Летом 1960 года Rocking Kings продолжали выступать и в городе, и в пригородах, и в близлежащих военных базах, переиграв почти во всех офицерских клубах. После Второй Мировой войны правительство построило на побережье около пятидесяти военных фортов, поскольку все ожидали японского вторжения. И ребята бомбардировали своими выступлениями пять из них, расположенных недалеко от Сиэтла, все, от базы ВВС МакХорд до Форт–Лоутона. Помимо армейских клубов они часто выступали в Вашингтон—Холле на углу 13–й и Йеслера, это совсем рядом с тем местом, где жила наша мама. Клуб в основном посещался чёрными любителями ритм–и–блюза, хотя зал и бывал чаще полупуст, но принимали их тепло и ребята любили выступать там. Танцзал Анкор был меньше по размеру, но всегда был упакован, но, по большей части, сутенёрами, проститутками и торговцами дешёвыми наркотиками. Когда я вместе с музыкантами приезжал в клубы, я всегда сидел за кулисами, стараясь не засветиться, так как в зале шла широкая торговля спиртным и у меня были бы огромные неприятности, так как мне было всего 12.

Но со временем все клубные вышибалы знали меня и я свободно прошмыгивал через заднюю дверь, благодаря их покровительству. Первым делом они вели меня на кухню и передо мной возникали ароматные читлинсы — полная миска тушёных свиных потрошков с горячим дымящимся картофельным пюре с подливой — сегодняшние хот–доги и гамбургеры и в сравнение не идут. Это больше было похоже на рагу с листьями горчицы и обжаренными окорочками.

— Это братья Хендриксы, — со знанием дела сообщали вышибалы.

Иногда бывало и так, во время их выступления я, устроившись поудобнее, спал под сценой. Со временем я настолько привык к грохоту рок–н–ролла, что брату приходилось прикладывать немало усилий, чтобы разбудить меня, я спал, как убитый. Радости от того, что я всё время увязывался за ним, он не испытывал, ему хотелось просто поиграть и познакомиться с какой–нибудь девчонкой, а моё присутствие ломало все его планы. После выступления он сходил с ума от того, что был вынужден искать меня, в то время как другие, уже упаковав своё оборудование, расходились по домам. Я топил все его намерения.

В конечном счёте, я стал носить стильный костюм и ходил по клубам, как если бы был музыкантом из группы. Я посчитал, что я выдержал стиль, впрочем, другого мне и одеть было нечего. Я думал, этого вполне достаточно, чтобы цеплять девчонок, но по возрасту я был мал для этого. Никто из них так и не обратил на меня внимания. И мне нужно было набраться терпения и ждать ещё несколько лет, пока не придёт время.

Напротив, мой брат пользовался громадным успехом среди них. Бывало я прошагивал по пригородам за ним мили, когда он отправлялся на свидание к очередной цыпочке. Однажды мы должны были пройти целых 7 до её дома, но нам предстояли те же 7 миль на обратной дороге. Когда мы, наконец, добрались до места, Бастер исчез в окне её спальни, а мне досталось сидеть на лужайке перед её домом и разглядывать звёзды на ночном небе. После того, как он там побыл некоторое время, он выпрыгнул через то же окно и мы зашагали назад. Дорога заняла у нас почти три часа и я был ещё мал, чтобы понять, зачем мы преодолевали столько трудностей, только ради того, чтобы увидеться с какой–то девчонкой. Но, знаете, что я вам скажу, они просто висли на нём.

Брату не было ещё и семнадцати, но он уже был гораздо более опытным гитаристом, чем даже ребята старше его. Он вёл репетиции Rocking Kings и, как говориться, над ним открылось небо. Всё было так, как если бы ребята были его проводниками в этом мире. Но мне нравилось больше всего слушать, как он играет один, наедине с самим собой. Казалось, каждая песня, которую он играл, была сочинена им самим, столько сердца он в них вкладывал. Репетировал ли он? Да он их шлифовал до бесконечности! И перед кем бы он ни играл, это было настоящий спектакль, неважно, играл ли он перед близкими друзьями, или в битком набитом танцзале Анкор.

Скоро он добился, что мог выходить на сцену в том, в чём хотел в данный момент и извлекать из своего усилителя необычные звуки. Ребята только пожимали плечами на репетиции, силясь сообразить, зачем ему это надо. Если вдруг вдохновение захлёстывало его в середине песни, его сносило в сторону, словно центробежной силой, срывая все мелодийные каноны. Остальным оставалось только подыгрывать ему, окрашивая его линию. Каждый раз как брат играл, он использовал этот шанс, чтобы выразить свои чувства. Могу понять его партнёров из группы, когда на обычной репетиции тебя вдруг отбрасывало шквалом фидбэка Бастера и его сумасшедшими импровизациями. Бастер уже тогда оставил их далеко позади и игра его была выше на несколько уровней.

— Слушай, Бастер, тебе совершенно незачем приходить на репетиции. Остальным же парням, я считаю, надо много репетировать, — сказал ему однажды менеджер группы, Джеймс Томас. — Так что в течение недели ты можешь быть свободен. Только не опаздывай по пятницам и субботам на наши выступления. А по воскресеньям ты и так зажигаешь, — добавил он смеясь.

Поскольку брат стал часто выступать с Rocking Kings в разных частях города, его присутствие в школе Гарфилда становилось всё более редким, а отец — чаще получать возмущённые записки от завуча о том, что прогулы Бастера стали нормой его поведения. Поэтому отец, усадив его перед собой, высказал ему своё мнение на счёт всего происходящего, но его речь не произвела никакого изменения в сложившейся ситуации. До меня дошли слухи о происшествии с одной белой девчонкой, с которой Бастер стал проводить много времени. Думаю, ни директору, ни некоторым учительницам не понравилось видеть их так часто вместе в рекреациях, но более всего их возмутило, что однажды они взялись за руки прямо в классе, там, на задних партах. Когда из этого эпизода раздули настоящее дело, Бастеру уже невозможно было учиться дальше. На этом окончилось его официальное образование. Но ни брата, ни меня школа особенно не интересовала. Она не могли нас увлечь, потому что нас интересовало гораздо большее, чем могли предложить нам учителя. Кроме того, у него был свой ансамбль и для него он был всем. Брат продолжал пропускать уроки и в конце октября 1960, за месяц до своего 18–летия, его исключили из школы Гарфелда.

Из всех путешествий с Rocking Kings по сиэтловским клубам, мне более всего запомнилось их первое выступление в танцзале Испанский Замок в конце 1960 года. Менеджер группы, Джеймс Томас, повёз ребят в Кент, в один клуб, расположенный недалеко от пересечения 99–го шоссе и Дез–Муане–Вей, в своём громадном зелёном Плимут–Фьюри 1956 года с чрезмерно большими решётками охлаждения, расположенными сзади. Я был в восторге от этой машины, она мне напоминала какой–то инопланетный космический корабль. С дугой стороны, возможно, это был лучший вариант, чтобы перевозить всю группу с их многочисленным оборудованием с места на место. Много лет спустя, после того, как брат написал Мэджик Испанского Замка, я от многих слышал, что клуб находился "в полдня пути", как поётся в песне. Но все знают, что Кент всего в часе езды от центра Сиэтла, и им никак не понять, почему эта поездка действительно занимала у нас полдня. Такое происходит, когда машина ломается на полпути и чаще это происходило именно по дороге в Испанский Замок. Двигатель глох и мы все вылезали на обочину в ожидании, пока машина снова заведётся.

После нескольких неудачных выступлений группы Джеймс Томас распустил Rocking Kings и набрал новый состав с участием моего брата — Thomas and the Tomcats. Несмотря на возможность, играя в группе, зарабатывать деньги, Бастера всё это вымучивало. Виноваты не только длительные разъезды и поздние концерты в прокуренных тесных клубах, полностью требующие от него всех усилий, но и то, что никакой помощи не было от отца, поэтому ему по–прежнему приходилось быть моим старшим братом.

— Я не вижу причин оставаться тебе в этом дьявольском бизнесе. Всё что тебе нужно, так это просто ходить со мной на работу и каждый день получать честно заработанные деньги, — говорил ему отец.

Но брат предпочёл получать деньги за свою игру, а не заниматься ландшафтным дизайном: никоим образом он не связывал своё будущее с уборкой дворов или садов. И уж никакого интереса у него не было каждый день проводить бок обок с отцом. Оба постоянно были недовольны друг другом и готовы были разодраться, если вынуждены были находиться вместе слишком долго. Брат пережидал такие моменты где–нибудь, но улица приносила ещё больше проблем.

Я часто попадал в разные переделки, но брат влипал ещё в более худшие ситуации. Несмотря на то, что ему надоело, что его вечно все тянут на дно, он не мог отказать своим друзьям. Иногда зная наверняка, что совершает ошибку, он всё равно шёл со всеми. Все обладали большим влиянием на Бастера, и если он отказывался идти с ними, они начинали смеяться над ним и вместо того, чтобы противостоять, он обычно вёлся за толпой.

Однажды, у его друзей возникла идея залезть в магазин одежды Вильсона, небольшой частный магазин на углу 23–й и Юнион–Стрит. Поздно вечером проникнув внутрь, они взяли стопку рубашек и джинсы. На следующее утро Бастер почувствовал такое унижение, что взял в охапку награбленное и отправился в магазин, чтобы вернуть хоть часть. Полиция была уже там, но они сообщили, что миссис Вильсон, приятная пожилая дама, не собиралась заявлять на подростков и Бастер был прощён. Отец же был в бешенстве, когда узнал о случившимся.

2 мая 1961 Бастер дорого заплатил, за катание в автомобиле с толпой друзей. Думаю, у него пропала вся радость от быстрой езды с приятелями, когда в полиции выяснилось, что машина украдена. Всех немедленно арестовали, и Бастера поместили в тюрьму для несовершеннолетних, которая находилась прямо перед отцовским домом в Ист–Террас. Вернувшись из школы домой, так как была пятница, я застал отца в поисках ключа от грузовика.

— Твой чёртов брат, — начал он, — я скоро заболею и умру от вас. Каждый раз, как я прихожу с работы домой, узнаю, что вы во что–то влипли очередной раз.

Брат вернулся домой из полицейского участка, озабоченный предстоящим судом. Размышляя, какое наказание может ему вынести судья, брат пришёл к выводу, что лучшее, что он может сделать в этом случае, это пойти в армию. Сколько его помню, он всё время мечтал стать военным, он, когда был младше, всегда рисовал военные сражения, танки и бомбардировщики. Помню, особенно он был в восторге от специального отряда десантников Screaming Eagle 101–дивизии ВВС.

Когда пришло время держать ответ, Бастер согласился с тем, что вместо двух лет принудительных работ, лучше ему пойти в армию. Итак, не прошло и недели, как брат был официально записан в 101–ую дивизию воздушно–десантных войск. Но чтобы это произошло, он со свойственной ему настойчивостью каждый день ходил на призывной пункт, приводя десятки доводов, почему именно в 101–ю дивизию он хотел попасть. Отец согласился с Бастером, что лучшее для него в данной ситуации, это служба в армии.

Вечер перед его отправкой в армию мы провели все вместе, Бастер, Бетти–Джин, Мэтти–Би и я. Мы пошли на танцы, устраиваемые на центральной площади Сиэтла на перекрёстке Мэдисон и 23–й. Девчонки в коротких юбочках, в белых носочках и босоножках, я тоже надел самое лучшее. Бастер оделся в свой сценический костюм, поскольку там играли Thomas and the Tomcats и это было их последнее совместное выступление. Незабываемый вечер! После выступления Бастер попросил Бетти–Джин выйти за него замуж и она дала согласие. Бастер был на седьмом небе, зная, что как только он вернётся из армии домой, они поженятся.

На следующее утро, отец, Бастер и я втиснулись в грузовик и поехали по направлению к огромному правительственному зданию на пристани. Грустно было прощаться с братом, но в Сиэтле ему здесь делать больше было нечего. Он знал, что пришло время больших перемен в его жизни.

— Гордо держи голову, сынок, — напутствовал его отец на прощанье. — Это сейчас лучшее для тебя. Всё будет хорошо.

Бастера вместе с другими перевезли в Форт–Орд в заливе Монтерей в Калифоринии, и это был один из тех немногих случаев, когда он покидал пределы штата. Мы с братом никуда не ездили, кроме того раза, когда он жил в Беркли у миссис Чамп и другого, когда мы провели лето в Ванкувере у бабушки Норы. Сразу, как только он там устроился, он прислал открытку нам с отцом, что тренировки очень тяжёлые, но в Калифорнии ему понравилось.

Ничего хорошего, когда брата нет рядом, но открытка меня порадовала. К тому же, моя душехранительница, миссис Ламб, как–то однажды вечером заявилась к Стилам, сообщить мне, что я официально освобождаюсь от досмотра соцслужбами и меня возвращают обратно на попечение отца, и после более чем четырёх лет постоянных переездов я смогу снова жить в родном доме.

— Только я, наконец–то, избавился от одного, как тут же объявился другой! — шипел мне вслед первое время отец.

Отец всегда был склонен к драматизации, на самом же деле он искренне любил меня и ему нравилось приходить домой, зная, что я снова дома… точнее, впервые дома. Может он считал, что все беды от брата, но он не знал ещё, какой клубок потянется за мной.

Спустя несколько месяцев, после того как мы с отцом отвезли Бастера на призывной пункт, он вернулся на неделю домой перед отправкой в Форт–Кэмпбелл, штат Кентукки. Денег на самолёт не было, поэтому он приехал автобусом, так сгорели трое суток из семи увольнительной и радоваться домашнему очагу оставалось только четыре дня. На нём была новенькая форма и сияющие чёрные ботинки, волосы коротко пострижены, его одежда сверкала чистотой и разглажены были все складки. В армии ему выдавали 65 долларов в месяц, и было очень приятно получить от старшего брата 5–долларовую банкноту. Но меня ждали друзья в другой части города, а он ушёл к Бетти–Джин, и только потом я узнал, что он уехал.

Отец продолжал работать в своём ландшафтном бизнесе, чтобы оплачивать счета. Но времена были трудные. Перед новым учебным годом я попросил его купить мне новую пару ботинок. Когда же он, в конце концов, отвёл меня в магазин Чабби–Табби, то купил мне такие грубые башмаки, что я тут же возненавидел их. Это были какие–то высоченные ужасные бутсы. Но они оказались совершенно неснашиваемыми и я проходил в них много лет. Зимой у отца не было денег, чтобы купить мне пальто, и выручила меня, как и прежде, тётя Эрнестина.

Мне уже было 13 и я отправился искать себе подходящую работу, которую мог бы выполнять каждый день после школы, чтобы иметь свои собственные карманные деньги. В юношеском центре предлагали в основном работу по уборке помещений и, проработав пару недель, я стал замечать одного парня, присматривающегося ко мне. Думаю, он уже работал в этом центре с год, так как его фотография висела на стене среди сотрудников. Сначала я с подозрением поглядывал на него, так как часто видел его рядом с тем местом, где мне приходилось работать. Он прихрамывал и с рукой у него что–то было не так.

— Эй, как звать тебя, — спросил однажды я его.

— Джозеф, — услышал я в ответ.

— Джозеф, что?

Последовала неудобная пауза, он явно нервничал.

— Джозеф Хендри, — наконец, произнёс он.

В моём мозгу пронеслись вихрем воспоминания. Парень, стоящий передо мной, был моим младшим братом и не виделись мы почти целых 10 лет.

— Знаешь, я ведь твой брат, — сказал мне Джо.

— Я это понял, — улыбаясь, сказал я. — Слушай, вы с отцом очень похожи, но откуда взялось это "Хендри"? — полюбопытствовал я.

98

— Ну, я думал, что вы те парни, которые хотели избавиться от меня, так что и я решил избавиться от последней буквы.

Он так это произнёс, что я почувствовал, насколько тяжёлым испытанием это было для него.

— Ну же, Джо, перестань говорить "те парни" — нас не спрашивали.

Я был совсем малышом, когда родители избавились от Джо, да и меня постоянно помещали в чужие семьи. Моё сердце заныло, я увидел боль в его глазах. Джо объяснил мне, что в семье, где он рос, ему рассказывали, что Хендриксы просто подбросили его им. Мне нечего было сказать ему, чтобы унять его боль. Я мог предложить только свою дружбу.

Естественно, я сказал отцу, что видел Джо. Он пропустил это мимо ушей, как если бы я ничего не сказал, но по его лицу понял, что он всё помнит и знает о нём. Может в тот день он и смог сдержать нахлынувшие на него слёзы, но не тогда, когда мы с ним однажды, несколько недель спустя, ехали в грузовике вдоль парка и увидели Джо, идущего по тротуару.

— Леон, вон там идёт твой брат, — сказал отец, показывая рукой через улицу.

— Знаю. Помнишь, я тебе рассказывал? Мы работаем вместе, — сказал я с долей насмешки.

Не проронив ни слова, отец остановил грузовик и, открыв дверь кабины, произнёс:

— Пойду, надо поговорить с ним.

Я видел, как отец медленно пересёк дорогу и подошёл к Джо. Это был первый раз, когда они встретились лицом к лицу с того дня как родители отдали его в чужую семью. Они недолго обменивались словами и, когда отец вернулся к грузовику, слёзы текли по его щекам.

Некоторое время он молча сидел за рулём, потом вытер слёзы и тихо произнёс:

— Он не хочет меня знать.

Друг от друга мы с Джо ничего не ждали, мы просто работали вместе, вот и всё. Но скоро я бросил эту работу, чтобы можно было после школы больше времени проводить с друзьями.

Переезд к отцу никак не повлиял на мою учёбу. Случалось чудо, если я приходил в школу Вашингтона с выученными уроками. Вместо того чтобы по вечерам сидеть дома, я проводил все вечера у друзей. Их родители были очень добры ко мне и, даже несмотря на то, что порою им самим нечего было есть, они всегда следили, чтобы я был сыт.

Так как Бастера с нами не было, отец возложил на меня всю работу, которую они с отцом делали по уикендам. Взрослея, я стал замечать, что мало похож на отца. На это я никогда не обращал внимания, когда был младше, но теперь… Однажды, работая с отцом, весь день в голове у меня крутился один вопрос:

— Почему у меня волосы прямые, а у тебя нет?

— Потому что у тебя мамины волосы, — объяснил отец. — Вы с братом больше похожи на неё.

— Но почему…

И прежде, чем я задал следующий вопрос, отец прервал меня словами:

— Я твой отец, и другого у тебя никогда не будет.

И посмотрев мне прямо в глаза, продолжил:

— И у брата твоего никогда не будет другого отца, понял? И не будем об этом больше, парень.

— Хорошо, отец.

— И пойми, Леон, впредь я не хочу слышать подобных вопросов от тебя.

Это была правда. Он заботился о нас всю нашу жизнь и делал всё, что было в его силах. Он никогда не вспоминал прошлое, которое могло бы принести с собой только одни несчастья в нашу скромную жизнь.

Вечерами, отец брал меня с собой в биллиардные и я быстро стал чертовски удачливым игроком. Одни увлекаются спортом, другие подростки преуспевают в школе. Я же проявил себя в игре. Но не я выбрал этот путь, казалось, сама жизнь выбрала меня. Думаю, понять то, что я сказал, можно не сразу. Кроме того, отец оказался в этом превосходным мне учителем. Он научил меня играть в биллиард, играть в кости в аллеях парка, научил обращаться с картами. И если был хоть один шанс из тысячи вырвать один доллар, он знал как это сделать. Не то чтобы он был хорошим игроком, но он считал это своим долгом.

В своих рассказах он возвращался в молодые годы, когда добывал доллары из сигарет. Купив партию, он вынимал из каждой пачки по штуке и снова её запечатывал. Он не только делал доллары не перепродаже, но ещё имел и с продажи поштучной.

Вначале отец гордился моей ловкостью и напористостью. Многие вечера он устраивался рядом, потягивая маленькими глотками свой Лаки–Ладжер, и улыбался во всю ширину своего лица, смотря как я веду игру, не давая даже подойти к столу этим выскочкам, которые даже не думали, что могут ничего из себя не представлять. Выходило так, как будто мы уже много лет работали в паре и отец брал меня на сугубо закрытые игры в покер, где мы работали как партнёры, имея в виду общий выигрыш.

— Итак, сынок, — говорил он мне, — если я подаю сигнал, что у меня на руках хорошая карта, ты поднимаешь ставки, и даже если у тебя плохая, ты всё равно поднимаешь. Понял?

Сигналом служил серьёзный взгляд. Если, взглянув на него, я встречал пронзительный взгляд, это означало только одно, я начинал действовать в надежде, что другие игроки сложат карты. Отец раскрывался, я же сбрасывал карты в его пользу. Но обычно игроки так просто не сдавались и мы с отцом проигрывали. Всё же несколько раз нам удавалось срывать банк и мы заказывали для себя роскошный ужин, отмечая вдвоём победу.

В начале 1962 года пришла от Бастера открытка с просьбой выслать ему его гитару, которую отец и выполнил. Думаю, как раз в это время Бастер познакомился со своим армейским приятелем, Билли Коксом, и они, создав армейский ансамбль King Kasuals, стали выступать, разъезжая по разным военным базам, расположенным в южных штатах. В своих открытках брат мало писал о себе, но я думаю, ему хватало заработанных им денег.

Несмотря на полное отсутствие интереса к учёбе, я получал хорошие оценки. Но проблема в том, что я стал регулярно пропускать уроки, чтобы уберечь свою задницу. Когда приняли новый антисегрегационный закон, меня перевели в школу Балларда и это выглядело так, как если бы я вдруг попал в шведскую или норвежскую школу. Итак, я, уличный парень, оказался окружён голубоглазыми белокурыми подростками, которые шарахались от одного моего вида, как если бы никогда не видели чёрного парня. Каждый стремился поддать мне в зад, когда автобус останавливался у школы. Те мои полгода, проведённые в школле Балларда оказались для меня сплошным ежедневным кошмаром. Я сдерживался как мог, но меня задирали ежедневно и я постоянно попадал в драки. В ход шли кулаки и каждый раз меня отводили в кабинет директора для новой порции наказания. Не вникая в суть дела, директор всегда считал виновным меня. Он так никогда и не понял, почему я постоянно дрался в его школе.

— Слушай, Леон, — как–то раз сказал он мне. — До тебя в нашей школе не было ни одной драки.

Я подпрыгнул на месте, как ужаленный:

— Да посмотрите на меня! Кто, по–вашему мнению, зачинщик всех этих драк? Я единственный чёрный во всей вашей школе!

Каждым утром час в автобусе до Балларда — не лучшее начинание для дня. И если я засыпал на своём сидении, то шофёру даже в голову не приходило разбудить меня у школы и он довозил меня до самого конца маршрута. На конечной остановке он шёл ко мне, будил и кричал, чтобы я убирался ко всем чертям из его автобуса. Он был вреднючим стариком, которому никакого дела не было до чёрного подростка. После школы я снова проводил час в автобусе, возвращаясь домой.

Единственным преимуществом посещения Балларда были девчонки. Они ходили за мной табунами. Может это выглядит обычным стереотипом, но я был единственным, кто знал все движения в школьных танцах. Девчонки сходили с ума, видя меня, и крутились всегда рядом в надежде, что я выберу их на очередной танец, будь то картофельное пюре или пони. Их внимание, по крайней мере, делало моё пребывание в этой школе не таким уж безнадёжным. Но всё равно, продержался я в Балларде не долго. Меня достал один сумасшедший белый, старающийся не пропустить и дня, чтобы не пнуть мне ногой в зад, и эти безмозглые учителя, постоянно обвиняющие меня во всех школьных происшествиях.

В конце мая 1962 мы с отцом получили открытку от Бастера, в которой он писал, что повредил себе что–то, прыгая с парашютом, и по медицинским соображениям его демобилизовали, ещё написал, что выслал мне свою нашивку Вопящих Орлов в полное моё распоряжение. (Не спрашивайте меня, где она, это и мне самому хотелось бы узнать.) И как только уладятся все формальности, он надеется в скором времени вернуться домой в Сиэтл. Но время всё шло и шло. В следующей открытке он написал, что собирается продолжить свой интерес к музыке, и вместо того, чтобы вернуться домой, он решил вместе с другими музыкантами, с которыми подружился в армии, выступать по клубам Читлин–круга. В таких клубах, расположенных в восточных и южных штатах, в основном играли чёрные музыканты, а посетителям подавали читлин–суп. Так, в разъездах по Глубокому Югу, он провёл вместе со своим другом, Билли Коксом, и своей группой всю вторую половину 1962 года. Думаю, на некоторое время он застрял в Нэшвилле, так как в одном из писем, он упомянул, что они заняли первое место в соревновании на лучший ритм–и–блюзовый ансамбль города. Итак, Бастер, вращаясь по клубам Читлин–круга, регулярно присылал нам с отцом открытки и короткие письма, поэтому мы были в курсе всех его событий. Мой брат нашёл своё дело, а я был ещё очень далёк от этого.

После Балларда отец записал меня в школу Кливленд на 15–й авеню в районе Бэкон–Хилл, которая, казалось, больше мне подходила. Я легко нашёл там друзей и мы быстро организовали свой собственный небольшой клуб. Мы называли себя Playboys и проводили свободное время после школы, играя в бейсбол или просто шатаясь по улицам. В те года в городе было много разных банд. Одна из таких

банд под названием Кобры, пыталась заполучить в свои ряды брата, как раз в том самом году, когда его выгнали из школы, но он не хотел иметь с ними ничего общего. В те дни сознание людей сильно отличалось от теперешнего и никто не сумасшествовал, таская с собой пистолет или нож. И наш клуб был скорее социальной единицей, чем чем–нибудь ещё. Конечно, у нас были стычки с другими группами, но всё решалось довольно мирным путём. Мы шли на бейсбольное поле и судья решал которая команда лучшая. Иногда, к тому времени как мы добирались до поля, парни уже, как говорится, доедали свои бутерброды и ничего не происходило. Все просто курили и болтали о том о сём.

Мы стали часто бывать в биллиардных, таких как Грин—Фелт и сошлись с местной уличной шпаной. Мы быстро освоились с тем, что люди могут легко отдавать свои деньги. Но мы не были перекупщиками, мы просто знали, где можно достать травы или ещё чего. Я даже стал давать отцу по нескольку баксов, когда видел, что он на мели, а это было почти всегда. Он никогда не отказывался от помощи, думая, наверное, что это деньги за какую–нибудь временную работу, которую, как он думал, я выполняю, видя, как я постоянно кручусь около местного гольф–клуба. Даже когда у него зародилось подозрение, он всё равно не стал спрашивать, откуда у меня эти деньги, тем более я ни в коей мере не собирался откровенничать с ним и раскрывать свои карты.