думаю, — сказал Джеррод и потрепал ее за волосы.

Это действительно было так, и Джеррод был рад иметь собственный Микровак и рад, что он родился именно в это благословенное время и ни в какое другое. Во времена его предков единственными компьютерами были гигантские электронные машины, занимающие площадь в добрую сотню квадратных миль. На каждой планете имелся один такой. Их называли Планетными АКами. Они постоянно увеличивались в размерах, на протяжении тысячелетий, а затем, наконец, настало время усовершенствования, развития вглубь. Сначала вместо транзисторов появились интегральные схемы, затем — молекулярные пленки, после — кристаллы, даже самый большой планетный АК мог теперь уместиться в трюме космического корабля.

Джеррод почувствовал гордость, которую всегда испытывал при мысли, что его личный Микровак гораздо сложнее, надежнее и совершеннее, чем даже древний Мультивак, который по преданиям приручил Солнце и разрешил проблему передвижения в гиперпространстве, открыв тем самым путь к звездам.

— Так много звезд, так много планет, — вздохнула Джерродина, занятая своими мыслями. — И, наверное, люди вечно будут переселяться с планеты на планету, как и сейчас.

— Не вечно, — сказал Джеррод с улыбкой. — Все это, хотя и не скоро, но кончится. Через много миллиардов лет. Даже звезды умирают, ты ведь знаешь — энтропия возрастает.

— Папочка, что такое энтропия? — заинтересовалась Джерродетта 2–я.

— Энтропия, крошка, это слово, чтобы обозначать, сколько распада во Вселенной. Все в мире разрушается и разламывается, как твой любимый ходячий говорящий робот. Помнишь его?

— А если вставить в него новый силовой блок — ты ведь тогда оживил его так?

— Звезды и есть силовые блоки. Если они исчезнут, другой энергии у нас уже не будет.

Джерродетта 1–я внезапно заревела.

— Не хочу — у — у… Не позволяй звездам умирать!

— Смотри, до чего ты довел ребенка своими дурацкими разговорами, — раздраженно произнесла мать.

— Почем я мог знать, что это их так испугает, — прошептал Джеррод. (Джерродетта 2–я тоже присоединилась к хныканью сестры).

— Спроси и Микровака, — канючила Джерродетта 1–я, — спроси у него, как снова включить звезды!

— Лучше спроси, — сказала Джерродина. — Это их успокоит.

Джеррод пожал плечами.

— Сейчас, сейчас, малышки. Папочка спросит Микровака. Не бойтесь, он на все знает ответ.

Он задал Микроваку вопрос, добавив быстрым шепотом:

— Ответ напечатать, вслух не произносить!

— Ну, что я вам говорил! Микровак отвечает, что когда настанет время, он обо всем позаботится! Так что нечего заранее беспокоиться.

Джерродина сказала:

— А теперь, дети, пора спать. Скоро приедем в свой новый дом.

Джеррод, прежде чем выбросить целлопластовую карточку в утилизатор, еще раз пробежал глазами напечатанную на ней фразу:

ДАННЫХ ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО

Он пожал плечами и взглянул на видеоэкран. До Х–23 было уже рукой подать.

ВЙ–23Х из Ламета посмотрел в глубину трехмерной мелкомасштабной сферокарты Галактики и сказал:

— А тебе не кажется, что мы преувеличиваем значение вопроса? Над нами будут смеяться…

МК–17Й из Никрона покачал головой.

— Не думаю. Всем известно, что Галактика переполнится в ближайшие пять лет, если наша экспансия будет продолжаться такими темпами.

Оба выглядели на двадцать лет, оба были высоки и великолепно сложены.

— Все же, — сказал ВЙ–23Х, — я не решусь представить пессимистический рапорт на рассмотрение Галактического Совета.

— А я не соглашусь ни на какой другой рапорт. Расшевелим их малость. Как надо их расшевелить!

ВЙ–23Х вздохнул:

— Пространство бесконечно. Существуют сотни миллиардов галактик, пригодных для населения. А, может, и больше.

— Сотни миллиардов — это не бесконечное множество, и это количество все время сокращается. Смотри! 20000 лет назад человечество впервые разрешило проблему использования энергии и спустя пару веков стали возможны межзвездные путешествия. Чтобы заселить один маленький мир, человеку понадобился миллион лет, а чтобы заселить остальную часть Галактики — всего лишь 15000 лет. Сейчас население удваивается каждые 10 лет…

ВЙ–23Х перебил.

— За это мы должны благодарить подаренное нам бессмертие.

— Прекрасно. Бессмертие — это реальность, и мы должны с ним считаться. Я согласен, что самое бессмысленное имеет, как оказалось, и теневые стороны. Галактический АК решил для нас множество проблем, но, решив проблему старения и смерти, он зачеркнул тем самым все свои прежние достижения.

— Тем не менее, мне почему — то кажется, что, например, ты от своего бессмертия не откажешься.

— И не подумаю, — отрезал МК–17Й, но тут же смягчил голос: — По крайней мере, пока. Хотя я уже достаточно пожил. Тебе сколько лет?

— 223. А тебе?

— Мне нет еще и двухсот. Но вернемся к делу. Каждые десять лет население удваивается. Заполнив свою галактику, мы заполним следующую уже за десять лет. В следующее десятилетие мы заполним еще две. В следующие десять лет — еще четыре. За сто лет мы займем уже тысячу галактик. За тысячу лет — миллион. За десять тысяч — всю известную часть Вселенной. Что дальше?

ВЙ–2ЗХ сказал:

— Добавь сюда еще и проблему транспортировки. Сколько это понадобится энергии, чтобы переместить такое количество людей из одной галактики в другую?

— Хороший вопрос! Уже сейчас человечество за год потребляет энергию двух звезд.

— И по большей части тратит ее впустую. А с другой стороны, в одной только нашей Галактике ежегодно теряется на излучение энергия тысячи солнц. А мы используем только два.

Звук, донесшийся из терминала, заставил их замолчать. Из маленькой, лежащей на столе коробочки прозвучала фраза, произнесенная прелестным высоким голосом. Галактическая АК сказала:

ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ

— Ясно? — сказал ВЙ–23Х.

После чего оба продолжили обсуждение отчета, который им надлежало представлять в Галактический Совет.

Зи Прим со слабым интересом оценивал новую галактику, прослеживая взглядом бессчетные звездные рукава и прикидывая, сколько энергии содержат ее звезды. Эту галактику он видел впервые. Увидит ли он когда — нибудь все их? Галактик ведь так много и каждая несет в себе часть человечества. Правда, теперь этот человеческий груз был почти что мертвым грузом. Там, на мириадах планет, вращающихся вокруг мириад звезд, принадлежащих мириадам галактик, находятся только тела. Истинную сущность человека ныне чаще всего можно встретить здесь, в пространстве.

Конечно же, имеется в виду только разум! Бессмертные тела остаются на своих планетах в летаргии, длящейся целые эпохи. Временами они пробуждаются для активной деятельности в материальном мире, но это случается все реже и реже. Новые индивидуальности уже не появляются, но для чудовищно, невообразимо разросшегося человечества это не имеет никакого значения. Да и места во Вселенной для новых индивидов осталось уже совсем немного.

Зи Прима отвлекли от его размышлений тонкие ментальные щупальца другого разума, соприкоснувшегося с его собственным.

— Я — Зи Прим, — сказал Зи Прим, — а ты?

— Я — Ди Суб Ван. Из какой ты галактики?

— Мы зовем ее просто Галактика. А вы свою?

— Мы тоже. Все зовут свою галактику просто Галактикой и больше никак. Почему бы и нет?

— Верно. Тем более, что все они одинаковы.

— Не все. Одна отличается от других. Именно в ней зародилось человечество, чтобы потом рассеяться по другим галактикам.

Зи Прим спросил:

— И что же это за галактика?

— Не скажу. Метагалактический АК должен знать.

— Спроси! Что — то меня это заинтересовало.

Зи Прим расширил свое восприятие, так что все галактики съежились и превратились в искорки, разбросанные на более обширном фоне. Сотни миллиардов искорок — сотни миллиардов галактик. И каждая со своим грузом бессмертных существ, со своим грузом разумов. Все это медленно проплывало в пространстве. Одна из них в туманном и далеком прошлом была единственной галактикой, заселенной людьми.

Зи Прим сгорал от любопытства ее увидеть, и он сделал вызов:

— Вопрос Метагалактическому АКу — из какой галактики произошло человечество.

Метагалактический АК принял запрос, ибо на каждой планете и во всех пространствах его рецепторы были наготове и каждый рецептор вел через гиперпространство к некой неизвестной точке, где отстраненно от всего обитал Метагалактический АК.

Зи Прим знал только одного человека, который смог ментальным усилием нащупать мыслительный образ Метагалактического АКа, и этот человек рассказывал только про сияющую сферу примерно двух футов в диаметре. Отыскать ее среди звезд и галактик было задачей, перед которой бледнела пресловутая иголка в стоге сена.

Зи Прим тогда еще переспросил недоверчиво:

— И это Метагалактический АК? Таких размеров?

— А большая его часть, — последовал ответ, — находится в гиперпространстве. И какую форму он там принимает и какие размеры имеет, этого никто вообразить не может.

Этого действительно никто не мог вообразить, поскольку давно уже миновали дни, когда в создании любой, наугад взятой, части Метагалактического АКа принимали участие люди. Сейчас каждый очередной Метагалактический АК сам конструировал и создавал своего преемника. Каждый из них, за время своего миллионолетнего существования, накапливал необходимые данные, чтобы построить лучшего, более сложного и мощного, более тонко организованного наследника, в которого он вкладывал, в частности, всю свою память и свою индивидуальность.

Метагалактический АК прервал рассеянные мысли Зи Прима, но не словами, а действием. Зи Прим ментально был препровожден в туманное море галактик, и одна из них приблизилась и рассыпалась на скопище звезд.

Из бесконечного удаления пришла бесконечно ясная мысль:

ЭТО РОДНАЯ ГАЛАКТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Но она была точно такая же, как и все остальные, и Зи Прим подавил разочарование.

Ди Суб Ван, разум которого сопровождал Зи Прима, внезапно спросил:

— И одна из этих звезд — родная звезда человека?

Метагалактический АК ответил:

РОДНАЯ ЗВЕЗДА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ПРЕВРАТИЛАСЬ В НОВУЮ. ПОСЛЕ ВСПЫШКИ СТАЛА БЕЛЫМ КАРЛИКОМ

— И что же — люди, обитающие на этой звезде, погибли? — спросил Зи Прим, не подумав.

Метагалактический АК сказал:

КАК ВСЕГДА В АНАЛОГИЧНЫХ СЛУЧАЯХ, ДЛЯ ФИЗИЧЕСКИХ ТЕЛ ЛЮДЕЙ БЫЛ ВОВРЕМЯ СКОНСТРУИРОВАН И ПОСТРОЕН НОВЫЙ МИР

— Да, конечно, — подумал Зи Прим, но чувство потери не покидало его. Он перестал концентрировать свой разум на родной галактике человечества и позволил ей затеряться среди сверкания других галактик. Он вернулся назад. Ему больше не хотелось видеть эту галактику.

Ди Суб Ван спросил:

— Что случилось?

— Звезды умирают. Наша родная звезда уже умерла.

— Они все должны умереть. Почему бы и нет?

— Но когда иссякнут все запасы энергии, наши тела в конце концов тоже умрут, а с ними и ты, и я, и все остальные.

— Это случится еще через миллиарды лет.

— А я не хочу, чтобы это вообще случилось, даже через миллиарды лет. Метагалактический АК! Как предотвратить гибель звезд?

Ди Суб Ван воскликнул в изумлении:

— Ты спрашиваешь, как обратить энтропийные процессы?

А Метагалактический АК ответил:

ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ

Разум Зи Прима вернулся в собственную галактику. Он больше не вспоминал Ди Суб Вана, чье тело, возможно, находилось за биллионы световых лет от его собственного, а возможно, обитало на соседней планете. Все это не имело никакого значения.

Удрученный Зи Прим начал собирать межзвездный водород, из которого решил смастерить свою собственную небольшую звезду. Конечно, и она когда — нибудь умрет, но, по крайней мере, она будет сделана им самим.

ЧЕЛОВЕК советовался сам с собой, поскольку ментально он существовал в единственном числе. Он состоял из неисчислимого количества тел, разбросанных по мириадам планет в мириадах галактик, и тела эти пребывали в вечной летаргии. О них заботились бессмертные и неуязвимые автоматы, а разумы, когда — то связанные с этими телами, давно уже добровольно слились в единое целое, и теперь ничто уже не могло их разъединить.

ЧЕЛОВЕК сказал:

— Вселенная умирает.

ЧЕЛОВЕК окинул взором затянутые дымкой, еле светящиеся галактики. Гигантские звезды, моты и транжиры, сгинули давным — давно, в самом туманном тумане далекого прошлого. Почти все оставшиеся звезды были белыми карликами, но и они приближались к своему концу.

Из межзвездного газа и пыли, правда, возникали новые звезды. Некоторые естественным путем, некоторые были созданы человеком. Но и они тоже давно погибли. Можно было, конечно, сталкивать между собой белые карлики и с помощью высвободившейся таким образом энергии создавать новые звезды. Но на одну порядочную звезду нужно потратить около тысячи карликов и сами они, в конце концов, тоже были обречены на гибель. Да и карликов тоже не бесчисленное число.

ЧЕЛОВЕК сказал:

— Как подсчитал Вселенский АК, энергии, если аккуратно ее расходовать, хватит еще на миллиарды лет.

— Но даже так, — сказал ЧЕЛОВЕК, — рано или поздно все равно все кончится. Экономь не экономь, а однажды энергия сойдет на нет. Энтропия достигнет максимума, и это сохранится вечно.

ЧЕЛОВЕК предположил:

— А нельзя ли обратить процесс возрастания энтропии? Ну — ка, спроси у Вселенского АКа.

Вселенский АК окружал его со всех сторон, но не в пространстве. В пространстве не было ни единой его части. Он находился в гиперпространстве и был сделан из чего — то, что не было ни материей, ни энергией. Вопрос о его размерах и природе давным — давно стал бессмысленным в любой терминологии, какую только мог вообразить себе ЧЕЛОВЕК.

— Вселенский АК, — сказал ЧЕЛОВЕК, — каким образом можно обратить стрелу энтропии?

Вселенский АК ответил:

ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ЕЩЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ

ЧЕЛОВЕК сказал:

— Собери дополнительную информацию.

Вселенский АК ответил:

Я БУДУ ЭТО ДЕЛАТЬ, КАК УЖЕ ДЕЛАЛ СОТНИ МИЛЛИАРДОВ ЛЕТ. МНЕ И МОИМ ПРЕДШЕСТВЕННИКАМ ЭТОТ ВОПРОС ЗАДАВАЛИ НЕОДНОКРАТНО. ВСЕ ОТОБРАННЫЕ МНОЮ ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ

— Настанет ли время, — спросил ЧЕЛОВЕК, — когда данных будет достаточно, или же эта проблема не имеет решения ни при каких условиях?

ПРОБЛЕМ, НЕ РАЗРЕШИМЫХ НИ ПРИ КАКИХ МЫСЛЕННЫХ УСЛОВИЯХ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ

— Когда же у тебя будет достаточно информации, чтобы ответить на мой вопрос?

ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА НА ЭТОТ ВОПРОС ТОЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ

— Ты будешь продолжать работу? — спросил ЧЕЛОВЕК.

ДА

— ответил Вселенский АК.

ЧЕЛОВЕК сказал:

— Мы подождем.

Звезды и галактики умирали одна за другой, и черное пространство было заполнено их выгоревшими трупами. Угасание длилось десять биллионов лет.

ЧЕЛОВЕК, один за другим, растворился в АКе, слился с ним. Каждое его физическое тело, умирая, теряло свою духовную индивидуальность, так что это был выигрыш, а не потеря.

Последний разум ЧЕЛОВЕКА немного задержался перед слиянием, оглядывая пространство вокруг себя, пространство, не содержащее ничего, кроме останков последней темной звезды и массы невероятно истонченной, распыленной материи, временами возбуждаемой еще не перешедшей в тепло энергией. Это была уже агония, частота таких вспышек энергии асимптотически стремилась к абсолютному нулю.

ЧЕЛОВЕК спросил:

— АК, что это — конец? Нельзя ли этот хаос снова превратить во Вселенную? Можно ли это сделать?

АК ответил:

ДЛЯ ОСМЫСЛЕННОГО ОТВЕТА ВСЕ ТАК ЖЕ НЕ ХВАТАЕТ ДАННЫХ

Разум последнего ЧЕЛОВЕКА слился с АКом, и теперь существовал только он один, да и то в гиперпространстве.

Материя и энергия исчезли, а вместе с ними пространство и время. Даже АК существовал только лишь благодаря одному последнему вопросу, на который он так и не смог ответить. Так же, как и никто в течение десяти биллионов лет не смог ответить на этот проклятый вопрос, впервые заданный полупьяным техником компьютеру, отстоявшему в своем развитии от Вселенского АКа, как человек отстоял от ЧЕЛОВЕКА.

Все остальные вопросы были давным — давно разрешены, но пока не будет получен ответ на этот последний, АК не мог, не имел права облегченно вздохнуть и уйти в небытие.

Все необходимые данные были уже собраны. Больше просто нечего было уже собирать.

Но эту собранную информацию надо было еще рассортировать, проанализировать и привести в систему.

На это ушел некоторый безвременной интервал.

И наконец АК узнал, как обратить направление стрелы энтропии.

Но уже не оставалось ни одного человека, которому АК мог бы выдать полученный ответ. Впрочем, неважно. Ответ был настолько всеобъемлющим, что во время его наглядной демонстрации это затруднение тоже будет разрешено.

В течение еще одного безвременного интервала АК размышлял, как лучше всего организовать дело. Потом аккуратно составил программу.

Сознание АКа охватило все, что некогда было вселенной, и сосредоточилось на том, что сейчас было хаосом. Шаг за шагом все будет сделано.

И АК сказал:

ДА БУДЕТ СВЕТ!

И был свет…

 

Андрэ Нортон

Все кошки серы

Стина из Службы Космических Сообщений — звучит как титул героини из этих всем осточертевших звездных видеосерий. А уж я — то в этом тоже понимаю — сам приложил руку к написанию сценариев для некоторых из них. Только в отличие от персонажей звездных сериалов Стина отнюдь не была грандиозным, чарующим созданием. Она была бесцветна как лунная пыль, вечно нечесаные волосы цветом напоминали сероватый гипс, и всю жизнь она носила какой — то мешковатый комбинезон. Я ни разу не видел, чтобы она одела что — либо другое.

Жизнь отвела Стине роль второстепенного персонажа, и она никогда не пыталась изображать что — либо другое. Свои свободные часы она проводила в прокуренных портовых кабаках, часто посещаемых межпланетчиками. Если вам она действительно была нужна, то вы могли ее увидеть — сидящую в самом неприметном углу и слушающую разговоры. Сама она рот открывала крайне редко. Но уж если начинала говорить, то окружающие замолкали и слушали со вниманием. Прожженные космические волки имели случаи убедиться, что она слов на ветер не бросает. И те немногие, которым посчастливилось слышать ее скупые слова, будьте уверены, их не забудут, равно как и самое Стину.

Она кочевала из одного порта в другой. Она была первоклассным специалистом — оператором на больших компьютерах — и легко находила работу в любом месте, где ей взбредала в голову идея на какое — то время задержаться. И со временем она стала напоминать машины, с которыми работала — была такая же серая, обтекаемая и лишенная своей индивидуальности.

Но именно Стина рассказала Бабу Нельсону про ритуалы аборигенов Джованской Луны, и шестью месяцами позже это предупреждение спасло ему жизнь. Именно Стина опознала кусочек камня, который как — то вечером Кини Кларк небрежно швырнул на стол. Она определила его как необработанный слайтит. Это заявление вызвало лихорадку, и за одну ночь было сколочено около десятка состояний, причем сумели поправить свои дела и такие, что спустили уже все до последней дюзы и более никаких надежд не питали. И, наконец, именно она раскусила загадку «Императрицы Марса».

Все ребята, которым повезло в жизни благодаря ее запасу знаний и фотографической памяти, время от времени пытались хоть как — то ее отблагодарить. Но она отказывалась принять от них что — нибудь более дорогое, чем стакан минеральной воды из канала, и спокойно отвергала все ценные подношения, которые ей пытались всучить, в том числе и тугие пачки кредиток. Баб Нельсон был единственным, кто избежал отказа. Именно он принес и подарил ей Бэта.

Примерно через год после авантюры на Джоване одним прекрасным вечером он ввалился в «Свободное падение» и плюхнул Бэта на ее столик. Бэт посмотрел на Стину, выгнул спину и заурчал. Она спокойно посмотрела на него и слегка кивнула. С тех пор они путешествовали вместе — худая, серая женщина и здоровенный, серый кот. И за их совместную жизнь Бэт познакомился с интерьерами гораздо большего количества портовых кабаков, чем иной межзвездник посещает за все время своей космической службы. Бэт пристрастился к бернальскому соку и научился пить его быстро и аккуратно прямо из стакана. И он всегда чувствовал себя дома на любом столе, на котором его устраивала Стина.

А теперь слушайте правдивую историю про Стину, Бэта, Клиффа Морана и «Императрицу Марса». История эта чертовски хороша. Уж я — то знаю — сам оформлял ее первую версию.

Ибо я как раз находился там, в «Королевском Ригеле», когда это все началось, когда время близилось к полуночи и в кабак ввалился Клифф Моран, и был он измучен неурядицами, и настроение у него было пресквернейшее, а вид такой, что краше в гроб кладут. В последнее время неприятности так и сыпались на него, и половины их хватило бы, чтобы согнуть в дугу полдюжины менее крепких парней. И все мы знали, что на его корабль вот — вот должны были наложить арест за неуплату долгов. Клифф пробивал свою жизненную дорогу с самого дна Венапортских трущоб. Потеря корабля означала для него возврат к исходным рубежам, к нищенскому существованию без надежды и исхода, и к перспективе смерти под забором какой — нибудь ночлежки.

Он пришел утопить свои горести в спиртном и, когда заказывал столик на одного, был уже в таком состоянии, когда человек на легкое прикосновение к плечу отвечает оскалом челюстей и рычанием.

Но как только на столике появилась первая бутылка, за столом появился первый гость. Стина выползла из своего угла, и на плечах у нее наподобие воротника разлегся Бэт — это был его излюбленный способ передвижения. Она пересекла зал и присела к столу безо всякого приглашения со стороны Клиффа. Это его так потрясло, что он на секунду забыл о своих бедах, ибо Стина никогда не набивалась в компанию, если могла оставаться в одиночестве. Если бы в бар приковылял один из этих ганимедских камнелюдей и заказал выпивку, то, ей — богу, это привлекло бы гораздо меньше внимания с нашей стороны. (Разумеется, пялились мы все только краем глаза).

Она протянула худую руку с длинными пальцами, отодвинула в сторону заказанную им бутылку и произнесла одну только фразу:

— «Императрица Марса» возвращается.

Клифф нахмурился и закусил губу. Упорства ему было не занимать. Нужно быть сделанным из гранита как внутри, так и снаружи, чтобы выбиться из Венапортских трущоб в командиры космического корабля. Но мы могли только гадать, что за мысли проносились в его мозгу. «Императрица Марса» представляла собой величайший куш, о каком только мог мечтать межпланетчик. И за пятьдесят лет ее блужданий по заброшенной орбите многие пытались этот куш сорвать. Пытались — то многие, да только что — то не слышно было, чтобы кому — то это удалось.

Межзвездная прогулочная яхта, битком набитая неисчислимыми богатствами, «Императрица Марса» была загадочным образом оставлена в открытом космосе пассажирами и экипажем, и никого из этих людей больше нигде и никогда не видели. Позже ее временами отыскивали, вычисляли ее орбиту и даже высаживались на ней. Тот, кто входил внутрь ее, либо исчезал, либо очень быстро возвращался, желая только одного — как можно скорее убраться от «Императрицы» на как можно большее расстояние. Никакого понятного описания того, что он видел на борту, от такого человека не поступало. Да, тот, кто мог бы привести «Императрицу» на базу или хотя бы почистить ее трюмы и каюты, нажил бы солидное состояние.

— Отлично! — Клифф ударил кулаком по столу. — Я готов даже на это!

Стина посмотрела на него взглядом, похожим на тот, которым она смотрела на Бэта, когда Баб Нельсон впервые притащил его к ней, и слегка кивнула. Это все, что я видел своими глазами. Оставшаяся часть истории пришла ко мне по кускам месяцы спустя, когда я находился в другом порту, на другом конце системы.

Клифф стартовал той же ночью. Он спешил, поскольку боялся получить бумагу, согласно которой он лишился бы корабля. Он был настолько занят и озабочен, что лишь в открытом пространстве обнаружил у себя на борту пассажиров — то были Стина и Бэт. Истории неизвестно, что за сцена при этом произошла, но могу поклясться, что Стина не дала Клиффу никаких разъяснений — это было не в ее правилах.

Впервые в жизни она решила ввязаться в игру сама, и вот она была здесь. И все дела. Может, Клифф решил, что у нее есть свои права, а может быть, просто ему было все до фонаря. Но как бы то ни было, все трое были вместе, когда они впервые увидели «Императрицу» — призрачный корабль в черном пространстве, сияющий мертвым светом бортовых маяков.

Должно быть, «Императрица» выглядела весьма зловеще, ибо все остальные ее огни тоже были включены, так же как и красный предупредительный сигнал в носовой части. Корабль казался обитаемым этакий «Летучий Голландец» космоса. Клифф мастерски подвел корабль к «Императрице Марса». Пристыковаться к ее шлюзам с помощью магнитных присосок не составило никакого труда. Спустя несколько минут вся троица была уже на борту заброшенной ракеты. В ее кабинах и коридорах все еще был воздух, в котором чувствовался слабый — слабый запах какой — то гнили. Этот запах заставил Бэта усиленно принюхиваться и был заметен даже и для менее чувствительных человеческих ноздрей.

Клифф направился прямо к пилотскому отсеку, а Стина и Бэт пошли бродить по кораблю. Закрытые двери казались им вызовом, и Стина открывала каждую дверь на своем пути и быстро осматривала, что находится внутри. За пятой дверью скрывалась каюта, мимо которой не смогла бы пройти никакая женщина, не исследовав ее поподробнее.

Не знаю, кто в ней обитал, когда «Императрица» стартовала в свой последний, самый долгий круиз. Если уж вам очень это интересно, можете запросить в архивах фоторегистрационные карточки. Но в этой каюте были целые груды шелков, вываленных на пол из двух дорожных саквояжей; был туалетный столик, на котором теснились кристаллические коробочки, коробочки из ценных пород дерева, украшенные драгоценными камнями… одни эти коробочки, как магнит, притягивали Стину. А ведь там были еще и другие прочие приманки, изобретенные на погибель женским душам. Она стояла перед туалетным столиком, когда совершенно случайно поглядела в зеркало глянула и застыла.

Глядя поверх правого плеча, она могла видеть постель, накрытую покрывалом из шелка, тонкого, как паутина. Прямо в центре постели лежала кучка драгоценных камней — как будто кто — то, играя, вывалил на покрывало содержимое коробки с ювелирными изделиями. Бэт прыгнул к ножкам постели, выгнул спину и задрал хвост, как обычно это делают кошки, и следил за камнями. За камнями и чем — то еще!

Стина не глядя протянула руку и схватила первый попавшийся флакон с духами. Она приоткрыла его и, делая вид, что оценивает запах, продолжала следить за отражением постели. Из кучи драгоценностей поднялся украшенный камнями браслет — поднялся в воздух и тихонько названивал смертельно опасную, но чарующую песнь сирен. Как будто невидимая рука поигрывала им с ленивой грацией… Бэт почти неслышно шипел. Но он не отступал. Он еще не принял определенного решения.

Стина поставила флакон на столик. А затем она поступила так, как, пожалуй, смог поступить не каждый из тех хвастунов, чьи сногсшибательные истории она в течение долгих лет слушала в различных портовых кабаках. Не выказывая ни единого признака спешки или беспокойства, она двинулась в обход комнаты. И, хотя она приблизилась к постели, драгоценностей она не тронула. Она не смогла заставить себя сделать это. В течение пяти минут она разыгрывала беспечную дурочку. Дальнейшее решил Бэт.

Он отпрыгнул от постели и двинулся к двери, явно сопровождая нечто и держась от этого нечто на разумном удалении. Затем он дважды громко промяукал. Стина последовала за ним и распахнула дверь пошире.

Бэт пошел прямо по коридору, целеустремленно, как гончая по горячему следу. Стина брела сзади, сдерживая шаг, имитируя неспешную походку исследователя. То, что двигалось перед ними, было невидимо, но Бэта это не смущало.

Они должны были войти в пилотскую рубку, почти наступая на пятки невидимке — если, конечно, у невидимок есть пятки, в чем можно было усомниться, — но Бэт застыл изогнувшись на пороге и не двигался дальше, Стина бросила взгляд на приборные панели и пилотские кресла, где работал Клифф Моран. Ее башмаки ступали бесшумно по толстому ковру, так что он ничего не услышал и не обернулся, а продолжал сидеть, что — то напевая сквозь зубы и проверяя цепи управления. Механизмы, которыми не пользовались многие годы, реагировали на команды неохотно и с задержкой.

На взгляд человека никого постороннего в кабине не было. Но Бэт все еще преследовал нечто движущееся, нечто, чему он явно не доверял и что ему очень не нравилось. Ибо сейчас он шагнул вперед на шаг или два, и его отвращение явственно проглядывало в изогнутом позвоночнике и в каждом вздыбившемся волоске. И в этот миг Стина увидела, как что — то мелькнуло туманным силуэтом на фоне согнутой спины Клиффа, как будто невидимка пересек пространство между ними.

Но почему оно стало заметным только на фоне Клиффа, а не на фоне сидений или панелей, или стен коридора, или покрывала на постели, где оно лежало или сидело развалясь и поигрывая своей добычей? И что видел Бэт?

В обширном хранилище ее памяти, служившем ей верой и правдой в течение многих лет, со щелчком приоткрылась полузабытая дверка. Одним быстрым движением она сорвала с себя комбинезон и набросила мешковатую одежку на спинку ближайшего кресла.

Бэт теперь уже урчал и хрипел, испуская усиливающиеся горловые звуки, которые были его боевой песней. Но он пятился назад и назад, к ногам Стины, отступая от чего — то, с чем он не мог сразиться, но на что он смотрел с вызовом. Если бы кот мог заманить это за собой, чтоб оно очутилось на фоне свисающего с кресла комбинезона… Он должен это сделать — это их единственный шанс!

— Что за… — Клифф встал из своего кресла и удивленно пялился на них.

То, что он видел, должно быть, представляло впечатляющее зрелище. Стина стояла с обнаженными руками и плечами; ее обычно завязанные в тугой узел волосы свободно болтались вдоль спины. Сжав губы и сузив глаза, она прикидывала и вычисляла их единственный шанс на спасение. Бэт, извиваясь на брюхе, отступал перед пустым воздухом и завывал, как демон.

— Кинь мне бластер, — спокойно приказала Стина, как если бы они все еще сидели в «Королевском Ригеле».

И так же спокойно Клифф выполнил просьбу. Она поймала оружие на лету и прицелилась. Рука ее была тверда.

— Стой, где стоишь, и не двигайся! — предупредила она. — Назад, Бэт, замани его назад.

Испустив последний горловой вопль, полный гнева и ненависти, Бэт нырнул в убежище между ее башмаками. Она сдавила бластер большим и указательным пальцами и выпалила в комбинезон. Материал превратился в клочья пепла — за исключением нескольких кусков, все еще трепетавших над обожженным креслом. Они были невредимы, как будто нечто заслонило их от опалившего воздух разряда. Бэт подпрыгнул вверх с визгом, заставившим их поморщиться.

— Что за… — начал было снова Клифф.

Стина сделала предупредительное движение ладонью левой руки.

— Погоди!

Она напряженно следила за Бэтом. Кот, как безумный, дважды обежал рубку. Вокруг его глаз выступили белые ободки, морда была испачкана пеной. Затем он внезапно остановился в дверях, оглянулся назад и выдержал долгую, томительную паузу. Затем он чихнул.

Стина и Клифф тоже почуяли запах, густой, маслянистый, который не был обычным запахом, остающимся в воздухе после выстрела из бластера.

Бэт вернулся в рубку, пересекая ковер изящной поступью почти на кончиках ногтей. Проходя мимо Стины, он гордо поднял голову. Затем он еще несколько раз чихнул и дважды фыркнул в сторону несгоревших останков комбинезона. Отдав таким образом дань поверженному врагу, он с наслаждением стал облизываться, мыть лапками морду, приводить в порядок мех. Стина облегченно вздохнула и плюхнулась в навигационное кресло.

— Может быть, мне хоть объяснят, что здесь, к черту, происходит? взорвался Клифф, когда она вернула ему бластер.

— Серое, — сказала она изумленно, — оно было серого цвета, иначе я не смогла бы его увидеть. Видишь ли, я не различаю цветов. Я могу только различать оттенки серого. Весь мой мир серый. Как и у Бэта — его мир тоже серый — серый. Все серое. Но у него есть компенсация. Он может видеть и ниже и выше нашей полосы восприятия. И, очевидно, я тоже это могу.

Ее голос дрожал, но она подняла подбородок, и на лице у нее было выражение, которого Клифф за ней раньше никогда не замечал — нечто вроде горделивого сознания своей ценности. Она отбросила назад свои удивительные волосы, но не спешила спрятать их под густой сеткой.

— Именно потому я и увидела эту тварь, когда она прошла между нами. На фоне твоего комбинезона оно дало иной оттенок серого — образовался силуэт. Тогда я сбросила свой комбинезон на кресло и стала ждать, когда оно появится на его фоне — это был наш единственный шанс, Клифф.

— Оно поначалу заинтересовалось нами, я думаю, и оно знало, что мы его не видим — поэтому оно не спешило нападать. Но когда действия Бэта выдали его присутствие, оно зашевелилось. Тогда я подождала, когда она мелькнуло на фоне моего комбинезона и выстрелила. Все очень просто…

Клифф засмеялся несколько неуверенно.

— Но что это могло быть? Я что — то не понимаю.

— Я думаю, что из — за него «Императрица» оказалась заброшенной. Что — то из космоса, может быть, или откуда — нибудь из другого мира, — она пожала плечами. — Оно невидимо, потому что его цвет не воспринимается нашими глазами. Оно, должно быть, обитало здесь все эти годы и убивало, когда удовлетворяло свое любопытство.

Она кратко описала сцену, происшедшую в каюте, когда странное поведение ювелирных изделий выдало ей присутствие чего — то неопознанного.

Клифф не спешил возвращать бластер в кобуру.

— Думаешь, на борту могут быть еще и другие? — его не радовала такая перспектива.

Стина повернулась к Бэту. Тот тщательно вылизывал шерсть на груди, совершая ритуал полного омовения.

— Не думаю. Да и Бэт нам об этом доложил. Кажется, он их ясно видит.

Но других на борту не оказалось, и спустя две недели Клифф, Стина и Бэт привели «Императрицу» в лунные карантинные доки. И, таким образом, кончается история Стины, ибо, как говорится, счастливые супружества в летописях нс нуждаются. Стина нашла человека, который, узнав про ее серый мир, нашел не слишком обременительным разделить этот серый мир с ней и Бэтом. Кажется, это был настоящий союз по любви.

Последний раз, когда я видел ее, она была одета в огненно — красный плащ ригелианской выделки и носила на своих запястьях целое состояние в виде сияющих джованских рубинов. Клифф оплачивал официанту счет с трехзначной цифрой, а перед Бэтом стоял ряд стаканов с бернальским соком. Этакое счастливое семейство на отдыхе…

 

Андрэ Нортон

Мышеловка

Помните старый анекдот, про типа, который смастерил самую лучшую мышеловку, а потом едва справился с дельцами, проложившими государственное шоссе прямо к двери его дома? Я однажды наблюдал нечто подобное в жизни на Марсе.

Сэма Леваттса гиды туристских групп деликатно — ради местного колорита — именовали «пауком пустыни». «Спившийся забулдыга» было бы более подходящим определением. Он занимался горными изысканиями и излазил вдоль и поперек все сухие земли за пределами Террапорта. Из этих своих вылазок он приносил Звездные Камни, Гормельскую руду и прочие безделушки, позволявшие ему сводить концы с концами и пить не просыхая. Надравшись, он грезил наяву и созерцал видения. По крайней мере, когда он, пьяный в стельку, заплетающимся языком пытался описать некую «прекрасную леди», то это было признано его очередной галлюцинацией, ибо леди в Террапорте не водятся, а в тех клоаках, кои любил удостаивать своими визитами Сэм, встречающиеся там особы женского пола прекрасными назвать никак нельзя было.

Сэм продолжал такое вот мирное существование созерцателя грез, до тех пор, пока его не повстречал Лен Коллинз и не началась Операция Мышеловка.

Любой самый темный турист, садящийся в Террапорте в пестро раскрашенный пескоход, немало наслышан о «песчаных монстрах». Те из них, которые до сих пор уцелели, являются собственностью туристских бюро. И, братцы, охраняются они так, как если бы составляли часть тайника с сокровищами Марсианской короны. (На этот тайник лет двадцать назад наткнулся Черный Скрэгг). А охраняют их так потому, что эти монстры, которые спокойно переносят песчаные бури и огромные перепады температур, рассыпаются в прах, стоит только коснуться их пальцем.

Нынче вы можете полюбоваться, скажем, «Человеком — пауком» или «Бронированной Жабой» с расстояния двадцати футов. И это все. Попробуйте приблизиться еще — схлопочете электрошок, так что тут же сядете на спину, копытами к планете Земля.

И с тех самых пор, как под чьими — то руками рассыпался в прах самый первый монстр, все музеи родной планеты установили совместную премию, которую они все время повышали в надежде, что объявится такой парень, который сможет придумать, как сцементировать песчаных чудищ, чтобы можно было их транспортировать. Ко времени встречи Лена Коллинза и Сэма эта премия исчислялась уже астрономической цифрой.

Разумеется, все светлые головы, занятые в сфере производства клеев, аэрозолей и пластиков, многие годы пытались расколоть этот орешек. Беда в том, что когда они выходили здесь из ракет и возвещали всему миру о потрясающих клейких свойствах очередного своего детища, их ожидало разочарование. Ибо, оказывалось, что детище не на чем испытывать. Все известные монстры были наперечет — переписаны и персонально охраняемы под бдительной опекой Космического Десанта.

Но Лен Коллинз и в голове не держал надежды дорваться до этих сокровищ. Вместо этого он разыскал любимый притон Сэма Леваттса и его самого в нем и принялся раз за разом выставлять тому выпивку. Через полчаса Сэм решил, что нашел себе друга по гроб жизни. После пятой дозы он излил новому приятелю свою сокровенную историю о Прекрасной Леди, которая обитает в тени двух красных скал — там, далеко отсюда, — последовало мановение ослабшей руки, указующей общее направление.

Лен тут же ощутил позыв к прекрасному и возжелал приобщиться к возвышенному идеалу. Этим вечером он привязался к Сэму прочнее, чем обитатель Луны привязывается к своим кислородным баллонам. На следующее утро они оставили Террапорт на частном пескоходе, зафрахтованном Леном.

Спустя две недели Коллинз тихонечко прокрался назад в город и заказал беспересадочный билет до Нью — Йорка. Он забурился в отель и сидел там, не высовывая носа, до самого последнего момента, когда надо было уже занимать место в ракете.

Сэм объявился в «Пламенной Птице» четырьмя ночами позже. На подбородке у него был устрашающий солнечный ожог, и он еле передвигал ноги от бессонницы. Кроме всего прочего, он был — впервые в истории Марса холодно злобен и абсолютно трезв. И он сидел весь вечер и ничего крепче минеральной — воды — из — канала не пил. И этим напугал до умопомрачения парочку — другую родственных душ.

Какой же телевизионщик не заподозрит в такой разительной перемене возможности сделать сюжет? Я всегда раз в неделю обходил вечером все притоны в поисках местного колорита для наших шестичасовых передач. И самое многообещающее и распаляющее любопытство из всего, что я обнаружил, это внезапная смена пристрастия к напиткам у Сэма. Строго конфиденциально — наша передача идет для семейной и туристической публики — я начал прощупывать Сэма. Он на все мои намеки отвечал рычанием.

Тогда я прибегнул к удару ниже пояса, ненароком упомянув, что люди из Бюро Путешествий Трех Планет обнаружили еще одного цементных дел мастера в шоковом состоянии у всеми любимого монстра «Муравьиный Король», Сэм отхлебнул глоток минералки, погонял его языком в полости рта, проглотил, состроив гримасу, способную распугать всех монстров, и сам задал мне вопрос:

— Что думают ученые парни насчет того, откуда берутся все эти монстры?

Я пожал плечами.

— Все объяснения выеденного яйца не стоят. Они не могут вплотную изучить чудище, без того, чтобы его не разрушить. Это одна из причин, что назначена такая огромная премия тому, кто сможет как — то склеить этих тварей, чтобы их можно было потрогать руками.

Сэм извлек что — то из — под клапана кармана своего комбинезона. Это была фотография, снятая не при слишком хорошем освещении, но достаточно ясная.

Две огромных скалы изогнулись по направлении друг к другу, образуя почти завершенную арку, а под их защитой стояла женщина. По крайней мере ее стройное тело обладало отчетливыми изящными линиями, которые мы привыкли наблюдать у лучшей половины человечества. Но, кроме того, у нее были крылья, распростертые в величественном взмахе, как будто она уже стояла на кончиках пальцев, готовая взлететь. Черты лица не были различимы ясно — только намеки — и это сразу же раскрывало тайну, кем она была на самом деле — ибо у всех песчаных монстров тонкие черты не различимы.

— Где?.. — начал я.

Сэм сплюнул.

— Теперь уже нигде.

Он был угрюм, и лицо его заострилось. Он выглядел лет на десять моложе и гораздо крепче, чем обычно.

— Я нашел ее два года назад. И все время возвращался, чтобы просто поглядеть на нее. Она не была чудищем, как все остальные. Она была совершенна. А потом этот… — Сэм разразился потоком самой великолепной космической словесности, какую я только до сих пор слышал, — …этот Коллинз напоил меня настолько, что я показал ему, где она обитала. Он вырубил меня, опрыскал ее этим своим дерьмом и попытался погрузить ее в кузов пескохода. У него ничего не получилось. Она продержалась пять минут, а потом…

Он сцепил пальцы рук.

— …пыль, все, что осталось, так же, как и от всех остальных.

Я обнаружил, что не отрываясь разглядываю фотографию. И я начал осознавать, как во мне пробуждается желание оказаться с этим Коллинзом наедине, минуты этак на три или вроде этого. Большинство из тех песчаных скульптур, что я видел, были кошмарными тварями, без которых я запросто мог в этой жизни обойтись. Но эта, как верно заметил Сэм, чудищем не была. И эта статуя была единственной в своем роде. По крайней мере, я ни о чем таком не слышал и ничего подобного не видел. Может быть, где — нибудь есть и еще такие — сухие земли не исследованы и на четверть.

Сэм кивнул, как будто мои мысли плавали вокруг нас в дымном воздухе.

— По крайней мере можно попытаться поискать. Вреда от этого не будет. Я заметил одну вещь насчет этих монстров — они всегда встречаются только вблизи скал. Красных скал, вроде этих, — он ткнул пальцем в карточку, поросших чем — то вроде голубовато — зеленого мха.

Он вперил взгляд в стену кабака, но я понял, что его взор уходит далеко за пределы стен и песчаных валов Террапорта, туда, на волю, в просторы сухих земель. И я мог только догадываться, что он говорит не обо всем, что знает или предполагает.

Фотокарточка не выходила у меня из головы. На следующий вечер я опять зашел в «Пламенную Птицу». Но Сэм не показывался. Зато среди завсегдатаев кружил слух, что он погрузил двойной запас провизии и отбыл в пустыню. И это было последнее, что я о нем слышал на протяжении следующих недель. Только эта его крылатая женщина прокралась в мои сны, и я ненавидел Коллинза. Даже и изображение производило неизгладимое впечатление, но я бы отдал месячный заработок, чтобы увидеть оригинал.

В течение следующего года Сэм совершил три долгих путешествия, но о своих открытиях, если таковые были, помалкивал. Он бросил пить и поправил свои финансовые дела. Он привез из путешествия два зеленых Звездных Камня и их стоимость покрыла все его экспедиционные расходы. И он продолжал интересоваться монстрами и вечной проблемой вяжущего материала. Два ракетных пилота рассказывали мне, что он регулярно запрашивает с Земли все статьи по этому вопросу.

В сплетнях его уже именовали не иначе как «песчаным психом». Я сам почти поверил, что он свихнулся на этой почве после того, как одним прекрасным утром, на рассвете, увидел его, выезжающего из города. Он ехал в своем исследовательском краулере и на виду у всех, принайтованная к водяным бакам, стояла самая нелепая штуковина, какую я только когда — либо видел — огромная проволочная клетка!

Я пытался допереть хотя бы до какого — нибудь смысла, когда он замедлил ход, чтобы попрощаться со мной. Он увидел мои вытаращенные глаза, и на лице его прорисовалась ухмылка, и было в ней что — то пророческое.

— Хочу заловить песчаную мышку, паря. Толковый мужик может многому научиться, просто наблюдая за песчаными мышами, будь спок — очень многому!

Марсианские песчаные мыши могут жить в песке. Считается также, что они могут есть и пить это распространенное в здешних краях вещество. Так что с земными своими тезками эти твари не схожи ни в одном своем проявлении. И никто в здравом уме не связывается с песчаными мышами. Я почти совсем тогда поверил, что Сэм безнадежен, и гадал только, в какую форму в конце концов выльется это помешательство. Но когда через пару недель Сэм вернулся в город — с тем же оборудованием, минус клетка — он продолжал ухмыляться. Если бы у Сэма был на меня зуб, то мне было бы плевать на эту ухмылку, а так я терялся в догадках.

А затем вернулся Лен Коллинз. И сразу же принялся за свои старые трюки — шатался по дешевым кабакам и прислушивался к разговорам изыскателей. Сэм в это время был в городе и вскоре я наткнулся на них обоих в «Пламенной Птице», и они сидели за одним столом, как два вора перед дельцем. Сэм хлестал импортированное с Земли виски, как будто это была газированная — вода — из — канала, а Лен окружал его заботой и вниманием, какие оказывает кот вылезающей из своей норки мыши.

К моему удивлению, Сэм окликнул меня и притянул к своему столику третий стул, настаивая, чтобы я к ним присоединился — к вящему неудовольствию Коллинза. Последнее обстоятельство меня не тронуло — я становлюсь толстокожим, если нападаю на след хорошей истории, и я подсел к ним. Подсел для того, чтобы услышать, как Сэм выбалтывает свои великие тайны. Он открыл нового монстра, перед которым бледнеет даже крылатая женщина — нечто совсем уже потрясающее. А Коллинз слушал и облизывался, и слюной истекал. Я попытался заставить Сэма заткнуться — с таким же успехом я мог бы попытаться прекратить песчаную бурю. А под конец он настоял, чтобы я присоединился к их экспедиции, дабы самолично узреть это великое чудо. Ну, я и присоединился.

Вместо пескохода мы взяли ветроплан. Бабки у Коллинза, видимо, водились, и на расходы он не скупился — так ему не терпелось поскорее все провернуть. За пилота был Сэм. Не знаю, заметил ли это Коллинз, но он был пьян в гораздо меньшей степени, чем тогда, когда трепался в «Пламенной Птице». И, отметив это, я слегка расслабился, чувствуя несколько большую уверенность в благополучном исходе всей авантюры.

Красные скалы, которые мы искали, торчали как клыки — целый ряд этих скал — довольно мрачное зрелище. С воздуха не было видно никаких скульптур, но они обычно находятся в тени таких вот утесов и сверху их трудно обнаружить. Сэм посадил ветроплан и дальше мы двинулись пешком, утопая по щиколотку в песке.

Сэм мычал себе под нос какой — то мотивчик и шатался, пожалуй, больше, чем следовало бы — временами его заносило. Один раз он даже запел — у него был настоящий, довольно приятный баритон — снова разыгрывал бухого. Однако вперед мы продвигались без затруднений.

Коллинз нес небольшой бак, снабженный шлангом. И он так горел желанием его испытать, что буквально наступал Сэму на пятки. Когда Сэм наконец остановился, он врезался прямо в его спину. Но Сэм, кажется, этого даже не заметил. Он показывал пальцем перед собой и по — дурацки ухмылялся.

Я посмотрел в указанном направлении, сгорая от нетерпения увидеть еще одну крылатую женщину или что — нибудь даже более удивительное. Но здесь не было ничего, даже отдаленно напоминающего монстра, если не считать клубов чего — то зеленеющего, что выступало из песка на фут или около того.

— Ну и где же оно? — Коллинз, когда врезался в Сэма, споткнулся и упал на одно колено. Подымаясь, он обронил свое аэрозольное оружие.

— Прямо перед тобой, — Сэм продолжал показывать на зеленоватое образование.

Загорелое лицо Коллинза из помидорно — красного стало темно — пурпурным, когда он поглядел на этот отталкивающий нарост.

— Ты идиот! — только он не успел до конца прорычать «идиот». Он подскочил к зеленой кочке и пнул ее крепко от всей души.

В это самое время Сэм плашмя рухнул в песок, не забыв и меня потянуть за собой. Его огромная лапища давила мне на загривок, прижимая к земле. Я порядочно глотнул песка, и отчаянно пытался вырваться. Но сэмова ручища крепко придавила меня к почве — я мог только дергаться, как наколотый на булавку жук.

До меня доносился какой — то приглушенный крик и странный чмокающий звук, идущий со стороны скал. Но Сэм продолжал прижимать меня к земле, так что я ничего не видел. Когда, наконец, он отпустил меня, я был вне себя и вскочил на ноги, сжимая кулаки. Но Сэм уже стоял поодаль, у скал. Он стоял подбоченившись и обозревал что — то с явным и нескрываемым удовлетворением.

Ибо теперь там действительно был монстр — антропоидная фигура из красного материала и с размытыми чертами. Не из тех чудищ, что я в свое время видывал, но тоже достаточно странное создание.

— Ну — ка, посмотрим, может, это его гениальное изобретение на этот раз сработает!

Сэм проворно поднял бак, направил конец шланга на монстра и, выпустив тонкую струю бледно — голубого аэрозоля, стал обрабатывать ею полусогнутую фигуру.

— Но… — я все еще отплевывал песок и только начал соображать, что же здесь произошло. — Неужели эта… эта штука…

— Коллинз? Точно. Ему не следовало бы таким вот образом демонстрировать свой крутой норов. Слишком любил пинаться. Он и ее пнул, когда она начала рассыпаться, так что я рассчитывал, что он и сейчас это проделает. А эти зеленые сферы, они такие — только задень их, да позволь той твари, что скрыта у них внутри, добраться до тебя и — бам! — готов монстр! Я это обнаружил пару месяцев назад, когда за мной гналась песчаная мышь. Надо полагать, думала больше об обеде, чем об опасности, и вдруг бабах — готово! Гналась за мной еще одна мышь и снова на дороге такая же пушистая сфера. Я через нее перепрыгнул, а мышь сходу врезалась — та же история… Ну, думаю, тут все ясно. Глянь, Джим, на этот раз, кажется, у него получилось!

Он ткнул пальцем в протянутую руку монстра и ничего не произошло. Статуя выглядела прочной.

— Так значит все эти твари были когда — то живыми! — я слегка вздрогнул, вспомнив облик некоторых из них.

Сэм кивнул.

— Возможно, не все они обитали на Марсе — слишком много разных видов обнаружено. Земляне, наверняка, не первые, кто высаживался здесь на своих ракетах. Наверняка человек — муравей и эта гигантская жаба никогда не жили вместе. Когда — нибудь я прикуплю межзвездный корабль и отправлюсь на поиски мира, откуда прилетела сюда моя крылатая леди. Бедняга! Здешняя атмосфера слишком разрежена, чтобы она могла летать на своих крыльях.

— Ну, а теперь, Джим, если ты мне поможешь, то мы доставим это произведение искусства в Террапорт. Сколько миллионов кредитов обещали ученые парни тому, кто доставит хоть одну такую штуку в целости и сохранности?

Он был настроен так по — деловому, что я ни слова не говоря, просто подчинился ему. И он таки сорвал с ученых приличный куш — настолько приличный, что смог купить себе межзвездный корабль. И теперь он странствует где — то там, исследуя Млечный Путь, разыскивая свою крылатую леди. А уникальный монстр находится сейчас в Межпланетном Музее. Толпы туристов приходят, чтобы поглазеть на него. Что касается меня — я избегаю красных скал, зеленых пушистых сфер и никогда, никогда не пинаю предметы, вызывающие почему — либо мое неудовольствие — себе дороже.

 

Зенна Хендерсон

Стены

— Расскажи! Расскажи еще раз, дурочка Дебби! — скандировали дети, прижав к стене мельницы дрожащую, съежившуюся девочку. Они окружили ее так плотно, что ее испуганные глаза не видели никакой возможности вырваться из кольца.

— Вы мне не верите. Вы будете смеяться, — возражала девочка — подросток. — Вы всегда смеетесь. Но это правда! Я видела…

Она закусила губу, глаза ее были широко раскрыты. Она вспоминала.

— Расскажи нам, Дебби. Мы поверим тебе, — пообещал долговязый подросток Эдвард, бывший немногим моложе самой Дебби. Сегодня он был заводилой среди ребят. Он поспешно скрестил пальцы за спиной, чтобы, упаси Боже, ложь, сказанная дурочке, не засчиталась бы в настоящую ложь. Детвора в предвкушении развлечения перемигивалась, переталкивалась локтями. Это развлечение им не надоедало, оно было не хуже других забав, в которых они проводили длинные вольные дни лета. Да и, кроме того, дурочка она или нет, а слушать Дебби было действительно интересно.

Дебби глядела на мальчика умоляюще. Она хотела верить — ей необходимо было верить, что на этот раз они говорили правду. Что на этот раз будет кто — то, кто ей поверит и кто будет вместе с ней поражаться и восхищаться. Кто — то, кто примет ее историю всерьез и, таким образом, поможет ей восстановить ее репутацию в колонии, утраченную, когда она простодушно выбалтывала каждому желающему послушать о всех виденных ею невозможных чудесах. Родные решили, что она глупая. Соседи крутили пальцем у виска. Старейшины…

— Нет! Нет! — она вытянула руку ладошкой вперед, стараясь сдержать напирающую ватагу. — Старейшины!

Детишки испуганно стали оглядываться по сторонам. Действительно, Совет Старейшин запретил им даже упоминать об этом, но это только подстегивало их любопытство, да и, кроме того, в пределах видимости не было никого из старейшин.

— Расскажи нам, Дебби, ну, пожалуйста, расскажи! — крошка Хеппи дергала Дебби за подол. — Мне это нравится.

Дебби глянула вниз в сияющие голубые глаза Хеппи и робко улыбнулась.

— Хорошая малышка, — сказала она, — ты мне веришь, ведь так?

— Конечно же, Дебби, — закричала Хеппи. — Расскажи еще! Я люблю сказки!

Сказки! Улыбка исчезла с лица Дебби. Даже пятилетний ребенок, для которого мир еще полон чудес, не верит ей. Что ж тогда удивляться, что этот Майлс!..

Но, с другой стороны, именно Майлс защитил ее тогда. Там, на собрании Совета Старейшин, когда сказанное зловещим шепотом слово «ведьма» заморозило кровь в жилах Дебби. Майлс вскочил на ноги и бросился на ее защиту.

— Нет никаких оснований, хотя бы для малейшего подозрения насчет того, что мистрисс Уинстон — ведьма!

МИСТРИСС УИНСТОН! АХ, МАЙЛС, МАЙЛС! ПОСЛЕ: «ДОРОГАЯ МОЯ, ЛЮБИМАЯ, ТВОИ ВОЛОСЫ ПРЕКРАСНЕЙ ВСЕГО НА СВЕТЕ!»

— Она не причинила вреда никому и ничему. В худшем случае это следствие болезни. Может быть, это галлюцинация или одержимость.

— ОДЕРЖИМОСТЬ? «ДАЙ МНЕ ТВОИ ГУБЫ, ДЕББИ, ДАЙ МНЕ ТВОИ РУКИ. ДО ВЕСНЫ Я ДОЛЖЕН ДОВОЛЬСТВОВАТЬСЯ И ЭТИМ!»

— Если это болезнь, то она выздоровеет. Если это была галлюцинация, то это пройдет. Если же ее душой завладели демоны, то Господь в ему ведомое время освободит ее от них.

Давайте не будем повторять ошибок людей из соседних колоний, когда в недавнем прошлом они начинали кричать: «Ведьма! Ведьма!» при каждом непонятном или несчастном случае, происходившем у них. С нас достаточно забот о спасении собственной души, и кто мы такие, чтобы присваивать себе право судить, право, принадлежащее Ему, Тому, кто вырвал нас из ночи тирании и привел в эту прекрасную страну. До тех пор, пока мистрисс Уинстон не причиняет никому вреда, я не вижу здесь вопроса, достойного обсуждения Советом.

Прекрасная новая страна! Отличные слова! Но весна для Дебби и Майлса не пришла. Теперь по вечерам вместе с Фэйт Хэтчитт прогуливается он тихими тропками в тени деревьев. И ходят, наверное, даже по той самой тропе, на которой Дебби тогда споткнулась…

— Я споткнулась, — сказала она вслух, неосознанно следуя хорошо накатанному руслу своей часто повторяемой истории. — Я споткнулась о морщину… или складку.

— Ты хочешь сказать — кочку, — почти что продекламировал Эдвард, обмениваясь радостными заговорщицкими взглядами с другими детьми. — Должно быть, ты споткнулась о кочку или корень.

— Нет! — Дебби глядела сквозь них, и они восторженно поеживались. Это была морщина или складка в Порядке Вещей. Просто складка в мире… и во всем, как будто кто — то скомкал клочок бумаги.

Она наморщила лоб, снова вспоминая эту загадку.

— Ты шла навестить Грэнни Гейтонс, — подсказал насмешливым голосом Эдвард.

— Я шла навестить Грэнни Гейтонс, — кивнула Дебби. — Я несла ей немного ежевики, но я споткнулась…

Ее глаза, полные воспоминаний, были большие и темные, и дети вновь ощутили восторженный холодок и поежились. Внезапное появление среди них фигуры взрослого человека заставило их с визгом пуститься врассыпную, но они быстро опомнились и вернулись на место, узнав в фигуре Энсона Леверетти. Городской бродяга стоял, сутулясь, засунув руки в карманы, и пристально глядел на Дебби.

— Я споткнулась, — сказала Дебби, — и все охватила тьма.

— Ты ударилась головой, — прогнусавил Эдвард.

— Нет, — хнычущим голосом ответила Дебби. — Стало темно, и я была нигде. Все было черно, черно, черно, без дна и крыши и ничего вокруг, только чернота, а затем я почувствовала резкий толчок, и во тьме все сразу зажглись большие огни. Миллионы и миллионы, как звезды, только большие и горящие.

Леверетти внезапно вздохнул и хотел было подойти к Дебби поближе, но не стал протискиваться сквозь плотную группу ребятишек.

— И тогда чернота… — подгонял голос Эдварда.

— И тогда чернота сгинула, и я падала, падала и очутилась среди цветов.

— И они были величиной с твою голову, — пропищала Хеппи.

— И они были величиной с мою голову и такие высокие, что доставали мне до плеча. Почва была рыхлой, и я испачкала все платье, — сказала Дебби. — И тогда я увидела леди.

— Почти голую, — прошептал Эдвард со стыдливым удовлетворением.

— Почти голую, — сказала Дебби. — Только здесь полоска материи…

Она коротко провела рукой на уровне груди.

— …и немного побольше здесь.

Рука прошла поперек бедер.

— Она помогла мне подняться, и пальцы ее на кончиках были алые, и она улыбалась губами, красными, как кровь. Она сказала: «Боже, дитя мое! Как это ты очутилась среди моих цветов?»

— Но я ничего не могла ей ответить. Я была напугана, потому что не видела никакого места, откуда я могла бы сюда попасть — вокруг только помятые мною цветы.

— Потом она отвела меня в свой дом.

— Дом! — шепот прошелестел по ватаге, как пламя. — Дом!

— Я смотрела на дом, — Дебби тоже почти шептала, — и я могла видеть сквозь стены.

— Стены! — прошептали дети.

— Стекло, — тяжелый голос Леверетти заставил всех вздрогнуть, и блуждающий взгляд Дебби метнулся к говорящему.

— Но они не были толстыми, полосатыми и мутными, как наши стекла. Они были тонкие, прозрачные и чистые.

— Существует такое стекло, какого вы и не видывали, вы, маленькие провинциалы. Не судите весь мир по одной вашей колонии и по задворкам ваших ферм.

— Да, — вздохнула Дебби, — может быть, это было стекло.

Она пристально посмотрела в несчастное лицо Леверетти и ощутила, как сжалось ее сердце. Он верит?

— Продолжай, Дебби! — маленькая Хеппи нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. — Продолжай. Стены.

— Да, стены, — Дебби снова вошла в наезженную колею рассказа. — Я могла видеть сквозь стены. Леди провела меня внутрь в странную — престранную комнату, полную странных — престранных вещей, и все время говорила про «место» и «маскарад» и «отлично»! Она думала, что я спустилась с холмов, где были другие, как я.

— И она сказала: «Тебе надо умыться» и ввела меня в комнату, где стены были ярких — преярких цветов, а потом провела в комнату поменьше.

По ватаге пробежала дрожь восхищения.

— И стены… — подсказывали дети.

— И стены были гладкие и твердые, и блестящие, как тарелка, и кругом были изображения странных рыб и птиц. И комната тоже была полна странных вещей.

— Тогда леди повернула что — то в стене, и из стены полилась вода и наливалась в странную длинную вещь, вроде корыта, но такую большую, что можно было в нее лечь, и тоже гладкую, твердую, блестящую, как китайские чашки. Вода искрилась и пузырилась, я попробовала ее рукой, и она оказалась горячая.

Зачарованная ребятня с открытыми ртами слушала Дебби.

— Потом она повернула еще что — то и сделала воду прохладней. Она бросила в воду странный порошок, и вода зашипела и запенилась, и покрылась миллионами ароматных пузырьков, и в каждом была радуга.

— И все время она говорила, как странно быть чужаком в Забыла — Как — Называется, что каждый день у нее какие — то новые сюрпризы, но что я — самый удивительный из них.

— Потом она сказала: «Давай забирайся и избавься от грязи. Я поищу тебе что — нибудь надеть, пока не почистим твою одежду».

— Я искупалась, как — будто в теплом облаке, но вокруг плеч была прохлада, и я вытерлась полотенцем такой же длины, как я сама, и толстым, как одеяло. Потом леди принесла мне одежду — всю из золота и шелка — она была мне велика — и забрала мои грязные вещи в другую комнату. Она открыла маленькую дверцу в стене и бросила туда мою одежду, вещь за вещью, и смеялась, и спрашивала: «Настоящие, подлинные, неужели они подлинные?»

— Она сказала «Хочешь есть?», и я набралась смелости и сказала «Да». И она взяла какую — то веревку и воткнула в стену, и взяла два ломтика хлеба, белого и мягкого, как снег, и положила их в выемки в блестящей коробке. Я почуяла запах гренок, и вдруг хлеб выпрыгнул из коробки сам, и он был коричневый и хрустящий, и горячий. Но там не было ни огня, ни пламени.

Леверетти и детишки ждали в сосредоточенном молчании, пока Дебби облизала пересохшие губы и с трудом проглотила слюну.

— После того, как я поела тосты и джема и запила все холодным, как лед, молоком, которое леди достала из — за холодной белой дверцы в стене, она извлекла из другой дверки мою одежду и все время говорила, говорила, говорила. А одежда моя была чистая и сухая. Потом она взяла еще одну веревку и воткнула ее в стену, и странная, плоская, железная штука стала горячей, и она разгладила мою одежду, и ей даже не надо было ставить эту железную штуку на огонь, чтобы она разогревалась.

Когда я натягивала одежду на себя, зазвонил колокольчик, и он звонил и звонил, пока леди не подняла что — то со стола. И она стала говорить, как будто перед ней был еще кто — то… Я испугалась, и холодный пот потек по моему лицу.

Леди сказала: «Тебе жарко?» и нажала что — то на стене. Послышался шум, и из стены в комнату стал дуть холодный ветер. Она нажала еще одну маленькую штучку, и с потолка полился свет! Глаза Дебби были испуганные и дикие — она снова созерцала все эти восхитительные чудеса, которые некогда ошеломили ее.

— Она взяла в губы что — то длинное и белое, и из ее руки выпрыгнуло пламя, и вокруг ее лица стал виться дымок. И она подошла к другой стене и что — то подвинула, и комнату заполнила музыка!

Дебби прижимала крепко сжатые кулачки к груди.

— И на этой же стене стала двигаться и петь леди!

Она уже почти шептала.

— Совсем крошечная леди, не больше моей руки, и она двигалась на стене — на стене!

— Дурочка, дурочка Дебби, — прошептала Хеппи. Остальные дети окатили ее гневными взглядами. Эта не вовремя поданная реплика могла лишить их конца истории. Но, по счастью, Дебби была погружена в воспоминания.

— Я страшно испугалась. Я побежала. Я выбежала из дома и побежала дальше, к цветам. Я слышала, как леди зовет меня и как громко поют маленькие человечки. Я побежала по своим следам среди цветов, и я опять споткнулась…

— О корень, — Эдвард ухмыльнулся остальным детям.

— О складку, — настаивала Дебби.

— О камень, — дразнился Эдвард.

— О морщину! — голос Дебби был придушенным от злости.

На секунду все затихли. Затем Хеппи принялась напевать:

— Дурочка Дебби! Дурочка Дебби!

Дебби безнадежно, отчаянно завизжала и злобно хлестнула Эдварда ладонью по щеке.

— Вы мне не верите! Вы обещали, что будете мне верить! Вы обещали!

Она тузила съежившегося, парализованного страхом мальчика обеими руками. Другие дети, застывшие в растерянности от такой неожиданной концовки их забавы, в страхе цеплялись друг за друга. Малышка Хрипли ревела, уткнувшись в юбку старшей сестры.

Дебби вцепилась Эдварду в волосы, рывком задрала его голову и отвешивала ему оплеухи. Ее лицо было искажено, глаза сверкали.

— Ты лжец! Лжец!

Леверетти растолкал ребятишек и схватил Дебби за руку.

— Прекрати! — резко сказал он. — Отпусти его!

Но ему пришлось разгибать ее пальцы один за другим, чтобы высвободить волосы Эдварда из мертвой хватки.

Дебби тогда набросилась на него самого, молотя кулачками в его широкую грудь, испуская резкий, прерывистый визг, от которого стыла кровь в жилах и от которого, казалось, должны были порваться ее голосовые связки, Леверетти схватил ее за руки и мотнул головой в сторону застывших неподвижно детей.

— Убирайтесь! — сказал он. — И чтобы это больше не повторялось! Понятно? Если хоть одно слово про то, что здесь случилось, дойдет до старейшин, то я на каждого из вас посмотрю дурным взглядом и наведу порчу. А теперь убирайтесь!

Перепуганные дети, спотыкаясь, попятились назад, затем внезапно развернулись и бросились в заросли кустарника, растущего по сторонам тропы. Громкий плач Хеппи выдавал их маршрут в зарослях.

Леверетти отстранил Дебби от себя, спокойно поглядел в ее распухшее от слез, искаженное лицо. Затем коротко хлестнул ее по щеке. Она перестала плакать и, всхлипывая, обмякла. Она упала бы, но Леверетти вовремя ее подхватил. Он усадил ее на ствол поваленного дерева и сам уселся рядом. Он терпеливо ждал, пока она увлажняла его рубашку слезами, до тех пор, пока ее всхлипывания не прекратились и не перешли в прерывистые вздохи.

— Они мне не поверили, — жаловалась она, глотая слезы.

— Естественно, — ответил Леверетти, — и никогда не поверят. Очень глупо с твоей стороны на это надеяться.

Она негодующе дернулась.

— Но ведь это правда. Это случилось в самом деле. Я видела…

Новые потоки слез заструились по ее щекам.

— Возможно, — сказал Леверетти.

Дебби уставилась на него.

— Ты мне веришь?

— Ну, скажем вернее, я не отрицаю того, что это может оказаться правдой, — ответил Леверетти.

— Но ведь никто… даже Майлс…

Она была слегка обеспокоена тем, что на этот раз, когда она произнесла это имя, ее сердце не сжалось, вообще никак не отреагировало. Она закончила почти раздраженно:

— Даже Майлс мне не поверил.

— Тогда зачем быть такой упрямой и продолжать трепаться направо и налево?

Щеки Дебби порозовели. Она сказала обиженно:

— Они все время мне не верили. Говорили, что я врунишка. Но это правда. До последнего слова — все правда. Они должны были мне поверить!

Ее голос дрогнул, и глаза снова наполнились слезами.

— А теперь я стала изгоем. Меня уже не считают в общине своей.

Она уткнулась лицом в ладони.

— Даже если я перестану рассказывать об этом, то отношение ко мне уже не изменится. До тех пор, по крайней мере, пока они мне не поверят.

— А они никогда не поверят.

Голос Леверетти ничего не выражал. Некоторое время оба молчали.

— Что ты знаешь обо мне? — внезапно спросил он.

Дебби уныло поглядела на него. Рукой она теребила спутанные волосы надо лбом.

— Только то, что ты три года отсутствовал и вернулся переменившимся.

Леверетти коротко рассмеялся.

— Они меня теперь тоже не любят. Они были снисходительны ко мне, когда я был веселым, беззаботным шалопаем, а теперь говорят, что мои глаза околдованы. Это так. Я тоже теперь не свой для них. Сдается, мистрисс Уинстон, мы с вами сидим в одной дырявой лодке!

Он поддразнил ее слабой улыбкой.

— Вот что мы получили за то, что не смотрели под ноги…

— Мы? — Дебби подняла к нему взволнованное лицо.

— Я споткнулся, — сказал Леверетти.

— О складку, — прошептала Дебби, — и стены…

— Нет… никаких стен, — сказал Леверетти. — Я так и не перешел на ту сторону, сквозь мглу с пылающими звездами. Я был там около трех лет, как мне потом сказали. Но годы — глупая мерка для того, чтобы мерить время там, где ничего не происходит. Я висел там во мраке, глядя на сверкающие звезды и то впадал в безумие, то выходил из него — то в ад, то обратно. Моя душа и я беседовали друг с другом и созерцали жизнь, смерть, вечность. Теперь ты не удивляешься, что я переменился и что мои глаза околдованы?

— А как же ты вернулся? — прошептала Дебби.

— Ты меня вернула, — ответил Леверетти. — Когда споткнулась и прошла сквозь это в первый раз.

— Сквозь складку, — пробубнила Дебби.

— Сквозь складку, — повторил Леверетти. — Это высвободило меня, и я вернулся — телесно. Но душой я уже был здесь чужим.

— И я тоже, — сказала Дебби.

Они поглядели друг на друга проникновенно и долго, их руки соприкоснулись и сжали друг друга. Дебби ощутила в сердце теплое чувство радости и понимания, на лице Леверетти разгладились горестные складки.

— А нельзя ли нам еще раз пройти сквозь это и уйти куда — нибудь отсюда? — спросила Дебби.

— Нет, — ответил Леверетти. — Складка исчезла. Я как раз иду оттуда, с того места. Или складка то появляется, то исчезает, или же Нечто отыскало ее и разгладило. Нам надо найти место для себя здесь… или, если ты предпочитаешь, в другой колонии.

Его рука успокаивающе покоилась на ее руке.

— Но где была я? — спросила Дебби. — Где был тот дом и те стены?

— Может быть, Здесь, но в другом Когда, — ответил Леверетти. — А может, другое Где, но в этом Теперь. Как бы там ни было…

— Я была там, — сказала Дебби, — и ты мне веришь!

— Ты была там, — кивнул Леверетти, — и я верю тебе.

 

Роберт Шекли

Жертва из космоса

Хэдвелл пристально смотрел на планету. Радостная дрожь пробежала по его телу. Это был прекрасный мир зеленых полей, красных гор и беспокойных серо — голубых полей. Приборы быстро собрали необходимую информацию и доложили, что планета пригодна для жизни человека.

Хэдвелл вывел корабль на орбиту и открыл свою записную книжку.

Он был писателем, автором книг «Белые тени астероида Белта», «Сага глубокого космоса», «Записки межпланетного бродяги» и «Терира — планета загадок!»

Он записал в свой блокнот: «Новая планета, манящая и загадочная, находится прямо передо мной. Она бросает вызов моему воображению. Что я найду там? Я, звездный скиталец. Какие странные загадки ждут меня под зеленым покровом? Есть ли там опасности? Найдется ли там тихое место для утомленного читателя?»

Ричард Хэдвелл был худым, бледным, рыжеволосым молодым человеком высокого роста. От отца он получил в наследство порядочное состояние и приобрел Космическую Шхуну класса Дубль — Си. На этом стареньком лайнере он путешествовал последние шесть лет и писал восторженные книги о тех местах, где побывал. Но его восторг, в основном, был притворный. Эти планеты были не очень привлекательны.

Хэдвелл заметил, что все туземцы — неимоверно глупые, уродливые грязные дикари, их пища — невыносима, а о каких — либо манерах не могло быть и речи. Но, несмотря на это, Хэдвелл писал романтические произведения и надеялся их когда — нибудь напечатать.

Планета была небольшая и красивая. Крупных городов на ней не было. Обычно на таких планетах Ричард жил в маленьких деревеньках с домами, крытыми соломой.

«Может быть, я найду их здесь», — сказал Хэдвелл сам себе, когда корабль начал спускаться.

Рано утром Катага и его дочь, Мел, перешли через мост и отправились к Песчаной Горе, чтобы собрать с деревьев цветы. Нигде на Игати не было таких больших цветов, как на Песчаной Горе. И это неудивительно, ведь гора была символом Тэнгукэри, улыбающегося бога.

Позже, днем, они встретили Брога, довольно скучного, погруженного внутрь себя юношу.

Мел чувствовала, будто что — то очень важное должно произойти. Она работала, как во сне, медленно и мечтательно двигаясь. Ее волосы развевались на ветру. Все предметы казались ей наполненными тайным смыслом. Она внимательно посмотрела на деревню, маленькую группу хижин вдоль реки, и с восхищением обратила свой взор вперед, на Башню, где происходили все игатианские свадьбы, и дальше — туда, где раскинулось море.

Высокая и стройная, она была самой красивой девушкой на Игати; даже старый священник был с этим согласен. Она желала быть в центре драматических событий. Однако дни в деревне проходили за днями, а она жила, собирая цветки под жаркими лучами двух солнц. И это казалось несправедливым.

Ее отец работал энергично. Он знал, что скоро эти цветки будут бродить в бочках. Лэд, священник, произнесет душеспасительную речь, и когда все эти формальности будут позади, вся деревня, включая собак, сбежится на попойку.

Эти мысли подгоняли его работу. Кроме того, Катага разрабатывал хитроумный план, чтобы не потерять свой престиж.

Брог выпрямился, вытер лицо концом своего пояса и поглядел на небо, желая найти там признаки дождя.

— Ой! — воскликнул он.

Катага и Мел взглянули вверх.

— Там! — завопил Брог. — Там, там!

Высоко над ними медленно опускалось серебристое пятнышко, окруженное красными и зелеными струями огня. Оно увеличивалось в размерах и скоро превратилось в большой шар.

— Пророчество! — благоговейно прошептал Катага. — Сейчас, после стольких веков ожидания!

— Побежали, расскажем в деревне! — закричала Мел.

— Подожди, — сказал Брог и ударил ногой о землю. — Я увидел это первым, поняла?

— Конечно, ты первый, — нетерпеливо воскликнула Мел.

— И так как я увидел это первым, — закончил Брог, — я сам принесу эту новость в деревню.

Брог хотел того, о чем мечтали все люди на Игати. Но называть желаемое своим именем считалось непристойным. Несмотря на это, Мел и ее отец его поняли.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил Катага у Мел.

— Я думаю, что он заслуживает этого, — ответила та.

Брог потер руки.

— Может быть, ты хочешь, Мел? Может, ты это сделаешь сама?

— Нет, — сказала Мел. — Об этих вещах надо рассказать священнику.

— Пожалуйста! — воскликнул Брог. — Лэд может сказать, что я еще не достоин. Пожалуйста, Катага! Сделай это сам!

Катага понял, что его дочь будет стоять на своем, и вздохнул.

— Извини, Брог. Если бы это было только между нами… Но Мел очень щепетильна в этих вопросах. Пусть решает священник.

Брог кивнул в полном отчаянии. Сфера снижалась, она садилась недалеко от деревни. Три игатианина подхватили свои мешки и пошли домой.

Они дошли до моста, который пролегал над беснующейся речкой. Сначала переправился Брог, потом Мел. Катага достал нож, который был заткнут у него за пояс.

Когда он достал нож, Мел и Брог не заметили этого. Они были заняты тем, что старались сохранить равновесие на раскачивающемся и уходящем из — под ног сооружении.

Мост был сделан из виноградных лоз, и когда Катага проходил его середину, он схватил рукой основную лозу, на которой держалась вся конструкция. В одно мгновение он нашел место, которое наметил несколько дней назад. Он быстро полоснул по нему ножом. Еще два — три удара — и лоза лопнет под тяжестью человеческого тела. Но на сегодня этого достаточно. Довольный собой, Катага спрятал нож и поспешил за Мел и Брогом.

Когда по деревне прошел слух о пришельце, вся она преобразилась. Мужчины и женщины не могли говорить ни о чем кроме этого события, импровизированные танцы начались перед Гробницей Инструментов.

Но когда старый священник, хромая, вышел из Храма Тэнгукэри, они прекратились.

Лэд, священник, был долговязым, истощенным, старым человеком. После многих лет службы его лицо стало похоже на улыбку бога, которому он служил. На его лысой голове красовалась лента с перьями, а в руке он держал тяжелую булаву.

Люди столпились перед ним. Брог стоял около священника, потирая руки.

— Мой народ, — начал Лэд. — Сбылось старое игатианское пророчество. Огромная блестящая сфера спустилась с небес, как и было предсказано. Внутри сферы должно быть существо, похожее на нас, и оно будет посланцем Тэнгукэри.

Люди одобрительно закивали головами. Лица всех выражали восхищение.

— Посланец свершит великие дела. Он свершит такие поступки, о которых мы доныне и не подозревали. И когда он закончит работу и решит отдохнуть, он получит заслуженную награду. Голос Лэда перешел в шепот. — Награда будет тем, о чем мечтают и молятся все люди на Игати. Это будет последний подарок, который Тэнгукэри отдаст тому, кто принесет успокоение ему и всей деревне.

Священник обернулся к Брогу.

— Ты, Брог, — сказал он, — первый, кто заметил пришествие Посланца. Ты принес радостную весть в деревню. — Лэд развел руки в объятия. — Друзья! Брог достоин награды!

Большинство с ним согласилось. Только Васси, богатый купец, нахмурился.

— Это несправедливо, — сказал он. — Мы трудились для этого всю жизнь и делали богатые подарки храму. Брог недостаточно усердно трудился для того, чтобы получить награду. Кроме того, он родился в бедной семье.

— Это точно, — согласился священник, а Брог тяжело вздохнул. — Но подарки Тэнгукэри предназначены не только для богатых. Их может получить беднейший гражданин Игати. Если Брог не будет награжден, то могут ли надеяться на награду остальные?

Люди согласно зашумели, и глаза Брога наполнились благодарностью.

— Стань на колени, Брог, — сказал священник. Его лицо излучало доброту и любовь.

Брог стал на колени. Жители деревни затаили дыхание.

Лэд поднял свою тяжелую дубину и изо всех сил ударил Брога по голове. Брог упал, скрючился и испустил дух. На его лице застыло приятное выражение блаженства.

— Как это прекрасно! — завистливо прошептал Катага.

Мел дотронулась до его руки.

— Не беспокойся, папа. Когда — нибудь и ты получишь свою награду.

— Надеюсь. — Ответил Катага. — Но как я могу надеяться? Вспомни Рия. Этот старик отдал все силы ради насильственной смерти. ЛЮБОЙ насильственной смерти. И что же? Он умер! Так какая же смерть ждет меня?

— Ну, всегда бывают два — три исключения.

— Я могу назвать еще дюжину, — сказал Катага.

— Постарайся не думать об этом, папа, — попросила Мел. — Я знаю, что ты умрешь прекрасно, как Брог.

— Да, да… Но если ты так думаешь, то Брог умер слишком просто, — глаза его засветились, — Я хочу чего — то действительно большого, чего — то болезненного, сложного и прекрасного, как божий посланец.

Мел оглянулась.

— Это выше твоих сил, папа.

— Это правда, — согласился Катага. — О да, однажды… — он улыбнулся сам себе.

Действительно, однажды один интеллигентный и смелый человек взял дело в свои руки и подготовил свою собственную смерть, вместо того, чтобы кротко ждать, пока священник не успокоит уставший мозг. Называйте это ересью, или как — нибудь еще, но что — то, спрятанное глубоко внутри, говорило Катаге, что человек имеет право умереть так приятно и своеобразно, как он хочет.

Мысль о наполовину перерезанной лозе принесла Катаге удовлетворение. Какая радость, что он не умеет плавать!

— Пойдем, — сказала Мел, — пригласим посланца.

Они последовали за остальными к равнине, где приземлилась сфера.

Ричард Хэдвелл откинулся на спинку своего мягкого пилотского кресла и вытер пот со лба. Последние туземцы уже покинули корабль, но Ричард слышал, как они поют и смеются, возвращаясь в деревню, которую уже накрыли вечерние сумерки. Пилотская кабина была полна запахов меда, цветов и вина.

Хэдвелл улыбнулся, что — то вспомнив, и взял записную книжку. Выбрав ручку, он написал:

«Как хорошо на Игати, планете великолепных гор и беснующихся горных рек, огромных пляжей, покрытых черным песком, зеленеющих джунглей и огромных цветочных деревьев в пышных лесах.»

«Неплохо», — подумал про себя Хэдвелл. Он поджал губы и продолжил:

Люди здесь принадлежат к миловидной гуманоидной расе с желтовато — коричневым цветом кожи, приятным для созерцания. Они встретили меня цветами и танцами. Они пели много песен, выражая свою радость. Я никогда не слышал ранее такого чудного языка. Скоро я чувствовал себя как дома. Они добрые люди с хорошим чувством юмора, вежливые и смелые. Живут они в согласии с природой. Какой это прекрасный урок для Цивилизованного Человечества.

Сердце так и тянется к ним и к Тэнгукэри, их главному божеству. Есть маленькая надежда, что Цивилизованное Человечество, со своими орудиями убийства и уничтожения, не придет сюда чтобы стереть с лица Игати эту чудесную цивилизацию.

Хэдвелл выбрал самое большое перо и написал:

ЗДЕСЬ ЕСТЬ ДЕВУШКА ПО ИМЕНИ МЕЛ…

Со вздохом отложив перо, он взял прежнее и, зачеркнув написанное, продолжил:

Черноволосая девушка по имени Мел, вне всякого сомнения красавица, подошла ко мне и заглянула в душу своими глубокими глазами.

Он подумал и снова зачеркнул фразу. Нахмурившись, он перебрал в голове несколько вариантов:

… Ее прозрачные коричневые глаза обещали множество приятных минут…

… Ее маленький ротик немного дрожал, когда я…

… Ее маленькая ручка на мгновение легла на мою ладонь…

Он скомкал лист. Пять месяцев безделья сказывались сейчас на его работе. Поэтому он решил вернуться сначала к главной статье, а Мел оставить на потом. Он написал:

Есть множество вариантов, как сочувственный наблюдатель может помочь этим людям. Но так велико искушение НЕ ДЕЛАТЬ НИЧЕГО, потому что велик страх повредить их культуру. Однако их культура достаточно высока и сильна. Постороннее вмешательство не причинит ей ничего, кроме вреда. Это я говорю совершенно точно.

Он захлопнул книжку и спрятал свои ручки.

На следующий день Хэдвелл принялся за дело. Он увидел, что многие игатиане страдают от эпидемий малярии, которую переносили москиты. Благодаря разумному сочетанию лекарств он смог остановить развитие болезни в большинстве случаев. Затем он группа поселян очистила под его руководством водоемы со стоячей водой, где размножались москиты.

Когда он вернулся к своей лечебной работе, ему стала помогать Мел.

Красивая игатианка быстро освоила навыки медсестры, и Хэдвелл нашел, что ее помощь неоценима.

Вскоре все тяжелые болезни в деревне были вылечены. Поэтому Хэдвелл начал проводить свое время в солнечном леске неподалеку от селения. Там он отдыхал и работал над своей книгой.

Тем временем Лэд собрал селян чтобы решить, как быть дальше с Хэдвеллом.

— Друзья, — сказал старый священник, — наш друг Хэдвелл сделал много хорошего для нас. Он поправил наше здоровье, поэтому он достоин подарка Тэнгукэри. Сейчас Хэдвелл устал и думает, лежа на солнышке, как бы еще помочь нам. Сейчас он ждет награды, за которой пришел.

— Это невозможно, — сказал Васси. — Чтобы посланец получал награду? Я думаю, священник много на себя берет…

— Почему ты такой жадный? — спросил Жул, ученик священника. — Неужели посланец Тэнгукэри не достоин награды насильственной смерти? Хэдвелл достоин больше кого бы то ни было! Намного больше!

— Ты прав, — неохотно согласился Васси. — В таком случае, я думаю, мы заткнем ему под ноготь ядовитую иглу.

— Может быть, это достаточно для купца, — съязвил Тгара, каменотес, — но не для Хэдвелла. Он достоин смерти вождя! Я думаю, что мы его свяжем и разведем у него под ногами маленький костер.

— Подожди, — сказал Лэд, — посланец заслужил Смерть Знатока. Привяжем его к большому муравейнику, и муравьи перегрызут ему шею.

Раздались возгласы одобрения. Тгара сказал:

— И пока он будет жить, все жители деревни будут бить в старинные священные барабаны.

— И для него будут устроены танцы, — сказал Васси.

— И великолепная попойка, — добавил Катага.

Все согласились, что это будет приятная смерть. Поскольку были обсуждены последние детали, народ начал расходиться. Все хижины, кроме Гробницы Инструментов, стали украшаться цветами. Женщины смеялись и пели, готовясь к смертельному пиру.

Только Мел была несчастна. С опущенной головой она шла через деревню, на холмы к Хэдвеллу.

Хэдвелл разделся до пояса и нежился под лучами двух солнц.

— Привет, Мел, — сказал он. — Я слышал барабаны. Что — нибудь случилось?

— Скоро будет праздник, — ответила Мел, присаживаясь около него.

— Это хорошо. Можно, я поприсутствую? Мел медленно кивнула.

Ее сердце таяло при виде такой уверенности. Посланец бога имел правильное представление о древних традициях, которые гласили, что человек не властен сам распоряжаться своей смертью. Люди в то время были еще не в состоянии пересмотреть их. Но, конечно, посланец Тэнгукэри разбирался в этом лучше.

— Когда праздник начнется?

— Через час, — сказала Мел. Она прилегла рядом с Хэдвеллом. На душе лежала какая — то тяжесть. Она даже не представляла почему. Беспокойный взгляд осматривал чужую одежду, его рыжие волосы.

— Это хорошо, — промолвил Хэдвелл. — Да, это неплохо…

Слова замерли на губах.

Из — под приспущенных век он глядел на красивую игатианку и любовался тонкой линией ее плеч, ее длинными темными волосами. В волнении он вырвал пучок травы.

— Мел, — сказал он, — Я…

Он замолчал. Внезапно она кинулась в его объятия. — О, Мел! — Хэдвелл! — заплакала она и прижалась к нему. В следующее мгновение она снова сидела возле него и беспокойно смотрела в его глаза.

— Что случилось? — удивленно спросил Хэдвелл.

— Хэдвелл, есть ли еще что — нибудь, что ты можешь сделать для нашей деревни? Что — нибудь! Мы высоко ценим твою помощь!

— Конечно, — ответил Хэдвелл. — Но сначала, пожалуй, я немного отдохну.

— Нет! Пожалуйста! — Мел умоляюще посмотрела на него. Помнишь, ты хотел заняться ирригацией? Ты можешь приступить к ней сразу, сейчас же?

— Ну, если ты очень хочешь, — недоуменно начал Хэдвелл, хотя…

— О, милый! — она вскочила на ноги. Хэдвелл потянулся за ней, но она отскочила подальше.

— Сейчас нет времени! Я должна спешить обратно и рассказать об этом в деревне!

И она побежала от него, а Хэдвелл остался гадать о странном поведении этих игатиан и, в частности, игатианок.

Мел прибежала обратно в деревню и нашла священника в Храме. Ее рассказ о новых планах божьего посланца был быстр и сбивчив.

Старый священник пожал плечами.

— Тогда церемония должна быть отложена. Но скажи мне, дочь моя, почему тебя это так волнует?

Мел смутилась и не ответила.

Священник улыбнулся. Но затем его лицо снова стало строгим.

— Я понял, но послушай меня, дочь моя. Не противопоставляй свою любовь желаниям Тэнгукэри и старинным обычаям деревни.

— Конечно! — откликнулась Мел. — Просто я думала, что Смерть Знатока не совсем подходит для Хэдвелла. Он заслуживает большего. Он заслуживает Максимум!

— Ни один человек не заслуживал Максимум уже шестьсот лет, — задумчиво ответил священник. — Никто со времен героя и полубога В'Ктата, спасшего Игати от ужасных Хуэлвских Чудовищ.

— Но Хэдвелл достоин его! — закричала Мел, — Дай ему время, не мешай ему! Он докажет это!

— Может быть, — согласился священник. — Это было бы великолепно для нашей деревни… Но представь, Мел! Это может отнять у него всю жизнь!

— Но лучше все — таки дать ему шанс, — попросила Мел.

Старый священник сжал в руке свою дубину и задумался.

— Может быть, ты и права, — сказал он медленно. — Да, пожалуй, ты права. Внезапно он вскочил и уставился на нее. Но скажи мне правду, Мел. Ты действительно хочешь подарить ему Максимальную Смерть? Или ты просто хочешь сохранить его для себя?

— Он должен получить ту смерть, которую он заслужил, — тихо молвила Мел. Но она не смогла взглянуть в глаза священнику.

— Я удивляюсь, — сказал старик. — Я удивляюсь, что у тебя за сердце. Я думал, оно противится всякой ереси. Ведь ты свято чтила наши обычаи.

Мел хотела ответить, но ей помешал купец Васси, который в это время вбежал в Храм.

— Идемте скорее! — закричал он. — Фермер Иглай! ОН НАРУШИЛ ТАБУ!!!

Толстый веселый фермер умер страшной смертью. Он совершал свой обычный рейс от дома к центру деревни и проходил под старым колючим деревом. Без всякой на то причины дерево упало прямо на него. Колючки пронзили его насквозь во многих местах. Но он умер с улыбкой на устах.

Священник оглядел толпу, собравшуюся у тела. Несколько человек еле сдерживали улыбки. Лэд обошел вокруг ствола и оглядел его. Там было несколько следов, оставленных пилой. Они охватывали ствол со всех сторон и были прикрыты смолой. Священник обернулся к толпе.

— Подходил ли Иглай к дереву раньше? — спросил он.

— Конечно, — ответил один фермер. — Он обычно завтракал в тени этого дерева.

Теперь все улыбались в открытую, выказывая этим удовольствие при виде успехов Иглая. Отовсюду неслись фразы:

— Я все время удивлялся, почему он завтракает именно тут.

— Он никогда не делил ни с кем стол, ссылаясь на то, что любит одиночество.

— Ха — ха!

— Он, должно быть, все время пилил.

— Целыми месяцами. Но все — таки добился своего.

— Довольно умно с его стороны.

— Он был простым фермером, и никто не назовет его святым, но он умер прекрасной насильственной смертью, которую сам же и подготовил.

— Послушайте меня, люди! — закричал Лэд. — Иглай совершил святотатство! Только священник может даровать смерть!

— Что могут сделать священники, сидя в своих храмах, проворчал кто — то.

— Нет, это все — таки святотатство, — выкрикнул кто — то из толпы. — Иглай умер хорошей смертью. Это несправедливо.

Старый священник с досадой обернулся. Он ничего не мог поделать. Если бы он вовремя заметил Иглая, он бы принял меры. Иглай бы умер другой смертью. Он бы скончался у себя в постели «от старости». Но сейчас уже поздно было об этом думать. Фермер умер, и сейчас, наверное, уже шел по дороге к Рокечангу. Провожать фермера в последний путь было не обязательно, и Лэд обратился к толпе:

— Видел ли кто — нибудь, как он пилил дерево?

Если кто и видел это, то все — таки не признался. На этом все и закончилось. Жизнь на Игати считалась тяжким бременем для людей.

Через неделю Хэдвелл писал в своем дневнике:

Наверное, нигде нет такого народа, как игатиане. Я живу с ними, ем и пью с ними и смотрю на их обычаи и традиции. Я знаю и понимаю их. Они так удивительны, что об этом стоит поговорить.

ИГАТИАНЦЫ НЕ ЗНАЮТ, ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА!!! Представьте это себе, Цивилизованные Люди! Никогда в их летописях и устных преданиях не упоминается о войнах. Они даже не могут представить себе их! И это чистая правда. Я старался описать войну Катаге, отцу прекрасной Мел. Тот развел руками и спросил: «Война — это когда несколько человек убивают других?»

Я ответил, что это только часть войны, и что на войне тысячи людей убивают себе подобных.

— Тогда, — удивился Катага, — в одно и то же время одинаково умирают тысячи людей?

— Правильно, — ответил я.

Он долго думал над этим, а потом повернулся ко мне и сказал:

— Это нехорошо, когда много людей умирают одинаково в одно и то же время. Это не удовлетворит их. Каждый человек должен умирать своей особенной индивидуальной смертью.

Осознай, Цивилизованное Человечество, эту простодушную реплику. И пойми горькую правду, которая скрывается за этими наивными словами. Правду, которую должны понять все.

Более того, эти люди не ссорятся между собой, не знают кровавых междоусобиц, никогда не совершают преступлений и убийств.

Вот вывод, к которому я пришел: они не знают насильственной смерти, за исключением, конечно, несчастных случаев. К сожалению, они случаются слишком часто, но это не из — за дьявольской натуры человека, а по вине природы. Несчастный случай не остается незамеченным. Он часто предотвращается Лэдом, здешним священником, с которым я подружился.

Это прекрасный человек.

А теперь я перейду к самой удивительной новости.

Хэдвелл улыбнулся, на мгновение задумался, а затем снова вернулся к своим записям. Мел согласилась стать моей женой!

Как только я захочу, начнется свадьба. Уже все готово для этого. Я считаю себя самым счастливым человеком, а Мел — самой красивой девушкой во Вселенной. И самой необычной.

Она очень сознательная, может быть, даже немного больше, чем надо. Она просила меня помогать деревне, и я стараюсь, как могу. Я уже многое сделал. Я переделал их ирригационную систему, собрал несколько урожаев, научил их обрабатывать металл и сделал много — много других полезных дел. Но она требует от меня еще и еще.

Я сказал ей, что я тоже имею право на отдых. Я жажду долгого приятного медового месяца с этой девушкой, а затем год или около того собираюсь отдохнуть, прежде чем продолжать работу. За это время я закончу мою книгу.

Мел не понимает меня. Она старается убедить меня в том, что я ДОЛЖЕН закончить работу. Также она все время говорит о какой — то церемонии с названием «Максимум», если я правильно перевел.

Но мне кажется, что я сделал достаточно, и я не хочу больше работать без перерыва.

Этот «Максимум» должен начаться как только мы поженимся. Я думаю, что это какая — то награда, которую люди хотят дать мне за работу. Я постараюсь обязательно получить ее.

Это, должно быть, очень интересная штука.

В день свадьбы вся деревня под руководством Лэда отправилась к Башне, где игрались все игатианские свадьбы. По случаю праздника мужчины одели головные уборы из перьев, а женщины понавешали на себя ожерелья из ракушек, янтаря и цветных камушков. Четыре здоровых крестьянина в центре процессии тащили на себе странного вида аппараты. Хэдвелл видел только их блеск и решил, что это обязательные принадлежности свадебной церемонии.

Когда они переходили мост, Катага бросил взгляд на подрубленную лозу.

Башней оказался огромный выступ черной скалы, одна сторона которой выдавалась далеко в море. Хэдвелл и Мел стали возле нее, лицом к священнику. Все замерли, когда Лэд поднял руку.

— О, Великий Тэнгукэри! — прокричал священник. — Благослови посланника своего, Хэдвелла, который спустился к нам с неба в сияющей колеснице и сделал для Игати столько, сколько не делал для нее до этого ни один человек. И благослови дочь твою, Мел. Научи ее почитать память мужа и уважать честь своего рода, о Великий Тэнгукэри!

Во время этой речи священник печально глядел на Мел, а она — на него.

— Нарекаю вас, — сказал Лэд, — мужем и женой.

Хэдвелл подхватил новобрачную в объятия и поцеловал ее. Катага хитро улыбнулся.

— А теперь, — промолвил священник возвышенным тоном, — я хочу сообщить тебе хорошую новость, Хэдвелл. Великую новость.

— О? — сказал Хэдвелл в предвкушении приятного.

— Мы наградим тебя. И наградим по заслугам — по Максимуму.

— Не стоит благодарности, — сказал Хэдвелл.

Лэд подал знак рукой. Из толпы вышли те четверо, неся на спине какой — то предмет, который Хэдвелл видел раньше. Теперь он рассмотрел, что это была похожая на большую кровать платформа, сделанная из древнего черного дерева. Вся поверхность была покрыта какими — то иглами, крючками, острыми шипами терновника и колючими панцирями ракушек. Там же были и другие предметы, назначения которых Хэдвелл не понимал.

— Никогда за шестьсот лет, — сказал священник, — этот станок не доставался из Гробницы Инструментов. Никогда, со времен В'Ктата, героя — бога, спасшего игатиан от уничтожения. Но он будет применен для тебя, Хэдвелл!

— Я не достоин, — промолвил Хэдвелл, начиная подозревать неладное.

Толпа неодобрительно зашумела.

— Поверь мне, — ласково сказал Лэд, — Ты достоин. Ты принимаешь Максимум, Хэдвелл?

Хэдвелл растерянно глянул на Мел. Но он не смог прочитать никакого ответа на ее красивом лице. Он глянул на священника. Его лицо было бесстрастно. Люди вокруг как будто вымерли. Хэдвелл перевел взгляд на станок. Его вид явно не понравился ему. Вдруг в голову пришла страшная догадка.

Этот станок, вероятно, использовался раньше для казни. Все эти иглы и крючки… Но для чего были остальные предметы? С трудом Хэдвелл смог придумать их назначение. Перед ним стояли игатиане, а сзади нависла скала. Хэдвелл снова взглянул на Мел.

Любовь и колебание на ее лице были явны. Глянув на поселян, он заметил, что они доброжелательно настроены. О чем он беспокоился? Они не сделают ему ничего плохого, после того как он сделал столько сделал для деревни.

Станок наверняка носит символическое значение.

— Я принимаю Максимум, — обратился Хэдвелл к священнику.

Жители деревни возликовали. Их радостный рев потряс башню. Они плясали вокруг него, смеялись и пожимали руку.

— Церемония начнется сегодня, — прокричал священник, — в деревне. Перед статуей Тэнгукэри.

Тут же все пошли за священником обратно в деревню. Хэдвелл и его нареченная теперь были в центре.

Вскоре они пересекли мост. Хэдвелл заметил, что какой — то человек идет медленнее других, но не обратил на это внимания. Впереди была деревня и алтарь Тэнгукэри. Священник заспешил к нему.

Вдруг сзади послышался пронзительный вопль. Все повернулись и помчались к мосту.

Катага, отец Мел, отстал от процессии. Когда он достиг середины моста, того места, где подрезал лозу, то срезал ее до конца, а затем принялся за вторую. Мост не выдержал, и Катага упал в реку.

Хэдвелл с ужасом смотрел на это. Он мог поклясться, что Катага, падая вниз, в пенящиеся буруны, улыбался.

Это была ужасная смерть.

— Он умеет плавать? — спросил Хэдвелл.

— Нет, — ответила девушка. — Он отказался учиться…

Белая пенящаяся вода пугала Хэдвелла больше всего на свете, но отец его жены был в опасности. Надо было действовать. Он нырнул в ледяную воду. Катага еще трепыхался, когда он достиг его. Хэдвелл схватил старика за волосы и потащил, но течение подхватило их и понесло обратно на стремнину. Хэдвелла могло размозжить о первую же скалу, но он греб что было сил.

Жители деревни бежали вдоль берега, стараясь как — то помочь им. Хэдвелл яростно заработал свободной рукой. Подводный камень оцарапал его бок, и силы начали покидать спасателя. К тому же в этот момент игатианин очнулся и начал яростно сопротивляться.

Из последних сил Хэдвелл подгреб к берегу. Игатиане подхватили обоих и вынесли на песок.

Их отнесли в деревню. Когда Хэдвелл немного пришел в себя, он повернулся к Катаге и улыбнулся.

— Как дела? — спросил он.

— Паразит! — сказал Катага. Он злобно взглянул на Хэдвелла и сплюнул.

Хэдвелл почесал затылок.

— Может быть, он не в себе? Давайте отложим ненадолго Максимум!

Вокруг раздались удивленные голоса селян.

— Как? Отложить Максимум?!

— Такой человек!

— Он немного нервничает после того, как вытащил бедного Катагу из воды…

— Помешать смерти собственной жены! — раздались удивленные восклицания.

— Такой человек, как он, — возмущался купец Васси, — вообще недостоин смерти!

Хэдвелл не понял, почему селяне не одобряют его поступок и обратился к священнику.

— Что все это значит? — спросил он.

Лэд, поджав губы и побледнев, посмотрел на него и не ответил.

— Разве я не достоин церемонии Максимума? — спросил Хэдвелл, повысив голос.

— Ты заслуживаешь его, — сказал священник. — если кто — нибудь из нас ее заслужил, так это ты. Но это все теоретически. Есть еще принципы добра и гуманности, которые дороги Тэнгукэри. По этим принципам ты совершил ужасное античеловеческое преступление, вытаскивая Катагу из воды. Я боюсь, что теперь церемония невозможна.

Хэдвелл не знал, что сказать. Оказывается, существовало какое — то табу, которое не позволяло вытаскивать утопающих… Но как он мог знать об этом? Почему это маленькое спасение закрыло им глаза на все его предыдущие добрые дела?

— А что вы можете предложить мне теперь? — спросил он. — Я люблю вас, люди, я хочу жить здесь, с вами. Я могу сделать для вас еще многое.

Глаза священника наполнились состраданием. Он поднял свою дубину и хотел уже бить, но был остановлен криками толпы.

— Я ничего не могу поделать, — сказал он, — Покинь нас, посланец бога. Уходи от нас, Хэдвелл, который недостоин умереть.

— Ладно! — внезапно разгорячился Хэдвелл. — Я покидаю этот мир грязных дикарей, я не желаю оставаться здесь, раз вы меня гоните. Я ухожу. Мел, ты идешь со мной?

Девушка вздрогнула и посмотрела сначала на Хэдвелла, а потом на священника. Наступила минута тишины. Затем священник проворчал:

— Вспомни своего отца, Мел. Вспомни честь своего народа.

Мел гордо подняла голову и сказала:

— Я знаю, где мое место. Ричард, дорогой, пойдем.

— Правильно, — сказал Хэдвелл.

Он направился к своему кораблю. Мел последовала за ним. Старый священник закричал в отчаянии:

— Мел! — это был душераздирающий вопль, но Мел даже не вздрогнула. Она взошла на корабль, и за ней закрылся шлюз.

Через минуту красное и голубое пламя объяло сферу. Она взлетела, набирая скорость, поднялась вверх и исчезла.

В глазах старого священника стояли слезы. Через час Хэдвелл говорил:

— Дорогая, я возьму тебя на Землю, планету, откуда я прилетел. Я уверен, что тебе там понравится.

— Хорошо! — сказала Мел, глядя в иллюминатор на бесчисленные звезды.

Где — то там, среди них, был ее дом, утраченный теперь ею навсегда. Она любила свой дом, но у нее не было больше шансов на возвращение. Женщина летела с любимым мужчиной.

Мед верила Хэдвеллу. Она дотронулась рукой до кинжала, спрятанного в ее одежде. Этот кинжал мог принести ужасно мучительную, медленную смерть. Это была фамильная реликвия на тот случай, если поблизости не будет священника. Его использовали только для того, кого любили больше всего на свете.

— Я чувствую, что придет мое время, — сказал Хэдвелл. — с твоей помощью я свершу великие дела. Ты будешь гордиться мной.

Мел поняла, что он имел в виду. «Когда — нибудь, — думала она, — Хэдвелл загладит свою вину перед ее отцом». Может быть, это будет через год. И тогда она подарит лучшее, что может подарить женщина мужчине — МУЧИТЕЛЬНУЮ СМЕРТЬ!

 

Кэрол Эмшвиллер

Субботний отдых на берегу моря

— Сегодня суббота, — сказала совершенно лысая женщина и натянула свой засаленный зеленый платок так, чтобы он полностью прикрывал ее голову. — Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я добавила на календаре три дня по — моему именно столько я забыла отметить — и получается, что сегодня должна быть суббота.

Ее звали Мира, и у нее не было ни бровей, ни ресниц, ни даже прозрачного пушка на щеках. Когда — то у нее были длинные, черные волосы, но теперь, глядя на ее розовое, голое лицо, можно было вообразить, что раньше она была рыжей.

Ее муж, Бен, сидел, развалясь, у кухонного стола. Как и жена, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у жены, поскольку он не носил ни платка, ни шапки.

— В субботу мы всегда отдыхали, — говорила она, выставляя на стол миску с овсянкой для ребенка.

Затем она поставила большую миску перед мужем.

— Я должен сегодня обкосить лужайку, — ответил он. — Суббота там или не суббота.

Она продолжала, как бы и не услышав.

— В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню.

— Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи, — пустые глаза Бена сфокусировались наконец на пустом стуле ребенка, и он повернулся к окну за спиной и закричал:

— Малыш, малыш! — он проглатывал букву «а», так что получалось: М'лыш.

— М'лыш, пора завтракать, парень, — и, тяжело дыша, сказал жене: — Он не придет.

— Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажется, что у меня нет даже купального костюма.

— Это все будет далеко не так, как раньше.

— Но море — то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно — там был дощатый настил для прогулок — сохранился ли он?

— Ха, — сказал Бен, — мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пустили на дрова. Ведь это было четыре зимы назад.

Она уселась и, поставив локти на стол, уставилась в свою миску.

— Овсянка, — произнесла наконец она, вкладывая в одно это слово все, что она почувствовала, вспоминая о пляже и о прошлом.

— Не думай только, что я для тебя не хочу ничего сделать, — сказал Бен и слегка коснулся ее руки кончиком пальца. — Я хотел бы. Так же, как хотел бы, чтобы тогда мне удалось донести до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и в поезде была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?

— Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что — то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец квартала и то только тогда, когда там есть электричество, чтобы помпа работала, да еще эта овсянка. Временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу…

— Ничего. Я могу постоять за себя. В поезде я не самый слабый.

— Боже, я об этом думаю каждый день. Слава Богу, говорю я себе — ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.

Она смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Ее до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голого уродства она вдруг испытывала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как — то скрыть отсутствие волос, но, как всегда, она лишь поправила платок, вспомнив о своей собственной лысине.

— Ну разве это жизнь? Разве можно все время торчать в четырех стенах — как будто прячешься от кого — то. Начинаешь поневоле думать, что тем мертвым — повезло больше. Что за жизнь, если даже не можешь съездить на море в субботу?

Она думала о том, что единственное, чего ей хочется — это обидеть его… Нет, сказала она сама себе твердо. Остановись. Хватит. Замолчи, наконец, и ешь, и прекрати думать об этом. Как тебе посоветовал Бен. Но ее несло дальше, и она продолжала.

— Ты знаешь, Малыш еще никогда не выезжал на море, ни одного раза, а до него всего девять миль, — и она знала, что ее слова задевают его.

— Где Малыш? — спросил он и еще раз закричал в окно.

— Опять где — то шляется.

— Ну и что? Волноваться нечего — автомобилей нет, и он очень быстро бегает и очень ловко карабкается по деревьям — для своих трех с половиной лет он очень развитый мальчик. Да и что поделаешь, если он встает так рано?

Бен покончил с едой и встал, зачерпнул чашкой из большой кастрюли, стоящей на полке, и напился.

— Пойду посмотрю, — сказал он. — Он не откликается, когда его зовешь.

Она наконец принялась за еду, наблюдая за мужем через окно кухни и слушая его призывы. Она глядела, как он горбится и косит — раньше он носил очки, но последняя пара разбилась год назад. Не в драке, поскольку он был слишком осторожен, чтобы носить их, выходя на люди, даже тогда, когда все было еще не так плохо. Разбил их Малыш — он вскарабкался на самую верхушку буфета и самостоятельно достал их, а ведь тогда он был на целый год моложе. Потом, как она вспоминала, очки уже лежали сломанные на полу.

Бен исчез из поля зрения, открывающегося из окна, а в комнату ворвался Малыш, как будто он все это время жался у двери за порогом.

В отличие от своих больших, розовых, безволосых родителей он обладал прекрасными густыми волосами, растущими низко надо лбом и идущими книзу от затылка и шеи настолько далеко, что она все время размышляла, кончаются ли они там, где раньше у людей обычно кончали расти волосы, или же они растут и много ниже. Он был тонок и мал для своего возраста, но выглядел сильным и жилистым. У него были длинные руки и ноги. Кожа его была бледно — оливкового цвета, черты лица — грубые, топорные, взгляд пристальный и настороженный. Он глядел и ждал — что она будет делать.

Мира только вздохнула, подняла его и усадила в детское креслице и поцеловала его в твердую, темную щеку, думая, какие чудесные волосы, и хотела бы я знать, как бы их подстричь, чтобы мальчик выглядел опрятно.

— У нас кончился сахар, — сказала она, — но я приберегла для тебя немного изюма.

Она достала коробочку и бросила в его кашу несколько изюминок.

Затем она подошла к двери и крикнула.

— Бен, он здесь. Он пришел, Бен, — и более мягким голосом добавила: Гномик наш.

Она слышала, как Бен свистнул в ответ и вернулась в кухню. Когда она подошла к столу, овсянка Малыша уже лежала на полу овальной плюхой, а сам он так же, не мигая, глядел на нее настороженными коричневыми глазами.

Она опустилась на колени и ложкой собрала большую часть овсянки обратно в миску. Затем она грубовато ухватила Малыша, хотя в этой грубоватости и проглядывала мягкость. Она оттянула вниз эластичный пояс его джинсов и влепила в обнаженные ягодицы два полновесных шлепка.

— У нас не так много пищи, чтобы ее разбрасывать, — сказала она, одновременно отмечая взглядом пух, растущий у него вдоль позвоночника, и гадая — было ли так у трехлетних детей раньше.

Он стал испускать звуки а — а — а, а — а — а, но не заплакал, и после этого она обняла его и держала так, что он прижался к ее шее, как она это любила.

— А — а — а, — сказал он снова, более мягко, и укусил ее чуть пониже ключицы.

Она выронила его, но успела подхватить у самого пола. Рана болела, и хотя была она совсем неглубокая, но зато в полдюйма шириной.

— Он снова укусил меня, — закричала она в двери Бену. — Он укусил меня. Он откусил целый кусок кожи и все еще держит его в зубах.

— Боже, что за…

— Не бей его. Я уже его отшлепала, а три года — трудный возраст… Она схватила Бена за руку. — Так сказано в книгах. Три года — трудный возраст.

Но она помнила, что на самом деле в книгах говорилось, что в три года у ребенка развивается речь и потребность в общении с другими людьми.

Бен опустил Малыша, и тот, пятясь, выбежал из кухни в спальню.

Она глубоко вздохнула.

— Я должна хоть на день вырваться из этого дома. Я имею в виду, что нам надо действительно съездить куда — нибудь.

Она опустилась в кресло и позволила ему промыть рану и наложить крест — накрест повязку.

— Подумай, может, это осуществимо? Неужели мы не можем хоть раз выехать на пляж с одеялами, с бутербродами и устроить пикник? Как в прошлые времена? Мне просто необходимо как — то встряхнуться.

— Ну, хорошо. Ты повесишь на пояс большой разводной ключ, а я возьму молоток и, думаю, мы сможем рискнуть выехать на автомобиле.

Она провела минут двадцать, разыскивая купальный костюм и так и не найдя его, махнула рукой. Она решила, что это не имеет никакого значения скорее всего, там никого не будет.

Пикник был самый простой. Она собрала все минут за пять — целую банку консервированного тунца, черствый домашний пирог, испеченный за день до этого (как раз на некоторое время в сеть подали электричество) и сморщенные, червивые яблоки, собранные в соседнем саду и пролежавшие всю зиму в другом доме, в котором был погреб.

Она слышала, как Бен возился в гараже, отливая бензин из банки, извлеченной из тайника. Он отмерил его так, чтобы в бензобак влить ровно на десять миль пути. И такое же количество в запасную канистру — на обратный путь. Канистру, приехав на пляж, надо будет получше спрятать.

Теперь, когда решено было окончательно, что они едут, в ее голове начали угрожающе возникать всевозможные «а что, если…». Но она твердо решила, что не передумает. Определенно, раз в четыре года можно рискнуть. И съездить к морю. Это не так уж и часто. Она думала об этом весь последний год, и вот она собиралась и получала удовольствие от сборов.

Она дала Малышу яблоко, чтобы тот был при деле, и уложила еду в корзинку, все время крепко стискивая зубы, и твердо сказала сама себе, что больше она не собирается забивать себе голову всякими «что будет, если…» и что, в конце концов, она намерена хорошо отдохнуть и развлечься.

Бен после войны отказался от своего роскошного «Доджа» и завел маленький, дребезжащий европейский автомобиль. Они уютно упаковались в него: еда и армейские одеяла на заднем сиденье, а также ведерко и совок, чтобы играть в песке, а сами они сидели на переднем сиденьи, и Малыша она посадила к себе на колени, и его волосы щекотали ей щеку, когда он оглядывался.

Они тронулись по пустой дороге.

— Помнишь, как здесь было раньше в уик — энд? — сказала она и засмеялась. — Бампер к бамперу — нам это тогда так не нравилось.

Проехав немного, они обогнали какого — то пожилого на велосипеде, в яркой рубашке, выбившейся из — под джинсов. Трудно было сказать, мужчина это или женщина, но оно им улыбнулось, и они помахали в ответ и крикнули:

— Эгей!

Солнце припекало, но когда они приблизились к берегу, подул свежий бриз, и она ощутила запах моря. Ее охватило такое же чувство, какое она испытала, когда увидела море в первый раз. Она родилась в Огайо, и ей было двенадцать, когда ее взяли с собой в поездку, и она первый раз ступила на широкий, плоский, солнечный, песчаный пляж и вдохнула этот запах.

Она крепко сжала руками Малыша, хотя тот протестующе извивался и корчился, и прильнула к плечу Бена.

— О, как все хорошо! — сказала она. — Малыш, сейчас ты увидишь море. Смотри, дорогой, запоминай этот вид и этот запах. Они восхитительны.

Малыш продолжал корчиться, пока она его не отпустила.

И наконец показалось море, и оно было именно таким, каким оно было всегда — огромное и сверкающее и создающее шум, как… Нет, оно смывало все голоса войны. Как черное звездное небо, как холодная и равнодушная Луна, море также пережило все, что было.

Они миновали длинные кирпичные душевые, оглядываясь вокруг, как это они всегда делали. Дощатый настил между душевыми действительно исчез, как и предсказывал Бен. От него не осталось ни щепки.

— Давай остановимся у большого душевого павильона.

— Нет, — ответил Бен. — От него лучше держаться подальше. Еще неизвестно, кто может оказаться там, внутри. Я еще проеду малость.

Она была счастлива, так счастлива, что не возражала. Впрочем, ей и самой показалось, что она заметила в последней душевой темную фигуру, которая тут же спряталась за стену.

Они проехали еще милю или что — то вроде, затем съехали с дороги, и Бен подогнал автомобиль к группке чахлых кустов и деревьев.

— Все будет прекрасно, ничто не испортит нам субботы, — сказала она, вынося из машины вещи, приготовленные для пикника. — Ничто! Пошли, Малыш!

Она стряхнула с ног туфли и помчалась к пляжу, и корзинка качалась на ее руке и задевала коленку. Малыш легко выскользнул из своих домашних тапочек и припустил за ней.

— Ты можешь сбросить одежду, — сказала она ему. — Здесь же никого — никого нет.

Когда, чуть позже, к ним присоединился Бен, который задержался, чтобы спрятать бензин, она уже постелила одеяла и растянулась на них в своих красных шортах, в лифчике и в том же неизменном зеленом платке, а Малыш, голый, коричневый, плескался с ведерком на мелководье, и капли морской воды падали с его волос и стекали по спине.

— Гляди, — сказала она, — насколько достает взгляд — никого. Совершенно другое чувство, чем дома. Там ты знаешь, что вокруг тебя в домах есть другие люди, а здесь такое чувство возникает, что мы тут одни — единственные, и ничто не имеет значения. Мы, как Адам и Ева — ты, я и наш ребенок.

Он лег на живот рядом с ней.

— Приятный бриз, — сказал он.

Они лежали плечом к плечу и наблюдали за волнами, за чайками, за Малышом, а позже сами долго плескались в прибое и съели ленч, и снова лениво лежали на животах и глядели на волны. Потом она перевернулась, чтобы увидеть его лицо.

— Около моря все становится безразличным, — сказала она и положила руку на его плечо. — И мы всего лишь часть всего этого — ветра, земли, и моря тоже, мой Адам.

— Ева, — сказал он и улыбнулся, и поцеловал ее, и поцелуй продлился гораздо дольше, чем обычно.

— Мира, Мира.

— Здесь никого, кроме нас.

Она села.

— Я даже не знаю, есть ли около нас хоть один доктор? Боюсь, что с тех пор, как эти беспризорники убили Пресса Смита, никого не осталось.

— Мы найдем доктора. Кроме того, у тебя ведь в тот раз не возникло затруднений. Черт, это было так давно.

Она ушла из его объятий.

— И потом я люблю тебя. И Малыш, ему будет уже больше четырех к тому времени, когда у нас появится еще один.

Она встала и потянулась и бросила взгляд вдоль пляжа, а Бон обнял ее за ноги. Она посмотрела в другую сторону.

— Кто — то идет, — сказала она, и он тоже вскочил на ноги.

Пока еще далеко от них, но направляясь к ним, по твердой мокрой полосе у самой воды шли деловой походкой три человека.

— Ты захватила гаечный ключ? — спросил Бен. — Положи его под одеяло, сама сядь сверху. И будь внимательна.

Он натянул свою тенниску и заткнул молоток за пояс, за спиной, так, чтобы его прикрывала незаправленная пола тенниски. После этого они стали ожидать приближения чужаков.

Все трое были лысые и без рубах. Двое носили обрезанные по колено джинсы и широкие пояса, на третьем были изношенные шорты и красная кожаная шапочка, а за поясом у него, прямо за пряжкой был заткнут пистолет. Он был старше своих спутников. Те выглядели еще совсем пацанами и держались чуть сзади, предоставляя ему инициативу. Старший был маленького роста, но выглядел крепышом.

— У вас есть бензин, — сказал он невыразительно, просто констатируя факт.

— Ровно столько, чтобы добраться до дому.

— Я не говорю, что он у вас весь здесь. Я имею в виду, что у вас дома есть бензин.

Мира сидела в оцепенении, держа руку на одеяле, там, где под ним был спрятан ключ. Бен стоял чуть впереди нее, и она видела его согнутые, наклоненные вперед плечи и выпуклость от головки молотка под майкой на его пояснице. Если бы он стоял прямо, подумала она, и держал плечи ровно, как и положено их держать, то он бы выглядел шире и выше и показал бы этому человечку, но у того ведь пистолет. Ее глаза все время возвращались к темному блеску оружия.

Бен сделал шаг вперед.

— Не двигайся, — сказал человечек. Он перенес свой вес на другую ногу, расслабился и положил руку на пояс около пистолета.

— Где ты спрятал бензин, на котором домой поедешь? Мы, пожалуй, с тобой проедемся, и ты одолжишь нам немного горючки — той, что дома прячешь. И говори — где спрятал запас, чтобы вернуться? Иначе я позволю своим мальчикам немного порезвиться с вашим малышом и, боюсь, вам это не понравится.

Малыш, она видела, был у кромки воды, вдалеке от них, а теперь он обернулся и следил за ними широко раскрытыми глазами. Она видела напряженные мышцы его жилистых рук и ног, и он напоминал ей гиббона, которого она видела очень давно в зоопарке. Его несчастное маленькое лицо выглядело старым, она подумала — слишком старым для трехлетнего ребенка. Ее пальцы сомкнулись вокруг прикрытого одеялом ключа. Малыша он пусть лучше не трогает.

Она услышала, как ее муж ответил:

— Я не помню.

— О, Бен, — сказала она, — Бен!

Незнакомец сделал движение, и двое молодых сорвались с места, но Малыш рванулся первым, она это видела. Она схватила ключ, но запуталась в одеяле и долго не могла с ним справиться, потому что глаза ее были заняты тем, чтобы смотреть за бегущим Малышом и за теми двумя, которые его преследовали.

Она услышала крики и рычание позади себя.

— О, Бен! — снова закричала она и обернулась. Бен боролся с незнакомцем, и тот пытался использовать пистолет как дубинку, но он держал его не за тот конец, а Бен успел достать молоток, и он бил сверху и сильнее.

Все было кончено в одну минуту. Она пустыми глазами следила за всем происходящим и сжимала в руках гаечный ключ, готовая в любую минуту вмешаться. Костяшки ее пальцев побелели.

Потом Бон согнувшись отбежал от тела, держа в одной руке молоток, а в другой пистолет.

— Оставайся здесь, — крикнул он ей.

Она несколько минут смотрела на море и слушала его шум. Но овладевшие ею чувства стали сейчас гораздо более важными, чем постоянство морского простора. Она повернулась и побежала за мужем, ориентируясь по следам в мягком песке.

Она увидела его, бегущего вприпрыжку назад, из зарослей кустарника.

— Что случилось?

— Они убежали, когда увидели, что я гонюсь за ними с пистолетом старика. Хотя и патронов в нем нет. Так что давай теперь искать вместе.

— Он исчез!

— Ну ты же знаешь — он никогда не откликается, когда его зовешь. Надо просто поискать вокруг. Он не может быть далеко. Я посмотрю в той стороне, а ты будь поблизости и гляди по сторонам. На всякий случай, если понадобится — бензин я спрятал вон под тем кустом.

— Надо найти его, Бен. Он не найдет дороги домой на таком расстоянии.

Он подошел к ней и поцеловал, и крепко прижал к себе, обхватив рукой за плечи. Она чувствовала на шее его вздувшийся бицепс, почти такой же твердый, как головка молотка, которую он, не замечая этого, прижал к ее руке. Она вспомнила время, четыре года назад, когда его объятия были мягкими и уютными. Тогда он не был лысым, но зато у него было довольно объемное брюшко. Теперь он был твердый и подтянутый — что — то потерял, но что — то и выиграл.

Он отпустил ее и двинулся на поиски, временами оглядываясь, а она улыбалась и кивала ему, чтобы показать, что ей стало лучше после его объятий и поцелуя.

Я умру, если что — то случится, и мы потеряем Малыша, думала она, но больше всего я боюсь потерять Бена. Тогда уж точно мир рухнет, и все будет кончено.

Она оглядывалась по сторонам, шепотом подзывая Малыша, зная, что нужно заглянуть под каждый куст и смотреть вперед и назад, высматривая все, что движется. Он такой маленький, когда свертывается в клубок, и он может сидеть так тихо и незаметно. Временами мне хочется, чтобы рядом с нами жил еще один трехлетний ребенок, чтобы было с кем сравнивать. Я так много забыла, и не помню, как все это было раньше. Временами он меня просто поражает.

— Малыш, Малыш, мамочка хочет тебя видеть, — мягко звала она. — Иди ко мне. Еще есть время поиграть в песочке, и осталось еще несколько яблок.

Она пошла вперед, раздвигая руками ветки кустов.

Бриз стал прохладнее, и на небе появились облака. Она дрожала в своих шортах и в лифчике, но это было скорее от внутреннего холода, чем от внешнего. Она чувствовала, что ее поиски длятся уже целый час, но часов у нее не было, и вряд ли она могла верно судить о времени, находясь в таком состоянии. Но солнце все же опустилось достаточно низко. Скоро им надо будет возвращаться домой. Кроме всего прочего она смотрела, не появятся ли силуэты людей, которые будут не Беном и не Малышом. И она уже не осторожничала, раздвигая ветви гаечным ключом. Время от времени она выходила назад на пляж, чтобы поглядеть на одеяла и на корзину, и на ведерко, и на совок, лежащие одиноко, поодаль от воды, и на лежащее тело с валяющейся рядом с ним красной кожаной шапочкой.

А затем, когда она в очередной раз вернулась посмотреть, на месте ли ее вещи, она увидела высокого двухголового монстра, живо идущего к ней по берегу, и одна из голов была покрыта волосами и принадлежала Малышу.

Солнце уже садилось. Розовое зарево насытилось более глубокими тонами и изменило все цвета вокруг, когда они подошли к ней. Красная ткань шорт Бена выглядела в этом освещении не такой поблекшей. Она побежала им навстречу, смеясь и шлепая босыми ногами по мелкой воде, и она подбежала и крепко обняла Бена за талию, и Малыш сказал:

— Ааа.

— Мы будем дома перед тем, как стемнеет, — сказала она. — У нас даже есть еще время разок окунуться.

Под конец они стали упаковываться, а Малыш пытался завернуть труп в одеяло, временами касаясь его, пока Бен не дал ему за это шлепка, и он отошел в сторону и сел, и стал тихонько хныкать.

По пути домой он заснул у нее на коленях, положив голову ей на плечо, как она любила. Закат был глубокий, в красных и пурпурных тонах.

Она придвинулась к Бену.

— Поездки к морю всегда утомляют, — сказала она. — Я помню, и раньше так было. Я, кажется, смогу этой ночью уснуть.

Они в молчании ехали широкой, пустой магистралью. У автомобиля не горели фары и другие огни, но это было все равно.

— Мы в самом деле провели неплохой день, — сказала она. — Я чувствую себя обновленной.

— Это хорошо, — ответил он.

Уже было темно, когда они подъехали к дому. Бен заглушил мотор, и они несколько мгновений сидели неподвижно и держались за руки перед тем, как начать выгружать вещи.

— Это был хороший день, — повторила она. — И Малыш увидел море.

Она осторожно, чтобы не разбудить его, запустила руку Малышу в волосы, а потом зевнула:

— Только вот что — была ли это на самом деле суббота?