Шон так же наслаждался последствиями бури, как и самой грозой. Он лежал навзничь, а Эмерелд распростерлась на нем ничком, уткнувшись лицом ему в грудь. Вот такой О'Тулу и хотелось видеть ее — лениво-пресыщенной. Его руки слегка поглаживали ей спину, а губы прикасались к макушке. Шон задумался, чувствуя себя обманом вовлеченным в происходящее, околдованным. Он говорил себе, что не стоит настолько привязываться к Эмерелд. Их близость не навсегда. Конец настанет. «Обязательно настанет», — напомнил он самому себе.

Шон ощутил, как напрягся его член, приютившийся между их телами. Его жажду обладания этой женщиной невозможно утолить. Неужели он никогда не насытится ею?

— Завтра я повезу твоего брата и его команду обратно в Англию. Хочешь отправиться со мной? Ты доверишь мне тайком свозить тебя в Лондон и обратно? Я в этом деле мастак.

Ее пальцы скользнули вниз, обхватили его член, становившийся все больше и тверже у ее живота.

— Да, туда и обратно, в этом ты действительно мастак, — пошутила она, пытаясь оттянуть время ответа. Для Эмерелд Лондон стал синонимом Монтегью, а ей больше не хотелось их видеть никогда в жизни. Но и альтернатива не представлялась приятной. Ей не хотелось разлучаться с этим мужчиной, даже на несколько ночей. Она подняла к нему лицо: — А тебе обязательно плыть?

Шон поцеловал ее в уголки губ:

— С тобой ничего не случится. Поедешь?

Эмерелд знала, что последует за ним на край земли. Ее губы изогнула таинственная улыбка.

— Убеди меня.

Шон О'Тул потрясающе умел убеждать, и это касалось не только женщин. Прежде чем «Месяц» пришвартовался в Лондоне, вся команда Монтегью до последнего матроса оказалась им нанятой, но по секрету.

Эмерелд попрощалась с братом со слезами на глазах:

— Джонни, я отчаянно боюсь за тебя. Как ты посмотришь в глаза отцу? Ему куда страшнее потерять «Ласточку», чем меня.

Брат поцеловал ее в бровь:

— На самом деле он и не ждал, что О'Тул вернет тебя. А что до корабля, так он просто недооценил своего врага. Это станет для него дорогостоящим уроком. Не волнуйся за меня, Эмерелд. Я приглядывал за финансами Монтегью, но и о своем кармане не забывал.

И Эмерелд почувствовала себя лучше. Ее брат прошел долгий путь от того мальчика, которого терроризировал отец.

Как оказалось, время возвращения Джона было выбрано удивительно удачно. Король Георг освободил графа Сэндвичского от высокого поста первого лорда Адмиралтейства в связи с неопровержимыми обвинениями, выдвинутыми против него. Джон Монтегью обнаружил своего отца на грани отчаяния.

— Слава Богу, ты вернулся. Мы разорены! Благодаря глупости моего брата двери Адмиралтейства, приносившего нам доход, перед нами закрыты. Его вышвырнули со службы, потому что слишком много врагов способствовало его падению. А его падение означает наше! Вся семья Монтегью впала в немилость.

— Это совершенно неверно, отец. Это ваш брат оказался в опале, а не вы. Это его король снял с высокого поста, а не вас. Несомненно, мы ощутим финансовые последствия, но общество станет порицать вашего брата, а не вас. — Джон вдруг понял, что ему доставляет удовольствие манипулировать отцом при помощи полуправды.

Джек Реймонд попытался успокоить своего тестя:

— Мой отец — граф Сэндвичский, у него высокопоставленные друзья. Он устоит на ногах.

— Судя по всему, этому сукину сыну это удастся! Но я-то понесу убытки. Убирайся с глаз долой. Мужчине, не способному углядеть за женой, не место в моем доме!

— Сядьте, отец, пока вас удар не хватил, — приказал Джон. — Потеря бизнеса в Адмиралтействе позволит нам уделить больше времени и средств нашему собственному торговому делу. Вы не нуждаетесь ни в вашем брате Сэндвиче, ни в его знатном друге герцоге Бедфордском. «Монтегью Лайн» — вот ваше спасение. Торговый флот — это доходный бизнес. Я полагаю, нам следует расширить дело. — Он решил пока не упоминать о потере «Ласточки». Старик и так все скоро узнает.

Джонни постарался скрыть охватившее его удовлетворение под видом крайнего сожаления:

— Мне жаль, но О'Тул отказывается вернуть Эмму. И все-таки взгляните на происходящее с другой стороны. Подумайте о том, сколько денег вы на этом сэкономите.

Шон оставил Эмерелд в апартаментах гостиницы «Савой», а сам отправился решать свои деловые и банковские проблемы. Когда он вернулся вечером, у него был для нее сюрприз — особняк в живописном уголке Лондона, который он снял для них.

— Но я ненавижу лондонские дома, — запротестовала Эмерелд. — Они уродливые и мрачные. — А про себя добавила: «Тебе тоже не понравится. Это все равно что сидеть взаперти без света и воздуха».

Граф взял ее ладони в свои.

— Доверься мне. Поедем посмотрим на него. — Он нагнул голову, чтобы сорвать поцелуй. — Ты хочешь, чтобы я тебя убедил?

— Да, пожалуйста. — И ее губы раскрылись навстречу его жадному языку.

Элегантный городской дом на Олд-Парк-лейн оказался полной противоположностью мавзолею, в котором выросла Эмерелд. Фасад высокого здания выходил на Серпентайн и Роттен-роу, а из окон в задней его части открывался вид на великолепные цветники Грин-парка. Комнаты были отделаны в бледно-зеленых и белых тонах и обставлены элегантной французской мебелью.

— Я только снимаю его, но вместе со слугами, — пояснил Шон.

Эмерелд больше не нужно было убеждать. Она влюбилась в этот дом с первого взгляда, но вопросительно посмотрела на мужчину, которого она обожала:

— А тебе здесь будет удобно?

— Ты хочешь возвести на меня напраслину и заявить, что я всего лишь обыкновенный выходец с болот?

Эмерелд одарила его нахальным взглядом.

— Ладно. Мы можем приобрести поросенка и парочку кур, если это доставит тебе удовольствие.

— Ты всегда такой?

— Я в отличной форме, пока ты ненасытна, моя красавица.

— Нам повезло, что мы нашли друг друга, правда? — спросила счастливая Эмерелд.

Они переехали на следующий день, и граф собрал слуг, чтобы дать им указания. Его приказы были абсолютно ясными. Он спокойно признавал свой фанатизм по части одежды, скатертей и постельного белья. Под рукой всегда должна быть горячая вода, чтобы они могли принять ванну в любой час дня и ночи, а еду станет готовить искусный повар, который прибудет позднее.

А самое главное — одно простое, по очень важное правило. Леди и ее личность должны оставаться тайной. Он будет заниматься делами в городе, и в его отсутствие никто не имеет права войти в дом без особого распоряжения.

В этот же день попозже граф сам привел двух гостей. Один оказался мастером по изготовлению париков, а другой ювелиром.

— Мода в Лондоне стала совершенно нелепой. Чтобы пойти в театр, тебе понадобится пудреный парик, украшенный страусовыми перьями.

— Ой, я знаю! Я видела, как они гуляют по парку. Кругом пудра, кружева и мушки, а ведь это мужчины! — засмеялась Эмерелд.

Пока молодая женщина общалась с парикмахером, Шон рассматривал украшения, принесенные ювелиром. Ему не составило труда выбрать ожерелье из сверкающих бриллиантов. Оно будет потрясающе смотреться с темно-красным бархатным платьем Эмерелд, а когда они вернутся в Ирландию, то на фоне ее собственных черных волос колье будет выглядеть еще лучше. Шон представил себе Эмерелд, одетую только в эти бриллианты, и решил подождать и отдать подарок, когда они уже будут в постели.

— Мы приглашены на большой праздник к герцогу Ньюкаслскому завтра вечером.

Ее глаза расширились.

— Откуда ты знаешь герцога?

— Я завел с ним дружбу, как только выяснил, что у нас общие враги.

— Ты имеешь в виду Монтегью?

— В некотором роде. Ньюкасл так рад своим успехам в деле против Сэндвича, что решил устроить бал, чтобы отпраздновать победу.

Эмерелд содрогнулась:

— Мой дядя — страшный человек. Что случилось?

— Король сместил его с поста в Адмиралтействе, — легко ответил Шон.

Эмерелд была потрясена. Графы Сэндвичские стояли во главе Адмиралтейства со времен короля Карла II. Она задумчиво посмотрела на Шона. Как, ради всего святого, ему удалось спровоцировать падение ее дяди? Она ни минуты не сомневалась, что именно граф Килдэрский стоял за кулисами событий. Эмерелд понимала его жажду мести. Монтегью не только изранили его тело, но и искалечили душу. Невидимые миру раны не заживут, пока Шон не доведет свою месть до конца.

— Они не набросятся на меня, как на Монтегью, попавшуюся под руку? — Ее голос прозвучал так же небрежно, как и у Шона.

— Тебя никто не узнает в твоем парике и маске, — пообещал он.

Но скоро Эмерелд поняла, что О'Тул солгал ей. Два ливрейных лакея стояли, как на часах, у входа в сияющий бальный зал. Один принимал у дам накидки, а другой объявлял имена гостей. Шон протянул подбитую атласом накидку своей спутницы и назвал только свое имя:

— Граф Килдэрский.

Он подал руку Эмерелд, и они вошли в зал. Все смотрели на них, в толпе гостей пролетел громкий шепот. Потом на мгновение стало совсем тихо. Эмерелд решила, что такую реакцию вызвали их наряды. В своем красном бархате и с сияющими бриллиантами на шее она резко отличалась от дам в атласных платьях пастельных тонов, надевших украшения из жемчуга. А Шон оказался единственным мужчиной, одетым в черное.

Когда хозяйка дома — герцогиня Ныокаслская — подошла к ним, чтобы поздороваться, Эмерелд быстро поняла свою ошибку.

— Забавно, что племянница Монтегью появилась здесь, чтобы отпраздновать его падение.

— Как вы меня узнали, ваша светлость? — безжизненно спросила Эмерелд.

Герцогиня наградила Шона призывным взглядом.

— Моя дорогая, мы с Килдэром очень близки.

Глаза молодой женщины сверкнули в прорезях маски. Ее душила ярость. Ведь Шон уверял, что ее никто не узнает.

Эмерелд еще и ревновала О'Тула к герцогине Ныокаслской, но черт ее побери, если она даст ей почувствовать это. Дочь Монтегью вдруг рассмеялась и шлепнула графа веером:

— Ах ты, хитрый дьявол, значит, это правда, что тебя тянет к старушкам?

Герцогиня остолбенела. Поднося ее руку к губам для небрежного поцелуя, Шон восхищался в душе своей обворожительной спутницей. Эмерелд не уступит этой англичанке, и он готов держать пари, что она даст фору любому в этом зале.

Когда герцог Ньюкаслский поздоровался с ними, Эмерелд с вызовом взглянула на Шона и отошла, опираясь на руку хозяина дома. Весь вечер ей доставалась львиная доля внимания присутствующих на балу мужчин. Им было все равно, чья она дочь или племянница, они оценили ее красоту и окружающую ее ауру чувственности.

Все до единого они завидовали ее любовнику. Если эта женщина удовлетворяет такого опасного дьявола, как граф Килдэрский, то она должна быть необыкновенной в постели. Эмерелд, к своему удивлению, получила три предложения скрасить ее одиночество, если ей вдруг надоест ее нынешний любовник. Она отвергала любовные ухаживания с веселым смехом, хотя ей было не до веселья.

Эмерелд вдруг поняла, что весь Лондон знает, что она бросила своего недавно обретенного супруга, чтобы стать любовницей графа Килдэрского. Ей также стало ясно, что Шон О'Тул нарочно щеголяет этим перед столичным обществом. Какой же наивной она оказалась. Эмерелд отдавала себе отчет в том, что граф украл ее, желая досадить Монтегью, но этого ему показалось мало. Ему хотелось, чтобы весь мир узнал о том, что он сделал!

Хотя присутствующие дамы бросали на него откровенно призывные взгляды, Эмерелд заметила, что граф не флиртовал ни с кем. Весь вечер он обсуждал свои дела с мужчинами, пользующимися властью и влиянием. Ей почти хотелось, чтобы все было иначе. В ее силах соревноваться с другой женщиной. Но как ей перебороть это темное, яростное желание отомстить?

Слушая разговоры о последних скандалах, Эмерелд выпила слишком много шампанского. Так называемый английский свет пожирал сам себя, а объевшись слухами, изрыгал их, чтобы отвратительными отбросами запачкать каждого. Молодая женщина провела всего несколько часов в злорадствующей компании и почувствовала себя порочной и уязвимой.

Шон, поглощенный разговором с Ньюкаслом, оставался в блаженном неведении относительно настроения Эмерелд.

— Я полагаю, что скандал с кораблями, перевозившими рабов, сделал свое дело. Это дополнило представленные вами доказательства мздоимства и предательства. Поступило предложение, разумеется не для протокола, чтобы правительство поручило вам распорядиться с этими отвратительными судами. Мы будем очень вам обязаны.

Улыбка Шона лишь изогнула его губы, не коснувшись глаз.

— Я предвосхитил эту просьбу, ваша светлость.

Наконец Килдэр подошел к танцующей Эмерелд и дал ей понять, что готов уйти. Когда они подошли к дверям зала, молодая женщина обернулась, чтобы еще раз посмотреть на скопление гостей. А потом небрежно сорвала бархатную маску и бросила ее в толпу. Мужчины, стоящие неподалеку, тут же устроили из-за нее свалку.

С мрачным выражением лица, не отрывая руки от ее талии, Шон подтолкнул Эмерелд к выходу. Нахмурившись, сжав челюсти, он забрал у слуги накидку и твердой рукой закутал обнаженные плечи и почти выставленную напоказ грудь своей спутницы.

— Что это, черт побери, ты вытворяешь? — требовательно спросил он, когда они вышли из дворца на Пиккадилли. — Ты вела себя как маленькая шлюха, — прогремел О'Тул.

— Но, Шон, дорогой мой, я такая и есть, — нежно ответила Эмерелд. — Твоя шлюха. А ты постарался, чтобы весь Лондон узнал об этом.

— Садись в карету. — Его интонация подсказала ей, насколько он взбешен.

Эмерелд проигнорировала предупреждение.

— Милорд, угодно ли вам, чтобы я встала на четвереньки, чтобы обслужить вас в экипаже?

О'Тул схватил ее за плечи и начал трясти, пока у нее не застучали зубы.

— Немедленно прекрати. Ты выводишь меня из себя.

— Мне знакомо ваше стремление к насилию, милорд. Может быть, мне удастся его укротить! Ну же, я сгораю от нетерпения, — язвительно предложила она.

Шон силой усадил ее на скамейку и поцелуем заставил замолчать. Только это оказалось не так просто, пока она не воздала сторицей за то, что получила. Она укусила его за губу и вцепилась ногтями в щеку.

Шон отшатнулся от нее.

— Сучка! — выругался он.

Эмерелд прижалась к нему губами и попробовала на вкус его кровь.

Молча они вошли в их дом в Мэйфере. Эмерелд бегом преодолела два пролета лестницы до их просторной спальни. Она отпустила горничную, ожидавшую возвращения хозяйки. Ее ярость против Шона не только не остыла, но с каждой минутой разгоралась все жарче. Она считала бриллианты даром любви, а теперь ей стало ясно, что графу захотелось швырнуть в лицо англичанам ее саму и ее драгоценности. Несмотря на поздний час, Эмерелд не считала вечер законченным. Фейерверк еще и не начинался.

Шон остался в гостиной, пытаясь охладить свой гнев стаканчиком французского коньяка. Покончив с ним, он почувствовал, что снова полностью контролирует себя. Граф медленно поднялся по лестнице и вошел в спальню, готовый простить ее.

Эмерелд резко повернулась к нему спиной.

Он почувствовал, как его самообладание чуть дрогнуло.

Молодая женщина сняла свой парик, украшенный страусовыми перьями, но осталась в платье и ожерелье. Не обращая на него никакого внимания, она расстегнула платье и сняла его. Обнаженная, только в кружевных чулках и бриллиантовом колье, Эмерелд уселась перед туалетным столиком и взяла щетку для волос.

Она чувствовала, что его темные глаза прикованы к ней, и наклонила голову вперед, позволив волосам почти коснуться ковра, тщательно их расчесала, потом отбросила на спину, и локоны дымным облаком окутали ее плечи. Не выпуская из рук щетки для волос, Эмерелд прошествовала к кровати с грацией хищника и взяла из-под подушки ночную сорочку. Прозрачное одеяние цвета пламени казалось созданным для того, чтобы доставить удовольствие мужчине. Она не стала утруждать себя и надевать ее, а отнесла к туалетному столику и бросила на спинку стула. Потом полюбовалась собой в зеркале. Взбила локоны и еще раз провела по ним щеткой, а потом медленно причесала пушистый холмик между ног.

— Что за дьявольскую игру ты придумала? — прорычал Шон.

Эмерелд бросила щетку и, уперев руки в нагие бедра, призывной походкой подошла к нему:

— Я играю в проститутку. Разве ты не этого хотел? Я просто полюбовалась бриллиантами, прежде чем вернуть их тебе.

— Ожерелье принадлежит тебе, — рявкнул граф.

— О? Я так не думаю. Это твоя собственность, так же как и я. Мы с бриллиантами служим лишь средством для достижения твоих целей.

— Немедленно прекрати свою игру, — спокойно и властно велел Шон. Он понимал, что если не сдержится, то немедленно швырнет ее на пол и овладеет ею. К его ярости теперь примешивалось вожделение и быстро одерживало верх.

— Когда прошлой ночью ты отдал мне это колье в постели, я просто не поняла значения подарка. Я и не представляла себе, что плачу за него своим телом. Может быть, этот вечер был последней выплатой? — Эмерелд намеренно приводила его в бешенство, так же как раньше это делал сам Шон. Ей хотелось проверить свою женскую власть над ним, посмотреть, удастся ли ей разорвать его самообладание на тысячу кусков.

Его сильные руки схватили ее и крепко сжали.

— Если тебе хочется увидеть фейерверк, я начну с сигнальных ракет.

Эмерелд отбивалась, как разъяренная кошка, наслаждаясь каждым мгновением страсти. Они составляли отличную пару, где один доводил другого до безумия. Наконец они оба сдались. Шон отступил, потому что был физически сильнее и не хотел причинить ей боль. Эмерелд покорилась, потому что не хотела ущемить его гордость. В конце концов нежность к Шону победила ее гнев. Его любовь к ней была беспредельной, и она видела, как много значит для него.

Намного позже Эмерелд лежала в объятиях своего возлюбленного, и они оба шептали слова любви.

— Дорогая, любовь моя, я не собирался выставлять тебя напоказ, я клянусь, что мне хотелось бросить твою ирландскую красоту в лицо этим нарумяненным английским женщинам. Тебе никогда больше не придется надевать это ожерелье на людях, но ты должна сохранить его. У тебя нет своих средств, и оно обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку.

— Дорогой мой, ты единственная поддержка, в которой я нуждаюсь.

Он прижал ее к своему сердцу:

— Пообещай, что сохранишь его.

— Обещаю, — шепнула Эмерелд. — Давай не будем больше принимать никаких светских приглашений. Я выслушала сегодня столько сплетен, что мне хватит их до конца жизни. Мне плевать, что герцог Девонширский одновременно обрюхатил свою жену Джорджиану и свою любовницу Элизабет Фостер. Я хочу домой.

— Потерпи несколько дней, любимая. Мои торговые корабли пришвартованы здесь, в Лондоне. Мне необходимо переговорить с капитанами, прежде чем мы уедем. Сегодня вечером я покажу тебе лондонские парки. Мы будем только вдвоем. Ты была когда-нибудь в Воксхолле или у Рэнклэга?

— Разумеется, нет. Я никогда не совершала ничего греховного или мирского.

— Пока я тебя не украл, — шепнул Шон.

Она соблазнительно засмеялась.

— Теперь я грешу регулярно. — Ее шелковистое колено прокралось между его твердыми, как камень, бедрами. — Ты научил меня быть дикой, распутной и никогда не отвечать «нет»!