Толпа разделила Жильбера Деста и Сафаруса. Но это не беспокоило старика: он знал, что землянин находится в безопасности сейчас, рядом с королем.
Подобно тому, как скупец вновь извлекает спрятанное в течение долгих лет сокровище, Исаак Агасверус Лакедем обретал ту незримую нить, которая связывала его с родным Городом. Он не меняет свой облик, он остается таким же, каким был прежде: крепость за городом, храм, восточный базар и оссуарий в его черте, Городские крепостные стены, нестерпимо горячие под солнцем, хранили безмолвие, но улицы были запружены рыцарями и ехавшими на ослах епископами, торговцами тканями, пряностями и амброй, сирийскими астрологами и кочевниками.
Все языки Анти-Земли звучали под его небом. Над Городом стоял звон тысяч колоколов, а по его улицам распространялся запах ладана из трехсот церквей. Над ним застыл жгучий, сухой воздух опалового цвета.
Неожиданно Сафарус остановился, охваченный ужасом. У него перехватило дыхание, и он почувствовал, как невыносимо больно сжалось сердце. Сколько раз в своей жизни, которая, казалось, длилась бесконечно, Сафарус испытывал подобный страх! Когда садился на тот корабль, что затонул впоследствии в Апулии… в Помпеях… в доме своего друга Флавиуса… и вот совсем недавно, когда эта рабыня приготовила ему бульон из цикуты… Он предчувствовал какую-то враждебную силу, чувствовал приближение смерти. Корабль, на который он не сел, разбился о рифы, Помпеи, которые он покинул, были погребены под слоем лавы, а проданная рабыня-гречанка отравила другого.
Что он мог сейчас сделать?
Сила, названия которой он не знал, витала в воздухе, и Иерушалаим готовился, как к празднику, к ее приходу. Почти во всех домах в это время жгли ароматические вещества и плели гирлянды для временных алтарей; благородные дамы ходили с распущенными волосами и плачем как Магдалены, сопровождаемые огромными толпами евнухов и рабов-мавров. На рынках вращались вертела, пылали костры, где топили жир, разливали сладости из меда и корицы. Музыканты пели под звуки систры, а слепые чертили на песке звезды и делали пророчества.
Сафарус достиг ступеней Храма. В начале эры Тау он был разрушен, но огромное сооружение так и не было полностью восстановлено. Расположенные то тут, то там остатки арок и колонн навевали грусть, напоминая о былом величии. Широкая лестница терялась в темноте узкой улочки.
На первой лестничной площадке появились три неясные тени в широких одеяниях бедуинов. Сафарус ладонью очертил в воздухе фигуру, напоминающую полумесяц. Первая тень заговорила:
– Огненная звезда упала в пустыню. Она обожгла скалы. Скитавшиеся по воле ветра пастухи-кочевники видели, как горели их шатры и были уничтожены их стада. Более того, тех, кто уцелел, охватило безумие, и они стали уничтожать друг друга в долине Кедрона. Мудрецы предсказали ужасные стихийные бедствия и войну.
Вторая тень продолжила:
– Повелитель Тау из крепости на другом берегу реки в Моаве разграбил направлявшийся в Дамасск караван. Среди пленных находится сестра эмира, и тот чрезвычайно разгневан. Повелитель с другой стороны реки Иордан требует в качестве выкупа чистого золота столько, сколько можно увезти на ста верблюдах. Эмир поклялся бородой Терваганта, что порежет его на куски, и послал гонцов к повелителю Египта и халифу Баодада. Имамы говорят, что будет война.
Третья тень вышла из укрытия, образованного тремя колоннами. Она была еще чернее, и голос ее был резче, чем у двух других. Хотя ее лицо скрывала накидка, что-то повелительное, властное в манере держать себя отличало ее от остальных. Она сказала:
– На трон в Баодаде вместо никчемного повелителя поднялся халиф Хаким, он сейчас в расцвете своих сил. Халиф Хаким ненавидел рыцарей Тау и стремился распространить свою власть на все страны Полумесяца. Зная, что евреи в Иерушалаиме плохо относятся к иноземцам, он пришлет к новолунию, после праздника, когда Тау ожидает возвращения своего Бога, посланника.
– Кто это будет? – спросил быстро Сафарус.
– Мне запрещено называть его имя. Но знай, что войска моего господина приблизились к тому берегу реки Иордан. Вам будут даны распоряжения по взаимодействию с воинами Терваганта, и Королевство Тау падет, как гниющий плод, источенный изнутри червями и оторванный ветром, ибо будет война.
Сафарус выпрямился. Он чувствовал, что в его руках судьба его народа. За свою бесконечно долгую жизнь он служил римлянам, варварам, мусульманам и христианам; он ненавидел их всех и знал, что его вечно преследуемый народ вздохнет свободно лишь тогда, когда хвастливые и жестокие завоеватели этой земли схватятся друг с другом и ослабеют. Поэтому война между Баодадом и Иерушалаимом казалась ему желательной, а время для нее, как никогда, удачным.
Он сказал:
– Исполняйте ваш долг, а мы исполним наш. Будьте Иисусом, сражающимся на равнине, а мы будем Моисеем, который слышит Бога на горе и передает его наставления. Может быть, – добавил он, поворачиваясь к третьему посланнику, – мы сможем действовать более эффективно, и у нас будет оружие. Можете так и передать своему господину, эмиру Абд-эль-Малеку.
Тени незаметно исчезли, и «великий» заговор растворился в безмолвии ночи. Сафарус остался один на паперти. А тем временем в охваченном пожаром центре Города начиналось, пишет летописец, «ужасное и невероятное истребление евреев».
Это началось по тому же сценарию, что и на Земле: где-то некий погонщик ослов из Генезарета перевернул вверх дном лоток, принадлежащий христианину, если только все произошло не наоборот. Раздавались богохульства. Собирались толпы народа, а над городом неслись надрывающие сердца звуки систры:
Варвары, которые не исповедовали вообще никакой известной религии и, очевидно, не имели никакого отношения к событиям, происшедшим в 33-м году эры Тау, громко возмущались совершенным преступлением и подожгли одну синагогу. Были разграблены роскошно обставленные дома, выпотрошены сундуки и матрацы, мостовую усеяли подсвечники с семью ответвлениями и древние слитки с текстом пятикнижия в позолоченных футлярах. Первая кровь брызнула на порог жилища, где в прикрепленной к дверной перемычке маленькой золотой шкатулке лежали тексты песен и стихов о шаронской розе.
Все это сопровождалось речитативом:
Сафарус нигде не мог найти ни носилок, ни носильщиков. Он пересек несколько как бы сжавшихся в тишине и мраке кварталов и пошел на зарево пожара. Он почти бежал с невыносимой на сердце тревогой, в этой неожиданно наступившей влажной и душной ночи; на небе светили огромные звезды, запах мускуса и жасмина кружил голову; он бежал, а вокруг фонтанами лилась кровь на плиты мостовых, сизые столбы дыма стояли над домами, где огонь пожирал невероятное количество ароматических веществ; горячий, сухой ветер дул из пустыни.
Сафарус направлялся к другому месту, где его ждали: к катакомбам Константина.
Иерушалаим представлял собой только пожары, лихорадку, ярость. Попадавшиеся ему на глаза прохожие убегали кто куда; у всех в глазах была растерянность, а к ней примешивался страх. (Этот нечеловеческий ужас Сафарус уже пережил, когда был в обугленной воронке в Герлеме).
Он пытался уверить себя: конечно, не так уж много времени прошло с той первой резни в этом Городе, свидетелем которой он был. Его память сохранила каждую ее деталь; он пережил массовое истребление жителей Города, построенного по приказу молодого Цезаря. Тогда же был разрушен Храм, а Сион сравняли с землей. Он отчетливо помнил 15 июля 1099 года эры Тау – день, когда рыцари Тау ворвались в Иерушалаим. Спрыгнув с осадной башни на бруствер бастиона Давида, какой-то капитан с русыми волосами – настоящий северянин, со шпагой и факелом в руках (самый известный грабитель), открыл ворота своей армии. Это было как в кошмарном сне; рыцари, которые пришли в город с лилиями и пальмами, убивали без устали. Резня продолжалась целые сутки: 65 000 приверженцев Терваганта, которого еще называют Пророком, были убиты; тела убитых лежали как на площади Соломона, так и в Templum Domini, который неверные называют Куббет-эс-Сакхра. Патриарх армянской христианской церкви Ваграм чудом избежал смерти, много и сирийских христиан погибло в ходе этого избиения. Под кровавым дождем завяли все розы в садах.
Капитан-викинг, который позднее положил начало династии королей, заставил почтенных раввинов очистить мостовую, ведущую к Храму Бога. Затем он перепродал этих евреев работорговцам -по тридцать серебреников за человека, хотя и знал Священное писание. Бедную, причитающую паству подвергали оскорблениям, сжигали в синагогах, топтали на дороге. И все же Израиль выжил. Люди вышли из нор, перевязали свои раны, стали торговать: армия нуждалась в хлебе и фураже. Спустя полвека банкиром рода Лузиньянов стал еврей. Избранный Господом народ держал в своих руках торговлю от Бейрута до Катея, и рыцари, такие же безрассудные, как и сарацины, стали прибегать к его услугам.
Подходя к пригороду Силоама, Сафарус увидел, как отбивается от варваров некто белый, нагой. Он вытащил свою шпагу, которую по специальному разрешению короля Ги носил с правой стороны, и тут же был арестован проходившей мимо стражей. Это был отряд, составленный из сержантов де Лузиньяна, абиссинцев Большой Копты и сарацинов, которые во все времена и на всех планетах являются самыми отъявленными бандитами в мире.
Рыцарь Ордена Храма, Вульф Бычья Голова, командовал этим сбродом. Этот рослый баварец приподнял Сафаруса на манер халифа Мотаваккела с помощью шпаги. По восковой бледности лица, курчавой, смазанной маслом бороде, была установлена его национальность. Все пришли в неописуемую ярость: «Еврей, а носит шпагу!» Несдержанные варвары предложили его тотчас заколоть. Сарацины предлагали ванну с расплавленным свинцом или щепки кедра, загнанные под ногти, но требовалась уйма времени на подготовку таких пыток. Молодая девушка, которую Сафарус так и не смог спасти, больше не кричала. Она лежала неподвижно на мраморной плите, белая, как полотно, ее распущенные голубоватые волосы образовали своеобразный веер. Лужа крови вокруг нее все увеличивалась. Тем временем обсуждение продолжалось. Африканцы коптского патриарха были наиболее настойчивыми: они предлагали зашить жертву в мокрую шкуру, которую затем выставляют сохнуть на солнце, пока не сломаются кости жертвы.
Сафарус догадывался, что его встреча сорвалась и что «великий» заговор провалился и стал посмешищем. В Баодаде не знали людей из катакомб, а еще меньше знали Жильбера Деста. Он, Лакедем, был единственным звеном…
Дозорные уже дошли до драки, но Вульф примирил всех, решив, что еврея сбросят со стены. Этот вид казни, сохранившийся со времен римлян, обладал тем преимуществом, что не требовал много времени. Тут же два копта схватили пленника и потянули его к зубцам стен, на которых дрожали едва различимые отблески огней. В воздухе все время чувствовалось присутствие враждебной силы, действенной и могучей, но иногда во влажном мраке, насыщенном запахами жасмина и амбры, это чувство врага ослабевало. Как будто сама эта сила, очутившись на той странной планете, испытала метаморфозу, стала более чувственной. Отдать себя энергиям всегда было судьбой Земли и Анти-Земли.
Сафарус спокойно позволил палачам вести себя, зная, что он бессмертен. К тому же он был философом. Но следовавшие за ними сарацины кололи его шутки ради остриями своих пик, и он возненавидел их. Дозорные дошли до крепостной стены. Голая вершина Масленичной горы тонула в бледно-серебряном свете двух лун Анти-Земли; Сафарус представил себе, что эту, наверное, самую красивую и благородную картину и унесут под собой его мертвые веки.
Он чувствовал себя свободным от условностей. Что должно произойти, неминуемо сбудется. Предвидение всех событий дало ему такую ужасно долгую жизнь; он будет сражаться с реальностью. Сафарус не спрашивал себя, как это произойдет; он рассматривал Бога как не доступный человеческому пониманию принцип, имеющий столь же малое сходство со своими воплощениями, как и созвездие Пса с животным, которое лает.
Об этом думал он, когда чей-то голос, который он узнал бы и из тысяч, голос, в котором не было ничего анти-земного, произнес под ним с непередаваемой иронией:
– Клянусь Богом, ведь это убивают доктора Сафаруса! Остановитесь, рыцарь, именем Тау!
Сафарус снова открыл глаза. За спинами новообращенных сарацинов красные цвета пожарищ смешивались с цветом пламени в фонарях: у крепостной стены находился пользующийся дурной славой квартал. Привлеченные бесплатным спектаклем проститутки высыпали из своих трущоб у подножия Сионского холма, их зубы поблескивали, как позолоченные украшения, а губы были натерты соком анемоны; некоторые из них были накрашены хной, другие имели татуировки на обнаженных местах в виде голубых звезд. Вопреки эдиктам, которые во время поста сдерживали их деятельность, они обещали прохожим небывалые наслаждения. Вся таблица ароматических веществ осаждала трипольских всадников.
Они возвращались из собора, заехав по пути во дворец короля, где Ги де Лузиньян дал в честь будущего зятя легкий завтрак. Их сверкающие плащи с вышитыми на них золотыми единорогами, высокомерный вид призраков испугали девиц. Вульф Бычья Голова вспомнил: высокий рыцарь с лицом цвета оникса, который ехал впереди процессии, являлся принцем. Он дал знак страже остановиться, и копты спустили Сафаруса со стены на мостовую.
– Господин, – сказал Жильбер Дест, обращаясь к рыцарю-храмовнику с холодной почтительностью, которой его научила Анти-Земля, – этот человек, которого вы снимаете со стены, мой личный врач. Я потерял его в толпе. Я не знаю, какое преступление он мог совершить, но лучше всего его передать в обычный трибунал. А пока вот мой кошелек, пусть он будет моим залогом за него. Я – принц Д'Эст, граф Тулузы и хозяин Триполи.
Вульф с почтением поцеловал пальцы руки Деста и спрятал полученный залог. На узкой улочке становилось все жарче и жарче, и кольчуга рыцарей сильно нагревалась. Сафарус чувствовал присутствие чего-то враждебного, торжествующего, огромного. Он подождал, пока дозор не повернул за угол улицы, приподнялся, стряхнул с себя пыль и сказал Десту с упреком:
– Вам не следовало давать им столько денег.