Время от времени отец оставлял нас у мамы, но отношения их стали ещё более мучительными. Ко всем несчастьям у мамы появился сердечный друг, так что для отца это уже был предел. Он уже не хотел иметь с ней никаких дел, тем более он не хотел, чтобы мы с Бастером узнали об этом. Каждый раз как мы заговаривали с отцом о маме, он становился мрачнее тучи.

— Я не хочу ничего слышать о вашей маме! — отрезал он. — Я не знаю, что за чёрт в неё вселился. Так что вы, парни, одни.

Наше положение ухудшалось с каждым днём. После нескольких месяцев непрерывных звонков из школы на работу отцу, озабоченности соседей и атак работников соцдепартамента, начальник отца на электростанции решил вообще отказаться от такого беспокойного работника. С нескольких попыток отец нашёл работу на заводе металлических конструкций Бетлегема — уборщика цехов, но зато это был постоянный стабильный доход. Каждый вечер он возвращался домой покрытый с головы до пят чёрными опилками и пропахший горелым железом.

Не могу сказать, что отцу нравилась такая жизнь, один на один со мной и моим братом и рыскающими по соседям работниками соцдепартамента. Он начал запирать нас дома после работы. Но если он собирался вечером куда–нибудь пойти, ему ничего не оставалось, как брать нас с собой. Иногда он брал нас в кинотеатр Атлас и награждал нас каким–нибудь фильмом по 25 центов за билет. Но чаще, не справляясь со своей страстью игрока, брал нас с собой, когда шёл играть в специальный зал, расположенный в цокольном этаже Казино–Клуба. Уговорив повара дать нам по чашке риса с подливой, отец начинал вечер с того, что покупал стопку карточек и садился за стол. Цена их колебалась от 25 центов до двух долларов. На одной стороне была выигрышная комбинация, количество выигранных денег и общее количество билетов. Другая, состояла из перфорированной таблицы, которую вы должен заполнить. Так вы можете, вложив четвертак, превратить его в пять или даже 10 долларов, если конечно, правильно угадаете цифры. Перспектива на маленьких деньгах сорвать большой куш всегда горячила отцу кровь. Но я не помню, чтобы отец часто выигрывал.

Отец всегда попадал в чёрную полосу своей Судьбы, когда начинал играть. Даже если ему удавалось выиграть, он тут же всё выигранное проигрывал. Это только было дело времени. К сожалению, у него никогда не хватало воли подняться из–за стола с выигрышем в кармане. Но у него всегда достаточно было сил оторваться от стола, когда он был полностью побит и играть дальше ему было не с чем. Так проходил час, другой, третий, обычно к концу мы с Бастером уже крепко спали, устроившись под одним из карточных столов.

В те редкие дни, когда отец выходил из Казино—Клуб с выигранными баксами в кармане, он отводил нас в Пайк–Плейс–Маркет и покупал нам 10–центовые гамбургеры из конины. Звучит это ужасно, но тогда, в моём раннем детстве, они казались мне королевским угощением. Для меня походы в этот игровой зал были великолепным приключением, но, полагаю, даже более того, уверен, что у Бастера на этот счёт было совсем другое мнение. Уверен, его никоим образом не возбуждали ежедневные прятки в нашем доме после школы или возможность поздним вечером поспать под столом с зелёным сукном. Хотя времена были сложными для всех нас троих, я никогда не жаловался и не ныл. Отец всегда старался завершить день чем–нибудь хорошим и это было главным для меня.

После того, как отец потерял работу на заводе Бетлегема, электричество и воду стали постоянно отключать в нашем доме в начале месяца, и отец каждый раз пытался наскрести нужную сумму, чтобы заплатить долги за электричество и воду. Отец начал собирать утиль, чтобы отсортировать его и продать с выгодой для себя. В моих глазах он стал Королём Утильщиков — настоящим профессионалом. Банки, бутылки, листы металла, медь, пластмасса… вы можете сами продолжить этот список, но отец умудрялся за это выручать немного денег. В кузове своего грузовка он поставил большие пластиковые бочки: в одну кидал бутылки коричневого стекла, в другую — зелёного, в третью — прозрачные, в четвёртую — банки. Олова в те годы было очень много, но вот алюминий только–только начинал появляться, поэтому за алюминиевые банки мы получали только 3 цента за фунт. В поисках всего этого отец стал регулярно прочёсывать обочины дорог.

— Парни, вижу банки, там, впереди, — говорил он, вытягивая шею из окна кабины. — И не забудьте поискать бутылки в высокой траве!

Для нас это стало игрой в поиски пиратских сокровищ, мы выпрыгивали из кузова и обшаривали всё кругом.

Папин приятель, всё ещё работающий на электростанции, давал отцу наводку, где можно найти много меди. Он говорил ему, где в данный момент проводятся большие работы по проводке электричества и мы отправлялись туда собирать обрезки проводов. Для нас, для всех троих, там находилось много работы, мы скручивали обрезки проводов в клубки и грузили в кузов до тех пор, пока отец не говорил, что на сегодня хватит. Дома нашей с Бастером задачей была очистка проводов. Вооружившись нашей красной тележкой, мы отправлялись за дизельным топливом и покупали несколько галлонов. Порциями мы сжигали пластиковую изоляцию в нашей кухонной плите. Мы с братом спорили за право большими щипцами держать проволоку над огнём, поворачивая её так, как если бы мы жарили сосиски на костре в лесу. После того как провода были очищены от изоляции, отец собирал медь в мешок и шёл превращать её в деньги.

Нашим приключениям с утилем пришёл конец, когда отец неожиданно нашёл другой способ зарабатывания денег, работая на дядю Пэта в его ландшафтном бизнесе. По уикендам отец стал брать нас с собой. Со временем отец понял, что самую трудную и неинтересную работу дядя Пэт возложил на его плечи. Он постоянно находил для нас места, заросшие травой и бурьяном выше наших голов. Несмотря на то, что в руках отца была газонокосилка, справиться с такой заросшей территорией было чертовски трудно. Поэтому отец купил нам серп, которому, может быть, было уже лет пятьдесят, и научил Бастера как им пользоваться. Отец хотел научить Бастера всем премудростям садоводства, он надеялся, что мы, когда вырастим, продолжим этот семейный бизнес. После пары сотен взмахов серп окончательно тупился, так что это оказалось поистине утомительной работой. Я же шёл за Бастером и связывал срезанную им траву в пучки.

Однажды отец просто бросил на нас всё оборудование и исчез. Даже после того, как мы с Бастером в конце дня без сил упали на этом поле, отец не пришёл за нами. И даже после того, как мы, изнемогая от усталости, окончили нашу работу, он не появился. С нас катился пот градом, мы были измазаны в грязи и обессилены. Я лежал на земле, сжавшись в клубок, не было сил даже плакать, Бастер был не в лучшем состоянии.

— Я есть хочу, — сказал я ему.

— Знаю, — ответил он, вглядываясь в дорогу. — Я тоже.

Я поднялся на ноги и поплёлся за ним от того дома, где мы работали, в большой супермаркет, который к счастью находился поблизости. Мы еле волочили ноги, но ещё сильней у меня ныло под ложечкой. Мы переходили от одного прилавка к другому, но денег, чтобы купить поесть у нас не было. Мы с братом были в отчаянии. И тогда, зорко следя за рабочими бакалейного отдела, Бастер быстро схватил с полки буханку белого хлеба, открыл сумку, оторвал два больших ломтя и вернул хлеб на прежнее место. Затем он быстрым шагом направился к холодильнику, где лежало нарезанное запакованное мясо и взял оттуда пару больших кусков копчёной колбасы. После того как он уложил колбасу между двумя ломтями хлеба, он аккуратно разломил этот сандвич на две равные половины и одну протянул мне. Мы ели наш ужин в тени в дальнем углу магазина. Меня мучила мысль, что брату пришлось воровать еду, но я понимал, что другого выхода у нас не было. Ради меня Бастер мог пойти на всё. За всю свою жизнь, я не встречал более искреннего и честного человека, чем он, и брат ещё очень долго переживал, что ему пришлось воровать еду, тогда, в супермаркете.

Когда мы подходили к дому, то увидели отца, укладывающего оборудование в кузов машины. Когда он поднял глаза, то увидел нас, идущих по дороге по направлению к нему.

— Где вас черти носят? — возмущённо вскричал он. — Я же приказал вам ждать меня здесь!

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он провёл весь день в баре. Он повернулся и схватил меня за шиворот.

— Не бей его, — взмолился Бастер. — Это я во всём виноват.

Но отец не стал и слушать его. Он уже давно понял уловки брата и никакие слова не могли изменить его намерения в тот день. И мы оба получили от него хорошую взбучку прямо на поле.

Несмотря на то, что прошёл уже год с последнего визита чиновников соцдепартамента, снова возобновились игры с ними в кошки–мышки. Кузина Грейси помогла отцу на какое–то время отвадить их от нашего дома, но когда они с мужем решили купить собственный дом, мы поняли, что над нами нависла прежняя угроза. Чиновники стали снова постоянно рыскать вокруг нашего дома в надежде составить акт. К счастью часть соседей, по большей частью пожилые еврейки, зная какие трудности испытывает наша семья, предложили свою помощь, конечно по мере сил. Часто, видя, что мы боимся подойти к нашему дому, они сообщали нам, что путь со двора нам свободен. В ушах до сих пор ясно звучат их голоса, как если бы это было вчера.

— Ну же, мальчики, заходите смелее. У меня для вас припасены жареные крылышки. Я знаю, что вы хотите есть.

Потом они научили нас целому ряду особенных перестуков, давая знать, что путь свободен. А если они видели, что отец всё ещё не возвращается, они безоговорочно требовали, чтобы мы оставались ночевать у них. И если он не возвращался и на следующий вечер, другая семья принимала шефство над нами. И так как наши соседи составляли невероятную смесь из еврейских и негритянских семей, то мы ели и мацу и жареные крылышки.

Редко, но всё же это случалось, отец баловал нас бутербродами с сыром и яблоком, отправляя нас в школу. Вечерами он варил большую кастрюлю макарон и оставлял её для нас в холодильнике в расчёте на три–четыре дня. Отец редко вспоминал, что нужно приготовить еду и если бы не соседи, нам с Бастером пришлось бы туго. Но однажды отец нам всё испортил своим плохим отношением к соседям.

Одним вечером мы остались ночевать у миссис Мичелл, в доме, наискосок примыкающему к нашему. Отец пришёл домой пьяный, как все черти в аду. Где–то около 3 часов ночи мы проснулись от того, что он ходил по улице в поисках нас. Отец знал, что нас оставляют ночевать наши соседи, поэтому он шёл мимо всех домов, останавливаясь у каждой двери.

— Где вы, мои мальчики? — вопрошал он, дожидаясь ответа.

Мы с Бастером хотели выскочить в окно и побежать к нему, но миссис Мичелл оказалась проворнее и остановила нас. Мы все втроём видели, как отец медленно плёлся от двери Вайнштейнов к двери Гринбургеров.

— Тихо, — прошептала она, держа палец у губ. — Вам сейчас нельзя идти домой. Оставайтесь здесь.

Это было выше наших сил. Нам строго настрого запрещалось под страхом наказания выходить из дома. И ни брат, ни я не знали, как поступить сейчас, потому что мы оба тряслись от страха.

— У кого из вас мои мальчики? — громко кричал отец, стоя посреди улицы.

Со всех сторон в домах начали зажигать свет, он разбудил своими криками весь наш квартал. Одёргивались занавески и посыпались замечания в адрес отца. Миссис Мичелл накинула пальто и вышла на крыльцо. Мы видели, как она подошла к отцу, стоящему посреди улицы.

— Иди спать, Эл, — мягким голосом произнесла она, — Твои мальчики у меня. Они умыты и накормлены. Им хорошо, так что ты можешь спокойно идти спать.

Отец был сбит её невозмутимой решительностью и оказался не в состоянии продолжить испытывать свою Судьбу. Видно было, что он устал и без сил. Мы с Бастером видели, как он поплёлся по направлению к нашему дому, взобрался на крыльцо и исчез внутри.

Не прошло и несколько дней после этого случая, как отец решил, что лучшее для меня это пожить некоторое время у Пэт с Пэт в их доме на берегу озера Вашингтон. Во–первых, я и не предполагал, что можно так много времени провести с ними. У меня была собственная кровать, вместе мы смотрели шоу Эда Салливана и Лоренса Уелка по телевизору тётушки Пэт. Однако, очень скоро, как только прошло первое возбуждение, меня охватила тоска. К тому же и Пэт, и Пэт не были в восторге от моего присутствия в их доме. Для моего возраста я был слишком самостоятелен и сводил их с ума. Через месяц они, запаковав вещи, уехали в Калифорнию, а я вернулся домой к началу нового учебного сезона 1956 года.

Дома не изменилось ничего. Так как почти все соседи были сыты по горло нашим семейством, то они снова вызвали чиновников соцдепартамента. Неделю спустя после моего приезда пара этих галстуков нарисовалось около нашего дома. Мы с Бастером играли на нашей лужайке, когда подъехал зелёный Шеврале и резко затормозил прямо рядом с нами. Можно было подумать, что это какие–то военные учения, но парни выскочившие из машины не были одеты в военную форму, на них были пиджаки и галстуки. Холодок пробежал по спине, я посмотрел на Бастера, он уже нёсся по направлению к нашему дому, я был не так скор, но мы успели захлопнуть дверь перед их самым носом и запереться на щеколду. Мы побежали в заднюю комнату и спрятались в шкафу. Как только прекратились удары в дверь, мы вылезли из шкафа и тихо прошли в гостиную, убедиться, что осада снята. От этого шкафа мы все были в царапинах. День ото дня мы приближались к тому моменту, как быть пойманными.

Наш почтовый ящик уже не вмещал уведомлений от разных городских служб. В конечном итоге отец уже не мог игнорировать их. Все вместе, мы отправились в контору, где нас встретила женщина, представившаяся как миссис Ламб, и сказала, что ей поручено рассмотреть наше дело. Оставив нас с Бастером в приёмной, отец скрылся в кабинете.

Миссис Ламб сказала, что она ничего не имеет против, чтобы Бастер оставался с отцом, так ему уже 14, в то время как обо мне она беспокоилась, потому что мне было восемь с половиной. Когда миссис Ламб сообщила, что они намереваются забрать меня, то на это отец ответил, что когда дети узнают, что она собирается с ними сделать, то они будут очень расстроены. Отец выглядел убитым и умолял её дать ему ещё один шанс, даже признался, что сам собирался отдать меня на некоторое время родственникам. Внимательно выслушав нашего отца, миссис Ламб пошла ему на встречу и взяла с него обещание устроить нашу жизнь. Она дала ему 24 часа, чтобы пристроить меня по его желанию.

Утром следующего дня у нас у всех троих из глаз текли слёзы, поскольку отец собирал мои вещи, упаковывая их в сумку. Его задача оказалась совсем несложной, у меня не так уж много было из одежды. Грустно осознавать, что всё принадлежащее тебе умещается в небольшую походную сумку. Я сидел с разбитым сердцем, готовый горло перегрызть тому, кто решил разделить нашу семью. Каждый день моей жизни мы были вместе, и вот теперь, этого больше не будет. Я буду один и полагаться мне предстоит только на себя одного. Мы втиснулись в грузовик и поехали в какой–то дом, расположенный не очень далеко от нашего.

Отец передал меня Урвилле и Артуру Вилерам, чёрной семейной паре, окончившим колледж, и с хорошей общественной репутацией. Там уже было четверо малышей, так что миссис Вилер встретила нас с распростёртыми объятиями. Она встретила нас на крыльце и одарила меня очаровательной улыбкой. А так я стоял и ревел, то она подошла ко мне и положив руку мне на плечо, произнесла:

— Всё будет хорошо, малыш.

Отец долго меня обнимал, приговаривая:

— Всё будет хорошо, сынок. Это твоя новая тётушка.

— Я тебя буду навещать, Леон, — произнёс брат, размазывая по щекам слёзы.

Я был безутешен, а они сели в машину и выехали на дорогу. Но я и сейчас не виню отца за те несчастья, которые нам пришлось пережить детьми. Где–то глубоко внутри он искренне любил меня и моего брата, но вино всегда одерживало победу. Когда чувствуешь, что труден путь, алкоголь не может стать другом, помогающим преодолеть его. И отец всё более и более погружался во тьму, ничего не делая, чтобы бросить пить, в тот день он окончательно променял одного из своих сыновей на бутылку.

Живя в квартале бараков, я наслышался разных ужасных историй про семьи, которые берут на воспитание чужих детей, чтобы только ежемесячно получать содержание от правительства. Но Вилеры оказались очень милыми и любящими людьми. Впервые я регулярно ел тёплую еду и одевал не ношенную никем одежду. Весь их жизненный уклад был незнаком мне. Хотя при первой встрече её назвали моей новой тётушкой, я скоро стал звать миссис Вилер просто мамой. Мне так не хватало моей настоящей мамы, что я быстро нашёл в них очень много общего. И хотя Вилеры относились ко мне как если бы я был их собственным ребёнком и делали всё возможное, помочь мне как можно скорее приспособиться быть вдали от своей семьи, я всё ещё не мог примириться к своему новому положению и променял бы всё на свете, только чтобы вернуть мир, которому принадлежал.

В тот день, когда брат с отцом оставили меня у Вилеров, брат сказал, что скоро навестит меня, и он не обманул. Так как дом Вилеров был всего в пяти кварталах от нашего, Бастер приходил почти каждый день после школы погонять мяч на поле перед их домом или поиграть в бейсбол со мной и другими ребятами. Вилеры оказались очень набожными и у них постоянно жил кто–нибудь из нуждающихся семей. С самого начала они приняли моего брата, как если бы он был их собственный сын. Он уже был знаком с ребятами, которые жили у Вилеров по школе, особенно сдружился с Димми Вильямсом, так что он часто мог приходить проведать меня. И он знал, что его всегда накормят горячим ужином, когда дома не было ничего из еды. Так постепенно дом Вилеров стал его вторым домом. Бастеру предстояло похожее испытание, какое выпало мне, он так же был одинок как и я и нам обоим выпало выдержать смутные времена.

Плюсом было то, что хотя я и должен жить у Вилеров в течение недели, мне разрешалось по уикендам возвращаться домой. Так что сразу после школы с пятницы с 3 часов и до ужина в воскресенье, я был дома с отцом и Бастером.

Иногда отец заходил к Вилерам на неделе занести мне новые ботинки или рубашку. Он даже купил мне 15–долларовый костюм и мне было что одеть, когда Вилеры брали меня в церковь по воскресеньям. Не могу сказать, что я ожидал большего, но такой подарок был дорог мне особенно в такое грустное время.

Как–то после полудня, я уже с месяц жил у Вилеров, отец пошёл ещё дальше. Я играл в парке с моими новыми товарищами, когда мимо нас проехал отец. Вообразив, что он направляется в магазин садового инвентаря починить свою газонокосилку, я побежал за ним. Я догнал его уже на парковке, он был очень удивлён, увидев меня, и отвесил крепкую затрещину. Это было именно то, что мы с Бастером всегда получали от нашего старика — либо пинок, либо затрещина. Только так он показывал нам свою любовь. Где–то в глубине он, может быть, любил нас даже больше всего на свете, но всегда боялся выказать свою эмоцию.

— Что ты здесь делаешь, Сорванец? — спросил отец, смеясь.

Сорванец, так стал звать меня отец последнее время. Он также придумал и Бастеру новое прозвище: Razzle Dazzle.

Я уже ругал себя за то, что побежал за отцовским грузовиком. Ведь иногда, когда я видел, как отец проезжал мимо, направляясь к одному из своих постоянных клиентов, мне так хотелось прыгнуть в его грузовик и вернуться домой! Но должно быть у отца в тот день был удачный заказ, он взял меня с собой в магазин садового инвентаря, подвёл к стоящим вдоль стены подержанным велосипедам и предложил выбрать один из них. Я стоял, улыбаясь во весь рот, когда хозяин магазина подошёл к отличному Швинну и покатил его по направлению ко мне. Заплатив 15 долларов, такова была его цена, мы с отцом вышли к стоянке. Не проронив ни слова, я вскочил на велосипед и, жмя на педали, что было мочи, помчался по улице. Мне не терпелось показать всем соседским мальчишкам подарок отца.

Спустя несколько дней спустила шина. Когда я попросил отца починить её, он ответил, что у него нет денег. Он всегда всё спускал, когда шёл играть, поэтому он ничего нового для меня не сказал. Но одним утром, как только я вышел на крыльцо, я увидел, что шина накачена. И не только это, отец оставил велоаптечку, на случай если я снова проколю шину. Вот так он всё и делал. Когда он не был в запое, он был приветливым и обязательным человеком. Он никогда не делал из мухи слона.

Поначалу отец заезжал часто, но со временем стал навещать меня всё реже и реже. Вина, которую он испытывал, видя меня, была выше его сил. Он никак не мог успокоиться с того момента, как работники соцдепартамента разбили наше трио и, не видя своих мальчиков вместе, он с бешенной скоростью стал скатываться вниз. В какой–то степени со мной начало происходить то же. Я стал прогуливать школу и попадать в неприятные истории. А что вы думаете, что может произойти с ребёнком, вырванным из семьи? Много ли вы встречали девятилетних малышей, которые бы это с лёгкостью пережили? Да, я убегал от Вилеров много раз, но всегда возвращался к концу того же дня. Сверх того, это было всего–лишь попыткой погасить пламя разочарования, разгорающееся у меня в груди. Только много лет спустя, я осознал, что это было просто детской попыткой привлечь к себе внимание. Я хотел только одного, быть дома, рядом с отцом и Бастером.