Когда зима сменила осень, Эмерелд возблагодарила Бога, что Ирландия не оказалась во власти холодного льда и снега. Стояли дождливые и промозглые дни, солнце показывалось редко, но зато вечера стали длиннее.

Обычно Шон и Эмерелд рано поднимались наверх, закрываясь от всего света, не нуждаясь ни в ком, кроме друг друга. Порой они даже обедали у себя в спальне, а потом играли в шахматы, вместе читали или занимались любовью.

Теперь беременность Эмерелд была уже заметна, но, подобно большинству миниатюрных женщин, она хорошо выглядела и не казалась неуклюжей. Располневшая фигура только подчеркнула ее женственность. Неделя бежала за неделей, и Шон окружал ее все более нежной заботой и защитой. Он часто носил ее на руках, массировал ей бедра и спину, заставляя Эмерелд почувствовать, что ее лелеют.

Пока О'Тулу удавалось подавлять мысли о том, что Эмерелд придется вернуть семье. Это было делом отдаленного будущего. Но грядущее неумолимо становилось настоящим.

С тех пор как Шон после долгих лет, проведенных в заточении, вернулся в Ирландию, он каждый день приходил на могилу матери. Молодой О'Тул никогда не забывал принести свежих цветов и опускался на колени под ивой в саду, окруженном каменной стеной. И вдруг Шон начал избегать этого места, у него в душе шла непрекращающаяся война. Долгими ночами он лежал, обнимая Эмерелд, ему необходимо было чувствовать ее присутствие, пока он то засыпал беспокойным сном, то вновь просыпался.

Смириться с тем, что Шон считал себя обязанным сделать, оказалось невероятно трудно, тяжелее всего, с чем ему приходилось столкнуться в жизни. Он в тысячный раз высчитывал, когда Эмерелд должна родить. Она сообщила ему о ребенке в мае, а сейчас уже подходил к концу ноябрь.

По подсчетам О'Тула, малыш должен был родиться в феврале. Но он впервые овладел ею в апреле, и если Эмерелд тут же забеременела, то роды могут начаться и в январе. Путешествие по морю будет представлять опасность для ее здоровья, если он станет и дальше откладывать его. Его измученный мозг гонял мысли по кругу. Но одно он решил твердо: Эмерелд проведет с ним Рождество, они вместе встретят его в Грейстоунсе. Он упрямо отказывался думать о том, что будет после веселых праздников.

Стоило ему принять решение, как Шон, собрав всю силу воли, отбросил в сторону дурные предчувствия и мрачные мысли.

Настроение у него немного улучшилось, и он присоединился к Эмерелд и прислуге, решившим организовать на Рождество настоящий праздник.

Огромный дом украсили остролистом, плющом, омелой и ветвями вечнозеленых растений. Тара снова приехала в Грейстоунс. Мэг, Мэгги и Мэген провели здесь каждая по месяцу, и теперь Тара настояла на том, что снова пришел ее черед. Она часами просиживала в кладовой, изготовляя ароматные свечи и горшочки с душистой смесью, колдуя над ликерами из груш, айвы и абрикосов.

Весь декабрь, как только в гавань заходил один из кораблей О'Тулов, всю команду Фитцжеральдов приглашали отведать праздничного угощения, над которым с утра до вечера трудилась Мэри Мелоун. Мистер Берк приносил из погребов эль и виски, и дом наполнялся смехом и музыкой.

Даже Шеймус позволял Шону или Пэдди снести себя вниз со своей башни, чтобы присоединиться к веселью. Он беззлобно дразнил Эмерелд, называя ее рождественским пудингом, и она тоже добродушно его поддразнивала, отвечая шуткой на шутку.

В Ирландии ночь Рождества — церковный праздник, поэтому в Грейстоунсе после вечерней трапезы все отправились в домовую церковь, чтобы спеть рождественские гимны и прослушать полуночную мессу. Конечно, все, за исключением Эмерелд и Шона. Они вместе задули свечи на высокой ели, а потом Шон подхватил Эмерелд на руки, прижав к своему сердцу, и отнес ее наверх.

— Ты сожалеешь о том, что не ходишь в церковь? — мягко спросила она.

Шон усмехнулся:

— Нет. Религия для невежд.

— Я однажды ходила, когда Нэн гостила у нас. Отец Фитц отказался причастить меня.

О'Тул опустил ее на ковер и уставился на нее:

— Ты действительно почувствовала потребность пойти туда?

— Мне хотелось помолиться за ребенка и за твою безопасность, потому что ты вышел в море в шторм.

— Это все твои капризы. Не существует нашего личного Бога, чтобы присматривать за нами и оберегать нас от беды, Эмерелд. Враги научили меня полагаться на самого себя, и я пытался научить этому и тебя.

— Священник сердится на тебя за то, что ты ни разу не заходил в церковь после возвращения домой.

— Что тебе сказал отец Фитц?

Эмерелд колебалась, не в силах повторить брошенные ей обвинения. Но Шон требовательно схватил ее за плечи:

— Скажи мне.

— Отец Фитц сказал, что твоя душа почернела от грехов, а ты не выказываешь раскаяния.

Шон резко рассмеялся:

— Он сказал правду. Что еще наговорил этот старик, размахивающий кадилом?

Эмерелд не стала повторять, в каких именно смертных грехах обвинил Шона священник, и не сказала, что, по его мнению, Богом Шона стала месть. Она испугалась, что он охотно признает, что все это правда. Эмерелд решила закрыть эту тему. Она привстала на цыпочки и прижалась губами к его губам.

— Отец Фитц велел мне использовать свое влияние на тебя.

— Ты это и делаешь, каждый день и каждую ночь. — Его голос сразу стал хриплым.

— Ну, конечно, я на тебя влияю. Особенно это касается твоих книг.

Шон улыбнулся ей и взял две книги с ночного столика. Одной была «Ад» Данте, а другой — «Государь» Никколо Макиавелли.

Шон решительно отложил их и взял ту, что читала Эмерелд. Это оказался «Декамерон».

— Мгм, Боккаччо. Почему ты не используешь свое влияние, читая мне вслух?

О'Тул сбросил подушки с кровати на ковер у камина и стал раздеваться. Эмерелд сняла платье и прикрыла наготу мягким шерстяным халатом, не утруждая себя надеванием ночной рубашки. Потом взяла книгу и опустилась на ковер около уютно горящего пламени. Обнаженный Шон улегся рядом с ней, оперевшись подбородком на свой могучий кулак, а его темные глаза скользили по ее телу.

Эмерелд начала было читать, но великолепное мужское тело, распростертое рядом с ней, притягивало взгляд, уводя его от страницы. Огонь камина освещал его подтянутый живот, длинный гибкий торс, мускулистую грудь и широкие плечи.

Она вернулась к книге и прочла еще несколько абзацев. Боккаччо изощренно и откровенно описывал любовную игру. Уголком глаза Эмерелд видела фаллос Шона, замерший на бедре, как напряженный и готовый к прыжку зверь. Наконец Эмерелд отбросила книгу и зачарованно смотрела, как он начал расти, покачиваясь и чуть подрагивая, прося, дразня, посмеиваясь над ней и бросая ей вызов, приглашая присоединиться к нему в предстоящий игре.

Ее захватило желание прикоснуться к нему и попробовать на вкус. Ее рукам не терпелось ощутить его горячую тяжесть, ее пальцы дрожали от желания почувствовать его твердость, а губам так хотелось поцеловать мягкую, бархатную головку, ставшую карминной в отсветах пламени камина. Шон смотрел на нее глазами хищника-самца, лишь подчеркивающими его соблазнительную мужественность. Он знал, чего она хочет.

— Давай, — пригласил он.

Эмерелд видела, как бьется жилка у него на шее, потом ее взгляд скользнул вниз по гибкому, крепкому телу к мощному напряженному пенису. Она встала на колени подле него и обхватила нежными руками весь член, ее губы ласково, бархатно прошлись по нему, потом она слегка подула на него, пока Шон не начал дрожать.

— Встань на колени.

Он быстро выдохнул и выполнил ее просьбу — его член оказался возле ее прекрасных губ. Язык Эмерелд тут же приступил к работе, сначала едва касаясь нежной кожи, а потом все смелее вылизывая вздрагивающую плоть. Удерживая обеими руками свою прекрасную добычу, она открыла рот, и его пенис погрузился в горячую, темную глубину. Эмерелд посасывала его, облизывала, покусывала, мурлыча, как кошка, и Шон не мог больше сдерживаться.

Он старался удержать себя, чтобы продлить блаженство, но Эмерелд сводила его с ума, и его самообладание разлетелось на тысячу мелких осколков. Она почувствовала на языке первые перламутровые капли его семени, Шон выгнулся дугой в содроганиях оргазма, и горячая струя брызнула ему на живот. Эмерелд распахнула полы халата и прижалась грудью к его крепкому телу, вдыхая мускусный аромат.

Шон склонился, чтобы доставить наслаждение и ей, но, едва его рука тронула ее промежность, как Эмерелд застонала в экстазе.

— Моя маленькая красавица, ты так щедро одариваешь меня.

Они лежали у камина, не в силах разомкнуть объятия. Наконец Эмерелд шевельнулась, прерывая сонное оцепенение.

— У меня тоже есть для тебя подарок, но прежде позволь мне искупать тебя.

— Если хочешь, — пробормотала она, касаясь его щеки.

— Я хочу. — Шон подхватил ее на руки и отнес в ванную комнату.

Теплая вода оказалась восхитительной. О'Тул держал ее у себя на коленях, нежно намыливал, восхищаясь атласной мягкостью ее кожи.

— Я счастлив, когда ты рядом со мной. У тебя самая соблазнительная спина на свете.

Эмерелд улыбнулась:

— Чего не скажешь сейчас о моем животе.

Его руки накрыли ее налитые груди.

— Это неправда, красавица. Я не могу дождаться, когда вытру тебя и умащу твою шелковистую кожу розовым маслом.

— Я тоже не могу дождаться, — призналась молодая женщина.

Шон завернул ее в банную простыню и отнес обратно к огню. С бесконечной нежностью и терпением он вытер ее нагретым полотенцем и согрел масло для массажа. Когда Шон закончил ее массировать, Эмерелд лениво погладила его по щеке.

— Это самый прекрасный подарок, который я когда-либо получала.

Шон довольно усмехнулся:

— Это не подарок.

Он поднялся на ноги и подошел к своему ночному столику, выдвинул ящик, вернулся и встал перед ней на колени.

— Вот он. — Бархатная коробочка легла в руки Эмерелд.

Она медленно открыла крышку и задохнулась от восхищения при виде великолепных украшений.

— Изумруды! — потрясение выдохнула Эмерелд. Пламя камина зажгло драгоценные камни зеленым огнем.

— Счастливого Рождества, любимая.

Ее зеленые глаза сверкали непролившимися слезами.

— Тебе не следовало этого делать.

— Следовало. Никто не заслуживает их больше тебя, Эмерелд. Ты так много мне дала.

— Я надеюсь, что смогу подарить тебе сына.

Она надевала серьги и браслет, поэтому не заметила, как потемнели его глаза. Шон шагнул к ней, чтобы застегнуть ожерелье. Его голос прозвучал глухо:

— Давай немного отдохнем, завтра у нас тяжелый день.

Рождественским утром они втащили в дом полено, сжигаемое в сочельник, потом настало время дарить подарки слугам. Арендаторы с семьями сменяли друг друга, принося свои дары и получая по традиции щедрые подарки от О'Тулов. В середине дня у мола пришвартовалась «Серебряная звезда», и ее команду пригласили на рождественский обед в Грейстоунс — ни с чем не сравнимая трапеза, когда за столом вместе с семьей сидели и слуги.

Капитан Лайем Фитцжеральд привез подарок, о котором Шон мог только мечтать. Только что назначенный глава Адмиралтейства, действуя в сговоре с капитанами Фитцжеральдами, перехватил два корабля, принадлежащих «Монтегыо Лайн», с контрабандным французским коньяком. Так как Англия и Франция находились в состоянии войны, Адмиралтейство конфисковало суда и собиралось наложить на владельцев огромный штраф.

Капитан также привез письмо от Джонни Монтегью, подтверждающее эти сведения. Шон положил его в карман и отправился на поиски Пэдди и Шеймуса, горя желанием немедленно поделиться с ними новостями. Ему потребовался час, чтобы разыскать управляющего, тот был сильно встревожен. Шон вспомнил, что тот не переставая шутил за обедом, пил наравне со всеми и даже сам произнес тост.

— Что случилось? — поинтересовался О'Тул-младший.

— Шеймус пропал. Я не могу его найти.

— Странно… Он не мог далеко уйти, — заверил его Шон, помня о слабых ногах отца. — Может быть, кто-то из парней отнес его назад в башню?

Они отправились туда вместе, осмотрели привратницкую и надвратную башню, но не обнаружили Шеймуса.

— Господи, а вы не думаете, что он свалился в подвал? — встревожился Пэдди.

— Пойдем. Вы проверите подвалы, а я посмотрю наверху.

Шон методично осмотрел каждую комнату Грейстоунса, и все безуспешно. И тут из одного окна, выходящего в окруженный стеной сад, он увидел зрелище, как ножом полоснувшее его по сердцу. Тело его отца ничком лежало на земле.

Шон вихрем слетел по лестнице и через элегантные высокие двери гостиной выскочил в сад. Черт, сколько времени отец пролежал на холодной земле? Приближаясь к Шеймусу, Шон замедлил шаг. Ужасно было слышать, как плачет отец.

Шеймус лежал подле могилы Кэтлин и неудержимо рыдал. Шон встал рядом с ним на колени, обнимая его сильными руками, но отец оставался безутешным, горюя о своей возлюбленной жене. Шон хотел было отнести его в дом, но старик не позволил ему этого.

— Нет! Я хочу быть здесь. Я не исполнил свой долг перед ней! Я поклялся, что заставлю Монтегью страдать за то, что он сделал с ее сыновьями. Это разбило ей сердце, и она умерла.

— Отец, вы расстроены, потому что сегодня Рождество. В это время года вы тоскуете по ней всего сильнее.

— Заткнись! Неужели ты не понимаешь, что я тоскую о ней каждый день, каждый час? Кэтлин была душой и сердцем Грейстоунса, смыслом моей жизни. Они раздавили меня, отняв ее. Монтегью использовали мою жену, чтобы заставить меня страдать. Она была моим единственным уязвимым местом.

Шон стоял на коленях у могилы матери, и острые когти вины впивались ему в глотку, мутя сознание. Он точно знал, о чем говорит его отец. Впервые увидев могилу матери, Шон был настолько потрясен тем, что совершил их враг, что на коленях произнес священную клятву. Он отплатит недругу сторицей. Монтегью должны пострадать из-за женщины, которая составляет смысл их собственной жизни. Дочь одному и жена другому, Эмерелд станет отличным орудием его мщения.

Сильные руки сына крепко обняли отца.

— Я клянусь вам, отец, что мы не предадим Кэтлин Фитцжеральд О'Тул.

Разрывающие сердце рыдания наконец обессилили Шеймуса. Шон поднял отца и отнес его в постель в надвратной башне. Пэдди Берк приложил нагретые камни к его ногам, а Шон позвал Тару, чтобы та дала ему снотворное из виски и зерен белого мака.

В эту ночь Эмерелд рухнула в постель усталая, но счастливая. Шон, Пэдди и Тара договорились молчать о Шеймусе, чтобы избавить молодую женщину от ненужных волнений, Эмерелд тут же заснула.

Шон лежал рядом с ней, заложив руки за голову, медленно осознавая, что подходит к концу еще один период его жизни. Он оттягивал эту минуту, как только мог. Теперь пришла пора решительных действий. Он не позволит себе проявить слабость, жалея самого себя или анализируя собственные чувства. Все это бессмысленно и театрально.

Мысленно Шон уже оторвался от женщины, лежащей рядом с ним, убеждая себя, что она больше в нем не нуждается. Она перестала быть пассивной и скромной английской девушкой. Когда они приплыли в Ирландию, Шон научил ее, как стать сильной женщиной, способной в одиночку выстоять против всех. Он, правда, почти разорил ее отца, но Эмерелд получила состояние в виде драгоценностей и сможет остаться независимой, а если ей не захочется снова жить с Монтегью, она переедет в городской дом на Олд-Парк-лейн.

Когда Эмерелд проснулась, Шон уже принял ванну и оделся. Он не сел рядом с ней на кровать, чтобы поговорить, а подошел к окну, выходящему на море. В своем письме Джонни точно сообщал ему, где Уильям Монтегью и Джек Реймонд проведут последнюю ночь этого злосчастного года. Шон знал, что должен этим воспользоваться.

— У меня дела в Англии.

— Но ведь ты не уедешь сегодня? — с вызовом поинтересовалась Эмерелд.

— Нет. Тебе понадобится пара дней, чтобы собраться в дорогу.

Лицо Эмерелд просветлело.

— Отлично. Если ты думал оставить меня здесь из-за моего деликатного положения, я приготовилась драться с тобой зубами и ногтями!

Шон дугой выгнул черную бровь, юмор пришел ему на помощь.

— Деликатное положение? Да у тебя зубы и когти дикой кошки.

Молодая женщина хотела было поддразнить его и сказать, что его шрамы могут это подтвердить, но она никогда не могла смеяться над его рубцами. У Шона их слишком много — и видимых, и незримых. Эмерелд слегка удивилась, что он снова хочет везти ее в Англию. Она-то ожидала, что Шон топнет ногой и прикажет ей сидеть дома в безопасности.

Хотя в Лондоне больше врачей и повитух, чем в окрестностях Грейстоунса. Доктор О'Тулов жил в Дублине, но она никогда не видела его, потому что Шеймус отказался от его услуг. Эмерелд улыбнулась про себя, отлично понимая такое отношение. Она сама игнорировала советы Кейт и Тары отправиться к врачу и дать ему осмотреть себя. Эмерелд решила, что они с Шоном вернутся обратно задолго до того, как родится ребенок. Она только надеялась, что ее не укачает во время путешествия. Эмерелд по-королевски махнула рукой:

— Закажи для меня штиль.

— Не забудь попросить Тару снабдить тебя хорошим запасом масла и средством от тошноты. Просто на всякий случай. — А про себя Шон решил, что следует попросить у тетки того успокоительного, что она давала отцу. Он не исключал, что оно ему понадобится. Его план не настолько жесток. Он не заставит Эмерелд пережить жестокую сцену встречи.

— По-твоему, я пробуду там достаточно долго, чтобы повидаться с Джонни?

— Я в этом уверен, — мягко ответил Шон, оставляя ее собирать вещи. — Я пришлю к тебе Кейт.

Два дня спустя, когда Шон помогал Эмерелд подняться на борт «Серы-1», его изумило, как она пополнела за несколько дней после Рождества. Когда ее теплая накидка распахнулась, он удивился, что ее округлившийся живот так сильно увеличился в размерах.

— Эмерелд, ты хорошо себя чувствуешь?

— Великолепно, благодарю вас, милорд, несмотря на то что Кейт со мной не разговаривает.

— Здорово. Она как следует отчитала меня сегодня за завтраком. Что у нее в голове?

— Она вне себя от того, что я отправляюсь в Англию в моем нынешнем положении. Миссис Кеннеди полагает, что мне следует запереться в комнате, где меня никто не увидит. Она считает меня нескромной, и она, безусловно, права! — рассмеялась Эмерелд. — Но, благослови ее Господь, у нее доброе сердце. Она предложила поехать со мной, хотя для Кейт ступить на землю Англии — это все равно что пройти сквозь дантовы Врата Ада.

— Ты взяла с собой немного вещей, — заметил Шон, открыв дверь каюты и обнаружив маленький сундучок рядом со своим собственным. Он представил себе ее гардеробную, заполненную платьями, которые он ей купил.

— Что ж, не могу представить, чтобы я отправилась на светский прием с вашей светлостью или на бал-маскарад в Карлтон-Хаус, — легко ответила она. Эмерелд не хотелось, чтобы Шон заметил, что ей не хватает воздуха, а движения вдруг стали неуклюжими. — Отправляйся на палубу, там твое место, пока я здесь устроюсь. Ты же знаешь, что я могу о себе позаботиться!