Фильмец был убойный. Что вполне уместно, потому что он так и назывался: «Убойное кино». Что-то в духе типичного триллера, герои – две женщины и один мужик, и потом еще один, уже отрицательный герой, и все они время от времени бросали дурацкие реплики, так что, по идее, картину можно назвать комедийным триллером, только это не комедия в традиционном, классическом смысле. По крайней мере совсем не то, что под словом «комедия» подразумевала мисс Уайли. Мы с Л айлой были в одном классе по английскому, и мы оба, и она, и я, работали вечером по субботам и четвергам в кинотеатре «Суверен». И, по-моему, будь я посмелей, мне следовало бы спросить у нее что-то вроде:

– Как по-твоему, мисс Уайли, у которой у нас с тобой четвертый урок, назовет ли она «Убойное кино» комедией в традиционном, классическом смысле этого слова?

И тогда у нас с Лайлой завязался бы разговор, который, в свою очередь, привел бы к другим разговорам в те однообразные, одинокие часы, когда народ уже заплатил деньги, купил своим подружкам попкорн и, протянув билеты Лайле, если пользовался эскалатором справа, или мне, если пользовался эскалатором слева, чтобы мы разорвали их на две половинки, в предвкушении фильма занял места в темном зале. Фойе пустело, а мы, Лайла и я, все стояли у основания эскалаторов, по которым больше никто никуда не поднимался.

Но в том-то все и дело, что эта реплика про мисс Уайли – она какая-то беспомощная. И я думаю, что Лайла просто закатила бы глаза, а они у нее зеленые, обведены черным карандашом и ужасно красивые.

Спросите меня, почему люди ходят в кино. Нет, вы не зададите мне такого вопроса. Потому что ответ напрашивается сам собой. Нет ничего сверхсложного в том, почему люди нарезают круги вокруг Мерсер-Айленда, глядя из окошек автомобилей на черные, окаменевшие стоянки, где среди мусора, нахохлившись, ходят птицы, чтобы затем войти внутрь, где тепло и где сразу на двух экранах в 11:00,11:45,13:00 и 13:45 показывают «Убойное кино». Достаточно взглянуть на все это дело со стороны левого эскалатора, а я смотрел как минимум миллион раз. Говорю вам, тут нет ничего сложного. Сначала вы встречаете двух чуваков. Один знаменитый и один черный. Угадайте с первого раза, кто из них погибает в течение первых же пяти минут. Это же очевидно. Ясно как божий день. Да, я забыл сказать, что они партнеры и что большой белый чувак, который всегда играет Босса и теперь играет Босса, говорит, что знаменитый чувак должен натаскать двух бабенок, одна из которых раньше была стриптизершей, а кем была вторая, я не помню. То есть я к тому веду, что на этом построены почти все знаменитые телесериалы, так что, если что не так, можно запросто остаться дома и минут пять пощелкать каналы – и тогда наверняка наткнешься на эпизод, в котором тебя в течение десяти убойных секунд просветят что к чему, и нет ничего проще. Честное слово. Так что даже по четвергам зал забит битком. Злодей хочет взорвать стадион, на котором полным-полно ни в чем не повинных болельщиков. И что, если ему это удастся, или если две бабенки, которым приходится носить кожаные брюки (этот прикид – часть их тайной операции), сумеют его остановить, и если знаменитый чувак будет вынужден задействовать сверхсекретную субмарину, о которой говорилось в самом начале в титрах? Верно? Верно? Верно? Верно? Верно? Совершенно очевидно. Ясно как божий день.

Единственная причина, почему я так долго распространяюсь на сей счет, состоит в том, чтобы вы поняли, что это был за вечер. Во-первых, было поздно, и, во-вторых, все было совершенно очевидно, причем эта очевидная фишка имела непосредственное отношение к убойной фишке, если вы понимаете, о чем я. Например, убойным было уже то, что я стоял всего в десяти футах от Лайлы, глядя, как она постукивает ноготками по ящику с прорезью, куда мы кидаем половинки билетов. Достаточно представить себе ее голубые глаза, то, как она жует резинку, и вообще какая она красивая, и так и хочется найти еще что-то такое красивое, чтобы подарить ей и посмотреть, как убойно смотрятся рядом две красивые штучки здесь, в кинотеатре «Суверен». Но «убойность» Лайлы такая несколько приглушенная; убойность, пронизанная меланхолией, потому что это тоже очевидная фишка, имя которой Кит.

Кит. Кит-Не-Рыцарь. Тот, кто каждый вечер встречал ее после работы и кто, если это было «Убойное кино», отращивал себе жиденькие усики, чтобы всем было видно, какой он придурок, с той единственной разницей, что поскольку мы живем в настоящем, а никаком-то там киношном Сиэтле, то вокруг ничего не понимали, и потому Кит просто подъезжал к кинотеатру и давил на клаксон, и Лайла тотчас распахивала стеклянные двери, на которых наклеены дурацкие картинки с портретами кинозвезд, и выбегала навстречу Киту, и не было никого, кто бросился бы ей вслед с криком: «Не советую тебе встречаться с этим типом. Ты лучше обрати внимание на парня, что стоит рядом с тобой у левого эскалатора вот уже девять четвергов и восемь суббот подряд и сохнет по тебе всей душой. Да к тому же он рыцарь!» Что в общем-то и есть убойная фишка касательно меня, и я постоянно думаю о ней, когда речь идет о Лайле, начиная с первого звонка на урок мисс Уайли и до последнего билета, что мне протягивают. Убойная фишка – это рыцарство в духе короля Артура, которое глубоко засело в моем хилом, несчастном сердце. Пример рыцарства: зачем я работаю в кинотеатре? Зачем мне деньги? Чтобы купить Лайле цветы. Кит? Би-бип! Выйди ко мне поскорей из дверей киношки, садись рядом в машину, где нет никаких цветов, и в мои планы не входит говорить тебе, какая ты красивая. Разве я не прав? Хотя мое покоящееся под замком рыцарство тоже с изъяном, и изъян этот в его очевидности. А очевидность заключается в том, что ничего не произойдет. Потому что в Сиэтле наверняка найдется пригород, где какая-нибудь девушка скажет: «О господи, этого еще не хватало! Цветы! Ну, Джо, ты рыцарь!», и тогда я выйду победителем, и ей станет все равно, что у Кита есть зверь-машина, которая, может, и пригодится, когда наступит конец света и нам понадобится ее девятитысячецилиндровый мотор, чтобы давить колесами орды кровожадных мутантов, которые будут ползать по зловещему ландшафту видеоигры. А может, в Сиэтле найдется пригород, где Лайле будет все равно, что ее славный рыцарь вынужден по вечерам облачаться в дурацкий – с огнеустойчивой пропиткой! – форменный жилет, на котором огромными буквами выведено: «Добро пожаловать к нам на фильм!», жилет, отфильтровывающий слабые сигналы, что посылает в окружающий мир мое изголодавшееся сердце, и тогда мы с ней объедем этот пригород Сиэтла в машине, на которой я катаюсь по выходным дням, и расскажем друг другу кучу секретов, тех, что раньше прятали под кроватями, купленными нам родителями, прятали, когда ночь напролет ворочались на жестких складках простыней, глядя на экран окна, где призрачная голубая луна изливает на эти простыни тайные нью-йоркские автобусные билеты до станции под названием «Будущая любовь», но я – я не живу в этом пригороде Сиэтла. Я живу на Мерсер-Айленде, и здесь мы просто рвем пополам входные билеты, и я жду того момента, когда увижу, как она идет домой.

И каждый вечер я словно зажат в тесном пространстве между миром убойного кино, в котором Лайла бросает того типа с фатовскими усиками, и тем очевидным, где просто наступает вечер. Был последний сеанс, и, если внутреннее чутье меня не подводит, тот самый момент, когда бывшая стриптизерша заставляет чувака в солнечных очках признаться ей, кто его подослал, чтобы он изгадил весь хром в ее квартире, где она сидит, завернувшись в полотенце, и смотрит на портрет брата, который разбился на мотоцикле, и в этот самый момент Лайла и я, мы видим, как один чувак, заложив руки за спину, неторопливо идет по ковру, которым здесь, в фойе, застелен пол, глядя в упор себе под ноги, словно в редкие зернышки попкорна, которые сегодня моя очередь пылесосить перед закрытием, впечатан кодекс рыцарской мудрости.

– А сейчас, – произносит женщина (если мне не изменяет память, она служила в авиации, но ее оттуда турнули

за нарушение дисциплины), – нам предстоят духовные поиски.

Этот парень явно не с Мерсер-Айленда. Он старше меня. Он в том возрасте, когда рыцарство уже приносит свои плоды – надеюсь, надеюсь, надеюсь. И в руке у него куртка. Дойдя до эскалатора, он оторвал взгляд от ковра и посмотрел на нас обоих, после чего сделал то, что на его месте сделал бы и я, то есть подошел к Лайле.

– Эй, никто не находил тут ключи? Два ключа на кольце?

– Находил? – переспросила Лайла, продолжая жевать жвачку. – Да вроде нет, никто.

Парень нахмурился, посмотрел на меня, и тогда я тоже сделал гримасу – мол, прости, чувак, не было здесь никаких ключей.

– А есть у вас бюро находок или что-то подобное?

– Бюро находок у нас нет, – говорит Лайла, – только ящик, в котором лежат несколько свитеров, вон там, за попкорном. Но сегодня вечером никто ничего не находил. Вы потеряли их сегодня вечером?

_ Да, – отвечает этот чувак. – Во сколько точно, не знаю, но сегодня. Два ключа на кольце. Нигде не могу их найти. Обыскал уже всю автостоянку, на всякий случай сходил даже в ресторан, где мы ели.

– Ничем не могу помочь. – Лайла слегка пожала плечами. Как бы предварительный прогон перед тем, как она пожмет плечами по-настоящему – «Извини», – когда в один прекрасный день я куплю ей цветы и положу их к ее ногам, к ее прекрасным кроссовкам. И, может быть, именно поэтому заговорил я. А может, все дело в куртке. Может, я просто мечтал о том моменте, когда на мне не будет дурацкого фирменного огнеупорного жилета, и если бы кто-то спросил меня, например, на одной из тех вечеринок, где напитки подают в настоящих бокалах, работал ли я когда-нибудь в кинотеатре, я бы позвонил жене на Манхэттен, домой, в квартирку, где все сияет хромом, и сказал бы: «Лайла, помнишь, как сто лет назад мы с тобой рвали пополам входные билеты? Тут чувак в куртке интересуется». И тогда бы мы с ней рассмеялись громким, здоровым смехом людей, у которых в стаканах с коктейлем позвякивает лед и которым завтра не надо рано вставать на работу, в общем, это будет такое время в моей жизни, когда одного «извините» недостаточно, если я потерял ключи и ищу их на грязном полу, надеясь – несмотря ни на что, – что какой-нибудь галантный рыцарь осведомится: «На каком сеансе вы были?»

– На каком сеансе вы были? – произнес я. Вот-вот. Чувак вздохнул.

– Ну, на том, где какая-то тощая бабенка лупит всех ногами, – ответил он. – «Убойное…».

– «…кино», – закончил я фразу, причем закончил красиво. Я это сразу понял, потому что чувак мне улыбнулся, словно нам с ним известен один и тот же секрет: этот мир гораздо омерзительнее нас самих, и лучше не сидеть на месте, а попытаться найти ключи. Убойная бывшая стриптизерша улыбается знаменитому чуваку точно так же, после того как та самая троица разгоняет потасовку в байкерском баре, куда они ходят, чтобы получше узнать друг друга за бокалом пива, при этом они молотят идиота в бандане о тяжелый музыкальный автомат, а тот исполняет песню, что была популярна миллион лет назад, когда мои родители еще бродили по этой земле, не скованные брачными узами. «Давай ближе к делу!» – говорит знаменитый чувак, и женщина кивает, мол, сама знаю, нечего мне напоминать, но, с другой стороны, ты не такой уж и идиот и в принципе понапрасну не мелешь языком, хотя нет-нет, да и ляпнешь. Я подошел к эскалатору Лайлы и потянулся к поясу за фонариком, который нас заставляют постоянно держать при себе, отчего он болтается и вечно стучит по ноге, словно мало одного дурацкого жилета. Я протянул чуваку фонарик.

– Давайте ближе к делу. Надо все как следует проверить. Пройдем внутрь и посмотрим, вдруг вы уронили их и теперь они лежат на полу.

– Да, – отвечает мой галантный рыцарь и снова улыбается. – Спасибо.

Лайла смотрит на меня с дивной нерешительностью, словно не может прийти к окончательному выводу, классный я парень или нет, потому что смог поговорить с этим чуваком, словно мы с ним оба классные чуваки рядом с ней, или же просто мы с ним оба жалкие лузеры, которым далеко до ее Кита, и что с нас взять.

– Но там еще сидят люди, – сказала она, – фильм не закончился.

– Мы никому не помешаем, – возразил я, – мы не помешаем зрителям. – Я произнес дурацкое слово «зрители», чтобы чувак понял, что никто нас не посмеет остановить даже на секунду. – Человек потерял ключи, – добавил я, – а это куда важнее, чем какой-то там фильм. К тому же мы тихо.

– Спасибо, – говорит чувак и кивает мне.

– Ну как? – спрашиваю я у Лайлы и жду, пока она проконсультируется. Проконсультируется у того же самого воображения, которое купило ей эту помаду, которое превратило ее лицо в приманку для любого, у кого остался хотя бы один функционирующий глаз в крошечной головенке.

– Какие принципы сэра Гавейна вы воплощаете в собственной жизни? – диктует мисс Уайли тему сочинения, которое мы должны сдать ей в понедельник, и я вижу, как Лайла консультируется со своим воображением. Я надеюсь, надеюсь, что она считает, будто я есть тот самый парень, который пытается вести себя подобно галантному рыцарю.

– Ну как? – спрашиваю я. – Ты не против?

– Как хочешь, – отвечает она. – Только не поднимайте лишнего шума.

К этому моменту троица уже загнала в угол главного подозреваемого, но поскольку фильм начался относительно недавно, вам понятно, что парень явно не тот, кто им нужен, даже если самый главный злодей уже что-то там нахимичил с файлами, подтасовал электронную информацию, пользуясь для этого спутником, который он обменял на рубины – в фильме есть даже такой кадр, снятый, правда, явно впопыхах, на скорую руку.

– Ваша учеба закончена, – говорит знаменитый чувак той из бабенок, что посмазливее, после того как она ударом ноги выбивает дверь, и мы тоже открываем двери в задней части зала и видим узкую полоску желтого света, которая клинышком лежит на полу подобно треугольному куску пирога. В нашу сторону оборачиваются несколько голов, после чего тотчас поворачиваются назад к ошибочно подозреваемому, которого прикола ради в фильме сделали этаким слегка «голубоватым».

– Где вы были? – спрашиваю я. – То есть где вы сидели?

– Ей хотелось подальше от экрана, – отвечает чувак, и его куртка пожимает плечами в узкой полоске света, что пролегла от дверей. – Она еще сказала, что не любит сидеть рядом со звуковыми колонками.

Он ведет меня за собой.

– Но здесь по стенам около пятнадцати колонок, – говорю я. – Такой фильм не может быть тихим.

– Сам знаю, – мрачно отзывается чувак.

– Да заткнитесь же вы! – говорит какой-то тип, купивший себе место возле прохода, чтобы весь мир видел, какие у него крутые ботинки. Мол, эй, вы только взгляните!.. Тип одарил нас недобрым взглядом, и на мгновение мне стало страшно, что «Убойное кино» сейчас переместится с экрана в зал. Понимаете, о чем я? Тип в ботинках не желает, чтобы звуки настоящей жизни мешали ему слушать знаменитого чувака: «Еще бы! Ведь это фальшивый электронный след!» – однако мой спутник имеет при себе секретное рыцарское оружие.

– Прошу прощения, сэр! – Я страшно горд за него. Рыцарь до мозга костей. «Прошу прощения» и даже «сэр». Даже не вынув из ножен меча, мой сэр Гавейн пристыдил этого типа вместе с его крутыми ботинками.

– Я тут слышал о ваших делишках, – говорит главарь, весь из себя такой недовольный, но я знаю, что мой рыцарь просто не может быть замешан ни в каких аферах.

Он остановился посреди прохода.

– Здесь, если не ошибаюсь. – Ряд почти пуст. Чувак слегка поводит моим фонариком, и мы видим обжимающуюся парочку и несколько сонных одиноких мужчин. – Или на соседнем ряду, впереди или сзади, не могу сказать.

– Не волнуйтесь, найдем, – говорю я. – Сейчас посмотрим.

– Надеюсь, – отвечает чувак. – Но меня снаружи ждет девушка, и вряд ли ей понравится, если мы задержимся долго.

– Снаружи? – переспросил я. Снаружи наверняка холодно. Что, впрочем, типично для этой части мира.

– Она курит. Много курит. Зато во всем остальном – предел мечтаний, так что если я не найду чертовы ключи на кольце, она возьмет и исчезнет. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.

Я отлично понимал, о чем он, и всей душой ему сочувствовал – подумать только, снять девушку и быть не в состоянии привести ее к себе домой. Мой приятель Гарт как-то раз профукал такую возможность, после того как девушка, с которой он познакомился в лагере, пригласила его к себе на выходные в Сан-Франциско. Понимаете, у него такие родители, которые на все отвечают отказом, так что Гарт поднакопил деньжат и сел в автобус, слушая музыкальный сборник, который я специально для него записал, а я тем временем торчал у телефона, чтобы в случае чего ответить, что он в душе, если его предки вдруг позвонят. Мой приятель Гарт тем временем в сортире на автовокзале облил себя лосьоном после бритья, чтобы перебить запах пота. Представьте себе это в виде кино. Прокрутите в голове как киноленту. Смонтируйте события той субботы, начиная с позднего завтрака вместе с ее родителями, потом прогулку по прекрасному мосту с поцелуем взасос прямо посередине этого самого моста, да еще с песней про любовь на заднем плане, как обычно бывает в таких фильмах, такая, знаете ли, душещипательная песня про любовь, исполненная знаменитым певцом, и вот теперь это музыкальная тема для уик-энда, который Гарт проведет вместе с Кейт, причем слова песни написаны ну прямо-таки специально для них, что-то типа: «Все, что я делаю, я делаю для тебя», вернее, «Все, что Гарт делает, он делает для Кейт».

А потом он потерял пятьдесят баксов. Повел Кейт в кино на какой-то французский фильм, который ей захотелось посмотреть, а еще раньше позвонил – с телефона своих родителей – во французский ресторан зарезервировать столик, и ему было наплевать, какой хай поднимут предки, когда им придет счет за телефонные переговоры. Чего Гарт не мог предвидеть, так это то, что он потеряет эти самые накопленные огромным трудом пятьдесят баксов и что ему придется, когда народ повалит вон из зала, ползать по рассыпанному попкорну и растоптанной жвачке чуть л и не на четвереньках в поисках этих денег, в то время как Кейт, чувствуя себя полной идиоткой, будет ждать его, сжимая в руках сумочку. В конце концов пришлось ему сказать ей, что обед отменяется. И кто после этого возьмется убеждать меня, будто любовь неосязаема? Те, кто утверждает, наверняка имеют крышу над головой. Любовь осязаема, еще как осязаема. Гарт осязал ее. Он осязал ее, когда потерял на полу чертовы пятьдесят баксов. Он осязал ее. В тот вечер Гарт и Кейт так и не переспали друг с другом и вообще никогда больше не встречались, чтобы только лишний раз не вспоминать пережитое унижение.

– Ложись! – кричит герой, как только окно разлетается градом осколков, и все тотчас пригибаются, чтобы их случайно не задело. Я тоже пригибаюсь к полу со всей моей чертовой рыцарской решимостью найти для сэра Гавейна его ключи, потому что хорошие люди должны держаться друг друга, иначе разного рода темные личности вроде доктора Дреко могут вам как следует подгадить жизнь.

Этот фильм я видел много раз.

Гавейн нагнулся, исследуя ряд впереди, где обжималась парочка, я же водил по полу лучом фонарика, насвистывая про себя несуществующую рэп-вещицу, что родилась у меня в голове, про то, как два чувака ищут долбаные ключи, а тем временем вода в подвале поднялась, причем красотки скованы цепью, и одежда на них становится мокрой и прилипает к телу, и я обнаружил их как раз в тот момент, когда цепь рвется.

– Эй! – позвал я и проглотил «моего Гавейна», а заодно благодарственную молитву. – Эй, я нашел ваши ключи.

Обжимающаяся парочка на минуту оторвалась друг от друга, чтобы шикнуть на меня, и это было сродни тому чуду, что ключи зажигания оказываются в вертолете как раз в тот момент, когда герои наконец выбираются на крышу и дорого каждое мгновение. Передо мной Кит с какой-то девицей. Девица в шарфе, а Кит весь в губной помаде и уставился на меня, явно узнав, кто перед ним – никак не сообразит, то ли ему выходить из себя, то ли провалиться на месте. Он явно сделал не тот выбор.

– Эй, заткнись! – говорит Кит. – Не свети тут своим гребаным фонариком, не то я тебе сейчас на… Иди продавай свой попкорн или что еще там. Ты билетер.

– А ты – приятель Лайлы, – отвечаю я.

– Эй, вы это о ком? – встрепенулась его подружка. Но уже в следующий момент занялась другим делом – принялась играть с волосами Кита.

– У нас с Лайлой договоренность, – отвечает Кит.

– В таком случае думаю, сэр, вы будете не против, если я скажу ей то же самое, когда вернусь к эскалатору, – произнес я как можно более вежливо. – Лайла – истинная леди, добрая и верная. Самая красивая из девушек, а как прекрасны ее серые глаза! Никто отродясь не встречал создания более прекрасного. Когда я впервые увидел ее, я тотчас это понял. Дело было в шестом классе, и там одна девушка по имени Аллисон плакала из-за чего-то на лестнице, и Лайла обнимала ее так, словно хотела разделить ее горе. Она обнимала Аллисон, потому что она добрая. Она даже тогда сказала «шшш!» – а ведь только добрый человек способен сказать «шшш!», когда видит чужое горе. Я видел, как она склонила свою милую головку на плечо Аллисон, и впервые обратил внимание, какая она красивая и как было бы здорово остаться на этом острове на протяжении всех лет учебы в старших классах, неслышно любя ее в глубине сердца. Ведь очевидно, что она создана для любви, и я, вне всякого сомнения, любил ее. А любовь – это такая чистая вещь, как преклонение перед ней, даже перед ее кружевными трусами, преклонение перед тем, как она трясет головой и ее волосы колышутся у нее за спиной в редкий сиэтлский солнечный день, а эти серые глаза, восхитительные серые глаза, которые подобны облакам, и в них хочется утонуть, и как ты смеешь, Кит? Как только у тебя поворачивается язык говорить о ней такую мерзость, что, мол, у вас «договоренность»? У Лайлы есть честь, Кит, и как ты смеешь, да еще с этой девицей, изменять ей?

Теперь уже на нас зашикали с других рядов, к тому же я вовсе не произнес эту страстную речь целиком, особенно те ее части, которые позаимствовал у сэра Гавейна и Зеленого рыцаря.

– Зачем ты мне это говоришь? – заявляет в конце картины бывшая стриптизерша и взъерошивает знаменитому парню волосы, которые так и отливают красным в отблеске мигалок. Нет, это еще не самый конец, но я уже догадывался, к чему идет дело. Кит поднялся и ткнул в меня кулаком, как я когда-то делал на моей прошлой работе, только это было тесто для пиццы, причем ткнул прямо в дурацкую надпись «Добро пожаловать в наш кинотеатр!».

– Только попробуй сказать Лайле! – прошипел он.

– В чем дело? – произнес мой чувак, держа что-то в руке. – Эй! – воскликнул он, потому что Кит уже схватил меня за грудки, и спокойно протянул руку. Кит тотчас же отпустил мой жилет.

– Это личное, – огрызнулся он.

– Он нас достал! – пискнула искусительница.

– Парень здесь из-за меня. – Гавейн встал между креслами рядом со мной словно телохранитель. – Он мне помогает. Так что не берите в голову.

– Да мне, собственно, по фигу, – произнес Кит и сел.

– Тогда садись.

– Я нашел ваши ключи, – сказал я. Мы еще несколько секунд оставались на месте, глядя, как на экране парочка извивается в объятиях – как раз в тот момент, когда грузовик слетел с моста. На вид ужасно страшно, но герой вытворял чудеса, как ковбой на родео.

– Счастливо вам досмотреть фильм, сэр, – произнес я.

Я и мой Гавейн прошагали по проходу, словно были медалями за доблесть или по крайней мере заслужили таковые. Мы с ним остановились под знаком «Выход». Надпись отбрасывала на наши лица зеленый свет, словно сама ночь была зеленой. Верно, это была очень даже зеленая ночь.

– Вы действительно нашли мои ключи? – спросил Гавейн.

Я протянул их ему, но потом передумал и подбросил в воздух, чтобы Гавейн их поймал. Что он и сделал, причем ловко.

– Спасибо, – произнес он, – а я нашел что-то для вас. И Гавейн поднес к моим глазам руку, словно поймал в

ручье лягушку, затем разжал пальцы, чтобы я смог увидеть, что там. Цепочка из темного металла, небольшие, но массивные звенья, плотно прилегающие друг к дружке, – вещь классная, такую увидишь разве что на обложке какого-нибудь альбома. Она лежала у него на ладони, свернувшись в комок, как какой-нибудь зверь в своей норе, а как раз посередине виднелся кулон. Такой блестящий, со специальными завитушками и причудливый будто сказочный дворец, и, главное, запечатленный как раз в тот момент, когда он приготовился к прыжку: единорог, сильный и прекрасный, усыпанный крошечными полудрагоценными камнями. Один камень – глаз, другой – кончик рога, и еще три камешка – сбруя. Классная вещь.

– Подарите это девушке. Ну, той самой, у эскалатора. Как мне кажется, это поможет вам завоевать ее сердце.

– С чего вы взяли, что она мне нравится? – удивился я. Гавейн сжал пальцы и, поднеся свою руку к моей, вылил

цепочку на мою потную ладонь.

– Это очевидно, – произнес он и вновь кивнул в сторону экрана номер четыре. – Кто знает, может, это ваш шанс. Тем более что этот тип, Кит, готов профукать свой.

– Вы слышали? – переспросил я. – Вы слышали, что я сказал?

– По-моему, вы здорово ему всыпали, – произнес он, надевая куртку. – Я вмешался, только когда вам явно потребовалась помощь со стороны.

Единорог был холодным, но приятным на ощупь, и все равно я опасался, что все может пойти наперекосяк. Прекрасная вещь, которая обошлась бы мне как минимум в девять вечерних рабочих смен здесь, в кинотеатре, и это не считая денег на бензин, которые приходится тратить, чтобы добраться до работы, и все равно еще надо подкупать сестру, чтобы она поехала со мной и помогла выбрать подарок, а потом не трепала языком.

– Так я действительно могу его взять себе? – переспросил я. – Вы серьезно?

Гавейн распахнул дверь, и мы, словно новорожденные младенцы, замигали, ослепленные светом фойе.

– Он ваш. И она тоже ваша. А мне надо бежать, потому что моя точно открутит мне голову.

И он побежал, а я остался стоять в растерянности и изумлении, и сердце колотилось у меня в груди, потому что как такое может случиться? Потому что это уже не очевидно. С другой стороны, очевидно лишь то, что в будущем мне ничего не светит. Лайла так ничего и не заметит, и наша квартира, где все блестит хромом, так никогда и не материализуется. Мы постоянно мечтаем о девушках, которые стоят рядом с нами и не замечают нас, по крайней мере насколько я могу судить об этом в нашей дождливой жизни, или же, если вы гей, то о парне в спортивной раздевалке, или же это пропитанные вином воспоминания о чем-то таком, что происходило тайком в спальном мешке, хотя лично со мной ничего подобного не случалось, и мне все равно, что там по этому поводу говорит Том. И пусть мой единорог на вид такой надежный и блестящий, все равно ничего не выйдет. Здесь, на Мерсер-Айленде, вам не встретить мифических животных из эпических поэм, как бы вы ни мечтали об этом. Мне они не позволены. У меня в понедельник сочинение. Сегодня я видел, как Лайла прошла в двери, что-то напевая на пару с наушниками, какую-то из своих любимых мрачных вешиц одного британского певца, от которого она тащится, правда, не понимаю, с чего.

– У тебя зеленые глаза. У тебя голубые глаза. У тебя серые глаза, – говорит певец своей девушке, предаваясь мечтаниям, но Лайла не собирается поворачивать голову в мою сторону, потому что если вы видели это кино, то наверняка скажете: «Интересно, как Кит сумел провести в зал другую девушку, ведь он должен был подняться мимо Лайлы по эскалатору справа или мимо Джо, если по эскалатору слева».

Не иначе как я вижу сон, хотя ожерелье в моей руке реально. По мере того как история доходит до момента в кинотеатре, я должен спуститься назад, туда, где рвут входные билеты.

Женщины, которых я знал, всегда сбивали меня с истинного пути, и надеюсь, мне за это простится. Даже Гавейн, и тот сумел завладеть ею не более чем на секунду, так что позвольте верить, что и мне будет дарована секунда, когда я сейчас стою в своем жилете, до того, как сверну за угол и пойду все дальше, и дальше, и дальше. Очевидно, жизнь и ее не самые лучшие времена прячутся за тем углом, когда у вас из головы не идет Лайла, а ваши мечты упорно отказываются сбываться, и все ваше рыцарство вознаграждено только мисс Уайли, и то за сочинение, которое никто никогда не прочтет. Только не надо разбивать мне сердце прямо сейчас, и не просите, чтобы я уронил свои чистые грезы на липкий пол. Дайте мне прожить еще одно убойное мгновение на моем острове, послушайте, как ухает музыка за дверями кинозала, позвольте мне поверить, что я и есть тот самый чувак, за возможность взглянуть на которого они заплатили деньги, такой большой и сильный, там, в темноте зала, где, наверное, мне и место.