Часом позже, когда Риго начал стонать и вырываться из пут, Мириам собрала все свое мужество и приготовилась завернуть его в мокрые простыни, что было не только неприятной, но и достаточно трудной задачей. Сняв тяжелое одеяло, она тщательно осмотрела отверстие в ране. Нагноения не было, хотя место, где она шила, выглядело покрасневшим и воспаленным. Это не очень беспокоило ее, поскольку все ее профессора верили в то, что исцелению ран способствует «доброкачественное нагноение». Конечно, многие пациенты умирали, несмотря на это.

— Мы нарушили так много правил, леча тебя, испанец, чем это, интересно, кончится? — шептала она, смачивая льняное полотно в большом медном тазу и накладывая его на грудь, руки и ноги Риго. Потом, стараясь не смотреть, накрыла куском мокрой ткани нижнюю часть его тела.

Пока она меняла компрессы, Риго что-то бессвязно бормотал по кастильски. Мириам плохо говорила на этом языке, хотя выучилась, стараниями Бенджамина, достаточно хорошо понимать его. Но сейчас она предпочла бы не знать ни слова.

— Мама… мама… Кто ты? Королевская дочь, ха! Ты умерла и покинула меня. Индейцы — темнокожие варвары, трусы… Бартоломео говорит, они предлагают испанцам своих темнокожих красавиц… Трусы… Я не трус. Я борюсь… Я победил этих парней, даже рабов. Они не смогут снова заковать меня в цепи. Отец… будь ты проклят! Будь проклят за то, что любил индейскую шлюху…

Мириам пыталась успокоить его. Иногда он замолкал, время от времени задыхаясь от изнеможения, потом снова проклинал Аарона Торреса. Из его отрывочных фраз Мириам узнала о его армейской жизни, об унижениях, которые ему приходилось терпеть. Когда с губ Риго срывалось имя Пескары, оно звучало с благоговением в голосе. Очевидно, в его лице он нашел человека, заменившего ему отца.

Скоро очередь и до пикантных вопросов. Она просунула бинт сквозь его зубы и почти заткнула рот, когда он бесстыдно начал рассуждать о том, как ведут себя в постели деревенские шлюхи и высокородные леди. Внезапно он начал звать священника, словно снова был тяжело ранен и истекал кровью на руках у Пескары.

— Ты действительно нуждаешься в исповеди, если она, конечно, может облегчить твою заблудшую душу, — сказала она, бросив в воду сразу несколько кусков ткани.

Потом он начал говорить о какой-то одной женщине по имени Луиза.

— Луиза, иди ко мне, люби меня. — Мириам заткнула уши, поскольку больной принялся описывать, что он сделал бы с той или иной частью ее сладострастного тела. Развращенность дикаря! Мириам смотрела на большой медный таз полный воды, раздумывая, не вылить ли его целиком на Риго, чтобы заодно и ослабить жар.

— Быть может, это поможет сбить с тебя спесь, ты, похотливое животное. — Его фаллос был видимо напряжен под скрывавшей его мокрой тканью.

Вдруг Риго начал вырываться, пытаясь освободить свои руки и ноги. Внезапно ему удалось вытащить из узла одну руку, и он попытался сесть. Мириам метнулась к нему, пытаясь привязать его руку прежде, чем он снова порвет рану у себя на боку. Риго оказался так близко к ней, что его горячее дыхание обожгло ее. Мгновением позже он уже неистово целовал ее, обхватив свободной рукой ее талию, бормоча: «Луиза, дорогая!» Она беспомощно лежала поперек его тяжелого обнаженного тела. Не дав ей опомниться, он продолжал ласкать ее; вдруг она почувствовала его пальцы на своей груди. Ее словно пронзило молнией.

— Такая маленькая, тебе необходимо поправиться, — бормотал он, лаская грудь сквозь тонкую ткань рубашки.

Ее сосок напрягся, и горячая волна наслаждения, вызванная этой интимной, запретной лаской, захлестнула ее. Она никогда не позволяла Бенджамину таких вольностей. За все двадцать четыре года никогда руки или губы мужчины так не прикасались к ней.

Мириам опомнилась только, когда, лаская ее грудь и находя ее соблазнительной, он назвал ее Луизой. В ярости она оттолкнула его на подушки. Тяжело дыша, словно заяц, вырвавшийся из волчьих лап, она осмотрела себя. Вся ее рубашка спереди, ставшая влажной от соприкосновения с мокрой простыней, обтягивала грудь. Поправив на себе одежду, Мириам обошла постель с противоположной стороны, чтобы снова привязать ее руку. Затем налила порцию опия в кубок.

— Ты выпьешь это и будешь лежать спокойно остаток ночи, испанец, иначе я придушу тебя подушкой, как гуся! — торжествующе проговорила она, разбавляя лекарство небольшим количеством воды.

Мириам раздвинула шторы, и первые утренние лучи света проникли в комнату. Она стояла у окна, разглядывая видневшуюся вдалеке воду залива. Дом Исаака располагался высоко на холме, и отсюда открывался вид более величественный, чем из дома ее отца, хотя Иуда Талон построил его гораздо ближе к гавани, которая была средоточием его жизни.

— Кажется, будет чудесный день, — пробормотала она сонно, потягиваясь и разгибая спину.

Мириам задремала на стуле, который, несмотря на бархатную обивку, был чертовски неудобным. Она мечтала о горячей ванне и мягкой постели.

Шелест одеяла быстро прогнал ее видения. Мириам обернулась и увидела, что Риго опять пытается встать с постели. Стараясь показаться равнодушной, она подошла к больному и потрогала его лоб.

— Наконец-то жар спал. Хорошо, — сказала она, заставляя себя как ни в чем не бывало посмотреть в пронзительные голубые глаза Риго. Почему ей кажется, что он совсем не такой, как Бенджамин? В конце концов, они ведь так похожи.

— Почему меня связали, как свинью на бойне? — прервал Риго ее зло, еле шевеля запекшимися губами. Он изо всех сил дергал веревки, проклиная свою беспомощность.

— Вы лежали в лихорадке более суток. Что нам еще оставалось делать — пригласить сюда пятерых слуг, чтобы они держали вас?

Она подошла к изножью постели и начала развязывать его лодыжки.

«Господи, пусть он ничего не сможет вспомнить о сегодняшней ночи!» — молила про себя Мириам.

— Ты привязала меня к кровати распластанного и нагого женщина? — спросил он ее таким наводящим ужас тихим голосом, что она уже хотела остановиться.

— Бенджамин решил, что только таким образом вы не причините себе вреда. — Ее голос был ровным и спокойным, но щеки начинали пылать. Развязывая последнюю веревку она с большим трудом справлялась с дрожью в руках.

Риго видел ее замешательство, хотя она очень тщательно старалась скрыть перед ним какое-то волнение. Он попытался вспомнить, что же произошло ночью.

Был сильный жар. За двенадцать лет он участвовал более чем в сотне битв и представлял, каким может быть лихорадочный бред раненых.

— Ты говоришь по кастильски? — спросил он, сверля ее глазами.

— Не слишком хорошо, но понимаю. Бенджамин учил меня, — объяснила она, сознавая, что нет смысла лгать если ему так легко узнать правду.

— Что же я говорил, леди Мириам, связанный, благодаря вашему зелью? — спросил он горько, опасаясь худшего. Она тревожно вздохнула.

— В основном вы мямлили что-то невнятное. Его рука с поразительной скоростью скользнула вниз, и он железной хваткой схватил ее запястье.

— Что я бормотал? — Риго стиснул зубы, пытаясь перебороть волну головокружения, крепко держась за ее руку. Чувствуя его слабость, она попыталась вырваться.

— Отпустите меня! Мне больно! Хорошо же вы платите тому, кто всю ночь протирал ваше горящее в лихорадке тело. Словно ожегшись, Риго отпрянул, и Мириам поспешно отошла от кровати.

— А где прошлой ночью был мой брат? Вы одни ухаживали за мной или нет, миледи? — Риго тщательно пытался восстановить в памяти прошедшую ночь.

— Когда вы начали бредить и лихорадка усилилась, у меня не оставалось выбора, или… надо было придушить вас и заодно избавить от страданий! — Выдержав паузу, Мириам добавила: — Конечно, если бы я сделала это, в другой жизни вас ждали бы еще большие страдания, вы, женолюбивый безнравственный язычник!

Внезапно он уловил слабый аромат, исходивший от нее, — это был запах роз. Его хмурый взгляд прояснился, и холодная улыбка тронула губы, когда он вспомнил, как ласкал ее грудь, чувствуя, что раньше она не испытывала ничего подобного.

Мне снилась Луиза — очень правдоподобный сон… — Он дерзко разглядывал ее, скользя взглядом с лица вниз по слабовыраженным округлостям фигуры, невольно останавливаясь на груди.

«Однако, как-то мне нужно освободиться от этих пут», — размышлял он.

— На ваш взгляд, я менее соблазнительна, чем толстушка Луиза. Испанец, мне не нравится, когда со мной обращаются, как с полковой шлюхой.

— Так, значит, поэтому ты одеваешься в это бесформенное платье, да еще таких мрачных цветов, или иудейки все одеваются, как монахини? — спросил он, поражаясь своему любопытству.

«Неужели она и вправду верит, что не может быть желанной?»

Мириам возмутилась.

— Я не надела ничего яркого, и тем более юбку с фижмами, потому что это помешало бы моей работе. — С этими словами она решительно направилась к двери.

Риго ощутил знакомое чувство томления и, пораженный, отметил, что эта высокомерная иудейка возбудила его. Он всегда предпочитал пышных женщин. Вспомнив ее реакцию на Луизу, он рассмеялся:

— Лучше бросьте свой пост, леди Мириам, и желательно вам поправиться! — крикнул он вслед закрывающейся двери.

Исаак получил через посыльного письмо на имя Риго. Оно прошло длинный путь из Нового Света через Севилью в места дислокации армии генерала Пескары. Ему писал его брат — Бартоломее.

Нахмурившись, Исаак думал, не служит ли этот монах, состоящий в ордене доминиканцев, инквизиции.

«Может быть, теперь настало время поговорить с племянником и намекнуть, что уже пора решать, где они собираются жить».

Риго полулежал в просторной мягкой постели, Опираясь на подушки, заботливо уложенные миленькой служанкой, в глазах которой читался и страх, и интерес к новому и очень странному члену семейства Торресов.

Он был совершенно счастлив после купания. Длинные черные волосы были аккуратно подрезаны до плеч; и, невзирая на слабость и боль, он чувствовал себя гораздо лучше

За последние два дня Риго ни разу не видел своей докторши. За ним ухаживал Бенджамин, не перестававший удивляться его жизнестойкости. Риго еще не совсем определился своем отношении к брату, который очень старался показать ему свое расположение. Было трудно не симпатизировать его золотистой внешности, хотя он был не просто его братом, а сыном ненавистного отца.

Раздумья Риго были прерваны коротким стуком в дверь…

Риго кивком поздоровался с дядей. Мужчины изучали друг друга. Риго не отвел глаз, и эта самоуверенность удивила Исаака.

Чуть заметно улыбаясь, так, что его умные синие глаза оставались серьезными, он сказал:

— Бенджамин не преувеличивал. Ты действительно выглядишь гораздо лучше.

— Своим медицинским мастерством он спас мне жизнь. Я в долгу и у вас, дон Исаак, ведь вы приняли врага в своем доме. — Взгляд Риго скользнул на письмо, которое держал Исаак, потом снова на его лицо.

— К сожалению, наша встреча состоялась не при самых благоприятных обстоятельствах. В тебе течет моя кровь, и я не мог отказать тебе, — ответил Исаак, подходя ближе к кровати.

— Думаю, мы найдем общий язык, даже если и не понравимся друг другу, — сказал Исаак раздраженно. — Мы оба вынуждены полагаться на свой ум. Сейчас вы в моей власти. И прежде чем я позволю вам отправиться вместе с Бенджамином в Эспаньолу, я больше узнаю о вашем старшем брате — доминиканце. — С этими словами он протянул Риго письмо.

Мельком взглянув на печать и узнав отпечаток доминиканского монастыря в Санто-Доминго, Риго рассмеялся:

— Черт возьми, какой же путь проделало это послание, чтобы добраться до меня, а вы решили, что Бартоломео — шакал Вликой Инквизиции! — При мысли о том, что мягкосердечный Бартоломео может быть инквизитором, Риго расхохотался. — Кто угодно станет наживаться на человеческом несчастье, только не мой старший брат. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы защищать жалких дикарей-индейцев. Бартоломео де Лас Касас еще меньше, чем вы, одобряет то, что я стал солдатом. — Потом Риго пришла в голову другая мысль, и он снова едва удержался, чтобы не рассмеяться.

«Что подумает этот благочестивый священник, когда узнает, что семья Риго — иудеи?» Представив себе, как Бартоломео стоит на коленях во время утренней молитвы, Риго преломил печать и начал читать.

«2 июля 1523 года

Мой дорогой Родриго!

Я принял решение присоединиться к ордену святого Доминика, дабы успокоить бурю, царящую в душе.

Став свидетелем кровавых преступлений, совершаемых нашими соплеменниками против коренного населения этих островов, я около десяти лет открыто осуждал ужасную несправедливость, обращаясь к колониальным властям; более того, предпринял путешествие в Испанию, дабы изложить происходящее перед королевским судом. Ничего не добившись, я вместе с несколькими добрыми братьями основал в Санто-Доминго небольшую мирную обитель. Но сердце мое все еще неспокойно.

Мне кажется, что даже каменные стены нашего сада плачут по погибшим людям. Я слышу стоны умирающих даже в тишине часовни. Кажется, Господь помогает мне, хоть в прошлом я так часто забывал о Нём и детях Его. Губернатор, сын моего старого друга Кристобальда, — со всех сторон осаждаем врагами, не последние из которых засели в суде короля Карла. Ходят слухи, что Диего Колон уже во второй раз будет отозван в Испанию. Он просит моего совета, и я не могу отказать ему, хотя меня и тревожит, что я больше не в силах защитить его начинания и помочь индейцам. Рабство приводит к тому, что они вымирают, и Его Превосходительство не в силах помешать этому. Тебе следовало бы пересмотреть свое решение остаться в имперской армии, Родриго. Эспаньола нуждается в честных людях больше, чем твой генерал.

Я знаю, что ты думаешь по поводу своего индейского происхождения. Но если бы ты только приехал сюда прежде чем

все они вымрут, и узнал, что за благородные души у местных жителей, ты изменил бы свое мнение. Ты силен Родриго, и они нуждаются в твоей силе. Как и я.

Молись за нас, как я молюсь за тебя. Храни тебя Господь и матерь наша Небесная, пока мы не встретимся снова здесь в Эспаньоле…»

Риго быстро прибежал глазами конец письма с обычной проповедью. Бартоломео никогда не терял надежды, что его сводный брат приедет в Новый Свет.

Пока Риго читал письмо, Исаак внимательно следил за тем, как менялось выражение его лица — куда-то исчезла грубость и колкость, на смену которым пришли тепло и нежность.