Грейстилу Монтгомери позволили переговорить с его людьми, перед тем как их освободили. Они показались ему сильно похудевшими и странно тихими, как если бы длительное заключение лишило их былого задора и боевого духа.

— Я договорился с генералом Монком о вашем освобождении при условии, что вы больше никогда не возьметесь за оружие, — сказал Грейстил. — Иными словами, наш роялистский отряд распускается, и вы можете вернуться в Нортумберленд и разойтись по домам. Служили вы хорошо, и я благодарю вас за службу.

В ответ на это его лейтенант негромко произнес:

— Это мы, сэр, должны низко поклониться вам за те жертвы, которые вам, вероятно, пришлось принести, чтобы избавить нас от тюрьмы.

На следующий день, перед тем как Грейстил Монтгомери покинул Бервик, генерал Монк вручил ему секретный шифр, где все имена и названия местностей обозначались цифрами.

— Выучите шифр наизусть, после чего сожгите его. — Монк выдал Грейстилу подписанный собственной рукой пропуск — на тот случай, если его остановят патрули. — И учтите: вокруг полно шпионов, поэтому будет лучше, если вы воспользуетесь своим подлинным именем. Официально вы — наследник графа Эглинтона, который давно уже заключил мирное соглашение с английским протекторатом, так что в Лондоне вы будете вне подозрений. Запомните: главная резиденция Кромвеля находится в Уайтхолле. Как туда пробраться, вам придется решать самому, призвав на помощь свой ум и изобретательность. — Монк вернул Грейстилу шпагу и мушкет. — Жду от вас регулярных отчетов, милорд.

— Кого мне использовать в качестве курьера, генерал?

— Когда доберетесь до Лондона, мой человек свяжется с вами.

Грейстил пересек шотландскую границу и направился в Монтгомери-Холл, находившийся в южной части Ноттингемшира. Чувство свободы, казалось, окрыляло его. Он снова мог действовать самостоятельно, а Монк требовал от него лишь регулярных сообщений.

Грейстил не видел отца с тех пор, как его родитель шесть лет назад оставил армию роялистов. Хотя граф был по-прежнему резок в суждениях и сохранил повадки человека, требующего беспрекословного повиновения, он сильно постарел.

— Чертовски рад тебя видеть, Роберт, если ты наконец прекратил заниматься глупостями, — сказал отец. — Поверь, воевать — самое неблагодарное дело на свете. Да и прибыли от нее никакой, одни расходы.

Грейстил промолчал, и старый граф довольно быстро осознал, что командовать сыном ему больше не удастся. Поэтому он решил поговорить с ним о хозяйственных делах.

— Роберт, тебе давно уже пора облегчить мою ношу и взять на себя хотя бы часть забот по управлению поместьями.

— Похоже, овец у нас стало втрое против прежнего…

— Да, верно. Овцы ныне приносят неплохие деньги. А лучшую цену за шерсть можно получить на лондонской бирже. Мне, однако, надоело разъезжать из графства в графство. Так что если у тебя вдруг обнаружится деловая жилка, то ты сможешь проявить свои способности.

— Что ж, пожалуй… — кивнул молодой Грейстил. — Но если большая часть сделок по шерсти заключается в Лондоне, то нам, думаю, было бы неплохо завести там свою собственную контору.

Старый граф расплылся в улыбке:

— Да-да, разумеется. Помимо всего прочего, это избавит нас от необходимости платить посредникам.

— Мне необходимо поехать в Лондон и ознакомиться с положением дел на месте. После этого я арендую небольшой домик и открою свою контору.

— А если найдешь хороший дом в пригороде, да еще с участком земли, то рекомендую тебе не арендовать его, а купить.

— Я тоже подумывал об этом, — кивнул Роберт. — Ведь цены на земельные участки постоянно поднимаются и собственность неподалеку от Лондона, без сомнения, станет хорошим вложением капитала.

— И еще… — продолжал старый граф. — Обычно мы проводим все банковские операции через одного ювелира из Темпла по имени Сэмюел Лоусон. Я дам тебе все необходимые бумаги, и ты сможешь получить у него кредит.

— Да, отец, хорошо. Сегодня же вечером я вместе с твоим управляющим засяду за конторские книги, чтобы во всем разобраться.

— И заодно убедишься, в каком прекрасном состоянии находятся наши финансы.

Алекс Грейстил снова улыбнулся. Потом вдруг нахмурился и проворчал:

— Знаешь, я недавно узнал кое-что о наших девонширских знакомых… Видишь ли, все деньги в семье графа находятся под контролем его матери. Она оформила опеку над наследством, оставшимся после смерти мужа, и теперь держит в своих руках всю собственность Девонширов. Возможно, тебе придется разговаривать с ней, когда будешь в Лондоне. Старуха недавно перебралась туда. Я, к сожалению, не успел расплатиться с ней за несколько сотен овец, купленных до отъезда. Так что у тебя будет повод зайти к ней в Лондоне. Заодно заплатишь за овец. Я это к тому говорю, что лишние связи тебе там не помешают. — Старый граф с виноватым выражением на лице достал графин с виски и разлил янтарную жидкость по бокатам. — Проклятые пуритане считают греховными все человеческие слабости. О стремлении хотя бы к минимальному комфорту я уже не говорю. Из-за этих религиозных фанатиков Лондон превратился в ужасное место…

Велвет в сопровождении Эммы спустилась с борта небольшого торгового судна, доставившего их по бурным водам пролива в Англию. Сойдя на берег, девушка какое-то время созерцала лондонские доки — словно знакомилась с Англией, которую не видела уже десять лет. Внезапно к ней приблизился мужчина в темной одежде. Коротко поклонившись, он произнес:

— Прошу прощения, мистрис. Я ищу дочь графа Ньюкасла, которая должна прибыть в Лондон на этом корабле. Вы, случайно, не знаете, где она может находиться?

— Дочь графа Ньюкасла — это я, — ответила Велвет и вздохнула с облегчением.

Мужчина посмотрел на нее с сомнением:

— Вы уверены?..

— Разумеется, уверена, — проговорила Велвет с раздражением. Указав на Эмму, она добавила: — Это моя компаньонка. Вас ведь прислала вдовствующая графиня Девоншир, не так ли?

Мужчина утвердительно кивнул:

— Да, верно, меня прислала графиня. Карета ждет вон там, в конце пирса. Где ваш багаж, миледи?

Велвет вспыхнула и молча указала на единственную сумку, стоявшую у ее ног.

Слуга снова кивнул и поднял с земли сумку. Потом сказал:

— Меня зовут Дэвис. Извольте следовать за мной, уважаемые дамы.

Карета тронулась с места и через некоторое время выехала за пределы доков и полуразрушенного, пришедшего в запустение района порта. Велвет с любопытством смотрела на заполненные прохожими шумные улицы Лондона, стараясь не думать о близившейся встрече с богатой старой графиней. Уж если у нее слуги были такие важные, то спесь самой хозяйки, наверное, не имела границ. Дома же и особняки, мимо которых они проезжали, становились все более величественными и импозантными. Девушка испытующе посмотрела на Эмму. Та, сжимая в руках свой жалкий узелок, забилась в дальний угол экипажа. «Нет, не надо было сюда ехать!» — неожиданно подумала Велвет.

Наконец они подкатили к окружавшей Лондон стене и выехали за ее пределы через ворота Бишопсгейт. Здесь у некоторых домов находились земельные участки с разбитыми на них садами, парками и огородами. Проехав по длинной подъездной дорожке, они остановились в самом ее конце перед огромным особняком. Велвет сделала глубокий вздох — и решительно вышла из кареты. Поднявшись по ступеням к двери, она уже хотела постучать, как вдруг дверь, словно по волшебству, распахнулась, и девушка увидела привратника, стоявшего в дверном проеме. Немного помедлив, Велвет вошла в величественный холл, облицованный черно-белыми мраморными плитами, а в следующее мгновение столкнулась лицом к лицу со вдовствующей графиней Девоншир. Взгляды их встретились, и Велвет вдруг почувствовала, что у нее задрожали колени.

— Какой великолепной женщиной ты, однако же, стала! — проговорила седая и худощавая графиня с легким шотландским акцентом. В руке она держала черную палку с массивным набалдашником.

«Может, она издевается надо мной?» — промелькнуло у Велвет. Она предполагала, что выглядит сейчас как мокрая кошка — спустившись на берег, они с Эммой попали под сильный дождь. Девушка машинально вскинула к волосам руку и тут же поняла, что они уже высохли, так что теперь прядки мелкими колечками аккуратно прилегали одна к другой. Тут Велвет вдруг вспомнила, что забыла поклониться, и, ужасно смутившись, присела в книксене.

— Нет-нет, не надо ничего такого! — воскликнула старая графиня и в сердцах стукнула по полу палкой. Внимательно посмотрев на девушку, она сказала: — У меня волосы тоже когда-то были огненно-рыжими, но им, разумеется, не сравниться с твоей золотистой шевелюрой с красноватым оттенком червонного золота. Я рада, что ты наконец приехала.

— Благодарю вас, графиня…

— Вообще-то я просто вдова, — перебила старуха. — Всего-навсего вдова. Можешь звать меня Кристин… А это еще кто такая?..

Она взглянула на служанку девушки.

— Ее зовут Эмма, — ответила Велвет. — Она была так добра, что согласилась сопровождать меня в этом путешествии.

Графиня ткнула своей черной палкой в кучера:

— Дэвис, отведи Эмму на кухню и скажи кухарке, чтобы дала ей чего-нибудь горячего. — Дождавшись, когда они уйдут, старуха снова повернулась к Велвет: — Знаешь, моя кухарка решила откормить меня как каплуна. Надеюсь, Эмма отвлечет ее внимание от моей скромной персоны…

Велвет улыбнулась, чувствуя, как владевшие ею страхи и неприятные предчувствия начали постепенно ее оставлять.

Через несколько часов Велвет, принявшая горячую панну, сидела на постели в предназначавшейся для нее комнате. Оттолкнув от себя поднос, она пробормотала:

— О, все было очень вкусно, но я уже не могу… В меня больше ни кусочка не влезет.

— Завтра моя портниха начнет трудиться над твоим гардеробом, — сказала старая графиня. — Впрочем, почему над гардеробом? Над двумя гардеробами!

— Над двумя?.. — изумилась Велвет.

— Да, разумеется, моя дорогая. Увы, Лондон уже не такое приятное место, как когда-то. — Старуха вздохнула. — За прошедшие годы его превратили в пуританскую общину — сплошная набожность при полном отсутствии ума. Поэтому Велвет Кавендиш, выходя в большой мир, будет носить скромные платья из коричневой или темно-серой материи. Но это, разумеется, всего лишь декорация. Вернувшись домой, Велвет наверняка переоденется и наденет более яркие, красочные наряды. Чтобы не сойти с ума от серости и скуки. Только никаких глубоких вырезов, ничего излишне женственного, не дай Бог! — воскликнула Кристин с нескрываемым сарказмом. — Тем не менее Велвет сможет позволить себе легкие туфельки с розовым бутоном на подъеме — вместо тяжелых башмаков с квадратными носами и медными пряжками по бокам… О, наконец-то засмеялась! Мне очень приятно, что мои слова вызвали у тебя смех.

— Я так люблю смеяться… — Девушка улыбнулась. — А когда я была совсем маленькой, гувернантка говорила мне, что громкий смех указывает на плохое воспитание.

Старая графиня хмыкнула.

— В детстве ты была слишком своенравной и несговорчивой, и никакая гувернантка ничему не могла тебя научить.

— Вы помните меня?! — в изумлении воскликнула Велвет.

— Да, конечно. И помню, что ты была развита не по годам, отличалась от всех прочих детей. Как же я могла бы тебя забыть? Кроме того, ты очень напоминала мне Бесс Хардвик. Это, доложу я тебе, была совершенно особенная женщина… Впрочем, о ней мы поговорим в другой раз, ибо ее жизнь — отдельная история. Итак, на чем я остановилась?

— Вы говорили о том, что Лондон стал пуританской общиной.

— Вот именно. Тебе следует иметь в виду, что здесь всякая малость считается грехом, а все радости запрещены. Любовные утехи, впрочем, разрешаются, но не для удовольствия — в этом не должно быть и намека на радость. Смотри-ка, я заставила тебя покраснеть! Ничего не поделаешь, придется тебе привыкать к моим двусмысленным и даже не всегда приличным по нынешним меркам высказываниям — уж очень я все это люблю.

Первую остановку в Лондоне Монтгомери сделал в Темпле, где, предъявив золотых дел мастеру и банкиру по совместительству все необходимые бумаги, открыл счет на свое имя. Заодно Монтгомери решил узнать, что думает Сэмюел Лоусон о нынешнем положении вещей в столице.

— Как идут дела, мистер Лоусон?

— О, мы, ростовщики процветаем, и это до определенной степени свидетельствует о том, что Лондон, как и вся Англия в целом, по уши в долгах. Обыватели злы, как голодные собаки. Им не только приходится жить под пятой солдат, но еще и платить за это из собственного кармана.

— Вы полагаете, что простые люди устали от всего этого и хотят тихой, спокойной жизни?

— Как ни крути, а прежняя жизнь была лучше, — пробормотал Лоусон.

Лорд Монтгомери исходил весь город вдоль и поперек, заглядывая даже в узкие проходы и переулки, — искал подходящий дом, где можно было бы открыть свою контору. Наконец он остановился на улочке Солсбери-Корт, где арендовал длинный узкий дом с помещением для конторы на первом этаже и обставленными комнатами — на втором. Помимо всего прочего, к дому примыкала небольшая конюшня, где он мог держать спою лошадь. Ну и самое главное: дом находился в очень удобном районе — от него можно было за несколько минут добраться до Темпла или выйти к Темзе.

Затем лорд Монтгомери отправился к парикмахеру, так как носил длинную прическу, что рассматривалось здесь как намек на роялистские симпатии. Он, однако, отказался коротко остричь волосы — такой уродливый стиль предпочитали «круглоголовые» — и решил лишь немного подрезать локоны, а потом, зачесав их назад, стянуть на затылке черной лентой.

После этого Роберт заказал себе два новых наряда — черный и темно-серый, именно такие цвета носили пуритане. А купленные им батистовые рубашки совершенно не имели кружев и застегивались у самого горла.

Прогуливаясь по Лондону, где бы он ни находился, Роберт прислушивался ко всем разговорам, имевшим хотя бы отдаленное отношение к Кромвелю. Благодаря этому он узнал, что в городе ходит множество слухов о покушениях на лорда-протектора. Кроме того, узнал, что здоровье Кромвеля постоянно ухудшалось.

А через несколько дней он решил, что настало время отправиться в Уайтхолл, чтобы собственными глазами взглянуть на то, что там происходило.

Сев в седло, лорд Монтгомери отправился на верховую прогулку вдоль Стрэнда, чтобы понаблюдать за обстановкой в Уайтхолле. Территория вокруг старого Савойского дворца кишела вооруженными людьми, и было ясно, что проникнуть туда почти невозможно.

Прежде чем вернуться к себе на Солсбери-Корт, Роберт зашел в лавку старьевщика в Чипсайде, где за шесть шиллингов приобрел поношенный мундир, принадлежавший когда-то лейтенанту войск парламента. Порывшись в коробах со споротыми латунными пуговицами и фестонами, нашел в одном из них потускневшие капитанские нашивки. Доставив покупки домой, Роберт основательно поработал иголкой, пришивая на мундир новые нашивки, и лишь после этого отправился спать.

На следующее утро, поморщившись, лорд Монтгомери надел вражескую форму. Но изменником себя он не чувствовал, испытывал лишь легкое нервное возбуждение, размышляя о своих дальнейших действиях.

Одевшись, Роберт прицепил к поясу шпагу, отсалютовал своему отражению в зеркале и отправился к Темзе.

В этот утренний час людей на пароме было совсем немного. Высадившись у причала старого дворца, Монтгомери деловито зашагал по присыпанной гравием дорожке, ведущей к Уайтхоллу. Встретившегося на его пути стражника он одарил таким строгим взглядом, что солдат поторопился вытянуться в струнку и отсалютовать капитану мушкетом.

Не моргнув глазом Монтгомери прошел на территорию дворца и уверенно зашагал дальше, как если бы точно знал, куда направляется. Проходя мимо группы солдат, он коротко кивнул им и продолжил свой путь. Войдя в Уайтхолл вместе с несколькими офицерами, облаченными в такие же, как у него, мундиры, Монтгомери, ориентируясь на запах, двинулся прямиком на кухню. Шум здесь из-за звона посуды и звяканья кастрюль и горшков стоял оглушительный, так что кухаркам и поварятам, чтобы услышать друг друга, приходилось перекрикиваться. Осмотревшись, Монтгомери приблизился к полной женщине в полосатом фартуке, сидевшей в стороне за столом и с аппетитом поглощавшей завтрак. Подмигнув ей, он сказал:

— Не позволите ли присесть с вами рядом?

Женщина ответила ему широкой улыбкой:

— Сделайте одолжение. — Она с восхищением окинула взглядом стройного широкоплечего офицера. — Но что привело вас на кухню, капитан?

Он наклонился к ней и вполголоса произнес:

— Инспекция.

Толстуха уставилась на него в изумлении:

— Но что вы собираетесь здесь… инспектировать? Пищу? Или, быть может, поваров?

Грейстил Монтгомери приложил палец к губам.

— Некая особа, занимающая очень высокое положение, изволила высказать определенные подозрения.

— Ах, так вот почему еда на подносе, предназначавшаяся Старому Ноллу, вернулась нетронутой… Должно быть, он решил, что мы хотим отравить его.

— Успокойтесь, моя дорогая. Пока что я не обнаружил у вас на кухне ничего подозрительного.

Женщина поджала губы.

— Очень надеюсь, капитан, что вы ничего не обнаружите и в дальнейшем. Позвольте предложить вам небольшое угощение, чтобы вы могли лично убедиться в качестве наших продуктов и блюд.

Она вскочила из-за стола и куда-то ушла. Вернулась же через несколько минут с подносом, уставленным тарелками с копченой ветчиной, яичницей и жареными почками.

— Вот, отведайте это.

Роберт с удовольствием позавтракал, после чего с улыбкой сказал:

— Мои поздравления, дорогая. У вас прекрасная кухня. А может, Старый Нолл отправил обратно свой поднос только потому, что еда успела остыть, пока ее несли к нему в кабинет?

— Нет-нет, капитан. Хотя кабинет лорда-протектора находится на третьем этаже, сержант Бромли, который носит ему еду, всегда накрывает поднос серебряной крышкой именно для того, чтобы ничего не остыло.

— Что ж, поговорю с сержантом. Но вы, дорогая, храните молчание о нашем разговоре. Никому ни слова.

Монтгомери поднялся со стула и прошел в другую кухню, поменьше. Взяв там серебряный кувшин, он наполнил его кипящей водой и поднялся с кувшином в руках на третий этаж Уайтхолла. Окинув взглядом коридор, он сразу увидел дверь, возле которой стоял охранник. На полу же у двери лежал поднос, накрытый серебряной крышкой.

Монтгомери прошел по коридору и остановился у двери. Сокрушенно покачав головой, проговорил:

— Что ж, опять не смог проглотить ни кусочка?

— Одно и то же каждый день, капитан.

Дверь неожиданно распахнулась, и Монтгомери вновь заговорил:

— Сержант Бромли, наша кухарка, чтобы не заставлять вас лишний раз бегать по лестнице, попросила меня принести вам горячей воды. Вот, возьмите…

— О, благодарю… — Бромли взял у Грейстила кувшин и мотнул головой в сторону кабинета: — У него опять разлитие желчи.

— Может быть, мне сходить за доктором, сержант?

— Нет, не стоит, — ответил Бромли. — У него уже перебывали все лондонские лекари, но легче ему не стало. Сейчас он молится… стоит на коленях уже, наверное, несколько часов. Но мне пора идти. Кажется, он зовет меня…

— На этом этаже есть отхожее место? — спросил Грейстил.

Сержант махнул рукой:

— Там, в конце коридора.

Монтгомери дошел до конца прохода, завернул за угол и, присев на ступени лестницы, стал ждать. Ему очень хотелось как следует рассмотреть Оливера Кромвеля.

Прошло около часа, и терпение Монтгомери в конце концов было вознаграждено. Услышав шарканье ног, он проворно вскочил со ступеньки и укрылся в тени лестницы. Свет, проникавший в холл из высокого стрельчатого окна, упал на человека, которого Монтгомери сразу же определил как Оливера Кромвеля. Последний болезненно сутулился, а его лицо имело нездоровый оттенок, как если бы он страдал от желтухи. Однако внимание Грейстила прежде всего привлек его взгляд. Ему не раз приходилось видеть в бою горящие глаза пуритан, считавших себя избранным орудием Господа Бога. Так вот: Оливер Кромвель обладал таким же пламенным взглядом религиозного фанатика, знающего, что умирает, но стремящегося исполнить свою миссию до конца.

В тот вечер Монтгомери долго сидел за столом в своем кабинете, пытаясь заставить себя составить рапорт генералу Джорджу Монку, как они и договорились. Ему претило помогать врагу, пусть даже этот враг мог в дальнейшем стать союзником. Наконец он заставил себя взяться за перо и написал всю правду о том, что видел и слышал в Лондоне за прошедшие несколько дней.

После этого Грейстила охватило необоримое желание написать письмо Карлу II и сообщить, что Кромвель опасно болен. Он хотел, чтобы король знал о том, что жители Лондона устали от пуританской диктатуры, а некоторые из них даже высказывались в пользу восстановления монархии. Но, поразмыслив, он решил, что с письмом королю спешить не следует, чтобы не внушать ему, возможно, ложные надежды.

Внимательно перечитав письмо, написанное Монку, он запечатал его и запер в ящике стола. После чего поднялся на ноги и долго расхаживал по комнате, обдумывая свои дальнейшие действия.

Велвет рассматривала свое отражение в зеркале. Хотя большинство молодых женщин ее круга сказали бы, что серенькое суконное платьице с белым воротничком и манжетами ее простит, она все равно чувствовала себя почти счастливой. Ведь платье было совершенно новым и прекрасно на ней сидело.

Взяв с туалетного столика серебряную щетку для волос, Велвет тщательно расчесала свои золотистые волосы, после чего надела белоснежный льняной чепец и сбежала по лестнице в столовую. Там ее уже дожидалась Кристин, не любившая завтракать в одиночестве.

— Доброе утро, дорогая! Ты чудесно выглядишь! — воскликнула пожилая графиня. Внимательно посмотрев на девушку, она продолжала: — Велвет, у тебя удивительный цвет лица. Ты как будто вся светишься изнутри. В чем твой секрет?

Девушка вспыхнула и в смущении пробормотала:

— Простоя пользуюсь холодной водой для умывания, вот и все. Правда, мама говорила мне, что для кожи хорош глицерин с добавлением розовой воды. Но ничего этого у меня нет, хотя я и не прочь попробовать.

Старуха весело рассмеялась.

— Что ж, дорогая, у меня есть и глицерин, и сад, где в изобилии растут розы. Можешь пойти туда и набрать столько цветов, сколько тебе нужно.

— О, благодарю вас… — Велвет вытерла губы и положила салфетку на стол.

Кристин же, внимательно наблюдавшая за ней, со вздохом подумала: «О Господи, она выглядит так, будто ей предложили бриллианты из королевской короны…»

Монтгомери выяснил, что вдовствующая графиня Девоншир ныне обитала в огромном особняке неподалеку от ворот в Бишопсгейт. Остановившись у дома старухи, он передал свою лошадь груму, стоявшему у ворот конюшни, и направился к парадному входу. Поднявшись по широким ступеням, сказал дворецкому:

— Я хотел бы засвидетельствовать свое почтение вдовствующей графине, если она, конечно, принимает. Вот моя визитная карточка.

— Да, милорд. Сюда, пожалуйста.

Дворецкий провел его в библиотеку, куда минуты через две вошла вдовствующая графиня.

Пожилая дама окинула посетителя оценивающим взглядом. Гость произвел на нее самое благоприятное впечатление. По ее мнению, это был, что называется, настоящий мужчина с сильным, властным характером, а ей такие нравились. Она посмотрела на его карточку.

— Лорд Монтгомери?

— Да, миледи. Мой отец — граф Александр Эглинтон. Я приехал, чтобы расплатиться с вашим управляющим за приобретенных у вас недавно овец.

— Если мне не изменяет память, вы, Роберт, в свое время служили в роялистской армии в звании капитана, не так ли? Ах, у меня всегда была слабость к военным…

В этот момент в библиотеку вошла Велвет, разглядывавшая содержимое корзины с цветами, которую держала в руках.

— Такая жалость, Кристин, что на некоторых кремовых розах есть черные крапинки, похожие на пятнышки сажи… — Тут девушка подняла голову и, увидев, что у хозяйки гость, пробормотала: — Ах, прошу извинить за вторжение…

В следующее мгновение она внимательно посмотрела на стоявшего перед ней посетителя, высокого и широкоплечего, с военной выправкой… Но более всего ее поразило смуглое лицо с резкими чертами, а такой же пронзительный взгляд серых глаз. И как только она всмотрелась в эти глаза… Велвет вдруг поняла, что еще никогда не видела такого привлекательного мужчину.

— Велвет, дорогая, позволь представить тебе капитана Роберта Монтгомери, — сказала старая графиня.

— Велвет?.. — Темные брови сошлись на переносице.

— Грейстил?.. — пробормотала девушка, и ее изумрудные глаза широко раскрылись.