Деревню можно было бы счесть заброшенной, если б из печных труб не тянулись, растворяясь в темноте, тонкие струйки дыма. Все двери были заперты на засовы, все окна наглухо закрыты ставнями, так что в редкие щели едва просачивались зыбкие отсветы свечей. Некому было месить грязь на единственной деревенской улице, и оттого никто не увидел, как метнулась к домику на окраине, у самого леса, смутная тень.

Возле дома тень остановилась, замешкалась. Таиться больше было ни к чему, и неясный силуэт всколыхнулся и выпрямился, меняясь на глазах. Из бесплотной пустоты проступили ноги в высоких сапогах, длинные руки, гибкий худощавый торс, голова с глазами, горящими, точно угли. Ночной пришелец проворно вскарабкался на дерево и спрыгнул с ветки на крытую соломой крышу.

Распластавшись на крыше, он пополз вдоль стены дома. Затем остановился, замер над закрытым ставнями окном. Просунул между створками палец с длинным ногтем, больше похожим на коготь. И царапал, дергал, расшатывал, покуда засов не поддался с неожиданно громким щелчком. Пришелец замер, прислушиваясь, не раздастся ли изнутри ответный звук. Ничего не дождавшись, он рывком распахнул ставни.

В комнате на кровати лежала хрупкая старушка. Седые, туго заплетенные косы покоились на полотняной, пожелтевшей от времени подушке. Лоскутное одеяло, некогда в алых квадратиках, а теперь безнадежно выцветшее, укрывало старушку до подбородка.

Ночная тварь просунула голову в окно:

— Можно мне войти?

Шепот был гулкий, точно эхо, летящее над безлюдной равниной.

Старушка едва заметно шевельнулась во сне. Шепот дрогнул от жажды и нетерпения:

— Матушка, пожалуйста… можно мне войти?

Она застонала, повернулась лицом к окну. Белый шрамик на старческом лбу почти затерялся среди морщинок. Не открывая глаз, она сонно пробормотала:

— Да… да, входи…

Ночной гость ногами вперед переполз через верхний наличник, протиснулся в окно и беззвучно спрыгнул на пол спальни. Шагнув к кровати, он проворно протянул руку и зажал ладонью рот старушки.

Она проснулась, и на миг ее глаза округлились от ужаса, но только на миг, а затем застыла, вперив остекленевший взгляд в горящие глаза пришельца. Тот ослабил хватку и прильнул ртом к старушечьей шее. В спальне воцарилась неподвижная тишина. Казалось, время остановилось.

И вдруг пришелец вскинул голову, уставился на открытое окно. На шее старушки расползалось темное пятно. Ночной убийца снова было наклонился к жертве, но замер. По-совиному повернув голову, он опять уставился на окно, вслушался.

Снаружи, с деревенской улицы доносились чьи-то шаги. Пришелец беззвучно метнулся к окну.

По улице неспешно шла девушка в кожаном доспехе, бурых облегающих штанах и ботфортах из мягкой кожи. В одной руке она несла колышек, в другой — длинный нож, которым на ходу обстругивала и заостряла колышек. У бедра ее покачивалась короткая кривая сабля в потертых кожаных ножнах. Для человеческих глаз ночь была чересчур темна, но, когда девушка выступила из тени соседнего дома, пришелец разглядел, что волосы у нее темные с рыжими искорками, а кожа молодая — девушке лет двадцать с небольшим. Без малейшего страха или даже настороженности шла она по деревне, все так же усердно на ходу заостряя колышек.

— Охотница! — прошипел пришелец, веселясь от души.

Это зрелище было таким нелепым и жалким, что он не смог удержаться от беззвучного смеха. Все еще хохоча, он выпрыгнул из окна и проворно, по-паучьи вскарабкался по стене дома на крышу. И бесплотной, бесформенной тенью исчез в ночном лесу.