Пятница

Соня

На следующий день, в пятницу, Грег объявляет, что купил нам всем билеты в Королевский оперный театр на генеральную репетицию «Тоски»; сначала прокатимся на «Клипере» вверх по реке, а затем — шампанское и «пострепетиционный» ужин. Кит вне себя от радости. Сварив кофе, они с отцом садятся рядышком и обсуждают сопрано, пока Гарри принимает душ. Все как в тумане, меня будто здесь нет. Я словно смотрю на них из параллельной вселенной. Не могу оставить Джеза одного. Тем более после нашей стычки ночью. Нужно убедиться, что у мальчика все в порядке и мы снова друзья. Бесчеловечно оставлять его в таких условиях. Я должна быть уверена: юноша понимает, что я испытываю к нему только нежность.

— Должна прийти Джуди, — жалуюсь мужу. — Не хочу оставлять ее в доме одну: она обязательно сделает что-нибудь не так.

Это полная чушь. Я еще ни разу не указывала Джуди, что делать. Она приходит убирать в Дом у реки уже больше пятнадцати лет, и я никогда не контролировала ее, как мама раньше.

— Но, милая, нам так редко выпадает шанс провести время вместе, немного развлечься, к тому же Кит приехала. И Гарри.

Крепко зажмуриваюсь — и вижу Джеза в промерзшем насквозь гараже. Связанного. С замотанным ртом. Такого одинокого. Мальчику нужна чистая одежда. Он негодует и обижается на меня.

— Оставь Джуди записку. И хоть разок отдохни от дел. — Муж подходит ко мне сзади, обнимает за талию (терпеть этого не могу) и утыкается носом в шею. — И выходить нам надо tout de suite, — произносит он. — Давайте, шайка-лейка, хватайте свои пальто и шарфики, на реке сегодня будет чертовски холодно.

— Догоню вас на причале, — говорю я. — Идите, напишу пока Джуди записку.

— А я подожду вас, — выдает Гарри. — Кит, ты иди пообщайся с папой.

Парень болтается по дому, пока я играю великий спектакль написания записки домработнице: кончилась мастика для паркета; зеркала подождут, можно в этот раз не мыть; под раковиной появилось немного накипи… Фарс, да и только. Что, интересно, она обо мне подумает? Если б кое-кто не маячил за плечом, нацарапала бы что-нибудь на листке и бросила его в мусорное ведро, но приходится продолжать эту бессмысленную возню. А он будто не может встать подальше. Есть такие люди. Не ведающие физических пределов, они, будто зная наперед ваши намерения, как нарочно, всякий раз оказываются у вас на пути — на квадратном ли футе или на площади торгового зала. Иду к раковине налить себе воды — во рту пересохло, — Гарри делает шаг туда же и встает спиной к ней, сложив руки на груди. Щетина серой тенью лежит на его скулах, кожа под ней слегка покраснела, чуть заметен двойной подбородок. Наблюдая, как открываются и закрываются сухие тонкие губы Гарри, вновь задумываюсь о быстротечной юности Джеза, чувствую, как она ускользает… Бойфренд дочери что-то говорит, но мне это неинтересно.

— …Клуб любителей гребного спорта, там, за рекой. — Гарри машет куда-то в сторону кухонного окна. — Вы с Грегом там не состоите? Попробуйте, вы же все лето здесь. Хотя, наверное, вряд ли…

— У нас есть ялик — в лодочном сарае, вниз по улице. Но желания вступить в клуб никогда не было, — отвечаю холодно.

— О, я, кажется, понимаю.

— Вот как?

— Да. Такие общества — почти всегда бесполезная трата времени. Интереснее все делать самим. Хотя нам с Кит очень нравится теннисный клуб в универе.

Хочу добавить, что, хоть я и «все лето здесь», это не гарантирует ему приглашения. Но Гарри снова начинает говорить. Я с трудом улавливаю смысл слов, слетающих с его языка. Что-то о привязанности людей к своим домам и необходимости переезда. Эту тему я точно не хочу с ним обсуждать. Говорю, что мне надо найти для Джуди резиновые перчатки, наклоняюсь и начинаю копаться под раковиной, надеясь, что он поймет намек и уйдет. А он крепко стоит на кухонном полу, прямо по-хозяйски расставив ноги. Почему же так получается: я здесь, с этим парнем, а тот, с кем хочу быть, вынужден лежать замерзший, скованный в гараже?

Десять утра. Мы на причале. Билетер Шейла закуталась в шерстяной шарф, от резких порывов ледяного ветра ее лицо краснее, чем обычно. Грег и Кит — не большие любители болтать с местными, а мне нравится перекинуться с ней словечком. Говорю Гарри, что сама куплю билеты. Он наконец отстает от меня и присоединяется к Грегу с Кит в стеклянном зале ожидания в конце понтона.

— Следующий будет минут через десять, — сообщает билетерша, отрывая корешки.

Мимо нас вниз по реке проходит оранжевое спасательное судно, от поднятых им волн причал подрагивает и скрипит.

— Представляете, этого мальчишку до сих пор не нашли, — возмущается она. — Который день прочесывают реку.

— Какого мальчишку?

— Вы что, газет не читаете?

Шейла работает на причале с самого нашего знакомства. Живет в собственном доме в Вулвиче со стариком-отцом и несчетной стаей кошек. И жадно читает местную газету, никогда ничего не упуская.

— Когда река забирает малолетку, это хуже всего. Каково родителям-то! Что бы там ни писали в газетах, это самоубийство. А все марихуана проклятая! Сколько пацанов знакомых из-за этого пошли по наклонной! Да и купить эту гадость теперь можно везде, прямо у школ продают! Она вгоняет детей в меланхолию и такую глубокую депрессию, что не выкарабкаться. А этот покончил с собой, вот что я вам скажу. — Она качает головой, а после интересуется, как я поживаю.

— Замечательно, Шейла, спасибо. Лучше не бывает.

Мысленно радуюсь, что на самом деле Джез не утонул и не страдает от марихуановой депрессии, а жив-здоров и находится у меня. Пусть он временно лежит с кляпом во рту в гараже, но мой второй муж и дочь завтра уезжают, так что я скоро опять верну Джеза в его замечательную музыкальную комнату.

Мы с Шейлой обмениваемся еще парочкой любезностей, а потом я присоединяюсь к своим в зале ожидания. Подходит кораблик, новые волны бьются о причал.

«Клипер» сегодня заметно качает. Погода штормовая, и на моей любимой открытой палубе слишком холодно. Мы по большой дуге выходим на середину реки. Здания Кэнэри-Уорфа словно покачиваются в такт волнам, в их окнах отражается свинцовое небо.

Река мне знакома лучше, чем собственная шкура, но порой ее течение меня пугает. Сегодня — один из таких дней. Серая зыбь враждебна, наше суденышко опасно качается вверх-вниз. Не могу расслабиться. Не хочу смотреть на воду. «Клипер» набирает скорость и начинает резать носом волны.

По одному борту минуем Гринвич, по другому — высокие здания. Идем вверх по реке к причалу «Мастхауз террэйс», а потом — к Гринхаузу. Через двадцать минут швартуемся у причала в Кэнэри-Уорфе. Никогда не перестану удивляться, как долго добираться сюда по воде, хоть Кэнэри-Уорф и напротив Дома у реки. А до Куинс-Хауса, который вроде бы выше по течению на другой стороне Гринвича, всего пять минут пешком.

Мы снова отчаливаем. Грег болтает с Гарри. Старший купил младшему пива в баре, и оба поглощены друг другом: мужской разговор. Кит строчит кому-то эсэмэску, сосредоточенно склонившись над мобильным. Очень хочется подсесть к ней, поговорить о пустяках, — кажется, так коротают время вместе другие матери и дочери. Только вот не знаю, как начать. Грег монотонно бубнит: мол, движение по реке когда-то было оживленнее, чем на улицах, как вода темнела лесом мачт, лодки с трудом могли разминуться. А склад табака в Ваппинге в прошлом считался крупнейшим общественным зданием в мире.

— Автор проекта, можешь себе представить, строил тюрьмы Дартмур и Мэйдстуон.

Гарри задумчиво кивает. Трудно понять, интересны ли ему лекции Грега.

— Вон там, посмотри, казнили людей за преступления «на море». Там в полицейском участке вели «самый печальный на свете журнал». Хронология самоубийств и попыток. Да, невесело. История Темзы не всегда светлая. — Грег делает очередной глоток пива.

Зябко ежусь. Всякий раз, когда проплываю мимо опрометчиво возведенных в 1980 году жилых домов на другом берегу, становится не по себе: кажется, река не готова была одеться в такую безвкусицу. Склады, о которых рассказывает Грег, верфи, что в годы моего детства назывались «Вест-Индия док», и Собачий остров, «сотрудничали» с Темзой: принимали грузы, привезенные на баржах. Между зданиями и снабжавшей их рекой было что-то вроде взаимного уважения. Новые сооружения пребывают в высокомерном неведении о том, что находится под ними. Именно здесь пробегает трещина между ними и нуждами реки. Гарри явно не чувствует связи с Темзой, Грег постигает ее скорее умом, чем сердцем. Муж никогда до конца не понимал, почему я не могу уехать отсюда.

Вцепляюсь руками в края сиденья и думаю о тайнах, что река прячет в глубине, о сокровищах, что подбрасывает в отливы. Тамаса. Темная река. Сегодня Темза чернее, чем когда-либо.

Прибываем в Пул. Это полоска воды между Тауэром и Лондонским мостом. В бешеной толчее волн суденышко немилосердно качает.

Проходим под Блэкфрайрсом. Грег рассказывает Гарри, которого давно укачало, что этот мост назван в честь когда-то существовавшего здесь монашеского ордена. Скользим мимо Саут-Бэнка; вдоль деревьев тянутся цепочки крохотных голубых огоньков. Кит тянет Гарри за руку, они отходят от Грега и, приникнув к окнам, восклицают: «Какое милое зрелище!» Наконец, живые и здоровые, мы швартуемся на набережной Виктории.

Шагаем по Вилльерс-стрит, потом через Стрэнд к Оперному театру. Совсем скоро мы уже удобно устроились в его красно-золотистом бархатном чреве, насколько возможно далеко от темных вод Темзы.

Грег достал билеты на балкон первого яруса. Я исследую аудиторию, вдыхаю ароматы дорогой парфюмерии и, когда оркестр занимает места в яме, хлопаю, как и все. Раздвигается занавес — я отдаюсь музыке и действу, потому что до конца представления больше нечем заняться.

Опера для меня — своеобразное слабительное. Тоска страдает, как и я, от ревности, подозревает каждого, кто мог бы покуситься хоть на чуточку предназначенного ей внимания любовника. Как и я, она сделает для него все, даже убить готова; это женщина, мужество которой вызывает восхищение. Однако ни эти размышления, ни музыка, ни сюжет не помогают части моего рассудка успокоиться. Я жду момента, когда смогу вернуться к Джезу. Срезать с мальчика путы, окружить заботой.

Но сегодня судьба не благоволит ко мне. Едва объявляют антракт, я — впереди всех — сбегаю по лестнице и лицом к лицу сталкиваюсь с Хелен.