ГЛАВА 2

ЗАТЕРЯННЫЙ МИР

В главе 1 мы попытались показать, что наряду с многими другими силами и течениями, стоявшими за французской революцией, в ней принимали участие мощные религиозные и духовные энергии. Эти энергии нашли внешнее проявление в агрессивной кампании дехристианизации, когда великие соборы, включая знаменитый Нотр-Дам в Париже, превращались в храмы, посвященные Высшему Существу. По всей стране древнеегипетские и другие «языческие» образы заменяли христианские символы, особенно символ креста, и люди даже поклонялись древнеегипетским божествам, таким, как богиня Исида. Таким образом, французский Конвент в 1794 году вовсе не имел в виду христианского бога или христианское представление о загробной жизни, когда постановил, что «французский народ признает существование Высшего Существа и бессмертие души».

Какими бы странными и поразительными ни были эти события, происходившие в конце XVIII века, уже не впервые на земле, которую мы теперь называем Францией, укоренилась религия, глубоко чуждая христианству, обнаруживающая признаки влияния Древнего Египта и глубоко заинтересованная участью человеческой души. Более чем за 600 лет до революции, в XII веке, такая альтернативная религия сформировалась в Прочнее и Лангедоке. Она возникла как будто из ниоткуда и глубоко укоренилась в сердцах и умах большой части населения. Ее влияние также ощущалось в соседних районах Восточной Испании и Северной Италии, а также в небольших общинах, разбросанных по территории Европы вплоть до Бельгии, Северной Франции и Германии.

Окситания в XIII веке.

Эта религия, столь быстро и успешно вытеснившая римскую католическую церковь в регионах, близких к престолу ее собственной власти, называлась… христианством.

Так или иначе, ее последователи называли себя «добрыми христианами», но церковь называла их еретиками с того момента, как они впервые попали в сферу ее внимания. Их современники в XII, XIII и XIV веках часто называли их «манихеями» (в честь манихейства, древней дуалистической ереси, предположительно уничтоженной в Европе за сотни лет до этого). Их знали и под разными другими названиями, из которых наиболее часто встречались «альбигойцы» (в честь Альби, одного из главных городов Лангедока) и «катары» (от греческого слова katharos, означающего «чистый»).

Эти катары (название, которым мы будем пользоваться в дальнейшем) почитали Иисуса Христа ничуть не меньше, чем католики. Именно поэтому они называли себя «добрыми христианами». Но место, которое он занимал в их религии, было совершенно иным. Для католиков Христос был «Словом, которое стало плотью и жило среди нас», катары же почитали Христа как создание чистого духа — эманацию «Бога Добра» в виде призрака или проекции. Они категорически отрицали Его материальное воплощение как Сына Божьего, рожденного в человеческом теле, чтобы «жить среди нас». Кроме того, они отвергали католическое учение о Христе, распятом во искупление наших грехов. «Как Он мог быть распят, — спрашивали они, — если с самого начала не имел физического существования?» В результате катары отвергали святость и религиозное значение креста, центрального духовного символа христианства. Для них он был низменным орудием пытки, с помощью которого римская церковь совратила миллионы людей, заставив их почитать ложного идола.

Такая перелицовка самых священных символов, доктрин и догм христианства была особенностью катаров, приводившей в ярость католическую церковь и неоднократно бросавшей ей вызов в Средние века.

Источник проблем заключался в том, что в отличие от единого всемогущего и всеблагого христианского Бога катары верили в параллельное существование двух божеств: Бога Добра и Бога Зла. Каждый обладал могуществом лишь в своих собственных владениях и был почти бессилен в царстве другого. Владение Бога Добра было полностью духовным, неосязаемым, нематериальным и наполненным светом. Именно оттуда происходили человеческие души — создания Бога Добра. Владением Бога Зла была сама Земля, материальный мир и любая физическая жизнь — инфернальное место мук и наказаний, наполненное тьмой и несправедливостью. По представлению катаров, именно Бог Зла, создатель и правитель материального мира, изготовил тела (но не души) людей из «грязи и воды». И этому Злому Богу, по словам катарских проповедников, поклонялась римская католическая церковь.

Иными словами, папа римский был не слугой Бога Добра, а представителем дьявола на Земле. Цель католической церкви заключалась не в направлении наших душ в духовное светоносное царство после смерти, а в обманном вовлечении — через круговорот воплощений в человеческом облике — в преисподнюю материального мира. Лишь жизнь, наполненная самоотречением и достигающая кульминации в особом гнозисе или вдохновенном знании, достигаемом при инициации в высшую ступень катарской веры, могла спасти людей.

Это было революционное учение для Европы XII века… и крайне опасное.

Ожидание на перекрестке

Ни один ученый не будет всерьез оспаривать утверждение, что за период человеческой истории, о котором сохранились письменные свидетельства — около 5000 лет, — религии играли основополагающую роль в формировании и развитии цивилизаций. Точно так же лишь немногие станут оспаривать, что человечество в течение этого периода последовательно разделялось не только на разные языки и культуры, но также на соперничающие сферы влияния разных религий. Некоторые древние культы, некогда державшие в абсолютной покорности огромные регионы, исчезли бесследно. Другие, ранее незначительные, приобрели вес и влияние, а третьи, почти забытые на родине, достигли расцвета в отдаленных странах. На общем фоне светского общества в большинстве богатых стран и неистового религиозного рвения в большинстве бедных стран мы сегодня имеем четыре великие религии с отдельными социально-географическими сферами влияния, которые до сих пор причисляют к числу своих сторонников примерно девятерых из каждых десяти человек, живущих на Земле:

Индуизм силен только на Индийском субконтиненте, но там он насчитывает 800 миллионов сторонников.

Буддизм распространен от Шри-Ланки до Тибета и от Китая до Юго-Восточной Азии и Японии.

Ислам имеет сотни миллионов сторонников в Индонезии, Бангладеш, Пакистане, Иране, Турции, на Леванте и в Северной Африке, но его средоточием и исторической родиной является Аравийский полуостров.

Христианство занимает почти монопольное положение в Северной и Южной Америке, уничтожив или оттеснив на обочину все туземные культы и вероисповедания Нового Света за последние 500 лет. Оно также преобладает в Австралии, Новой Зеландии, Африке к югу от Сахары и других регионах, затронутых европейской колониальной экспансией. Его историческая родина находится в Восточном Средиземноморье, однако после победы ислама на Ближнем Востоке и в Северной Африке более тысячи лет назад центр христианской веры переместился в Европу.

В результате сейчас мы привыкли думать о Европе как о регионе, так прочно и долго находившемся в христианской сфере влияния, что ни одна другая религия не могла повлиять на его судьбу и историю. Разумеется, при более пристальном рассмотрении в культурном наследии Европы можно выявить слабые следы старинных языческих верований, но скорее как экзотические раритеты, не оказывающие никакого воздействия на общий ход событий. В Австрии, Бельгии, Британии, Франции, Германии, Греции, Голландии, Италии, Португалии, Испании и Швейцарии мы обнаруживаем очень долгую и непрерывную христианскую традицию. В некоторых случаях эти традиции возникли еще до IV века н. э., когда Римская империя при императоре Константине Великом приняла христианство в качестве государственной религии и сделала Рим (где уже 200 лет существовала гонимая христианская община) штаб-квартирой самопровозглашенной католической церкви.

Почти сразу же после того, как ранее гонимые отцы церкви попали в милость к императору, они сами стали гонителями. Они стремились установить контроль над христианами во всей Римской империи, подавить инакомыслие и сформулировать единую общепринятую доктрину из огромного разнообразия Умений, ранее составлявших христианскую веру. Как мы увидим в следующих главах, с этой целью они учредили церковные догмы, а также определили и предали анафеме целый ряд ересей.

Эти ереси подвергались систематической травле и уничтожению в течение следующих 300 лет.

Видное место среди запрещенных вероисповеданий занимала великая дуалистическая ересь манихейства (к которой в течение 9 лет до обращения в христианство в 386 году н. э. принадлежал сам святой Августин, один из четырех наиболее почитаемых «учителей церкви»). Все формы гностицизма, провозглашавшие прямое и личное знание божественной сущности, также подверглись почти полному истреблению. Гностицизм, насыщенный элементами древнеегипетской религии, азиатской и ближневосточной мистики, греческой философии и альтернативных интерпретаций иудейских и христианских учений, был таким же глубоко дуалистичным по своей природе, как манихейство, и в течение нескольких столетий являлся главным соперником гегемонии римской католической церкви.

Однако к VII веку манихейство было изгнано на далекий Восток, а многочисленные секты гностиков, противостоявшие ранней христианской церкви, казалось, были уничтожены. Больше не встречая организованного духовного сопротивления, католицизм смог провести остаток так называемых «темных веков» в Западной Европе в относительном спокойствии. В результате к началу XI века ни одному церковнику не приходилось на личном опыте иметь дело с ересью. Те, кто хотел напомнить себе об опасностях ереси, могли лишь обратиться к книгам, в том числе к исполненному горечи описанию «манихейских заблуждений» блаженного Августина, написанному 700 лет назад.

Поэтому церковь испытала потрясение, когда ересь, с виду очень похожая на манихейскую, внезапно возникла в XII веке в виде учения катаров, распространившегося у самого центра западной культуры. Более того, она оказалась не преходящим движением, связанным с жизнью нескольких харизматических лидеров, но самой смертоносной угрозой, с какой когда-либо сталкивалась католическая вера. Возникнув словно из ниоткуда, учение катаров оказалось хорошо организованным, имело четкую «антицерковную» направленность и притязало на еще более почтенный возраст, чем сам католицизм. Оно также имело дерзость набирать новых членов из числа ортодоксальных католиков.

Однако катары представляли угрозу для католической церкви не из-за обескураживающих успехов в обращении католиков и не из-за вызова, брошенного ими христианским доктринам. Дело было и не в шоке от столкновения с дуалистической ересью, словно призрак, всплывшей из глубин прошлого, не в динамичном развитии этой ереси и не в ее опасно быстром проникновении в сферу влияния Рима в течение XII века. Настоящая проблема заключалась в том, что, овладевая умами большого количества обычных людей, учение катаров смогло заручиться скрытой, а иногда даже явной поддержкой некоторых наиболее могущественных аристократических семейств Юго-Западной Европы. К числу наиболее известных принадлежали граф Тулузский, граф Фуа и виконт Тренкавель, правивший укрепленными городами Альби, Безье и Каркассоном, — со своими рыцарями, замками и силой оружия, сосредоточенными в Лангедоке и прилегающих районах, эти люди превратили учение катаров в нечто такое, с чем римская церковь еще никогда не сталкивалась. Это была ересь, способная нанести ответный удар, воспротивиться давлению со стороны светских властей и, если ей будет позволено распространяться и дальше, даже вытеснить католическую религию из Европы.

Более века европейская цивилизация медлила на перекрестке дорог, наблюдая за борьбой двух соперничающих духовных систем и делая выбор между двумя совершенно разными путями будущего развития. Давайте ближе познакомимся с главными персонажами этой драмы и событиями, происходившими на переломном этапе истории Европы.

Язык, на котором «ок» значит «да»

Лангедок в XXI веке является частью красочной мозаики Южной Франции. Он граничит с Провансом на востоке и отделен от Испании на западе Пиренейскими горами. В XII и XIII веках он славился романтической поэзией трубадуров, «дворами любви», стойким и независимым характером своего народа и своей уникальной культурой.

В основе этого различия лежал тот факт, что жители Прованса и Лангедока никогда не являлись французскими подданными и даже не говорили по-французски. В то время само слово «Франция» для большинства людей означало лишь Иль-де — Франс — регион, непосредственно примыкающий к Парижу. В более широком смысле «Франция» также включала территорию, расположенную между Луарой, средней частью Меузы и Шельдой, но земли к югу от Луары и Центрального массива, а также все Средиземноморское побережье существовали отдельно. До конца XIV века путешественники, направлявшиеся на север из Тулузы или Авиньона, считали, что идут во Францию, а не перемещаются в ее пределах.

Вместе с регионами Лимузена, старой Аквитании и южной частью Французских Альп, Лангедок и Прованс в Средние века были известны под собирательным названием Окситания. Они не образовывали государство или страну в современном понимании этого слова. Помимо членов семьи, друзей и соседей, верность большинства жителей распространялась на их родной город или селение, а также на аристократов, чьи земли они обрабатывали. Тем не менее они имели между собой гораздо больше общего, чем с культурной и политической общностью северных государств, которые находились в процессе становления еди. — ной державы, впоследствии известной под названием «Франция». Но самое главное, эти «окситанцы» были объединены общим языком, называвшимся langue doc — то есть языком, в котором слово «ок» означало «да» (в противоположность langue doil, языку XII века, которому предстояло развиться в современный французский, где слово oil означало «да» и впоследствии трансформировалось в более привычное out).

Историк Средневековья Джозеф Стрейер указывает на то, что Франция на севере и Окситания на юге были разделены одним из самых прочных языковых барьеров во всем семействе романских языков и практически не могли понять друг друга. Вместе с тем окситанский диалект очень близок к каталонскому и кастильскому наречиям. В результате в XII веке: «… купец из Нарбонна мог легко объясниться с покупателем в Барселоне, но в Париже ему понадобился бы переводчик… Барон из Иль-де-Франс мог бы объясниться с большим количеством людей в Лондоне или даже в Кельне, чем в Тулузе. Языковой барьер не является непреодолимым препятствием, но он реален и создает взаимное непонимание и подозрение».

Бронированный кулак Окситании

Власть в Окситании находилась в руках феодальной аристократии, над которой главенствовали три великих семейства из Фуа, Тренкавеля и Тулузы.

Считавшиеся «ровней королям и высшими над герцогами и графами», принцы из Тулузского дома правили владениями, простиравшимися от Тулузы до Нима на востоке и от Кагора на севере до Нарбонна на Средиземноморском побережье. Они также имели впечатляющие международные связи и иногда могли заручиться поддержкой могущественных союзников. Раймунд VI, граф Тулузский (1194–1222), был кузеном короля Франции и шурином королей Англии и Арагона. Он терпимо относился к катаризму и иногда даже проповедовал их учение и путешествовал с ними.

Графы Фуа, владельцы пиренейских высокогорий вдоль границы с Испанией, славились своей военной доблестью, непреклонной решимостью и прочными связями с катарами. В 1204 году Раймунд-Роже, граф Фуа (1188–1223), был свидетелем посвящения своей овдовевшей сестры Эсклармонды в perfecti (буквально в «совершенные»), что означало высочайший ранг в духовной иерархии катаров. Два года спустя его собственная жена, родившая ему шестерых детей, также была посвящена в perfecti и удалилась от мира, возглавив катарский эквивалент женского монастыря. Хотя Раймунд-Роже никогда официально не вступал в ряды катаров, он всю свою жизнь был стойким противником католицизма. Однажды его солдаты изрубили Церковного каноника на куски и «использовали распятие вместо пестика, чтобы толочь специи». В пространном эссе о «варварстве и злокозненности графа Фуа» католический хронист того времени пишет: «Его злодеяния превзошли все границы… Он грабил монастыри, разрушал церкви и превосходил всех остальных в своей жестокости».

Династия Тренкавель, владевшая землями от Тарна до Пиренеев, добавляла свое богатство, наследственное влияние, военную мощь и симпатии к катарам в расклад сил в Лангедоке. Раймунд-Роже Тренкавель, правивший с 1194 года до пленения и убийства католиками в 1209 году, обучался у известного катар — ского книжника Бертрана де Сайсака. Последний однажды выказал свое презрение к католическим законам, когда монарх, которого он недолюбливал, был избран аббатом монастыря Св. Марии Алецкой. В ответ Бертран откопал труп бывшего аббата и поместил его заплесневевшие останки в аббатское кресло, чтобы тот наблюдал за новыми выборами. Неудивительно, что аббат, выбранный на этот раз, удовлетворял требованиям Бертрана.

Поддержка катаров и сотрудничество с ними в сочетании с неприятием католической церкви не ограничивались только верхним уровнем аристократии. В Лаураге, населенной местности между Тулузой и Каркассоном, младшее дворянство тоже состояло почти исключительно из катаров, как и в Корбьере между Каркассоном и Нарбонном. По некоторым оценкам, до 30 % от всех perfecti из числа катаров были благородного происхождения. Более того, даже дворяне-католики из Окситании часто выказывали сочувственное отношение к катарам, а иногда открыто поддерживали их. Примером такой дилеммы служит ответ католического рыцаря Понса Адемара из Родейля, когда Фульк, епископ Тулузский, спросил, почему он и его единоверцы не изгнали еретиков со своей земли. Рыцарь сказал: «Мы не можем. Мы выросли среди них, у нас есть родственники среди них, и мы видим, что они ведут добрую и достойную жизнь, исполненную совершенства».

Сплетая нити великой ереси

Защищенные местной аристократией по обе стороны религиозного барьера, катары находили мощную поддержку на всех других уровнях лангедокского общества. Многие из них были умелыми ремесленниками и мастеровыми. Список катаров, представленный в городе Безье в 1209 году, включает:

«Один дворянин (барон), четверо врачей, пятеро ткачей, двое кузнецов, двое кожевенников, двое сапожников, пастух, плотник, ткач, седельщик, торговец зерном, мясник, портной, содержатель таверны, хлебопек, красильщик шерсти, торговец и меняла».

Малькольм Барбер, профессор истории из Ридингского университета в Британии, замечает, что в списке из Безье фигурирует не меньше десяти человек, занятых в текстильном производстве, и что во множестве других источников того времени ткачи (textores) непосредственно ассоциируются с ересью.

Так было не только в самой Окситании, но и за ее пределами. Во Франции катаров знали под собирательным названием Теxerant, или «ткачи». В 1145 году знаменитый французский проповедник Бернар из Клерво предпринял обход по городам с проповедью против «ереси ткачей». Предположительно эта ересь появилась уже готовой «из козней и измышлений прельстительных духов» и была столь успешной, что «женщины бросали мужей, мужчины уходили от своих жен… Духовники и священнослужители часто бросали свою паству и свои церкви и оказывались в толпе среди ткачей женского и мужского пола».

В 1157 году Самсон, архиепископ Реймский, почти несомненно, жаловался на миссионерскую деятельность катаров, когда говорил о «манихейской чуме», недавно поразившей значительную часть Фландрии (ранее мы отмечали, что священнослужители XII века часто называли катаров манихеями в честь Дуалистической секты с таким же названием, предположительно Уничтоженной сотни лет назад). Новая вспышка этой ереси, по словам Самсона, распространялась бродячими ткачами и торговцами тканью.

Этому есть простое объяснение. Под видом ткачей и других представителей средневекового ткачества с его обширными международными связями лидеры катаров осуществляли эффективное прикрытие своих проповедников. Они нуждались в маскировке, чтобы избежать преждевременного конфликта с церковными властями, чтобы не сорвать крупномасштабную и хорошо продуманную миссионерскую кампанию. Их мягкость и терпение в сочетании с систематическими методами, которыми они пользовались, чтобы завоевать доверие местного населения и в конце концов обратить его в свою ересь, хорошо описаны канадским историком Стивеном О'Ши:

«На сухопутных и речных путях Лангедока в 1150 году можно было встретить не только купцов и трубадуров, но также странствующих монахов,которые путешествовали парами, легко узнаваемых по тонким кожаным кнутам, обернутым вокруг пояса их черных балахонов. Они входили в деревни и города, открывали ткацкие лавки и мастерские и славились своим упорным и честным трудом. Когда приходило время, они начинали проповедовать — сначала при свете луны за городскими стенами, а потом в открытую перед очагами бюргеров и вельмож, в домах торговцев, на рыночных площадях. Они не просили подаяния и не требовали преклонения, а стремились лишь к тому, чтобы их выслушали. За одно поколение эти катарские проповедники обратили в свою веру тысячи людей. Лангедок стал домом, из которого впоследствии произошла Великая Ересь».

Верующие и совершенные

Все катарские миссионеры были perfects и, по справедливому замечанию О'Ши, у них было принято путешествовать и проповедовать парами, как у современных мормонов или свидетелей Иеговы. Черные балахоны придавали им некоторое сходство с христианскими монахами или священниками, однако, кроме внешности, между образом жизни этих perfecti и типичных представителей католического духовенства не было никакого сходства. Даже самые жесткие их оппоненты признавали, что отличительной чертой «совершенных» была жизнь, исполненная примерного благочестия, смирения, великой бедности и простоты. Между тем католическая церковь в XI и XII веках уже разложилась и во многом утратила свою репутацию. Ее презирали из-за половой распущенности многих ее служителей. В некоторых регионах церковь была объектом неприкрытой ненависти из-за ее огромных богатств, коррупции, алчности и лицемерия. Большинство епископов, будучи крупными феодальными землевладельцами, жили в показной роскоши и славились скандальными выходками. Неудивительно, что они не пользовались популярностью в собственных приходах, где их ругали за равнодушие к лишениям бедняков.

Для того чтобы понять крайний аскетизм «совершенных», нужно лишь вспомнить учение, составлявшее сущность катарского дуализма. Материальный мир рассматривался как абсолютно порочное творение Бога Зла, таким образом, все контакты с материальным миром тоже были злом, препятствовавшим осуществлению главной цели катаров — постепенному очищению и освобождению бессмертных человеческих душ от цикла перерождений в смертных телах. «О Господь, осуди и заклейми несовершенство плоти, — говорилось в одной из их молитв, — не жалей плоть, рожденную от разврата, но будь милосерден к духу, заключенному в ней».

«Совершенные» активно участвовали в том, что они рассматривали как космическую схватку между двумя абсолютно несовместимыми силами: духом и веществом, добром и злом. Успех в этой борьбе требовал от них жить в строгом соответствии с их учениями и убеждениями. Поскольку плоть была «рождена от разврата», это означало, что любая еда, возникшая в результате соития и воспроизводства, была полностью запретной для них. На практике это означало, что они не могли употреблять в пищу мясо животных и птиц, а также все производные и сопутствующие продукты, такие, как яйца, молоко, сыр, масло или жир Их рацион состоял из хлеба, овощей, злаков, фруктов и орехов. Рыба тоже являлась дозволенной пищей, что выглядит непоследовательно, с точки зрения современного человека. Это происходило из-за средневекового заблуждения, что рыба появляется не в результате полового размножения, но каким-то образом самозарождается в воде или в иле.

По той же самой логике perfecti должны были соблюдать обет безбрачия — даже «нечистый» поцелуй мог нарушить их ритуальную чистоту. Все другие телесные потребности и желания грозили такой же опасностью и находились под запретом. Для того чтобы укрепить свое стремление противостоять искушениям плоти, катары не только строго придерживались вышеописанной диеты, но и подолгу постились, проводя более 70 дней в году только на хлебе и воде. Цель всех этих лишений заключалась в том, чтобы ослабить узы, заключавшие душу в телесной оболочке.

В погоне за той же целью и стремясь свести к минимуму всевозможные соблазны материального шири, perfecti отказывались от любой собственности и личных владений, кроме одежды, которую они носили. На них налагались и другие ограничения. Однако, несмотря на это, у катаров не было недостатка в кандидатах на степень perfectus, достижение которой, в сущности, было чрезвычайно трудным делом. Кандидаты проходили длительный период подготовки, сопровождавшийся всеми лишениями той жизни, которую они должны были вести после инициации. Известные под названием abstinentia, они обычно должны были пройти трехлетний период благочестия и полного воздержания. Лишь в конце этого периода при отсутствии каких-либо нареканий они имели право пройти ритуал, известный как consolamentum (утешение), завершавший их возвышение до статуса «совершенных».

Хотя perfecti часто называли «священниками» катарской религии, некоторые исследователи указывали на то, что на самом деле они были гораздо ближе к «аскетическим учителям Востока», бонзам и факирам Китая или Индии, к адептам орфических мистерий или учителям гностицизма». Это впечатление подтверждается воспоминаниями современников, описывавших perfecti в состояниях, похожих на транс или медитацию. Один очевидец говорит о «необычном виде» катарского perfectus, сидевшего на стуле «неподвижно, как древесный ствол, нечувствительного к окружающей обстановке».

Но лидеры катаров хорошо понимали, что жизнь, посвященная молитве, полному целомудрию, воздержанию и уходу от материального мира, находится за пределами возможностей обычных людей. Более того, их общество не могло состоять — и не состояло — только из «совершенных» и кандидатов, чей обет целомудрия лишал их возможности иметь наследников. Необходим был гораздо более широкий круг последователей, на которых они могли опираться. Такую опору обеспечивали представители второй степени, или ранга, гораздо более многочисленные, чем perfecti, известные как credentes (верующие). Десятки тысяч таких людей составляли подавляющее большинство катаров. Они были источником общественной и экономической энергии, не говоря уже о военной силе, делавшей эту религию такой угрозой для римской церкви.

«Верующие» верили в основополагающие принципы дуалистического мировоззрения о существовании двух богов, порочной природе вещества и заключения души в смертном теле. Они могли помышлять о том, что когда-нибудь сами станут странствующими проповедниками или достигнут ранга «совершенных», но в действительности большинство не ставили перед собой такую задачу. Мы знаем, что в любом регионе, где утверждалось влияние катаров, класс «верующих» жил обычной жизнью без большого самоотречения. Они вступали в брак, рожали детей, владели собственностью, ели досыта и в целом не чуждались благ сего мира. Они определенно принимали участие в простых службах и собраниях, возглавляемых perfecti, которые были частью календаря катаров. Наряду с другими «верующими» они с огромной серьезностью относились к своему долгу принимать у себя и обеспечивать всем необходимым странствующих perfecti, создавая для них прочную опору и систему поддержки. Они также были обязаны совершать ритуальное приветствие перед любым «совершенным», встречавшимся на их пути. Это приветствие, называемое melioramentum, включало троекратное коленопреклонение и завершалось следующими Фразами:

Верующий: Моли Бога за меня, грешного, чтобы он сделал меня добрым христианином и привел к лучшей участи.

Совершенный: Молю Бога, чтобы он сделал тебя добрым христианином.

Этот обмен, как объясняет историк Средневековья Малькольм Ламберт, был стандартным и имел особый смысл:

«Быть добрым христианином или христианином вообще для катара означало стать «совершенным». Встретить лучшую участь означало умереть, получив consolamentumи не лишившись его по оплошности. В этом ритуальном коленопреклонении и обмене фразами «совершенный» и «верующий» напоминали друг другу о своем статусе: один ждал, еще не полностью освободившись от власти Сатаны, а другой находился за пределами его власти и занимал особое положение».

«Верующих» учили, что для них особенно важно найти «совершенного» и исполнить ритуал consolamentum, если они каким-либо образом оказались подверженными разлагающему влиянию католицизма. Отчасти это происходило потому, что преклонение, доходившее почти до культового почитания (в некоторых контекстах называемое «обожанием»), перед «совершенным» представляло собой прямое и публичное отрицание католической церкви. Когда одна из знатных верующих, леди Фидас из Сен-Мишеля, совершила поездку в Рим с Элеонорой, графиней Тулузской, она дерзко взяла с собой «совершенного», чтобы «оказать ему почести в самой церкви папы римского».

Впрочем, независимо от своего происхождения, большинство «верующих» откладывали до смертного одра тот момент, когда они чувствовали себя готовыми для того, чтобы вызвать «совершенного» и совершить над собой дуалистический обряд крещения, или consolamentum. Это был акт чрезвычайной важности, в результате которого человек преисполнялся Святым Духом, а в некоторых случаях мог открыть дверь в Царствие Небесное. Хотя с внешней стороны он сводился лишь к короткому ритуалу, сопровождаемому молитвами и возложением рук, consolamentum считался таким могущественным, что его самого по себе — даже без долгих лет строгого послушничества — было достаточно, чтобы посвятить умирающего человека в ранг «совершенного». После этого он вкушал лишь хлеб и воду, избегая дальнейшего соприкосновения с порочным материальным миром. Надежда для людей, получивших такое утешение и возвысившихся до состояния ритуальной чистоты, могла заключаться даже не в том, что смерть на этот раз принесет окончательное освобождение от цикла перерождений в человеческом облике, но что она хотя бы принесет «прогресс в цепочке перерождений, ведущих к освобождению». Иногда, если пациент неожиданно выздоравливал после такого посвящения, он мог вернуться к обычной жизни «верующего» и к полному участию в мирских делах. В этом случае он должен был снова получать consolamentum и поститься при приближении смерти, иначе любой прогресс, достигнутый его душой в этом воплощении, оказывался утраченным.

Никто не мог быть уверен в том, что при следующем воплощении его душа окажется в теле, которое снова будет воспринимать учение катаров (или, если уж на то пошло, что она вообще окажется в человеческом теле), поэтому «верующим» настоятельно советовали получать consolamentum в этой жизни, где оно было вполне доступно, но они могли потерпеть с этим до смертного одра. В конце XII века, когда perfecti во множестве странствовали по дорогам и жили в каждой деревне и городе Окситании, с этим обычно не возникало никаких трудностей, но в XIII веке, как мы увидим в главах 6 и 7, катаризм стал гонимой религией во всей Европе и в первую очередь в Окситании. Там, посреди демонических сцен из нижних кругов ада, население целых городов было предано мечу солдатами римской Церкви, за ними по пятам шли папские инквизиторы, и по мере того, как они выполняли свою работу, число «совершенных» катастрофически уменьшалось с каждым новым массовым сожжением. К началу XIV века было известно лишь о трех «совершенных» во всем Лангедоке, который некогда был оплотом катарской веры. Выжившие «верующие» сталкивались с огромной неопределенностью и неуверенностью в том, что они вообще когда-либо смогут получить consolamentum. Отчаянным решением многих катаров, чья жизнь в эти трудные дни подходила к естественному концу, была endura, что буквально значит «пост» или «голодание» применительно к хлебу и воде, дозволенным после ритуала предсмертного утешения. Однако теперь те, кто проходил ритуал, предпочитали не нарушать пост, даже если выказывали признаки выздоровления. В результате слово endura «стало техническим обозначением поста, приводившего к голодной смерти после получения consolamentum».

Отказ от предрассудков и страха перед адом

В XIII веке, когда начались массовые гонения катаров, основополагающее различие между «совершенными» и «верующими» иногда заключалось в том, что последние пытались убедить своих обвинителей, что они вовсе не являются еретиками. Так, например, в Тулузе в 1223 году Жан Тесьер — «верующий» во цвете лет, не выказывавший интереса к получению consolamentum, был арестован и обвинен в ереси. «У меня есть жена, и я сплю с ней, — возражал он, — у меня есть сыновья, я ем мясо, лгу и ругаюсь». (Наряду с браком, сексом, деторождением и употреблением мяса ложь и ругательство были запрещены для perfecti.) Тесьер был обвинен по показаниям свидетелей, и суд не принял во внимание его аргументы. Он был приговорен к смерти на костре и помещен в епископскую тюрьму, где ожидал казни. Теперь процедура позволяла ему покаяться в своих грехах и выйти на свободу, но он упорно продолжал заявлять о своей невиновности и оставался в камере смертников. Там он разговорился с несколькими perfecti и вскоре принял от них consolamentum. По-прежнему отказывавшийся отринуть веру, которую он, по собственному признанию, теперь разделял с остальными осужденными, он был сожжен на костре.

До нас дошло много свидетельств отчаянного мужества и самопожертвования в эпоху гонений. Катары смогли наделить своих приверженцев глубокими и прочными убеждениями о человеческой природе и загробной участи души. Эти убеждения были столь сильными, что «совершенные» и «верующие» предпочитали мучительную смерть и возможность освобождения из оков порочного материального мира отречению.

Есть несколько достоверных рассказов о том, как осужденные на смерть толпами бежали к кострам, подготовленным для них, и радостно бросались в ревущее пламя. Независимо от того, считаем ли мы их доверчивыми простаками или возвышенными мучениками, судя по всему, катаризм освободил этих людей от парализующего страха перед преисподней, столетиями используемого католической церковью для устрашения и покорности европейцев в Средние века. Действительно, такое освобождение более или менее автоматически следовало из обращения к дуализму катаров, согласно которому ад находился на Земле — «низшем плане сознания, в котором мы тонем» — обители мук и тяжких испытаний, в которой наши души уже подвергались суровому наказанию и оставались запертыми в течение бесчисленных предыдущих воплощений. Иными словами, ад находился не в каком-то неизвестном месте, куда мы отправляемся за грехи, определенные католической церковью, но там, где мы уже существовали и откуда нам однажды было суждено спастись.

Таким образом, одним мановением руки катары не только изгоняли из своих посвященных любой страх перед смертью, но и разрывали цепи предрассудков и демонологии, затормозившие прогресс цивилизации в Средние века. Стремясь очистить от пут условностей все аспекты религиозной традиции, они утверждали, что церковные песнопения «обманывают простой народ», и высмеивали католический обычай платить подаяние за души, которые находятся в чистилище, как бессмысленную трату денег.

Распространяя и утверждая эти идеи — хотя и в течение короткого исторического периода, — катары поощряли новое свободомыслие иновый дух гибкости и открытости для перемен. Психолог Артур Гюирдхэм считает, что это было, «возможно, их самым важным вкладом в освобождение простолюдинов»: «Понять это — значит согласиться с тем, что катаризм был не только просвещенным, но и оптимистическим вероисповеданием. Некоторые из современных защитников катаризма считают его мрачной, аскетичной и в целом пессимистической религией кальвинистского толка. Сэр Стивен Рансимен, который во многом прав в своей оценке катаров, считает, что религия была обречена из-за присущего ей внутреннего пессимизма. Люди, разделяющие такие взгляды, не в состоянии объяснить, каким образом столь пессимистическое вероисповедание могло распространиться, подобно степному пожару, в самом утонченном и скептическом регионе Европы…»

Первая эпоха Возрождения в Европе?

Внезапный расцвет катаризма произошел в то время, когда Европа, воодушевленная контактами с Востоком в результате Крестовых походов, просыпалась от спячки раннего Средневековья и заново открывала древнюю мудрость, содержавшуюся в античных текстах. Часто называемый историками «Ренессансом XII века», этот период «перемен, экспериментов и расширения кругозора» завершился столетиями интеллектуальной стагнации. Это было время рождения многих новых философских и научных идей, строительства первых готических соборов и крупномасштабных общественных и экономических перемен.

Вместе с соседними регионами Восточной Испании и Северной Италии, где религия катаров тоже имела сильные позиции, цивилизация Окситании XII века — урбанистическая, изощренная и космополитическая, — несомненно, шла впереди всей остальной Европы. Она находилась в эпицентре грядущей великой переоценки западных ценностей, характеризовавшейся духом любознательности и формирования более широкого космополитического и терпимого мировоззрения. Более того, если бы катаризм добился успеха во всех своих начинаниях, мы можем быть уверены, что в новой эпохе не нашлось бы места для католической церкви, которая, будучи церковью Сатаны, совратила много людских душ. На самом деле все оберну лось иначе. Катарская ересь была сокрушена радом жестоких крестовых походов, развязанных католической церковью в первой половине XIII века. Последние остатки сопротивления неспешно и методично выкорчевывались папской инквизицией, официально учрежденной в 1233 году специально для подавления и искоренения катарской веры. Если бы не геноцид и разрушения, причиненные так называемыми альбигойскими крестовыми походами, по мнению некоторых исследователей, культура Лангедока могла бы предвосхитить итальянский Ренессанс более чем на два столетия.

Такие предположения встречают неодобрительный прием в официальных исторических кругах. В результате вопросы вроде: «Что могло бы произойти на Западе, если бы катары победили в своей борьбе с католической церковью?» — редко удостаиваются сколь-либо серьезного научного рассмотрения. Исключение составляла Симона Вейль, представительница французской социальной философии и активистка общественного движения. Она умерла в 1943 году в результате добровольной голодовки, проводившейся в знак поддержки своим соотечественникам, находившимся под немецкой оккупацией. В последние несколько лет своей жизни Симона Вейль обнаружила глубокий интерес к уникальной культуре Окситании XII века. Она считала, что вдохновляющей силой этой культуры было учение катаров. По ее словам, Римская империя, сокрушившая греков более 2000 лет назад, «обесплодила Средиземноморский бассейн». С тех пор в этом регионе лишь один раз поднимала голову другая цивилизация, способная достичь «такого же высокого Уровня духовной свободы и творчества, как в Древней Греции». Уничтоженная в XIII веке римской церковью, эта погибшая цивилизация катаров, по мнению Вейль, каким-то образом поддерживала живую связь с гораздо более древними интеллектуальными и духовными течениями:

«Как ни мало мы знаем о катарах, кажется очевидным, что они некоторым образом являлись наследниками платоновской мысли, эзотерических учений и таинств доримской цивилизации, охватывавшей Средиземноморье и Ближний Восток..»

Вейль была одной из тех, для которых цивилизация Окситании в XII–XIII веках означала подлинный Ренессанс. Ее потенциал был даже большим, чем у итальянской эпохи Возрождения в XV веке. Поскольку Лангедок был средоточием этой нарождающейся цивилизации, жестокий натиск альбигойских крестовых походов сокрушил не просто катаров, но последнее живое звено, связывавшее Европу с древними традициями Индии, Персии, Египта и Греции. С другой стороны, столетия, последовавшие за разрушением Лангедока, были «примером тоталитарной духовности».

Космополитические города

Общество Окситании под влиянием катаров было каким угодно, но не тоталитарным. Оно далеко опередило остальную Европу в процессе урбанизации. Быстро растущие города, такие, как Нар — бонн, Авиньон, Тулуза, Монпелье, Безье и Каркассон, с гордостью гарантировали свободу мысли, экономическую и политическую независимость своих граждан. К примеру, даже в собственном городе граф Тулузский не имел юридической власти над горожанами, и ему подчинялись лишь настолько, насколько он уважал местные общественные законы. Нарбонн, Авиньон, Монпелье и Безье были ульями интеллектуальной деятельности и во всех отношениях университетскими городами даже до официального основания их университетов. Наиболее обширный курс по философии Аристотеля в Европе, учитывавший последние труды арабских ученых, преподавали в Тулузе.

Арабские торговцы и врачи уже давно нашли дорогу в Окситанию через Пиренеи из тех районов Испании, которые еще находились под властью мусульман, или прибывали с востока морским путем. Катары, склонные видеть своего естественного врага в лице римской католической церкви, а не в лице «неверных», радушно принимали их. Кроме того, для катаров все человеческие тела — будь то тела мусульман, христиан или иудеев — были клетками для порабощенных душ. Поскольку все в равной степени терпели невзгоды и тяготы материального мира и только катаризм предлагал путь к спасению, угнетение одних людей другими на основании расовой неприязни или другого вероисповедания считалось абсурдным.

Эти идеи распространялись на общественную жизнь, поэтому иностранцы, постоянно проживавшие в городах Окситании, пользовались всеми гражданскими правами, независимо от своей национальности или вероисповедания. Более того, хотя катаризм утверждал свое решительное неприятие римской церкви, он открыто и либерально относился к другим религиям и был готов к мирному сосуществованию с ними. То было время, когда в Северной Франции нехристиане не могли владеть землей под страхом уголовного преследования. То было время, когда толпы католиков по всей Европе часто доводили себя до состояния антисемитской истерии и устраивали еврейские погромы. Однако в Окситании большие влиятельные еврейские общины владели землей, открыто молились в синагогах и не испытывали никаких притеснений на всем протяжении XII века. Как и катарские общины, они тоже переживали период интеллектуальных, творческих и духовных исканий. Именно в этот период в прибрежных городах Лангедока еврейские книжники разработали оккультную философию Каббалы и стали изучать способы ее практического применения.

Мистическая система, укорененная в древних традициях иудаизма, Каббала претендовала на тайное знание и божественное откровение. Она также проявляла сильные дуалистические тенденции, в которых «левая» и «правая» стороны космоса находились в вечном противостоянии и конфликте.

Известно, что в XII веке в Нарбонне, Люнеле и Боке существовали прославленные школы Талмуда, где, согласно сообщению от 1160 года, проходили обучение еврейские студенты из «отдаленных стран». Интересно, что тот же автор — раввин Вениамин из Туделы — описывает свою встречу с евреем из Лю — неля, который «отказался от всех земных дел, днем и ночью постигал премудрость, постился и никогда не ел мяса». Возможно, идеи катаров о правильном образе жизни и нашем месте в окружающем мире начали оказывать влияние не только на значительное количество бывших католиков, освобожденных от страха перед преисподней, но и на последователей других религий.

Катары и трубадуры

В XII–XIII веках учение катаров ненадолго озарило человеческие умы в Окситании. В этот же период другой необычный интеллектуальный феномен тоже появился и исчез именно в этом регионе, ныне расположенном на территории Южной Франции, Северной Испании и Северной Италии. Этим параллельным феноменом была лирическая поэзия трубадуров — форма стихосложения, изобретенная в Окситании и представленная сочинениями на местном диалекте. Оцениваемая современными литературными специалистами как «одна из самых блестящих поэтических школ, когда-либо существовавших в Европе», она оказала влияние на всю позднейшую европейскую лирическую поэзию. Однако гораздо более важное значение представляет то обстоятельство, что поэзия трубадуров также оказала беспрецедентное общественное воздействие. Она принесла с собой то, что было названо «революцией мыслей и чувств, последствия которой до сих пор ощущаются в западной культуре». Эта революция была связана с отношением к роли женщины в обществе. Сами трубадуры были в почете во многих аристократических домах Окситании, где они имели высокий статус и обладали исключительной свободой слова (иногда даже вмешиваясь в политические дела). В своих сочинениях, имевших большой вес в обществе, они с чрезвычайным уважением относились к женщинам в целом (включая даже таких «низких» персонажей, как пастушки) и особенно к придворным дамам, наделяя женский пол возвышенным, почти священным статусом. В своих стихах они проповедовали идею рыцарской любви, когда мужчина существовал ради того, чтобы обожествлять свою даму и верно служить ей. Эта любовь была незаконной в том смысле, что дама почти всегда была замужем за другим человеком, но и чистой, в том смысле, что ей не суждено было найти физическое воплощение. В основе трубадурской идеи о рыцарской любви лежало самоотречение, желание недостижимого и целомудренное благородство. Мужчина, который любил, но не мог прикоснуться и желал, но не мог удовлетворить свое желание, возвышался над остальными. По мнению Зоэ Ольденбург, в стихах трубадуров прославлялось «не что иное, как торжество самообладания».

Можно ли считать совпадением, что «совершенные» из числа катаров тоже стремились обуздать своей волей любые физические потребности и желания и считали необходимым, чтобы их тела испытывали физические страдания и многочисленные лишения и проходили через цикл смертей и перерождений, прежде чем достигнуть конечной цели? По этой причине Ольденбург полагает, что катаризм имел много общего с движением трубадуров. Она доходит до утверждения, что во многих случаях, когда «трубадуры… упоминали Бога и Иисуса Христа, весьма вероятно, что они выступали с позиции катаров и что их божеством был «Бог Добра» манихейской веры».

Но мнение Ольденбург стоит особняком. Историки Средневековья и литературоведы сходятся в том, что идеи, распространявшиеся трубадурами в Окситании XII–XIII веков, имели очень мало общего с катаризмом. Мы можем лишь заметить (вместе с Артуром Гюирдхэмом), что это противоречит здравому смыслу:

«Как могли два таких поразительных культурных явления возникнуть одновременно и в ограниченном регионе, не будучи связанными друг с Другом? Это все равно что утверждать, будто учение Фрейда пользовалось огромной популярностью среди лондонских психиатров в 1920-е годы, но не оказало никакого влияния на медицину или литературу».

Женщины, державшие половину неба

Наряду с поэзией трубадуров основа организации и система Убеждений катарской веры тоже оказали влияние — случайное или намеренное — на повышение статуса женщин в местном обществе. Католицизм ничего не предпринимал для уменьшения огромного неравенства между полами, существовавшего в средневековой Европе, и строго запрещал женщинам принимать церковный сан. С другой стороны, катаризм считал души мужчин и женщин абсолютно равными. Катары не видели причин, по которым материальные оболочки, служившие местом заключения человеческих душ, — а именно их тела, которые волей случая могли быть мужскими или женскими, — должны были получать разное обхождение.

По этой причине членство в рядах perfecti не ограничивалось представителями одного пола, и «совершенными» становились как мужчины, так и женщины. В эти опасные времена женщины «совершенные» меньше путешествовали и выступали с проповедями, чем мужчины, по вполне понятным причинам физической безопасности. Мы не находим женщин и среди сравнительно немногочисленных «епископов» и «дьяконов», находившихся на вершине простой и малозатратной иерархической структуры, управлявших делами катаров в Окситании. Вместе с тем нет сомнений, что женщины совершенные» пользовались огромным уважением и влиянием в своих общинах, где они часто учреждали групповые дома для «вдов и дочерей местного мелкого дворянства и ремесленников».

Принято считать, что среди «совершенных» в Окситании на всем протяжении существования катарской веры было больше мужчин, чем женщин (возможно, в отношении 6:4), но это происходило в результате индивидуального выбора, а не целенаправленной политики и компенсировалось большим количеством женщин среди credentes.

В целом по контрасту с католической церковью статус женщин в религии катаров был высоким, а их роль — важной и общепризнанной. Такое освобождение женщин тоже должно было сыграть свою роль в великом пробуждении идей и человеческого потенциала, происходившем в Окситании в XII веке.

Революция и новый мировой порядок

Хотя катаризм являлся организованной системой духовного знания и во всех отношениях представлял собой настоящую религию, он был еще и чем-то гораздо большим.

Из предыдущего раздела мы могли убедиться, что катары осуществляли общественную программу, на многие века опередившую современное понимание, что человеческий потенциал не может быть полностью осознан без «освобождения женщины». Мы также видели, что доктрина катаров о равной участи человеческих душ независимо от пола, расы или вероисповедания естественно сочеталась с либерализмом, открытым мышлением, космополитичностью и демократическими тенденциями в обществе Окситании.

Катаризм также представлял собой последовательную антиматериалистическую философию, предлагавшую всем ее сторонникам выбор между двумя четкими путями в этой жизни: «высшим» путем и «низшим» путем. Высший путь сопровождался уединением, молитвой и отречением от мира — волевым подавлением всех физических потребностей, привязанностей и желаний, этому пути следовали «совершенные». Низший путь подразумевал участие в мирских делах, ему следовали обычные «верующие» до тех пор, пока они не получали consolamentum на смертном одре. Они надеялись достигнуть заметного прогресса в своем нынешнем воплощении в рамках грандиозного проекта освобождения собственной души от уз вещественности, но понимали, что им придется снова и снова возвращаться на материальный план бытия, прежде чем эта цель наконец будет достигнута.

Мы не можем сказать, какими были бы долговременные политические и экономические последствия такого мировоззрения, если бы ему было позволено распространяться и одержать победу в борьбе с католической церковью по всей Европе. Прочая логика подсказывает, что такое развитие едва ли привело бы к формированию двух великих политических и экономических систем — капитализма и коммунизма, которые в итоге об рели власть над душами людей в XIX и XX веках. Обе системы были основаны на полностью материалистическом мировоззрении и расходились друг с другом лишь в вопросе о производстве и распределении мирских благ. Мы можем лишь предполагать, что совершенно иные побуждения катаров, страшившихся ловушек материального мира, привели бы к формированию совсем других учреждений, связанных с производством, собственностью на средства производства и эксплуатацией рабочей силы.

Есть свидетельства, что уже в XII веке катары начали преобразование феодального экономического слоя через программы образования для взрослых и ремесленного обучения для бедных и обездоленных. К примеру, в мастерских под руководством опытных perfecti подмастерья обучались кожевенному и бумажному делу, ткачеству и торговле тканями. Одна из целей этих мастерских, несомненно, заключалась в подготовке миссионеров, которые могли бы самостоятельно ходить от одного города к другому и обращать людей в свою веру (как было отмечено раньше, в сохранившихся хрониках повествуется об особенно сильном влиянии катаров на ткачей и других работников текстильной отрасли). Долговременные последствия такой просветительской программы, которая привела к образованию целого класса профессиональных ремесленников, были бы в буквальном смысле революционными, если бы она могла продолжаться и дальше. Поэтому неудивительно, что французский философ Вольтер воспользовался воспоминаниями о гонениях на катаров для обличения злодеяний католической церкви и феодального угнетения народных масс. Идеи Вольтера, посвященного в масоны в 1778 году, оказали влияние на ход событий, предшествовавших французской революции 1789 года.

Пацифизм был другой основополагающей ценностью в этической системе «совершенных»; решительный отказ от насилия был частью режима самоконтроля над низменными телесными потребностями и желаниями, необходимого для посвященных. Известны случаи, когда «совершенные» предпочитали быть сожженными на костре вместо того, чтобы продемонстрировать перед инквизиторами свою невиновность в ереси, убив даже курицу. Однако удивительно, что для людей с таким явным презрением к собственной жизни и к смертным мукам было характерно «абсолютное уважение к самому факту жизни; они не допускали насильственного вмешательства человеческой воли (которое неизменно считалось злым и произвольным) в участь души, находящейся на пути к спасению».

Та же самая логика объясняет, почему perfecti твердо противостояли введению смертной казни даже за тяжкие преступления. Они также утверждали, что обычных мелких преступников не следует наказывать; их нужно учить, чтобы они стали лучшими гражданами. Такие авангардные доктрины, разумеется, отвергались католической церковью как возмутительные.

Столь же удивительно, что катары решительно утверждали — в противоположность духу времени и учению католицизма, — что проповедники крестовых походов являются «убийцами». Если бы катары продолжали завоевывать души людей с такой же скоростью, как в Окситании, вместо того чтобы пасть под ударами крестоносцев, к каким последствиям это могло бы привести? Не представляется ли весьма вероятным, что они могли бы преобразить международный ландшафт Средних веков опять-таки с непредсказуемыми, но, возможно, очень позитивными последствиями для хода мировой истории.

Ответныйудар

Но мир таков, какой он есть, а не таков, каким он мог бы стать, и катары потерпели поражение. Как мы убедимся в главах 6 и 7, они потеряли все — свою землю, свою культуру, свободу и даже жизнь — в кровавых ужасах альбигойских крестовых походов. Тридцать пять лет практически непрерывной войны, опустошавшей Окситанию с 1209 по 1244 год, были временем жестоких осад, пожаров и ужасающей резни. Несмотря на то что эти вегетарианцы и пацифисты принадлежали к «церкви любви», которая «не совершала насилия ни над одним человеком», сам факт того, что катары смогли так долго противостоять папским армиям, говорит о том, что они не стали капитулировать, когда подверглись нападению. Они защищались изо всех сил.

Это далеко не единственный парадокс катарской веры. Мы уже отмечали, что их догматический ужас перед совокуплением (поскольку деторождение приносит в мир новые материальные тела для пойманных душ) не привел к значительному сокращению населения Окситании во времена расцвета катаров. Напротив, в катарских семьях рождалось много детей, и в регионе наблюдался быстрый рост населения. Разгадка этого парадокса заключается в очень разных стандартах поведения, ожидаемых от credentes и perfecti. Первые придерживались катарских убеждений, но не были обязаны следовать всем обрядам адептов веры.

Мы видели, что эта система позволяла «верующим» жениться, заводить детей и употреблять мясную пищу по своему выбору. Точно так же, несмотря на пацифистский настрой, она позволяла им противостоять гонениям, защищать свою страну и свою веру силой оружия, даже если при этом от них требовалось совершать акты «насильственного вмешательства в судьбу других душ». Сами perfecti всегда оставались в стороне от схватки, предоставляя credentes право сражаться с врагом в материальном мире. Впрочем, есть свидетельства, что перед лицом безжалостной католической агрессии и невероятных зверств, учиняемых над катарами, даже perfecti находили основания для временного отказа от своей философии абсолютного пацифизма и ненасилия. Поскольку этот мир являлся творением Бога Зла и материальное царство полностью находилось в его власти, то он мог создавать существа, исполненные чистого зла, — демонов, похожих на людей, но не имевших душ, — для уничтожения добрых мужчин и женщин катарской веры. Вооруженная борьба с такими существами, которые были многочисленны в армиях крестоносцев и среди инквизиторов, едва ли могла считаться преступлением.

Древний враг

Защищаясь от смертоносного натиска крестоносцев, катары еще сильнее утвердились в своей вере. Католическая церковь была орудием Бога Зла, создавшего материальный мир как свое личное царство ужасов и страданий, боли и несчастья. День за днем в Окситании накапливались все более убедительные свидетельства подлинности этого мировоззрения: массовые казни гражданского населения, пытки и культура осведомителей, созданная инквизицией, нескончаемое истребление катарской веры.

Масштаб кровожадности, методичность альбигойских крестовых походов, без сомнения, служат указанием на степень угрозы, которую катаризм представлял для католической церкви. Мы уже знаем, что ощущение опасности возникло из-за военной поддержки, оказываемой катарам владетельными лордами Окситании, но при изучении литературы о ересях этого периода нельзя не обратить внимания, что в борьбе двух вероисповеданий принимал участие другой, возможно, не менее мощный фактор.

Хотя масштаб гонений был беспрецедентным в истории церкви, католические власти явно считали катаризм своим старинным и смертоносным врагом. Именно по этой причине они часто называли катаров «манихеями», представителями ереси, над которой Рим предположительно одержал победу сотни лет назад. Со своей стороны катары, хотя никогда не отождествляли себя с манихеями, утверждали, что их религия происходит из глубокой древности и передавалась от одного «доброго человека» к другому. По их словам, это была подлинная вера, узурпированная церковью на заре христианства.

Большинство специалистов по истории Средневековья в наши дни предпочитают утверждать, что катаризм был, в сущности, новым феноменом и во многом являлся продуктом своего времени, но в противоборстве между катарами и католиками обе стороны придерживались иного мнения. Они считали, что сошлись в последнем эпизоде древней борьбы, имевшей глубокое значение для будущего человечества.

В следующих главах с должным уважением к мнениям специалистов мы изучим возможность того, что они могли быть правы.

 

ГЛАВА 3

ВСТРЕЧА ДОБРА И ЗЛА

До сих пор мы рассматривали проблему катаров таким образом, как будто их ересь существовала отдельно от других. Разумеется, это было не так. Они представляли значительную угрозу для римской церкви из-за своих успехов в близлежащей Окситании и Северной Италии, но фактически они являлись частью гораздо более крупной ереси, угрожавшей всему христианству в Европе — не только римским католикам на Западе, но также православной церкви с центром в Константинополе (старинная Византия, современный Стамбул).

Раскол (схизма) между католической и православной церковью назревал в течение столетий и был официально утвержден в 1054 году. К этому времени бывшие епископы Константинопольские уже привыкли называть себя «экуменическими патриархами» — в буквальном смысле «патриархами всего населенного мира».

Балканы в X–XIV веках.

Поскольку такое поведение бросало вызов владычеству папы римского, оно было источником большой взаимной враждебности, тем не менее обе церкви придерживались единого мнения по вопросу об искоренении ересей. Точно так же, как римская церковь, столкнувшаяся с катарской верой на Западе в XII–XIII веках, Константинопольский патриархат столкнулся на Востоке с так называемой богомильской ересью, которая начала распространяться примерно на 200 лет раньше и сохранялась до конца XIV века.

Эта ересь называлась богомильской в честь ее предполагаемого основателя, чье имя по-гречески звучало как Теофил [Феофил], а по-славянски как Богомил, что значит «возлюбленный Господа». Живший в Болгарии в первой половине X века, этот загадочный человек проповедовал разновидность дуализма, почти идентичную вероучению, которое впоследствии возникло в Западной Европе под названием катаризма. Его также помнят как организатора политического восстания, которое дало гонимым славянским народам собственный голос и побудило их отречься от своих болгарских властителей, находившихся под сильным греческим влиянием.

Хотя богомильская ересь продержалась на Востоке на 300 лет дольше, чем учение катаров на Западе, у нас мало достоверных сведений о самом Богомиле. Не сохранилось ни одного письменного описания этого человека, и мы ничего не знаем о том, где он родился и умер, кем были его учителя и как широко распространялась его проповедь. Первое сохранившееся сообщение, где он упоминается по имени (хотя не первое, где упоминается о созданной им ереси), появляется в книге, написанной между 977 и 990 годами. В этом трактате, составленном враждебно настроенным христианским монахом по имени Козьма, говорится лишь о том, что «в дни православного царя Петра [927–969] жил священник по имени Богомил (возлюбленный Господа), который на самом деле не был любим Господом («Богу-немил») и первым посеял семена ереси на болгарской земле». Хотя в книге Козьмы больше нет сведений о самом человеке, она была написана специально для опровержения вероучения, основанного Богомилом. Целью Козьмы было привлечь внимание православной церкви к угрозе, с которой она столкнулась, и покаяться церковной власти за допущенные ей оплошности, позволившие такой ереси распространяться и процветать.

Ближе к источникам власти

После смерти болгарского царя Петра в 969 году богомильство быстро распространилось на Запад за пределы Болгарии в балканские принципалитеты Сербии и Боснии (где оно обрело настолько прочную опору, что часто считалось официальной государственной религией). Не менее влиятельное в Хорватии, Далмации и Македонии, оно проникло даже в великий Константинополь, средоточие православной веры. Первое сообщение о богомильской ереси в стенах Константинополя датируется 1045 годом. Оно основано на «Беседах», написанных монахом Евфимием Зигабеном, который даже утверждал, что обнаружил еретическую «ячейку» в собственном монастыре.

Козьма I (1075–1081) был первым константинопольским императором, предпринявшим жесткие меры против богомилов. Его приемник Алексей I Комнин (1081–1118) проявлял еще больше энергии в своих нападках на эту ересь. Где-то между 1097 и 1104 годами он приказал арестовать известного богомила по имени Дивлат, которого подвергли пыткам ради сведений о лидерах движения. След привел к Василию, монаху-раскольнику из Македонии, ныне жившему под прикрытием монастыря в Константинополе, который якобы проповедовал богомильскую ересь более 40 лет.

Комнин устроил ловушку для Василия. Сделав вид, что знает его только как уважаемого православного монаха, император скромно попросил просветить его в вопросах христианской веры. Несмотря на осторожность, Василий не мог упустить столь замечательную возможность, чтобы попытаться обратить Комнина в богомильство. Последовал ряд встреч, в ходе которых император подробно расспросил несчастного Василия и окольным путем заставил его раскрыть не только главные доктрины ереси, но и компрометирующие подробности ее организации и членства в Константинополе.

Потом Василий и его сообщники были арестованы. Согласно летописям того времени, Комнин лично увещевал богомилов, пытаясь вернуть их в лоно православной веры. Те, кто отрекся от ереси, были прощены и получили свободу, те, кто упорствовал, получили пожизненное заключение. Лишь Василию была назначена высшая мера наказания, столь любимая охотниками за ересью на Западе: его сожгли на костре. Костер был устроен на константинопольском ипподроме для вразумления огромной толпы зрителей.

В сохранившихся хрониках из Константинополя больше ничего не говорится о богомилах до 1140-х годов, когда появляются сообщения о новых судах над еретиками. Мы узнаем, что в 1145 году сам Козьма Аттик, патриарх православной церкви, попал под влияние некоего богомила Нифона. Когда — о ужас! — еретику было позволено жить во дворце патриарха, другие православные священнослужители развернули агитацию против него. В конце концов они направили свои жалобы непосредственно императору Мануилу I (о котором впоследствии ходили слухи, что он имел тайные «богомильские наклонности»), и в 1147 году Козьма был низложен, а Нифон арестован. Тем не менее этот эпизод указывает, что в середине XII века, примерно в то же время, когда катаризм впервые был воспринят как угроза для западной церкви, богомильство превратилось из незначительного культа, основанного малоизвестным священником, в крупное религиозное течение, обосновавшееся рядом с источниками власти на Востоке.

Старейшина Никита

Предчувствие появления новой веры, обретающей форму, накапливающей силы, выстраивающей свою организацию на глазах у людей, обострилось 20 лет спустя, в 1167 году. В этом году Никита, старейшина богомильских общин из Константинополя, неожиданно объявился на Западе. Сначала он появился в Ломбардии (Северная Италия), где убедил местных епископов из числа катаров принять важные доктринальные изменения и получить «повторное утешение» из его рук Затем он направился в Лангедок.

Вся верхушка катаров ожидала его прибытия в городке Сент-Феликс-де-Караман в окрестностях Тулузы. Под его руководством были решены рутинные вопросы, такие, как пограничные разногласия между катарскими епископатами, и были учреждены три новых епископата в Тулузе, Каркассоне и Ажене (Эжене). Однако, как и в Ломбардии, главной целью визита Никиты, по-видимому, было стремление внести важные доктринальные изменения в катарское вероучение и подтвердить существование тесной связи между катарской и богомильской церквями на этом этапе. Действительно, огромное уважение, оказываемое Никите, и тот факт, что он произвел обряд «повторного утешения» всех присутствующих perfecti, ясно свидетельствует, что между двумя церквями существовали отношения старшего и младшего, или материнской и дочерней. Иными словами, в 1167 году катары явно рассматривали богомильство как «материнскую церковь» и признавали ее главенство.

Этот вывод подтверждается современными историками, собравшими убедительные доказательства того, что катаризм на Западе был прямым отпрыском богомильства. Хотя Северная Италия находится ближе к Константинополю, ересь, по-видимому, сначала была занесена в Северную Францию и даже в Германию (сохранилось сообщение о суде над катарским епископом в Кельне еще в 1143 году). Не вполне ясно, когда и каким путем она попала в Лангедок, но не вызывает сомнений, что она существовала там достаточно долго, так как в 1167 году между катарскими епископатами уже возникли пограничные споры.

Судя по всему, в религиозной доктрине западных катаров существовали некоторые пробелы, для исправления которых Никитой были внесены изменения. Эти изменения вернули катаризм в лоно его собственной могущественной фракции богомильской церкви, верившей в абсолютную противоположность «двух сил», Добра и Зла. Но другие богомилы, а до 1167 года и многие катары, отстаивали убеждения, нарушавшие эту абсолютную противоположность. Эти так называемые «умеренные дуалисты» рассматривали возможность связей и даже семейных отношений между Богом Добра и Богом Зла, что было совершенно неприемлемо для настоящих дуалистов.

Другой целью визита Никиты была организация дальнейшей миссионерской деятельности по всей Европе, пользуясь Окситанией в качестве плацдарма. Есть свидетельства того, что участники Собора 1167 года разъехались воодушевленные и готовые принять активное участие в этой деятельности.

Социальная инженерия

В конце XII века появились признаки хорошо спланированного и скоординированного сговора между катарской и богомильской церковью. Цель этого сговора была самая революционная: бросить вызов и в конечном счете низвергнуть римскую церковь на западе и православную церковь на востоке. Абсурдный культ Бога Зла, сотворившего этот мир, нужно было подточить — не сразу, но постепенно, город за городом, регион за регионом. Его место должна была занять истинная дуалистическая религия катаров и богомилов. Главной целью проекта было освобождение человеческих душ из темницы вещества и возвращение в небесное царство Бога Добра, который сотворил их. Поскольку это требовало особого отношения к материальным вещам, резко отличавшегося от преобладающих интересов того времени, назрела необходимость крупномасштабных и долговременных перемен в структуре общества.

В наших исследованиях этот вопрос прояснился, когда мы обнаружили, что катары в Окситании занимались довольно активной деятельностью, которую мы определили в предыдущей главе как «эксперименты с феодальным экономическим строем».

Едва ли можно считать совпадением, что богомилы делали то же самое. Начиная с самых ранних упоминаний об этой ереси в X веке их связывали с общественными, экономическими и политическими неурядицами. «Они учат своих последователей не подчиняться их хозяевам», — предупреждал монах Козьма, обличавший богопротивные деяния этой, казалось бы, новой ереси. «Они презирают богатых, ненавидят царей, насмехаются над вышестоящими, укоряют бояр. Они верят, что Бог в ужасе смотрит на тех, кто трудится на благо царя, и советуют крепостным не работать на своих хозяев».

Неудивительно, что на основании таких материалов многие историки сочли богомильство «основой… общественного движения, направленного против феодального угнетения». Другие не соглашаются и говорят, что нам следует «остерегаться приписывать слишком большое значение социальному анархизму богомилов и видеть в них славянских коммунистов эпохи Средневековья». С нашей точки зрения, оба аргумента не вполне корректны. Богомилы не были средневековыми коммунистами, поскольку коммунизм является материалистическим мировоззрением и имеет дело только с физическим миром, но точно так же богомильство не являлось основой общественного движения. Свидетельства убеждают нас в том, что богомильское вероучение, как и катаризм, было первым и последним духовным движением, заинтересованным исключительно в освобождении душ. Стремление к этой духовной цели, а не какие-то обычные признаки «общественного движения» неизбежно вело богомилов к революционному поведению в материальном мире. Оно вдохновляло их на критику земных иерархий и целенаправленно создавало мятежные настроения.

Такой же феномен «социальной инженерии, сочетавшейся с дуалистической ересью», наблюдался и в других частях Европы. В предыдущей главе мы показали, что катары сами занимались созданием класса профессиональных ремесленников — особенно ткачей и других работников текстильной и бумажной индустрии. Таким образом, просвещение бедняков через развитие ремесленных навыков шло рука об руку с распространением веры. Поэтому нас не удивляет, что итальянские исследователи нашли доказательства существенных связей между катарами и ремеслом изготовления кошельков. Как и ткачество, это занятие служило удобным прикрытием для миссионерской деятельности и позволяло проповедникам катаров путешествовать инкогнито, «производя и продавая свои товары и в то же время заводя еретические связи».

Несмотря на то что дуалисты признавались в ненависти к этому миру, такие стратегии показывают, что они без колебаний пользовались вполне мирскими и практичными методами, чтобы обращать в свою веру прихожан официальной христианской церкви. После странствий вместе с итальянскими катарами в начале XIII века некий Иво из Нарбонна сообщил, что они обычно «посылали в Париж способных студентов почти из всей Ломбардии и некоторых городов Тосканы. Там некоторые изучали логику, другие теологию, стремясь укрепиться в своих заблуждениях и ниспровергнуть католическую веру». Такие свидетельства расчетливости и продуманной стратегии не вступают в явное противоречие с духовной целью катаров с учетом того, что они верили в свое участие в борьбе двух противоположных начал за человеческие души, борьбе, которая часто заканчивалась смертью. Если позволить католической церкви навсегда погасить свет катаризма, то души людей тоже навсегда окажутся утраченными. При таких высоких ставках и дьявольской природе врага любые средства, честные или нечестные, с их точки зрения, были оправданными.

Школа ереси

Другое свидетельство того, что катары и богомилы участвовали не только в общественной пропаганде, но и в скоординированном «заговоре» с целью ниспровержения официального христианства, дает исследование методов, которыми они пользовались для обращения в свою веру. Тесное сходство приемов и процедур, используемых в обеих сектах, указывает на одинаковую подготовку. Здесь опять возникает впечатление, что мы имеем дело с вполне приземленными и расчетливыми людьми, вовсе не чуждавшимися путей этого мира.

Они также обнаруживали хорошее знание основных принципов психологии: курс миссионерских наставлений начинался с легко усваиваемых общих мест, и лишь потом они мало-помалу переходили к более глубоким и еретическим — а значит, потенциально шокирующим — аспектам своего вероучения. Евфимий, допрашивавший монаха Василия в Константинополе, пока тот ожидал своей казни на ипподроме, узнал, что богомилы начинали с наставления своих последователей в тех верованиях и обрядах, которые они разделяли с православной церковью, «приберегая свои богомерзкие доктрины до более позднего времени и доверяя их лишь более посвященным в их нечестивые таинства». Иными словами, цель заключалась в том, что бы постепенно отделить потенциальных кандидатов от убеждений, в которых они воспитывались, прежде чем попытаться заменить эти убеждения альтернативной дуалистической системой.

Другим методом, использовавшимся проповедниками катаров и богомилов, было обращение к здравому смыслу и скептицизму обычных людей для развенчания церковных обрядов — а отсюда, по аналогии, всей религиозной конструкции, на которой они были основаны. Излюбленной мишенью катаров была литургия: они просили прихожан тщательно и объективно обдумать все подробности этого церковного ритуала. К примеру, когда они принимали хлеб и вино Святого Причастия, разве можно было представить — хотя католические священники учили их этому, — что они употребляют подлинное тело и кровь Христову? Разве это не противоречило здравому смыслу, если не сказать больше? Все когда-либо существовавшие католики служили литургию и принимали Святое Причастие в течение многих столетий. Если бы они действительно употребляли физическое тело и кровь Христа, то он должен был быть по меньшей мере размером с гору, с венами, подобными рекам, что на самом деле не соответствовало действительности. Более того, подходя к проблеме с другой стороны, катарские проповедники часто напоминали о таких малоприятных вещах, как процессы пищеварения и их конечные продукты. Неужели добрые люди, которые действительно любят Господа, хотят пропускать Его тело и кровь через свой кишечник? Что за религия требует от них участия в столь нелепых и, откровенно говоря, каннибалистских обрядах? Таким образом, соображения логики, здравого смысла и хорошего вкуса заставляли усомниться в правоте церкви в этом основополагающем вопросе еще задолго до того, как наступало время переходить к более чувствительным катарским доктринам, таким, как догмат о нематериальной природе Христа.

На следующем этапе в процессе обращения миссионер часто приводил конкретные примеры того, как далеко отклонилась Церковь от своего истинного пути. Излюбленными примерами были печально известные грехи представителей духовенства и их роскошный образ жизни. Все это наглядно сравнивалось с простой, честной и безыскусной жизнью подлинных христиан, заповеданной Христом в Новом Завете. После размышлений над этими кричащими противоречиями большинство разумно мыслящих слушателей почти не нуждались в дальнейшем убеждении, что гниль проникла в самое сердце церкви.

На следующем этапе обращения знакомство с дуалистической доктриной о дурной природе материального мира происходило на многочисленных и легко понятных примерах. Проповедники могли говорить о землетрясениях, извержениях вулканов, ударах молний или укусах змей наряду с целым сонмом других зол, с которыми мы сталкиваемся в материальном мире. Как и раньше, приводились целые главы из Нового Завета, на этот раз призванные подтвердить, что истинное учение Христа и его апостолов поддерживало дуалистическую доктрину отрешения от материальных вещей.

Малькольм Ламберт, современный ученый, решительно симпатизирующий католикам, утверждает, что еретики обычно достигали этой цели с помощью бесчестных манипуляций с фрагментами из Нового Завета, «вырванными из контекста», для подкрепления дуалистической позиции. В результате большинство обычных слушателей, не искушенных в тонкостях церковной доктрины, убеждались в том, что они получили «увещевание от добрых людей, основанное на словах Иисуса Христа и его ближайших последователей».

Таким образом, неудивительно, что катары и богомилы в течение долгого времени достигали огромных успехов в своих сферах влияния. К концу XII века они создали то, что Стивен Рансимен назвал «единой конфедеративной дуалистической церковью… простиравшейся от Черного моря до Бискайского залива». Ядро этой церкви составляли шестнадцать епископатов, расположенных в густо населенных районах от Константинополя на востоке до Тулузы на западе. Поскольку еретики с самого начала пользовались огромным влиянием в городах и сельской местности и обычно начинали работу по обращению в свою веру с нижних слоев общества, то к началу XIII века они занимали поразительно сильные позиции в Европе. Не прошло и 250 лет с тех пор, как сам Богомил впервые появился в Болгарии с проповедью доктрины о Боге Добра и Боге Зла. Однако за это короткое время средневековый дуализм создал целую международную инфраструктуру и в достаточной мере заручился народной поддержкой, чтобы думать о себе как о полноправной церкви и провозглашать свою «универсальность и наднациональное единство» в противоположность официальной церкви.

Портрет Дориана Грея

Если вместе с большинством ученых согласиться с тем, что богомильство было «болгарским катаризмом» или, точнее, что «катаризм по своему происхождению был западной разновидностью богомильства», какие наиболее важные верования составляли основу этой еретической общеевропейской религии?

Как мы могли убедиться, основополагающее значение имел принцип дуализма — т. е. вера в двух богов, доброго и злого, причем последний изображался создателем Земли, человечества и всех материальных вещей. Это, в свою очередь, привело дуалистов к заключению, что Иисус Христос, как эманация Бога Добра, не мог существовать «во плоти», которая по определению являлась злом. Сходным образом он не мог быть рожден и распят (для того и другого требовалось физическое тело), а потому не мог искупить наши грехи своей смертью на кресте.

Читатель уже знаком с концепцией, разделяемой катарами и богомилами, согласно которой Святой Дух был принесен на землю нематериальным Христом и с тех пор передавался «от одного доброго человека к другому» через ритуал consolamentum и возложение рук. В обеих формах дуалистического вероучения этот ритуал был одинаковым и служил орудием инициации, благодаря которому приобреталось священное знание (гнозис), возвышавшее кандидата из разряда неофитов в разряд адептов.

Такие обряды и верования сами по себе четко обозначалиключевые различия между господствовавшей христианской религией, с одной стороны, и вероучением катаров и богомилов с другой стороны, но существовало и множество других отличий, как можно ожидать от подлинно гностической ереси, не имевшей авторитарного характера. Как и все формы и разновидности гностицизма, она ставила силу индивидуального откровения превыше любой официальной доктрины. В результате частью религиозной жизни катаров и богомилов были всевозможные рассуждения и предположения по поводу основных концепций их вероучения, включая вопрос о происхождении зла, изначальной благости и бессмертии человеческих душ и причине их многократного воплощения в человеческих телах в порочном материальном мире. Именно свобода индивидуального творчества и самовыражения привела к главному расколу в еретической церкви между так называемыми «абсолютными» и «умеренными» дуалистами, которые, в свою очередь, делились на ряд более мелких сект. Эти секты соперничали за свою паству, «поскольку имели разные, а иногда противоположные мнения», но явно признавали друг друга и сосуществовали в духе взаимной терпимости.

Несмотря на интеллектуальную анархию, преобладавшую среди еретиков, мы сочли возможным выделить некоторые основы их вероучения, общие для всех или, по крайней мере, для большинства из них. Когда мы сравниваем эти основы с основами традиционного христианства, трудно отделаться от зловещего ощущения, что каждая из них была причудливо искаженным отражением другой. Подобно Дориану Грею и его портрету на чердаке, они были сходными противоположностями — близкими и в то же время очень далекими.

Странствия души

Одним из вопросов, вызывавших живейший интерес и непримиримое расхождение, был вопрос о происхождении души, ее конечной участи и ее связи с человеческим телом.

Традиционное христианское учение не допускает двусмысленного толкования: «Каждая отдельная душа является новым творением Божьим, которую Он вдыхает в тело, предназначенное для этого». После смерти душа отделяется от тела, хотя и не навсегда, так как им суждено воссоединиться после Второго Пришествия Христа и воскрешения мертвых. Тогда «отлетевшие души вернутся к телесной жизни, и спасшиеся войдут в этом обновленном облике в Царствие Небесное». Этот взгляд, названный «основополагающим элементом» христианской доктрины, преобладал среди средневековых теологов, уверенных что «воскрешение будет подразумевать сбор и оживление частиц мертвого тела».

Естественно, катары и богомилы не верили в телесное воскрешение. Они считали такую идею противоречащей здравому смыслу и просто отвратительной. Их интерес был сосредоточен исключительно на душе, которую они рассматривали как бессмертную нематериальную сущность, входившую в человеческое тело при зачатии и носившую его как «одежду», пока тело не умирало. Они представляли душу как путешественницу во времени, участвующую в грандиозном странствии на пути к совершенству. Вместо однократного «воскрешения» миллиардов заплесневелых трупов в Судный День они придерживались мнения, что каждая душа многократно возрождается на земле во множестве разных тел — как человеческих, так и животных, — прежде чем достигнуть своей цели. Во многом, как и в буддизме, целью было продвижение к возвышенному состоянию отрешенности, чистоты и самоконтроля, достижимому лишь в человеческой форме, которое считалось необходимым для вечного освобождения души от заключения в материальном мире. Ценой была жизнь (а возможно, и много жизней) сурового аскетизма и медитации. Более того, хотя ограничения были абсолютно необходимыми, они сами по себе считались недостаточными для освобождения души. Для этого требовалась еще и сила Святого Духа, передаваемая через возложение рук в ритуале consolamentum.

Поэтому в дуалистической схеме вещей посмертная участь Души зависела от того, что она сделала в течение только что завершившегося периода своего физического воплощения.

Если благодаря усилиям, приложенным в этой и предыдущих жизнях, душа рождается в теле мужчины или женщины, который становится «совершенным» катаром или богомилом, и если этот человек умирает в полностью «утешенном» состоянии без каких-либо прегрешений, то срок земного заключения для души заканчивается. Освобожденная от оков вещества, она возвращается в свой истинный дом на высочайшее небо — в царство чистого духа, где правит Бог Добра.

С другой стороны, если душа воплощается в теле, которое не имеет возможности приобщиться к учению катаров или богомилов и таким образом получить «утешение», то ей предстоит родиться в следующем теле и так далее до тех пор, пока она в конце концов не придет к «пониманию Господа».

Во фрагментах дуалистических учений, которые дошли до нас, косвенным образом угадывается доктрина кармического воздаяния. Ясно, что доброта и личное самоограничение считались благотворными для продвижения души к окончательному освобождению, в то время как порочная жизнь, наполненная страстями, имела глубоко негативные последствия. Наказания «кармической» природы проявлялись в форме возрождения в особенно ужасающих обстоятельствах либо в теле идиота или даже безгласного животного — что, за неимением речи и рассудка, могло лишь затормозить прогресс души, заключенной в этом теле.

Иегова, дьявол и Ветхий Завет

Для катаров и богомилов Земля и все материальные вещи в воспринимаемой вселенной были творениями Бога Зла. Хотя они почитали Бога Добра, но признавали, что он существует на совершенно ином плане бытия и не оказывает прямого влияния на «игровую площадку» дьявола.

В противоположность этому, христиане верили, что лишь один Бог, всемогущий и бесконечно добрый, сотворил материальный мир, человеческое тело и душу. Он также создал Царствие Небесное где-то «наверху» и за пределами материального плана бытия. Туда попадают избранные Им души, воскрешенные в своих телах, и ждут Судного Дня, в то время как все остальные — поголовно грешники — отправляются в заботливо подготовленный Богом ад, где их ждут вечные мучения.

В официальной христианской религии книги Ветхого Завета, как и книги Нового Завета, считаются боговдохновенными текстами, образующими неотъемлемую часть их канонических писаний. При этом подчеркивается преемственность между старым «законом», разделяемым с иудейскими синагогами, и новым «законом», принесенным Иисусом. Когда римские католики или православные христиане говорят о Боге как об «Отце», а об Иисусе как о «Сыне», они недвусмысленно подразумевают, что «Отцом» является не кто иной, как Яхве (Иегова), Бог Ветхого Завета. Ничто не убеждает нас поверить, что он стал совершенно иным или хотя бы радикально преобразившимся божеством. Иисус, безусловно, приносит Новый Завет, но не нужно читать надписи, набранные мелким шрифтом, чтобы понять, что Бог, которому христиане молятся в церкви, все равно является Иеговой.

Еретики в целом принимали тот же сценарий, но их отношение к нему было совершенно иным. Вместо того чтобы служить объектом преклонения, Иегова для них был синонимом «Дьявола», «Сатаны» или «Люцифера» — одного из многих имен, под которыми был известен Бог Зла, сотворивший материальный мир. Они судили о нем по его хорошо известным деяниям, которые всегда были произвольными, насильственными, жестокими и исполненными чувства мести. Ветхий Завет, где описывались эти деяния, был просто одним огромным гимном в честь абсолютной жестокости Иеговы и рассматривался катарами и богомилами как безнадежно порочный текст, исполненный скверны от начала до конца и написанный с целью улестить это злобное божество. Принять его в качестве Священного Писания, как сделали представители традиционного христианства, означало полностью капитулировать перед дьяволом. Поэтому они изгнали Ветхий Завет из своей жизни и не принимали никаких аргументов, основанных на его текстах. Вместо этого они полагались на Новый Завет, а в некоторых крайних случаях лишь на несколько отдельных книг Нового Завета.

Итак, хотя они не являлись христианами, религия Нового Завета была их религией. Однако они также высоко почитали несколько других текстов, которые, как мы убедимся впоследствии, не были известны традиционной церкви или же отвергались ею.

Существо из грязи и дыра в небесах

Если раздельность и полная несовместимость царства духа и царства вещества были основной концепцией дуализма, то как получилось, что души, имевшие чисто духовную природу и сотворенные Богом Добра, могли оказаться заключенными в человеческих телах, сотворенных Богом Зла?

Катарские и богомильские миссионеры имели в своем распоряжении богатую коллекцию мифов, помогающих разрешать такие парадоксы и ответить на вопросы, вытекающие из них, в живописной и увлекательной форме. Эти мифы не являлись «догмами» или даже «доктринами», и было бы глупо считать, что их воспринимали буквально. Их считали скорее нравоучительными историями, используемыми для наставления слушателей. Цель проповедников заключалась в том, чтобы дать разным людям в различных обстоятельствах личное и независимое понимание таинств их вероучения.

Суть дуалистических мифов сводится к тому, что парадоксальное соединение добра и зла в человеческой природе произошло после того, как Бог Зла (Иегова/Сатана) сотворил Землю, как описано в Ветхом Завете. В некоторых мифах утверждается, что он остался неудовлетворен этим достижением и попытался сотворить человека, вылепив тело из грязи или глины наподобие горшечника. Но, как он ни старался, ему не удалось вдохнуть дух жизни в созданное им тело, ибо дух жизни есть дар, принадлежавший только Богу Добра. Поэтому в отчаянии:

«… он отправил посольство к Доброму Отцу и попросил его ниспослать его дыхание, пообещав, что разделит с Ним человека, если тот будет наделен жизнью… Поскольку Бог добр, Он согласился и вдохнул в сотворенное (Иеговой/Сатаной) дыхание жизни. Так человек стал душой живою, прекрасный телом и наделенный многими достоинствами «.

Оригинальное дополнение содержится в простонародной разновидности этого мифа, рассказанной перед судом инквизиции в Тулузе в 1247 году. По показанием свидетеля, один из катаров поведал ему, как дьявол сделал тело первого человека, Адама, а Бог наделил его душой, но потом человек встал и сказал дьяволу: «Я не принадлежу тебе».

Таким образом, человек с самого начала был свободомыслящим существом, осознававшим благое начало внутри себя и способным к подавлению дурных материальных наклонностей своего тела. Естественным побуждением этой «живой души» является возвращение в царство Бога Добра, однако она не может этого сделать, не достигнув очищения, поскольку теперь она отягощена плотью. Хуже того, вопреки обещанию разделить Адама с Богом Добра, Бог Зла вознамерился монополизировать свои права на человека и еще глубже вовлечь его в царство бренного мира и заставить забыть о своем духовном происхождении. Неожиданно (а иногда необъяснимо) на сцене появляется еще одна живая душа, Ева, и дьявол побуждает их с Адамом «к плотскому союзу, который окончательно закрепил их положение в материальном мире». Тем не менее, первоначальный дар Духа, полученный от Бога родителями, передавался их потомкам через акт воспроизводства, и их души, теперь прикованные к бренной оболочке, снова и снова возрождались на земле, принадлежащей дьяволу.

В другом мифе те же основные моменты подаются в несколько ином свете. Здесь Бог Зла первоначально существует не в качестве совершенно отдельного принципа, но как эманация Бога Добра, будучи небесным существом, сходным с ангелами из наших представлений. Подобно Сатане в христианской космологии, гордыня, надменность и зависть развратили его, и он был вынужден покинуть Высшее Небо. В момент своего падения он увлек с собой «великое множество душ, созданных Богом и обитавших рядом с ним в состоянии блаженства. Из этого неисчерпаемого источника падших или пленных ангелов происходят человеческие души».

В других вариантах Бог Добра и Бог Зла изображаются как равные и противоположные силы, или же последний снова становится падшей эманацией первого. Создав материальный мир, Бог Зла заманивает с небес множество ангелов. Он добивается этого, пообещав им «материальные блага, золото, серебро и жен, пока они не посыпались на землю, подобно дождю, в течение девяти дней и ночей, где Сатана заключил их в смертные тела». Во многих историях говорится о том, что треть всех ангелов небесных из-за своей «слабости» поддалась искушению спуститься на землю и одушевить безжизненные тела, приготовленные для них Богом Зла. Между тем Бог Добра заметил резкое падение уровня ангельского населения и обнаружил, что уход многих из них проделал дыру в небесах. Он предотвратил дальнейшие потери, закрыв дыру своей ногой, и сообщил уже павшим, что они останутся на земле, заключенные в смертных телах, «пока не придут сроки». Дьявол верит, что он навсегда заключил падших ангелов в человеческом облике благодаря циклу перевоплощений, где инстинкт размножения обеспечивает бесконечное производство новых тел взамен изношенных от времени. Но загадочные слова «пока не придут сроки» приводят нас к пониманию того, что у Бога Добра есть план, который расстроит планы дьявола и вернет заблудшие души на небо.

Голографическая миссия Христа в царстве чуждого бога

Поскольку в дуалистическом контексте Бог Добра обладает властью лишь в своем духовном царстве, а Бог Зла могущественен лишь в материальном царстве, нелегко изобрести механизм для проникновения одного из них во владения другого. Вероятно, поэтому необходимо очень долгое время — тысячи лет, судя по всем космологиям катаров и богомилов, — чтобы Бог Добра осуществил свой план и расстроил замыслы дьявола.

Этот план был задуман из сострадания к заключенным душам ангельского воинства, поскольку их земная жизнь в изоляции от Святого Духа, наполнявшего их перед падением, исполнена «невообразимых страданий». Лишенные животворного сияния Духа и его благого прикосновения, они томятся в заключении вдалеке от своего истинного дома, на том плане бытия, к которому они не принадлежат. Их горе выражается в катарской молитве: «Мы не от этого мира, этот мир не от нас, и мы страшимся встретить смерть в этом царстве чужого Бога».

Эта молитва обнажает корень проблемы. Как Бог Добра сможет направить свою духовную силу в материальное царство Бога Зла, чтобы спасти заключенные там души?

Все дуалисты одинаково отвечают на этот вопрос: через Иисуса Христа. Но их Иисус сильно отличается от Иисуса «сына Божьего», рожденного человеком, впоследствии распятого и воскресшего из мертвых, почитаемого римскими католиками и православными христианами. Читатели помнят, что катары и богомилы считали Христа лишенным материального воплощения; он был эманацией Бога Добра, который никогда не рождался во плоти, но проявился на материальном плане бытия в качестве очень убедительного, однако «нематериального» призрака. Может быть, для наглядности даже будет полезно сказать, что для дуалистов фигура Христа была разновидностью аватары, не сотворенного материального существа, а эманацией или орудием Добра, «посланного для того, чтобы действовать в сотворенном мире».

Миссия Христа была троякой.

Во-первых, Он должен был проповедовать религию и передавать знание (гнозис), которое снимет пелену с глаз человечества и даст высшим посвященным понимание смысла смерти, истинной цели бытия и участи души.

Во-вторых, Он должен был давать наставления о наилучшем образе жизни для людей в их огромном цикле перевоплощений в аду под названием Земля. В долгосрочном проекте очищения душ, оскверненных веществом, и их подготовке к возвращению на небеса определенные виды общественного устройства и личных отношений больше способствовали успеху этой миссии, нежели другие. К примеру, если человечество можно будет убедить организовать свою жизнь в соответствии с принципами любви, ненасилия, доброты, умеренности, терпимости и милосердия, то это, очевидно, будет лучше, чем ненависть, кровопролитие, жестокость, распущенность, мстительность и догматизм. Поскольку Бог Зла пользуется любой возможностью, чтобы подтолкнуть нас к удовлетворению самых низменных и порочных побуждений, наставления Иисуса должны были послужить противовесом.

Несмотря на отсутствие материального тела, безупречная «жизнь», которую Он провел на Земле, должна была служить примером для всех остальных.

Третьей и едва ли не самой важной целью «голографической миссии» Христа был светоносный фрагмент Святого Духа, принесенный Им от Бога Добра. Для тех душ, которые смогли добиться успеха в самоочищении и самосовершенствовании на Земле, этот фрагмент давал последний необходимый импульс священной энергии, позволявший освободиться от оков вещества и вернуться на небо. Его можно представить как пылающий факел, зажженный от неугасимого огня Духа в небесах и теперь передающий свое живительное пламя душам, страдающим в материальном мире внизу.

Катары считали, что до своей притворной смерти на кресте Иисус вверил опеку над этим духовным пламенем своим апостолам через возложение рук — первоначальный ритуал consolamentum, — а значит, и основателям истинной церкви.

Короткая экскурсия в параллельные миры

В ходе наших многолетних исследований мы довольно долгое время интересовались религиозными системами, где придавалось особое значение дуалистическим парам, таким, как «небо и земля» и «наверху и внизу». В предыдущих книгах мы утверждали, что такие системы некогда занимали видное место в древнем мире — особенно в Египте. Существуют, к примеру, заупокойные тексты, составленные 3500 лет назад (можно привести и более ранние примеры подобных текстов), где фараон получает наставление создать наземную копию небесного региона, называемого «скрытый круг Дуат», чтобы получить знание (гнозис) о нем. Он должен сделать это для того, чтобы после смерти стать «духом, который снабжен всем необходимым на небе и на земле, неизменно, регулярно и вечно».

Эта цитата из 11-го раздела «Книги того, что есть в мире Дуат» (начертанной на стенах гробницы Тутмоса III, 1479–1425 гг. до н. э.). Далее, в 12-м разделе этого же текста фараон второй раз получает наставление сделать наземную копию скрытого круга Дуат, чтобы она «была ему магической защитой как на небе, так и на земле».

Мы утверждали, что такое дуалистическое мышление было ключевым элементом религии Древнего Египта в течение как минимум 3000 лет, от начала Старого царства до эпохи Христа, и мы попытались показать, что эта религия вдохновила фараонов взяться за осуществление великих строительных проектов — к примеру, пирамид на плато Гиза или храмовых комплексов Карнака и Луксора, — строители которых самыми разными способами стремились «копировать» или «воссоздать» совершенство небосвода на земле Египта.

Поэтому нам было интересно обнаружить, что в сохранившихся текстах и преданиях и инквизиторских докладах из Окситании, Италии и Константинополя содержатся не только обильные примеры хорошо известного дуализма между духом и веществом и добром и злом, исповедуемого катарами и богомилами, но и более редкие примеры явно «древнеегипетского» дуализма между небом и землей.

К примеру, около 1100 года, когда Евфимий допрашивал богомильского проповедника Василия в Константинополе, ему рассказали одну из версий мифа о «падших ангелах», часто используемого для объяснения, каким образом души, сотворенные Богом Добра, оказались в телах, сотворенных Богом Зла.

В этом варианте и Сатана, и Иисус являются «сыновьями» (эманациями) Бога Добра. Старший «сын», Сатана, возжелал царство отца и восстал против него. Восстание закончилось неудачей, и Сатану изгнали из рая, однако, движимый гордыней и завистью, он по-прежнему жаждет обладать царством, где он может быть богом. Поэтому он создает землю и «второе небо», изготавливает человеческие тела из грязи и воды и убеждает Бога Добра вдохнуть в них души. Остальная часть истории известна читателю.

Другой намек на эту линию мышления содержится в докладах о катарских учениях об «истине верхнего и нижнего мира», собранных инквизицией. Здесь мы читаем о Боге Добра, «проповедующем на небесах своему народу», и о том, как он послал Сатану в «этот мир» и как впоследствии Сатана возжелал «иметь долю от низших и высших владений, но Господь не пожелал этого, и потому разразилась война, продолжавшаяся долгое время». В одном живописном отрывке из катарского учения также говорилось о том, что «волы… паслись, пахали землю и работали на небе так же, как и на земле».

Такие учения, далекие от подлинных догматических определений, с нашей точки зрения, лучше всего считать упрощенными иллюстрациями или мысленными образами, помогавшими неофитам постигать трудные концепции. Через них красной нитью проходит основополагающая дуалистическая идея о существовании двух параллельных миров, чисто духовного и чисто материального, которая здесь представлена в виде наглядных метафор, основанных на противопоставлении земли и неба. В том же самом ключе катары часто говорили о «земной земле» и о «небесной земле». Первой была наша планета — нижний, или адский, мир, в котором влачили свою участь души в человеческом воплощении; последнюю следует понимать как параллельное небесное царство.

Существовал один текст, пользовавшийся высочайшим уважением у еретиков. Известный под названием «Видения Исайи», он попал к катарам в конце XII века от богомилов, переведенный с греческого или старославянского на латынь. Однако ученые считают, что он имеет «глубокие корни» и, вероятно, происходит от греческих гностиков, живших в конце I века н. э. В нем мы читаем, что Бог Добра удостаивает высокой чести Исайю (пророка, которого дуалисты обычно исключали из своего крайне неприязненного отношения к Ветхому Завету по причинам, на которых мы пока что не будем останавливаться). Он посылает ангела, который берет пророка за руку и отправляется с ним в путешествие по земному и небесному царству, пересекая границу между ними, — нечто такое, чего ранее не дозволялось «ни одному желающему возродиться во плоти». Поднимаясь на небеса, они видят грандиозные битвы, бушующие со всех сторон, между эманациями Бога Зла и Бога Добра: «Ибо как на земле, так и на тверди небесной, поскольку на земле существует подобие того, что есть на небосводе».

Райнье Саккони, катарский вероотступник, который стал инквизитором в середине XII века, сообщил о важной религиозной дискуссии среди его бывших единоверцев. По его словам, они верили, что некоторые из их священных книг были «написаны на небесах и принесены на землю» самим Христом, который доверил их первой истинной Церкви по завершении своей миссии.

Дуалисты заявляли о своей принадлежности именно к этой Апостольской Церкви, «которая одна могла дать истинное утешение душам, живущим в изгнании». Благодаря неразрывной цепи обрядов утешения, говорили они, их perfecti сохранили пламя Святого Духа, не потускневшее со времен Христа. Единственная проблема заключалась в том, что они были вынуждены сохранять его в тайне, потому что Бог Зла, абсолютный властелин этого мира, много столетий назад заменил истинную церковь ложной и наделил ее огромной материальной властью. Узурпаторская церковь маскировалась под христианскую, но на самом деле служила дьяволу, поэтому катары и богомилы утверждали, что в своем стремлении ниспровергнуть ее они желали лишь восстановить statics quo ante и вернуться к временам апостолов.

Древнее наследие или средневековое изобретение?

Это звучит как откровенная пропаганда. Разумеется, еретикам хотелось бы убедить нас, что только их церковь является подлинной наследницей Апостольской Церкви. Даже если бы их вероучение возникло только вчера, зачем соглашаться на меньшее? Как ни удивительно, некоторые ведущие специалисты в этой области убеждены в том, что такие притязания имеют твердую основу и что катарская и богомильская церковь каким-то образом смогли сохранить подлинные традиции самого раннего христианства.

Теолог Малькольм Ламберт, выступающий с позиций католической церкви, признает это, но советует не придавать этому большого значения:

«По странной случайности ритуал consolamentum, появившийся в XIII веке, действительно, по-видимому, был основан на обряде крещения и ритуалах, связанных с катехуменатами(кандидатами на крещение — оглашенными), существовавшими гораздо раньше, чем современные католические обряды крещения или рукоположения в духовный сан».

Но Стивен Рансимен указывает, что это сходство является далеко не единственным. По его словам, независимо от того, считать это «странностью» или нет, между катарами и ранними христианами существует слишком много сходных черт, чтобы считать это случайностью:

«Ритуальное празднество катаров [включавшее простую церемонию преломления хлеба] совершенно аналогично христианскому таинству причастия, если сравнить «совершенного» со священником времен раннего христианства. И у ранних христиан, и у катаров служба завершалась «мирным целованием»… Обряд consolamentumв двух своих аспектах близко напоминал обряд крещения взрослых людей, осуществлявшийся раннехристианской церковью над умирающими и при рукоположении в духовный сан. Даже тонкие подробности обеих церемоний очень похожи. В ранней христианской церкви катехумен (новообращенный), как и кандидат в «совершенные» у катаров, проходил долгий и суровый испытательный период перед церемонией посвящения… Сама церемония тоже была идентична и состояла из возложения рук и Евангелия на голову катехумена…. [247]90. Runciman, op. cit, p. 164.
Хотя церковные полемисты в Средние века обличали еретиков за содержание класса «избранных» или «совершенных», они, таким образом, отвергали раннехристианские обряды, так как еретическая церемония посвящения, к которой они относились с таким ужасом, почти полностью копировала церемонию, в ходе которой ранних христиан принимали в лоно церкви.

Такое сходство не может быть случайным. Очевидно, что катарская церковь сохранила службы, существовавшие в христианской церкви в течение первых четырех столетий ее жизни, лишь слегка изменив их в соответствии со своими доктринами».

Рансимен отмечает, что повсюду, куда направлялись еретики — будь то угнетенные славянские крестьяне в Болгарии или свободомыслящие бюргеры Окситании, — они умели пользоваться уже существующими социальными и экономическими условиями для завоевания надежного плацдарма. Но, по его заключению, «за политическим импульсом стояло глубокое духовное учение, настоящая религия, которая развивалась и приходила в упадок, как большинство других религий, но воплощала неизменную традицию».

По его мнению, эта традиция в определенном смысле так же стара, как человеческие предположения о природе зла, существующего в мире, которые начались задолго до христианства, в доисторическую эпоху, когда люди впервые задали вопрос: «Почему Бог, если он существует, мог допустить это?» Отсюда Рансимен очень осторожно выводит первобытную традицию в исторический период, усматривая ее элементы «в идеях древнеегипетской религии, зороастризма и даже буддизма». Он обращает внимание на то, что через три столетия после Христа:

«Стойкие неоплатоники по-своему осудили мир вещества, а иудейские мыслители в Александрии столкнулись с проблемой зла под влиянием Духовных учений египетского герметизма».

Рансимен приходит к выводу, что гностики из Александрии и Сирии в период примерно с I по IV век н. э. наконец свели все эти течения мысли воедино и применили их к христианству. Отсюда можно выявить схематическую картину возникновения ряда сект, существовавших одновременно или перекрывавшихся друг с другом в исторических хрониках. Эти секты, по мнению Рансимена, сохранили «постоянную традицию» от школ раннего гностицизма через манихейство в III–VI веках до богомилов в X веке. Отсюда вероучение, в свою очередь, попало в Западную Европу в виде катаризма в XII веке.

Ханс Содерберг является вторым крупным специалистом в этой области, который убежден, что религиозные верования и обряды средневековых дуалистов были связаны «неразрывной цепью традиций» с гностическими религиями, процветавшими 1000 лет раньше. Однако он полагает, что катары просто «нарядили в христианские одежды» еще более древний и практически универсальный миф «о вечной борьбе между двумя силами».

Но другие историки не торопятся прослеживать истоки средневекового дуализма в таком далеком прошлом. Малькольм Ламберт говорит от лица многих ученых, когда пытается четко вписать феномен катарского и богомильского вероучения в контекст своего времени, рассматривая его главным образом как реакцию на конкретные экономические, политические и социальные обстоятельства. Впрочем, даже он готов признать, что Болгария (обратившаяся в православие всего лишь за сто лет до начала проповедей Богомила) могла послужить особенно хорошей почвой для развития ереси из-за возможного влияния «ранее существовавших дуалистических верований в этой стране».

Еретики и охотники на еретиков

Безотносительно к личной позиции отдельных ученых по вопросу о происхождении ереси при обзоре литературы мы столкнулись с любопытным феноменом. Лишь в редких случаях исследователи, пытавшиеся проследить историю идей, лежавших в основе средневекового дуализма, были готовы уделить серьезное внимание тому, что сами дуалисты и их оппоненты из христианской церкви говорили на эту тему. К примеру, когда охотники на еретиков в Западной Европе называли катаров «манихеями», автоматически предполагалось, что они ошибались, поскольку манихейская ересь была подавлена за сотни лет до этого.

На Востоке константинопольский патриарх Феофилакт (933–956) одним из первых предупредил о зарождении ереси, которая вскоре стала известна как богомильство (хотя он не знал Богомила по имени). В своем письме болгарскому царю Петру он, как и его единомышленники на Западе, не замедлил связать эту новую ересь с манихейством (а также с ранее существовавшей дуалистической религией, известной как павликианство, о которой мы подробнее поговорим в следующей главе). «Пусть вожди и учителя этой древней ереси, которая возникла заново, будут преданы анафеме», — твердо заявляет он в конце своего письма. Однако ученые не хотят признать возможность того, что ересь, преданная церковному проклятию, действительно могла иметь столь «древнее» происхождение, как полагал Феофилакт.

Такой же научный скептицизм препятствует изучению собственных заявлений еретиков о происхождении своего вероучения, дошедших до нас через сочинения охотников за еретиками, наполненные враждебными замечаниями и интерпретациями. К примеру, еще в 1143 или 1144 году, когда катаризм впервые начали признавать в Западной Европе, монах Эвервин из Стейнфилда (в окрестностях Кельна в Германии) написал озабоченное письмо Бернару из Клерво, обращаясь к нему за содействием в борьбе с еретиками, «которые кишат повсюду и вылезают из преисподней почти во всех церквях, как будто их князь скоро освободится и настанет день гнева Господнего». Эвервин честно отмечает, что ересь набирает силу из-за явного благочестия ее проповедников, которые «не владеют ни домами, ни землями, ни другой собственностью, как Христос, не имевший земного владения и не позволявший своим ученикам владеть собственностью».

Не менее мощной и, судя по всему, крайне убедительной была вера еретиков в то, что их церковь является подлинной церковью христовой — Первохристианской Церковью, пробудившейся к жизни после гонений «в Греции и некоторых других землях… со времен мучеников». Хотя силы Зла приложили все усилия, чтобы уничтожить церковь Бога Добра, «мы и наши отцы апостольской веры пребывали в благодати Христовой и пребудем в ней до скончания времен».

По мнению Малькольма Ламберта, одна из причин популярности катарских perfecti заключалась в том, что они:

«… искренне считали, что являются единственными подлинными христианами, что церковники являются слугами церкви Сатаны и что катарское учение представляет отрасль чистого катакомбного христианства, часто гонимого, но всегда выживавшего и восходящего ко временам апостолов».

Еретики были твердо убеждены в том, что их вера должна восторжествовать. Бог Добра решил вернуть заблудшие души обратно на небеса и послал на землю Христа для осуществления этого плана.

Все шло, как должно было идти, до вступления на престол императора Константина в IV веке. В тот самый момент, когда христианство восторжествовало над многочисленными соперниками и стало государственной религией Римской империи, дьявол провернул свой самый хитроумный трюк Клика внутри церкви, настаивавшая на буквальном истолковании Писания, а не на более аллегорическом подходе, предпочитаемом христианами гностического толка, захватила власть и сразу же заклеймила всех несогласных как еретиков. Богомильский проповедник Василий во время допроса открыто назвал одного из отцов церкви, святителя Иоанна Хризостома [Иоанн Златоуст] (346–407), известного своими «буквалистскими» взглядами, как главного гонителя еретиков.

Религиозные чистки, продолжавшиеся с IV по VI век, по ело — вам катаров и богомилов, вынудили истинную церковь уйти в подполье. Лишь теперь, спустя много лет, она снова вышла из тени. В X веке это были всего лишь декламации одинокого проповедника-вегетарианца из Болгарии. В XI веке она стала культом, распространившимся в Балканских странах и Константинополе. В середине XII века она твердо обосновалась в Италии и Окситании и завоевала множество последователей, «рассеянных по всему миру».

Хотя ученые почти не уделяли этому внимания, утверждения еретиков о том, что их предтечи были истинными продолжателями апостольского учения, и о существовании древнего заговора, лишившего их законного права определять судьбы Запада, были динамитом, заложенным под церковную и государственную власть. Вероятно, еще большую опасность представляло то обстоятельство, что они рассматривали себя как часть давно назревавшего «контрзаговора», начавшегося в последние пятьдесят лет I тысячелетия и постепенно, но безостановочно разраставшегося в последующие 200 лет.

Изучая этот странный феномен средневековой ереси, мы не могли избавиться от ощущения, что некое древнее тайное учение, имевшее глубокую цель для человечества, ненадолго вышло на свет тысячу лет назад, попыталось изменить мир и потерпело неудачу.

 

ГЛАВА 4

ЦЕПЬ ВЕЛИКОЙЕРЕСИ

Христианство в XXI веке законодательно утверждено во многих странах, и даже там, где оно отделено от государства, оно явно или скрытно проникает практически во все сферы повседневной жизни: в брачные обряды, воспитание детей, образование, общественные и политические отношения, этику, философию и так далее. Встроенное в систему западного мироустройства, оно также оказывает огромное влияние на наши взаимоотношения с материальным миром.

Рассмотрим историю о сотворении мира из ветхозаветной книги Бытие (текст, который церковь считает боговдохновенным, а поборники христианского фундаментализма преподают как факт). Творцом является Иегова, которого богомилы и катары приравнивали к дьяволу. В первой главе мы читаем о том, как он создает небо и землю, день и ночь, океаны, сушу, травы и растения, деревья и плоды. Для того чтобы наполнить океаны, «сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода по роду их». Следующими были животные. Потом на шестой день «сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Наконец, Иегова приглашает супружескую пару «обладать» всей землей и говорит им: «Владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле».

Это закон покорения и владычества, пусть даже сопровождаемый практичным советом «наполнять землю». На Западе он послужил нравственным оправданием промышленной революции XVIII и XIX веков. Даже в современном светском обществе в силу старинной привычки он продолжает негласно оправдывать безответственность по отношению к окружающей среде со стороны больших экономик и крупных международных корпораций, которые они породили.

Последствия ветхозаветной заповеди господства над природой можно видеть повсюду. «Птицы небесные» стали бройлерными цыплятами; многие виды «великих рыб», сотворенных Иеговой, истреблены до полного вымирания, а рыбные запасы в океанах никогда не были более низкими, чем сейчас; в озоновом слое планеты зияет дыра размером с целый континент, а дождевые леса Амазонки — зеленые легкие нашего мира — вырубаются или выжигаются с устрашающей скоростью, чтобы освободить место для скотоводческих ферм. Разумеется, мы не утверждаем, что христианская церковь несет исключительную ответственность за все это, но нельзя и недооценивать ее роли в происходящем. Хотя в наши дни все меньше жителей Запада прилежно изучают Писание или говорят о своей глубокой религиозности, все структуры современного богатства и международной власти, унаследованные со времен Века открытий и промышленной революции, были построены глубоко религиозными людьми, твердо верившими в Писание.

Существуют другие дела, за которые церковь и ее руководители несут гораздо большую ответственность. В главах 6 и 7 мы расскажем историю альбигойских крестовых походов и истребления катаров в XIII веке. Никто, знакомый с этими ужасными событиями, не может усомниться в абсолютном неуважении христианского руководства Европы к духовным правам других людей или в их готовности применять смертоносную силу. Такое же высокомерие и кровожадность в полной мере проявились в жестоких крестовых походах в период с XI по XIII век, когда армии христианской Европы отправились на завоевание Святой Земли.

Европейцы продолжали насаждать свою веру насильственными методами везде, куда бы они ни отправлялись в эпоху Великих открытий, о чем свидетельствует деятельность иезуитов и других миссионеров в Африке, Азии и обеих Америках начиная с XV века. Местные религии и их культурные сокровища систематически уничтожались и заменялись христианством — неисчислимой ценой для разнообразия человеческих идей. Там, где этого не удавалось сделать, особенно в разрушительном тысячелетнем конфликте с исламом, культурам, не принимавшим обращения в новую веру, наносился тяжкий урон с далеко идущими последствиями. Страдания, хаос и насилие, продолжающиеся на современном Ближнем Востоке, непосредственно связаны с этой старинной распрей, а после 11 сентября 2001 года война постучалась в парадные двери Запада. С точки зрения исламских фундаменталистов, современная западная геополитика на Ближнем Востоке является продолжением Крестовых походов современными средствами и должна встречать беспощадное сопротивление. Взрыв разрушительной энергии, накопленной за тысячелетия ненависти, может поджечь весь мир.

В общем и целом будет разумно заключить, что христианство в его институциональной форме принадлежит к числу великих определяющих сил истории и что зловещая международная обстановка, с которой мы сталкиваемся в XXI веке, во многом связана с его долгосрочным влиянием. Можно даже определить момент, когда это влияние впервые начало сказываться, — в начале IV века н. а, после обращения в христианство римского императора Константина. Это был момент, когда христианство впервые подключилось к двигателю светской власти и почти мгновенно (как мы вскоре убедимся) превратилось в бюрократическую систему, наделенную карательными функциями. Однако в первые 300 лет своего существования оно не обладало единой церковью и согласованным корпусом фундаментальных догм, который оно могло бы навязывать другим. Далекое от превращения в карающий бич, христианство само представляло собой скопление гонимых и презираемых сект с очень широким спектром идей, сосредоточенных вокруг фигуры и миссии Христа.

Что было сокрушено?

Еретические церкви катаров и богомилов, процветавшие в течение нескольких коротких столетий Средневековья, тоже сосредоточивали свои идеи вокруг фигуры и миссии Христа. Какой след оставило их мировоззрение по сравнению с самодовлеющим присутствием и властью официальной христианской церкви? Этот вопрос задан в контексте их влияния на мировую арену и их общего значения для истории человечества.

Некоторые ученые дают, с их точки зрения, наиболее очевидный ответ. Они утверждают, что движение катаров и богомилов лучше всего рассматривать как местную реакцию на временные социальные и экономические условия в разных частях Европы, существовавшие с X по XIV век Если их точка зрения верна, то для знакомства со всей историей ереси нам нужно лишь изучить непосредственные условия, связанные с ее появлением и упадком. Без прошлого и, разумеется, без будущего ее место в истории будет незначительным, а влияние на развитие западной цивилизации пренебрежимо малым или вовсе несуществующим.

Мы видели, что другие ученые, такие, как Ханс Содерберг и Стивен Рансимен, придерживаются других позиций и утверждают, что «непрерывная цепь традиции» связывает катаров и богомилов с религией, известной под названием христианского гностицизма, процветавшей в Египте и на Ближнем Востоке на 1000 лет раньше. Если они правы, то ересь, сокрушенную церковью во время альбигойских крестовых походов XIII века, вряд ли можно назвать кратковременным общественным движением. Если звенья цепи можно проследить на тысячу лет назад, то феномен катаров больше напоминает претензию на власть после тысячелетнего молчания. Этот вызов был брошен гонимой «параллельной религией» — тайной, скрытной и такой же старой, как само официальное христианство.

«Злокозненная секта бесстыдных людей, называемых павликианами…»

Уходя от катаров, о которых не сохранилось достоверных сведений до середины XII века, мы приходим к богомилам. Они впервые дали о себе знать в X веке и сохранились в некоторых изолированных общинах Восточной Европы до XV века. Они не только появились раньше катаров и пережили их; ученые сходятся во мнениях, что катаризм на Западе был прямым следствием миссионерской деятельности богомилов.

Следующее звено в предполагаемой «цепи великой ереси» сходным образом перекрывается по времени с богомилами и снова имеет существенно более раннее происхождение. Это звено образовано странной и необычно воинственной дуалистической сектой, известной под названием павликиан. Считается, что они сосуществовали с богомилами и играли значительную роль в формировании идей самого Богомила в X веке.

Как и для большинства еретических движений, большая часть того, что нам известно о них, происходит от их оппонентов из христианской церкви. Одним из них был монах Петр Сицилийский, чья «История манихеев, которых также называют павликианами» содержит ценную информацию о секте того времени. Петр узнал их лично в 869–870 годах, когда константинопольский император Василий I отправил его в качестве посла к павликианскому лидеру Хризоксеру, недавно основавшему независимый принципалитет на арабо-византийской границе.

Как можно видеть из названия его трактата, Петр предполагал, что павликианское вероучение является лишь новой разновидностью манихейства. Это можно понять. Павликиане и последователи Мани были дуалистами, точно такими же, как более поздние катары и богомилы, но павликиане, чьи слова были заботливо сохранены для нас Петром Сицилийским, не возводили свое происхождение к Мани. Источником верований этой секты был некий Константин из Мананалиса, живший на территории нынешней Армении в период царствования византийского императора Константа I (641–648). В свою очередь Константин из Мананалиса якобы оказался под влиянием таинственного «дьякона», который остановился в его доме «после возвращения из тюрьмы в Сирии» и дал ему ряд книг, включая «Евангелие и Книгу посланий св. Павла, на которой он… основывал свое учение».

Итак, павликиане были явно христианской сектой, если учение их основателя было вдохновлено каноническими христианскими текстами. Действительно, выяснилось, что Христос был центральной фигурой в их религии, но, как впоследствии катары и богомилы, они совершенно отказывались признать, что Он был рожден «во плоти» и что Мария была Его матерью. Поскольку Он не обладал физическим телом, как Он мог иметь мать? Подобно катарам и богомилам, они считали Его нефизической эманацией Бога Добра, эмиссаром духовного царства. Подобно катарам и богомилам, они отвергали крест и все материальные таинства официального христианства, а также культ святых и иконы. Подобно катарам и богомилам, они полностью отвергали Ветхий Завет и принимали лишь некоторые части Нового Завета. И наконец, они называли свое учение единственной истинной церковью, происходящей непосредственно от первых христианских общин, и называли римскую католическую и православную церковь узурпаторами.

Верховный лидер павликиан, обладавший абсолютной духовной и светской властью, носил титул дидасколос (didascolos). По словам Петра Сицилийского, его последователи относились к нему как к «апостолу Христа». Константин из Мананалиса в VII веке почитался как первый дидасколос, но все его преемники носили такой же титул, и каждый считался «авторитетным учителем христианского откровения в своем собственном поколении».

Хотя мы не знаем точной даты начала служения Константина из Мананалиса, историки обычно относят ее примерно к 655 году. По словам историков Джанет и Бернарда Гамильтон, он с самого начала действовал так, как если бы:

«… восстанавливал истинную церковь, основанную св. Павлом… Следующие didascaloiследовали примеру Константина и брали имена учеников св. Павла; они также называли свои церкви в честь тех мест, которые посещал Св. Павел. В результате они как бы восстанавливали истинную апостольскую церковь».

Разумеется, эти еретики называли себя просто «христианами» (эта черта была у них общей с богомилами и катарами, которые тоже называли себя «добрыми христианами»). Название «павликиане», очевидно, не имело ничего общего с их преданностью учению св. Павла, но вошло в употребление спустя долгое время после образования секты и использовалось другими людьми. Скорее всего оно происходит от дидасколоса Павла, который привел полукочевую секту обратно в Армению в VIII веке.

Хотя павликиане считали себя истинными христианами, православная церковь и Византийская империя придерживались иного мнения. Константина из Мананалиса в конце концов казнили за ересь по приказу императора Константина IV (668–685). По мнению историков, его скорее всего сожгли на костре, хотя сами павликиане распространяли историю о том, что он был забит камнями до смерти. Возможно, это было сделано с целью «провести аналогию между их первомучеником и первым христианским диаконом Стефаном».

Второй павликианский дидасколос, который взял себе имя Тит, тоже был казнен за ересь; на этот раз смерть на костре не вызывает сомнений.

В VIII веке н. э. павликиане довольно долго пользовались официальной терпимостью со стороны церкви, хотя Иоанн («Философ») Отцунский, который стал католикосом Армении в 717 году, говорил о них как о «злокозненной секте «отбросов», которые называют себя павликианами». Больше всего его возмущал тот факт, что они презирали служителей официальной церкви как «идолопоклонников из-за их преклонения перед крестом», но, по-видимому, он не прибегал к поддержке светских властей для того, чтобы изменить такое положение вещей.

Лишь при византийском императоре Михаиле I (811–813) для сторонников павликианского вероучения была восстановлена смертная казнь. За этим последовал период массовых гонений, за время которого, согласно официальным летописцам, погибло около 100 000 еретиков. Такой масштаб резни был сопоставим с побоищем, учиненным над катарами из Лангедока 400 лет спустя. В 840-х годах в ответ на непрестанные гонения часть павликиан, включавшая боевой отряд численностью 5000 человек, отступила на арабские территории. В 850-х годах они основали свое независимое мини-государство со штаб — квартирой в укрепленном городе Тефрик на византийской границе. Именно туда, ко двору павликианского лидера Хрисохира в Тефрике, отправилось посольство Петра Сицилийского в 869–870 годах. Два года спустя Хрисохир был убит в бою с византийской армией, а Тефрик окончательно капитулировал в 877 году.

Однако это поражение павликиан еще не стало концом для них. Около 975 года они все еще доставляли достаточно неприятностей православной церкви в Византийской империи, чтобы она приняла решение о депортации большого количества павликиан из восточных провинций. Их послали на Балканы, где уже существовала старинная община павликиан, а Богомил начал распространять собственную ересь всего лишь несколько лет назад. Павликиане, почти несомненно, завещали богомилам свою веру в противоположность материального и духовного царства Бога Зла и Бога Добра. Более того, павликиане считали этот аспект своей системы верований главным фактором, отличавшим их от римско-католической и православной церкви. Они говорили Петру Сицилийскому:

«Мы говорим, что небесный отец — это истинный Бог, который не имеет власти в этом мире, но имеет власть в мире грядущем, и что есть другой Бог, который создал этот мир и наделен властью над ним. Римляне же верят в то, что небесный отец и творец этого мира — один и тот же Бог».

Доктрина о существовании двух противоположных богов четко отражает позицию богомилов и катаров. Они также разделяли с павликианами представления о космосе как о поле боя между добром и злом, где решается судьба человечества.

Однако в других отношениях сходство было гораздо менее явным. Хотя павликиане приписывали создание мира и всех материальных вещей Богу Зла, они не практиковали аскетизм в какой-либо форме, не являлись вегетарианцами и не придавали особенной ценности целомудрию и воздержанию. Они были, людьми насильственной природы, которые часто сражались и пользовались репутацией грозных воинов. В этом отношении мы можем считать их сообществом неофитов, называемых среди катаров credentes, или «верующие», которые могли сражаться, вступать в брак, заниматься любовью, есть и пить по своему желанию и в целом жить по законам этого мира. Кроме того, павликиане, судя по всему, не пользовались церемониями инициации и, таким образом, не имели категории адептов (или «совершенных»), как катары и богомилы.

Молящиеся люди и демон в душе

Хотя почти нет сомнения, что павликиане оказали важное влияние на формирование богомильского вероучения, различия между этими двумя ересями указывают на существование других факторов.

В качестве одного из таких факторов и следующего связующего звена в цепи еретического вероучения Стивен Рансимен предлагает секту, известную под названием мессалиан (буквально — «молящиеся люди»). Это были христианские гностики, чье происхождение можно проследить до города Эдесса в середине IV века н. э. Их учение сохранилось в связном виде до VII века н. э. и таким образом перекрывалось с учением Константина из Мананалиса и первых павликиан. Их называли хранителями тайной традиции и священных книг, которые Рансимен называет «гностическими легендами». Он утверждает, что богатства этой эзотерической литературной традиции достигли богомилов непосредственно через общины мессалиан, существовавшие на Балканах в VII веке н. э., частично сохранившиеся вплоть до XI века.

Рансимен рассматривает богомильство как сочетание павликианской и мессалианской доктрины — «новое христианство… основанное на раннехристианских преданиях и восточном дуализме». Вероятно, первым было влияние павликианства.

«Но со временем развивалось новое вероучение; еретики вступали в контакты с мессалианами, которые открыли им доступ к богатствам гностической традиции, развивавшейся под влиянием Востока… [306]38. Ibid.
Мифология богомилов в значительной степени опирается на эти книги, которые средневековая Византия унаследовала от христиан первых столетий нашей эры, когда христианская доктрина еще не была полностью сформулирована и преобладали гностические тенденции».

Естественно, что на этом поле соперничающих мнений другие ученые полностью отрицают возможность контактов между мессалианами и богомилами на том основании, что первая секта прекратила существование еще до основания последней. Согласно Бернарду Гамильтону, специалисту по истории Крестовых походов и почетному профессору Ноттингемского университета, все сводится к неправильным определениям:

«Нет никаких свидетельств того, что мессалианство в виде организованной ереси сохранилось после VII века, хотя это название продолжало использоваться византийскими ересиологами для описания отклонений от православных монастырских обрядов. Таким образом, не существовало никаких возможностей для контакта между богомилами и живой мессалианской традицией».

Нам остается лишь признать существование этих противоположных точек зрения. Тем не менее многие православные священнослужители этого периода, искусные в обличении ересей, как и Рансимен, были убеждены в том, что мессалийство сохраняло жизнеспособность на Балканах вплоть до XI века и таким образом перекрывалось с богомильством. Самих богомилов часто называли «мессалианами», но не из-за невежества со стороны некоторых ересиологов, а потому что мессалианское и богомильское вероучения имели много сходных особенностей, что позволяет предположить некую разновидность влияния первого на последнее.

Мессалиане придавали огромное значение ритуальной инициации в класс избранных, или адептов, называемых «пневматиками» и во многом аналогичных «совершенным» у катаров. Этот термин широко использовался и другими сектами христианских гностиков еще в I–II веках для обозначения их собственной духовной элиты. Поэтому в определенном смысле богомилы находились в конце I тысячелетия, раннехристианские гностики находились в его начале, а мессалиане располагались примерно посередине и выполняли функцию связующего звена.

Другие общие характеристики усиливают это впечатление. К примеру, как и богомилы (а впоследствии катары), мессалиане отвергали Ветхий Завет и не принимали крест. Точно так же поступали раннехристианские гностики. Богомилы и мессалиане, как и гностики, считали мир творением зла. Во всех трех группах существовали очень похожие истории о сотворении мира, определявшие их мировоззрение. В сущности, мессалийский вариант является классическим «умеренно дуалистическим» мифом, предпочитаемым богомилами и катарами в ранний период их существования до распространения более радикальных взглядов. Этот миф не предполагал противоположной божественности добра и зла, где первое является творцом духовного, а второе — материального царства. Мессалиане верили в изначальное существование единого божества, «Бога первого Принципа», чьи владения находились исключительно в духовном царстве добра, наполненном светом. Он произвел двух «сыновей» в виде своих эманаций, старший из которых был Сатаной, а младший Христом. Гордыня и зависть побудили Сатану восстать против Отца и привели к его изгнанию из духовного Небесного царства: «Материальный мир был его творением после Падения и потому является порочным местом».

Мессалиане, как богомилы после них и раннехристианские гностики до них, имели свою теорию, объясняющую, каким образом наши души оказались пойманными в материальном мире. Дуалистические теории, сходные по духу и общим принципам, иногда существенно отличались друг от друга сюжетом и подробностями действия. Как мы могли убедиться в главе 3, богомилы верили в то, что души падших ангелов были заключены в наших телах, или же в то, что мы носим в себе искру божественного огня, вложенного Богом в неуклюжего «Адама» и его потомство, созданное дьяволом. С другой стороны, мессалиане верили, что каждая душа одержима демоном, насильно привязывающим ее к порочному материальному миру. Единственный способ изгнать демона и освободить заключенную душу — крайний аскетизм, поддерживаемый в течение многих лет. Этот режим был очень похож на суровое послушничество и умерщвление плоти, через которое проходили неофиты из числа катаров и богомилов, прежде чем они могли получить consolamentum и возвыситься до статуса «совершенных».

Мессалиане также пользовались эмоциональной молитвой (отсюда их название «молящиеся люди»), помогающей изгонять демонов. Однако в их репертуаре имелась лишь одна молитва — Pater Noster; или «Отче наш». Использование молитв для изгнания демонов не было обычаем среди катаров и богомилов. Однако, как и мессалиане, они тоже не пользовались другими молитвами, кроме «Отче наш», поскольку это единственная молитва, которая в Евангелии приписывается самому Христу.

Мессалиане, названные «кучкой бродячих проповедников», впервые появились на территории Восточной Римской империи около 350 года н. э. Это произошло менее чем через 40 лет после того, как Константин Великий взял христианскую церковь под официальную защиту, и через 20 лет после того, как он оставил Рим, чтобы основать свою новую столицу Константинополь на месте древнегреческой Византии (современный Стамбул).

Недавно получившая официальный статус католическая церковь с главными епархиями в Риме, Александрии, Антиохии и Константинополе в то время поигрывала мускулами и в определенном смысле очерчивала собственные рамки через гонение еретических вероучений. Заручившись поддержкой государства в 312 году, церковь почти немедленно приобрела ярко выраженный авторитарный и буквалистский характер (буквалистский в смысле самого буквального толкования Писаний). Это неизбежно сделало вольнодумство и творческую анархию христианских гностиков, которым ранее дозволялось сосуществовать с буквалистами, мишенью для охотников за ересями. В 390 году мессалиане были внесены в расширяющийся список запрещенных сект, который, как мы убедимся, уже включал несколько других, гораздо более давних групп христианских гностиков.

Мани — посланец Света

Учение и философия другой секты тоже играют важную роль в этой головоломке. Известная как секта манихеев в честь ее основателя Мани, она была моложе некоторых гностических движений в христианстве, но не менее чем на 100 лет старше мессалиан. Она тоже подвергалась суровым гонениям со стороны церкви в качестве «ереси», а не языческой религии. Однако среди ученых ведутся дебаты о том, являлось ли манихейство христианским вероучением в подлинном смысле этого слова. Безусловно, оно было значительно менее «христианским», чем религия богомилов и катаров, которую, как мы могли убедиться, тоже нельзя с полным правом назвать «христианством». По сути дела, это было совершенно иное вероучение, хотя и основанное на тех же текстах и персонажах Нового Завета.

Возможно, путаница возникает потому, что Мани иногда называли «апостолом Христа» (впоследствии один из титулов павликианских didaskoloi), и поскольку из сохранившихся писем между общинами манихеев в Северной Африке явствует, что они сами считали себя христианами. Общепризнанным является и тот факт, что в манихействе можно обнаружить несколько центральных принципов христианства, включая концепцию «искупительного смысла вещей».

С другой стороны, многое в манихействе выглядит явно не христианским. Для начала, это была абсолютно дуалистическая религия того же толка, что и вероучения катаров и богомилов. Она рассматривала человечество, бесконечно возобновляемое в силках воспроизводства, как творение Бога Зла — идея, безусловно отвергаемая христианством. Кроме того, манихейцы не пользовались или почти не пользовались текстами Нового Завета. Они поклонялись Солнцу и Луне как «сосудам Света» и в этом были совершенно не схожи с катарами и богомилами. Известно, что Мани, иногда называвший себя «апостолом Христа», также часто пользовался более широким определением «апостол Божий». Это означало, что он был эмиссаром или посланником и рассматривал себя как преемника Христа в ряду самых ранних, нехристианских апостолов.

Очевидно, что церковь усматривала в этом опасную ересь. Манихейство признавало Христа, но явно принижало уникальность его миссии, ставя его наравне с основателями хорошо известных языческих религий. Одно из сохранившихся суждений Мани по этому вопросу в его «Книге для царя Шапура» (около 250 года н. э.) не оставляет сомнений по этому поводу:

«От одной эпохи к другой апостолы Божьи неустанно несли людям мудрость и труды духа. Так, в одну эпоху мудрость пришла в землю Индии через апостола, которым был Будда; в другую эпоху она пришла в землю Персии через Зороастра; в третью эпоху она пришла в земли Запада через Иисуса. В эту последнюю эпоху откровение и жребий пророчества снизошли на меня, Мани, апостола истинного Бога в земле Вавилонской».

В этом фрагменте Будда, Зороастр, Иисус и Мани даны как примеры, а не окончательный перечень апостолов Божьих. В другом сохранившемся фрагменте текста Мани называет еще двух «посланцев»: греческого философа Платона (427–347 гг. до н. э.) и греческого бога Гермеса. Во времена Мани Гермес, с которым мы еще встретимся в части II, обычно приравнивался к Тоту, древнеегипетскому богу мудрости.

Встреча с двойником

Несмотря на обширные гонения на манихеев, предпринятые при разных режимах и в разные исторические периоды за сотни лет, некоторые подробности биографии Мани и его притязаний на священную миссию дошли до нас из вполне доступных источников.

Он родился примерно в 216 году н. э. в деревне Мардину к югу от города Ктесифон в окрестностях Вавилона — примерно в 32 км к юго-востоку от Багдада в современном Ираке. Во времена Мани Ктесифон, где находилась «зимняя столица» царя, был важным центром Персидской империи, обладавшим огромным богатством и политической властью. Он выполнял эту функцию при парфянской династии, которая правила в империи с 247 года до н. э. по 224 год н. э. (когда Мани было около восьми лет), и приобрел еще большее значение во времена империи Сасанидов (224–642 гг. н. э.), которая пришла на смену парфянской династии.

Династия Сасанидов имела четко выраженный национальный характер. Первый ее царь, Ардашир I (224–241 гг. н. э.), сразу же учредил древнеперсидское учение зороастризма в качестве официальной религии Персидской империи и наделил ее жрецов (магов) огромными полномочиями. Поскольку Мани в то время жил в окрестностях Ктесифона, мы можем быть уверены, что он был хорошо знаком с зороастризмом, хотя предание о том, что он сам некоторое время являлся «магом», вряд ли соответствует действительности. Зороастризм находился на культурном перекрестке Древнего мира, и такой молодой человек, как Мани, глубоко интересовавшийся духовными вопросами, должен был испытать влияние целого ряда других систем вероучений, включая вавилонскую астрологию, иудаизм, индийский буддизм и греческую философию.

Утверждается, что Мани воспитывался в малоизвестной секте христиан-иудеев, которые называли себя елхасаитянами. Некоторые ученые считают их гностиками и связывают с ессеями из Кумрата. Они были мистиками и визионерами со строгим кодексом благочестия и многочисленными ритуалами, против которых восставал Мани. Но благодаря им он познакомился с учениями христианских гностиков, оказавшими жизненно важное влияние на его мировоззрение. Хотя впоследствии эти учения подвергались преследованию как ересь, в первой половине III века они все еще имели свободное хождение и оказали существенное воздействие на формирование собственного вероучения Мани, имевшего явно гностический характер.

Секретные тексты, существовавшие в секте елхасаитян или в его собственной семье, тоже могли сыграть свою роль. В этом отношении интересно, что в некоторых повествованиях Мани называют приемным сыном пожилой вдовы. После своей смерти она оставила ему драгоценное наследство в виде четырех священных книг, из которых, по предположению критиков, он почерпнул многие учения, которые впоследствии приписал себе.

Эти книги якобы были составлены в Египте «во времена апостолов» неким Скифианом, который познакомился с «мудростью египтян». Скифиан надиктовал эти книги своему ученику Теребинту. Впоследствии Теребинт привез книги в Вавилонию, и после его смерти они перешли к его собственной ученице — той самой вдове, которая усыновила Мани в пожилом возрасте.

Хотя легенды гласят, что Мани был болезненным ребенком, хромым на одну ногу, судя по всему, он рос в сравнительном достатке. Впоследствии он утверждал, что еще в детстве получал откровения от Ахурамазды, «Отца Света», Бога Добра в зороастрийском вероучении. Он также испытывал странные и тревожные видения, которые в наши дни обычно лечат с помощью мощных антидепрессантов. В одном из сохранившихся текстов (так называемый «Кельнский кодекс Мани») он говорит о том, что

«… меня охраняла мощь ангелов Света и могущественных сил, получивших приказ от Иисуса Великолепного о моей защите… [341]73. Cologne Mani Codex, cited in Wellburn, op. cit, p. 13.
Они подавали мне знаки и видения, посещавшие меня на короткое время в меру моих способностей. Иногда, словно вспышка молнии, приходил Он…»

Существо, иногда приходившее к Мани «как вспышка молнии», было ангелом, которого он считал проявлением своей высшей сущности и в разных местах называл своим «Светоносным Я» и Аль-Таум, или «Двойник». Когда Мани было двенадцать лет, Двойник явился ему в видении и сообщил, что на него возложена обязанность передать человечеству великое учение. Для того чтобы сделать это, он в будущем должен оставить секту елхасаитян. Впоследствии молодой Мани жил тихо и неприметно, накапливая тайные знания, полученные от откровений свыше и встреч со своим ангелом:

«С величайшей тщательностью и искусством я соблюдал этот Закон [кодекс елхасаитян], сохраняя надежду в своем сердце. Никто не знал, кто был со мной, и сам я никому ничего не рассказывал в течение долгого времени, но я, подобно им, не следовал обычаю плоти… я не говорил о том, что случилось, и о том, что случится, ни с кем не делился полученными знаниями…»

Возможно, именно в этот период обучения Мани усовершенствовал свои художественные навыки, которыми, по преданию, он впоследствии воспользовался для иллюстрации своих учений, а также приобрел познания в области астрономии и математики, впоследствии прославившие его.

Когда Мани исполнилось 24 года, ему явился Двойник и объявил: «Теперь тебе пришло время заявить о себе и публично провозгласить твое учение». После этого, по словам Мани, «Двойник освободил, отделил и вывел меня из среды того Закона, в котором я воспитывался. Так он избрал меня, вырвал из их среды и привлек меня на божественную сторону». Он также посвятил Мани в тайное знание (гнозис):

«Обо мне, о том, кто я такой и кто мой неразделимый Двойник… о том, кто мой вышний Отец и каким образом, отделенный от Него, я был послан сюда согласно его цели. О том, какое поручение и совет Он дал мне, прежде чем я облекся в это орудие [тело] и прежде чем я заблудился в этой отвратительной плоти… Более того, о моей душе, существующей как душа во всех мирах, — о том, что она собой представляет и как она начала быть. Кроме того, Он открыл мне безграничные высоты и бездонные глубины; [348]80. Ibid, p. 15.
он раскрыл таинства, скрытые для мира, которые никому не дозволено видеть или слышать… [349]81. Ibid, p. 18.
Он показал мне все».

Мани и маги

С этого момента около 240 года н. э. Мани — спящий, который наконец проснулся, — приступил к осуществлению своей проповеднической миссии. То, что он проповедовал, определенно не являлось зороастризмом, а между тем Ардашир I, защитник зороастрийской веры в качестве официальной религии, все еще находился на троне. По-видимому, Мани очень скоро вышел из милости у персидских магов и был отправлен в ссылку Он совершил путешествие в Индию, где проповедовал свое учение с огромным успехом, и вернулся через Персидский залив в 241 году, когда умер царь Ардашир. Мани каким-то образом сумел обратить в свою веру Фируза, младшего сына Ардашира, и благодаря ему добился личной аудиенции у Шапура — старшего сына покойного царя, который вскоре вступил на престол как царь Шапур I. На его коронации Мани удостоился беспрецедентной чести провозгласить свое духовное послание. Впоследствии, 21 марта 242 года или 9 апреля 243 года (историки спорят по поводу этой даты), Шапур издал указ, позволявший Мани свободно проповедовать его учение и защищавший его на всей территории Персидской империи.

После этого манихейство, освобожденное от всех ограничений, стало с феноменальной скоростью расширять ряды своих приверженцев, что вызвало крайнее негодование и ревность среди зороастрийских жрецов. Они составили заговор и на более позднем этапе царствования Шапура, судя по всему, уговорили царя второй раз отправить Мани в изгнание, но в 272 году после смерти Шапура Мани вернулся в Персию и был тепло принят его преемником, царем Ормуздом, который вернул ему царское благоволение.

Однако царствование Ормузда продлилось не более одного года, а Бахрам I, вступивший на трон в 273 году, был стойким приверженцем старинной зороастрийской религии. Он отменил политику терпимости по отношению к манихейству и стал преследовать его лидеров и сторонников. В 276 году его чиновники арестовали Мани в Гундешапуре в юго-западной Персии. Самозванный «апостол Божий» был подвергнут четырехдневному допросу в инквизиторском стиле и объявлен зандиком, то есть еретиком. Он провел месяц заключения в тяжелых кандалах, после чего его освежевали заживо, а потом обезглавили. Его голова была выставлена на решетке городских ворот рядом с кожей, набитой соломой, а то, что осталось от его тела, было выброшено на поживу собакам.

По жестокой расправе над Мани мы можем судить о том, какую угрозу он представлял для персидских жрецов-магов. Как и в случае с уничтожением катаризма римской католической церковью тысячу лет спустя, зороастрийцы предприняли решительную попытку полностью искоренить манихейство.

Им это не удалось. Еще до своего заключения и казни Мани отправил двенадцать своих учеников вместе с толпами последователей во все концы известного мира. Кроме того, гонения на манихейство, начавшиеся после 27б года, привели к широкомасштабной миграции манихейских общин. Некоторые из них достигли внутренних районов Китая, где религия Мани сохранилась в уединенных анклавах до конца XVI века. Другие проникли в восточные районы Римской империи, в римские колонии в Северной Африке и в конце концов распространились на огромных территориях, находившихся под властью Рима, вплоть до Британии на западе.

Несмотря на жестокие гонения со стороны Рима (еще до обращения римлян в христианство), манихейство приобрело огромную популярность в Римской империи и было особенно хорошо представлено в ее североафриканских колониях. Именно в Северной Африке оно приобрело своего самого знаменитого поклонника в лице Августина — впоследствии св. Августина из Гиппона. Родившийся в 354 году сын отца-язычника и матери — христианки, он стал манихейским «аудитором», или «слушателем», в 377 году, что было равнозначно вступлению в класс «верующих» у катаров. Он придерживался манихейского вероучения в течение девяти лет, потом отрекся от него в 386 году и был крещен в христианство в 387 году. Потом св. Августин вернулся в Северную Африку, где основал религиозную общину и был назначен епископом Гиппона в 396 году. Он дожил до падения Римской империи перед вандалами в 410 году. После его смерти в 430 году армии вандалов пересекли Средиземное море и осадили сам город Гиппон.

Как и многие новообращенные христиане, Августин ревностно осуждал свое предыдущее вероисповедание. Его антиманихейские трактаты пережили века и сыграли важную роль в формировании отношения средневековых римских католиков к катарской ереси. Как мы могли убедиться в главе 2, катаризм в XII–XIII веках часто отождествлялся с тем самым манихейством, которое Августин осудил в IV веке, — вывод, с которым не согласны современные ученые. Тем не менее катарская и манихейская религии, по нашему мнению, были достаточно похожи в своей основе, что делает их отождествление в Средние века вполне понятным и достойным дальнейшего рассмотрения.

Манихейская картина мироздания

Согласно одной из основополагающих концепций манихейства, с начала времен существовали «два Бога, несотворенные, вечные и всегда противостоявшие друг другу». Один из них — Бог зла и тьмы, а другой — Бог добра и света. Царство Света находилось наверху и «не имело границ по высоте и со всех сторон». Царство Тьмы находилось внизу и точно так же не имело границ в глубину и со всех сторон. Испокон века ни один из них не знал о существовании другого, но в недрах Тьмы находился Сатана со своим «буйным, мятежным и непокорным воинством» демонических сил. Это был клубок бурлящего хаоса, подобный черной грозовой туче, и в какой-то момент Князь Тьмы восстал из бездны, узрел Свет верхнего мира и возненавидел его. Вернувшись в глубины, он подготовил свое воинство, а потом, «устремившись наверх, вторгся в царство Света с намерением посеять бедствия и разрушения».

Подобно катарам и богомилам после него, Мани рассматривал человеческое тело как творение зла, в котором заключена искра Света. Подобно катарам и богомилам, он учил, что половое размножение и перевоплощение являются теми механизмами, которые поддерживают и увековечивают цикл заключения. И наконец, подобно катарам и богомилам, он верил, что благодаря воздержанию и молитве этот заключенный Свет постепенно можно освободить, но мы должны пройти через множество воплощений и испытать много страданий, прежде чем это случится.

Такие черты сходства в религии средневековых дуалистов становятся еще более явными, когда мы осознаем (как подтверждает Юрий Стоянов), что Свет и Тьма в манихейской космологии являются метафорами духа и вещества. Сплав этих двух противоположных принципов в начале нынешнего цикла времени изначально привел к заключению и страданиям души. Подробности того, каким образом это произошло — как фрагменты Света оказались заключены в оболочку Тьмы, добро смешалось со злом, а души оказались в материальном мире, — были больше связаны с вдохновением отдельных рассказчиков, чем с другими факторами. Мы знаем о существовании традиции, широко использовавшей живописные символы, мифы и параболы в проповеднических целях, но в конечном счете все сводится к тому, что дуалисты средневековой Европы, как и персидские манихейцы за сотни лет до них, представляли человека как «смешанное» существо, которое должно постоянно вести борьбу с самим собой и подавлять низменные элементы своей сущности для самосовершенствования и освобождения своей души.

Именно с этой целью катары и богомилы рассказывали истории об ангелах, павших из чистого духовного царства небес в нечистое материальное царство земли. В параллельном манихейском мифе Князь Тьмы со своими демонами устремился вверх из бездны, чтобы напасть на Свет и уничтожить его. Эта атака была столь мощной, что Сатана, владеющий зловещими силами Дыма, Огня, Ветра, Воды и Тьмы, прорвал защиту и поставил под угрозу само существование Света. Тогда Отец Света защитил свое царство, призвав доверенное лицо — «первозданного человека» — и вооружив его светоносными силами Воздуха, Ветра, Света, Воды и Огня. Состоялась великая битва. Сатана одержал победу, и первозданный человек лежал в смертном оцепенении, а элементы его светоносных сил были поглощены, или «пожраны», силами Тьмы.

Тогда Отец Света создал новые эманации, среди которых был «Живой Дух», отождествляемый с персидским богом Митрой, которому поклонялись до распространения зороастризма, а также фигуру под названием «Великий Архитектор». Вместе они вернули к жизни и спасли первозданного человека, и принялись возвращать светоносные силы, поглощенные Тьмой.

Эта задача была описана как спасение «живой души» из «пылающего дома» вещества.

Дьявольская контратака против трудов Живого Духа и Великого Архитектора включала создание Адама и Евы с целью «увековечить заключение элементов Света через похоть и воспроизводство человеческого вида», по словам Стоянова, но царство Света прислало Адаму спасителя, который помог ему осознать существующий в нем Свет — т. е. его бессмертную душу — и побудил его к восстанию против Сатаны, сотворившего его тело. С тех пор человечество «оставалось главным полем битвы между силами Света и Тьмы».

Спасителя Адама в манихейских текстах называют «Иисусом Великолепным». С течением времени были посланы другие спасители, каждый из которых возобновлял гнозис, необходимый для того, чтобы человек осознавал свое истинное состояние. Ранее мы перечисляли некоторые имена этих спасителей: Зороастр, Гермес, Платон, Будда, Иисус Христос и, наконец, сам Мани. Другие списки отражают распространение манихейства в еврейской культуре, поэтому в них фигурируют Сиф, Енох (как и Гермес, часто отождествляемый с древнеегипетским богом мудрости Тотом), Ной, Авраам и снова Мани. Сходным образом экспансия манихейства в восточном направлении отражена в других списках, где Мани называют Буддой Света или реинкарнацией Лао-цзы, основателя даосизма.

Во всех списках Мани носит титул «Печать Пророков». Именно он приносит последнюю весть, окончательное откровение и гнозис, благодаря которому человечество наконец может завершить великую работу по освобождению последних элементов Света из темницы Тьмы. Судя по описанию, эта работа имеет почти алхимический характер замысловатого и постепенного процесса поэтапной дистилляции, воплощение за воплощением, когда Свет постепенно освобождается от Тьмы, очищая душу от загрязняющего вещества. Результатом является осознание, что физический мир, в котором мы живем, был создан как грандиозный театр или лаборатория, в которой происходит бесконечный и кропотливый процесс самосовершенствования. Этот мир не служит никакой иной цели. Наконец, с помощью освобожденного Света Великий Архитектор и Живой Дух с помощью душ манихейских Избранных должны построить «новый рай» и «духовную землю», которая придет на смену безжизненной скорлупе старого материального мира, прекратившего свое существование по завершении этого грандиозного проекта.

«Если это выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то, возможно, это утка»

Хотя манихейцы, богомилы и катары рассказывали разные истории о человеческом предназначении, при ближайшем рассмотрении выясняется, что они объединены одной глубинной темой. В сердце каждого «верующего» и «совершенного», каждого «слушателя» и «избранного» присутствовало желание свести к минимуму духовное загрязнение и улучшить, очистить, укрепить, а в конечном счете после трудной борьбы освободить свою душу. Во всех случаях это подразумевало признание системы верований и работу в структурах, обладавших замечательным сходством с ранних дней манихейства в III веке н. э. до окончательного поражения средневекового дуализма в Европе тысячу лет спустя.

Как и церкви катаров и богомилов, манихейская церковь подразделялась на две главные категории. Существовали обычные, рядовые верующие, которые могли жениться, иметь детей, владеть собственностью, употреблять мясо и пить вино. Рядом с ними существовала небольшая элита, состоявшая из строгих вегетарианцев, дававших обет безбрачия, которые жили в личной аскезе и отвергали все материальные блага. Рядовые верующие были известны как «слушатели», а представители элиты как «избранные»; эти концепции во всех отношениях были идентичны «верующим» и «совершенным» у средневековых дуалистов. Действительно, среди манихеев термин «совершенный» часто использовался как синоним «избранного».

Как perfecti у катаров и богомилов, манихейские «избранные» могли быть мужчинами или женщинами и всегда путешествовали парами адепт — ученик. Как и perfecti, «избранные» проходили через строгий процесс инициации, завершавшийся церемонией, сходной с consolamentum. После этой инициации они считались «исполненными Света» и с тех пор не должны были делать ничего, что могло бы загрязнить их внутренний свет тьмой земных вещей. Для манихейского «избранного» это означало, что он не мог заниматься сельскохозяйственной работой и даже сделать такую простую вещь, как преломить хлеб. Он был обречен на жизнь нищего скитальца, владевшего лишь «пищей на день и одеждой на год» и полностью зависевшего от милосердия «слушателей», которые, присоединившись к манихейской церкви, брали на себя обязательство заботиться об «избранных». Хотя perfecti у катаров и богомилов могли преломлять хлеб для себя, они тоже вели жизнь нищих странников и зависели от милосердия «верующих», которые равным образом имели обязанность заботиться о них. Даже Бернард Гамильтон, который не является сторонником «непрерывной традиции», был вынужден признать это: «Манихеи требовали от своих посвященных вести аскетический образ жизни. Их основания для этого были идентичны верованиям богомилов и проистекали от убеждения, что материальный мир является злом».

Мани учил, что такие посланники, как Зороастр, Будда и Иисус — к чьей линии принадлежал и он сам, — были посланы на землю из сострадания к человечеству, чтобы развеять облака невежества и научить людей истине. Они должны были спасать Свет (т. е. наши «сияющие души») от тьмы и зла. Эти темы тоже хорошо знакомы нам по дуализму катаров и богомилов.

Читатель помнит, что катары и богомилы, считая Иисуса духовной эманацией Бога Добра, не признавали, что он был когда — либо рожден во плоти, и, следовательно, приходили к выводу, что он был призраком, появившимся непосредственно из небесного царства. Такую же идею высказывал Мани, который за сот ни лет до этого учил, что Иисус не был рожден женщиной, но снизошел от Отца Света и спустился с небес в облике человека в возрасте около тридцати лет. Тело, в котором он появился, было иллюзией, и столь же иллюзорным было его распятие. В одном манихейском тексте Иисус даже является своему ученику Иоанну, скорбящему о предполагаемой смерти своего наставника, и сообщает ему, что распятие было спектаклем, своеобразной фантасмагорией, разыгранной для того, чтобы произвести впечатление на публику.

Несмотря на убежденность в том, что материальная жизнь является злом, катары, богомилы и манихеи выказывали огромное уважение к жизни и старались не причинять боли и страданий любым существам, будь то люди или животные. Все они верили в реинкарнацию, запрещали использование образов и отправляли богослужение лишь с помощью гимнов и молитв. Мы знаем, что катары и богомилы с ужасом смотрели на Ветхий Завет и приравнивали Иегову к дьяволу. То же самое делали и манихеи, поскольку сам Мани объявил:

«Князь Тьмы говорил с Моисеем, евреями и их жрецом. Так, христиане, евреи и язычники впадают в одно и то же заблуждение, когда они поклоняются этому богу. Он вводит их в искушение и сбивает с пути истинного, поскольку не является истинным богом».

Связь катаров с I веком, нашей эры

До начала XX века ученым приходилось почти исключительно полагаться на работы гонителей манихейства в попытке воссоздать «утраченную» манихейскую религию, уничтоженную этими самыми гонителями. Но древние манихейские тексты, обнаруженные на Дальнем Востоке в 1920-х годах и в Египте в 1970-х годах, значительно расширили наши знания. Вследствие этого теперь принято считать, что христианский гностицизм, которому до этого отводилась сравнительно незначительная роль в интеллектуальных истоках манихейства, на самом деле мог быть главным определяющим влиянием, сформировавшим мировоззрение Мани. Г. Дж. У. Драйверз даже предполагает, что сам термин «христианский гностицизм» является неправильным:

«Обычно предполагалось, что элементы христианства в манихействе достигли самого Мани через фильтр гностицизма… Но предположение о том, что Мани опирался на всю христианскую традицию и литературу того времени, не ограничиваясь сочинениями гностиков, больше согласуется с исторической ситуацией и развитием событий в III веке н. э.».

Иными словами, если манихейство в его нынешнем понимании обнаруживает мощное влияние гностического христианства, то это, по всей видимости, происходит потому, что христианство во времена Мани значительно, если не в подавляющей степени, было представлено гностическими течениями, — противоречивый вывод, который тем не менее находит поддержку со стороны многих современных ученых. В 1945 году большое собрание ранее неизвестных гностических текстов времен раннего христианства было обнаружено в Наг Хаммади в Верхнем Египте. После перевода и публикации этих текстов в 1977 году стало ясно, что связь христианства с гностицизмом восходит к самым истокам христианского культа в I веке н. э. Теперь считается общепризнанным, что «христианский гностицизм» не был каким-то эксцентричным течением внутри «основного тела» христианства. Напротив, он составлял его основу и, возможно, даже играл ведущую роль, как мы убедимся в следующей главе.

Потом что-то произошло. В начале IV века н. э. христианская церковь, получившая государственный статус, круто сменила направление своего развития. Вольнодумствующий, иногда анархический подход гностиков подвергся осуждению. Аллегорические интерпретации Священного Писания были оставлены в пользу буквалистских, и почти немедленно начались гонения на еретиков. Может ли быть правдой утверждение катаров, что именно в это время подлинная христианская церковь была вынуждена уйти в подполье, а ее место было узурпировано римской церковью? Может ли быть правдой, что подлинная церковь — гонимая, угнетаемая, поставленная вне закона — тем не менее каким-то образом смогла сохраниться начиная с IV века, а потом ее доктрины появились 600 лет спустя в учении богомилов?

Такое предположение выглядит натянутым. Тем не менее мы указали на возможность существования цепочки передачи основных идей от манихейства в III веке н. э. до катаров и богомилов. Если христианский гностицизм оказал определяющее влияние на учение Мани, с чем теперь согласны ученые, то именно у гностиков нам нужно искать последние звенья цепи великой ереси.

 

ГЛАВА 5

ЗНАНИЕ ИСТИННОЙ ПРИРОДЫ ВЕЩЕЙ

Это не самое простое описание того, чем был или является гностицизм. У нас уже не раз был повод отметить, что в гностической традиции особый акцент делался на индивидуальном откровении и самовыражении. Вследствие этого, хотя гностические секты разделяли ряд глубинных тем и убеждений, между ними существовали многочисленные отличия, иногда сбивающие с толку исследователей. Секты обычно развивались вокруг учений боговдохновенных людей, самыми знаменитыми из которых в I и II веках н. э были Симон Волхв, Маркион, Василид и Валентин. В зависимости от природы откровения своего основателя каждая секта добавляла собственные рассуждения, метафоры и мифы-поучения, а иногда даже полные космологические системы к огромному и эклектичному корпусу идей и убеждений, которые уже тогда относились к общей категории «гностицизма».

Фоновое состояние интеллектуальной анархии в сочетании с изобилием многочисленных «систем» внутри гностицизма делает эту тему трудной для изучения, но предмет еще более усложняется из-за суровых гонений на гностиков, предпринятых христианской церковью с IV по VI век н. э. Наряду с казнями бесчисленных людей, готовых принять ужасную смерть вместо того, чтобы отказаться от своей веры, эти гонения привели к сбору и сожжению огромного количества гностических текстов. Таким образом, один из драгоценных «жестких дисков», где хранилась важная часть интеллектуального и духовного наследия человечества, сгорел в самом буквальном смысле, не оставив практически ничего для будущих поколений. Мысли о человеческой участи, принадлежавшие вдохновенным мистикам и великим философам, их путешествия в тайну смерти и обретения освобождающего гнозиса, раскрывавшего истинную природу и предназначение нашего бытия, — все это казалось навеки утраченным. В течение пятнадцати столетий немногочисленные ученые, все еще проявлявшие интерес к сокрушенной и почти забытой религии, были вынуждены почти исключительно полагаться на сочинения гонителей гностицизма. Борцы с ересями часто цитировали фрагменты запрещенных гностических работ или в некоторых подробностях сообщали содержание этих работ с целью последующего опровержения в своих проповедях. Но при такой односторонней подаче материала и пристрастном выборе текстов для цитирования у исследователей почти неизбежно складывалось весьма однобокое мнение о гностицизме. Примерно такое же представление может составить воображаемый исследователь, пытающийся воссоздать точную картину иудаизма на основании книг, написанных нацистскими пропагандистами.

В последнем случае мы можем игнорировать нацистские памфлеты, так как иудаизм в отличие от гностицизма является живой религией и может говорить сам за себя, но и гностицизму в определенных отношениях повезло. Подавляющее большинство гностических рукописей было уничтожено в ходе погромов, развязанных христианами, но в конце IV века н. э. неизвестная группа еретиков из Верхнего Египта предприняла меры предосторожности и оставила «капсулу времени», содержащую значительную коллекцию запрещенных гностических текстов. Обладание такими текстами было крайне опасным, поэтому «капсулу» — на самом деле большой глиняный кувшин — зарыли в земле возле огромного валуна у подножия утесов над течением Нила.

Вероятно, владельцы надеялись, что положение улучшится и они в конечном счете смогут вернуться и забрать свою библиотеку, но этого не произошло. Скорее всего их ересь была раскрыта, и они были казнены. В течение последних двух десятилетий IV века догматическая фракция христианства, недавно обратившая в свою веру императора Константина, поигрывала мышцами, пользуясь защитой Римского государства. При негласной поддержке, а иногда и при прямом военном содействии местных властей, истерические толпы религиозных фанатиков слонялись по Египту, распространяя страх повсюду на своем пути. Они громили храмы, которые стояли тысячелетиями, и уродовали древние надписи, они убивали жрецов и философов. Под их натиском утонченная религия Древнего Египта испустила свой последний вздох.

Видимо, члены одной из таких сект захоронили «капсулу времени» рядом с валуном у подножия утесов. Там она пролежала непотревоженной почти 1600 лет, пока вокруг нее протекала медленно изменяющаяся жизнь Египта.

Библиотека Наг Хаммади: «капсула времени» или бомба с часовым механизмом?

В декабре 1945 года в окрестностях современного городка Наг Хаммади в Верхнем Египте местный крестьянин по имени Мохаммед Али расчищал землю на краю своего семейного поля. По чистой случайности он вскрыл большой и неповрежденный глиняный кувшин, судя по всему, целенаправленно зарытый в вертикальном положении рядом с огромным валуном. Когда он разбил кувшин, наружу вывалились 13 переплетенных в кожу папирусных книг и большое количество отдельных листов папируса. Мохаммед принес эту сокровищницу знаний о давно забытой религии к себе домой, где его мать использовала большую часть отдельных листов папируса в качестве растопки, но книги — правильнее говоря, кодексы — сохранились и в конце концов оказались на египетском черном рынке. Благодаря хорошей детективной работе правительственной службе древностей удалось выкупить один из них и конфисковать десять с половиной из тринадцати кодексов. Большая часть остальных материалов была контрабандой вывезена их Египта и выставлена на продажу в США. Профессор Жиль Киспель, специалист по гностицизму из Утрехтского университета в Голландии, своевременно подтвердил его важное значение, и кодекс был спасен.

1. Камень «бенбен» из пирамиды Аменемхета III, выставленный в египетском Музее древностей в Каире. Обратите внимание на «глаз» в центре пирамидальной структуры, которая первоначально была покрыта золотой фольгой.

2. Роспись Франсуа-Эдуарда Пико 1827 года на потолке зала № 30 в Лувре: «L'Etude et le Genie devoilent a Athenes l'antique Egypte». «Разоблаченная» Исида на троне со львами по обе стороны созерцает ландшафт с пирамидами и обелиском.

3. Статуя Джордано Бруно на Кампо ди Фиори в Риме.

4. Вид «восьмиугольного эллипса» на площади Сан-Пьетро с крыши Базилики.

5. Крыло Сюлли, зал № 26. Эта комната символизировала «священный» союз между Анной Австрийской и Людовиком XIII. Деревянная обшивка комнаты привезена из ее апартаментов в Шато-Винсенн, а на восточной стене висит портрет, изображающий королеву в образе Минервы. Напротив висит портрет Людовика XIII. Между ними недавно была помещена статуя египетского бога Амона из Фив/Луксора, который, по преданию, был отцом Александра Великого. Странно, что статуя Амона находится почти на одной линии с конной статуей Людовика XIV, изображенного в облике Александра Великого (см. вкладку 17), которая, в свою очередь, находится на исторической оси Парижа, установленной Ленотром в 1663–1667 годах для Короля-Солнце. В Луксорском храме в Фивах специальная комната, известная под названием мамисси, служила для встреч между правившей царицей и «Амоном», чтобы она могла зачать «Солнечного царя».

6. Изображение тамплиера с крестом (croix-patte) его ордена и восьмиугольной рамкой, в которую мог быть вписан крест.

7. Надпись на гравюре XV века гласит: «Древняя богиня и царица египтян». Обратите внимание на форму ладьи и на изображение собаки на штандарте, символизирующее «Песью звезду», или Сириус.

8. Герб Парижа, XV век.

9. Герб Парижа, заказанный Наполеоном в 1811 году, с изображением Исиды, сидящей на носу ладьи, и ее звезды Сириуса, указывающей путь. Обратите внимание на трех пчел «Карла Великого», символизирующих божественное право королевской власти. Также обратите внимание на кадуцей, пронзающий корону и поддерживающий имперского орла.

10. Реконструкция Парижского региона до того, как был построен город, с расположением храма Исиды, где ныне находится аббатство Сен-Жермен-де-Пре. По мнению некоторых историков XVI века, этот регион был известен как «окрестности храма Исиды» (Isis), откуда происходит слог isi в топониме Parisi.

11. Панорама Лувра в восточном направлении. Обратите внимание на «историческую ось», проходящую через конную статую Людовика XIV, затем через южное крыло Лувра и простирающуюся к горизонту, где происходит восход Сириуса. Взгляните на «ладьевидную» форму острова Ситэ справа. Под ныне существующим собором был обнаружен «храм Исиды», подразумевающий, что остров был «ладьей Исиды» на Сене (см. вкладки 7 и 9).

12. Панорама «исторической оси» Парижа к западу от Лувра, в сторону района Ля Дефанс на горизонте. Обратите внимание на отклонение оси.

13. Закат 6 августа на «исторической оси» Парижа (Елисейские Поля). Дата праздника Преображения здесь насыщена солнечной символикой, связанной с Людовиком XIV, Королем-Солнце, при котором была заложена «историческая ось».

14. Восход солнца в день летнего солнцестояния в Карнакском храмовом комплексе (Фивы). Сравните с закатом на Елисейских Полях в Париже 6 августа (см. выше). В обоих местах ось ориентирована под углом 26° 5 к северо-западу.

15. Закат 6 августа на «исторической оси» Парижа (Avenue de la Grande Armee). Однако здание Grande Arche повернуто под углом 32° к западу, так что солнце оказывается в центре арки 24 июня, в день св. Иоанна, отмечаемый масонами как праздник Нового года.

16. Вид на здание Grande Arche в западном направлении. Бросается в глаза отклонение оси Grande Arche от «исторической оси» на 6°. Ориентировка под углом 32° в северо-западном направлении соответствует заходу солнца в день 24 июня (см. вкладку 15).

Когда Киспель приступил к предварительному переводу текста, то, к своему изумлению, обнаружил, что имеет дело с до сих пор неизвестным христианским Евангелием, не включенным в состав Нового Завета. Оно называлось «Евангелие от Фомы» и якобы содержало тайные слова, сказанные Иисусом его «Близнецу» — некоему Фоме.

Несмотря на старания матери Мохаммеда Али, в двенадцати с половиной спасенных кодексах сохранилось 52 отдельных текста. Радиоуглеродный анализ папируса и кожаных переплетов, а также лингвистический анализ коптского шрифта, на котором был написан текст, указывают, что кодексы были изготовлены в период от 350 до 400 года н. э. Возраст содержимого — другое дело, поскольку сами тексты являются переводами на коптский — язык египетского простонародья в раннехристианскую эпоху — с более ранних источников, первоначально написанных на греческом языке. Ученые в целом согласны с тем, что большая часть текстов была составлена или собрана в период с 120 до 150 года н. э. Но есть убедительный аргумент в пользу того, что «Евангелие от Фомы» является исключением из этого правила. Профессор Хельмут Кёстлер из Гарвардского университета предположил, что это апокрифическое Евангелие содержит фрагменты, которые, возможно, могут относиться «ко второй половине I века н. э. (50–100 гг.), то есть к эпохе Матфея, Марка, Луки и Иоанна или даже раньше».

Обычно считается, что четыре канонических Евангелия Нового Завета были созданы в 60–110 годах н. э., но в случае с «Евангелием от Фомы» мы имеем дело с апокрифом, претендующим на роль подлинного христианского Евангелия, которое может быть старше — т. е. ближе ко времени жизни Христа, — чем любое из канонических Евангелий. Это приводит к тревожным вопросам о самих канонических Евангелиях. Насколько «каноническими» они являются на самом деле? Можем ли мы быть уверены, что они содержат правду, всю правду и ничего, кроме правды, о Христе и феномене зарождения христианства? Существование «старшего» Евангелия в собрании текстов Наг Хаммади подразумевает, что Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна могли быть частью гораздо более обширного корпуса литературы, впоследствии «отредактированного» составителями Нового Завета. Это впечатление усиливается из-за присутствия в 52 текстах Наг Хаммади нескольких других апокрифических Евангелий: Евангелие от Филиппа, Евангелие Истины и Египетское Евангелие. Существовали ли другие тексты, сожженные матерью Мохаммеда Али? Или те, которые не попали в драгоценную «капсулу времени» Наг Хаммади и были вычеркнуты из истории охотниками за ересями?

«Организация» (1): следы тайного гностического общества

В текстах из библиотеки Наг Хаммади содержится гораздо больше тревожной информации. Следует помнить, что они были составлены главным образом в период с I по III век н. э., первоначально написаны по-гречески, впоследствии переведены на коптский и скрыты в тайнике в конце IV века. Мы отмечали, что это было время, когда Римское государство, недавно признавшее христианство в качестве официальной религии, направило все свои силы на подавление христианских ересей. Самые жестокие гонения обрушились на гностиков. Поэтому очень любопытно, что в некоторых документах из библиотеки Наг Хаммади содержатся ссылки на существование некоего тайного общества, которое обычно называется «Организацией». Ее миссия, к которой мы вернемся в следующих главах, частично заключалась в строительстве монументов, «обозначающих духовные места» (например, звезды). Оно также пользовалось всевозможными средствами для защиты священных знаний гностицизма и противостояния вселенским силам тьмы и невежества:

«… ввергнувшим в пучину бедствий людей, которые последовали за ними, соблазненные многими обманами. Люди старели, не зная радости, они умирали, не обретая истины и без знания истинного Бога. Так все Творение было навеки порабощено от основания мира до нынешнего времени».

Гностическая религия, раскрываемая в текстах Наг Хаммади, является четко дуалистической. Она рисует вселенское противоборство двух мощных духовных сил бытия: Бога света, любви и добра и Бога тьмы, ненависти и зла. Как и богомилы с катарами 1000 лет спустя, гностики верили, что Бог Зла создал материальный мир и человеческие тела. Наши души, однако, происходят из духовного царства Бога Добра и жаждут вернуться туда. Главная цель Бога Зла — препятствовать этому желанию и удерживать заблудшие души в вечном заключении на земле, чтобы «они испили воды забытья и не знали, откуда они произошли». Силы зла погружали разум в сомнамбулическое состояние и распространяли заразу «умственной слепоты», поскольку «невежество — это мать всех зол… невежество — это рабство, а знание — это свобода».

Из текстов Наг Хаммади явствует, что «Организация» служила духовным силам света. Ее священная цель заключалась в освобождении людей от порабощения через посвящение их в культ знаний. Не могло быть более важной и насущной задачи; согласно мировоззрению гностиков, человечество находилось в центре космической схватки. Люди выбирали зло из невежества, и последствия этого выбора выходили далеко за рамки материального бытия и смертного мира. Поэтому гностики говорили: «Мы боремся не против плоти и крови, а против тех, кто правит тьмой, и духов зла».

Общественный ремесленник

Во времена своего расцвета в Александрии гностики жили в тесном контакте с последователями древнеегипетской религии, иудеями и христианами. Они почитали Христа и точно так же, как впоследствии катары и богомилы (а также манихеи и павликиане), не верили, что он родился во плоти, но считали его призраком, или «фантазмом».

Находки из Александрии показывают, что гностические общины в первые три века после Христа также почитали Осириса, древнеегипетского бога возрождения, «который стоит перед тьмой, как страж света». Это отличало их от любых других христианских дуалистических культов.

С другой стороны — опять-таки подобно манихеям, мессалийцам, павликианам, катарам и богомилам, — гностики рассматривали бога Ветхого Завета, Иегову христиан и иудеев, как темную силу, «одного из мировых правителей тьмы». Для них он был злым «демиургом»; этот греческий термин, имеющий уничижительный смысл, в буквальном переводе означает «общественный ремесленник». Иными словами, он был божеством низшей категории, создавшим Землю как свою личную вотчину. Потом он создал людей, которые должны были преклоняться перед ним и почитать его, и обманом заставил несчастных существ поверить, что он является единственным богом. Таким образом, его единственная цель заключалась в том, чтобы целую вечность держать нас в духовном невежестве и насаждать злодеяния, укрепляющие его власть. Именно поэтому в текстах Наг Хаммади, описывающих искушение Адама и Евы в Эдемском саду, змей предстает не злодеем (как в ветхозаветной книге Бытия), но скорее героем и подлинным благодетелем человечества:

«Что Бог сказал тебе, — спросил змей у Евы. — Он сказал тебе, не ешь от древа познания?» — «Он сказал: не только не ешь от него, но и не прикасайся к нему, иначе умрешь», — ответила она. «Не бойся, — сказал змей, — со смертью ты не умрешь, ибо Он сказал это тебе из ревности. Твои глаза откроются, и ты станешь подобной богам, различая добро и зло».

После того как Адам и Ева вкусили от древа познания, они испытали просветление, осознали свою светоносную природу и смогли отличать добро от зла, как и обещал змей. Увидев их интеллектуальное и духовное преображение, Демиург преисполнился ревности и призвал своих демонических соратников:

«Посмотрите на Адама! Он стал как один из нас, потому что знает разницу между светом и злом. Теперь, возможно, он вкусит еще и от древа жизни и станет бессмертным. Изгоним же его из рая вниз на землю, от которой он был взят, чтобы с тех пор он не знал ничего лучшего». И они изгнали Адама из рая вместе с его женой».

В этой гностической истории бытия стоит обратить внимание, что Адам и Ева были изгнаны из «рая» вниз на «землю», где с тех пор им предстояло жить, не зная о своих истинных возможностях. Основная идея низвержения из духовного рая в плотский материальный мир — очень близка катарским и богомильским представлениям об ангелах, падших с небес и вселившихся в человеческие тела. В обоих случаях участь души одинакова: она оказывается заключенной в темнице вещества, забывает свою истинную природу и божественный потенциал, обманывается кознями злого божества и исполняет все прихоти этого сверхъестественного монстра.

В гностических текстах имеется свой вариант книги Бытия, повествующий о человеческой истории на земле после Падения. Мы читаем о том, что со временем потомки Адама и Евы достигли высокой степени развития; они изменяли физический мир с помощью хитроумных механизмов и начали заниматься глубокими духовными исследованиями. Преисполнившись зависти к их достижениям, Демиург снова решает вмешаться и призывает на помощь свои демонические силы: «Нашлем же на них потоп мощью наших рук, и пусть уничтожится на земле любая плоть, от человека до зверя».

Согласно гностикам, Потоп был ниспослан не в качестве кары за грехи, как ложно сообщается в Ветхом Завете, но для того, чтобы наказать человечество, вознесшееся слишком высоко, и «забрать свет, возросший среди людей». Эта цель была почти достигнута с помощью Всемирного потопа. Выжившие впали «в глубокое отчаяние и вели жизнь, полную тяжких трудов, поэтому человечество погрузилось в мирские дела и больше не имело возможности посвятить себя Святому Духу». К счастью, немногие из наших предков еще обладали старинным знанием и были исполнены решимости передавать его для блага будущих поколений так долго, как это будет необходимо, пока не настанет время всеобщего пробуждения.

«Организация» (2): пробуждение в X веке?

Мы не можем не задаваться вопросом, каким образом члены таинственной «Организации», о которой говорится в текстах Наг Хаммади, реагировали на гонения, обрушившиеся на гностицизм в конце IV века до н. э., когда были спрятаны тексты. Возможно, они рассматривали себя в том же мифическом контексте — как людей, выживших после Потопа в гностических мифах о сотворении мира? Разумеется, на этот раз они не имели дела с потопом в буквальном смысле этого слова, ниспосланным дьявольским богом Ветхого Завета, чтобы украсть свет у человечества. Но с гностической точки зрения они столкнулись с чем — то не менее опасным: с допросами охотников за ересями, с бесчинствами христианских толп, сожжением книг и людей.

Тексты Наг Хаммади приглашают нас рассмотреть возможность существования тайного общества, специально созданного для сохранения гностических учений в трудные периоды и действовавшего по меньшей мере с I по III век н. э. (когда были составлены тексты). Если такая «Организация» продолжала действовать до того времени, когда тексты были захоронены, то есть все основания полагать, что она пережила погромы и гонения, продолжавшиеся с IV по VI век н. э. Даже без таких явных сторонников, как мессалиане и манихеи, небольшой и тесно сплоченной секте еретиков было не слишком трудно вести тайное существование и набирать новых членов в «темные века» с VI по X век н. э. При соблюдении мер предосторожности можно было не привлекать особого внимания, не раскрывать свою истинную сущность. В то время существовало множество изолированных религиозных общин отшельников или монахов, которые могли служить хорошей маскировкой, пока не настанет время выйти из тени.

Если рассуждать логически, для гностицизма не было более благоприятного времени, чтобы выйти из тени и заявить о своих претензиях на основание новой мировой религии, чем последний век I тысячелетия. Именно в это время (где-то между 920 и 970 годами, как мы видели в главе 3) ересиарх, называвший себя Богомилом, или «возлюбленным Господа», начал распространять свое учение в Болгарии. Мы уже знаем, что основанная им церковь стремилась к достижению «всеобщего пробуждения», мы уже видели, что ее влияние распространялось с огромной скоростью и успехом сначала на территориях, находившихся под духовной гегемонией восточной православной церкви, а впоследствии в Северной Италии и Окситании, которые находились под властью римско-католической церкви.

На обоих фронтах абсолютная власть официальной христианской церкви столкнулась с доктриной, во многих отношениях идентичной учению раннехристианских гностиков.

И на обоих фронтах претенденты называли себя поборниками первоначальной «Церкви Христовой», чье место, принадлежавшее ей по праву, было отнято у нее силой.

Шостики, богомилы и катары: черты сходства (1)

Многие ученые считают гностицизм поздней дохристианской «философской» религией, которая, подобно вирусу, проникла в раннее христианство и попыталась превратить его в средство пропаганды собственных идей — отсюда и «христианский гностицизм». Однако на том же основании они допускают возможность, что христианский культ имел гностическое происхождение, но впоследствии был узурпирован группой решительных консерваторов и буквалистов, которые стали использовать его в собственных целях. Так или иначе, большинство исследователей видят истоки гностицизма в Палестине I века до н. э.; отсюда, по их словам, он быстро дошел до Александрии, которая стала главным центром его последующей экспансии.

Хотя Палестина и Александрия имели очень разную историю, в течение этого периода они находились под влиянием общей эллинистической культуры, доминировавшей во всем Средиземноморье, Месопотамии и Иране после завоеваний Александра Македонского в IV веке до н. э. Это был период необыкновенного оживления, интеллектуальной предприимчивости, творчества, рационализма и глубоких духовных исканий. Он свел в гигантском плавильном тигле эллинистической культуры жрецов Древнего Египта, магов-дуалистов из Ирана, посвященных в мистерии Митры, философов платоновской школы из Греции, иудейских мистиков, буддийских миссионеров и представителей множества друг их культур. Именно из этого «запутанного, но чрезвычайно увлекательного клубка языков и культур», по предположению историка Джослин Годвин, «родился гностицизм — религия гнозиса, или знания истинной природы вещей».

В гностицизме есть основополагающие элементы. Самым главным из них является предпосылка о существовании духовного светоносного царства, где правит любящий и благосклонный Бог, но при этом материальное царство, в котором мы живем, является творением Бога Зла. Как мы могли убедиться, деяния ветхозаветного Иеговы служили для гностиков очень хорошей иллюстрацией этой идеи в I и II веках н. э. После того как он создал этот мир, его поступки почти неизменно были злокозненными, низкими, необузданными, жестокими или продиктованными ревностью — именно то, что можно ожидать от Бога Зла. Едва ли можно считать случайностью, что мы видим аналогичное использование образа Иеговы в таком же контексте и для тех же целей катарами и богомилами в период с X по XIV век н. э.

Другим свидетельством тесной связи между этими группами, расположенными на противоположных концах I тысячелетия, является их вера в то, что наши души были созданы Богом Добра и принадлежат его царству, в то время как наши тела принадлежат материальному царству и находятся во владениях Бога Зла. Гностики, катары и богомилы считали душу пленницей в демоническом материальном мире, где она подвергалась постоянной опасности опуститься еще глубже и еще прочнее завязнуть в тенетах материального мира. Все они предлагали душе путь к спасению через посвящение в свою систему верований и приобретение гнозиса.

Во всех трех случаях гнозис участвовал в процессе мгновенного озарения и абсолютно ясного осознания бедственного положения души, истинной природы материального мира и пути к спасению, который предлагал гностицизм. Во всех трех случаях Христос рассматривался не как искупитель (умерший на кресте во искупление наших грехов), но как эманация божественности, которая снизошла на землю, чтобы открыть людям глаза на их истинное положение. И наконец, хотя все три группы считали приход Христа космическим событием, имевшим огромное значение, они также верили, что он никогда не воплощался во плоти, а его телесный облик, как и распятие, был иллюзией.

Гностики, богомилы и катары: черты сходства (2)

Религия гностиков в I–IV веках и вероучение катаров и богомилов в X–XIV веках имеют много других сходных подробностей. В главе 3 мы могли убедиться, что ритуал consolamentum, возвышавший кандидата от статуса «верующего» до статуса «посвященного», был практически идентичен ритуалу крещения взрослых в раннехристианских церквях, благодаря которому кандидат приобретал статус посвященного христианина. По словам Стивена Рансимена, ирония заключалась в том, что,

«… осуждая еретиков за существование класса «избранных» или «совершенных», средневековые церковные полемисты фактически осуждали раннехристианские обряды, а еретическая церемония инициации [ consolamentum], к которой они относились с ужасом, почти дословно повторяла церемонию, в процессе которой ранних христиан принимали в лоно церкви… [423]29. Steven Runciman, The Medieval Manicbee: A Study of Christian Dualist Heresy, Cambridge University Press, Cambridge, 1999, p. 173.
Такое сходство не может быть случайным. Очевидно, катарская церковь сохранила с незначительными изменениями в угоду своим доктринам церковные службы, существовавшие в раннем христианстве в первые четыре века его развития».

Теперь ясно, что службы и обряды ранней церкви по своему происхождению являлись почти исключительно службами и обрядами раннехристианского гностицизма. Они были вытеснены и запрещены по мере того, как буквалистская фракция христианства консолидировала свою власть в Риме в IV–V веках н. э., но запрещенные ритуалы естественным образом продолжали соблюдаться и сохранялись в уцелевших гностических сектах. Некоторые из них были названы в предполагаемой «передаточной цепи», обозначенной в главе 4, но вполне вероятно, что гораздо большее количество сохранялось в тайне либо в изолированных общинах, либо маскируясь под видом организации своих религиозных соперников.

Хотя это может показаться конспирологическими построениями, историки признают, что многие гностические и дуалистические секты соблюдали режим строгой секретности. Вполне можно понять, что они стали мастерами по части маскировки, так как расплатой за разоблачение была смертная казнь. В предыдущих главах мы упоминали о «гнездах еретиков» (богомилов и катаров), раскрытых в православных и католических монастырях в период с X по XIV век, поэтому нельзя не обратить внимания на точно такую же «стандартную процедуру маскировки», используемую еретиками IV и V веков, когда гностицизм подвергался гонениям. В высшей степени вероятно, что неизвестная группа гностиков, составившая и зарывшая в тайном месте библиотеку Наг Хаммади, состояла из христианских монахов. В то время два монастыря, предположительно принадлежавшие к православному пахомианскому ордену, находились в шести милях от того места, где были зарыты священные тексты.

Ритуал consolamentum выполнял по меньшей мере две главные функции в религии катаров и богомилов.

Во-первых, через цепочку контакта, которая, по их утверждению, неразрывно протягивалась в прошлое вплоть до апостолов, возложение рук наделяло посвящаемого силой Святого Духа. Они верили, что, когда разряд священной энергии проходил через тело человека, он в одно мгновение осознавал бедственное положение своей души, отделенной от своего истинного небесного дома и заключенной в царстве Бога Зла. Эта вспышка просветления наделяла его полным знанием и духовной силой, необходимой для того, чтобы разорвать узы вещества и вернуть свою душу на небеса.

Профессор Рольф Ван дер Брок из Утрехтского университета выдвинул аргумент, что consolamentum не был подлинно гностическим ритуалом инициации, поскольку «в процессе этого ритуала не передавалось никакого специфического гнозиса». Профессор является признанным авторитетом в своей области, и мы высоко ценим его работу, но это утверждение основано на слишком ограниченном определении того «знания», которым является гнозис, и не дает понимания о его возможном приобретении. Как уже упоминалось, гностические ритуалы инициации I–IV веков, как и ритуалы инициации у богомилов и катаров тысячу лет спустя, были простыми церемониями с возложением рук. Совершенно очевидно, что во всех трех случаях кандидат получал не конкретные знания, которыми он овладевал на интеллектуальном уровне и усваивал через устные предания или из книг, это было откровение или вдохновенное знание, которое передавалось в одно мгновение, как электрический разряд, и которое он испытывал на самом непосредственном и личном уровне. Это знание не осложнялось какими-либо логическими объяснениями, затруднявшими его понимание. По утверждению Бернарда Гамильтона, раннехристианские гностики называли его просто «знанием истины о человеческом состоянии». Этой истиной можно было обладать или не обладать.

Кроме того, несмотря на свои сомнения относительно гностического статуса ритуала consolamentum, Ван дер Брок утверждает:

«Из-за их дуализма, умеренного или абсолютного, катаров можно называть гностиками. Если представление о том, что материальный мир создан злым творцом и что душа заперта в темнице тела, нельзя называть гностическим, то гностических идей вообще не существует. В этом смысле катаризм представляет собой средневековую разновидность гностицизма».

Второй функцией ритуала consolamentum для катаров и богомилов было возвышение кандидата из ранга «верующего» в ранг «совершенного». В этом они тоже следовали правилу, установленному христианскими гностиками в первые четыре века нашей эры. Мы уже видели, что манихеи, точно так же, как катары и богомилы, подразделялись на два больших класса — «избранных» и «слушающих». Такое же подразделение существовало в гностической церкви, основанной Валентином во II веке н. э. Он разделил своих «добрых христиан» на два класса: «пневматики» («спиритуалы», или «исполненные божественности») и «психики» (обладавшие потенциальной возможностью стать «спиритуалами» в результате долгих усилий). Маркион, другой харизматический еретик II века н. э., пользовался такой же системой при создании влиятельной гностической церкви, носившей его имя. Как и для perfecti у катаров и богомилов, строгие ограничения, посты, вегетарианство и целомудрие были уделом лишь «пневматиков», и точно так же, как «верующие» у катаров и богомилов, «психики» освобождались от подобных обязательств, но были обязаны заботиться о «пневматиках», чтить и защищать их.

Шостики, богомилы и катары: общие черты (3)

Другой особенностью, не претерпевшей никаких изменений с IV по XIII век н. э., были необыкновенно жестокие и последовательные гонения церкви на людей, придерживавшихся гностических и дуалистических убеждений. Если представить себе перспективу сожжения на костре с точки зрения жертвы, то ясно, что ни один здравомыслящий человек не выберет такую смерть с легким сердцем. Поэтому сам факт, что многие посвященные гностики сознательно выбрали такую ужасную смерть вместо отказа от своих убеждений (а многие катарские perfecti сделали то же самое тысячу лет спустя), по меньшей мере свидетельствует об их глубокой убежденности в своей правоте. Заблуждались они или нет — другой вопрос, на который невозможно ответить с уверенностью в этой жизни, но мы не можем сомневаться в том, что они были абсолютно уверены в том, что произойдет с их душами после того, как они встретят огненную смерть.

Наряду с общими чертами, сближавшими дуалистические вероучения, гностицизм и более поздние религии богомилов и катаров имеют одну общую характеристику, парадоксальным образом связывающую их с официальным христианством. Все они являются «религиями спасения» (т. е. все они обещают, что если следовать выбранному пути, то это приведет к «спасению» душ верующих), но даже здесь при более внимательном рассмотрении мы обнаруживаем, что катары, богомилы и гностики находятся по одну сторону баррикад, а поборники официального христианства — по другую. Дело в том, что доктрина католицизма и Восточной православной церкви сводилась «к спасению через веру» — то есть для спасения души не требовалось ничего, кроме веры в Бога. С другой стороны, еретики предлагали путь к спасению через знание — вернее, через откровение или боговдохновенное знание, — обретаемое посвященными в результате непосредственного опыта.

Именно благодаря этому личному знанию того, что ожидает их после смерти, гностики и катары со спокойной уверенностью принимали смерть на костре.

Pontifex Maximus

Римская католическая церковь не изобрела сожжение на костре в качестве наказания за ересь, но воспользовалась давней традицией, существовавшей в Древнем Риме. Со времен правления императора Августа (23 г. до н. э. — 14 г. н. э.) все императоры помимо других обязанностей занимали пост Pontifex Maximus — титул высшего жреца государственной религии Рима. Эта религия менялась от одного императора к другому, но каждый император всегда сохранял пост Pontifex Maximus. Исполнение властных полномочий требовало от него защищать государственную религию и карать любые попытки мятежа против нее. Это не касалось большинства вероучений, мирно сосуществовавших друг с другом, к которым проявлялось терпимое отношение, однако это напрямую относилось к евангелистическим религиозным движениям, таким, как христианство и манихейство, которые представляли значительную угрозу владычеству государственного культа, а значит, и самому государству. Очень часто нарушителей обвиняли в ереси и сжигали на костре.

В 186 году до н. э. культ мистерий, посвященных богу Дионису, был запрещен в Риме, а тысячи его посвященных подверглись мучительной казни. В нескольких других случаях философов сжигали за угрозу, которую они якобы представляли для проведения религиозных церемоний. По свидетельству очевидцев, они шли на костер, «смеясь над внезапным крушением человеческих судеб», и умирали «без трепета, объятые пламенем». Тысячу лет спустя, когда начались гонения на катаров в Лангедоке, «совершенные» неоднократно делали то же самое.

Римский историк Тацит описал ужасную резню христиан во время правления императора Нерона (54–68). Однако это было связано не столько с защитой государственного культа, сколько с народной ненавистью, существовавшей по отношению к христианам того времени. Уже презираемые за их «мерзости», они были несправедливо обвинены как зачинщики большого пожара, опустошившего Рим в 64 году н. э.

«Всех сознавшихся арестовали; выслушав их показания, подавляющее большинство убедилось не столько в их причастности к поджогу, сколько в их ненависти ко всему роду человеческому. Их казнь сопровождалась всевозможными издевательствами. Их одевали в шкуры зверей и травили собаками, прибивали к крестам или бросали в огонь. Костры освещали ночное небо после наступления темноты».

Это было почти за 200 лет до начала систематических гонений на христиан, предпринятых римскими императорами. Первым из них был Деций, покаравший христиан, отказавшихся принести животных в жертву языческим богам в 250 году н. э. Новые казни последовали при Валериане в 257–259 годах, а в 303–305 годах Диоклетиан устроил отдельные погромы для христиан и манихеев. В своем «указе о манихеях» Диоклетиан распорядился сжигать на кострах лидеров этой секты вместе с их наиболее настойчивыми приверженцами. Он обвинил их в совершении многочисленных преступлений, подстрекательстве к волнениям в народе и даже «в причинении величайшего ущерба целым городам». Объясняя, почему манихейство является еретическим вероучением, он писал:

«В высшей степени преступно подвергать сомнению доктрины, раз и навсегда определенные нашими праотцами и занимающие признанное место в государственном устройстве, поэтому мы решительно настроены наказать этих никчемных людей за их распущенность и упрямство».

Иными словами, Диоклетиан сжигал манихейских теологов, поскольку они были не согласны с официальными религиозными догмами и доктринами. Тон его указа имеет зловещее сходство с папскими декретами XIII века, призывавшими к альбигойским крестовым походам против катаров из Лангедока.

Что касается римских гонений на христиан, Тимоти Фреке и Питер Гэнди справедливо отметили, что «на всем протяжении своей истории… христианство официально подвергалось гонениям в течение пяти лет». Детей, воспитываемых в западной культуре, учат, что раннее христианство столетиями подвергалось непрерывным гонениям. На самом деле в период с 50 по 250 год н. э. произошло лишь несколько отдельных инцидентов, за которыми последовали несколько лет действительно ужасных гонений и пыток, включая сожжение на костре, бичевание, погружение в кипящее масло и заключение в клетки с дикими зверями.

Все эти мучения для христиан закончились, когда их защитник, Константин Великий, нанес поражение Максенцию в битве при Милвианском мосту в 312 году и стал главным правителем жестокой Римской империи. Он немедленно распространил положение о государственной терпимости на христианство, однако это не означало, что власть Pontifex Maximus, которую он сохранял как император, была утрачена безвозвратно. Это означало лишь, что в будущем — за видным исключением императора Юлиана Отступника (332–363) — эта власть больше не использовалась против христиан. Лишь в 380 году при императоре Феодосии римско-католическое христианство было принято в качестве государственной религии (в то время как другие формы христианства были отвернуты как «порочные и безумные»). С формальной точки зрения именно с этого момента католицизм получил право на защиту со стороны императора, носившего титул Pontifex Maximus, но еще задолго до этого Константин дал христианству карт-бланш для преследования его внутренних врагов — еретиков.

Первый шаг по дороге на костер

Даже по римским меркам Константин Великий был не самым приятным человеком. Он распорядился о казни своего старшего сына Криспа (когда последний ехал к нему для того, чтобы присутствовать на празднествах) и запер свою жену Фаусту в перегретой парной, где она умерла от удушья. Фактически он стал крещеным христианином лишь за несколько часов до своей смерти, что позволило ему с размахом творить жестокости, предаваться излишествам и порокам. Считается, что одной из главных причин его обращения в христианство (помимо «чудесного» успеха в битве при Милвианском мосту, но это уже другая история) было то обстоятельство, что лишь христианство из всех религий Рима обещало ему отпустить его многочисленные грехи. Очевидно, жрецы языческих храмов, которые пришли в ужас от такой просьбы, отказали ему.

Таким образом, Константин, имевший все основания беспокоиться о загробной участи своей души, оказался в большом долгу у христианских епископов. Часть этого долга он оплатил, провозгласив терпимость Римского государства по отношению к христианам в 312–313 годах, но он был искушенным политиком, поддерживавшим механизм сдержек и противовесов, поэтому, несмотря на настойчивые просьбы, он отказался от вмешательства в свободу вероисповедания и от гонений на многие другие популярные и могущественные культы, существовавшие в Римской империи. Отстаивая ту же самую политику терпимости, которая принесла выгоду христианству, он напомнил епископам: «Стремиться к спасению души добровольно — одно дело, а под принуждением и страхом наказания — совсем другое».

В этом вопросе Константин оставался непреклонным до конца своих дней — за единственным исключением. Этим исключением был императорский эдикт (примерно 324–326 годы), в котором Константин обрушивался на «вредоносные заблуждения» христианских еретиков, распоряжался о конфискации их имущества и других гонениях. Текст этого эдикта сохранился до наших дней благодаря биографу Константина, знаменитому отцу церкви Евсевию Кесарийскому. Он достоин того, чтобы привести большую выдержку из него:

«Настоящим декретом да будет известно всем новатианам, [449]55. Вероятно, следует считать любопытным совпадением, что эти «новатиане» были также известны как катары, или «чистые». См. Eusebius, Life of Constantine, Clarendon Press, Oxford, 1999, Commentary on Book III, p. 307.
валентинианам, маркионитам [хорошо известные гностические секты], павликианам и тем, кого называют катафригийцами, — иначе говоря, всем, кто вещает ересь на своих сборищах, — сколь многочисленны заблуждения, в которые вы вовлечены своей праздной глупостью, и сколь пагубен яд вашего учения, так что здоровые люди через вас обрекаются на болезнь, а живые на вечную погибель. Вы, супостаты правды, враги жизни и сеятели безумия! Все в вас противно истине и созвучно мерзостным злодеяниям; своими хитроумными словесами вы изрыгаете ложь, смущаете безвинных людей, лишаете света верующих… Преступления, совершенные вами, столь велики и необъятны, столь отвратительны и непотребны, что целого дня не хватит, чтобы облечь их в слова. В любом случае надлежит заткнуть уши и отвести глаза, чтобы не повредить чистоте и незапятнанности нашей собственной веры перечислением подробностей. Почему мы должны и дальше терпеть такое зло? Из-за долгого невнимания здоровые люди заражаются, как от чумы. Итак, поскольку более невозможно терпеть пагубное влияние вашей ереси, этим декретом мы публично провозглашаем, что никому из вас впредь более не дозволено собираться вместе. Все дома, в которых вы проводите эти собрания… не только общественные, но и личные дома и любые другие личные владения… подлежат конфискации и безотлагательной и неоспоримой передаче католической церкви…Сэтих пор у вас не будет никакой возможности устраивать свои незаконные собрания в любом месте, частном или общественном».

Это был первый шаг на скользком пути религиозных гонений. Менее чем через сто лет в союзе с такими императорами, как Феодосий, католическая церковь начала сжигать еретиков на кострах.

Сила принуждения

ГА Дрейк, профессор истории в Калифорнийском университете, считает, что необычная инициатива Константина против еретиков в 324–326 годах скорее всего была принята под давлением епископов — т. е. император внес очередную лепту своего духовного долга перед ними. Кроме того, судя по обстоятельствам его положения, это выглядело очевидным шагом:

«В отношении ереси интересы императора и епископов совпадали. Наказание за ложную веру являлось одним из актов, к которым Константин был подготовлен предыдущими столетиями имперской процедуры; к тому же, с его точки зрения, новая и влиятельная часть римского общества имела полное право требовать этого. Дополнительное преимущество заключалось в демонстрации своей жесткости перед воинствующими христианами ценой очень небольших издержек».

Дрейк исследовал укрепление власти христианства в Римской империи и его меняющиеся взаимоотношения с государством в период между обращением Константина в христианскую веру в 312 году, его возведением в ранг официальной религии в 380 году и запретом всех остальных вероисповеданий в 392 году. Этот период имел огромное значение для будущего христианства, так как он определил ход его дальнейшего развития. Именно в этот период, по замечанию Дрейка, «воинствующие христиане впервые приобрели доминирующее значение и стали определяющей силой христианского движения». Отметив, что за десятилетие после Константина церковь стала «более могущественной, воинственной и склонной к принуждению», он задает вопрос: «Что произошло с христианским движением; почему воинствующее крыло одержало верх?»

Мы уже знаем, что в первые 300 лет нашей эры «христианское движение» состояло из разнообразных сект, последователи которых называли себя христианами, несмотря на глубокие доктринальные различия и противоречащие убеждения.

На одном конце шкалы находились гностики, отвергавшие Ветхий Завет, аллегорически толковавшие Новый Завет в дуалистическом контексте, не верившие в плотское воплощение и распятие Христа и не желавшие навязывать свои догмы другим. Хотя они утверждали, что являются истинными христианами и стражами подлинной апостольской традиции, их интересовало не принуждение, а процесс личного опыта и постижения, который приводил посвященных к сохранению знания об истине. Они не верили, что существует лишь единственный путь к этому гнозису, поэтому слепое повиновение любым догмам и нетерпимость к верованиям других людей были неприемлемыми с точки зрения всех гностических систем.

На другом конце находились «воинствующие христиане» Дрейка — католики и их епископы, основавшие свою штаб — квартиру в Риме в начале IV века н. э. после того, как они завоевали благосклонность императора Константина. Они тоже утверждали, что являются истинными христианами и стражами подлинной апостольской традиции, и на основе их доктрин и убеждений в следующее десятилетие сформировалась известная нам «христианская церковь». Они принимали Ветхий Завет, толковали Новый Завет с непреклонным буквализмом, верили в воплощение, распятие и телесное воскрешение Христа (а также всех людей в день Страшного суда), отвергали дуализм, не оставляли места для индивидуального откровения и считали своим долгом навязывать свои убеждения другим людям. Их цель заключалась в полной и беспрекословной вёре паствы в непогрешимость доктрин, которым они учили, поэтому церковные догмы, насаждение беспрекословного послушания и резкое неприятие других верований с самого начала были их отличительными особенностями.

Почему воинствующее крыло одержало верх? Дрейк отвечает на собственный вопрос разновидностью тавтологии. Воинствующее крыло некогда многообразной христианской церкви одержало верх потому, что оно было воинствующим, и потому, что оно первым получило доступ к государственному механизму принуждения. В качестве простой и универсальной функции человеческой организации Дрейк полагает, что «в каждом массовом движении есть люди, которые готовы сосуществовать с представителями других убеждений и не рассматривают их как угрозу, которую нужно нейтрализовать». Если механизм принуждения оказался в руках людей, не приемлющих инакомыслие, как это было в Риме в IV веке, то вскоре он неизбежно используется для насаждения единомыслия и единообразия че рез маргинализацию или уничтожение других религий. Но из-за расчетливой политики Константина, отказавшегося от гонений на язычников, догматические тенденции, существовавшие в католической церкви в первые несколько десятилетий ее власти, были направлены исключительно на борьбу с внутренней ересью. Это была борьба, которую церковь с целенаправленной жестокостью продолжила в XIII–XIV веках, когда она уничтожила катаров, и вела вплоть до XVII века, когда еретиков по всей Европе по-прежнему сжигали на кострах. Вполне возможно, что лишь благодаря этому раннему процессу дискриминации, обличения, терроризирования, наказаний и физического уничтожения внутренних соперников члены воинствующей фракции христианства смогли с самого начала четко определить собственные верования и убеждения. «Существование ереси нельзя рассматривать отдельно от существования самой церкви, — утверждает Зоэ Ольденбург, — они неразделимы. Догма всегда сопровождается ересью; с самого начала история христианской церкви представляла собой длинный список битв против различных ересей».

«Низкозатратная» стратегия Константина, направленная на умиротворение воинствующих христиан, перед которыми он находился в долгу, и на большее единообразие среди разношерстных христианских сект (нечто соответствующее диктаторским замашкам любого энергичного римского императора), привела к непредвиденным и далеко идущим последствиям. До Константина существовало эклектичное поле христианства, в котором ни одна секта не обладала властью над любой другой, так как все они подвергались гонениям, после Константина это поле стремительно преобразилось и стало поляризованным. На одной стороне были епископы католической церкви, сторонники буквального толкования Священного Писания и воинствующие христиане, которых хотел умиротворить император. На другой стороне находились все остальные, имевшие другие мнения и религиозные убеждения. В результате после 326 года для того, чтобы стать «еретиком» и потерять свободу собраний, дом, собственность и саму жизнь, нужно было лишь высказать открытое несогласие с непогрешимыми высказываниями епископов, особенно верховного епископа римской церкви. Не случайно, что в 380-х годах императоры отказались от своего старинного титула Pontifex Maximus — высшего жреца римской государственной религии — и передали его папе.

По сей день он остается официальным папским титулом.

Жажда власти задолго до Константина

Мы не предполагаем, что воинствующий буквализм в христианской церкви был создан из-за желания Константина покарать еретиков, напротив, мощная буквалистская тенденция присутствовала в христианстве задолго до IV века — возможно, так же долго, как и любая из гностических сект, — и просто воспользовалась благоприятным моментом. Резкая смена курса, произошедшая во время правления Константина, впервые дала буквалистам власть, чтобы навязывать свои взгляды другим.

Из нашей современной перспективы видно, что они жаждали этого в течение столетий. Ясно также, что все эти годы они последовательно прибегали к эмоциональным аргументам и клеветническим обвинениям просто для того, чтобы посеять семена ненависти к своим оппонентам. Современные специалисты по дезинформации называют эту изощренную методику «черной пропагандой». Все в их поведении и риторике указывало на веру этих людей в то, что однажды они придут к власти и получат возможность навязывать свою волю другим — как это в. конце концов произошло при Константине — и что они немедленно воспользуются этой возможностью.

Рассмотрим, к примеру, слова блаженного Иринея, одного из великих обличителей христианских гностиков во II веке:

«Пусть те, кто позорят имя Творца… как это делают валентиниане и так называемые гностики, будут называемы прислужниками Сатаны всеми, кто чтит истинного Бога. Через них Сатана уже сейчас… возводит речи против Бога, который уготовил вечный огонь за всевозможное отступничество».

С I по IV век можно найти немало примеров подобной риторики, часто доходившей до исступления и включавшей обвинения в людоедстве, половой распущенности, детских жертвоприношениях и т. д. Другая красноречивая подробность заключается в том, что еще до запрета гностицизма использовались способы для выявления посвященных-гностиков для возможных гонений в будущем. Поскольку адепты гностицизма обычно были вегетарианцами, испытанным методом определения их присутствия среди православных священников и монахов в Египте был обязательный для всех «мясной день», устраиваемый один раз в неделю.

Историю пишут победители, а не побежденные, поэтому мы не знаем, приводили ли подобные уловки и обличительные кампании к вспышкам физического насилия против гностиков уже во II веке н. э., но мнение самих гностиков сохранилось в одном из текстов Наг Хаммади под названием «Второй трактат великого Сета», где, в частности, говорится:

«Когда мы покинули наш дом, спустились в этот мир и обрели мирское бытие в наших телах, мы были гонимы и ненавидимы не только невежественными людьми [язычниками], но и теми, кто выступал от имени Христа, поскольку они были пусты и не знали, кто они такие, словно тупые животные».

Убийство невинных

Эдикт Константина от 324–326 годов, фрагмент которого приведен выше, дал воинствующим христианам то, чего они уже давно добивались, — власть государственного принуждения для гонений на своих старых противников, гностиков. Интересно отметить, что эдикт составлен в чрезвычайно агрессивной риторической форме, излюбленной среди воинствующих христиан. Как указывает Дрейк, император очень тщательно выбирал слова, когда называл верования гностиков «ядовитыми» — термин, уподоблявший самих гностиков ядовитым змеям. Сходным образом «… он сравнивает ересь с заразным заболеванием, способным поражать здоровые души. Такие образы имеют важное значение как ярлыки, которые служат для определения и осуждения отдельной группы, упрощая выявление ее членов, и для лишения их всех человеческих прав… Этот шаг, хотя и ограниченный по своему масштабу и продолжительности, открыл дверь для более обширных гонений, которые начались в конце столетия».

Как и ожидалось, в последние десятилетия правления Константина воинствующие христиане стали пользоваться новой властью, полученной от него, но сначала они делали это весьма осторожно, словно прощупывая возможное сопротивление. При сыновьях Константина они значительно осмелели. За 15 лет, пока император Феодосий находился на троне (379–395), он превзошел всех своих предшественников, издав более 100 новых законов, направленных против гностиков, — законов, лишавших их собственности, свободы, а зачастую и жизни. Согласно этим законам, их дома и места для собраний подлежали конфискации, а книги — уничтожению. Едва ли можно считать совпадением, что именно в этот период кодексы из библиотеки Наг Хаммади были спрятаны в Верхнем Египте в попытке спасти от гибели хотя бы часть знаний, и, хотя исторические хроники являются неполными, мы знаем, что в течение того же периода в Нижнем Египте антиеретический терроризм был развязан с благословения государства.

Матерн Сенегий, наместник императора Феодосия в Александрии с 387 по 388 год, прославился своими неустанными притеснениями и гонениями на еретиков и язычников. В этом великом космополитическом городе, одной из первых цитаделей гностицизма, местный синкретический культ, посвященный богу Серапису (соединявшему черты двух древнеегипетских богов, Осириса и Аписа), издавна пользовался покровительством людей, занимавших разное положение в обществе и с различными религиозными убеждениями. Ученые считают, что христианские гностики могли принимать участие в мистериях Осириса в его воплощении Сераписа, «интерпретируя то, что они наблюдали, с христианских позиций». Стоит упомянуть и о том, что некоторые секты александрийских гностиков пользовались статуями Сераписа — обычно изображаемого в виде бородатого мужчины в греческой хламиде, а не в египетском стиле — как символом Бога Доброты. Такая гибкость и непредвзятость в поиске духовных истин была характерна для Александрии со времени ее основания почти 700 лет назад. Именно поэтому многие горожане, стоявшие на позициях веротерпимости и синкретизма, были потрясены, а потом и возмущены, когда Сенегий начал отдавать войска, которыми он командовал в качестве наместника — предположительно для защиты всех слоев общества, — в распоряжение христианской церкви, которая вела кампанию по отмене других религий.

В 391 году, через три года после смерти Сенегия, гонения под эгидой государства стали еще более суровыми. Феофил, архиепископ Александрии, подстрекал христианские толпы к погромам гностиков и язычников. Повсюду вспыхивали беспорядки, и многие члены гонимых сект нашли убежище в Серапеуме. Этот огромный храм, посвященный Серапису, был построен Птолемеем I Сотером (323–284 г. до н. э.), бывшим полководцем Александра Македонского, основавшим династию, которая правила Египтом до Клеопатры (51–30 г. до н. э.). Беженцы были уверены, что они находятся в безопасности, так как территория храма издавна считалась священной, но они ошибались. По наущению Феофила огромная толпа христиан, включая большое количество монахов, осадила Серапеум и взяла его штурмом. Уникальная библиотека старинных книг и пергаментов, размещавшаяся в приделах вокруг центрального здания, была разграблена и сожжена. Потом при открытой поддержке имперских войск защитники были истреблены, а сам храм разрушен до основания.

Рассмотрев это дело спустя некоторое время, император постановил, что жертвы были виновны в собственной гибели, и не наказал нападавших. Христиане не стали оплакивать и утрату храмовой библиотеки. Широко известная точка зрения Феодосия заключалась в том, что все книги, противоречащие христианскому Писанию, должны быть сожжены, «дабы не вызвать гнев Божий и не смущать благочестивых».

Первая инквизиция и древний враг

Хотя количество гностиков в Египте резко уменьшилось в начале V века после гонений Феофила, христианская церковь вместе с государством продолжала оказывать давление на выживших. К примеру, нам известно, что Кирилл, сменивший Феофила на посту епископа Александрийского, распорядился о преследовании группы еретиков, веривших, что материальный мир был создан Демиургом, и отказывавшихся принять Кирилла в качестве своего «просветителя» (классическое понятие гностицизма). Один из его сподвижников, аббат Шенут [Shenoute], отобрал у них книги «полные мерзости и всевозможного волшебства» и предупредил: «Я заставлю вас признать архиепископа Кирилла, или же вы будете преданы мечу, а те из вас, кому сохранят жизнь, отправятся в изгнание».

Кирилл был человеком, отличавшимся страстностью и богословским вдохновением. Он был достаточно подготовлен, чтобы вести непримиримую борьбу с еретиками. В 415 году монахи и чернь, провозгласив своим вождем Кирилла, свершили кровавую расправу над необыкновенной женщиной по имени Ипатия, которая была египетским философом «школы Платона и Плотина». Она была знаменита и любима в городе за ее «достижения в литературе и науке, превосходившие всех философов ее времени». Так или иначе, прикрываясь именем Кирилла, толпа христиан выволокла ее из собственного дома, затащила в церковь и до смерти забила кусками черепицы (ostrakois, в буквальном переводе «устричные раковины», но слово также использовалось для обозначения кирпичной черепицы на крышах домов). И наконец, по сообщению одного прохристиански настроенного комментатора того времени, «ее отнесли к месту, называемому Цинарон, и сожгли ее тело на костре. Люди окружили епископа Кирилла и назвали его «новым Феофилом», потому что он искоренил последние остатки идолопоклонничества в городе».

Неудивительно, что в атмосфере христианского фанатизма, преобладавшей в римском мире, многочисленные гностические секты II и III веков н. э. вскоре почти исчезли. В 447 году папа Лев Великий все еще считал необходимым осуждать гностические сочинения как «парник для взращивания всевозможных мерзостей», которые «следует не только запретить, но совершенно искоренить и сжечь в огне». К концу V века сложилось впечатление, что организованные формы гностицизма отошли в прошлое.

Некоторые из людей, готовых рискнуть своей жизнью ради гностических верований, присоединились к разношерстной группе проповедников, известных как мессалиане. Обосновавшиеся в Эдессе в середине IV века, они еще пользовались определенным влиянием в VI веке. В предыдущей главе мы рассмотрели возможность их участия в «передаточной цепочке», донесшей гностические тексты и учения до богомилов, а впоследствии до катаров в средневековой Европе. Однако именно манихейство — тоже гностическая религия с сильными элементами христианства — была наиболее очевидным убежищем для выживших членов разрозненных сект. Вероятно, из-за этого, а также потому, что манихейство было евангелистическим вероучением, все еще представлявшим реальную угрозу для церкви, оно стало главной мишенью гонений в V веке. Эти гонения были такими жестокими и последовательными, что к концу VI века манихейство перестало существовать как организованная сила в римском мире, хотя ему предстояло сохраниться в течение еще тысячи лет на Дальнем Востоке.

Последние меры были предприняты Юстинианом (527–565), который правил Восточной Римской империей в Константинополе. Массовые казни манихеев начались после того, как он приравнял ересь к предательству и объявил, что оба преступления автоматически влекут за собой смертный приговор. Манихеи стали действовать как тайное общество, маскируясь под «добрых христиан». В ответ Юстиниан распорядился сжигать на костре не только манихеев, но и всех их пособников и знакомых, которые отказывались отречься от них. С нашей точки зрения, важно отметить, что он также создал официальную службу расследований под названием Quaestiones, специально предназначенную для искоренения манихейской ереси.

Вполне возможно, что 700 лет спустя папа Иннокентий III вспомнил об инициативе Юстиниана, когда создал очень похожий инструмент террора и угнетения под названием «Священная инквизиция». Эта организация вселяла страх в сердца людей и приобрела едва ли не всемирное значение, когда католицизм начал свое наступление в Азии и странах Нового Света. Легко забыть, что Священная инквизиция, учрежденная Иннокентием III в 1233 году, имела конкретную цель уничтожить вероучение катаров, которое, по его мнению, было новой разновидностью более древней манихейской ереси.

Создается впечатление, что Иннокентий постарался продолжить дело, оставленное его предшественником в VI веке. Это вполне соответствовало его характеру, поскольку наряду с многими другими европейскими священнослужителями этого времени он имел совершенно определенное представление о богомилах и катарах и о том, как с ними нужно обращаться. Еретики тоже относились к церкви как к старинному и хорошо известному врагу.

Тем не менее странно, что лишь немногие представители противоборствующих сторон высказывали удивление тем обстоятельством, что после столь долгого затишья мощная гностическая «антицерковь» теперь возвышалась посреди Европы, словно колосс, угрожая Риму и Константинополю и претендуя на право вершить судьбы мира.

 

ГЛАВА 6

СОПЕРНИКИ

В одном из текстов Наг Хаммади под названием «Второй трактат Великого Сета» повествуется о гонениях на гностиков со стороны людей, считавших себя христианами. Описываемые события могли происходить в любое время в первые четыре века нашей эры до того, как тексты были спрятаны в египетской пустыне. В трактате есть еще одно важное утверждение, повторенное катарами и богомилами более 1000 лет спустя. Его автор называет представителей официальной церкви узурпаторами и считает ее «имитацией» истинной церкви, чье место она заняла.

Теперь мы лучше понимаем цитату из этого трактата, приведенную в предыдущей главе, где говорилось о «пустых людях», которые преследовали других от имени Христа. Автор говорит либо о самой христианской церкви, либо о воинствующей буквалистской фракции, всегда ратовавшей за гонения на своих оппонентов, которая заняла лидирующую роль при Константине и в дальнейшем стала диктовать свою волю. Противостоявшие им адепты гностицизма — «сыны Света» и основатели истинной церкви — представляли собой «невыразимый союз обладателей незамутненной истины». Узурпаторы создали имитацию их «совершенного собрания» и провозгласили «доктрину мертвого человека» (распятого Христа в понимании церкви). Новая церковь обрекла своих последователей «на страх и рабство, на повседневные заботы о хлебе насущном… Они отказались от служения Богу, ибо не имели знания Величия, которое приходит свыше из фонтана истины, а не от рабства и ревности, страха и любви бренного мира».

Читателю должно быть ясно, что это простое определение гностического дуализма, пролежавшее в Наг Хаммади более 1600 лет после захоронения в конце IV века, с таким же успехом могло быть написано «совершенным» из числа катаров или богомилов в XII–XIII веках. В этих словах присутствует такой же ужас перед материальным миром, захватывающим и порабощающим душу. Мы видим такую же убежденность в том, что невежество продлевает заключение души, но знание может освободить ее. Идея знания тесно связана с существованием духовного царства, которое является владением Бога Добра, где находятся источник истины и давно утраченный дом человеческой души.

Читатель помнит, что, согласно доктрине катаров и богомилов, Христос не имел физического воплощения, но был чрезвычайно убедительным призраком. Именно это имеется в виду во «Втором трактате Великого Сета», где в уста Христа после распятия вложены следующие слова: «Я не поддался им, как они замышляли… Я не пострадал от их наказания и умер не на самом деле, а лишь внешне…»

Многие другие религиозные идеи, которые мы привычно ассоциируем с катарами и богомилами, также появились на 1000 лег раньше во «Втором трактате Великого Сета». К примеру, это мысль о том, что бог материального мира олицетворяет зло и невежество и может быть отождествлен с богом Ветхого Завета и что его прислужники, католические епископы, являются «просто ряжеными, выставляющими себя на посмешище». Фрагменты, которые мы приводим здесь, являются лишь короткими отрывками из трактата, который сам по себе составляет лишь небольшую часть собрания из 52 гностических текстов, сохранившихся в библиотеке Наг Хаммади. Практически любой из них без каких-либо изменений может служить манифестом убеждений катаров и богомилов, поэтому, несмотря на утверждения многих ученых, нам кажется невероятным, что между религией раннехристианских гностиков и более поздним вероучением катаров и богомилов нет никакой связи.

С нашей точки зрения, это больше, чем связь. Несмотря на поверхностные различия и значительную разделенность во времени, эти две религии имеют так много общего на уровне главных концепций, космологии, доктрины и убеждений, что они почти неразличимы. С учетом того, что важнейшие элементы ритуала, символики, инициации, структуры и организации тоже были одинаковыми, причем и гностики, и средневековые дуалисты подвергались жесточайшим гонениям со стороны одного и того же противника по одним и тем же причинам, трудно не прийти к выводу, что они, по сути дела, представляют собой одно и то же.

Присвоенная традиция

Поскольку католическая церковь одержала верх в борьбе с гностицизмом, она могла диктовать свой взгляд на историю по праву победителя. Неудивительно, что все другие верования и доктрины рассматриваются как отступления от истинной веры, а католические доктрины и убеждения называются «подлинными» и «апостольскими» в большинстве исторических источников. Однако беспристрастный анализ широкого и эклектичного поля христианских верований в I–III веках н. э. не поддерживает притязания католиков на главенствующую роль их вероучения. Нет сомнения, что ядро фракции, которое стало католической церковью, образовалось вокруг воинствующих догматиков, таких, как Ириней и Тертулиан, но после находки текстов Наг Хаммади и постепенного перевода их содержания стало уже невозможным игнорировать наличие в том же историческом периоде гностических церквей, пользовавшихся не меньшим влиянием. Поскольку и католики, и гностики утверждали, что их вероучение является первым и «самым подлинным», почему католический вариант был принят как «слово Божие» в буквальном смысле и остался без изменений, а гностический вариант был запрещен и практически уничтожен? Разве не существует возможность, как указывают тексты из Наг Хаммади, что гностическая традиция с самого начала была «аутентичной»?

К примеру, историкам уже много лет известно, что гностики школы Валентина во II веке н. э. принимали не только четыре Евангелия известного нам Нового Завета (от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна), но и «ряд дополнительных текстов, якобы содержавших предания о тайных учениях Иисуса». Генри Чэдвик, известный историк христианства, в 1967 году с готовностью признал, что такие «тайные учения» действительно существовали, и предположил, что они могли иметь сходство с «Евангелием от Фомы» [один из текстов Наг Хаммади], недавно обнаруженным в песках Египта. Но его не интересовали вопросы, связанные с аутентичностью этих гностических преданий. Он просто принял как должное, что любые «тайные учения», которыми обладали гностики, однозначно являлись ложными. Чэдвик даже поддерживал богословские идеи Иринея, который, по его одобрительному замечанию, «оригинально подтвердил четверичную природу Евангелий на основании принципов нумерологии. Число 4, по его словам, было священным числом, соответствовавшим четырем ветрам или четырем лицам херувима в книге Иезекииля».

Чэдвик признает, что еще в последние двадцать лет II века н. э. существовала значительная устная традиция, якобы распространявшая подлинные слова Христа. Он отмечает, что эта традиция «рассматривалась как устная проповедь Слова Божия, еще не вполне слившаяся с письменными Евангелиями». Иными словами, в конце II века канонический Новый Завет был еще неполным и христианская доктрина еще не окончательно оформилась.

Чэдвик полагает, что примерно в 185–190 годах Ириней вместе с другими представителями христианской группы увидел преимущество рукописных документов перед устной традицией. Хотя лидер одной из гностических сект, Маркион, уже подготовил собственный канон (к большому негодованию ортодоксальных христиан), многие другие гностические секты этого периода не приняли его, а возможность достаточного согласия и взаимопонимания между ними для составления представительного гностического канона выглядела довольно туманной.

Будущие католики решили действовать без промедления. Зная, что те, кто владеет рукописным документом, будут обладать «аутентичной традицией», они приступили к составлению канонического Нового Завета. Поскольку в составе этой группы преобладали такие люди, как Ириней, считавшие собственные взгляды непогрешимыми и нетерпимо относившиеся к взглядам своих оппонентов, они проявляли естественную склонность считать любые тексты или устные предания, поддерживавшие их точку зрения, принадлежащими к аутентичной апостольской традиции и отвергали все, что противоречило им.

Чэдвик указывает, что «проповеди епископов того времени, скажем, из Рима или Антиохии» считались католиками «во всех отношениях идентичными проповедям апостолов». Как выразился сам Ириней во II веке по отношению к так называемому «Символу веры» (краткое изложение основных пунктов, христианского вероучения, которых придерживался он сам и другие охотники за ересями): «То, что епископы проповедуют сейчас, исходит от апостолов». Таким образом, безотносительно к фактическому происхождению и аутентичности любая проповедь католических епископов автоматически считалась аутентичной и исходящей от апостолов, и наоборот, любое учение, которое они не одобряли, автоматически считалось ложным и не принадлежащим к истинной апостольской линии — иными словами, еретическим.

В эпоху преобладания устной традиции наделение текстов, находившихся в руках воинствующей фракции, каноническим статусом могло иметь лишь один итог. Почти не вызывает сомнения, что христиане сознательно манипулировали постепенным формированием Нового Завета, чтобы он мог послужить им в ранних баталиях против гностиков и подтвердить их притязания на исключительное право выступать в роли проповедников и толкователей Слова Божия.

В отсутствие свидетелей

Можем ли мы быть уверены в чем-либо из того, что повествуется в Новом Завете?

Независимо от того, насколько плотная дымовая завеса окружает сложный вопрос об аутентичности самих текстов, лишь немногие оспаривают тот факт, что за столетний период с 50 года до н. э. по 50 год н. э. в Палестине происходили таинственные и судьбоносные события, которые привели к созданию феномена христианства. Гораздо меньше ясности в том, что послужило причиной этого феномена. Был ли Христос в действительности Сыном Божьим, родившимся во плоти и распятым на кресте во искупление наших грехов? Это позиция католицизма. Был ли Он эманацией божественности, имевшей лишь «внешний облик» и не состоявшей из реальной плоти и крови? Это позиция гностиков и катаров. Или Он был просто городской легендой, выросшей до невероятных пропорций, или даже мифом, специально сочиненным для того, чтобы служить целям того или иного религиозного культа?

Первые две позиции, католиков и гностиков/катаров, основаны на недоказуемых символах веры и, следовательно, в равной степени могут быть верными или ошибочными. Несмотря на все утверждения католических теологов, в их позиции нет никакой высшей логики. В конце концов, не более логично настаивать, что Христос был Сыном Божьим, родившимся во плоти от девственницы, чем утверждать, что Он был божественной эманацией, облекшейся в очень убедительную призрачную форму.

Третья возможность — о том, что вся история является выдумкой, — имеет под собой ряд оснований. Главная проблема заключается в отсутствии веских и убедительных исторических доказательств, подтверждающих, что личность, известная всему миру как Иисус Христос, когда-либо существовала в действительности. Разумеется, этого нельзя исключить, но не менее вероятно, что такого существа вообще никогда не было — будь то человек или призрак. Очевидное сходство Христа с несколькими гораздо более ранними «умирающими и воскресающими богами», особенно Осирисом в Египте и Дионисием в Древней Греции, не осталось незамеченным учеными. Поскольку ни одно из канонических Евангелий не датируется ранее чем 60 годом н. э., а отдельные части могут датироваться 110 годом н. э., логично предположить, что все известные сведения о личности Христа, о его словах и деяниях были просто выдуманы в I веке н. э., а затем переданы в устной традиции как «свидетельства очевидцев» событий, предположительно происходивших два поколения назад. Неоднократное редактирование в конце II века н. э. привело к стандартизации устных преданий и формированию основы канонического Нового Завета. Разумеется, к тому времени не осталось ни одного человека, который мог бы утверждать, что он был свидетелем или хотя бы знал кого-то, кто был свидетелем событий, связанных с жизнью и смертью Иисуса Христа.

Формирование тайной религии

Мы видели, что на заре христианской эры наряду с множеством мелких фракций существовали две соперничающие формы христианства и что нет ясных свидетельств, какая из них появилась первой. Обе претендовали на ведущую роль и стремились укрепить свое положение с помощью собственных подборок из богатого собрания устных и письменных преданий того периода. Буквалистское течение, которому предстояло стать католицизмом, одержало верх и добилось благосклонности императора Константина. Гностицизм с его идеей индивидуального откровения и дуалистическим мировоззрением потерпел поражение и был объявлен ересью.

Мы не собираемся судить о том, какая разновидность была старейшей или наиболее «аутентичной». Строго говоря, этот вопрос не относится к гипотезе, которую мы разрабатываем. Необходимо лишь указать, что до того, как католицизм приступил к последовательному искоренению гностицизма, христианство было достаточно многообразным и вмещало оба вероучения. Гонения на гностиков были столь успешными, что к концу VI века сложилось впечатление, что сохранилась лишь буквалистская разновидность христианства. Однако факт возникновения сильной гностической религии в X веке в виде богомильства не позволяет нам признать, что уничтожение христианского гностицизма в VI веке было таким полным и окончательным, как представлялось его гонителям. Каким-то образом тайная религия продолжала существовать — через манихеев, мессалиан и павликиан либо в другой менее явной форме.

Поэтому загадочное упоминание об «Организации» в рукописях Наг Хаммади продолжает интересовать нас. В главе 5 мы могли убедиться, что в ссылках на эти рукописи содержатся намеки на существование тайного общества, на которое была возложена миссия по защите, восстановлению и распространению гностицизма после периода гонений.

Все это могло бы выглядеть попыткой выдать желаемое за действительное, если бы не события, происходившие в конце I тысячелетия н. э. Богомильство, внезапно появившееся в Болгарии в последнее десятилетие X века, не было какой-то отдельной ересью. Оно ознаменовало первый этап возрождения и распространения полностью сложившейся христианско-гностической религии через 400 лет после ее первого ухода со сцены. Следующий этап наступил с быстрым распространением катаризма на Западе в XII веке. К началу XIII века она превратилась в настоящую общеевропейскую религию и единственного серьезного противника, с которым официальная церковь столкнулась за 1000 лет своего существования.

Мы знаем, что церковь видела в этом вероучении не нового противника, а старого и опасного врага, словно воскресшего из мертвых. Возможно, страх возобновления старинного конфликта, наносившего удар в самое сердце шатких претензий официальной церкви на «легитимность» и «аутентичность», объясняет ужасные события, которые последовали за этим.

Христос и Антихрист

Все войны ужасны, независимо от того, в какую эпоху и каким оружием они ведутся. Средневековые войны отличались особой жестокостью, но войны католической церкви против катарской ереси в XIII веке, или так называемые альбигойские крестовые походы, занимают одно из первых мест в списке наиболее ужасающих и безжалостных конфликтов, в которых когда-либо доводилось принимать участие людям.

По любым меркам разумного правосудия, катары были невиновны в случившемся. Они всего лишь отвергли власть папы и обратились к другой религии, стремившейся исправить ложные с ее точки зрения доктрины католицизма. Рационально мыслящий современный человек не может винить их за такое проявление независимости, не говоря уже о причинах, в силу которых их вера и убеждения могли заслуживать столь ужасного наказания, как сожжение на костре. Мы знаем, что в прошлом мировоззрение людей было иным, и они поступали по-другому. Мы понимаем, что в средневековом мире, полном предрассудков и страха перед вечным проклятием (католическая церковь укрепляла этот страх и пользовалась им как орудием контроля над сознанием), действовали нравственные законы, отличающиеся от тех, по которым мы живем сегодня. Однако зверское истребление катаров, осуществленное во имя церкви, часто по прямому приказу епископов, так далеко выходило за общепринятые рамки даже для этого кровавого периода, что невольно возникают тревожные вопросы об убеждениях людей, творивших эти злодеяния.

Поскольку наше внимание в этой книге сосредоточено в основном на существовании тайной религии безотносительно к ее «аутентичности», мы не будем дальше развивать эту тему и, в частности, касаться болезненной темы о том, какое вероучение — католическое или катарское — представляет «подлинное» христианство. Тем не менее представляется вполне очевидным, что дух кроткого и любящего Иисуса, пронизывающий Новый Завет, не руководил католическими рыцарями и священнослужителями, опустошившими некогда свободную землю Окситании в первой половине XIII века. Хронист того времени, один из двух авторов эпической Chanson de la croisade contre lesAlbegeois, подытожил суть проблемы в иронической неофициальной эпитафии Симона де Монфора, грозного полководца, возглавлявшего католические армии в Окситании почти десять лет и неустанно разившего еретиков до своей гибели в бою в 1218 году. Он был с большой помпой и церемониями похоронен в Каркас — соне, где, по свидетельству автора:

«… те, кто умел читать, узнавали из его эпитафии, что он был святым мучеником; что он должен пребывать в состоянии несказанного блаженства, носить корону и иметь свое место в Царствии Божием. Но, судя по тому, что мне довелось слышать, дело обстоит иначе. Если человек ищет путь к Иисусу Христу в этом мире, убивая других людей и проливая кровь, если он уничтожает человеческие души, умножает убийства и преклоняет слух к дурным советам, если он предает огню целые города и опустошает земли насилием ради торжества суетной гордыни, если он лелеет зло и топчет добро, казнит женщин и перерезает горло младенцам, то почему он должен носить корону и сиять в несказанной славе на Небесах?»

Иными словами, если не вывернуть наизнанку уроки смирения, ненасилия, всепрощения и безусловной любви, ясно высказанные в Новом Завете, никто, ищущий Христа в этом мире, не найдет его, следуя по стопам Симона де Монфора. Но в таком случае, с точки зрения современного непредубежденного человека, не кажется ли, что вся агрессия католиков против катаров была, по существу, нехристианской? Или даже, как полагали сами катары, «антихристианской»?

«Большее зло, чем сарацины…»

В предыдущих главах мы уже говорили о предыстории альбигойских крестовых походов. Невероятный успех катарской ереси в Окситании и других частях Европы в XII веке в течение многих лет сопровождался завистью и растущей тревогой среди католической иерархии в Риме. По некоторым оценкам, в начале XIII века в Окситании более половины населения отказалось от католицизма и обратилось к катаризму для удовлетворения своих духовных потребностей. Хуже того, как мы могли убедиться в главе 1, местные вельможи оказывали катарам косвенную, а иногда даже открытую поддержку, часто имели родственников среди них, объединялись с ними в диспутах с католическими епископами и имели тесные связи с некоторыми из лидеров perfecti Когда стало ясно, что религия катаров не является мимолетной ересью, но, вполне возможно, образует часть большого, хорошо скоординированного заговора против церкви, никто не сомневался, что рано или поздно папе придется что-то предпринять в связи с этим. Оставался лишь один вопрос: что и когда?

Орудие террора, крестовый поход, вероятно, было выбрано папой Иннокентием III еще за несколько лет до того, как появился благоприятный предлог для его использования. Но когда это произошло, он стал действовать без промедления.

Инцидентом, подтолкнувшим развитие событий, было убийство некоего Петра де Кастельно, папского легата в Окситании в январе 1208 года. Бывший монах цистерианского аббатства Фонфруа, де Кастельно находился в Окситании по распоряжению Иннокентия III в сопровождении другого видного цистерианца по имени Арнольд-Амальрик, аббата монастыря Сито. В 1207 году они вызвали глубокое возмущение, когда попытались образовать союз южных баронов для искоренения катарской ереси. Раймунд IV, могущественный граф Тулузский, отказался присоединиться к ним, и де Кастельно отлучил его от церкви. Отлучение было снято в январе 1208 года после того, как Раймунд был вынужден принести личные извинения папскому легату — постыдная уступка для столь высокопоставленного вельможи. На следующее утро один из рыцарей Раймунда, возможно стремившийся отомстить за унижение своего господина, подъехал к де Кастельно, когда тот готовился к переправе через реку Рону, и пронзил его копьем. Папский легат умер на месте.

Два месяца спустя, 10 марта 1208 года, Иннокентий III объявил о начале крестового похода; впервые этот термин использовался для обозначения войны против собратьев-христиан. Подобно христианским императорам Рима задолго до него, он отдавал высший приоритет искоренению ереси, что было для него даже важнее, чем завоевание Святой Земли. Он писал:

«Нападайте на еретиков бесстрашнее, чем на сарацинов, — потому что они являют собой большее зло, чем сарацины, — и разите их сильной рукой. Вперед, воины Христовы! Пусть благочестивое рвение вдохновит вас на месть за это чудовищное преступление против Бога и людей».

Тем временем Арнольд-Амальрик, аббат Сито, был отправлен в Северную Францию, чтобы заручиться поддержкой местных дворян. «Пусть тот, кто воздержится от этого крестового похода, никогда больше не пьет вина, — говорил он, — пусть он никогда не ест утром или вечером; пусть не носит доброй одежды до конца своих дней, а после смерти пусть его закопают, как собаку».

Но в подобных угрозах не было необходимости, для того чтобы мобилизовать целую армию добровольцев при дворе короля Франции. Они и так рвались в бой. Им представилась возможность разбогатеть и снискать королевские милости в военной кампании сравнительно недалеко от дома, а также заслужить папское прощение за грехи, для чего обычно требовалась гораздо более тяжелая работа в Святой Земле. Вместе с десятками второсортных аристократов вроде Симона де Монфора, стремившихся к быстрому обогащению, в армию устремились добровольцы из всех слоев общества вплоть до простых крестьян. Даже обычный пехотинец получал немалую выгоду, поскольку участие в крестовом походе подразумевало автоматическую отсрочку всех долгов и освобождение любой собственности от притязаний кредиторов на весь срок службы.

Тем не менее подготовительные мероприятия заняли больше года. В феврале 1209 года полки крестоносцев, по сообщению королевских хронистов, формировались по всей Северной Франции, но лишь в день святого Иоанна Крестителя, 24 июня 1209 года, вся армия, насчитывавшая до 200 000 человек, собралась во французском городе Лионе, готовая выступить на юг. Симон де Монфор был вместе с войсками, но еще не в роли полководца. В этой первой кампании грозной христианской ордой командовал сам Арнольд-Амальрик. Сан аббата цистерианского ордена, предполагавший жизнь, исполненную христианского смирения и милосердия, никоим образом не помешал ему на поле боя. В Безье, первом городе катаров, подвергшемся нападению, по приказу Арнольда-Амальрика была устроена чудовищная резня.

Армия преисподней

Из-за привычки к телевизионным образам современной войны с «умными бомбами» и другим высокотехнологичным оружием нам трудно представить атмосферу кровожадной угрозы, волнами исходившей от большой средневековой армии, выступившей из Лиона 24 июня 1209 года.

Ее железным кулаком, бронированным с головы до ног и тяжеловооруженным, было элитное подразделение хорошо обученных убийц. Это были рыцари — класс самураев средневековой Европы. Они принадлежали к классу аристократии и с раннего детства воспитывались для войны. Их общая численность, вероятно, составляла не более 1000 человек, но каждый из них в зависимости от своего положения и состояния распоряжался в бою собственным отрядом от четырех до тридцати человек всадников и пехотинцев, сражавшихся на его стороне как дисциплинированная боевая единица.

На более низкой ступени социальной лестницы дисциплина в армии крестоносцев существовала в подразделениях профессиональных солдат, специализировавшихся в разных областях военного искусства. К ним относились канониры, обслуживавшие огромные военные катапульты и камнеметные орудия — требукеты и мантелеты, которые имели дальнобойность до 500 м и могли посылать снаряды весом 40 кг. Были отряды специалистов таранного дела, которые проламывали городские ворота, в то время как другие отряды собирали и приводили в движение огромные осадные башни, из которых лучники могли стрелять по защитникам городских стен. Саперы и инженеры засыпали рвы и устраивали подкопы.

Менее дисциплинированными, но не менее смертоносными и в некоторых отношениях более пугающими были наемники, известные как routiers (рейтары), которым платили за смелость и жестокость в бою. То были времена повсеместной нищеты и частых голодных бедствий во всей Европе; толпы обездоленных и не имеющих работы людей блуждали в глуши от одного селения к другому. Наиболее безжалостные и умелые сбивались в банды разбойников, которые грабили и убивали друг друга и мирных граждан. Наемники в массовом порядке рекрутировались в христианскую армию, обрушившуюся на Окситанию. По замечанию Зоэ Ольденбург,

«этим людям было нечего терять, поэтому за деньги они были готовы воевать с кем угодно… Из них формировали нечто вроде штурмовых батальонов, которые было тем проще использовать в бою, что любой военачальник мог без колебаний пожертвовать ими, но их главной силой… был ужас, который они сеяли среди гражданского населения… Не довольствуясь простым грабежом и насилием, они занимались резней и пытками лишь ради удовольствия: жарили детей на медленном огне и рубили людей на мелкие кусочки».

Еще ниже по войсковому ранжиру, чем рейтары, находились рибо (iribaulds) — солдаты, не получавшие жалования и неофициально примкнувшие к крестовому походу, чье количество достигало нескольких тысяч. Они тоже были отчаянными людьми — разношерстной толпой голозадых грабителей, насильников и обирателей трупов. Любопытно, что на время военной кампании они избирали своего «короля», который разделял обязанности и военные трофеи между всеми остальными.

И наконец, но не в последнюю очередь, шло «священное воинство» — бродячие полубезумные христианские проповедники и группы их фанатичных последователей, вооруженные грубыми орудиями вроде серпов и дубин, которые надеялись получить особое блаженство на небесах, убивая любых катаров, случайно пропущенных главной армией.

Весьма знаменательно, что самопровозглашенная католическая церковь, выступавшая от лица такой мирной и любящей фигуры, как Иисус Христос, не только подготовила армию для истребления несогласных с ее доктринами, но и укомплектовала ее ряды самыми гнусными злодеями и убийцами того времени. Но если посмотреть на происходящее с точки зрения катаров, в этом не было ничего удивительного. В противоположность утверждениям позднейших апологетов католицизма церковь доброго и любящего Бога вовсе не была — пусть даже временно и ошибочно — спровоцирована на крайнее насилие в чрезвычайных обстоятельствах. По убеждению катаров, католическая церковь служила Богу Зла и действовала соответствующим образом, когда собрала под свои знамена армию демонов.

Теперь эта демоническая сила, сформированная в огромную колонну из людей и провизии более четырех миль длиной, — или же армия доблестных крестоносцев, в зависимости от точки зрения, — ощетинилась пиками и секирами и бурлила в предвкушении расправы.

«Убивайте всех»: праздник святой Марии Магдалины и акт божественного возмездия.

Немного попетляв по Окситании и останавливаясь лишь для того, чтобы принять капитуляцию поселений, неспособных защитить себя, или сжечь мелкие группы катаров, попадавшиеся по пути, Арнольд-Амальрик со своим двадцатитысячным воинством подступил к процветающему городу Безье 21 июля 1209 года. Стены города были очень мощными, высокими и хорошо защищенными; все полагали, что предстоит долгая осада.

Теперь сделаем небольшое отступление и расскажем об одном странном обстоятельстве.

Согласно нашей гипотезе, катары были духовными наследниками христианских гностиков первых веков нашей эры через тайное религиозное учение, передаваемое от одного поколения к другому. Ученые сходятся в том, что гностики того периода с особым почтением относились к Марии Магдалине, которая играет хотя и эпизодическую, но очень важную роль в Новом Завете. Ее статус в текстах из Наг Хаммади повышен до первого апостола Христа и его ближайшего доверенного лица. Тем более интересно узнать, что еще за сотни лет до крестового похода окрестности Безье славились особым культом Марии Магдалины, доходившим до ревностного преклонения. Местное предание гласило, что она бежала сюда морским путем из Палестины в середине I века, высадилась в Марселе и стала первой евангелической проповедницей в тогдашней римской провинции Нарбоненсис. Еще более странно, что 21 июля, когда папская армия разбила лагерь у стен Безье, наступил канун ежегодного праздника в честь Марии Магдалины, отмечавшегося 22 июля. Однако самые странные события произошли в день праздника.

Безье вовсе не был исключительно катарским городом. Там проживало до нескольких тысяч «верующих», но католики, по всей видимости, составляли большинство. Мы знаем, что в день осады в городе находилось 222 perfecti, так как сохранился их список, подготовленный Рено де Монпейруа, католическим епископом Безье. Епископ (чей предшественник был убит в 1205 году) вышел из городских ворот со своим списком вскоре после прибытия крестоносцев и несколько часов спустя вернулся из их лагеря с предложением. Если горожане выдадут 222 поименованных катарских «совершенных» для немедленного сожжения на костре, то сам город и все его жители получат пощаду.

В сущности, это было великодушное предложение, но, к их чести, католические бюргеры из Безье отвергли его, утверждая, что они скорее «утонут в пучине морской, чем предадут своих сограждан».

Их ожидало нечто гораздо худшее.

Все началось ранним утром 22 июля с незначительной стычки, в которой, по сути дела, не было никакой необходимости. Толпа рибо, расположившаяся на некотором расстоянии от главных сил армии крестоносцев, собралась на берегу реки Орб, протекавшей к югу от городских стен. В этом месте находился мост, ведущий к одним из городских ворот, и теперь один из рибо выбежал на него, выкрикивая угрозы и оскорбления в адрес защитников. Возмущенные его наглостью, некоторые из горожан открыли ворота и устремились к мосту, где схватили обидчика, убили его и бросили его тело в воду. Вероятно, они надеялись сразу же отступить под защиту городских стен, но, прежде чем они успели это сделать, большая группа обозников высыпала на мост и вступила в схватку с ними. В то же мгновение избранный «король» разбойников, очевидно решивший воспользоваться благоприятной возможностью, кинул клич к атаке. Через несколько минут ревущая толпа, распаленная алчностью и жаждой крови, обрушилась на мост. Согласно автору Chanson de la Croisade, «их было более пятнадцати тысяч, все босиком, одетые лишь в штаны и рубахи и безоружные, если не считать всевозможных самодельных приспособлений».

Топоры? Мясницкие ножи? Дубины? Голова идет кругом при мысли о примитивных и ржавых орудиях убийства, с которыми эти отбросы крестового похода бросились в атаку и оттеснили безрассудных горожан по склону к воротам. Никто точно не знает, что произошло потом, но теперь поднялся уже весь лагерь крестоносцев, и отряды наемников и регулярных войск вмешались в схватку. Скорее всего, рибо смогли захватить ворота, когда участники неудачной вылазки пытались проникнуть в город, и удержали их до тех пор, пока не прибыли подкрепления из главного лагеря крестоносцев. Как бы то ни было, результат был предрешен. Проделав брешь в собственной обороне, гордые защитники Безье обрекли себя на неминуемую гибель: «Ни крест, ни алтарь, ни распятие не могли спасти их. Беснующаяся толпа оборванцев убивала священников, женщин и детей. Сомневаюсь, что хотя бы одному человеку удалось выжить».

Предводители крестового похода не попытались остановить резню или хотя бы положить ей какой-то предел. Напротив, перед тем как рыцари поскакали в город, не желая пропустить самое интересное, некоторые из них задали вопрос Арнольду — Амальрику о том, как они смогут отличить многочисленных городских католиков от еретиков, которых они пришли убивать. Аббат ответил знаменитым изречением на латыни: «Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius».

Что означает: «Убивайте всех, Бог узнает своих». Хотя большую часть убийств совершали простые солдаты и наемники, сами рыцари устроили особенно жуткую кровавую баню в церкви Марии Магдалины. Здесь собралось множество испуганных катаров и католиков — старых и молодых, женщин и детей. Хронисты того времени оценивали их количество от одной тысячи до семи тысяч человек. Подобно беженцам из числа гностиков и язычников, пытавшимся найти убежище в александрийском Серапеуме 900 лет назад, они, возможно, надеялись, что Святая Земля спасет их. Как и в Александрии, этого не произошло. Рыцари ворвались внутрь и убили всех.

К полудню, лишь через несколько часов после начала стычки на мосту, все городское население было истреблено. По оценкам литературных источников того времени, иногда допускавших преувеличение, современные ученые в целом сходятся на цифре от 15 до 20 тысяч человек, убитых в Безье. Жиро (Гираут) Рикьер из Нарбонна, один из последних трубадуров Окситании, отразил масштаб трагедии в песне:

Очевидно, симпатии Рикьера находились не на стороне крестоносцев, и он не был заинтересован в том, чтобы выставить их в благоприятном свете. Мы могли бы подумать, что эта сцена является выдумкой и антикатолической пропагандой, если бы не другие свидетельства о разграблении города, подкрепленные археологическими находками, которые также говорят об ужасной резне, устроенной в церкви Марии Магдалины. Сами католики считали, что в убийстве множества еретиков в священном месте нет ничего постыдного. Цистерианский хронист Пьер из Во-де-Сернея провозгласил: «Справедливо и правильно, что эти бесстыдные псы были захвачены и истреблены в день праздника женщины [т. е. Марии Магдалины], которую они оскорбили и чью церковь они осквернили…»

Аббат Сито и предводитель крестового похода, Арнольд — Амальрик, тоже был восхищен не только резней в церкви, но и общим итогом дня. В своем письме папе Иннокентию III виновник кровавого погрома с гордостью писал: «Почти 20 000 горожан были преданы мечу независимо от возраста или пола. Акт божественного возмездия был подобен чуду».

В поисках истины

До сих пор наша цель заключалась в исследовании тайной традиции, стоявшей за катаризмом. Эта сложная система гностической духовности пережила тысячу лет гонений на Западе, но теперь альбигойские крестовые походы были призваны навеки сокрушить ее. Мы не предлагаем подробного исторического анализа самих крестовых походов, поскольку существует несколько превосходных книг с описанием сражений и осады главных городов. Тем не менее лучшая возможность для изучения человеческого поведения всегда предоставляется в самых крайних, чрезвычайных и опасных ситуациях. Именно поэтому, как мы убедимся в следующей главе, крестовые походы дают уникальную возможность приблизиться к истине о сторонах конфликта.

Истина заключается в том, что жители Безье, которые никому не угрожали, ни на кого не нападали и просто следовали своим безобидным религиозным убеждениям, подверглись нападению адского воинства, отличавшегося редкой жестокостью и творившего чудовищные зверства. Зоэ Ольденбург предлагает нам поразмыслить об этом:

«Такие массовые убийства, как в Безье, являются чрезвычайной редкостью; мы вынуждены признать, что даже человеческая жестокость имеет свои пределы. Даже среди худших зверств, сохранившихся в анналах истории за долгие века, убийства такого рода являются исключением, которое в данном случае представлено главой одного из ведущих монастырских орденов католического христианства. Не следует недооценивать значение этого факта».

Зверства не закончились со взятием Безье. Они продолжались почти до бесконечности, и каждое из них обладало своими демоническими особенностями. Но вскоре после Безье аббат Арнольд-Амальрик, по-видимому, удовлетворивший свои кровожадные аппетиты, отступил на второй план. Его преемником, который взялся за дело с величайшим рвением, был Симон де Монфор, описанный как человек, который «молился, принимал причастие и убивал с такой же легкостью, как дышал».

 

ГЛАВА 7

МЕЧ И ОГОНЬ

Армия крестоносцев в течение трех дней отдыхала в лугах вокруг разлагающегося трупа Безье, а затем осадила большой город Каркассон, который две недели спустя сдался без боя. На этот раз жители не подверглись истреблению, но по условиям капитуляции вся их собственность была конфискована, а сами они были изгнаны из Каркассона, нищие и бездомные, и уже никогда не вернулись обратно.

В августе 1209 года Симон де Монфор официально принял командование армией и получил новый титул виконта Безье и Каркассона, но к середине сентября подавляющее большинство солдат, находившихся в его распоряжении, собрали свои пожитки и разошлись по домам. Такое дезертирство было обычным и предсказуемым, поскольку отпущение грехов, обещанное папой участникам крестового похода, обязывало их вести военную кампанию в течение как минимум сорока дней. Капитуляция Каркассона произошла как раз на исходе этого срока, но потом, с точки зрения большинства добровольцев, кампания была окончена.

С небольшой группой преданных рыцарей де Монфор оставался на чрезвычайно враждебной территории в течение зимы. В 1210 году (впоследствии это стало ежегодной традицией) папа провозгласил новый крестовый поход против катаров, и ряды армии снова пополнились.

Жутким эпизодом кампании 1210 года было взятие крепости Брам после трех дней ожесточенного сопротивления. Поскольку гарнизон не сдался без боя, выжившие солдаты, более 100 человек, были преданы ужасной пытке. По приказу де Монфора их ослепили, а потом у каждого отсекли нос и верхнюю губу. Одному из этих несчастных оставили один глаз, но не из милосердия, а для того, чтобы он мог отвести своих слепых и изувеченных товарищей в городок Кабаре, который был следующей целью крестоносцев, в качестве недвусмысленного послания для защитников.

Поскольку население Безье, включая еретиков и католиков, подверглось полному истреблению, там не было массового сожжения еретиков. Хотя де Монфор лично надзирал за сожжением небольшой группы катарских perfecti в Кастре в 1209 году, лишь в ходе кампании 1210 года ему предоставилась возможность одновременно сжечь большое количество еретиков. Согласно католическому хронисту Пьеру из Во-де-Сернея, это зрелище наполняло всех крестоносцев «неизбывной радостью».

Было известно, что в крепости Минерва нашли убежище многие «совершенные» — как мужчины, так и женщины. Де Монфор осадил крепость в июне 1210 года и вынудил ее капитулировать через несколько недель, после того как отрезал защитников от запасов воды и подверг их беспощадной бомбардировке из своих военных катапульт. Как и при капитуляции Каркассона, массовой резни не произошло, но на этот раз «совершенные», укрывшиеся в Минерве, были выявлены и отделены от остальных. Им предложили отречься или умереть. Сначала никто не отрекся, и один из «совершенных» объяснил католическому священнику: «Ни смерть, ни жизнь не может оторвать нас от веры, к которой мы принадлежим». Пьер из Во-де-Сернея сообщает, что 22 июля 1210 года (годовщина разграбления Безье и опять — таки день праздника св. Марии Магдалины) был приготовлен огромный костер:

«Более 140 еретиков были брошены в костер одновременно. Сказать по правде, нашим людям не было надобности тащить их связанными, ибо они упорствовали в своем грехе и с радостным сердцем сами бросались в огонь. Однако трех женщин пощадили; их отвели от костра… и воссоединили со Святой Римской церковью».

В военной кампании следующего, 1211 года особняком стоит участь еще большей группы «совершенных». 3 мая 1211 года после долгой осады крестоносцы проделали брешь в стене Лавора и устремились в город. Среди пленных оказалось более 400 perfecti, как мужчин, так и женщин, которые были сожжены на гигантском костре. Восемьдесят рыцарей, командовавшие гарнизоном защитников, были повешены, хотя и не принадлежали к числу катаров. Геральда, «леди Лавора», подверглась особенно жестокому убийству. Эта аристократка была из катарских «верующих» и пользовалась большой любовью горожан. О ней говорили, что «ни одна живая душа не покидала ее кров, не будучи досыта накормленной». Де Монфор отдал ее на поругание отряду наемников, которые проволокли ее по улицам, осыпая непристойной бранью, а потом бросили в колодец и закидали камнями.

Месяц спустя де Монфор сжег еще 60 perfecti в Кассе.

В 1213 году Педро II, король Арагонский, прославившийся своей недавней победой над маврами в Испании, выступил против крестоносцев. Некоторые из пострадавших аристократов Окситании, которые защищали катаров, были его родственниками, и в самом Арагоне катары составляли значительную часть населения. Педро принес с собой надежду и крепкую армию, состоявшую из 2000 закаленных рыцарей и 50 000 пехотинцев — более чем достаточно, чтобы изменить ход войны, но этому не суждено было сбыться. Несмотря на значительный численный перевес противника, де Монфор атаковал Педро II в битве при Мюре и благодаря своему блестящему и безжалостному командованию смог убить короля на поле боя. При виде этой ужасной и совершенно неожиданной катастрофы войска Арагона и Окситании дрогнули и начали отступать. Отступление превратилось в паническое бегство, а рыцари де Монфора устремились в погоню и устроили резню. Тысячи людей были изрублены, утонули в близлежащей реке или были раздавлены во время бегства.

Дворянству Окситании потребовалось три года, чтобы зализать раны и собраться с силами, прежде чем они были готовы снова выступить против де Монфора. Тем не менее в 1216 году граф Тулузский сумел собрать армию и впервые стал наносить серьезный урон крестоносцам. Пользуясь своей излюбленной тактикой под девизом «Если сомневаешься, атакуй», де Монфор попытался перехватить инициативу и осадил Тулузу. Горожане отчаянно защищались и, отказываясь даже психологически признать себя обороняющейся стороной, регулярно устраивали вооруженные вылазки и нападали на де Монфора в его собственном лагере.

Осада растянулась на много месяцев, и вылазки защитников становились все более отчаянными. Утром 25 июня 1218 года, отражая один из таких налетов, де Монфор был убит на месте снарядом, выпущенным из камнеметного орудия на крепостной стене Тулузы, которым якобы управляла группа женщин и юных девушек. В Chanson de Croisade его смерть описана следующим образом:

«Камень точно нашел свою цель и ударил в стальной шлем графа Симона с такой силой, что его глаза, мозги, зубы и куски черепа разлетелись во все стороны, и он замертво рухнул на землю, почерневший и окровавленный».

Темный час перед ложным рассветом

Когда де Монфор пал, как бык на бойне, его сын Амальрик принял командование на себя и через месяц прекратил неудачную осаду, однако в 1219 году он вернулся как один из руководите лей нового крестового похода. На этот раз его сопровождал принц Людовик Французский, который решил выполнить свой долг крестоносца и привел с собой «20 епископов, 30 графов, 600 рыцарей и 10 000 лучников». Две армии встретились перед несчастным городом Марманд, который Амальрик уже осаждал раньше, и, устроив совместную атаку, сокрушили его оборону.

Тогда произошел очередной демонический эпизод в истории альбигойских крестовых походов: католическое воинство, подстрекаемое епископами, обрушилось на горожан, разбегавшихся по узким улочкам города. В Chanson de Croisade сохранилось следующее мрачное описание резни в Марманде:

«Они ворвались в город, потрясая острыми мечами, и тогда началось смертоубийство и ужасная бойня. Мужчины и женщины, бароны и знатные дамы с младенцами на руках — все были раздеты, отданы на поругание и преданы мечу. Земля была залита кровью. Мозги, куски плоти, туловища без конечностей, отрубленные руки и ноги, сердца и внутренности валялись на земле, изрубленные в куски или растоптанные в кашу. Казалось, будто они дождем пролились с неба. Все было омыто кровью — улицы, поля, речные берега. Не выжило ни одного мужчины или женщины, молодого или старика; ни один человек не спасся…»

Действительно ли католическое воинство служило Богу Зла, как утверждали катары?

Мы не можем утверждать, стоял ли какой-то «бог» за резней в Безье и Марманде, массовыми сожжениями людей, мученичеством perfecti и опустошением Окситании, но, поскольку альбигойские крестовые походы были объявлены и снаряжены исключительно по инициативе папы римского, мы можем без всяких оговорок утверждать, что католическая церковь несла прямую ответственность за все эти злодеяния и что она действовала от имени Бога.

Вскоре после Марманда сорокадневный срок крестового похода закончился. Убедившись в том, что их грехи прощены, а индульгенции заслужены, принц Людовик со своими французскими солдатами отправились домой. Амальрик де Монфор со значительно уменьшившейся армией остался продолжать кампанию, но вскоре стало ясно, что они не способны победить в одиночку. Проблема отчасти заключалась в командовании: хотя Амальрик был компетентным человеком, как полководец он обладал гораздо меньшими способностями по сравнению со своим воинственным отцом, но не меньшее значение имело возобновление духа национального сопротивления в Окситании, где простолюдины и аристократы стали решительно теснить оккупационные войска. Под руководством графа Тулузского были отвоеваны огромные территории, и к моменту его смерти в августе 1222 года освободительная война развернулась в полную силу. Наступление продолжалось при его сыне, и в январе 1224 года молодой граф Тулузский и граф Фуа — другой главный лидер сопротивления — заключили мирный договор с Амальриком де Монфором, обеспечивавший безопасное отступление основной массы крестоносцев.

Но злой рок все еще висел над Окситанией и ее жителями всех религиозных убеждений, которые храбро защищали катаров и умирали за них в течение пятнадцати ужасных лет с 1209 по 1224 год. Довольно примечательно, что за все время войны соотечественники катаров, исповедовавшие другую веру, никогда не винили их в страшных бедствиях, обрушившихся на страну. Не менее примечателен тот факт, что, хотя «верующие» из числа катаров присоединились к сопротивлению, за всю историю альбигойских крестовых походов не отмечено ни одного случая, когда perfecti каким-либо образом прибегали к насилию. Несмотря на угрозу гибели, они почти с нечеловеческой выдержкой придерживались своих принципов — абсолютного пацифизма и ненасилия.

Они не имели суицидальных наклонностей и не хотели умирать, несмотря на то что их часто и несправедливо обвиняли в этом. Несмотря на негативное отношение к материальному миру, катары решительно отвергали самоубийство и верили, что каждый из нас должен прожить свой срок, отпущенный природой для «заключения души». Поэтому perfecti маскировались, переставали носить свои характерные черные балахоны, пускались в бега, прятались в надежных домах, лесах и пещерах и прибегали к всевозможным уловкам, кроме физического отпора своим врагам. Как пишет Зоэ Ольденбург:

«Легко понять, что в жестоко угнетаемом обществе такие гонимые, но непреклонные пацифисты представали в роли единственных истинных религиозных наставников и духовных утешителей. Только они пользовались настоящим нравственным авторитетом, которому люди могли повиноваться».

Папананимаетфранцузов

Мирный договор, заключенный в январе 1224 года, оказался «ложным рассветом» и подарил лишь призрачную надежду на спасение. Через месяц после его подписания Амальрик де Монфор отрекся от наследного права на огромные владения в Окситании, завоеванного Симоном де Монфором в годы его славы. Все эти земли, украденные де Монфорами у их законных владельцев, теперь были официально переданы человеку, имевшему гораздо больше возможностей для того, чтобы навсегда присвоить их, — королю Франции.

Раньше, при короле Филиппе Августе, французская монархия воздерживалась от прямого участия в альбигойских крестовых походах, несмотря на суровые требования со стороны папского престола. Хотя Филипп не возражал против участия своего сына Людовика, а также некоторых своих баронов и младших нобилей, он явно принял политическое решение самому оставаться в стороне. Но после смерти старого короля 14 июля 1223 года на трон взошел Людовик — тот самый принц, который командовал массовой резней при Марманде в 1219 году.

Теперь, будучи коронованным монархом Людовиком VIII и полноправным владельцем значительной части Окситании, преподнесенной ему на тарелочке Амальриком де Монфором, он был готов довершить начатое. На этот раз он задумал полномасштабную аннексию под предлогом крестового похода. Несмотря на это, он заключил выгодную сделку с папой Гонорием III (преемником Иннокентия III), который, кстати, начал подстрекать его к новому крестовому походу на Окситанию с момента вступления на трон. Гонорию так не терпелось раз и навсегда сокрушить катаров, что он заключил с Людовиком беспрецедентное соглашение. В обмен на покорение Окситании монарх получал право изымать в свою пользу одну десятую от всех доходов французской церкви в течение пяти лет.

Весной 1226 года, почти через два года после получения титулов и владений в Окситании от Амальрика де Монфора, Людовик VIII выступил в завоевательный поход, который лишь формально носил название «крестового». Его армия была настолько мощной, что он принял капитуляцию от нескольких крупных городов, включая Каркассон и Нарбонн, даже не вступая в бой. Первая и последняя неприятность произошла с ним 8 ноября 1226 года, когда он внезапно заболел и умер.

Тем не менее кампания продолжалась. Людовик женился на Бланш Кастильской, суровой и решительной женщине с большими замыслами для своего двенадцатилетнего сына, тоже Людовика (будущего «святого короля» Людовика IX), от имени которого она правила. По ее распоряжению французская армия осталась в Окситании, постепенно подавляя сопротивление, руководителями которого снова выступили граф Тулузский и граф Фуа. В 1228–1229 годах французы прибегли к тактике выжженной земли и развязали кампанию террора в сельской местности, сжигая деревни и поселки по всей Окситании, уничтожая посевы и сгоняя жителей с обжитых мест. В 1229 году воля людей к дальнейшему сопротивлению после многолетнего опустошительного конфликта была полностью сломлена, и графы запросили мира.

Это был чрезвычайно унизительный мир, условия которого включали публичное бичевание графа Тулузского в парижском соборе Нотр-Дам 12 апреля 1229 года. Хотя мирный договор стал знаком официального окончания альбигойских крестовых походов, он навеки лишил Окситанию ее независимости и поставил огромную часть этой некогда свободной земли под контроль Франции — по сути дела, в качестве оккупированного государства, — а также привел к полной аннексии и включению в состав Франции в течение ста лет.

По условиям мирного договора граф сохранял свой формальный титул и некоторую часть своих наследственных владений вокруг Тулузы, но был обязан отправиться в ссылку на пять лет не позднее июня 1230 года. Чтобы еще больше сократить время его пребывания среди своих подданных и уменьшить его потенциал в качестве мятежного лидера, его держали под домашним арестом в Луврском дворце в течение полугода после подписания договора. Попав в Тулузу в ноябре 1229 года, он обнаружил, что мощные крепостные стены города были сровнены с землей, дабы гарантировать, что он уже никогда не станет центром антифранцузского сопротивления.

Кусочки серебра

Несмотря на массовое истребление perfecti и усилившиеся гонения, катаризм в 1220-х годах оставался живой религией, занимавшей важное место в общественной жизни Окситании и по — прежнему привлекавшей большое количество верующих. Есть свидетельства, что в первой половине десятилетия, когда казалось, что проклятие крестовых походов было снято, началась активная реорганизация и перестройка катарской церкви. Были заново установлены границы епископатов, а в 1225 году катары даже учредили новый епископат в Разесе. Хотя многие perfecti приняли смерть на костре, по некоторым оценкам, до нескольких сотен человек, как мужчин, так и женщин, по-прежнему действовали в Окситании в 1225 году. Альбигойские крестовые походы причинили огромный ущерб и отняли много жизней, но они явно не достигли своей главной цели: искоренения катарской ереси.

Разумеется, боевые действия занимали центральное место во время крестовых походов, но в каждой кампании после 1209 года им сопутствовал элемент охоты за ересью. К примеру, в июле 1214 года, на гребне успеха Симона де Монфора, ненавидимый народом Фульк, католический епископ Тулузский, назначил некоего «брата Доминика и его спутника… для выявления ереси, искоренения греха и проповеди истинного вероучения в нашем епископате». Этим «братом Домиником» был Доминик Гусман, испанский монах, которому предстояло основать знаменитый монашеский орден доминиканцев в районе Тулузы 11 февраля 1218 года. Еще в начале альбигойских крестовых походов, когда Арнольд-Амальрик еще был папским легатом, Доминика наделили инквизиторскими полномочиями. До своей смерти в 1221 году он безжалостно пользовался своей властью, и его систематическая программа гонений и церковных расследований в Окситании заложила основу для создания грозной папской инквизиции в 1233 году.

Потери, понесенные крестоносцами после гибели Симона де Монфора в 1218 году, обернулись неудачами и для охотников за ересями, но все изменилось, когда Франция возобновила крестовые походы в 1228 году и Бланш Кастильская дала понять, что французская монархия поддерживает самые решительные меры против еретиков. Вскоре после этого Петер Исарн, катарский епископ Каркассона, и Жерар де Ламоэт, катарский викарий из Ла-Бесседа, были сожжены на костре.

Мирный договор, подписанный графом Раймундом Тулузским во Франции, вводил драконовские процедуры для выявления еретиков. В последующие годы постепенное расширение этих процедур, всегда поддерживаемое «светской властью» — т. е. французскими оккупационными войсками, — означало, что церковь получила безраздельную власть над жизнью и свободой жителей Окситании. Как представитель одной из сторон, подписавших договор, граф Раймунд был даже обязан лично устраивать гонения на еретиков — тех самых еретиков, которых он со своим отцом мужественно защищал в течение последних двадцати лет. Он должен был приказывать собственным бейлифам выслеживать еретиков на значительно уменьшившейся территории, формально остававшейся под его властью, и оказывать помощь в их поимке на гораздо больших территориях, перешедших под власть французской короны.

«Мы очистим эти земли от еретиков и от еретической заразы; мы также будем помогать в очищении земель, принадлежащих всемилостивейшему королю… Для лучшего и наиболее легкого разоблачения [еретиков] мы обещаем платить две марки серебром в следующие два года, а после этого одну марку каждому человеку, который будет способствовать аресту еретика, при условии, что еретик будет признан таковым местным епископом или лицом, облеченным государственной властью».

Помимо выплаты «кровавых денег» осведомителям, Раймунд также обязывался выплачивать крупные суммы непосредственно церкви: 10 000 марок за ущерб, предположительно причиненный еретиками церковной собственности, 4000 марок в пользу монастырей и еще 400 000 марок на содержание 14 магистров католической теологии в Тулузском университете. По замечанию историка Средневековья Малькольма Барбера, это было сделано с целью «выстроить бастионы католической веры, где еретики не смогли бы найти защиты и утешения».

Культура осведомителей

В то же время государство обрушилось на отдельных катаров на всех уровнях общества целым скопищем новых декретов. В соответствии с этими 45 хладнокровными, методичными и бюрократическими декретами подавление ереси стало обязательным с гражданско-правовой точки зрения. Некоторые примеры дают представление о том, как далеко была готова пойти церковь в своем вторжении в их повседневную жизнь и в их привлечении к бесчеловечным поступкам: в каждом приходе по всей стране католические епископы назначали священника и двух или трех доверенных мирян «с незапятнанной репутацией, которые должны принести клятву верно и прилежно выискивать еретиков, проживающих в вышеупомянутом приходе». Работа этих стражей порядка требовала от них «проводить внимательный осмотр всех подозрительных домов, их комнат и погребов, а также всех мест для тайных сборищ, которые подлежат уничтожению». Им предписывалось арестовывать не только еретиков, но и всех, кто каким-либо образом помогал им.

Человек, позволивший еретику оставаться на своей земле, должен был признаться в этом преступлении заблаговременно, «иначе по выяснении обстоятельств он будет навсегда лишен своей земли и собственности и подвергнут личному наказанию». Люди, чьи земли использовались еретиками без их ведома или согласия, подлежали такому же наказанию.

«Дом, в котором был обнаружен еретик, должен быть сровнен с землей, а земля, на которой он стоит, подлежит конфискации».

«Если местный бейлиф, который должен быть грозой еретиков, не будет ревностно преследовать вышеупомянутых еретиков, он потеряет свою должность без какой-либо компенсации».

«Все люди обязаны выискивать еретиков у своих соседей».

Еретики, отрекшиеся от катаризма и вернувшиеся в лоно церкви, были обязаны «носить два креста на своей верхней одежде, один справа, а другой слева. Эти кресты должны отличаться по цвету от самой одежды».

В каждом приходе все мужчины в возрасте более 14 лет и все женщины в возрасте более 12 лет были обязаны приносить клятву перед епископом, возобновляемую через два года, что они остаются преданными католиками, отрекаются от ереси, будут помогать ловить еретиков и сообщать о всех еретиках, которые станут им известны. Имя каждого человека, живущего в приходе, записывалось, и те, кто не приносил клятву, считались потенциальными еретиками.

Каждый человек любого пола в приходских списках (опять — таки в возрасте старше 14 лет для мужчин и старше 12 лет для женщин) был вынужден исповедоваться приходскому священнику по меньшей мере три раза в год и принимать причастие на Рождество, Пасху и Пятидесятницу. «Священники обязаны выявлять всех, кто не принимает святое причастие и таким образом навлекает на себя подозрение в ереси».

Мирянам запрещалось иметь дома какие-либо книги Ветхого и Нового Завета «за исключением Псалтири, молитвослова и Часослова Марии; однако владение даже этими книгами, переведенными на простонародный язык, строго воспрещается».

«Любой человек, отвергаемый обществом, чья дурная репутация известна епископу, должен по праву называться еретиком».

Канцелярский стиль этих указов имел отчетливый привкус культуры осведомителей, достигшей своего расцвета при нацизме. По замечанию Зоэ Ольденбург, он установил «систему негласного полицейского надзора над всем населением». Упоминание о нацизме не случайно. В 1215 году на IV Латеранском соборе католическая церковь на 700 лет опередила идею «еврейских гетто», когда постановила, что евреи, проживающие в Европе, должны носить на своей одежде четко различимый желтый круг. В мирном договоре 1229 года мы видим такое же отношение — хотя и с другим символом — к еретикам, возвращенным в лоно церкви. Два креста, считавшиеся «символом позора», должны были иметь желтый цвет, согласно более позднему указу, где также определялся точный размер крестов и содержались дополнительные сведения о том, как их следует носить. Согласно этому постановлению, все еретики, отрекшиеся от своей веры,

«всегда должны носить два желтых креста на любой одежде, кроме рубах. Длинная перекладина креста должна иметь длину две ладони, а поперечная — полторы ладони, и обе должны быть три пальца толщиной. Один крест следует носить на груди, а другой на спине между лопатками».

Под страхом сурового и, возможно, смертельного наказания еретикам запрещалось «ходить в своих домах или по улице» без крестов на одежде; кроме того, они были обязаны «чинить их или пришивать новые, если они порвутся или износятся от ветхости».

Летучий эскадрон доминиканцев

Можно представить, какие холодные и расчетливые умы стояли за созданием и осуществлением этих циркуляров, предназначенных для того, чтобы разорвать узы тепла и доверия, связывавшие людей друг с другом. Их цель заключалась в создании атмосферы взаимной подозрительности, угрозы и напряженности. Предполагалось, что в страхе перед потерей собственности и самой жизни еретики начнут в массовом порядке отрекаться от своих убеждений.

В последующие годы многие еретики были схвачены и убиты. К примеру, после своего назначения епископом Тулузским в 1231 году Раймонд де Фауга открыто восхищался сожжением 19 высокопоставленных perfecti, которые были преданы и схвачены на одном из своих собраний. Де Фауга был доминиканцем и принадлежал к монашескому ордену, учрежденному святым Домиником с недвусмысленной целью противостоять катарской ереси и искоренить ее. С 1215 года эти суровые и ревностные монахи занимали три дома около Нарбоннских ворот Тулузы. В 1230 году, когда влияние ордена значительно возросло, они переселились на новое место у «Сарацинской стены». В 1234 году только в Тулузе насчитывалось более 40 доминиканцев, и они основали свои миссии во многих других европейских странах.

Настоящий престиж, власть и признание пришли к ним после 1227 года, когда папа Григорий IX пришел на смену Гонорию III. Григорий был недоволен системой подавления ереси, сложившейся в Европе в то время. Хотя основные властные полномочия находились в руках епископов, в процесс охоты за еретиками часто вмешивались другие лица, наделенные широкими полномочиями, в результате чего происходил конфликт интересов. Неразбериха, царившая в этой системе, стала ясна в то время, когда внимание церкви начало сосредоточиваться на предполагаемой «опасности», представленной общинами катаров в Германии, Франции и Северной Италии. С учетом того, что богомильская ересь на востоке все еще сохраняла сильные позиции, параноидные настроения в католической церкви достигли предела, и существовало широко распространенное убеждение, что враги прячутся повсюду.

Выгода для доминиканцев заключалась в том, что в 1231 году Григорий назначил их своим личным «летучим эскадроном инквизиции», стоявшим выше епископов, не зависимым от них и призванным выявлять, арестовывать, допрашивать и выносить приговоры катарам в Германии. В 1233 году, увидев результаты успешной деятельности доминиканцев в Германии, Григорий попросил их проделать такую же работу во Франции и Окситании. Успех следовал за успехом, и вскоре доминиканцы, до некоторой степени подкрепленные францисканцами и местными прелатами, были назначены официальными представителями Папской инквизиции, стоявшей выше всех других властей в любых вопросах, связанных с ересью.

Термин «инквизиция» долгое время использовался для обозначения процесса добычи признания от еретиков, а сами «инквизиции» — то есть допросы и массовые суды над лицами, заподозренными в еретических убеждениях, — периодически проводились епископами. Но сейчас церковь впервые в истории назначила официальных представителей, чьей единственной задачей было проведение «инквизиций». Их официально именовали «инквизиторами», и они отчитывались в своей работе непосредственно и исключительно перед папой римским.

Так называемая испанская инквизиция

Когда мы приступили к этому исследованию, то сами не знали, что знаменитая (но получившая неправильное название) испанская инквизиция впервые была учреждена в апреле 1233 года папой Григорием IX. Мы не знали и о том, что первоначальной и откровенной целью инквизиции было искоренение катарской ереси. В дополнение к репрессивным структурам, уже сложившимся в Окситании, инквизиторы ордена доминиканцев после 1233 года получили право использовать практически любые меры по своему усмотрению для того, чтобы выбивать из людей признания в ереси и сокрушать остатки катарского вероучения. Они сразу же учредили режим террора — подлинного террора, при котором никто не мог считать, что находится в безопасности.

Одним из жутких примеров является поведение Раймонда де Фауга, приора доминиканцев, которого папа Григорий IX поставил епископом Тулузским в 1231 году. Несколько лет спустя, 4 августа 1235 года (по случайному стечению обстоятельств в день первого официального праздника в честь недавно канонизированного святого Доминика), де Фауга провел мессу на собрании ордена в Тулузе, а затем отправился в трапезную, чтобы отобедать вместе с другими монахами. Когда он мыл руки, к нему впустили осведомителя, который принес ему свежие новости, полученные от своей шпионской сети. В одном из домов, расположенных неподалеку, лежала пожилая женщина, умиравшая от лихорадки. Она была знатной дамой, втайне разделявшей катарское вероучение, и незадолго до этого ее посетил беглый perfec tus, который дал ей consolamentum, а потом ускользнул от наблюдателей.

К сожалению, было слишком поздно ловить «совершенного», но пожилая женщина не могла никуда уйти. С радостью ухватившись за возможность отдать правосудию очередного грешника, де Фауга и доминиканцы, одетые как простые монахи, оставили свой обед и поспешили к дому, указанному осведомителем. Дом действительно оказался очень близко, на рю де л'Ольмет-Сек; как выяснилось, он принадлежал некоему Петивину Бросье, которого уже давно подозревали в сочувственном отношении к катарам. Умирающая женщина была его тещей, и, когда доминиканцы прошли мимо Бросье в комнату больной, он успел лишь предупредить ее о том, что идет «лорд епископ». Находясь в лихорадочном состоянии, она не поняла, что он имел в виду католического епископа, и приняла де Фаугу за катарского епископа.

Воспользовавшись состоянием престарелой дамы, доминиканцы, хорошо знакомые с дуалистической терминологией, за говорили с ней «о презрении к миру и земным вещам» и начали задавать вопросы относительно ее веры. Не имея причин подозревать, что она попала в руки опытных и беспринципных обманщиков, женщина простодушно рассказала о своих убеждениях и подтвердила свою приверженность им. Де Фауга, чей цинизм не знал пределов, даже посоветовал ей оставаться твердой в этих убеждениях и сказал: «Страх смерти не должен заставить тебя признаться ни в чем ином, кроме того, во что ты веришь всем сердцем».

Как можно было ожидать, старая женщина ответила, что она определенно не будет лгать о своих убеждениях, ибо тогда лишится благодати последнего причастия (consolamentum), а жить ей осталось уже недолго. Для де Фауги, который узнал все, что хотел, настал идеальный момент, чтобы раскрыть свою подлинную сущность. Возвышаясь над постелью умирающей, он провозгласил ее еретичкой и приказал отречься от своих убеждений и принять католическую веру.

Престарелая дама только теперь поняла, в каком бедственном положении она оказалась, но, как многие храбрые катары до нее, отказалась отречься. Де Фауга и другие доминиканцы продолжали настаивать на своем. Спор продолжался довольно долго в присутствии многочисленных свидетелей, собравшихся со всей округи, чтобы посмотреть, чем кончится дело. Наконец, поскольку жертва «все сильнее упорствовала в своей ереси», де Фауга решил «отдать ее в руки светских властей» — обычный эвфемизм католической церкви, означавший, что грязная работа предоставлялась городским властям. В данном случае, чтобы ускорить ход событий, заранее приглашенный магистрат официально приговорил умирающую женщину к смерти!

Были отправлены вестовые, чтобы подготовить огромный костер на площадке для публичных казней в месте под названием Pre du Comte («графский луг»). Весть о готовящемся представлении облетела Тулузу и собрала большую толпу. Пожилой женщине все происходящее должно было казаться адским наваждением — впрочем, именно так катарская церковь относилась к материальному миру. Поскольку она не могла ходить, доминиканцы приказали привязать ее к кровати. Потом ее вынесли из дома зятя и доставили на место казни. Там после очередного отказа отречься от еретической веры ее бросили в бушующее пламя и сожгли заживо.

«Покончив с этим, епископ вместе с монахами и их помощниками вернулся в трапезную и, вознеся хвалы Господу и благословенному Доминику, с радостью вкусил еду, приготовленную для них», — заключает Вильям Пелиссон, один из свидетелей этих событий, который сам был доминиканским инквизитором и полностью одобрял действия де Фауги.

Читатель может спросить, что стало с зятем пожилой женщины, Петивином Бросье. Из сообщения Пелиссона нам известно лишь то, что он был арестован.

По правилам инквизиции, действовавшим в то время, маловероятно, что он мог пережить неизбежный допрос без отречения от катарской веры, безоговорочного обращения в католицизм и обещания вести слежку за своими друзьями, но даже в этом случае он до конца своей жизни оставался бы под пристальным наблюдением. Все члены его семьи, включая родственников жены, а также все их знакомые также должны были подвергнуться допросам, а их показания — пройти перекрестную проверку на несоответствия, которые позволили бы выявить других еретиков.

И разумеется, поскольку теща, признанная еретичка, жила в его доме, не подлежало сомнению, что этот дом на рю де л'Ольмет-Сек должен был быть снесен до основания.

Именно так работала инквизиция.

Парадокс

В завершение своего торжественного отчета о захвате и жестоком убийстве беспомощной пожилой женщины Вильям Пелиссон скромно замечает, что это великое достижение нельзя приписывать только рвению доминиканцев: «Бог исполнил это дело… да святится имя Его… в знак торжества веры и поражения еретиков».

Читая подобные откровения, мы уже не впервые испытали чувство странной «разобщенности» — несоответствия между словами и делами священнослужителей католической церкви, таких, как Пелиссон. Он был участником шайки, совершившей ужасное, извращенное и невероятно жестокое преступление по отношению к такому же человеку, как он сам, но вместо того, чтобы стыдиться этого злодеяния, Пелиссон гордился им, считал, что оно совершено к вящей славе Божьей! Нигде в Новом Завете нельзя найти оправдания подобному поведению, поэтому уместно задать вопрос: какого бога он имел в виду? Ощущение несоответствия исчезает, если посмотреть на происходящее с позиции катаров. Тогда злодеяния доминиканцев представляются вполне осмысленными. Разумеется, они получали удовольствие от мучений и гибели старой беспомощной женщины, ведь их церковь была церковью Бога Зла — чего же еще можно было ждать от них?

Мы лишь наполовину серьезны… Кто может сказать, существует ли вообще такая сущность, как «Бог», не говоря уже о Боге Добра и Боге Зла? Так как по эту сторону могилы не может быть твердой уверенности в этом вопросе, мы можем лишь сравнивать соперничающие теории с поведением действующих лиц. В этом контексте совершенно ясно, что катарская теология является внутренне согласованной и последовательно объясняет, почему католическая церковь сжигала людей на кострах и истребляла население целых городов. В католической теологии такого же последовательного объяснения не существует, напротив, массовые убийства и акты умышленной жестокости, совершаемые католической церковью, представляют глубокий и необъяснимый парадокс при сравнении с учением Христа.

Ад на Земле

С 1233 года этот необъяснимый парадокс между кротким Христом и жестокой церковью неоднократно подтверждался действиями инквизиции. Первые два официальных инквизитора в Окситании, Петр Сейла и Вильям Арнольд, принадлежавшие к доминиканскому ордену в Тулузе, были назначены папой Григорием IX в конце 1233 года. Как и все бюрократические организации, пользующиеся поддержкой на высоком уровне, инквизиция стала неконтролируемо разрастаться. В конце 1230-х годов многочисленные группы инквизиторов работали по всей Окситании, допрашивая людей, сравнивая их показания, вынося приговоры и сжигая еретиков на кострах. С самого начала они не ведали другого закона, кроме собственного, были независимыми от епископов и гражданских властей и обладали неограниченными полномочиями в сфере борьбы с ересью.

Их обычным методом было умышленное запугивание и унижение с целью посеять ужас в любом месте, где они появлялись, и «вбить клин в фасад общественной солидарности, чтобы разрушить узы верности и взаимных обязательств, связывавших людей воедино». Отряды, обычно возглавляемые одним или двумя инквизиторами при поддержке солдат, клерков и магистратов, ходили от деревни к деревне и от города к городу. Каждое такое подразделение было самодостаточным и осуществляло функции следователя, тюремщика, судьи, жюри присяжных и палача, выявляя предполагаемых еретиков и в кратчайшие сроки заставляя их либо отречься от своей веры, либо идти на костер.

Методы действия постоянно совершенствовались в ответ на последние планы укрытия и маскировки, разрабатываемые еретиками, хотя в 1240-х годах большая часть процедуры была стандартизирована и прописана доминиканцами в ряде подробных технических руководств. Из них мы узнаем, что в каждом приходе инквизиторы начинали с собрания местной общины, на котором были обязаны присутствовать все прихожане. После общего сбора появлялся инквизитор и обращался к слушателям с проповедью, осуждающей катарскую ересь. Затем всем мужчинам старше 14 лет и всем женщинам старше 12 лет («или моложе, если они были найдены виновными в правонарушениях») предписывалось лично прибыть к инквизитору для беседы в предстоящие дни. Если ранее инквизиция не посещала приход, делалось следующее объявление: «Индульгенцию получат все жители, не перечисленные по имени или ранее не заслужившие индульгенцию, если в течение определенного времени они точно и доподлинно расскажут всю правду о себе и других».

Иными словами, те, кто соглашался доносить на себя и других и был готов отказаться от своей ереси, могли рассчитывать на поблажку или даже полное освобождение от наказания. С другой стороны, те, кто что-то знал и решил молчать об этом, подвергались огромному риску, так как соседи могли донести на них. Если такое случалось, то считалось, что они обманули инквизицию — преступление, каравшееся самым суровым наказанием. В таких обстоятельствах, как отмечает историк Малькольм Барбер:

«… искушение донести на других было почти непреодолимым хотя бы ради собственной защиты… Если община имела частые контакты с еретиками… в глазах церкви никто не оставался невиновным, и, следовательно, каждый мог быть внесен в обширные списки инквизиторов».

Атмосфера взаимной подозрительности усиливалась, так как все прихожане один за другим подвергались допросу, причем ожидавшие своей очереди не имели возможности услышать, что говорили их соседи. Допросы инквизиторов раз за разом оказывали деморализующее влияние на жителей Окситании, оставляя их наедине со своими страхами и ослабляя волю к сотрудничеству и сопротивлению.

Карающий бич инквизиции одним ударом покончил со всеми старинными и законодательно установленными нормами, которые ранее защищали права личности в средневековом обществе. Одним из примеров было право обвиняемого на присутствие защитника во время допроса. Теоретически даже инквизиция должна была подчиняться этому правилу, однако в действительности ни один из обвиняемых еретиков не имел защитника, когда он представал перед инквизиторами, поскольку любой стряпчий, достаточно безрассудный, чтобы выступить в защиту еретика, сам был бы немедленно заподозрен и обвинен в ереси. После этого (одного обвинения было достаточно; не было необходимости признавать его виновным) его аргументы были бы сочтены не имеющими законной силы и его жизнь подверглась бы серьезной опасности.

Перспектива подвергнуться тщательному допросу инквизиции выглядела ужасающе для любого человека, независимо от того, являлся ли он еретиком или нет. Известно, что помимо богатого арсенала психологических уловок, инквизиторы регулярно прибегали к пыткам с целью получить признания у подозреваемых задолго до того, как папа дал свое официальное благословение на это (в 1252 году). Между сеансами пыток и допросов обвиняемого помещали в самые стесненные условия, чтобы быстрее сломить его волю. В этом отношении инквизиторам особенно нравились камеры с «ограниченной подвижностью», где заключенный не мог нормально сидеть, стоять или лежать. В других случаях использовались камеры, где приходилось стоять по колено в воде или оставаться в полной темноте; заключенных морили голодом и сковывали их по рукам и ногам тяжелыми цепями.

В наиболее трудных случаях такие допросы могли продолжаться в течение нескольких месяцев или даже лет. После получения признания и вынесения приговора законодательные шансы на его отмену были практически равны нулю, даже если приговор был явно ошибочным. Поскольку апелляции не разрешались, инквизиторы в буквальном смысле распоряжались жизнью и смертью людей без каких-либо сдержек или противовесов. Они находились среди врагов, и могли делать со своими противниками все, что хотели. В результате многие катары были сожжены на костре, а многие, отрекшиеся под пытками, тем не менее оставались в заключении до конца своей жизни. К этому надо прибавить бессчетное количество людей, которые сами даже не были катарами, но в то или иное время разговаривали с ними или имели другие несущественные контакты с ересью. Они на долгие годы отправлялись в изгнание, выполняя суровое паломничество и покаяние по велению инквизиции.

Сжигая живых и мертвых

Первые два инквизитора, Сейла и Арнольд, были прототипами безжалостного племени, продолжавшего громить врагов католицизма еще в течение шестисот лет. Вскоре после поступления на службу они смогли организовать убедительную демонстрацию эффективности своей шпионской сети, уже находившейся в их распоряжении, когда им удалось арестовать Вигора де Баконью, одного из лидеров катарских perfecti в Тулузе. Он подвергся допросу, был осужден и сожжен заживо.

С 1233 по 1235 год два инквизитора основали то, что впоследствии было описано как «настоящее царство террора», сначала в Тулузе, а потом и по всей Окситании. Сожжение отдельных еретиков и небольших групп стало обычным делом, а в ряде случаев охотники находили более крупную добычу. К примеру, в 1234 году во время своего первого визита в Муассак Сейла и Арнольд наблюдали за массовым сожжением 210 катарских perfecti, которых они осудили как «непокорных еретиков».

Верный доминиканский хронист Вильям Пелиссон, который, как всегда, вел записи, сообщает нам, что этот великолепный костер «вселил великий страх в сердца еретиков и их сторонников». Результаты этого страха проявились в следующем, 1235 году, когда в день Великой Пятницы в Тулузе проводился большой совет инквизиции. Люди в массовом порядке доносили на себя и других, пока этого не успели сделать их соседи. Под страхом казни один из сочувствующих катарам избежал расправы, показав инквизиторам и городскому магистрату место, где прятались десять perfects троим удалось сбежать, остальные семеро были сожжены на костре.

В 1234 и 1235 годах среди доминиканцев было назначено большое количество новых инквизиторов, но даже их оказалось недостаточно для допросов, составления архивов и перекрестных ссылок, порожденных культом массовых признаний. Пришлось заручиться помощью францисканцев и приходских священников. К общему грузу бумажной работы прибавлялись документы от предыдущих расследований по делам еретиков под руководством епископов и других властей. Предпринятые еще до создания инквизиции и восходящие к 1209 году, эти расследования содержали обильные сведения о еретиках, систематическое выявление которых в годы войны было затруднительно или невозможно. Теперь инквизиция решила возместить этот «дефицит».

При изучении старых архивов и перекрестной сверки всех показаний стало ясно, что многие, ранее считавшиеся добрыми католиками, на самом деле все время были еретиками. Тех, кто еще оставался в живых, хватали и сжигали заживо, но при этом не забыли и об останках умерших! Инквизиторы усердно искали их могилы и эксгумировали останки, чтобы они тоже были сожжены. Иногда по улицам с помпой проносили целую вереницу плесневеющих скелетов, которые затем сваливали в кучу и поджигали.

Такое параноидальное поведение (следует ли назвать его некропирией?) в наши дни повлекло бы за собой принудительное психиатрическое лечение. В 1230-х и 1240-х годах в Окситании оно поощрялось церковью, но естественным образом вызывало большое ожесточение со стороны родственников покойных, которые подвергались публичному унижению. Особое негодование вызывал тот факт, что собственность посмертно осужденных еретиков подлежала конфискации, как если бы еретик все еще оставался в живых, что приводило к обнищанию его потомков. В народе росла ненависть к инквизиторам. Однажды в городе Альбе разъяренная толпа избила и едва не убила инквизитора по имени Арнольд Катала после того, как он лично эксгумировал труп пожилой женщины, недавно объявленной еретичкой, но умершей несколько лет назад.

Даже в конце 1230-х и в начале 1240-х годов, несмотря на хорошо организованную и щедро финансируемую кампанию по искоренению еретиков до последнего человека, в Окситании оставалось достаточно катарских perfecti, пользовавшихся поддержкой среди населения и ускользавших от инквизиторов, чтобы ересь продолжала существовать. Свидетельством этой поразительной стойкости перед постоянной угрозой смерти являет ся количество епитимий, наложенных на осужденных еретиков. Всего лишь за два с половиной месяца в 1241–1242 годах Петр Сейла (читатели помнят его как первого инквизитора, назначенного в 1233 году) наложил епитимьи на 732 еретиков в девяти разных местах.

Падение Монсегюра

Одной из нескольких причин долговечности катаризма в Окситании было то обстоятельство, что еретики смогли удерживать свою главную цитадель в Монсегюре еще много лет после французской оккупации в 1229 году. Это было надежное убежище, где perfecti могли скрываться для отдыха и восстановления сил после рискованных миссий на оккупированных территориях. Монсегюр имел огромное значение как символ надежды и сопротивления. Его стены были высоки и считались неприступными, и он стоял на вершине скалистого утеса. В мае 1242 года в небольшой город Авиньон пожаловали двое из самых жестоких инквизиторов, доминиканец Вильям Арнольд (один из первых назначенцев в 1233 году) и францисканец Стефан из монастыря Св. Тиберия, возглавлявший «ударную группу» из судебных приставов, нотариусов и помощников. Они находились в пути уже семь месяцев и проводили суды инквизиции по всему региону от Лавора на севере до Фанжо на юге, распространяя волны ужаса повсюду, где они появлялись. Теперь настала очередь Авиньона.

Но на этот раз обстоятельства сложились иначе. Местный городской глава, граф Раймон д'Альсар, сочувствовал катарам и немедленно выслал верховых гонцов в Монсегюр, расположенный в 70 км к югу. Получив известие, лорд замка, некий Пьер-Рожер из Мирпуа, решил перейти от слов к делу. Вечером 28 мая 1242 года он прибыл в Авиньон с отрядом тяжеловооруженных рыцарей, истребивших всю команду инквизиторов численностью в 10 человек. Позднее один из убийц, Биллем Голарианский, объяснял, что они совершили нападение ради того, чтобы «дело инквизиции угасло, вся земля стала бы свободной, и больше бы не было другой инквизиции».

Что за попытка выдать желаемое за действительное! Вместо того чтобы стать предвестником гибели для инквизиции, Авиньон оказался бикфордовым шнуром, который привел к Монсегюру, вскоре осажденному армией короля Франции, молодого Людовика IX (как можно ожидать от будущего католического святого, он безжалостно преследовал еретиков). Осада началась в мае 1243 года и закончилась спустя 10 месяцев яростных атак и бомбардировок капитуляцией Монсегюра в марте 1244 года.

В замке нашли убежище более 200 катарских perfecti, включая Бертрана Марти, имевшего сан епископа. Очевидцы сообщают, что 17 марта 1244 года все они были «с побоями и насмешками выведены из крепости Монсегюр». Ниже по склону на ровном участке большая прямоугольная площадка, обнесенная деревянным палисадом, была заполнена хворостом, соломой и варом. Без каких-либо церемоний солдаты подожгли кучу хвороста и побросали связанных еретиков через палисад. «Там, — по заверению одного из комментаторов этого периода, — они испытали пламя преисподней».

Последние катары

Падение Монсегюра было катастрофой, но оно все же не ознаменовало конец катаризма. Борьба между инквизицией и еретиками продолжалась до конца 1240-х годов и сопровождалась множеством новых казней. К примеру, в 1245–1246 годах тулузской инквизиции пришлось разбирать дела с участием жителей более 600 мелких городов и деревень. В одной из таких деревень под названием Мас-Сент-Пуэль к западу от Кастельнодари, о которой сохранились более подробные записи, инквизиторы Бернар де Ко и Иоанн де Сен-Пьер подвергли допросу 420 жителей, подозреваемых в ереси, что составляло более двух третей ее населения. В двух инквизиторских реестрах, сохранившихся до нашего времени, описаны допросы более 5500 разных людей из 104 мест. Известно, что первоначально существовало 10 таких реестров.

Катарская ересь, попавшая в мощные тиски бездушной и хорошо организованной бюрократии, умирала медленной смертью. В 1250-х годах инквизитор Райнье Саккони с удовлетворением отметил, что во всей Окситании осталось не более 200 perfecti; по мнению историка Джозефа Стрейера, это количество было слишком незначительно «для сохранения структуры катарской церкви». В результате, хотя ересь дожила до следующего века, ее позиции были так сильно ослаблены инквизицией, что она больше не представляла угрозы для католицизма.

Последний всплеск катаризма произошел на возвышенностях графства Фуа — старого центра сопротивления. Здесь в 1299 году perfectus по имени Пьер Отье вместе с небольшой группой своих сторонников стал проповедовать среди пастухов и крестьян, обитавших в этой суровой местности. В течение нескольких лет он пользовался огромным успехом и даже организовал некое подобие катарской церкви, но на самом деле у него не было никаких шансов. Вскоре на него начали охоту такие прославленные инквизиторы, как Бернар Гюи, Жоффрей д'Абли и Жак Фурнье. В 1309 году произошло неизбежное, и Отье был схвачен. Мы знаем, что он вытерпел десять месяцев допросов в тюрьме инквизиции и в конце концов был сожжен заживо в 1310 году.

Оставался еще один видный perfectus, до которого не дотянулась рука инквизиции, некий Биллем Белибаст. Покинув негостеприимные пределы Окситании, он нашел убежище в небольшой катарской общине на границе Испании. Там его нашел тайный агент инквизиции, который втерся к нему в доверие и в конце концов убедил его нанести короткий визит в Окситанию. Весной 1321 года он был схвачен, закован в кандалы, осужден и приговорен к смерти. Осенью 1321 года его сожгли на костре.

Он был последним примерно из 5000 «совершенных» катаров, которых официально сожгли заживо во имя христианского бога за 112 лет после начала альбигойских крестовых походов в 1209 году. Он также был последним катаром, чье имя сохранилось в исторических хрониках.

Тихая естественная смерть?

Возможно, ересь сохранялась еще в течение нескольких лет в каких-нибудь отдаленных уголках Окситании, пока ее не искоренили инквизиторы, слишком незначительные для упоминания в официальных хрониках, но падение Монсегюра в 1244 году, новый период гонений и казнь Отье и Белибаста в 1310 и 1321 годах действительно были концом для катарской веры.

Множество катаров бежало из Окситании. Некоторые скрывались в близлежащих регионах Испании, где следовало бы остаться Белибасту, другие находили убежище ближе к дому, среди своих единоверцев в Северной Италии, но инквизиторы не дремали и там. В ноябре 1276 года все члены катарской общины в Сермионе были арестованы, а в феврале 1278-го около 200 катаров были схвачены и сожжены в Вероне — в штаб-квартире Тулузского епископата катарской церкви в изгнании.

В. долгосрочной перспективе единственным надежным убежищем казалась древняя Византийская империя, где богомилы, имевшие тесные духовные связи с катарами, сохраняли сравнительно прочные позиции почти до конца XIV века. В 1325 году, через четыре года после казни Белибаста, папа Иоанн XXI жаловался правителю Боснии на еретиков, которые бегут в его страну и находят там убежище.

Хотя территория Византийской империи, строго говоря, находилась под юрисдикцией Константинопольского патриархата, а не папы римского, папский престол постоянно вмешивался в дела этой части света с начала XIII века — примерно с того времени, когда на Западе начались альбигойские крестовые походы. К примеру, папа Григорий IX, создавший инквизицию в 1233 году для истребления катарской ереси, почти одновременно с этим лишил сана католического епископа в Боснии за нерешительные действия против богомилов и заменил его представителем доминиканского ордена. Григорий также объявил крестовый поход против Боснии для искоренения местной ереси. Этот поход, продолжавшийся до 1240 года, добровольно возглавлял герцог Хорватии. «На самом деле, — отмечает Бернард Гамильтон, — это была война Венгрии против Боснии, получившая статус крестового похода». В другой раз, в 1238 году, папа призвал своего союзника, венгерского короля Белу IV, устроить крестовый поход против Болгарии, однако это мероприятие было остановлено монгольским вторжением в Венгрию в 1241–1242 годах.

В XIV веке турки-оттоманы пришли в движение и организовали ряд военных кампаний, включив в состав своего мусульманского государства многие регионы бывшей Византийской империи. Они завоевали Болгарию в 1393 году, и с тех пор на этой земле больше никогда не слышали о богомилах; последняя сохранившаяся запись о богомильстве в Болгарии датируется не позднее чем 1370 годом. В Боснии эта ересь просуществовала еще некоторое время, но была уничтожена после вторжения султана Мехмеда II по прозвищу «Завоеватель» в 1463 году. К концу XV века население Боснии почти полностью было мусульманским. «После затраты больших усилий на опровержение ереси и, самое главное, на полицейскую работу, — говорит Малькольм Ламбер, — катары в конце концов были побеждены западной церковью. С другой стороны, византийское богомильство умерло тихой естественной смертью…»

Хотя инквизиция так и не добралась до Болгарии и Боснии, ее жестокий успех в Окситании и свидетельства катарских беженцев, рассказывавших об ужасах, творящихся на Западе, должны были оказать деморализующее воздействие на богомильскую церковь. Возможно, это объясняет утрату внутренней энергии, которая становится очевидной в богомильстве с начала XIV века; эта еретическая церковь, все еще процветавшая на Востоке, как будто отказалась от всяких претензий на свою всемирную миссию. Мусульмане способствовали ее окончательному краху, но даже без их участия католическая и православная церкви к тому времени проявляли такую бдительность по отношению к ереси, что у богомилов не было второго шанса распространить свое вероучение в христианском мире.

После гибели Окситании все было потеряно. Тысячелетняя возможность пришла, и ей попытались воспользоваться, но потерпели неудачу. Древняя религия гностиков, предлагавшая совершенно иное видение христианства, таинственным образом возродилась после столетий тьмы, расцвела на короткое время и сделала заявку на мировое величие, но потерпела полный крах… Или нет?

Возрождение

Летом 1460 года, незадолго до того, как последние тлеющие угли богомильского вероучения были втоптаны в землю султаном Мехмедом II, вторгшимся в Боснию, тосканский монах по имени Леонардо да Пистойя незаметно въехал во Флоренцию на ослике. К его седлу была приторочена холщовая котомка, в которой хранилось несколько книг.

Леонардо, проделавший долгий путь, отвез свой драгоценный груз флорентийскому дожу Косимо де Медичи.

Интеллектуальная ядерная бомба была готова взорваться.