Жервез проклинал небеса, по воле которых лил непрестанный дождь, начавшийся еще до того, как его конь успел покрыть десять лиг. Через три часа он был вынужден снизить головокружительную скорость, боясь, что жеребец попросту сломает шею – копыта скользили в непролазной густой грязи. Переодеваться в сухую одежду не было смысла – Жервез уже промок до костей и через несколько минут вымокнет снова. Он не успел тщательно продумать маршрут и, положившись скорее на судьбу, держался северо-восточного направления, поскольку Нортхемптон был почти на середине пути. Там и придется принять трудное решение, но пока Жервез откладывал его, сколько мог.

Оба де Берга решили добраться до Кингзлинна, а потом направиться на юго-запад, в Питерборо. Погода была слишком мерзкой, чтобы любой богобоязненный христианин осмелился высунуть нос из дома или отойти от теплого очага, но Фолкон и Хьюберт продвигались вперед, не обращая внимания на ливень. В Кингзлинне оказалось, что мост через реку Ауз смыло, а сама река разбухла и потемнела, угрожая выйти из берегов и смыть все живое. Фолкон быстро принял решение. Они поедут на юг, вдоль берега, возможно, они смогут перебраться у Эли, если же нет, придется продолжать путь до Кембриджа, где Ауз и Кем сливаются и где наверняка не один мост.

Жервез оказался в Нортхемптоне только к полуночи; уставшая лошадь спотыкалась. Он понимал, что коню нужно отдохнуть и поесть, иначе им не одолеть остатка пути. Жервез остановился на постоялом дворе под вывеской «Дыра в стене» и заплатил за стойло в конюшне и овес для жеребца. Потом, растерев животное сухой соломой, зашагал в общую залу постоялого двора, чтобы хоть немного утолить голод. Жервез знал, что сможет отдохнуть всего пару часов, а потом придется вновь отправляться в путь. Но приехавший с востока путешественник весьма красочно объяснил ему, что река Ауз разлилась и переправиться невозможно – вода сносит мосты, как карточные домики.

В четыре утра Жервез сонно потянулся – все кости болели после сна в мокрой одежде, так что он даже заподозрил, уж не стал ли он с возрастом подвержен приступам ревматизма, но тут же рассмеялся: двадцать один год – далеко не дряхлый возраст. Он вскочил в седло, пришпорил коня и вновь помчался вперед под непрекращающимся, уныло моросящим дождем, который, как чувствовал Жервез, будет идти весь день. Он вновь задумался, какой дорогой ехать. Быстрее всего можно добраться до Кембриджа, если взять путь на восток, но при этом придется дважды переправляться через Ауз, потому что река делает двойной поворот. Если же повернуть коня на север, к Хантингтону, придется переплывать реку лишь однажды. Подкинуть монетку? Но тут вспомнив, что настоящее имя Робина Гуда – лорд Роберт Хантингтон, и решив, что это хороший знак, юноша направился туда. Он объехал Хантингтон, а когда увидел реку, все-таки подумал, что, наверное, сделал ошибку. Темный, взбухший, зловещий поток выглядел смертельно опасным. Жервез поехал вдоль восточного берега, безуспешно пытаясь разыскать мост, почти ничего не соображая, отупев от холода и дождя, казалось, проникавших в самый мозг. Был ли вообще мост у Или? Жервез не помнил. Он знал только, что там, где есть город и собор, должен быть мост. Жервез, все больше обуреваемый сомнениями, тем не менее продолжал гнать коня. По тому, как протестовал его пустой желудок, он понял, что уже полдень. Даже если он встретит де Берга сейчас, тот все равно не успеет добраться до Глочестера вовремя и помешать свадьбе.

Жервез остановил лошадь и вгляделся в бушующую реку. По всей видимости, он совсем рядом с Эли. И неожиданно юноше показалось, что он бредит наяву, – на другом берегу показалась группа всадников. И люди и кони были знакомы, а предводитель сидел в седле, как ни один человек в Англии.

– Де Берг! – окликнул Жервез, не зная, услышит ли тот за ревом воды, но голос прозвучал громко и ясно, как всегда, когда кто-то кричит у реки, и ему махнули в ответ. Жервез решил не медлить с дурными вестями.– Честер женится на твоей даме! – завопил он как мог громче. Фолкон взглянул на дядю.

– Я должен переплыть реку.

– Ты с ума сошел, парень! Утонешь!

– Утону? Перестань причитать как старая баба! – Фолкон спешился, снял дублет, сапоги, кольчугу и сунул их в седельные сумки.

Хьюберт вздрогнул, наблюдая за действиями племянника, – с каждой минутой становилось все холоднее. Фолкон повернулся к рыцарям и крикнул:

– Маунтин-Эш!

Те, очевидно, поняли, но остались на месте. Фолкон обмотал поводья вокруг предплечья и повел коня в реку. Хьюберт покачал головой.

– Молодой жеребец горяч и нетерпелив, но, клянусь Богом, по выдержке ему нет равных в Англии.

Де Берг был прекрасным пловцом, но бешеное течение подхватило лошадь и всадника и понесло в бурный водоворот, с которым, казалось, почти невозможно справиться. И человек и животное теряли последние силы, пытаясь удерживать головы над грязной, глинистой, засоренной водой, борясь с неумолимым чудовищем, готовым их поглотить, и медленно, но верно двигались к противоположному берегу.

Жервез в ужасе и отчаянии наблюдал, как де Берг то уходит на дно, то вновь выныривает, и наконец затаив дыхание увидел, что тот сумел выплыть. Копыта лошади уперлись в глину – животное, подгоняемое страхом, резво выкарабкалось на твердую почву.

У де Берга хватило присутствия духа успеть размотать поводья, прежде чем беспорядочно бьющиеся копыта его раздавят. Он вцепился в дерево и постепенно выбрался из реки. Огромный боевой конь, отфыркиваясь, выпустил фонтан воды из ноздрей и, дрожа, нетерпеливо ожидал приказаний хозяина.

– Ты сказал, что Честер женится на моей невесте? – недоверчиво переспросил он.

– Да, сегодня, в Глочестере. Она решила переодеться мальчиком и сбежать к отцу в Чепстоу, но я не стал бы недооценивать Честера и этого ублюдка Джона. Они не позволят добыче ускользнуть.

– Поезжай в Кембридж и остановись в «Крусей-дер-Инн», у каменного моста Вздохов. Там будет Хьюберт со своими людьми, именно в этом месте они переправятся через реку. Встретимся в Маунтин-Эш, – приказал Фолкон.

– Разве ты не поедешь на постоялый двор переодеться? – удивился Жервез.

Но де Берг лишь нетерпеливо тряхнул головой.

– Нужно спешить, но ты поезжай, на тебе лица нет. Да и конь вот-вот свалится.

Жервез устало кивнул. Де Берг не нуждался в поддержке оруженосца, роль юноши в этой драме окончена.

В полдень четыре служанки пришли в покои Дже-змин, чтобы подготовить невесту. Они внесли лохань, ведра горячей воды и вылили туда едва ли не весь кувшинчик с драгоценным жасминовым маслом, сделанным Эстеллой специально для внучки. Когда женщины попытались снять с девушки измятый мальчишеский костюм, та начала сопротивляться:

– Где моя бабушка? Я никого не хочу видеть, кроме нее.

Служанки качали головами, уверяя, что понятия не имеют, где госпожа Уинвуд. Джезмин ничего не оставалось, как подчиниться. Ей вымыли голову, искупали, положили на глаза подушечки, пропитанные настоем лесного ореха, чтобы стереть следы рыданий с красных, опухших век. Служанки не переставали удивляться нежности и мягкости кожи невесты и превозносили красоту серебристо-золотых волос, легким облаком лежавших на ее плечах.

Граф самолично приготовил подвенечное платье, и служанки громко восхищались нарядом, но Джезмин сидела плотно сжав губы, изнемогая от отвращения. Сначала прямо на голое тело надели белое кружевное платье с длинными расширенными книзу рукавами. Тонкие кружева были почти прозрачными, так что через них ясно виднелись розовые торчащие соски. Поверх накинули белую атласную тунику, разрезанную по бокам, с низким квадратным вырезом, окаймленным мехом горностая. Серебряный пояс, усаженный бледно-розовыми аметистами, лег на бедра, волосы украсил скромный венок из розовых бутонов.

Настало время идти в церковь. Дверь отворилась, на пороге появился Честер. Женщины завопили, что плохая примета, когда жених и невеста видятся перед венчанием, но он велел им уйти и, приблизившись к Джезмин, развернул роскошную мантию из белого горностая. Граф не сводил с девушки оценивающего, откровенно похотливого взгляда, уверенный, что никто никогда не видел невесты прекраснее. Джезмин вызывающе подняла подбородок.

– Я никогда не выйду за вас. И в церкви не отвечу на вопросы, откажусь давать обеты. Брошусь на колени перед епископом и стану умолять остановить церемонию.

Сильная рука сжалась в кулак, комкая мех.

– Не советовал бы, – зловеще процедил граф.– Я велел содержать под стражей госпожу Уинвуд. Ей со вчерашнего дня не дают ни есть, ни пить. Стражникам приказано принести воду только после того, как венчание состоится.

Джезмин почувствовала, как кровь отлила от лица, когда до сознания дошла ужасающая истина – придется пройти через это испытание. Смутно, через застилающую мозг пелену кошмара она начала понимать, в какую беду попала, как много общего у Честера с Джоном – оба подлые, мерзкие ублюдки, находившие удовольствие в запугивании слабых и наслаждавшиеся их терзаниями.

Честер завернул ее в мантию и позвал стражников. Джезмин, словно лунатик, молча позволила увести себя из комнаты, по длинному коридору мимо покоев графа и вниз, по винтовой лестнице замка Гло-честер. Хотя собор был рядом, приходилось довольно долго идти по продуваемому всеми ветрами двору. Этим поздним осенним вечером стемнело рано, холод пробирался под мантию, но девушка ничего не чувствовала. Ее провели мимо великолепного арочного входа в собор и почти втолкнули в боковую дверь маленькой часовни. Там уже собралось человек двадцать. Джон и Изабелла занимали отдельный передний ряд скамей. Только самые знатные вельможи и их жены были приглашены на тайное венчание.

Джезмин не поднимала глаз с тех пор, как оказалась в часовне. Лишь один раз она встретилась взглядом с Изабеллой, но, заметив злорадно-удовлетворенную улыбку, тут же вновь опустила глаза, так что длинные ресницы легли на щеки. Джезмин слышала, как епископ Глочестерский начал что-то говорить по-латыни, ощущала тошнотворный запах благовоний, перебивающий вонь горящих сальных свечей, чувствовала, как кружево ненавистного нижнего платья безжалостно натирает нежные соски. Она могла слышать, ощущать, видеть, и чувствовать, – все, кроме одного: у нее не было сил думать. Не осмеливалась думать об Эстелле, о предстоящей ночи, и в истерзанном мозгу не было ни единой мысли. Джезмин не отвечала на вопросы, пока ее не подтолкнули, и она словно попугай начала механически повторять все, что подсказывал епископ, и встрепенулась лишь тогда, когда на вопрос: «Кто отдает эту женщину в жены этому мужчине», – услыхала голос короля: «Я отдаю», – и поняла, что пропала. Все надежды рухнули. Она будто умерла. Потом Ранулф поцеловал ее, и она стала его собственностью в глазах Бога и людей.

После этого была лишь серая пустота. Джезмин ничего не помнила – ни возвращения из часовни, ни. радостных приветствий, ни дождя риса и лепестков роз, которыми осыпали новобрачных, ни того, как очутилась в королевских покоях, где в небольшой трапезной были накрыты столы, ни свадебного ужина – и очнулась лишь от взрыва оглушительного хохота. Король стоя произносил речь:

– ...А кроме того, я ценой огромных расходов, опустошивших казну; заставил нашего придворного мудреца и чародея Ориона приготовить любовный напиток – возбуждающее зелье, чтобы ночь прошла в сладостном блаженстве.

Честер, добродушно отмахиваясь от шутников, тем не менее запротестовал:

– Меня подогревать ни к чему, скорее уж дать чего-нибудь, чтобы охладить страсть.

Под громкие звуки труб и фанфар торжественно появился Орион в облаке зеленого дыма, неся огромную, высотой в фут, серебряную чашу, которую поставил перед новобрачным.

– Выпей этот магический эликсир, изготовленный из растертых в порошок рубинов, жемчужин, сапфиров и аметистов. Кроме того, он содержит изумрудную пыль и золотой песок.

Гости восхищенно ахнули, услыхав о столь драгоценном напитке.

– Выпей магическое зелье из чаши экстаза, – продекламировал Орион, – и твои сила и ярость сравнятся с мощью матерого самца оленя.

Лицо Джезмин стало белее подвенечного платья. Ранулф схватил ее за руки и потянул из-за стола. Потом, обхватив ладонями чашу, глубоко вдохнул аромат.

– Новобрачная, новобрачная, дайте выпить новобрачной, – скандировали гости.

Но Ранулф отдал кубок Ориону.

– Нет, я сам разбужу невинность, поскольку владею гораздо более испытанным и надежным оружием для возбуждения ее похоти, чем любой эликсир.

Смех и вольные шутки становились все назойливее, по мере того как присутствующие осушали чашу за чашей. Тосты из двусмысленных становились непристойными, а потом из бесстыдных – попросту непотребными. Джезмин зевнула, не из усталости, а от чисто нервного напряжения.

Честер, покачиваясь, поднялся и объявил:

– Моя невеста устала и желает отдохнуть. Думаю, настало время пожелать нам спокойной ночи.

– Пора уложить новобрачных в постель! – потребовали пьяные гости; король, подстрекаемый Изабеллой, взметнулся из-за стола и, смеясь, завопил:

– Не думай, что так легко отделаешься, ненасытный старый козел!

Мужчины бросились вперед, подняли жениха с невестой на плечи и спотыкаясь, неверными шагами, едва не уронив графа, побрели, неся «счастливую» пару на другой конец замка, где новобрачных уже ожидали приготовленные заранее покои Честера. Рядом с тяжелой, окованной медью дверью ужасная реальность вновь обдала Джезмин ледяным холодом. Она не знала, как перенесет следующие несколько минут, не говоря уже об остатке ночи. Она посмела поднять взгляд на Честера, и выражение его глаз испугало ее. Девушка почти не знала этого человека, но поняла, что вожделение пробудило в нем самые гнусные качества, и очень скоро она будет вынуждена покориться всему, что мужчины делают с женщинами.

Ее поставили на ноги и начали снимать подвенечное платье. Джезмин, охнув от неожиданности, умоляюще посмотрела на стоявшую рядом женщину.

– Не могу вынести, когда все эти люди так плотоядно глазеют на меня.

Сердце Джоан Девонской сжалось от жалости к девушке. Она уже раз вынесла подобное после свадьбы, и завтра вновь подвергнется такому же унижению, только при гораздо большем скоплении народа – ведь ее обвенчают в соборе, в присутствии сотен гостей.

До Джезмин донесся ясный, злорадный голос Изабеллы:

– Ты должна гордиться, если можешь доказать, что предстанешь перед женихом безупречной. Или твоя кожа не столь чиста, а тело не так красиво, как кажется?

Джезмин осталась полностью обнаженной – десятки жадных рук грубо стягивали кружевное платье.

Девушка старалась держать руки так, чтобы прикрыть «крохотные родинки, образующие треугольник с золотым холмом Венеры. Она дрожала крупной дрожью, когда ее поворачивали так и этак перед мужчинами, поднимая золотистые пряди, чтобы показать атласную кожу спины и стройные ноги.

Джезмин стояла обнаженная, с опущенными долу глазами, остро ощущая пожирающие ее ненасытные взгляды. Честер тоже почти разделся, прежде чем потребовал от едва державшихся на ногах гостей, чтобы те покинули комнату: ему не терпелось приступить к делу. Один лишь король, кажется, не собирался уходить и плотоядно ухмылялся приятелю.

– Ранулф, я думаю, что должен потребовать права первой ночи!

Глаза Честера зловеще сузились.

– Сколько, по-твоему, пройдет времени, прежде чем ее отец обо всем узнает? Терпение, Джон. Бракосочетание не считается законным, пока не завершено в постели. Потом она станет моей собственностью, я получу право поступать с ней, как мне будет угодно, и отец не сможет вмешаться.

Джезмин уставилась на короля, чувствуя, как все внутри обратилось в лед. Не Изабеллу следует винить и даже не Честера, потому что будь в ее дяде хоть капля порядочности, он не продал бы племянницу. Именно черное зло и жадность, таившиеся в душе Джона, были причиной ее бед, и Джезмин поклялась, что отомстит за сегодняшнюю ночь. Закрыв глаза, она пошатнулась от слабости и упала бы, не поддержи ее Честер. Джон, запрокинув голову, зашелся смехом.

– Тогда бери ее! Как-нибудь мы обменяемся женами, сам увидишь, как горяча и ненасытна Изабелла, особенно в постели с любовником, хорошо одаренным природой!