Весной 1953 года дела отца пошли в гору, он стал работать в Инженерном Департаменте города Сиэтла, работая в бригаде ещё с несколькими парнями. В их обязанности входило следить за ветками деревьев, которые могут повредить линии электропередач. Деньги, регулярно получаемые в конце недели, плюс ветеранская пенсия позволили ему сделать первый взнос за небольшой дом на углу 26–й и Вашингтон–Стрит. Все вместе мы запаковали наши небольшие пожитки и выехали из бараков квартала Райнер–Виста.

Дом на Вашингтон–Стрит нам показался огромным и слишком роскошным для жилья. Впервые мы ходили по настоящему деревянному полу, впервые у нас была настоящая кухня, хотя и небольшая. Добавьте к этому небольшой огороженный задний двор, гараж, подвал и отопление. Нам с Бастером разрешалось следить за котлом, который работал на мазуте. Вместе мы тащили старую тележку с 5–галлоновой бочкой целый квартал от Ричланда, где мазут продавали по 19 центов за галлон, что по тем временам было недёшево.

В новом доме у нас с Бастером была своя собственная комната, более того, перед домом во дворе мы могли играть в футбол или бейсбол и днём и вечером. Не так уж много у нас было спортивного снаряжения, но нам оно нравилось и мы старались беречь его. Наши старые иссушенные бейсбольные перчатки буквально разваливались на ходу. Обшлага были порваны, и дырки на коже заклеены обрывками ленты. Нам было слишком стыдно отправляться в парк и играть в них в бейсбол с другими ребятами, мы боялись, что нас засмеют, поэтому мы звали наиболее близких друзей к нам во двор и играли там.

К сожалению, совсем недолго нам пришлось наслаждаться таким счастьем, сказалось влияние некоторых свойств нашего отца. Параллельно с тем, что отец изо всех сил старался улучшить наше с братом существование, он всё более и более погружался на дно. Таким изнурительным трудом заработанные деньги проигрывались и пропивались. Часто он вообще не приходил домой, оставался в кабаках и пытался в вине утопить своё несчастье. Его отношения с нашей мамой становились всё хуже, а мы приносили всё большие хлопоты. Редкий день, когда он казался полным сил. Он играл ежедневно. Ему недостаточно было проигранных пари в биллиардной — в тенистых аллеях он играл в кости, а оставшееся проигрывал за карточным столом. К концу вечера отец, оставаясь с пустыми карманами, пробовал отыграться, а вы знаете, как это бывает редко.

Если он всё же возвращался домой с выигрышем, то на следующий день вёл нас в кинотеатр Атлас и по дороге мы останавливались только затем, чтобы купить конфет. Бастеру больше нравились Кларки, а мне Шугар–Дадди. Одним из первых фильмов, которые мы посмотрели в Атласе, был только что вышедший на экраны Prince Valiant (1954).

На следующий день, как только я возвратился из школы, с дороги послышались странные звуки и я пошёл проверить, кто так жалобно скулит за нашими воротами. Какая–то собака, еле дыша от быстрого бега, смотрела на меня своими большими глазами. Я позвал Бастера и мы впустили пса во двор. Ошейника на нём не было и мы с братом решили оставить его себе. К счастью отец в этот день вернулся в хорошем расположении духа.

Мы назвали его Принцем и стали брать его с собой, когда уходили играть, и неважно, далеко это было или близко от дома. Он оказался смышлёным псом, и иногда находил кого–нибудь из нас сам, проходя при этом несколько миль. Он делал большие круги через все наши обычные места игр, даже забегал к нашим друзьям, ища нас, поэтому домой мы всегда возвращались вместе.

К этому времени мама сменила жильё рядом с пивоваренным заводом Райнера на квартиру на углу 13–й и Йеслера. Она нашла себе более лучшую работу всего в квартале от дома в кафе Дальний Запад. Кафе в основном обслуживало таксистов из компании Фар–Вест. Иногда, когда у отца выдавался свободный день, он брал Бастера и меня в это кафе и мы занимали наш любимый угол. Оттуда нам была хорошо видна наша мама, снующая между столиками с карандашом в руках, подносами с едой и выпивкой и блокнотом для записи заказов. Если нам везло, то повар угощал нас бисквитом или куриными крылышками. Столик был слишком высок для меня и мама сажала меня на толстенный телефонный справочник, так что я вполне мог насладиться кулинарными изыскам.

Отцом нам с братом запрещалось одним ходить к маме домой, но это нас не останавливало и мы часто незаметно ускользали. Как только отец срывался на работу, мы совершенно незаметно для соседей исчезали из дома. Через подвал мы пробирались к чёрному ходу и оказывались на противоположной стороне улицы прежде, чем кто–либо успеет обратить на нас внимание. Обычно отец возвращался не раньше полуночи, обычно к часу ночи, так что у нас было предостаточно времени вернуться от мамы незамеченными.

Самое забавное в этом то, что отец часто грозился отослать нас к матери, как если бы это было самым страшным для нас наказанием. Мы же, напротив, только и мечтали об этом. Мы с Бастером даже старались плохо вести себя, чтобы вывести отца из себя и чтобы он в сердцах отослал нас к маме. Однажды брат специально разбил настольную лампу и отец, рассердившись, собрал наши зубные щётки пару чистых рубашек, упаковал это и прогнал нас к маме.

— Чёрт бы вас побрал! — гремел он. — Что за парни! Я отошлю вас жить к вашей матери!

Реальной угрозой было для нас остаться дома без еды и света, да и находиться дома с отцом, для всех нас троих было сплошным страданием. Поэтому мамина квартира была для нас своего рода наградой. Всё что мы ни делали вместе, было для нас очень волнительным и запомнилось на всю жизнь. И не только то, что мы регулярно завтракали, обедали и ужинали. Просто нам было хорошо всем вместе.

Мы с братом посчитали чудом, что на рождество 1954 года мама вернулась. Они помирились и мы с Бастером оказались самыми счастливыми сыновьями в мире. Живя в квартале Райнер–Виста, праздники не приносили нам радости. Мы с Бастером обычно засыпали в рождественские вечера, мечтая проснуться на куче подарков, но этого там так никогда и не произошло. Единственное, что мы получали на Рождество, это намного денег, которые давала нам бабушка Клариса. Здесь же, в новом нашем доме на углу Вашингтона и 13–й, мы не спали всю рождественскую ночь, прислушиваясь, как наши родители шептались и шуршали обёрточной бумагой в другой комнате. В воздухе висело такое радостное возбуждение, что мы ни на минуту не смогли сомкнуть глаз в ожидании наступления утра. Это был один из тех немногих случаев, когда папа, мама, Бастер и я были действительно счастливы и ощущали себя одной семьёй.

Когда наконец, взошло долгожданное утреннее солнце, мы с братом выскочили из своих кроватей и понеслись к рождественскому дереву. Только наши с Бастером радостные улыбки были видны в ворохе разноцветной обёрточной бумаги, мы разворачивали подарки так быстро, как только могли. Мы взвизгнули, когда я в коробке обнаружил настоящий игрушечный экскаватор, миниатюрную точную копию Грейхаунда и красный фургон переселенцев, а Бастер — совершенно новый блестящий красный Швинн, настоящий кадиллак среди велосипедов! Не стоит говорить, что брат тут же захотел опробовать его в действии. Как только мы вытащили его на улицу, брат, посадив меня на раму, помчался на нём с такой скоростью, с какой только мог. Ему не терпелось показать всем друзьям такой великолепный подарок. До этого Рождества мы не получали ни одного подарка и, естественно, нам хотелось чтобы все узнали, что наши родители подарили нам. Мы были на седьмом небе от счастья. Мы не знали, как реагировать, такое с нами было впервые. После полудня мы на новом велосипеде объездили все соседние улицы, заезжая в гости к каждому из нашего квартала. Мы совершенно забыли про то, что не предупредили родителей, и когда мы в конце дня вернулись домой, отец был пьян и ужасно рассержен.

— Вы, парни, вы пропустили Рождественский ужин! А ваша мама так старалась! Она трудилась всё это чёртово Рождество! — орал отец.

То Рождество было самым счастливым для всех нас. Это единственный момент, когда мы все ощутили себя семьёй. Но когда праздничное возбуждение спало, всё потекло по–прежнему руслу. Мы продолжали наши нескончаемые путешествия на этом несчастном велосипеде, но они не делали нас более счастливыми. Следующие несколько месяцев прошли под знаком алкоголя и драк. Этого времени отцу хватило, чтобы превратить нашего красавца Понтиака в побитый грязный драндулет. Хрупкий мир вокруг нас последовательно уничтожался. Автомобиль покрылся вмятинами и царапинами. Брезентовый верх был весь в порезах, а передняя фара разбита. И каждый раз как мы все вчетвером возвращались на нём домой, отец с матерью тузили друг друга прямо в машине и, казалось, к концу поездки от машины ничего не останется. Так с каждым разом нам с Бастером оставалось всё меньше и меньше места на заднем сидении, ведь там скапливались разбитые детали.

Последняя поездка на нашем Понтиаке оказалась самой трагичной. Погода была ужасной, мы все вчетвером возвращались после ужина в кафе Тай–Кунг домой. Как всегда наши родители много выпили за ужином и готовы были вцепиться друг другу в горло ещё до того как добрались через всю парковку к своему автомобилю и ни забрались внутрь. В дороге ситуация ещё более накалилась, машину мотало из стороны в сторону, но отец изо всех сил старался довести нас домой в целости и сохранности.

— У нас в машине два парня, Эл! — визжала мама. — Что ты делаешь?

— Прекрати кричать! — огрызался отец.

Сидя на заднем сидении, Бастер старался крепче меня обнять. При каждом повороте руля нас бросало то вправо, то влево. Мама, не вытерпев, вытянула ногу, пытаясь нажать на педаль тормоза. Когда ей это удалось, отец повернул голову в её сторону и мы, съехав на обочину, врезались в дерево. Силой удара нас с Бастером перебросило на переднее сиденье. Мы завопили в один голос, тело моё всё горело от боли.

Мама открыла дверцу, вытащила нас из машины и прижала к себе.

— Ты, пьяный ублюдок! Ты в своём уме? — завизжала она. — Ты чуть не убил всех нас!

— Если бы ты всю дорогу не кричала на меня и дала бы вести спокойно машину, ничего бы не случилось, — огрызнулся на неё отец.

— Вовсе нет, это ты во всём виноват, — подытожила свою мысль мама. — О, мой Бог. Так дальше не может продолжаться, Эл. Это слишком.

Итак, мама ушла. Снова. Но на этот раз всё оказалось по–другому. Она не стала возвращаться, и ни Бастер, ни я не видели больше наших родителей вместе после этого вечера.

Я был ещё мал, многого не понимал, но Бастер сильно переживал все эти драки, крики, насилие. Он испил чашу до дна, день за днём впитывая негатив, а рядом не было никого, кто бы помог, поддержал его. И он научился свои чувства держать при себе, замкнул их глубоко внутри. Я не припомню ни одного случая, чтобы он сердился или что–либо его разозлило.

Оглядываясь назад, понимаешь, что, возможно, для родителей лучше всего было тогда разойтись, что они и сделали. Но отец очень сильно переживал именно этот разрыв, несмотря на то, что так часто мама уходила из дома. Его мучили боль и вина, он считал, что именно ему не хватило сил сохранить семью. Каждый вечер, перед сном, отец вставал на колени рядом с Бастером и мной и молился за всех наших родственников и за нас самих, начиная всегда одними и теми же словами: "Теперь, когда я ложусь спать, прошу Тебя, обереги мою душу. И если я умру прежде, чем проснусь, то прошу Тебя, забери к себе её." Только затем он начинал читать "Отче наш." Я был мал, чтобы понять вполне существование Бога, но определённо я верил в него. Помолившись, мы шли в постель, а отец продолжал молиться обыкновенно ещё с четверть часа. Как правило, отец забывал открыть глаза после молитвы, засыпая на полуслове. Мы боялись будить его, поэтому тихо выключали свет и отправлялись спать. Через несколько минут он резко вздрагивал, просыпался и перебирался в постель рядом с нами.

Хоть мы с Бастером и были ещё детьми, но мы уже понимали, что отец старался сам своими силами справиться со всеми трудностями. Испытывая огромное давление со стороны мамы, он в одиночку заботился о нас, содержал наш дом и платил по счетам. Он нёс этот тяжёлый груз изо дня в день, а алкоголь делал ношу только ещё тяжелее.

Я пошёл в первый класс в начальную школу Леши, а Бастер перешёл в 6–й. Каждый день в 3 часа после уроков он заходил за мной в наш класс и мы с этого момента принадлежали друг другу. Отец был ещё на работе и у нас не было никакой причины сразу же нестись домой, ведь там нас некому было ждать. И, несмотря на то, что школа находилась всего в пяти кварталах от дома, нам каждый день требовалось несколько часов, чтобы добраться домой. Ведь, чёрт побери, отец никогда не возвращался раньше полуночи. И весь вечер мы были предоставлены самим себе.

Вдвоём мы, как цыганята, излазили все окрестности в поисках приключений и отдохновения. Мы исходили вдоль и поперёк парк Леши, играя среди деревьев в ковбоев и индейцев. Иногда уходили в доки или на железку. В центр ходили, если хотели пересмотреть Флэш—Гордона. Многим даже в голову не приходило, что есть другие миры, помимо их квартала или соседних с их домом улиц Сиэтла. Подземные стоки были по всему Сиэтлу, вплоть до Первого Авеню. Раньше все улицы Сиэтла были на уровне моря, поэтому после сильных ливней их заливало. Дороги размывало и иногда люди тонули в этих промоинах. К тому же весь деловой центр, а это около шестидесяти кварталов, сгорел дотла во время большого пожара 1889 года. После того как этот ад утих, городские власти решили поднять уровень улиц выше уровня наводнений, тем самым новый город вырос на старом.

Бастер нашёл один из таких стоков, ведущий к океану. Проём была всего 8 дюймов шириной. (Или такое расстояние было между прежними строениями?) Проскользнув туда, он обернулся, зажмурил один глаз и сказал:

— Давай Леон, лезь сюда.

Я был перепуган до смерти тем, что мне придётся лезть в эту расщелину.

— Но Бастер, моя голова больше твоей, — хныкал я. — Для меня здесь слишком узко!

— Тебе обязательно здесь надо побывать, — настаивал он на своём. — Тут столько интересного.

В голове пронеслось множество способов, как расширить эту расщелину, но я, стиснув зубы, полез внутрь. Было на самом деле очень узко, но я всё же протиснулся, расцарапав бок в кровь. Как только мы привыкли к полумраку, я ахнул, не поверив глазам своим. Мы буквально протиснулись сквозь некий портал и попали в какой–то кем–то давно забытый мир. Там были: старая заколоченная досками цирюльня, магазин, гостиница. Все тротуары были дощатые. Прямо над нами был новый город с новыми тротуарами, в которые были вмонтированы стеклянные кирпичи, и через них сюда проникал солнечный свет. После того как Бастер рассказал нашим друзьям о своей находке, эта набережная, скрытая под землёй, стала любимым нашим местом для игр. Мы даже находили старые монеты с изображением головы индейца и другие редкости. Полицейские регулярно проверяли эти подземелья, но им было не поймать нас, они так и не узнали, где находится наш секретный лаз. Мы тут же исчезали, как только слышали их голоса.

Этот заброшенный мир стал для нас двоих настоящим приключенческим раем. Как только мы с Бастером оставались одни, мы шли "играть". И поскольку мы всегда возвращались домой до прихода отца, мы оказывались примерными сыновьями. Но если мы возвращались испачканными, то нам приходилось таковыми и оставаться, отец экономил воду, чтобы помыть нас. А сами мы этого не могли сделать. Когда же наступал банный день, то в той же воде в какой мы мылись сами, нам приходилось стирать и нашу одежду, так что разницы было не так уж много. Оглядываясь назад, я вижу наши рваные рубахи и штаны, развевающиеся на верёвке, и вид у них, скажу вам, был не лучше после такой стирки. Не многим ребятам разрешалось с нами играть, ведь мы были самым отъявленными оборванцами в нашем квартале. Даже обувь наша иногда бывала непарная, более того, если отрывалась подошва, то мы не выкидывали ботинок, а привязывали подошву верёвкой.

Свои эмоции брат выплёскивал в рисунках и проводил много времени лёжа на полу с цветными карандашами и альбомом для зарисовок. Одним из первых рисунков, которые мне запомнились, был карандашный набросок сидящей под пальмой нашей мамы. Тень от дерева падала поперёк её лица, и она казалась спокойной и счастливой. На многих ранних рисунках Бастера была изображена наша мама. Несложно догадаться, что она занимала его мысли. А мультяшные наброски сражений, гонки на каких–то футуристических автомобилях, футбольные зарисовки — просто гипнотизировали меня. Настолько живо и реалистично они были нарисованы, что мне было не оторваться от его альбомов. Когда он рисовал сражения, он озвучивал взрывы и выстрелы, придумывал разговоры между солдатами, ведь он старался передать на бумаге своё видение происходящего. А его нескончаемые рассказы про созвездия, вселенную, космос и летающие тарелки!

Рассказы брата развили моё воображение и открыли моё сознание для восприятия. Однажды, это было весной 1955 года, мне представился случай на себе испытать влияние Вселенной. Всё это выглядело, как если бы прилетели две птицы и столкнулись бы на нашем заднем дворе. Послышался глухой удар и что–то похожее на клубок синих перьев упало на землю. Одна из птиц пронеслась мимо и села недалеко от меня на землю, я побежал посмотреть. Но там, на траве, лежал только серый кусок какого–то металла с торчащими из него какими–то проволочками. Шар представлял собой некое механическое приспособление, прилетевшее из будущего. Подумав, что это какая–то очень дорогая игрушка, я нагнулся и поднял его. Не прошло и секунды, как я взял его в руки, в нём открылся глаз и уставился прямо на меня. Я даже не мог выпустить его из рук, настолько я оцепенел. Когда же прошёл первый шок, я бросил его и, не помня себя, вбежал в дом, громко вопя.

— Бастер! Бастер! — вопил я.

— Что с тобой? — воскликнул он. — Что ты там увидел?

— Летающая тарелка упала с неба!

Бастера это нисколько не удивило, как если бы он сидел дома и ждал этих гостей из космоса всё время.

— Ну, где она? — спросил он, выходя во двор.

— Там, у забора, — сказал я и поплёлся за братом, к тому месту, куда я его бросил.

Но там мы ничего не нашли, кроме высокой травы. Этот глаз, уставившийся тогда на меня, я и сейчас вижу так ясно, как если бы всё произошло час назад. Бесполезно рассказывать было людям об этом случае, все всегда думали, что я дурю им голову. Их не интересовало то, что я начинал им объяснять, они просто не верили ни единому моему слову. За мою жизнь было много фантастических случаев, но никогда они не были во вред мне. За исключением, людей, которые считали меня чокнутым, таких же как те родители соседских мальчишек, считавших нас с Бастером не от мира сего, за рассказы об инопланетянах и летающих тарелках. Очень часто, шагая по тротуару, мы видели, как матери, завидев нас с братом, прятали своих чад в дом, запрещая им играть с нами. Члены нашей семьи, наши тёти, наши дяди, время от времени по очереди присматривающие за нами, никогда не вслушивались в наши рассказы о других мирах, космических кораблях и о путешествиях в другие галактики. Если бы они прежде, где–нибудь прочитали в какой–нибудь книжке про это, может быть отнеслись бы к нашим рассказам серьёзнее. Но наши рассказы только направили всех соседей по ложному пути, они просто посчитали нас бесполезными чудаками.

— Я не хочу, чтобы ты мешался с детьми Хендриксов, — говорил какой–нибудь из родителей своему ребёнку. — У них с головой не всё в порядке.

Летом 1955 года отец погрузил нас с Бастером в машину и мы выехали на шоссе номер 99, ведущее к дому его матери, нашей бабушки Норы. В Ванкувер мы добрались через 4 часа. На самом деле имя у бабушки было Зенора, но все звали её просто Нора. Она была красавицей, наполовину чероки, и очень любила шутить. В доме всегда было весело, если рядом была бабушка Нора. Раньше она тоже жила в Сиэтле, но после смерти мужа, нашего деда, в 30–х в поисках работы переехала в Ванкувер. К сожалению, дед умер ещё до нашего с братом рождения и мы не знали его.

Когда бабушка Нора узнала, что наши родители окончательно разошлись после той злосчастной поездки, она очень расстроилась. Бабушка дружила с мамой, можно сказать, они души в друг друге не чаяли.

— Это твоя вина, Элли, — отчитывала отца бабушка нора. Она так всегда звала отца, Элли.

— Твоя, не её, ты один в этом полностью виноват. Ты знаешь лучше, чем кто–либо другой, что мальчикам нужна мать. А ты упёрся и всё испортил.

Отец не сердился на неё, он в глубине души чувствовал, что бабушка права. Не проронив ни слова, он, поджав хвост, запихивал своё тело в машину и отправлялся в Сиэтл, оставляя нас на всё лето в Ванкувере.

Бабушка Нора жила рядом с ванкуверскими верфями на Хастинг–Стрит, неподалёку от папиного сводного брата, дяди Франка и его жены тётушки Пёрл, так что мы с Бастером всё время курсировали между их домами. Помимо дяди Франка у отца был ещё один брат, которого звали Леон, но он неожиданно умер ещё в подростковом возрасте. Мы с братом просыпались в 7 утра, стараясь не проспать молочный фургон, проезжающий по нашей улице каждое утро. Как только заслышится колокольчик молочника, мы с Бастером вскакивали с постели и неслись ему навстречу. У брата всегда при себе было яблоко, которым он угощал лошадь молочника. Около этого времени обычно появлялся и развозчик льда. Нам нравилось наблюдать, как он, откинув задний борт, ловко, огромными клещами, выхватывал большущий ледовый куб. Вскинув его себе на плечо, он исчезал в одной из парадных. Такого куска хватало примерно на два дня, за это время продукты не портились и холод сохранялся в кладовых.

Наше счастливое лето в Ванкувере начиналось каждое утро с завтрака, что редко случалось дома. Бабушка Нора и Тётушка Пёрл зорко следили за тем, чтобы мы не остались без завтрака. По сравнению с жизнью в Сиэтле, Канада для нас оказалась раем и рай этот создавали для нас наши родные. Я не мог дождаться того момента, как тётушка Пёрл снимала толстый слой сливок, образовывающийся сверху молока и давала его мне. Бастер, так же как и сын дяди Франка и тётушки Пёрл, наш двоюродный брат Бобби, также не были обойдены вниманием тётушки Пёрл. Только их интересовало больше молоко. По утрам она делала яблочное пюре и пекла хлеб из кукурузной муки. И каждый получал по огромному ломтю тёплого хлеба с намазанным сверху яблочным пюре. Я не представлял себе лучшего начала дня.

Обычно мы с Бастером гуляли с самого утра до позднего вечера, когда солнце уже заходило за горизонт. Вместе с Бобби мы проходили всю Хастинг–Стрит, ведущую на Запад, к парку Стенли вблизи океана, там, почти у самого берега были железнодорожные пути. Бобби с Бастером были примерно одного возраста и мне, младшему из всех, приходилось довольно трудно, если игра затевалась рядом с путями. Мне казалось, что там их было сотни, тогда как их было, всего только шесть. Поезда уходили и прибывали, с грохотом проносясь мимо нас. Только пройдёт один, как уже виднеется встречный. Для Бастера или Бобби не представляло труда перебежать пути, чтобы выйти к берегу океана, я же стоял и трясся от страха.

— Ну, давай же, Леон! У тебя получится! — кричал брат уже с другой стороны. Но я стоял, как вкопанный. Вместо этого я шёл полмили до перехода и по нему пересекал пути. Казалось, проходила вечность, прежде чем я находил Бастера и Бобби, уже давно играющих на берегу океана. Иногда они уходили далеко вперёд и мне приходилось идти по их следам, чтобы найти их, но я бы прошёл всё побережье, только чтобы найти их.

Однажды я решился. Мне надоело всё время плестись далеко позади них и я понял, что пора посмотреть страху в лицо. Как всегда Бастер с Бобби были уже там и махали мне.

— Ты сможешь, Леон! — закричал Бастер. — Ну, давай!

Я понял, сейчас или никогда. Рассудок подсказывал, идти до перехода. Но во мне что–то напряглось, какое–то незнакомое чувство. Но я словно прирос к земле, будто кто–то держал меня сзади. Запаниковав, я обернулся, ища ботинок, он остался на первых путях.

— Что ты делаешь? — закричал Бобби мне.

— Леон, давай, быстрее! — крикнул Бастер.

Но ноги мои почувствовали какую–то сильную вибрацию. Сомнений не было, приближался поезд. Паровоз отчаянно свистел мне, как будто я не понимал, что поезд едет прямо на меня. Грохот колёс отдавался в моих костях. Из глаз градом полились слёзы и я зажмурил глаза. Не говоря ни слова, Бастер прыгнул через пути ко мне. Хотя я не думаю, чтобы он когда–либо так быстро бежал, мне его прыжок увиделся, как в замедленном кино. Только он схватил меня и мы покатились с насыпи, как поезд с грохотом пронёсся по путям мимо нас. Когда мы встали на ноги, у Бастера все ноги и руки были в крови. Чудо, что мы оба оказались живы. Мы огляделись, моего правого ботинка нигде не было. Должно быть его засосало вихрем поезда. Потеря одного ботинка ничем не лучше потери пары и бабушка Нора должна будет очень недовольна. Ну скажите мне, где она сможет достать мне один ботинок. Разве возможно пойти в магазин и купить недостающий ботинок? Конечно, она будет вынуждена купить пару новых. Мы стояли с Бастером и ревели, мы знали, что нам обоим предстояла взбучка по возвращении домой.

На скамейке сидели две девочки и видели всё, они тут же подбежали узнать, в порядке ли мы. Они отвели нас к себе домой, это оказалась совсем рядом, и промыли и перевязали Бастеру раны, а их мама даже испекла нам всем шоколадные пончики. После этого случая мы всегда заходили к ним, когда направлялись к океану, и нас всегда она угощала чем–нибудь сладким. Мы так и не узнали как её зовут, но Бастер звал её Бетти–Фаянсовая–Посуда.

— Давай зайдём к Бетти–Фаянсовая–Посуда, — говорил он каждый раз, как мы оказывались рядом с их домом.

Мы с братом могли бы есть её шоколадные пончики и на завтрак, и на обед, и на ужин.

В конце лета, за неделю до школы, приехал отец, чтобы отвезти нас домой в Сиэтл. Мы с Бастером получили по паре новых джинс и ботинок, чтобы можно было пойти в школу. После уроков отец поставил нам условие, чтобы мы немедленно шли домой, он запирал входную дверь, завешивал шторы на окнах и выключал свет. Люди из социальных служб грозились забрать нас и он не хотел допустить этого. Так мы в темноте и сидели дома… пока он не возвращался с работы.

У нас не было телевизора и каждый вечер в 7 часов мы усаживались перед старым папиным радиоприёмником, слушая музыкальную передачу Тор 40. Иногда мы слушали разные радиопостановки, такие как Gunsmoke или The Shadow. Однажды вечером, после того как кончились программы, Бастер задумался и выглядел так, как будто был чем–то сильно озабочен. Он поднялся, пошёл на кухню и вернулся оттуда, держа в руках инструменты. Я с любопытством наблюдал, как он встал на колени над радиоприёмником. И отвёрткой стал откручивать винты задней крышки.

— Что ты делаешь? — спросил я. — Не развинчивай отцовское радио, он же накажет нас!

Но брат не обратил на меня никакого внимания. Он был так увлечён своей идеей, что мои слова нисколько не могли повлиять на его действия.

Я наблюдал за его работой и был очень удивлён, что внутри почти ничего не было, за исключением нескольких ламп, циферблата и разноцветных проводков. Бастер разрезал несколько проводков и на его лице отобразилось удивление, он запихнул их обратно и привинтил на место заднюю крышку. Однако когда он попытался включить радио, оно молчало. Должно быть Бастер потерял какие–то проводки и не завинтил все винтики, потому что радио не показывало никаких признаков жизни. Не слышно было даже щелчка выключателя.

Конечно вы поняли, как расстроился отец, когда вернувшись с работы, обнаружил, что его любимое радио не работает.

Отец нахмурился и произнёс:

— Отец Небесный! — начал было он. Эта фраза всегда предвещала что–то недоброе. Он редко вспоминал "Отца Небесного". И вот теперь, эта фраза не предвещала ничего хорошего. Бастер уже ревел.

— Зачем ты сломал мой радиоприёмник? — закричал на него отец.

Даже крепкий подзатыльник не нарушил молчание брата.

— Как ты думаешь, что ты собирался в нём найти? — наконец спросил отец, уже немного смягчившись.

— Я искал в нём музыку, — ответил Бастер, размазывая по щекам слёзы.

Лицо отца снова исказилось, как если бы оно сморщилось само по себе.

— Ты — что? — закричал он. — Что за чёртово любопытство! Что ты сказал?

— Я искал в нём музыку.

Потрошение отцовского радио отметило начало путешествия моего брата в исследование звуков — невидимых радиоволн и частот. Если последовать за ними, то куда они приведут? Однажды увлёкшись чем–нибудь, его было уже не остановить, и неважно, что на это скажет отец, и какого рода наказание последует. Он не собирался удовлетворяться малым, ему нужны были ответы на все его волнующие вопросы.

Отец требовал от нас дисциплины и очень гордился этим. В такие моменты мы с Бастером получали от него вздрючку, так мы между собой называли его попытки призвать нас к порядку. Но это не было наказанием в широком понимании. Не было такого случая, чтобы кто–нибудь из нас двоих, я или Бастер, не был в чём–нибудь виноват перед отцом. Нельзя сказать, что мы уж очень сильно его раздражали, особенно если он был за чертой сознания от выпитого его любимого Сиграма или Лаки–Ладжерса. Когда назревал момент вздрючки, нас с Бастером отец запирал в спальне, а сам усаживался в гостиной наедине с бутылкой и напивался, собираясь отшлёпать нас по задницам. Иногда так мы проводили около часу, всхлипывая и размазывая по щекам слёзы. Я был ещё мал и Бастер защищал меня как мог, беря всю вину на себя, чтобы ни случилось. Когда он чувствовал, что грозит наказание, он никогда не тратил времени на оправдания.

— Прости, отец. Леон тут совсем не причём. Это полностью моя вина, — так обычно говорил он.

Мой брат всегда выгораживал меня и, в конце концов, отец понял, что Бастер жертвует собой ради меня. И со временем, какие бы уловки ни придумывал Бастер, я тоже оказывался бит.

— Подойди, Леон, — произносил он, садясь на кровать.

Обыкновенно, отец отшлёпывал нас ладонью, никогда не беря в руки ремень или прут. По очереди отец клал нас к себе на колени и начиналась вздрючка. Только я собирался зареветь, как всё кончалось. Я выдерживал несколько шлепков, остальные доставались Бастеру. Если проступок был достаточно серьёзен и он считал наказание недостаточным, то назавтра мы лишались мороженного. Чтобы избежать такого поворота Судьбы, мы хныкали, визжали и ревели для большего эффекта. Не вижу ничего плохого в этих ухищрениях, ведь мы были заинтересованной стороной. Выработалось даже правило: больше рёва — назавтра больше мороженного.

Летом 1956 года школа закрылась немного раньше обычного и у нас оказалось незапланированное свободное время. Занятия отменили и мы были предоставлены самим себе весь день и весь вечер. Это было не так уж много, если учесть, что, быстро проглотив завтрак, мы в 4:30 садились на автобус и отправлялись на работу на бобовые, морковные, капустные и земляничные поля. Обычно автобус забирал нас ровно в 5:30, поэтому у нас было достаточно времени. Если мы опаздывали, автобус нас не ждал, ведь для шофёра мы были просто бесполезной малышнёй. Бастеру было 13, а мне только 8 и водитель иногда даже не хотел брать нас, даже если мы вовремя приходили к автобусу. Взрослые часто думают, что дети не могут много работать. Но мы не такие, нам нужны были деньги. Почти все соседские семьи были бедны. И все дети уже знали, что без денег их желудки останутся пусты. Из–за нашего возраста нам оставалась работа только в полях.

По утрам обычно очень холодно, но днём воздух нагревался, а в полях становилось ещё и очень влажно. В полдень у нас был перерыв на игры. За день мы зарабатывали полтора доллара, и на ужин у нас теперь всегда был 15–центовый гамбургер с жареной картошкой. А на сладкое мы покупали себе шоколадный батончик Херши, поскольку в карманах теперь всегда у нас водилась мелочь.

Тем летом, у Бастера появилось новое увлечение — девчонки. Если я, оглядевшись кругом, не находил брата рядом, я шёл искать его, громко зовя его по имени. Обычно он где–нибудь неподалёку тёрся с какой–нибудь девчонкой.

— Тс-с, Леон, — шептал он мне.

— Что вы тут делаете в кукурузе? Прячетесь? — спрашивал я.

Я был слишком мал, чтобы понять, что можно интересного найти в девчонках. Меня они совершенно не волновали.

Эти поля были вблизи Грин—Ривер и после работы Бобби с Бастером шли купаться. Нырять им нравилось больше всего, я же оставался всё это время на берегу. Они подтрунивали надо мной, но течение было слишком быстрым для меня. Мне всё ещё мерещился тот паровоз, который чуть было не искромсал меня в клочья. И у меня не было желания ещё раз испытывать мою Судьбу в быстрине. Так же как и через пути, здесь, через реку был переброшен пешеходный мостик, по которому я спокойно перебирался на тот берег. Я шёл к нему, переходил Грин–Ривер и возвращался к ребятам, которые уже давно играли на противоположном берегу. На первое время это был единственный выход. Но их насмешки меня изматывали. С другой стороны переплыть такую быструю реку — не шуточное дело. Нужно плыть против течения, под углом к потоку, если хотите попасть на противоположную сторону как раз напротив вас.

Не помню, то ли бесконечные насмешки меня достали вконец, то ли мне надоело ходить каждый раз туда и обратно целую четверть мили до переправы, но я сказал себе, с меня довольно. Толчком послужили слова Бобби.

— Ну же, Леон! Ты что, ещё маленький? — прокричал он с того берега, обращаясь ко мне, одним послеполуденным часом, в который мои нервы не выдержали. Стоя на берегу, я весь сжался и смело направился к воде. Дойдя до воды, страх снова охватил меня и я никак не мог решиться прыгнуть в воду. Я взмахнул руками и… шлёпнулся в воду, создав кучу брызг. Тут же река подхватила меня и сколько я ни старался, не мог плыть против течения. С каждым гребком меня уносило всё дальше и дальше вниз по реке.

— Работай ногами! — донёсся до меня голос Бастера с противоположного берега.

Я старался изо всех сил, но это не приносило никаких результатов. Вдруг, нечто совершенно неожиданное попало в поле моего зрения. Мимо, рядом со мной плыла… мёртвая свинья, то всплывая, то снова погружаясь в воду. Она была самого отвратительного запаха, который я только слышал за всю мою жизнь. Но вот запах протухшего жира ударил мне в нос и я начал задыхаться и тошнить. Дышать стало невозможно. И если сейчас же срочно не предпринять каких–либо действий, я сам скоро оказался бы не в лучшем положении, чем эта мёртвая свинья.

Вдруг всё стихло, это моя голова ушла под воду. Последнее, что я видел, это бегущего по берегу Бастера. С минуту вокруг меня была одна тьма, но вот моя голова снова оказалась на поверхности и прямо над собой я увидел тот самый злосчастный мост, по которому мне, вне всякого сомнения, следовало бы перейти реку и в этот раз. Я снова ушёл под воду, закашлялся и сделал большой глоток речной воды. Я быстро шёл ко дну и опять вокруг стало совершенно темно. Хотя первые глотки воды и были достаточно болезненны, я испытал что–то вроде эйфории. Какая–то часть меня уже готова была сдаться — жуткое ощущение.

— Хорошо, — подумал я, полагая, что пришло время попрощаться с жизнью.

Но в этот самый момент, что–то блеснуло у меня над головой. То были ключи от нашего дома, поймавшие солнечный луч и висящие на шее Бастера. Он прыгнул с моста и нырнул по направлению ко мне. Он поднял меня на поверхность и помог мне доплыть до берега, где Бобби вытащил нас из реки.

Не могу сказать, что Бастер успокоился, увидев, как я встал на ноги, и приведя меня в чувство.

— Бог мой, Леон, ты хоть понимаешь, что будет со мной, если с тобой что–нибудь случится? Я получу такую взбучку, какую нам и не снилось!

Не прошло и секунды, как другая мысль завладела им.

— И я бы получил ещё большую взбучку, если бы ты утонул!

И они с Бобби рассмеялись над этим каламбуром.

Второй раз уже брат спасал мне жизнь. Не знаю, что витало в воздухе, когда я так быстро оказался на середине реки. Ещё пара секунд и меня бы уже не было. Впрочем, ему не нужно было бы всё время спасать меня, если бы они с Бобби не подначивали меня.

Отец всё время находился на грани, и если бы он узнал о наших приключениях, у нас были бы ужасные проблемы. Он заботился о нас как мог, но каждый раз его попытки устремлялись в будущее, он как встречный огонь при пожаре. Только однажды отец попытался приготовить нам с Бастером что–то вроде завтрака, в тот день мы все были близки к тому, чтобы стать погорельцами. Мы проснулись в то утро от того, что весь дом наполнился дымом, а отец спал на диване. Думаю, он как обычно, очень поздно вернулся со смены и подумал, что пора нам готовить завтрак. Ожидая пока сварятся яйца, он прилёг на диван и… задремал.

Помню, как–то раз я услышал вдруг громкий стук, стучались к нам в дверь. Так как у отца был выходной и он был в это время дома, то он быстро пошёл открывать. Отперев дверь, он увидел на пороге двоих галстучников, которые представились социальными работниками из городского соцдепартамента. Очевидно, они получили кучу жалоб от встревоженных соседей, что отец работает в вечернюю смену с трёх до полуночи, оставляя детей одних без присмотра. Пообещав вскорости найти няню, он быстро выпроводил их с порога. Но у него были свои соображения на наш счёт. Его решение было очень простым. Усадив нас на диван в гостиной, он сказал нам:

— Так, парни, после школы — сразу домой, закрываете занавески на окнах, выключаете свет, запираете входную дверь и не открываете никому, чтобы ни случилось. Вы оба понимаете, если вы откроете тем парням, что только что приходили, вас обоих заберут и мы никогда уже не увидимся.

Полагаю, парни в галстуках не купились на обещание отца найти кого–нибудь кто смог бы присматривать за нами пока он сам на работе. Потому что совсем скоро мы с Бастером увидели тёмно–зелёную машину с белой надписью по бортам "Соцдепартамент", курсирующую между соседними домами. Она стала приезжать постоянно и каждый раз как они стучались в нашу дверь, мы прятались в шкафу в спальне и сидели там тихо–тихо, как только могли. Так продолжалось достаточно долго, я уже начал подумывать, что они никогда не перестанут приходить к нам и стучать в дверь. Эти чиновники, думаю, поняли, что ничего не поменялось, и отец просто лгал им в глаза, а я сходил с ума от одной мысли, что вот они придут и заберут меня, и я никогда не увижу ни отца, ни Бастера.

У отца не было выбора, и он привёл в наш дом дочку тёти Пэт, Грейси, которую мы стали звать кузина Грейси, и её мужа, Франка, его же мы звали просто, Бадди, и они стали жить с нами. Он отдал им одну спальню, а в другой, на широкой кровати, стали спать мы все втроём, я, Бастер и отец. Всё случилось очень вовремя, так как Грейси и Франку в это время негде было жить, а отец безотлагательно нуждался в ком–либо, кто присматривал бы за нами. Присутствие женщины в доме успокаивающе действовало на галстуки из соцслужбы. Теперь, каждый раз, как слышался стук в дверь, кузина Грейси шла встречать их на порог.

— Приветствую вас, господа, — говорила она мило улыбаясь. — Да, я теперь живу здесь. YMCA прислали меня сюда и я присматриваю за детьми, пока Эл на работе.

Ну, и что скажите мне, могли на это возразить парни из соцслужбы?

Обман продолжался некоторое время, но когда кузина Грейса с Франком съехали, мы все вернулись к началу. Снова стали запирать дверь и снова отец не переставал напоминать нам, чтобы мы прятались в надежде на лучшее. Даже я, несмотря на свой юный возраст, понимал, что эта игра в кошки–мышки с парнями из соцслужбы не может длиться бесконечно.