16

На первом пролете пышной лестницы, которая вела к Эбеновому залу, где в бассейнах из черного оникса переливались прозрачные струи воды, застыла в нерешительности какая-то девушка: она пришла слишком рано.

Праздник Производства был самым главным национальным праздником Сигмы: он символизировал будущее. В этот день адмиральский дворец широко раскрывал свои двери, и туда стекалась самая красивая, могущественная и блестящая публика. Сегодня же прием обещал быть особенно великолепным: космический префект должен был представить сигмийцам земную принцессу — она должна была славить новых выпускников. Говорили, что она очень красива. И кадеты размечтались.

Гости прибывали издалека, с федеральных или союзных планет. В зале из желтого с зелеными прожилками мрамора с Омикрона, в золотом зале, в Охотничьей галерее, где на фресках земных художников трепетали, как живые, единороги и порфироносцы, сирены и инопланетные грифы, бродила блестящая толпа, которая символизировала могущество и расцвет Сигмы. На этой церемонии космический префект показывал всю античную роскошь двойной звезды, его экзотические союзники садились в адском шуме своих ромбов и дискодов. Свиты гвардейцев ходили за ним по пятам на космодромах или летали строем в парадных гелико — их каски искрились, а мантии, обшитые драгоценными переливающимися камнями, колыхались, словно крылья.

Гости соперничали в экстравагантности и роскоши. Знать Денеба окружила себя тучами фимиама, где сверкали драгоценные тиары, стволы с Эридана были похожи на пурпурные лилии, и под их островерхими колпаками из драгоценных камней виднелись целых три лика… Но самыми необыкновенными были херувимы с Альтаира, которые приземлялись прямо на дворцовую эспланаду: их позолоченные тела дрожали, гривы вздымались, а розовые и невинные лица девственниц приятно контрастировали с боевыми доспехами воинов.

И все-таки, самыми красивыми и обаятельными были сами арктурианцы, происходили ли они с Сигмы, с Дельты или с Эпсилона. И мужчины и женщины были высокими, стройными и хрупкими. Они появлялись в прекрасных одеждах, увешанные украшениями из металлов, драгоценных камней и слоновой кости. Шли они медленно, с неподражаемой грацией и иногда приветственно наклоняли свои небольшие головы на длинных и безупречных шеях.

Они следовали моде Земли, ее древней роскоши, и постоянно носили одежды, заимствованные с картин Боттичелли — из золотой парчи, обшитой золотом рубинового или бледно-зеленого оттенка, а также оружие, которое на самом деле было чеканным украшением — кинжалы или сабли, чьи рукоятки и ножны, раскладываясь, превращались в веер из перьев лирохвоста с Вандемьятрикса или в миниатюрный ситар с серебряными струнами, или в коробочки с пастилками.

И арктурианки были очаровательны: их прически, заимствованные с картин Перуджино или Лукки делла Роббиа, делали их похожими на пажей той эпохи; их грим был тщательно подобран: цвета ноготков, боярышника или сизый, а в их украшениях прекрасно сочетались жемчужные сетки для волос и огонь сапфиров. Они спускались по большой Огненной лестнице в облаках аромата духов, из которых самые редкие были из ясенника, ликидамбара и благовоний с Земли, но они не забывали неуловимые запахи жасмина с Катьявара, горького тимьяна с Галилеи, покорившие все планеты. Их кружева и муар, не имеющие никакого отношения к химии, набегали на ожерелья из яшмы. И словно жены дожей с картин Веронезе, они грациозно опирались на руку придворного поэта или флейтиста; залы заполнялись парами, переливающимися различными цветами, как ночные бабочки.

Да, это был тот самый народ, зловещая статистика которого предрекала скорый его конец: на большинстве планет Арктура самой почетной формой смерти — это расценивалось как один из видов изящных искусств — было самоубийство, и убивали себя традиционно именно в мае, под звуки музыки Дебюсси или Равеля, сухой и нежной…

В Эбеновом зале все еще царил мрак. Замаскированные неоновые светильники в форме розовых свечей зажигались то тут, то там за шторами из полупрозрачных материй. На покрытой сигмийской зеленью эстраде невидимый оркестр настраивал арфы — раздался и тут же затих бессильно мелодичный и грустный звук натянутой струны…

На самом верху ониксовой лестницы какая-то девушка, которая отдала бы все, чтобы быть такой же, как все другие девушки, вздохнула и поискала глазами назначенного ей кавалера. Но его здесь не было. Она еще не сознавала, что отрешилась уже от всего своего прошлого под этими стрельчатыми окнами, через которые было видно только ночное небо Сигмы, где никогда не исчезала заря Двойной Звезды, и многочисленные луны переливались, как жемчужные капли росы.

Красота девушки была совершенна, она должна была представлять своей особой один из главных козырей командира эскадр в тонкой межгалактической игре, а для кадетов — символ, за который умирают. Она была очень земной: сказочной красоты космические минералы украшали тунику, облегающую пленительный силуэт. В гладких волосах цвета синей ночи виднелась диадема, вырезанная из целого бриллианта с Беллатрикс, она как бы освещала магнолиевый овал лица, небольшой, совершенной формы носик, восхитительную симметрию миндалевидных глаз и век, удлиненных искусно наложенными тенями, страстную и нежную линию рта.

Следуя арктурианскому обычаю, который, под предлогом защиты кожи, требовал, чтобы и мужчины, и женщины, носили тонкую пленку в виде маски, облегающей лица, она надела свою, инкрустированную пылью аметистов, которая, к тому же, подчеркивала цвет радужной оболочки ее глаз.

Она послала мысленный призыв, несколько неопределенный, потом стала опускаться. В глубине души она не слишком огорчилась из-за этой небрежности, ведь она дала ей возможность побыть в одиночестве и свободу в выборе. Наконец-то свободна! Она могла представить себя какой-то другой, лицом к лицу с непредсказуемым и прекрасным будущим. Внизу, на эстраде, в листве пурпурного и сапфирового цвета воцарилась тишина, потом кто-то запел легко и нежно, аккомпанируя себе на арфе, очень старую песню на слова земного поэта, умершего молодым.

У подножия лестницы высокий кавалер, как и она — в маске, в легком парадном космическом обмундировании, склонился перед ней. Валеран? А в соседних залах арктурианские арфы, земные скрипки, марсианские литавры уже соединились в непрерывной гармонии звуков… Она взяла под руку своего кавалера. Одинокая арфа все еще пела «о доблестях, о подвигах, о славе», о прекрасном образе, затерянном в ночи. И как сладостно было войти в новую жизнь в танце, и как согласованны были все их движения! Она никогда, бы не подумала, что Валеран остался таким молодым, таким гибким, что он с таким пылом может отдаться танцу! Они уже покинули Эбеновый зал и оказались в Золотом, где неоновые туманности заглядывали через купол, и в потоке опаловых лучей, упавших с Новой, девушка робко улыбнулась силуэту древнего фехтовальщика с невероятно тонкой талией и широкими плечами, на которого был так похож ее партнер. Но под ледяной маской из черного янтаря его властный и нежный рот оставался все таким же неподвижным…

Она почувствовала что-то похожее на удар.

Это не был Валеран Еврафриканский.

Почувствовал ли юноша невольную дрожь, попытку отстраниться? Его рука еще сильнее сжала гибкую талию.

— Нет, — сказал он, — я не тот, кого вы ждете. И, во имя космоса, я не должен был подходить к вам. Но мне показалось, что вы позвали, и я сказал себе: почему бы не меня? Поскольку это чудо произошло, и мы танцуем, не думаете ли вы, что время могло бы остановиться? Я обещаю вам говорить и делать только то, что вы мне прикажете. Мне так хочется, чтобы чудо продолжалось!

И, после короткой паузы, когда они услышали, как плачет земная гармония голосами скрипок и мандор Новой Жизни, он заговорил снова тем тоном и теми словами, которые она давно хотела услышать:

— Подумайте, свободная дама, что нам выпало нечто единственное и невероятное: в течение этих смутных минут мы можем выбирать свою судьбу. Мы совсем не знаем друг друга, вы можете быть космической принцессой, а я — корсаром или завоевателем. Во всяком случае, мы можем разработать абсолютно новую пространственно-временную плоскость, о которой никто никогда ничего не узнает. Как будто бы мы запустили в космос новую звезду. Как будто мы боги! Вы откажетесь?!

«Это не Валеран, — подумала она с ужасающей ясностью, — но у него восхитительно очерченная линия рта, и он говорит именно то, что я всегда хотела слышать! Но до чего же мы так дойдем, если статуи станут говорить о музыке сфер?..» Ей захотелось крикнуть: «Оставьте меня, убирайтесь! Ведь меня сейчас узнают, нас разлучат охранники, а вас примут за шпиона или террориста, откуда я знаю?!..» Но волнующий танец продолжал держать ее в плену невидимых нитей, и неожиданно они оказались на какой-то террасе, под небольшой аркой, где солнечные розы были пурпурно-черными, с сердцевиной, пахнущей медом, а розы арктурианские — едва уловимого желтого цвета с карминовой сердцевиной. Озера Самарры искрились среди густых и мрачных садов, и поток тусклых песчинок-светлячков как будто опускался на город с разноцветных лун. Кавалер в маске сказал Астрид, то, что она никогда не слышала и всегда хотела услышать. Что эта лунная Сигма так подходит к ее фиолетовым глазам. Что каждый мужчина там, в звездной бездне, мечтает о существе, которое было бы для него камнем преткновения и самой нежностью, победой и пристанищем. Он же больше не мечтал… он нашел!

— Мы не знаем друг друга, свободная дама, — продолжал он, — но одна земная легенда утверждает, что у каждого из нас есть свой вечный двойник. Предположим, что сегодня вечером мы встретили наших. Пространство, время… все стремится разделить нас. Но… вы не звали меня, а я вас услышал. Обычно я не умею складно разговаривать, особенно с такими, как вы, нежными и красивыми девушками, но вот сейчас я легко нахожу все слова… Может быть, мы и есть те самые существа, которые ищут друг друга, не подозревая об этом… Посмотрите же на это небо, где сверкают Персей и Андромеда, Беллатрикс и Орион. Это всего лишь имена, но, кто знает, не мы ли сами были когда-то…

— Вы сами не знаете, что говорите, не так ли?

— Да, не знаю. Но мне кажется, что я никогда не был таким умным!

Смех его был настолько заразительным, а губы такими свежими, что он не мог быть роботом. А именно это беспокоило ее: не автомат ли это, который просто повторяет ее скрытые мысли? Уж в роботах она понимала толк!

— Только благодаря вам у меня появляются мысли, одновременно простые и чудесные! — объявил он. — И в конце концов, почему бы вам не быть волшебницей, которая оживляет и превращает, или принцессой, которую я должен освободить от чудовищ? Помечтаем…

— И о чем же?

— О! Это будут безумные мечты: что я вас люблю, а вы — меня. Что вы со мной и ведете меня сквозь черные солнца и разоренные планеты к судьбе, достойной нас. И что между нами невероятная общность душ, и что меня влечет к вам, и я падаю в костер моих чувств и люблю вас вечно — Извините, на этот раз я, кажется, говорю глупости!..

Но именно эти слова она сама ему продиктовала, теперь она точно это знала.

Ей хотелось плакать. У нее хватило силы пробормотать:

— У легенд почти всегда фатальный конец. Откуда-то вторгается неистовая амазонка, и глупая мечта не сбывается — она очень соблазнительна, глупая мечта…

— Но не так, как соблазнительны живые жительницы Земли. А вы… вы такая живая, любовь моя…

Желтые розы сгибались под тяжестью ароматов амбры и меда. Под аркой юноша в маске наклонился к ней. Никогда Астрид Еврафриканская не могла подумать, что человеческие губы могут быть такими нежными. Вселенная исчезла в этом поцелуе. Однако, она с яростью вырвалась из пылких объятий и убежала от этих губ. Последняя фраза билась в ее висках вместе с кровью, которую электрическая система подавала в коллоидное устройство, соединенное с гипнотизатором, действующим на близком расстоянии:

«А вы такая живая, любовь моя…»

И едва зажженная звезда потухла, и никто не заметил…

Но кое-кто…

Свет пляшущих лун смешивался с искусственными огнями. В порфировом вестибюле принц Валеран, вернувшийся из очередной экспедиции, рассеянно натягивал белые перчатки.

— Что ж, я опоздал, — сказал он сам себе. — Праздник в Самарре, еще один праздник. Все, конечно, танцуют. А у меня болит голова… смотри-ка, еще со старта в Солнечной системе. А вот эта походка мне знакома!.. Да это же Айрт Рег! Добрый вечер, молодой человек. А вы повзрослели…

— Добрый вечер, командир.

Айрт сорвал с себя маску. Он был очень привлекателен и, казалось, вибрировал, как натянутый лук. Но глаза его были пусты: может быть, он даже не узнал Валерана. Он с лихорадочным вниманием всматривался в толпу, где только что исчезла девушка, гибкая, как сирена. И принц-космонавт неожиданно для себя позавидовал этой юности, этой дрожащей руке на перилах, этому пылкому взгляду. Он похолодел. Никогда не приходилось ему смотреть на этот мир такими глазами. Будучи потомком древней расы, он никогда не чувствовал себя таким молодым.

— Что с вами, Айрт? Вы потеряли партнершу?

— Командир… Ваше Сиятельство…

— Меня зовут Валеран. Ну, и?

— Это была… я не знаю, как сказать… самая красивая…

— Все это не может быть отличительным признаком. Вы не знаете ее имени? А как она одета?

— Это что-то блестящее…

— Вы напоминаете мне, — сказал Ральф, — моего августейшего дядю, Христиана VII. Когда на каком-нибудь официальном приеме ему приходилось сделать несколько танцевальных па с одной из всемирно известных красавиц, императрица, которая избегала появляться на этих торжествах, иногда спрашивала у него, как была одета эта дама. И этот тонкий аналитик, этот великий государственный деятель, мог только сказать: «Что ж, на ней была юбка…»

— О, я знаю, что сам я не смогу описать!

— Сам? Вы сказали нечто странное. Но можете быть довольны: и так существует слишком много людей, которые много говорят — и только сами! Нет, я не насмехаюсь над вами! В конце концов, было ли у нее нечто отличительное, у вашей Цирцеи?.

— Фиолетовые глаза, невероятные…

— Это мода: большинство арктурианок пудрят веки аметистовой пылью. Так что же вы ей сделали? Вы что, не умеете целоваться?

— Я… я не знаю. Мы говорили о звездах, об амазонках и о напрасных иллюзиях, и вдруг, только не смейтесь, я почувствовал себя очень умным. Я так быстро находил нужные слова, будто она мне их подсказывала. Что-то похожее на телепатию, я думаю.

— Вот это уже опасно? А потом?

— Дальше не помню. Как будто что-то выключилось. Я только сказал ей, что земные девушки красивее, чем сто тысяч легенд, или что-то в этом духе. Я сказал еще, что она такая живая… и она убежала.

— Да? — сказал Валеран. — Мы, наверное, еще обнаружим эту вашу жемчужину. А пока пошли, выпьем чего-нибудь. Такая жажда!

Они вошли в Бирюзовый зал, где горы фруктов-цветов с Дифды, Зосмы, Менкара, орхидеи телесного цвета, полные опьяняющей росы, и венерианские манго, сочащиеся медом, отражались в стрельчатых кристаллических окнах. Прямо за этими пирамидами начиналась парадная лестница, по которой поднимались и спускались ангелы. Валеран подумал: «Прямо-таки настоящий рай. Но почему у меня такая боль в висках? А эти красные фонари ослепляют меня. Надо выпить!» Он протянул руку, взял, не глядя, первый попавшийся бокал, наполненный золотистой жидкостью, и выпил залпом, как стакан жидкого сегхира в какой-нибудь портовой таверне.

— За ваши звезды, Айрт! — сказал он.

— Вы издалека, командир? Полярная звезда?

— Даже немного подальше.

Он закрыл глаза, потом открыл их, задумчиво посмотрел на идеального бойца… который, к счастью, еще ничего не знал. Именно такие и умирают еще до того, как ступят на землю первой своей планеты, как проиграют свою первую битву…

— Вы выросли, но не изменились, — сказал он вслух. — По-прежнему такой же упрямый?

— Пожалуй, да. Характер не меняется, знаете ли, мы остаемся такими же, как были здесь, в Колледже, на Сигме.

«Я разговариваю с ним, — подумал Валеран, — но почему? Не знаю. Потому что чувствую себя виноватым, что бросил его на этой планете? Но он прекрасно справился с этим. К тому же, я ничего ему не должен. Какой же это древний земной комедийный автор, давно забытый, утверждал, что мы всегда что-то должны тем, кого спасаем?.. Должно быть, у меня сильный жар».

И вслух:

— Да, я знаю, Астронавигационный колледж — это монастырь. Замкнутое пространство, устаревшие традиции, постоянные физические упражнения. Гипнокурс на уровне коры, как раз, чтобы научиться отличать Космическую эру от Третичного периода. И еще, конечно, астронавигация, математика, астрофизика… После всего этого получаются прекрасные космонавты.

— Это не так уж плохо, не правда ли?

«Бог или Космос — неважно, что — в моих висках как будто жидкий огонь, а там, под мышкой… — Эта безумная мысль пришла ему в голову впервые со времени возвращения с Земли… — А если это и есть то самое Зло?..»

— Что с вами, командир? Вам плохо?

— Нет, нет…

Айрт погрузил пронзительный взгляд своих серых глаз в глаза собеседника — с резким отблеском небесного цвета.

«Молодой зверь, гибкий и блестящий, — подумал Ральф. — И этот вдумчивый взгляд! Ну, конечно, она его загипнотизировала».

Неожиданно он спросил:

— Так кроме вашей призрачной танцовщицы, вы здесь никого не знаете?

— Только товарищей по колледжу. Но сейчас мне хотелось бы спрятаться куда-нибудь.

— Однако, вы остаетесь. Это хорошо! Но почему?

— Я должен встретиться с адмиралом Кэрролом.

— Побились об заклад?

— Нет. У меня к нему поручение.

Вопросы и ответы скрещивались, словно шпаги.

«Не так уж плохо для наивного выпускника», — решил Валеран.

Озабоченный своими делами, о которых Валеран не имел представления, наивный выпускник оттолкнул Прекрасную вазу со свежими фруктами, которую ему протягивал красивый стилизованный андроид, и спросил почти с отчаянием:

— Как вы думаете, он придет? Я смогу поговорить с ним?

— Придет ли он? Конечно. Не может быть праздника Производства без командира эскадр, вы это знаете так же хорошо, как и я. К тому же, он должен представить народу Сигмы, достаточно ослепленному всем этим, настоящую принцессу с Земли…

— Да, Астрид Еврафриканскую или что-то в этом духе…

— …Но вот поговорить с ним… Ведь к Ингмару, выполняющему свои высокие полномочия, подступиться еще труднее, чем к императорам древней России…

— Но я должен поговорить с ним!

— И вы поговорите с ним, — подтвердил Валеран с самой естественной непринужденностью. Температура у него все поднималась, мир вокруг был красным и желтым. Было бы весьма забавно приблизиться сейчас к великому Ингмару среди всех этих языков пламени: «Ваше могущество, сиятельство, честь, идущие на смерть приветствуют вас! Вот юноша, который будет убит в первом же бою, и вот я, задетый черным крылом во время выполнения сотого задания… Сотого или девяносто девятого? Неважно. Все равно все мы умрем. Чтобы жила Земля или Сигма? Что же, во всяком случае, Земля уже мертва, но пусть живет этот отросток, отделенный от своего тела, привившийся здесь, изменивший свою структуру, как трансплан…»

Таким образом думал уже зараженный, невидимый Валеран. К счастью, никто его не слышал: музыка и алкоголь притупляли телепатические способности присутствующих. А другой Валеран, который стоял у пирамид фруктов в своей космической форме с арктурианскими звездами, добавил рассеянно:

— Боюсь, я немного забросил вас на этом шарике. Но я ничего не мог сделать, дорогой Айрт, служба есть служба. Но сегодня я постараюсь расплатиться сразу за все: я представлю вас адмиралу-префекту.

— О, спасибо…

— Но — внимание. Вы слышите удары марсианских литавр?

— Это он?

— Нет еще. У Ингмара Кэррола отменный талант режиссера: он является как Бог, если верить Моисею. Сначала гром, цимбалы и литавры, но это еще не он. Затем вспышки, толпа ошалевших репортеров с космовидения, вращающиеся камеры, но и там его нет, и громкие речи, но и тут его еще нет. Но, как только наступит тишина, вы увидите…

Они остановились и повернулись лицом к заливу. Отблескивали хризопразы на стенах. Светился дворец. Эспланада была сейчас сценой, где должен был развернуться престижный спектакль. И декорации тотчас стали такими, какими им предстояло остаться в летописях веков — с их водоворотом архангелов, престолов и сил…

— Навязчивая идея, — сказал Валеран. — И все это под Библию, все под потерянный рай. Такова сила земных легенд — и через десять тысяч лет арктурианский эскадренный адмирал появляется в обстановке… небесного Иерусалима. Ба! Мне не следовало бы хулить верность традиции. Восстановленные фрески Микеланджело прекрасны…

Гром фанфар и цимбал улегся, как морская зыбь, постепенно затихали приветствия, и, наконец, Валеран смог сказать, коснувшись локтя молодого человека:

— Смотрите. Вот Ингмар Кэррол, землянин.

Айрт смотрел во все глаза!

У человека, который появился на первой террасе, не было ни властного подбородка, ни пышной шевелюры, ни рекламной улыбки. Он был одет в простую форму космонавта, шел с достоинством и, было заметно, — с уверенностью в себе. Он появился в свете прожекторов с высоко поднятой головой, и Валеран едва удержался от крика — адмирал был не один. Совершенной формы женская рука покоилась на его запястье, и для тысяч местных жителей и землян, которые опустились на одно колено (так гнется рожь во время бури), эта рука была связью, союзом, а также символом первенства, которое Земля отдавала Сигме. Так вот в чем заключалась высокая политика великого деятеля. Именно это и было его целью, когда он решил воскресить мертвую! АСТРИД… Валеран отпрянул, увлекая за собой импульсивного юношу, который дрожал, как лист. Они чуть было не затерялись в толпе, волнующейся, как океан, но Айрт грубо вырвался:

— Ну, что, — сказал он, — вы же обещали представить меня адмиралу?!

Мне надо поговорить с ним, передать ему… У меня послание от его сына… — и уже глуше, — космос! Какая она красивая! Это принцесса Еврафриканская, да?

— Да, — ответил сурово Валеран. — Это нечто, которое носит очень славное имя. Это сгусток серого вещества, заключенного в черепную коробку совершенного андроида, и если ты сделаешь хоть шаг в ее сторону, тебя испепелит излучатель первого попавшегося гвардейца.

Однако, это объяснение опоздало — у подножия имперской лестницы возникла какая-то сутолока. Воспользовавшись всеобщим вниманием, обращенным к террасе, из толпы выскочил какой-то черный человек, он размахивал круглым предметом размером не более зажигалки. В свете многочисленных огней было видно его мертвенно-бледное перекошенное лицо с тяжелыми веками. Валеран почувствовал, что сердце его будто зажали в железные тиски: да, вот оно! Он ждал этого, но ни за что на свете не мог бы шевельнуться…

Охранники оказались находчивее, особенно один, который бросился вперед и, сбив злоумышленника с ног, навалился на него своим телом…

Страшной силы взрыв разбросал на тысячи метров изуродованные тела вперемешку с золотыми гранатами и украшениями из драгоценных камней. Какое-то время мрак был таким густым и непроницаемым, что Валеран, отброшенный воздушной волной, не знал, сбил ли он в падении Айрта и жив ли он сам…

17

— Не двигайся, — сказал Валеран. — У тебя всего лишь сотрясение мозга, но очень сильное. Тебе необходим покой.

— Они убили?.. — спросил Айрт взволнованно.

— Убили кого? Ингмара Кэррола? Его не убивают, он выпутывается. Нет? Тебя ведь волнует не его судьба?

— Так они убили ее, принцессу?

Ральф долгим взглядом посмотрел на огромную рухнувшую статую, на «молодого зверя», который, лежа на больничной койке, напряженно ловил каждое его слово.

— Нет, — сказал он спокойно, — ее тем более нельзя убить. Ее Императорское Высочество принцессу Астрид Еврафриканскую невозможно даже ранить.

— Вы лжете! — крикнул Айрт. — Я видел кровь у нее на платье… Я бросился вперед, а вы удержали меня… будьте вы прокляты!

— Молодой дурак, — холодно сказал Валеран, — я просто помешал вам взлететь на воздух вместе с дюжиной охранников, от которых не осталось и следа. Вся эспланада и лестница были одной ловушкой. И вам еще везет, что вы неподвижны и с сотрясением, иначе я научил бы вас вежливости. А теперь слушайте меня, какое бы страдание это вам ни причинило — при гангрене надо отрезать зараженный орган… Нет, принцесса Астрид не убита, не ранена (а вам, может быть, где-то подсознательно и хотелось бы, чтобы ваш короткий роман закончился так красиво…) С нею не может произойти ничего такого по очень простой причине: то, что осталось от принцессы, заключено в платиновую капсулу, почти неуязвимую. Эта прелестная девушка — биоробот.

— Вы лжете!

— Во имя космоса, это правда! И вы можете сколько угодно выходить из себя, или блевать, или плюнуть мне в лицо — это ничего не изменит. Я сам присутствовал при операции, она заключалась в отделении самого мозга, то есть в выводе из пострадавшей черепной коробки серого вещества, довольно хорошо сохранившегося, и в прививке его прекрасному биологическому андроиду. Не затыкай уши, я тоже так сделал первый раз, в тот день, когда от меня потребовали согласия на эту операцию. О! Она была проведена блестяще! Самые видные хирурги, психиатры и физиологи Двойной Звезды участвовали в ней, это их триумф. Но, после того как мозг извлекли, мне его показали, это серое вещество… Конечно, оно было уже в капсуле. Это была небольших размеров студенистая масса, немного кровоточившая, в обычных условиях она уже давно сгнила бы, может быть, в ней уже начался этот процесс, если бы ее вовремя не законсервировали, предназначая для искусственной биологической системы, стерильной и совершенной. А сверху — застывшая маска. Конечно, все это способно на восприятие, на реакции, на все проявления высшей нервной деятельности. Биороботы, освобожденные от кучи ненужных мускулов и жира, бывают очень умными. А иногда — телепатами. Способными загипнотизировать несчастных людей, запутавшихся в своих проблемах, и наполнить их головы прекрасными и логичными мыслями — что произошло и с тобой, я думаю. В самом деле, мне кажется, что в течение получаса тебе пришлось пережить невероятное событие, довольно неприятное: ты стал объектом амурных экспериментов биоробота. Ты почувствовал себя умнее, чем когда-либо, да? Сильнее, неотразимее, несомненно… Это потому, что она того хотела. Для чего? Может быть, просто чтобы осознать свою власть над живой материей… Это, должно быть, опьяняюще здорово для мертвеца — командовать, руководить живым человеком! Если только… Видишь ли, биороботы способны на настоящее человеческое чувство, женщина даже может родить посредством своего андроида, как это делали инкубы и суккубы в Средние Века, когда они использовали свежие трупы, чтобы приблизить к себе людей. А что же получалось? Другие чудовища. Еще худшие? В этом можно не сомневаться. Однако, ты сам убедился — биоробот сознает свое состояние, а уж ее-то мозг всегда был добродетельным. Именно поэтому она и покинула тебя так неожиданно, как только ты заговорил о живых женщинах с Земли… Астрид мертва. И она знает об этом.

Валеран склонился над неподвижным, бледным, как смерть, юношей, которого, похоже, покинули последние силы.

— Ты можешь проклинать меня, — добавил он. — Но я уверен, что так тебе будет лучше. Сейчас тебе сделают успокаивающий укол, и ты уснешь. А завтра мы поговорим серьезно.

— Вот микрофильм, который ты хотел передать Ингмару Кэрролу. Он лежал под тобой там, на площади. Могу я его прочитать?

Айрт кивнул и закрыл глаза.

И Валеран, уже в одиночестве, окунулся в то, что стало для него «самой длинной ночью в его жизни».

Сначала он нагрянул к Арцесу Самаррскому, тому самому патологоневрологу, что оперировал Астрид — лучшему специалисту Двойной Звезды. С тех пор между ними, такими разными людьми, завязалось нечто вроде дружбы. Арцес был невероятно худым и бледным до синевы, но черноволосые арктурианцы могли позволить себе роскошь быть некрасивыми. Это делало их более человечными, хотя они сохраняли свое очарование. С точки зрения интеллекта Валеран признавал в нем «единственный светлый ум в созвездии, которому не было свойственно всеобщее разочарование в жизни».

Принц обрушился на него, как ураган, опрокинув по пути в кабинет какую-то психотерапевтическую установку и приведя в совершенное смятение группу хорошеньких служительниц-андроидов. Упав в одно из сигмийских кресел в виде раковины, он потребовал провести общее исследование его организма: анализ крови, радиографию и все такое. Арцес ни о чем не спросил у него — он был слишком хорошим телепатом. После серии изнуряющих тестов он степенно объявил:

— Чумы у вас нет.

— И все-таки… — начал Валеран, еще обнаженный, весь в следах от уколов.

— Вы сделали все возможное, чтобы заразиться, это ясно, и даже, насколько я понимаю, сделали плохо подготовленному для этого человеку какое-то признание, которое могло бы его убить.

— Но не мог же я оставить его в таком состоянии! Ведь этому юноше и так сделали слишком много зла. Я не мог уйти, оставив его под влиянием мертвой…

— История вашей совестливости меня не касается.

— У меня была лошадиная лихорадка!

— Ну и что? Вы, наверное, подцепили где-то одну забытую болезнь — малярию, но против нее достаточно средств. А что касается чумы, «эпидемической лихорадки, которая проявляется в виде бубонов, опухолей и так далее», то у вас ее не может быть, и вы это знаете. Ваша мать была одной из первых жертв эпидемии, она как раз болела, когда вы родились, поэтому вам как бы автоматически сделана прививка.

— Однако у меня было немало симптомов…

— Лихорадочное состояние, сыпь под мышками, головная боль могут быть симптомами многих других заболеваний. К тому же почему вы должны были подцепить именно Язву?

— Я был на Земле.

— Но ведь уже не первый раз.

— Вот именно, — подчеркнул Валеран. — Вот что вам непонятно: другие добровольцы, тысячи, отказались после первого же полета. И не помогает мысль о том, что у нас совершенная защита, и что наши корабли ждут нас. То, что происходит там… непереносимо. Никакие нервы не могут этого выдержать. Так я думал в первый полет и думал абсолютно искренне. Но я говорил себе, что должен Земле больше, чем другие, что мои предки правили ею, и я вернулся…

— Вот прекрасный пример верности долгу!

— Долг, Арцес? Да вы насмехаетесь надо мной! Долг! Под Двойной Звездой это значит — сочинять как можно более благозвучную музыку, заниматься живописью, это… а, ладно. Во всяком случае, здесь не считают своим долгом ходить по грязи и крови, по лицам мертвецов. А я это делал. Это было необходимо.

— Мне вас жаль.

— Да, вы способны на это, но не в том смысле, как представляете. Когда первый порыв подавляется, все это делается даже слишком легко. Вы, ангелы с Арктура, никогда этого не поймете. Я полагаю, что абсолютное незнание зла, которое способствовало вашей славе, вызовет ваш крах. Но, если Земля уже опустилась в эту бездну…

— Да-да. Продолжайте.

— Не надейтесь, что вам удастся сделать психологический анализ моей личности, Арцес! В мире, где мы живем, Фрейд или слишком стар, или слишком молод. Ну, эти его знаменитые 60 сексуальных символов и прочее! Все это применимо только к Земле. Какой арктурианец мог бы мечтать о шахтах, о шкафах или о палках?

— Мы мечтаем об озерах и цветах.

— Это поэтично и ничего не значит, ведь у вас нет ни стыда, ни желаний. Но оставим это, к сожалению, речь идет не о мечтах. То же самое различие проявляется в наших моральных воззрениях и в том, что называют религией. Ведь Земля — единственное место во вселенной, где появилось понятие греха, порчи, заложенной в нас так глубоко, что седой патриарх и молодая мать, король и ребенок, едва родившись, одинаково расположены к ней. Арцес, я полагаю, что это семя зла, эта порча, существуют в каждом землянине. Именно в этом и заключается наше отличие от всех других гуманоидных рас. Иногда или часто это зло дремлет, оттесняется на задний план тонким слоем запретов, табу, цивилизованностью. Но оно может в любой момент проснуться, и тогда мы пропали.

— Один из ваших мудрецов говорил, что в каждом землянине есть ангел и насекомое, — пробормотал Арцес. — И взращивается это насекомое до уровня сладострастия.

— И это тоже, но не это главное. В этой области резвятся различные нимфы и кентавры. А земляне носят в себе более серьезное проклятие, само воплощение зла… такое неизлечимое, что они поверили, будто Бог должен умереть, чтобы искупить их грехи.

— И вы познали это?

— Да.

— И это?..

— Ходить по лицам мертвецов, Арцес. И находить в этом удовольствие.

Наступило молчание. Арцес смотрел на Валерана, на красивую мертвенно-бледную маску с налитыми кровью глазами.

— Симптомы болезни не соответствуют вашим переживаниям, — сказал он наконец. — У вас не чума.

Валерану оставалось только покинуть его и пойти к священнику.

В глубине окраин Самарры, на краю космодрома, еще оставалось множество небольших церквушек древних религий, которые существовали в неустойчивом равновесии, благодаря тому, что было в них несовместимого и редкого, пришедшего из глубины веков: жалости, надежде, мелкой благотворительности. Валеран был знаком с одним космонавтом, который стал монахом, следуя древнему и суровому обычаю. По слухам, он отошел от мира, испытывая муки совести, после того, как в ходе одной из войн уничтожил целую планету, населенную гуманоидами. Это несущественное обстоятельство обнаружилось позднее, и было довольно странно, что он так сильно переживал. Монах жил в корпусе старого звездолета, и власти относились к нему снисходительно. Он выглядел довольно живописно и привлекал внимание многочисленных туристов, довольных, что можно свободно заснять на пленку «остатки тотемических заблуждений жителей Земли». Нос корабля выглядывал из холма, образовавшегося при его падении. Отшельник почти не выходил оттуда — дети с городских окраин приносили к его двери миски с едой, к которой он почти не притрагивался: для пропитания ему надо было немного…

Но Валеран знавал его еще в те времена, когда он, блестящий молодец, больше походил на свободного корсара, чем на приличного космонавта Двойной Звезды. Их корабли бок о бок сражались в глубоком космосе, оба они участвовали в невероятных экспедициях на неисследованных планетах… Этого человека звали Фрэнк Лоран. А потом, постригшись, он принял имя брата Франциска.

Когда Ральф позвонил в колокол у входа в берлогу, монах почти тотчас появился на пороге, одетый во власяницу, с босыми ногами, с факелом в руке, похожий на призрака. Казалось, он не узнал своего старого товарища. Блуждающие ужасные зеленые глаза его словно фосфоресцировали на грубом лице, вырезанном, казалось, ножом из сухого и темного дерева. Жесткая, уже начавшая серебриться борода его спускалась до самого пояса.

— Ты хочешь исповедаться? — спросил он резко.

— Да.

— Тогда входи. Но не думай, что ты на приеме у психоаналитика, здесь этим не занимаются. Я не могу терять время на жеманство. На колени. Говори.

Подземелье, которое открылось глазам Валерана в остове демонтированного корабля, напоминало гигантский желудок доисторического китообразного, было сумрачным и пахло запахом дикого зверя и ладаном. Чтобы полностью уподобиться своим, древним предшественникам, монах-космонавт содрал пластиковую обшивку с переборок и стен и забил люки и иллюминаторы. Сам он спал просто на ворохе сухих листьев, а паломники, которых он принимал, должны были становиться на колени тоже на голом полу. Для исповеди он воскресил церемониал, который относился к первым векам Новой эры. И Валеран, преклонив колено, сказал, в соответствии с обычаем:

— Простите меня, святой отец, я согрешил.

— Сколько раз, сын мой? — спросил анахорет.

Валеран чуть не задохнулся от смеха, он тотчас вскочил, и монах возмутился:

— Ты пришел сюда смеяться надо мной? Смеяться, да?!

— Нет, — сказал Валеран, — но это твоя ошибка. «Сколько раз?» Как будто у прилавка короля-торговца… Ты действительно думаешь, что сейчас те же времена, когда пять Pater noster и Ave Maria выкупали души в соответствии с их грехами? Если уж ты взялся излечивать души, а я решил каяться, выслушай меня внимательно: сначала я был участником всеобщего греха против Земли. Я был послан на эту планету, чтобы собирать информацию и спасать то, что еще можно было спасти, все, что казалось пригодным для арктурианцев. Я улетел, как все мы улетаем, под знаком Двойной Звезды, не задавая себе вопроса, куда же мы летим, потому что мы были призваны на действительную службу, а эта служба — наивысшая добродетель, и наше дело правое… Ты сам знаешь, что из всего из этого получается. Но мой путь отличался от твоего. Несомненно, в жилах моих течет более густая кровь, а моя наследственность слишком земная, ибо я почувствовал себя как дома в этом мире грязи и огня, я привязался к людям, которые убивали и умирали. Ведь это неправда, что Земля и вся вселенная разделены на два лагеря — невинных жертв и палачей. Они есть в обоих лагерях, но на самом деле я предпочитал тех, которые убивали, так как их жертвы часто бывали слишком глупы, слишком легко давали себя уничтожить. Казалось, они только этого ждали и блеяли… И как хорошо, что пространство становилось свободным!

— А убийцы были хорошими?

— Они просто были. Не забывая, что были это, в основном, официальные убийцы, как, например, твои собратья-инквизиторы или платные палачи. Я сам — благородных кровей, но признаю в них еще более древнее и глубокое благородство: благородство хищника. Оно восходит к началу начал. Я различал в них иногда пугающий и соблазнительный образ, облик Соблазна, того самого соблазна из Библии, Первородного.

— То есть, ты познал Сатану?

— А почему бы и нет, в самом деле? Нам понадобилось завоевать космос, чтобы узнать, кто были серафимы Содома, и что такое битва ангелов… то есть молнии, гром и тяжелое вооружение Святого Михаила — я думаю, что они использовали корабли устаревших моделей. Все глухие библейские легенды, все героические эпопеи имеют право на существование. Почему же только противник должен остаться в забвении? У легионов великой битвы был выбор, почему бы нам тоже не выбрать?..

— Осмеливаешься говорить, что выбрал Сатану?..

— Я выбрал Землю, — запальчиво сказал принц Еврафриканский. — Пойми же меня, я хочу, чтобы она была такой, какая она есть, обнаженная, кипящая страстями, смертоносная, способная перенести самое большое зло и приобщиться к нему! Хочешь знать, как это было? Ты действительно хочешь? Ладно, если ты даже обвинишь меня потом в трусости, слушай: конечно, это произошло на Земле, в конце большого сражения, наши союзники бились с Ночными и, к сожалению, самым жалким образом бежали, сдались, но не спасли свои шкуры. Нет, я не хочу сказать, что это произошло сразу же, что все оказались предателями. Сначала был жестокий бой среди снега и льда на узком перешейке, который отчаянно защищали вооруженные дети. И лед проваливался под ними, предавая, как и все остальное, и дети, зажатые с двух сторон, были перебиты все до одного на этом льду, красном от их крови… И, как обычно, остается какой-нибудь последний очаг сопротивления, а в нем — женщина с детьми, которые дохнут от ужаса и голода между двумя последними призывами к свободным звездам, к миру живых, к тому миру, который не слышит их, потому что существуют всякие конвенции, рынки, а также потому, что он слишком дорожит своим покоем, своими прекрасными процветающими планетами… Этот очаг сопротивления слабеет с каждым днем, мертвецы повсюду, потому что еще кровоточащие трупы укладывают на стенах — ведь они служат дополнительным укрытием… Наконец этот последний бастион пал, всех взяли в плен и меня тоже. Я отказался улететь с последним кораблем и принял терновый венец героя и дурака вместе с остальными. Тогда…

— Тебя пытали?

— Совсем нет. Иначе все было бы, как с остальными…

Он закрыл глаза. Он вспоминал:

…За долгие дни они уже притерпелись к этой мысли: женщины постоянно говорили об этом — не так, как они обычно болтают о всякой ерунде и о любовных интрижках, но так, как они воркуют во время любви — голосом хрипловатым и прерывистым.

— Я предпочитаю сгореть заживо! — говорила рыжая красотка с длинными волосами. В башне, где они прятались, не было парикмахера и только минимум воды, которую раздавали на рассвете и вечером, чтобы утолить жажду и вытереть лицо. К тому же, она вообще была неряха…

— Все предпочитают умереть быстро, — сухо откликнулась бледная блондинка. — Еще неизвестно, чему они нас подвергнут, но, во всяком случае, после все равно умирают. А объявлять вслух безумные желания абсолютно бесполезно.

Это была дочь какого-то важного функционера с Земли, может быть, министра или адмирала, как Кэррол, и она умела вести себя, но по тому, как побелели ее пальцы, а ногти вонзались в ладони, было заметно, что и ей страшно. Ужасно страшно.

— Если последние очаги обороны падут, — продолжала девушка с рыжими кудрями, кусая губы до крови, — я знаю, что буду делать. А вы?

Раньше она была чем-то вроде идола, звездой мирового телевидения — ее обожали, ей льстили, она была известна своими дикими выходками. На затерянных планетах у мужчин пересыхало во рту, когда они видели ее трехмерное изображение. Но она весьма подурнела с тех пор, как началась вся эта заваруха, и теперь вынуждена была ютиться по разным закоулкам. Подобные девицы не созданы для суровых испытаний, к тому же здесь у нее не было косметики. Она старалась не смотреть в зеркала: она все еще представляла себя в обычном бело-золотом великолепии…

— Ведь существуют порошки, — сказала она, нервно соскребая с ногтей шелушащийся лак. — Они почти не вызывают страданий. Холод поднимается по ногам, их больше не чувствуешь, они отнимаются. Потом ложишься, и наступает ночь. Есть еще газы…

— Это преступление против человечности, — сказала бледная девица, отворачивая в сторону свое лицо античной статуи. — Мне кажется, у вас есть дети. Две маленькие девочки. Что с ними будет без вас?

— Вы думаете, что я оставлю Ирму и Лауру этим чудовищным садистам? В городе Б. они заполнили канал головами, отрубленными у молодых девушек. В Т. они повесили на главной площади детей вместе с собаками. И так далее.

— Да замолчите же, — сказала Анна-блондинка. — Вы словно находите в этом удовольствие…

— Да что вы об этом знаете? Может быть. Подождите, когда вас изнасилуют, как женщин из С., восемнадцать раз за ночь…

(Ему очень нравилась эта Анна — за ее бледность, византийскую непреклонность…)

На другой день враги вошли в башню.

Валеран был взят в плен во время последней отчаянной вылазки, от которой он отговаривал, опираясь на весь свой межгалактический опыт. Но земные командиры, непонятно почему, продолжали настаивать. Он был ранен в первых рядах, но огнеметы не тронули его, скорее всего, не случайно. Его привели в их бастион, где стены из трупов свидетельствовали о безрассудной храбрости, и где он увидел бесцветных призраков, которых больше не узнавал… Некоторые обезоруженные солдаты плакали. Уже много дней никто не ел, удовольствовались тем, что сосали ремни или белую глину с пола. Еще раньше съели всех крыс. Когда подвели шланг с водой, и она залила красные от крови полы, люди бросились на колени и начали лакать, как животные. Другие промывали свои ужасные раны и этой же водой поливали свои исхудавшие тела…

Около полуночи победители перекрыли воду.

Валерана, как и других, заперли в зловонном каземате. Кругом бредили раненые, у некоторых началась гангрена. В соседнем каземате, куда загнали женщин, одна из матерей задушила своих пятерых детей, а потом вскрыла себе вены осколком стекла. Когда однажды за Валераном пришли те, в своих доспехах из черного пластика, с характерными мертвенно-бледными лицами, Ральф подумал, что должен протестовать:

— Я не пойду с вами! Я землянин!

— Да вы смеетесь, — сказал один из Ночных. — Тогда мы тоже можем посмеяться…

Его втолкнули в кабину лифта. Он едва держался на ногах. Но какая-то черная мазь, которой смазали его рану, делала свое дело. Боль утихала, горячая волна поднималась к вискам. Должно быть, к антибиотикам подмешали белладонну и опиум. То, что он увидел в зале, напоминало, как и все на Земле, смесь последних достижений машинной цивилизации и нового вида варварства, которое своими корнями уходило в глубь времен. Ведь не напрасно разведчики обвиняли Ночных в том, что они воскресили и развили на Земле древние магии, роскошь и жестокость эпохи, которую они предпочитали: Средние Века Четвертичного периода. Валяющиеся повсюду разбитые неоновые светильники, мелькающие в дыму огни факелов, казалось, отодвигали время на века. И во мраке настоящей чарующей земной ночи блистало золото символов и знаков, странных тотемических звериных голов, нарисованных на щитах. На полу валялись шкуры редких животных, кресла были покрыты расшитой золотом парчой и тяжелым сукном, награбленными, несомненно, в каком-нибудь музее. Победители привезли с собой съестные припасы и нашли в городе знаменитые винные погреба. На столах стояли блюда с очень пряными яствами, которые волновали кровь, и от которых настоящие земляне уже успели отвыкнуть, огромные рыбы с пурпурной и перламутровой чешуей, которые были выловлены в аквариумах, редкая изысканная дичь из разграбленных вольеров, приготовленная с добавлением целебных трав. Все это запивалось крепчайшими винами, от которых исходили древние ароматы — корицы, шалфея, клевера — и редкими ликерами из красного перца и меда. Некоторые бутылки были закопаны за век или два до нашествия, и открывая их, надо было накапать туда семь капель оливкового масла, чтобы предохранить бесценный эликсир от порчи…

В древнем очаге, над углями сожженных панелей и мебели, переворачивались на вертелах и истекали жиром целые туши, на которых розовела и поджаривалась нежная кожица. Пиршество каннибалов? Все может быть! Здесь учитывались все вкусы, даже самые ужасные. Из толпы смутно доносились обрывки фраз:

— Во имя космоса! Сожжено столько кораблей, сколько на этой Земле нечисти!

— …Завлеченные в Бездну Лебедя и служащие пропитанием…

— Настанет день, когда все планеты Метагалактики будут нашими, и тогда…

Валерана усадили на одну из длинных скамеек, покрытых церковными стихарями. Свечи из зеленого воска бросали дрожащий отблеск на поверхность стола, и он подумал, с трудом превозмогая усталость и жар, что ему приходится присутствовать на какой-то церемонии потустороннего мира. Сосед его беспрестанно подливал в высокий инкрустированный бокал, должно быть, древний потир. Огонь смутно освещал безобразные, почти животные маски, фигуры неандертальцев, цепи из золота и кристаллов, висящие поверх комбинезонов из черного пластика и доспехов; некоторые облачения были совсем уж странными, почти монашескими. И еще отблески пламени золотили обнаженные прелести девушек, которых ласкали так же просто, как убивали. Многие из девушек были очень привлекательны, их буквально увешали награбленными драгоценностями. Совсем еще юная девушка, почти ребенок, спала, уткнувшись головой в лужу из вина или крови, и это было похоже на отрубленную голову с черным окровавленным ртом. А еще здесь были настоящие мертвецы, распростертые повсюду…

Сосед рассказывал о кровавой эпопее, о других случаях резни, о других праздниках, о трупах, вмерзших в лед и в обугленный снег, о взорванных планетоидах и о белых девушках, растоптанных ордой…

— Земные девушки… — повторил он мечтательно, опоражнивая свой потир с вином и наркотиками с Венеры.

— Собака, — сказал Валеран, — что ты знаешь о земных девушках?!

— Кр-расивые. И потом их бросают собакам, как ты говоришь. Если ты человек, то там, наверху, есть одна. Убей ее или возьми ее. А потом ты можешь уйти.

На какой-то момент он приподнялся над столом, на котором лежал, как труп, и бросил на Валерана многозначительный взгляд. Он указал пленнику возможный путь бегства — лестницу, уходящую вверх, в сумерках свода, и в то же время протянул ему под столом короткий обнаженный кинжал. Над пьяной толпой неизвестно откуда поднялся и окреп дружный хор голосов, затянувший странно знакомую Валерану песню:

Не сознавая как следует, что с ним, Валеран, как лунатик, поднялся. Зал со всеми этими распростертыми гигантскими телами с черными лицами, трупами на полу и перевернутой мебелью был похож на поле битвы. Лоб у Валерана пылал, свежая рана жгла плечо. «В конце концов, — говорил он себе, чтобы успокоиться, — я все равно не смогу уйти далеко, я потерял много крови. А если там наверху и есть какая-то девушка, я попрошу ее закричать, будто я ее убиваю. Но я уверен, что нет никакой возможности выйти отсюда, избежать смерти». Он начал пробираться сквозь толпу врагов, которые, казалось, теперь не представляли для него опасности. Он перешагивал через бесполезные излучатели и мертвые головы. Резкий запах вина, раздавленных цветов, мяса и гнили, самый настоящий запах современной Земли, казалось, распространялся вокруг него. Он с трудом поднялся по спиральной лестнице. А там, внизу, рухнули последние преграды или, может быть, победители поняли, что болезнь преследовала их по пятам в резне и в победах, что она злобно торжествует над ними. Оргия переходила в резню, хрипы и стоны сотрясали купол, и какая-то растрепанная девушка, залитая кровью до пояса, бегала прямо по столам и ревела:

Валеран наткнулся на перила, и, чтобы не рухнуть от боли, вцепился в них, но пальцы только заскользили по полированному металлу… В это время он заметил тонкий луч света из-под неплотно прикрытой двери. Он нащупал ее, постучал. Никто не ответил. Однако ему казалось, что он ощущает чье-то присутствие за ней, чье-то дыхание… Толкнув дверь, он неожиданно очутился лицом к лицу с самой ужасной картиной времен земного Искупителя, с давно забытым видением — распятым на стене. То самое ужасное, что изображали прославленные живописцы мрачных времен: разлагающаяся плоть, узлы мускулатуры, терновый венок, надвинутый так низко, что одна из колючек рассекла веко, и было видно белое глазное яблоко. Это страдание наполняло комнату, казалось, сами стены стонали… Валеран зашатался и опрокинул светильник возле двери. Тьма окутала комнату, какое-то невидимое существо отпрянуло от него, и в этой ночи они начали бороться, как проклятые…

Но огонь светильника перекинулся на портьеры, и он увидел, кто молча вырывался из его рук, царапался и кусался. Это была совсем юная девушка с осиной талией. Она так сильно выгнулась, что ее длинные светлые волосы доставали до пола, а острые груди стали видны в вырезе белоснежной туники. Он видел только это — эти волосы утопленницы, эти груди, эти бледные губы, он даже не смог бы сказать, привлекательна ли она. Ощущение тела девственницы чуть не лишило его чувств. Он пробормотал на старинном земном диалекте, который люди вспоминают в моменты смерти и любви: «Душечка, душа моя…», наклонился и хотел сорвать поцелуй с распустившегося цветка.

Но девушка выскользнула, как уж, из его объятий и, воспользовавшись его коротким замешательством, завладела клинком Ночных. Она крепко держала его в руке, направив себе в грудь.

— Еще шаг — и я убью себя! — крикнул детский голос. — Не трогайте меня, я его невеста! — и она указала на ужасный силуэт распятого.

Ральф отпрянул. В самом деле, раньше на Земле был такой обычай, но это было так давно! Но тут он заметил, что лицо у нее исказилось, а глаза закатились, и он понял, что она безумна, абсолютно невменяема от страха, и, когда он неосторожно протянул руку, о! всего лишь, чтобы успокоить ее, под кинжалом показалась капелька крови… Он повернулся и хотел убежать, но тотчас понял, что опоздал: дверь захлопнулась, и стены полукруглого помещения начали сближаться, медленно, непреодолимо…

Тогда он понял, что угодил в одну из древних ловушек, которые применяли палачи в древнем Риме и в империи инков. Это была камера с движущимися стенами, которые, следуя садистским прихотям, могли раздавить заключенного, загнать его в бездну в середине камеры, или разрубить его длинными косами, которые непрерывно вращались. Девушка продолжала пристально следить за ним безумным взглядом, приставив оружие к своей груди, и тяжелые капли крови падали и разбивались у ее ноги на каменном полу… Круг все сужался, она заметила это и издала душераздирающий крик — она поняла.

— Я не причиню вам зла, — пробормотал Валеран, отдавая себе отчет в том, что голос его мало обнадеживал — он был хриплым и прерывистым. — Не бойтесь, подождите немного, может, не все еще потеряно, они иногда любят так пошутить…

Но в это время огонь, который тлел под тяжелыми портьерами, вырвался наружу длинными веселыми языками, что было вызвано, несомненно, движением воздуха вследствие сближения стен. Густой дым тотчас заполнил камеру, жара стала невыносимой, а стены продолжали неотвратимо сближаться. Ральф был вынужден сделать еще шаг вперед, сознавая, что каждое его движение еще дальше вонзало окровавленный кинжал, и что девушка не могла перенести мысль об этой смерти, одновременно ироничной и ужасной — быть раздавленной на груди у этого незнакомца, слиться с ним в ожидании ужасного конца… В тот момент, когда ее волосы загорелись, поняв, очевидно, что не сможет убить себя своей слабой рукой, она встала на колени и бросилась на клинок всем своим телом. Она была такая легкая! Но этого было достаточно: сталь вошла, как в масло. Опустив руки на детские плечи, Валеран даже немного помог ей…

— А потом? — спросил священник.

Валеран медленно приходил в себя после страшной исповеди. Он снова очутился в корпусе заброшенного корабля, и отец Фрэнк с ужасом смотрел на него.

— Потом? Что ж, они оставили меня в живых, как видите. Они были уверены, что я вернусь. Так уверены, что до сих пор я думал, будто заражен…

— А это не так?

— Я ничего об этом не знаю. Арцес утверждает, что у меня естественная прививка с рождения, но я не уверен… Ни мое лицо, ни мое тело нисколько не изменились. Но ведь симптомы болезни не только физические, и я по-прежнему испытываю эту лихорадку, это мерзкое желание все разрушить, как и той ночью. Я являюсь частью этого зла, этой Язвы.

— Однако, — сказал монах, упорно цепляясь за последнюю надежду, — это известно с древних времен: их последнее оружие — отчаянье, наше отчаянье. Святые описывали то же состояние: думаешь, что ты уже проклят, поэтому смиряешься заранее. Но ты не хотел никакого зла этому ребенку, и не ты убил его. Ты ведь не совершил других грехов, не так ли?..

— Кажется, нет, — сказал Валеран странным голосом. — Но у меня такое впечатление, что один я вот-вот совершу.

18

Но сначала надо было узнать, что это за опасность — мутанты.

На другой день он отправился в Центр Мутаций. Так или иначе, следовало повидать Астрид.

Центр по праву превратился в настоящий мозг Сигмы. О ведущихся там исследованиях ходили самые невероятные слухи. Там были собраны самые странные существа, и проводились невиданные, даже немыслимые операции. Научный городок располагался на окраине Самарры, на Изумрудном плато. Белая башня возвышалась над густыми садами, в которых утопали здания лабораторий и институтов. Весь городок был упрятан под огромный атмосферный купол — для опытов требовались строго определенные климатические условия. Арктурианские ученые, собранные в этой цитадели, изучали прямо-таки сказочные области науки: парапсихологию, телепатию, воображение и его ужасные проявления. Говорили, что в этих исследованиях участвовала небольшая группа землян, обладающих особыми свойствами. Едва прибыв на место, Валеран тотчас узнал, что из призрака, каким она здесь появилась, Астрид превратилась в одного из членов этой группы. Он объявил о своем прибытии посредством телепатических волн и получил вежливый ответ:

«Да, принцесса будет рада принять вас».

Его гелико опустился на эспланаду черно-белой мозаики, прямо перед Башней. Ему еще никогда не приходилось видеть эту часть Центра, но в этом визите отражались, как в перевернутом зеркале, другие его визиты сюда. Абсолютное безмолвие царило в этом месте, и в какое-то мгновение Валерану пришла в голову парадоксальная и безумная мысль, что Центр населен одними биороботами… На террасах Башни зажглась гирлянда огней. «Да это же мавзолей, — сказал Ральф сам себе. — Подземелье, пирамида, где спит Мертвая Царевна, которую Ингмар Кэррол вызывает на праздник, чтобы очаровать публику…» Молчаливый робот в голубых разводах повел за собой, и снова это была прогулка по коридорам и залам, на этот раз безмолвным. Открывая обитую атласом дверь, Ральф ожидал увидеть нечто невероятное, какой-нибудь хрустальный гроб, где лежит красавица, трон, зал для занятий физическими упражнениями, ячейки с эмбрионами…

Однако он попал на заседание парапсихического совета, где не было никого, кроме призраков в белоснежных мантиях.

Человек двадцать ученых сидели в креслах вдоль стен. У всех лица были покрыты белой пленкой, некоторые о чем-то напряженно думали, опустив головы в белых капюшонах. Кто-то указал ему свободное место. Валеран подумал, что робот ошибся залом, и шепотом осведомился об этом у сидящего рядом призрака. Тот медленно повернулся к нему: он увидел сияющее лицо без маски. Это была Астрид.

— Тихо, — сказала она, — сейчас все это кончится.

На высоко приподнятой трибуне, спрятав руки в широкие рукава мантии, неподвижный Арцес Самаррский заканчивал свой доклад. Он говорил:

— …Учитывая эти первоначальные сведения, мы пришли к выводу, что «земное зло» является настоящей болезнью, одновременно вирусной и психической. Вывод довольно-таки противоречивый, но он дает нам основания не терять надежду. Произведем анализ ситуации. Мы знаем, что вирус преодолевает сопротивление вакцины и антител. Однако сделать прививки миллиардам существ — непосильная для нас задача, даже при условии мобилизации всех звезд, особенно при условии, что зараженные противятся этому. Тем более, что Язва может нападать на животных и растения. К тому же, учитывая современное положение, нам нужны шоковые методы. Это приводит нас ко второму определению: физическая болезнь. В докладе, представленном нам Ее Высочеством доктором Астрид, говорится об ультравирусах, имеющих ПСИ. Концентрированный луч таких вирусов, направленный на определенный объект, вызывает цепную вирусную реакцию. Стало быть, у нас было бы преимущество в борьбе с этим лучом до внедрения ультравируса, который лишь на определенной стадии вызывает необратимые нарушения.

Итак, надо бороться. Каким же оружием? Еще раз рассмотрим результаты клинических наблюдений. Мы уже указывали, что некоторые планеты были заражены со скоростью эпидемии; на других же болезнь распространялась медленнее и принимала менее заметные формы, которые вели к саморазрушению, как, например, в случае с созвездием Волопаса. Наконец, есть и такие, где оно затухает, произведя невиданные разрушения, и это как раз случай Земли. Я опущу пересказ проделанной нами работы в области истории и психологии, которая привела нас к следующим выводам:

а) на планетах, больше всего подверженных великой заразе, отсутствует высшая нервная деятельность;

б) на тех же, которые сопротивляются, есть запасы этой энергии;

в) Земля способна, периодами, перерабатывать эту энергию, причем реакция так же сильна, как процесс заражения;

г) создается впечатление, что эта реакция в настоящий момент полностью проявила себя. Земля сама производит собственные физические антитоксины. Я имею в виду прогрессивные мутации.

Рука Астрид, легкая и холодная, коснулась руки Ральфа. Но он слушал с таким вниманием, что даже не заметил этого.

— Тебе это интересно? — спросил голос, что был посеребренным эхом другого голоса, который он слышал когда-то давно.

— Конечно.

— Остаемся?

— Остаемся.

— Мутации: общие прогрессивные или патологические и регрессивные. — Арцес обвел аудиторию многозначительным взглядом своих опаловых глаз. — Мы знаем, что речь идет о простом накоплении, об изменении некоторых наследственных свойств генов, часто в ущерб другим генам. Процесс этот может быть естественным или искусственным, может привести как к положительным проявлениям, так и к отрицательным: двойная полярность естественна для всех вещей. Будучи арктурианцами, все мы являемся продуктом мутаций. Сначала мы думали, что сможем произвольно управлять этим процессом, и тогда началась серия провалов, производство «искусственных гениев», за которых мстила сама природа. Результат: появилась пословица — «Боги стали завидовать героям». Позднее мы поняли, что нужно не создавать, а придавать гибкость и заимствовать. Это принесло успех. Он не идеален, однако, до сих пор мы считали, что будущее за нами. Но теперь речь идет не о нас. Я обратился к нашему собственному будущему только для того, чтобы доказать, что у нашей теории солидная база: можно создать вещество, способное противостоять этой болезни. Вернемся к главному объекту наших экспериментов — к Земле. Эта бурлящая планета стоит на пороге рождения новых видов. И мутанты, которые появляются среди землян, по всем статьям превосходят сфабрикованных гениев Арктура, то есть они бесконечно могущественны и уязвимы одновременно. Среди них встречаются невероятные ясновидцы, которые могут заглянуть в звездные бездны на много световых лет, сверхчувствительные, которые могут брать на себя большую долю людских страданий, телекинезисты, которые переносят материю через пространство и время — кроме того, мы ожидаем новых явлений… Но самые великие среди них и самые потрясающие — тем более, если бы они попали в лапы Ночных — это повелители будущего: создающие вселенную и изменяющие ее. Хочу вас тотчас успокоить: мне ни разу не приходилось встречать представителей этой грозной силы. Но видя, как изменяются нерушимые, казалось бы, законы, как буквально бурлит гиперпространство, что выражается в фантастических открытиях и звездных эпопеях, мы можем догадаться, что их эра уже приближается, что они уже здесь. Что можно сказать об их возможностях?.. На заре развития ядро, взорвавшись, образовало нашу галактику. Но ведь кто-то создал и взорвал ядро…

Голос Арцеса стал тише, хотя дикция оставалась по-прежнему ясной, и Валеран неожиданно понял, что ученый буквально выкрикнул последние слова, как будто хотел, чтобы те его слышали, как будто звал на помощь…

Свой доклад он закончил спокойно:

— Я не утверждаю, что мы стоим на пороге аналогичного процесса созидания, хотя в действительности это непрерывный процесс. Или что это результат какого-то божественного проявления. Но одна очень старая книга, полная символики, называет человека «образом и подобием Божьим». То есть человек рождается от таких богов. И это к их энергии обращаемся мы сегодня, чтобы отбросить Язву в ее логово. Я все сказал.

Пока Белая Башня дрожала от аплодисментов обычно сдержанных арктурианцев, Астрид вывела Валерана из зала Совета. Прозрачная тьма неожиданно опустилась на сады Центра. Горизонт вдали отсвечивал перламутром, пурпурная и голубая листва слегка фосфоресцировала. Два выходца с Земли прислонились к балюстраде террасы. Оба они были высокого роста и отличались совершенной красотой.

— Это не настоящая ночь, — сказала Астрид. — Но мы вынуждены сгущать атмосферу, чтобы получить для наших экспериментов эффект сумерек.

— Вы стали такой ученой, Астрид.

— Можешь обращаться ко мне на «ты», я ведь настоящая Астрид… Это, должно быть, результат невероятной работы нервных клеток, старающихся приспособиться к электрической системе… а в общем, все энергии переходят в одну. И, потом, я много работала над этим: подумать только, четыре года неподвижности! Гипносеансы помогали мне в какой-то мере забыть, что у меня нет тела…

— Нет тела, Астрид?! До сих пор?

— А! Это? — и она подняла прекрасной формы руку и констатировала, — такая красивая ручка для инфузории в пробирке! Да, я привыкла к этому. В определенном смысле, это очень, очень удобно. Эти эластичные ткани не подвержены ни воспалительным процессам, ни гниению, их можно быстро заменить при несчастном случае! Смотри, — и она показала розовый шрам на локте, — эта рука была однажды разорвана взрывом. И ничего не видно, не так ли? Но это только побочное явление. Никогда не стоит забывать, что все тело — это биологическая машина. И что наше настоящее тело — эта куча наследственности, чувственности, бессмысленности и программ для будущих поколений — когда-нибудь испортится и превратится в перегной, отдавая большому космосу вещества, из которых все мы были сотворены. Те, кто забыли об этом… ведь я, как ты прекрасно понимаешь, не единственный биоробот в Центре… Нас было много, тех, кого спасли, особенно женщин — ведь женщина цепляется за жизнь даже тогда, когда все у нее разрушено, а если она когда-нибудь убивает себя сама, то это потому, что мертв человек, который был ей дороже жизни… Так вот, те, которые приспосабливаются слишком хорошо, которые приняли этот эрзац за настоящее тело, они потеряны, и о них лучше не вспоминать.

— …Но соблазн велик, я думаю.

— Конечно. Но надо прочувствовать это… и преодолеть.

Он хотел спросить: «И вам удалось это?..» Пауза. Потом спокойный голос ответил:

— Победителем себя не чувствуешь. Просто чувствуешь себя сильнее. Но все это причиняет страдания.

— Прости меня.

— Это ты должен простить меня: я сразу выдала тебе слишком много информации. Но мне хочется, чтобы ты привык к мысли…

— Что ты не прежняя Астрид?

— Это не такое уж противоестественное состояние, как ты думаешь. Жизнь остается в нас, невзирая на биоэлектрическую схему. Я хочу сказать… если бы кто-нибудь грубо разрушил эту систему, мы продолжали бы жить. О! Недолго, я знаю. Но с возросшим могуществом. Как мутанты.

— Разреши задать тебе вопрос. Мутанты… Ты их видела?

Она рассмеялась:

— Ну конечно. В центре есть целая колония. Зародыш «резерва обороны». Оружие будущего по Арцесу… Но мне кажется, что он преувеличивает их нынешнее назначение. Они стоят на начальном уровне развития. И еще — они лгут.

— Они лгут?!

— Или мечтают, и это превращается в ложь. У них такие определенные мечты! Надо понять их, Ральф! Они приходят к нам униженными, дезориентированными. Они ничего не знают о своих особенностях, о неслышной работе генов и хромосом, которые наградили их дюжиной новых чувств или лишили их чувства времени или боли. Самые исключительные остаются в неведении дольше всего. Они неловки и часто бывают напуганы всем этим. Существо этой породы никогда не может понять, почему лес загорается именно тогда, когда он — или она — идет собирать чернику, а озеро выходит из берегов, когда ему приходит в голову половить раков. Существо никак не может объяснить себе, почему его повсюду сопровождают вулканические извержения, циклоны и революции… Его признаниям обычно не верят, и такой человек начинает обманывать и от этого чуть не сходит с ума: вот откуда берутся явления, голоса, знаки на небе… а также феи, гномы, саламандры. А ведь сам он не виноват в этих катастрофах. Можно этому верить, можно не верить. Иногда люди, подозревающие его в колдовстве, распинают несчастного, сжигают его живьем или пускают ему пулю в затылок. Это абсолютно бессмысленно. Его огромная энергия бессистемно растекается по метагалактике и действует. До сих пор они удовольствовались магией и чудесами, но придет время, когда они начнут играть со временем или заставят пространство сжиматься. Тогда, может быть, нам не нужны будут армии или силы рассеивания, и все будет спасено мутантами или, наоборот, потеряно из-за них…

— А ты бы смогла узнать таких мутантов? — спросил Валеран безжизненным голосом.

— Да. Но пока я встретила только одного. Он почти что напугал меня, а я ведь не робкого десятка.

— И… никто о нем не знает?

— Даже он сам.

Валеран сказал ей, что он, наверное, снова улетит к Полярной звезде, и Астрид проводила его до ворот. Все вокруг было совершенно, словно служило иллюстрацией к самым прекрасным звездным поэмам. Вокруг царили искусственные прозрачные сумерки и неопределенных цветов, небо Арктура; сова-Тролль что-то лопотала над солнечными часами, которые показывали полдень в шестнадцать часов… Сигмийский эквивалент соловья проснулся по ошибке среди оранжевых лилий с Андромеды и испустил кристаллически чистую трель над зарослями и решеткой из серебра и платины, на которой извивались изображения драконов Марса и задумчивых единорогов Альтаира. Любая легенда — о Тристане и Изольде, о Беатриче и Данте — здесь могла воплотиться в жизнь. И все могло быть спасено. Но никакое чудо не затронуло возбужденные мозговые клетки, ведь принц Валеран был всего лишь обычным астронавтом с сигмийской эскадры, который думал, что заражен земной болезнью, а принцесса Астрид — всего лишь биороботом…

И все же, учитывая, что он должен был повести к звездам экспедицию, равную по своему значению высадке в Нормандии или Первому Крестовому походу, она протянула ему руку для поцелуя и, когда он склонился к ней, поцеловала его в лоб. Все шло согласно этикету. Неожиданно Астрид спросила:

— А ваш молодой космический друг сопровождает вас? Ну, этот малыш… Айрт Рег?

— Нет, — ответил Валеран.

Данте помещает братоубийц в девятый круг ада, на первом отделении которого висит табличка: КАИН.

В самаррской клинике Айрта поместили в отдельную палату. Увидев входящего Валерана, он улыбнулся ему застенчивой юношеской улыбкой.

Черный принц (его уже начали так называть) присел на край его ложа и прикрыл глаза ладонью.

— Да, — сказал он, встретив взгляд юноши, — я не спал много ночей. Послушай меня и не перебивай, пока не поймешь все: я прочитал твой документ, действительно невероятный. Особенно, если он от Морозова.

— Он сам мне его дал!

— Ну, да. А потом он исчез прямо меж четырех стен прямо на глазах у тебя и у кошки-Тролля. Ты мне уже говорил об этом, когда был в полубессознательном состоянии. Все это похоже на бред, но документ есть. Что ж, я передал его Ингмару Кэрролу.

— Как мне благодарить вас?..

— Ты ничего мне не должен: это единственное, что я сделал. Только не торопись радоваться, друг мой, новости скверные.

— Он отказывается послать помощь своему сыну?

— Он отказывается верить — вот и все. Но слушай меня спокойно, не волнуйся, ты еще не выздоровел. Именно поэтому я и взял на себя… твое задание.

— Расскажите, — взмолился Айрт глухим голосом.

— Что ж, я попросил заведующего его канцелярией передать ему пакет и еще попросил дать мне аудиенцию. Я был принят. Ты никогда не был в большой приемной? Это место для тайных встреч, где царит атмосфера земного монастыря — стрельчатые окна и мебель из ценных пород дерева…

Продолжая говорить, Валеран понимал, что применяет тактику, восхваляемую в «Низменных инстинктах масс», чтобы наверняка убить всякую надежду. Если бы он просто сказал: «Кэррол не захотел ничего слышать», Айрт был бы потрясен, но не поверил бы. Он, несомненно, вернулся бы и стал требовать ответа у адмирала. Необходимо было лишить его иллюзий, пусть даже путем лжи…

К тому же он хорошо знал этот зал: он столько раз бывал в нем! И не было в нем ничего давящего, он напоминал времена католической Франции или Испании, со всеми этими картинами великих голландцев, с позолоченным полумраком, с фиолетовыми и пурпурными витражами и полированными деревянными панелями. «Эта парча доставлена из Генуи, а этот фриз — из Греции, — думал Валеран. — Скульпторы, которые создали его, обладали глубоким пониманием смысла смерти и возрождения». Вдоль стен стояли кресла, а над чем-то похожим на алтарь висело небольшое, написанное в приглушенных голубых и розовых тонах изображение мадонны, которая походила, по слухам, на умершую молодой Ларцию Кэррол. И, конечно же, было здесь нечто вроде трона на небольшом возвышении.

…Все эти детали были собраны в одно целое, чтобы скрыть ложь и морально убить юношу. Чтобы заставить Айрта поверить, что Валеран действительно видел Кэррола и что тот его выставил.

— Ингмар вошел через боковую дверь без предупреждения. Несмотря на то, что я знаю его с рождения, — ведь он мой крестный отец на Сигме, ты знаешь — я всегда поражаюсь: он не стареет. У него все такое же лицо, будто вырезанное из серо-сиреневого оникса, и стального цвета глаза. Серебро у него в волосах со времени смерти Ларции, его жены. Он был в неофициальной форме. И он сказал мне:

«Лес просит о помощи? Они с Морозовым улетели без моего разрешения. Пусть сами и выпутываются! Я не могу терять на это ни время, ни корабли».

«Но, — сказал я, еле переводя дыхание, — вы же сами финансировали эту экспедицию! Морозов пишет…»

«Морозов — старый дурак. К тому же, они высадились в Бездне Лебедя, на планете с призраками. Все это, — он сделал такой жест, будто отметал все мои выводы и документ вместе с ними, — сплошные галлюцинации! Одержимые! Демоны! Мы живем не в XIX веке!»

Я попытался еще раз, и это было не просто, клянусь тебе. В конечном счете мне стал ясен ход его мыслей. Передо мной стоял могущественный старик, который нес ответственность за благополучие звезд и планет огромного созвездия! Ведь с точки зрения всей Двойной Звезды шарик, рупором которого я был в тот момент, представлялся таким маленьким! И таким далеким…

Тем не менее я сказал ему:

«Подумайте о Земле!»

«Что?!»

«Подумайте об опасности. То, что нам угрожает, вызовет конец света. Учитывая уровень культурного развития Земли, которую вы оставляете во власти врага, оно сможет достичь всех обитаемых созвездий. Эти Ночные, которых вы предпочитаете игнорировать, позавчера были в Солнечной системе, вчера — в Бездне Лебедя… Нет, я ошибаюсь, вчера они были уже в Самарре. Это они устроили заговор с покушением на вас в самом центре города, когда вы находились среди своих охранников и союзников. Но знайте, это только первая попытка, они совершенствуют свои ударные силы! Земля умирает, адмирал Кэррол, но и вы сами, и Сигма, и весь Арктур ненадолго переживут ее!» Айрт упивался его речью, и он продолжал, полный вдохновения:

— После этой страстной речи — я никогда не считал себя способным на такую — я пристально посмотрел на него. Он стоял рядом с мадонной, которая была похожа на мать Леса. Какое-то мгновение я думал, что он повернется ко мне, что он отдаст приказ, что направит эскадру… Какая счастливая земная самонадеянность!

Ингмар Кэррол заговорил — и очарование тотчас рухнуло:

«Я думаю, мне следовало бы вас арестовать, принц Валеран. Ваше происхождение и ваше образование служат причиной ваших заблуждений. Вы слишком землянин, чтобы судить по-звездному. Я дам вам задание, которое займет вас. Будьте готовы к отлету. Вы получите мои инструкции на борту. Можете быть свободны».

— И это все? — спросил Айрт.

— Да, все. Он даже не вернул мне рапорт Морозова. И, — Валеран засмеялся горьким смехом, несколько фальшивым, — он чуть не взял меня под арест! Это уж слишком!

— А куда вас посылают, командир? Если только это не государственный секрет…

— Конечно, нет. К Полярной звезде, я думаю. Это место почетной ссылки. Надеюсь, ты полетишь со мной?

— Нет, спасибо.

Айрт полулежал на своих подушках и как будто размышлял о чем-то. Потом он поднял глаза и улыбнулся Ральфу.

— Вы отменный парень, командир. Поверьте, если бы я мог выбирать, я бы последовал за вами, Но у меня другие задачи, и я их слишком долго откладывал.

— Ты можешь служить Земле и у меня на борту.

— Нет, — повторил Айрт. Его голос неожиданно окреп. — Все было хорошо пять лет или два дня назад. Теперь время торопит, вы это сами сказали: вся вселенная в опасности, а я знаю, чего хочу и что ищу. Вы думаете, что я безумен или слишком самонадеян, но я думаю, что эта мысль просто не пришла бы мне в голову, если бы у меня не было некоторых качеств, чтобы предпринять… то, что я хочу.

— Что ты хочешь?..

— О! Все то же: узнать. Это теперь будет легче и быстрее. Только одно мне не ясно. Мы знаем, что Язва — настоящая болезнь, вызванная вирусом-протеином или демонами. Мы знаем, что происхождение у нее внеземное, может быть, даже внегалактическое. Но мы по-прежнему не знаем, как ее победить. Каким способом. Бесполезно убивать Ночных, они просто больные. К тому же, когда постоянно убиваешь, сам становишься одержимым. «Мы должны бороться с болезнью нашим собственным оружием», — писал Морозов. Я хочу найти это оружие. Я хочу узнать, как отбросить зло в его логово.

Возвратившись на борт своего корабля-госпиталя, названного «Надежда», Валеран нашел приказ о выполнении задания, в котором было указано:

НАЗНАЧЕНИЕ: Бездна Лебедя.

ЦЕЛЬ: поиски экспедиции.

Он вышел на край взлетно-посадочной полосы-платформы, за которой вздымались фиолетовые волны глубокого сигмийского моря, и вынул из кармана скафандра потрепанный футляр с микрофильмом, подписанным Кэрролом и Морозовым, документ, который Ингмар Кэррол никогда не прочитает. Размахнувшись, он далеко забросил его в тяжелые волны.

19

— Итак, вы вернулись, — сказал мертвенно-бледный тип из «Парадиза».

— Да, я вернулся.

Он осмотрел Айрта с головы до ног, словно оценивая товар.

— Новые нашивки. Вы набиваете цену?

— А что, это возможно?

— Я могу предложить только 20 процентов. Если не экономить на горючем…

— Посмотрим. Для начала покажите ваш корабль.

— Вот он.

Они снова сидели в неоновом притоне, перед сверкающей пирамидой со спиртным и с наркотиками. Снаружи астродром был все той же бездной теней и таинственности. И только Айрт казался изменившимся, постаревшим и двигался медленно, как раненый…

Вербовщик развернул перед ним схему звездолета.

— Его зовут «Скорпион».

— Прекрасное название. И прекрасный корабль. Двигатели линейного звездолета, ничего лишнего и удобная капсула. А скорость?

— Как у арктурианского корабля-перехватчика.

— А какой груз?

— Неважно. И неважно куда.

— Экипаж?

Человек из «Парадиза» оперся своим тяжелым подбородком на руку и посмотрел на Айрта в упор:

— Все системы автоматизированы. Экипаж — это вы и я.

И они пошли осматривать корабль, стоявший, как обычно, у воды в нижней части астродрома. Это была первоклассная боевая машина, рассчитанная для внезапных посадок: с удлиненным корпусом, обтекаемая, снабженная всем необходимым для большого экипажа… военный корабль для туристических прогулок. Первоклассные двигатели. И дьявольское оружие — тяжелые дезинтеграторы. Боевая рубка, оборудованная по последнему слову техники. Максимальная мощность огня.

— На тот случай, если на нас нападут, — сказал мужчина, которого звали Гордаччи.

— Кто?

— Ну, скажем, пираты или призраки…

Траектория первого полета, указанная в бумагах, должна была привести их в Бездну Лебедя.

Был указан и груз, который они брали на борт: живая протеиновая материя.

Но это уже не имело значения.

Никакого.

Они по очереди становились на вахту, и Айрт не понимал, почему в вахтенном журнале он фигурирует в качестве командира корабля, а Гордаччи — в качестве помощника. Но не стоило слишком вдаваться в подробности, ведь Гордаччи был изменником, а сам он — дезертиром. Между ними не было ничего общего, кроме выпивки в «Парадизе» и нескольких ругательств, известных всем космонавтам. Хуже было, что с высоты своего опыта предательства и спекуляции, Гордаччи презирал его, как мальчишку. Но Айрта это вполне устраивало. Он решил отложить пока что свои проблемы. Айрт был слишком прямолинеен, как и каждый юноша, он жил настоящей минутой. «Скорпион» был хорошим кораблем. Они должны были всласть потешиться. И звезды пробегали, увеличивались, разбивались о стекло иллюминатора — голубые, красные, зеленые, гигантские и карликовые, иногда сверхновая вспыхивала гигантским пламенем катастрофы — все это было великолепно и казалось невероятным. Он продолжал внимательно следить за показаниями электронного пилота: действительно, они летели к Бездне Лебедя, только, может быть, с небольшим отклонением, которое можно было приписать мерам предосторожности, необходимым для вхождения в созвездие с большой плотностью вещества, с сотнями тысяч звезд и тенью какой-то черной туманности, радиоактивной, несомненно.

Айрту пришлось забыть последние дни, проведенные на Сигме, все вошло в обычный монотонный ритм. Он сдал экзамены, его назначили командиром корабля. И только воспоминание об Астрид обжигало его нестерпимым стыдом…

На самой оконечности Галактики, в тот момент, когда они собирались взять курс на Полярную звезду, радар обнаружил какой-то корабль без знака Двойной Звезды и без обычных отличий. Это была огромная масса, которая передвигалась непостижимо медленно. Она как бы дрейфовала. Именно это привлекло внимание Гордаччи, и он позвал Айрта. Тот уточнил:

— Это несерийный. Модель… Вот это да, еще до начала Язвы! Настоящая летающая крепость, которая даже не применяет космическую тягу. И как только эту реликвию занесло сюда? Она направляется прямо к нам. Конечно, мы можем изменить траекторию…

— Изменим, — сказал Гордаччи.

— А зачем?

— А чтобы лучше понять их намерения!

— Это мысль, — сказал Айрт. — Хоть мне и не очень приятно делать вид, что я испугался этого корыта.

Изменив скорость, они отклонились. И медленно, с трудом, крепость начала поворачивать за ними.

— Во имя денебского спрута! — выругался Гордаччи. — Этот старый горшок охотится за нами! Пират, бог мой, пират! И это в зоне арктурианского влияния! Что бы сказал Ингмар?!

Он еще не перестал смеяться, когда на экране внешнего обзора появилось нечто невообразимое. Это было лицо, но надо было еще удостовериться в этом! Лицо земное — отекшее, невероятных размеров, черно-синее, с отвисшими, как у свиньи, щеками.

— А ведь это может быть и задница обезьяно-быка с Шератана, — выразил свое мнение Гордаччи.

Но тут бесформенный рот открылся и выплюнул такие ругательства, которые космонавты никогда не могли бы себе представить, они были одновременно архаичными и отвратительными. Через десять секунд они поняли, что произведенная в императрицы своего летающего ада гражданка Зенон Жаполка требовала, чтобы они отдали ей горючее, вообще все их горючее, а также все запасы продовольствия, иначе «она применит дезинтегратор».

— Давай-давай, моя миленькая старушка! — посоветовал ей Гордаччи. — Если, конечно, ты думаешь, что он у нас карманный. Наши пушки способны палить на дистанции в парсек, тебе это что-нибудь говорит?!

Туша, выпирающая с экрана, выразила сомнение по поводу добродетели всех предков Гордаччи и свою уверенность в том, что его поразят самые жестокие болезни, в том числе гнойная экзема с Гиад. Гордаччи вежливо ответил ей, что обезьяно-быки были рядом при ее рождении. «Обезьяно-быки, больные проказой!» — добавил он. Айрт повеселился всласть. Но, заметив его на своем экране, туша отвесила ему такие комплименты, что он покраснел. Что было совсем уж непростительно для вчерашнего выпускника…

— Все это не так интересно, — сказал он Гордаччи. — А что, если нам увеличить скорость? Неплохо было бы поиграть с нею в кошки-мышки.

— Ни в коем случае! — запротестовал Гордаччи. — Мы же не знаем, куда летит эта неряха. А если она сядет в каком-нибудь порту и заявит о нас властям?

— Маловероятно.

— Надо исключить малейшую вероятность.

Не время было спорить. Толстая рожа скалилась на экране, выкрикивала оскорбления и непристойности, которые Гордаччи не без успеха парировал.

Вот как это звучало, в бесконечности, под чистыми арктурианскими звездами созвездия Волопаса:

— Сын дохлой жабы! Недоразвитый пират! Твоя мать…

— Выродившаяся щитовидная железа! Разбухшая бородавка!

— Выродок рогоносца! Лошадиное отродье!

— Космическая клоака!

И так далее…

Потом неожиданно что-то вдруг изменилось на экране, а значит, и в «крепости». Изображение стало неясным, будто вся система стала давать сбои. Однако можно было различить, как людские силуэты бросались друг на друга в неистовом порыве. Одни были затянуты в черный пластик, другие — абсолютно голыми. Айрт смотрел, не помня себя от изумления. Настоящий бой разгорелся на экране «Скорпиона». На какой-то момент туша появилась снова, рыло ее блестело от жира, а черный рот был широко разинут. Она что-то горланила. Но передатчик ее корабля больше не действовал. На экране, который отмечал ее траекторию, бешеная крепость оказалась совсем рядом со звездолетом. Казалось, ее увлекает последний порыв, от которого как будто даже раскалилась ее обшивка.

Вдруг донесся радиосигнал:

«SOS! Земля! SOS!»

— Что ж, — сказал Айрт, — нам прислали вызов. Гордаччи, к пульту!

Это напоминало сюрреалистический балет.

Огромный корабль, похожий на парализованного кота, вертелся, как волчок, вокруг своей оси. Арктурианский корабль словно стремился убежать от него. На неуловимую долю секунды крупный хищник и стремительный охотник оказались на одной орбите, и тут кашалот выплюнул короткое пламя: великанша нервничала. Слишком короткий и плохо нацеленный залп прошел мимо «Скорпиона» и затерялся в пространстве. Однако в этот момент Гордаччи не справился с управлением, антигравитация взбрыкнула, он был отброшен к противоположной переборке и прилип к ней. Айрт быстро среагировал и включил электронного пилота, запрограммированного на «бой». «Скорпион», прошел совсем рядом с вражеским кораблем, даже не наставляя на него дезинтеграторы. Притянутый к переборке первый помощник испуганно выругался.

Молодой космонавт маневрировал с неподражаемым искусством. Неожиданно из носового отсека «Скорпиона» вылетела и с убийственной элегантностью впилась в борт вражеского корабля раскаленная проволока, неосязаемая, но более крепкая, чем борт любого корабля. Потом другая, за ней — третья; они быстро опутали корпус. Гордаччи, утирая разбитый рот, любовался этими маневрами. «Эти космонавтики, однако! Их кое-чему учат в этом колледже!» В апофеозе опасного и грациозного танца агрессор оказался в плену, и оба накрепко соединенных корабля — «Скорпион» облетал своего противника, парил над ним — были похожи на сказочных химер, на гигантских фосфоресцирующих насекомых.

Убедившись, что пленный корабль не пытается сопротивляться, Айрт остановил «Скорпион» и передал краткое сообщение:

«Ваш звездолет взят в плен. Сдавайтесь».

Ответа не было. Экран заполняли расплывчатые тени. Гордаччи медленно отлепился от своей стенки.

— Надевайте скафандр, — сказал Айрт.

— Зачем это?

— Выходим наружу.

— Куда?

— На добычу. Каждый захваченный корабль является добычей, так?

— Вы сумасшедший, — пробормотал Гордаччи.

— Так что же? Вы не хотите взглянуть вблизи, что она из себя представляет?

— Добыча?

— Нет, эта сучка, которая назвала вас сыном дохлой жабы. Я нахожу это достойным внимания. Пошли!

— Но во имя ста миллионов комет…

— Да в чем дело?!

— Но мы не можем оставить корабль!

— Почему? Я восстановил поле антигравитации и установил робота-пилота в режим неподвижности. Наконец, я не понимаю, разве не вы сами решили начать драку? Ведь надо было помешать этой старой рухляди добраться до арктурианских сторожевых спутников и так далее.

— Это так.

— Теперь, когда добыча у нас в руках, надо ею заняться, не так ли?

— Дьявольщина! — возразил Гордаччи, — что касается меня, я не хотел захватывать никакой добычи!

— Так что же, вы хотели сжечь посудину вместе с теми, кто звал на помощь?! Бездушный раб!

— Не вам… Не ваше дело! — взорвался Гордаччи. — Вас наняли, чтобы вести корабль, а не принимать решения!

— Ага! — сказал Айрт. — Я как раз так и думал. Только, видите ли, я настоящий командир корабля, первый после бога на его борту. И не трогайте ваш карманный излучатель, мой уже направлен в ваше брюхо, а стреляю я быстрее!

— Я не понимаю…

— Бросьте излучатель к моим ногам!

— Но…

— Я считаю до пяти. По счету «пять», если вы не бросите… Раз, два…

— Постойте! — взвыл Гордаччи. — Я вам сейчас объясню…

— Не стоит. Вы думали, что наняли молодого кретина, документы которого должны были замаскировать ваши нелегальные операции. Вы забыли: чтобы получить эти самые документы, надо быть немного сообразительнее полного идиота! Я считаю: три, четыре…

Излучатель упал к его ногам. Он толкнул Гордаччи к люку.

— Ваш скафандр. Готово? Хорошо. Пошли.

Сумасшедшая крепость покачивалась в ста метрах под ними. Гордаччи выругался и прыгнул. Айрт не торопясь проверил программу робота-пилота, включил поле искусственной гравитации и, планируя, опустился на нос плененного корабля. Сначала он попробовал вызвать его пассажиров по радио, но ничего не получилось. На корабле происходило нечто странное. Тогда он направил свой тяжелый дезинтегратор на старинную, даже не моноатомную, крышку люка и проделал в ней дыру.

— Во имя космоса! — выругался Гордаччи.

Перед ними открылась картина немыслимой бойни, даже люк был забит окровавленными и обожженными трупами. Многие из них были мокрыми и обнаженными, будто они выпали из гигантского бассейна, другие были затянуты в черный пластик по моде Ночных. Айрту показалось, что все голые были очень молоды. Их лица были… Ну, да — спокойными, иногда изумленными, невероятно изумленными… Едкий дым наполнял носовую часть корабля. Выведенные из состояния «пониженной жизненной активности» ударами и толчками корабля, пленники пресловутой «Летающей Земли» взбунтовались…

В коридорах царил такой же беспорядок. Почти все металлические детали полуразрушились. Айрт и Гордаччи пробирались через обломки автоматов, через выпотрошенные тюки с кучами невиданных драгоценных камней, с бесценными древесными волокнами с Сириуса и с остатками венерианских наркотиков. Каким бы странным это ни казалось, кукольная крепость еще ухитрялась заниматься разбоем…

Наконец они дошли до порога командного поста, где бой еще продолжался. Дым здесь был таким густым, что Айрту скорее показалось, чем он увидел на самом деле, что за баррикадой из трупов мелькнуло три или четыре пресловутых черных комбинезона. Ночные? Айрт побледнел, ему в первый раз довелось встретить врага лицом к лицу. Гордаччи попятился, но тотчас почувствовал меж лопаток короткий ствол беспощадного оружия; Он пошел дальше рядом с Айртом, отвратительно ругаясь, как вдруг чей-то голос за баррикадой из мертвецов позвал его по имени, вернее, по тому прозвищу, которое он носил в подпольной организации. Приподнявшись на коленях, огромная масса, маячившая в глубине рубки, разразилась сумасшедшим смехом:

— Вот это да, сын дохлой жабы и архангел оказались нашими! Вот это да! Вот это да! Вот это да!

Несколько излучателей ударили разом, и Айрт понял, что они были со стороны осаждающих — они в этот момент возобновили натиск. Рядом он заметил очень красивую обнаженную девушку с длинными черными волосами, она целилась и палила именно в тушу, которая в то же самое время беспорядочно опустошала свой излучатель в сторону противника. Она попала и в Гордаччи, и тот согнулся пополам и рухнул, как марионетка. Девушка тоже выронила свой излучатель, зашаталась, закрыла руками лицо и медленно опустилась на пол. Кровь ключом била у нее из виска. Айрт подхватил ее. Затем он быстро опустился за баррикаду из обгоревших, искромсанных трупов и тоже начал палить, впрочем, довольно беспорядочно. Однако черные силуэты падали один за другим.

В этот момент туша вылезла из щели в баррикаде из трупов. Она с трудом ползла в луже черной крови, если только это не был ее растаявший жир… Она еще не смирилась: «Вы все ничтожества и всегда будете ничтожествами, падаль вы все! Я вас ненавижу!» И она плюнула в уже посиневшее лицо Гордаччи. Затем она рухнула и забилась в такой ужасной агонии, что Айрт не выдержал и отвернулся. К тому же, девушка с длинными волосами тоже готовилась испустить дух. Она пробормотала:

— Марса… меня зовут Марса… Мы возвращаемся на Землю, да?

— Да, — отвечал Айрт, поддерживая у себя на плече безжизненную голову.

— Вы видите ее, да? Вот она сверкает перед вами в своем лазурном облачении…

— Скажите Виллис, — продолжила она… Но у нее не хватило сил окончить фразу, голова ее медленно склонилась набок, и она будто уснула с открытыми глазами. Айрт оттащил ее немного в сторону от других мертвецов и поднялся. Он единственный остался в живых после этой бойни и спрашивал себя — как же это получилось?

Позднее он обнаружил среди трупов одного, потом другого юношу, потом троих взрослых, которые еще дышали. Это был немыслимый труд — перенести все эти безвольные тела к люку, засунуть их в древние тяжелые скафандры, перетащить всех на «Скорпион». Но ему все-таки удалось, и когда в конце концов он оторвался от мерзкой крепости, корабль уносил на своем борту весьма странный экипаж, окровавленный и напичканный антибиотиками и подкрепляющими вливаниями.

Последней заботой Айрта было засунуть тело Марсы в скафандр и выпустить его в бесконечность. Он взял бы с собой и ее, но корабль и так был уже перегружен, а ей уже ничего не могло помочь… Но ему было неприятно оставлять ее в этом летающем гробу, похожем на сам ад.

Это был первый бой «Скорпиона», который вскоре окрестили Орлом, Корсаром и даже Летающим Демоном.

В космосе новости расходятся быстро.

Но они мало волновали Рега, который первое время должен был сочетать обязанности пилота, сиделки и исповедника. Привязанные к своим креслам, пассажиры «Летающей Земли» непрестанно бредили, и Айрт за несколько дней узнал о методах и намерениях Ночных больше, чем Лес, Морозов и сто других исследователей в течение самых длительных экспедиций.

Хотя эти пассажиры попали на «Скорпион» из баков консервации, где они хранились, чтобы потом служить пищей для чудовищного экипажа, двое из них оказались заражены, и, едва поднявшись на ноги, организовали нечто вроде мятежа. Айрт сидел за пультом — последнее время он держался исключительно на наркотиках — когда они ползком проникли в рубку. Им удалось разорвать ремни, которыми они были привязаны к своим креслам, и теперь они приближались держа их в руках. Положив свой дезинтегратор на колени, Айрт следил за ними из-под полуопущенных век. Они думали, что Айрт заснул, но он вскочил и обрушил, приклад своего оружия на голову одного из них — и пристально взглянул прямо в глаза второго.

И тогда он ужаснулся. Он дал себе слово никогда больше не употреблять физическую силу, не пользоваться насилием вообще. Он понял, что ошибкой следователей и инквизиторов было именно то, что они применяли насилие против насилия. Нужно было противопоставлять разум разуму, но в этой области Айрт терялся. Учитывая то, что даже биоробот был способен… Проникнув в мысли одержимого, он почувствовал, что скользит, опускается в ад, царящий в душе этого человека. Это было даже ужаснее, чем он мог себе представить: он попал в мир безумия, в затерянное подземелье, где развились и переплетались жажда убийства, ненависть и отчаянье. Он пробирался среди чудовищных картин и преступных желаний. В то же время он заставлял себя думать о другом: «Земля, лазурная планета. И эта девушка, которая погибла, прикрывая меня огнем своего дезинтегратора… которая звала подругу или сестру. Мужская дружба с отцом и его безнадежная лояльность. Диана. Мама. Тщедушный ученый, который смертельно рисковал в черной бесконечности, чтобы победить Язву…» И вдруг у него появилось впечатление, что он выбрался из адской неразберихи последних месяцев, выбрался на твердую землю, что он больше не одинок в этом водовороте мрака. Ведь были и другие непобежденные: его отец, Морозов, Лес Кэррол. И мутанты… Да, ведь были еще и мутанты!

— Можно еще спастись, — сказал незнакомый хриплый голос. Эти слова совсем неожиданно вырвались изо рта его противника. — Другие были с нами. И они бежали.

— Кто же?

— Хелл и Виллис. Да, ее звали Виллис…

— Ну, конечно, — сказал Айрт успокаивающим тоном. — Ведь надо только оказать сопротивление, помешать мраку овладеть нами. И это не так уж трудно, когда вам помогают.

— Да…

— Теперь спите. Вы отважно сражались. Вы победили ночь. Закройте глаза и спите, брат.

— Брат…

Он медленно опустился на пол, выронив свой ремень: он действительно спал. А через несколько секунд Айрт пришел в себя — похолодевший, дрожащий… Ведь он действительно побывал в мозгу другого существа и вынес оттуда такие ощущения, будто побывал на помойке, но вышел, совсем не испачкавшись…

«Только ведь это все ерунда, — сказал он себе. — Борьба один на один. А их миллионы. Необходимо продолжать исследования и эксперименты, сказал бы Морозов».

Второе испытание не заставило себя ждать.

20

Звездолет Ночных — Айрт обнаружил, что их патрульные корабли довольно пристально следили за движением между Землей и великим созвездием — засек на широте созвездия Лиры, в переменчивых отблесках Веги, ее лазурного солнца, мощный корабль с беженцами. Спектральный анализ показал, что он сам воспроизводил свое горючее и был буквально набит кредорами и космическими кристаллами. И действительно, это был корабль, который транспортировал привилегированных с семьями. Упускать такую добычу было не в правилах командира корабля по имени Барбаро, которому это имя подходило так же, как хорошо подобранная перчатка сидит на изящной женской ручке. Обычно тяжелые торговые корабли решались отправляться в путь только под защитой арктурианских боевых кораблей, которые встречали их на линии пояса астероидов; в таких случаях Ночные избегали нападать прямо: был приказ до поры не тревожить Двойную Звезду.

Но на этот раз все обещало легкий успех, стоило побороться за груз, да и торговец был один. Перевозивший правителей с Плутона и Нептуна, командир этого звездолета уже начал сходить с ума от противоречивых приказов своих «принцев», все они, казалось, знали космос лучше, чем он. Напрасно он убеждал их подождать конвой — они так боялись мрака, что бросились в космос, очертя голову.

Кроме того, звездолет Барбаро, носящий нейтральное название «Жизель», уже довольно давно безрезультатно бороздил пространство. Теперь, чтобы пополнить запасы в открытом космосе, он ожидал небольшой крейсерский корабль, замаскированный под торговца — «Скорпион» под командой Гордаччи. А эта мелкота опаздывала. Ничего, Гордаччи заплатит за опоздание — организация в таких случаях не церемонилась. Теперь, заметив огромный, слегка освещенный шар, который летел с малой скоростью, Барбаро не мог удержаться. Его боевая машина напряглась. Сфера мерцала на расстоянии в несколько парсеков и как раз начала переход на эксцентрическую орбиту.

Очаровательный звездный пейзаж служил фоном этому трагическому полету. В районе Веги пространство светится голубой прозрачностью сапфира. Необъятный Альтаир, таинственный Лебедь и звезды Пегаса кажутся совсем близкими. Полярная звезда похожа на разбросанное колье из жемчуга.

Если бы у светящейся сферы хватило здравого смысла, повернуть в сторону Бездны Лебедя, пиратский корабль, возможно, оставил бы ее в покое. Каждый знает, что происходит с кораблями, унесенными к этому мрачному провалу, открытому всем ветрам: оттуда выплывают иногда пустые корпуса, словно опустошенные чьим-то дьявольским вдохом, разбитые останки роботов… Но никакое живое существо не появляется оттуда. Однако торговец взял курс на Лиру. Это не очень устраивало Барбаро, но, к счастью для него, тяжелый корабль не мог соперничать с ним; он сошел со своей траектории и неожиданно отрезал путь своему противнику. Предчувствуя близкую и драматическую развязку, торговец сам зажег все огни и показал зеленый и голубой знак Земли. Он прямо показывал свою принадлежность. Даже в свете его прожекторов — они залили ярким светом все окружающее пространство — пиратский корабль, мощный и опасный, как акула, остался темным, как и пристало кораблю тьмы. Встав на благоприятную орбиту, он повернулся к торговцу своими мощными дезинтеграторами, и ударил из всех стволов.

Большой корабль, застигнутый врасплох, повел себя с определенным достоинством. Барбаро подумал, что в последнее время на планетах Солнечной системы научились строить настоящие моноатомные крепости, слишком уж прочные. Кроме того, на торговце стояло несколько тяжелых излучателей, которые ответили, правда, довольно разрозненно, что было для акулы не страшнее роя пчел. Пират был не прочь продолжить смертоносную игру, он представлял себе беспорядок, который царил в этот момент на всех палубах торговца, панику, женский плач, бессильную ярость мужчин, и улыбался. Барбаро был очень старым Ночным, он уже не знал, сколько всяких чужеродных волн или вирусов прошло через него. Во всяком случае, в его натуре оставалось не много человеческого. Он только сожалел, что он не мог, даже с помощью инфравизора, присутствовать при этих тысячах агоний — такие зрелища были ему совершенно необходимыми: он питался ими, как другие — кровью.

Оба корабля вращались на одной орбите, на расстоянии не более десятой доли парсека, друг от друга. Пирату оставалось только включить двигатели на самую малую мощность и наброситься на добычу.

Именно в этот момент на вспомогательном экране появился еще один силуэт. Контрольное устройство едва успело предупредить Барбаро, который тотчас обернулся и едва сдержал готовое сорваться с языка ругательство: на экране появилось и на полной скорости шло на «Жизель» нечто похожее на швейную иглу. Она летела прямо к месту боя, не отклоняясь ни на пол-парсека, и Барбаро инстинктивно почувствовал, как она опасна…

Летел ли этот корабль из созвездия Пегаса или из Бездны Лебедя? Его цвета были абсолютно нейтральными, он мог принадлежать кому угодно. Несомненно, он был модернизирован — таможенные корабли не могли развивать такую скорость. Только крейсер типа «Скорпион»… Типа «Скорпион»? Командир-пират пристально всмотрелся: да, это и был «Скорпион»! Уже давно не имея никаких сведений о нем, он с облегчением выругался в адрес Гордаччи и занялся исключительно торговцем, обшивка которого, задетая первым залпом, раскалилась докрасна, сверкала и переливалась в вечной ночи… Зайдя с другой стороны, Барбаро дал второй залп.

В то же время, как только демон, орел или скорпион оказался рядом с пиратом, он тотчас включил на своем борту небольшое табло, и Барбаро не поверил своим глазам: это были земные цвета — зеленый и голубой!

«Гордаччи сошел с ума», — подумал Ночной. Но уже ничего нельзя было изменить, и он продолжал вести огонь по транспортному кораблю. Казалось, что теперь нос корабля пылает, но на самом деле это было всего лишь иллюзией… Барбаро позволил своему экипажу сделать небольшую паузу. Он прильнул к экрану внешнего обзора, и уже не мог оторваться от него: вообще-то не было более прекрасного зрелища, чем такие баталии в космосе, чем такие боевые операции, столкновения бронированных масс, изрыгающих пламя и презирающих силу тяжести. Любоваться таким прекрасным боем было последней слабостью и последним остатком человеческих чувств у старого Ночного. И он был вполне удовлетворен — все это выглядело действительно великолепно: пройдя совсем рядом с его кораблем, вновь прибывший разрядил в его носовую часть свои собственные дезинтеграторы. Их мощь недавно была усилена, и эффект оказался ужасным: броня «Жизели» начала плавиться, загорелась изнутри…

Или это потому, что они находились совсем рядом?..

Отрывок из древней песни викингов, ставшей гимном кадетов Двойной Звезды, вспыхнул, потом угас в мозгу. Это ничего не значило, но почему Гордаччи напал на него?.. Он взбунтовался и теперь охотился для себя самого? Или это был не Гордаччи? Все могло быть. Пробираясь ползком по разбитому посту управления, нажимая еще уцелевшие клавиши на пульте, он дал команду открыть огонь оставшимися дезинтеграторами: они были способны превратить в калории наглый кораблик, который атаковал. Но звездолетик, которым управляли по непонятным правилам, исчез с экрана и с орбиты. В то же время на борту торговца появились огненные фонтаны — разрозненный залп, который тем не менее затронул жизненно важные отсеки «Жизели». Воспрянув духом от неожиданной поддержки, он выпустил, наверное, последние заряды своего оружия. На «Жизели» уже не было ни одного действующего механизма, даже сам экран разлетелся вдребезги, когда перед ним снова появился «Скорпион», окруженный белым пламенем своих дюз. Падая лицом вниз в вечную ночь, Барбаро все-таки успел подумать, что не должен жаловаться на судьбу: он всегда хотел, чтобы его конец был именно таким.

…В это ли время или немного позднее он действительно начал их слышать? Конечно, он всегда видел счастливые сны, в которых вновь встречался с друзьями по колледжу или слышал отрывок из Листа, который появлялся лучом света в этом царстве тьмы… Раньше, на родном астероиде, он частенько располагался на другой стороне шара, в голубой траве, горьковатой и мягкой на вкус и слушал то, что он называл «музыкой звезд». Не имея представления ни о Пифагоре, ни о Птолемее, он заново изобретал их самые прекрасные мифы: голубой бриллиант Веги представлялся шедевром планиметрии, звуковые волны с Юпитера казались небесной музыкой и, как будто пчелки, жужжали в золотом облаке Волос Вероники.

Но то, что преследовало его теперь, не было космической симфонией. Долгие годы в колледже он был одинок. Ужасно одинок. И среди веселых и крепких земных товарищей, которые не знали, и среди арктурианских преподавателей, вечно погруженных в свои кристаллически идеальные мысли. Он остро переживал одиночество, но не испытывал при этом ни горечи, ни разочарования. После того, как Айрт дезертировал. Сигма и вообще все прошлое перестало существовать — он добровольно задвинул их в тень, в самый темный угол своей памяти. А Земля была далеко. После его великих побед многие астронавты примкнули к нему. Среди них был исцелившийся Ночной, его звали Жак Лафон, которого Айрт назначил своим заместителем. Но эти простые и отважные люди были товарищами по борьбе — не более. Теперь он начал чувствовать неизбежное и реальное присутствие или, скорее, логическое существование СВОИХ.

…Бывает так, что в драматические эпохи появляются существа, которые слышат некие голоса. Их считают или не считают безумными. Такого сорта воспринимающий может быть настроен мистически, он может почувствовать путь к спасению… Или поэтом — тогда это вдохновение. Если он не равнодушен к славе и живет в эпоху рационализма, он поверит в свою собственную гениальность, а если чувствителен — в свое единение со всей вселенной…

Однажды Айрт заметил, что уже довольно давно многие лихорадочно направляют в его адрес различные сообщения на самых разных волнах. И это было не более удивительно, чем прослушивание простых радиосигналов, или так же нормально, как обычная земная телепатия. И только вещи, которые доверяли ему эти незнакомцы, были невероятными…

Впервые он почувствовал это абсолютно ясно… — так обязательно бывает этот первый раз — когда одержал победу над отрядом ночных кораблей, и это, как всегда, означало необходимость заниматься разбитыми транспортами с беглецами. Некоторые из них он оставлял на обитаемых планетах, но это не было идеальным решением проблемы. Экипаж «Скорпиона» рос. Хотя Айрт уже давно выкинул весь бесполезный груз: контрабандные товары, излучатели с отравленным лучом, которые как нельзя лучше характеризовали перевозимый груз, места не хватало. Жак совсем недавно доложил Айрту, что они могут принять не более одного или двух человек: запасов кислорода на корсаре не хватило бы для слишком многочисленного экипажа.

Айрт часто проводил время над картой Млечного Пути и любовался Солнечной системой, оранжевой звездой и голубовато-зеленой планетой. Однажды странное легкое волнение сжало ему сердце. И первый голос заговорил, быстро и четко. Он звучал, как серебряные струны:

— Высадиться на Земле? Какой абсурд! На ней не высаживаются, от нее бегут.

Айрт тотчас ответил, не обратив поначалу внимания на необычность ситуации:

— Но не тогда, когда ее хотят освободить!

— Нет! — настаивал голос. — Какая наивность — провоцировать врага с несовершенным оружием в руках. Подумайте об этом. Ведь речь идет не только о вас. Земля завоевана существами, для которых она не более ценна, чем скорлупа пустого ореха; они, не колеблясь, взорвут ее, если почувствуют, что им грозит опасность. Уж в этом я уверена. Я не вижу далеко, но, все-таки, я вижу. Можете вы себе представить будущее без Земли? Я — нет. Но я уже рассмотрела у них в мыслях план, в котором между Венерой и Марсом остается пустое пространство, заполненное радиоактивными обломками…

— Мы не оставим им на это времени! — возразил Айрт. — Мы высадимся внезапно!

— Вы верите, что в космосе можно сохранить какой-нибудь секрет? И так уже полно слухов…

— Мы будем храбро сражаться!

— Другие уже сражались. Другие, которые не хотели или не могли покинуть эту планету. Ведь были целые полки молодых парней, которые целиком погибли в полярных льдах, и эскадрильи кораблей, которые, взрываясь, падали в Тихий океан…

— У них было негодное оружие.

— А другие прилетали из космоса, вооруженные лучше, в надежде спасти самых нужных. Немногие вернулись.

— Потому что они действовали неумело.

— В каком смысле? Они не хотели заливать кровью Землю, и так уже почти безжизненную. Ведь более трех четвертей землян заражены, подумайте об этом! А есть еще животные, растения, а особенно насекомые, все они испытывают невероятные мутации! Эпидемия зашла очень далеко. Появились ядовитые туманы над ущельями, чудовища в океанских безднах, плазма, наконец… Видно, есть общий принцип. И пока вы сражаетесь с бесчисленными отрядами чудовищ в образе людей, тайный совет Ночных не колеблясь, применит термоядерную реакцию, чтобы уничтожить этот мир, уже сгнивший до ядра!

— Они не осмелятся! — возразил Айрт, но холодный пот выступил у него на лбу.

— Нет, они осмелятся. Они презирают эту Землю, из которой они уже высосали почти все, что могли. Ведь в Галактике есть тысячи планет такого же типа, а вы уже знаете, что вид материи не имеет значения. Ночные на Земле могут погибнуть — а Язва останется. Высаживайтесь же на Землю со своей несчастной флотилией, и, вот увидите, она не выдержит и дня! Может быть, это диктуется стратегическими соображениями Сигмы и этого самого Ингмара Кэррола, которого вы проклинаете! Вы будете причиной разрушения нашей планеты, Айрт Рег! Оставшиеся в живых будут проклинать вас до тех пор, пока существуют звезды!

— Вы лжете! — Айрт обрушил свой кулак на приемно-передающее устройство перед собой. — Все это только попытки сбить меня с толку! Откуда я могу знать… уж не пособница ли вы Ночных?! — Сложный и ценный аппарат разлетелся на куски, но это ни к чему не привело: молодой, с металлическим оттенком, язвительный голос еще и рассмеялся нахально, и потом затих, и астронавт с некоторым даже удовлетворением посмотрел на капли крови на своих пальцах…

Жаку, который вошел в рубку своим бесшумным шагом, старого Ночного, он попросту указал на обломки:

— Уберите это.

Второй голос заговорил значительно позднее. Это случилось после одной из битв, когда каюты «Скорпиона» были забиты ранеными. Особенно часто встречались тяжелые ранения — разрыв внутренних органов, раздробленные кости, ожоги, которые Айрт и его экипаж не могли вылечить… Люди, вырванные из лап смерти, бредили, а когда приходили в себя, то взгляд их как будто кричал. Другие выли от боли. Бесконечные жалобы и стоны затихали только с угасанием самой жизни, лишний раз подчеркивая ужас всего этого кошмара. Айрт как раз стоял рядом с черно-красным телом человека, у которого была содрана почти вся кожа, когда различил поющий нежный голос, немного хрипловатый, такой реальный, что он вздрогнул и обернулся, чтобы посмотреть, не стоит ли эта женщина рядом с ним.

— Я рядом с вами, — сказала она. — Я попробую что-нибудь сделать. Положите руки на плечи этого несчастного.

Ничего не ответив, он послушался.

Реакция была мгновенной. Измученное тело как будто расслабилось, судороги прекратились, веки опустились на закатившиеся зрачки. Умиротворенное выражение разгладило нечеловеческую гримасу. Айрт, словно зачарованный, продолжал глядеть на взломанную грудную клетку, где билось сердце и дышали легкие. Внезапно сердечная мышца перестала сокращаться, и он отодвинулся от счастливого мертвеца.

— Я не могла сделать ничего другого — только облегчила его страдания, — объявил голос извиняющимся тоном. — Но у того, что рядом, есть шансы выжить. Думайте очень напряженно о его выздоровлении. Думайте о чем-нибудь радостном, ясном: о земном дне, о весне, о зеленых холмах Земли. Ведь это всего лишь ребенок, подумайте о его матери, что осталась дома. Вот видите, ему легче, его дыхание становится ровным. А теперь перейдем к другому, к тому, у которого оторвана рука. И вон к тому…

Айрт как будто в полузабытьи двигался меж рядами раненых на полу, и хрипы стихали, крики становились редкими. Но этот второй голос стал слабее и не таким уверенным. Он еще вибрировал у него в ушах, как еле слышная музыка. Он остановился и спросил:

— Вам от этого плохо, да?

Пауза. А потом:

— Да. Это ужасно. Я никогда еще не брала на себя столько.

— Сделаем передышку?

— Это необходимо, — сказал голос со стыдливым облегчением. — В таком состоянии я бессильна. К тому же… ваш экипаж беспокоится.

Айрт обернулся и увидел безграничное удивление на лицах своих людей. Ну, конечно, это было невероятное зрелище: их капитан-корсар, покрытый кровью, с потрескавшимися губами, голос которого еще не успел принять обычное звучание после команд и угроз, вел себя как обычный лекарь! Сам он испытывал огромное желание остаться наедине с голосом. Он оставил раненых на попечение Жака и закрылся в помещении командного поста. Незнакомка молчала, но он чувствовал ее присутствие, успокаивающее и близкое. И вдруг до него дошло: если ему удавалось не свалиться с ног от переутомления, то это потому, что она была рядом во время битвы.

Он спросил:

— Кто вы?

— Мутантка.

— Но мутанты — чудовища… выродки! А вы такая добрая…

— Я не добрая, — возразил холодно голос. — Просто чувствительная. Я ненавижу страдание. При условии, что мутации являются попросту совершенствованием приобретенных наследственных свойств, мы можем эволюционировать как в сторону добра, так и в сторону зла.

— Вы излечиваете…

— Нет. Я беру на себя страдания других. И разрушаю их. Но не всегда это так просто, вы сейчас сами могли заметить.

Она усмехнулась, и смех ее был легким, музыкальным, совсем не похожим на победоносную трель первого голоса:

— Предположим, я нечто вроде человеческого антибиотика… Но…

Голос стал удаляться, терять реальность. Айрт крикнул:

— Вы вернетесь? Вы снова поговорите со мной? Вы не оставите меня таким одиноким, таким отчаянно одиноким?!

И он будто почувствовал на своем лице чье-то легкое дыхание.

Потом наступил долгий перерыв. В течение всей новой кампании они не появлялись. А это была победоносная кампания. Айрт начал яснее осознавать стоящую перед ним задачу. Однажды, собрав экипаж своего корабля и включив наружное вещание для других, он сказал:

— Ну, вот. Тем, кто присоединился ко мне из любви к наживе или к приключениям, лучше оставить нас и высадиться на первой же обитаемой планете. «Скорпион» не простой пират, это исследовательский корабль. Мы нападаем на Ночных только тогда, когда нет другого выхода, чтобы освободить их пленников, но особенно для того, чтобы научиться бороться с Язвой. Позднее, научившись, мы сможем выковать наше оружие. И вернуться на Землю. Это будет освобождение.

— Крестовый поход! — воскликнул Жак, бывший Ночной.

Другие согласно склонили головы, и Айрт почувствовал невероятное и абсолютное доверие.

Пассажиры, которых он высаживал на астероидах, расположенных недалеко от регулярных путей сообщения, начали распространять легенду о «Скорпионе», странном скитальце, который хотел бороться — не разрушая, и победить — не уничтожая. Это казалось чем-то невероятным, и в задымленных наркотиками тавернах на окраинах галактики старые космические бродяги пожимали своими широкими плечами.

Но слухи обретали реальное подтверждение. Утверждали также, что Айрт Рег, кадровый офицер космического флота, был официально (но тайно) произведен в корсары Двойной Звезды. Когда он впервые услыхал эту байку из уст принца-торговца, безвылазно сидящего на своем спутнике и продававшего «Скорпиону» горючее за золото Ночных, Айрт только рассмеялся. Но разуверять не стал. Не потому, что хотел подтвердить ложь. Он был мечтателем, и ему, пожалуй, хотелось, чтобы это оказалось правдой…

Еще более странным было то, что со стороны Сигмы не поступило никакого официального опровержения: Ингмар Кэррол бушевал, но торговцы были еще и политиками — ведь у Айрта было уже столько побед! Его имя стало популярным от Пояса астероидов до Большой Медведицы. Ведь совсем неплохо было примазаться к престижу, не заплатив за это. А в случае поражения всегда можно отвергнуть беспутного авантюриста.

Такой и была всегда большая политика великих республик, царивших когда-то на земных океанах, блестящей наследницей который стала теперь Сигма.

Айрт понимал это.

Но это было ему безразлично… совсем безразлично!

21

Голоса все молчали. Айрт разбил немало приемно-передающих устройств, прежде чем понял, что механизмы были ни при чем. Мало-помалу неудовлетворенность возрастала. «Почему они начали говорить со мной? И почему они замолчали?» Он снова был одинок, больше, чем когда-либо. Другие космонавты обменивались воспоминаниями о Земле, о гостеприимных зеленых планетах. Они рассказывали о своих блестящих или счастливых приключениях, показывали жалкие остатки домашних архивов: микрофильмы, выцветшие фотографии, плохо сохранившиеся письма с расплывчатыми строчками. Один с гордостью показывал домик земного типа, затерявшийся в джунглях Гиад; другой — изображение усталой молодой женщины, окруженной ребятишками, и старушки с седыми волосами.

Айрту Регу показывать было нечего.

Не имело значения, если этот самый домик больше не существует, если старая дама спала вечным сном под холмом, покрытым сиренью, а молодая — сбежала, оставив детей на попечение служанки. В космосе прошлое и настоящее смешиваются. Труп, выброшенный в пространство со старым любовным письмом в кобуре для дезинтегратора, был богаче, чем Айрт Рег, великий корсар!

— Ты плохо спишь! — повторял Жак, который с паяльником в руках ремонтировал что-то в своем боевом скафандре. И это выглядело очень по-земному. — Я слышу, как ты скрипишь зубами. Это вредно. Почему бы тебе… извини, что я вмешиваюсь в твои дела, но ведь мы на одной «галере», так. Так вот, почему бы тебе не взять какую-нибудь женщину? Из полуночных, например. Среди них встречаются весьма недурные собой.

— Но я же не Ночной.

— Это не имеет значения. Все они без ума от тебя!

— Ты меня удивляешь, — сказал Айрт. — Напомни мне завести венерианский гарем. Когда у меня будет время.

Он старался вести себя так же, как его соратники, но в душе чувствовал себя абсолютно чужим. «Как будто особый вид гуманоида на планете, заселенной другим видом. Быть сделанным из другого металла и мечтать о полном слиянии… невозможно». Он работал, как машина, брал на себя больше, чем все другие. Однажды, уснув в своем кресле, он увидел кошмарный сон и проснулся мокрый от пота. Все было необычайно ясно и ужасно реально, реальнее, чем стереофильмы, потому что ощущения проникали в его мозг, потому что они терзали его: он увидел свою незнакомку в глубине какой-то бездны в схватке с настигающей ее ужасной опасностью. Она страдала и звала его… Айрт вскочил, лихорадочно расстегивая высокий воротник комбинезона и в отчаянии запустил свои мысли в пустоту:

«Где вы? Кто вы? Я хочу помочь вам! Я не могу, едва обретя вас, тотчас же потерять! Ответьте мне, вы живы, да?!»

«Ну, конечно же, — ответил нежный, немного хрипловатый голос. — Но не впадайте в такое отчаяние, ну же! Мы не можем часто разговаривать с вами — это требует больших усилий, а мы бережем наши силы для решающих событий…»

«О! Это вы! — воскликнул он. — Наконец-то! Как я вам благодарен! Если бы вы знали, как я боялся за вас… Я видел этот кошмар: это чудовищно! Скажите мне, что ничего такого…»

«Ах! — отвечала она, — место, где мы находимся, не вызывает никаких приятных ощущений, но мы столько уже повидали…»

«Так это правда! Вы действительно несчастны?!»

«Ну, это уже другая история».

«Так вы в аду. Я не хочу оставлять вас в Аду!»

Пауза. Потом:

«…Во всяком случае, это мой личный ад, и вы ничем не можете помочь мне, — сказала она сдержанно. — Мне жаль, что вы приняли эту волну — она не была предназначена вам».

«Но это был крик, крик о помощи. Когда я услышал его, я был в состоянии сделать все, что угодно… чтобы прийти к вам на помощь! Всю мою жизнь…»

«Послушайте, будем мыслить здраво: вы никогда меня не видели, а мы ведь в открытом космосе. Придите в себя. Может быть, я тысячелетнее чудовище или газообразная амеба…»

«У вас голос земной девушки…»

«У ехидны или сирены может быть такой же».

Ему показалось, что она удаляется. Он так сильно сжал кулаки, что ногти до крови впились в ладони.

«Послушайте, — сказал он, — вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, я и сам знаю, что смешон. Но только не уходите! Вы же не представляете, сколько я думаю о вас… и о вашей подруге, конечно же. Это как будто непрерывная последовательность видений. Я нахожусь за пультом управления, но вижу слабо светящиеся лилии, которые цвели на моем астероиде. Мы еще называли их „эховые цветы“, — и как будто это в то же время вы… И я вижу ваши глаза, как будто различаю дно в глубине прозрачной горной речки. Они грустны, но с надеждой смотрят в будущее. Вы были несчастны, но это сейчас пройдет, клянусь вам! Каждый раз, засыпая, я запираю вас под моими веками…»

«Вы немного безумны, Айрт?»

«Абсолютно безумен. Я не умею красиво выражать свои мысли, а вы не подсказываете мне слова, но мне это вполне подходит, и я говорю так, как думаю. Я хочу объяснить вам, как живу: я постоянно жду весточки от вас. Я прекрасно понимаю, что вы передаете не радиоволны, однако, я десять раз в день вхожу в радиорубку и слушаю. Столько сообщений пересекает пространство! Всех кто-то слушает и только меня… Я ведь жду лишь слова… Радист записывает последнюю сводку: какой-то корабль затерялся в созвездии Весов, орбитальный циклон угрожает всему живому в созвездии Эридана. И я ухожу с опущенными плечами, и мне кажется, что все насмехаются надо мной… Мне надо или покончить со всем этим, или продолжать бороться. Вся вселенная пуста и мертва. И мне хочется умереть. Мне…»

«Я не знала», — сказала она тихо.

«Что?»

«Что вам может быть так плохо. Простите меня, Айрт. Простите нас. Я думала, что у нас, у мутантов, столько сил…»

«Но я не мутант!»

«Что вы об этом знаете? Во всяком случае, я могу обещать: вы теперь никогда не будете в одиночестве. Мы не покинем вас».

…Он придумал ей имя. Ведь они избегали называть свои имена, или указывать местонахождение «ада», в котором они находились. Но голос первой ассоциировался с ударом совершенного оружия… а второй… с журчанием ручейков… Они продолжали время от времени разговаривать с ним — в важные моменты его жизни. Когда он мог спокойно вспомнить обо всем этом, Айрт с иронией говорил себе:

«Вот ведь, в самом деле, что только мне не пришлось повидать: бесконечность и смертельный огонь, горечь и благополучие! Древние пифии слушали своих богов в стенах храмов, а психопаты XX века — в стенах кабинетов своих врачей. А я… Ничего себе! И неважно — нервный ли у меня срыв или разгар боя в созвездии Дракона!»

— Тревога, командир! Тревога!

Его разбудило, объявление по интеркому: радары «Скорпиона» обнаружили вдали дикую и героическую резню, в которой участвовали две эскадры. Там был большой караван с Земли — шесть тяжелых транспортников с эмигрантами, эскортируемые отрядом арктурианских линейных кораблей, на одном из которых можно было различить герб вице-адмирала. А еще ночной флот — десяток легких, прекрасно вооруженных кораблей, превосходящих своего врага в мощности и в решительности, сгруппировавшиеся вокруг настоящей летающей крепости. Для «Скорпиона», набитого беглецами, вмешаться в эту драку значило подставить себя под перекрестный огонь. К тому же он мог только ненадолго задержать продвижение Ночных… Айрт жестко усмехнулся и прямо-таки вылетел из своей каюты в боевом скафандре. Он увидел у дверей командного поста очередь из членов своего экипажа. Он вошел. Жак, неподвижный, как Будда, с важной миной записывал на перфоленту корабельной ЭВМ земные имена и адреса.

— Чем это ты занимаешься? — спросил его удивленный командир.

Прежний Ночной посмотрел на него своими грустными глазами:

— Мы не можем им позволить просто так уничтожить эту несчастную толпу? Так надо…

— Надо? — Айрт улыбнулся. Он был горд: пока он колебался, его команда сделала выбор.

— Так вот, — продолжал Жак, — учитывая то, что у нас мало шансов выбраться, был, кажется, такой старинный обычай на Земле — точно не знаю, я ведь родился на Марсе. Они хотят, чтобы уцелевшие знали, кого известить, если они погибнут. Я не мог отказать им. Чтобы ускорить процедуру, я принимаю имена только близких родственников: жен, матерей…

— Но это нелепо! — воскликнул Айрт. — Если «Скорпион» погибнет, как же будут переданы их сообщения?

— Они не подумали об этом. И это, пожалуй, лучше, — пробормотал Жак. Оглянувшись на очередь у двери, он спросил: — Вам есть кого предупредить, командир?..

Эти устремленные на него глаза, эти застывшие лица ждали ответа. И Айрт сказал:

— Запишите: моей сестре Виллис…

Почему Виллис? Какая-то смутная ассоциация. «Действительно, — подумал он, — я не знаю ни ее имени, ни как она выглядит. Если бы я когда-нибудь встретил ее, мы не узнали бы друг друга. А вообще-то нет: я уже знаю, что ее голос обещает нежность, что она облегчает страдания, что она… как живая волна.» Какое-то полузабытое стихотворение всплыло в его памяти. Оно имело отношение к гипнокурсу в колледже, к забытому старинному космическому путешественнику.

«Вот так мы друг друга и узнаем, — сказал он себе. — Это будет нашим паролем». (Он вспомнил о детских играх.) «О, — продолжал он что-то похожее на молитву, — кем бы ты ни была — невидимая, далекая и вездесущая, моя сестра и мой друг — слушай же меня! Мой конец близок, но я думаю о тебе, и я больше не одинок. В этой жестокой и мрачной жизни ты была для меня самой нежностью и лучом света. В этой жизни, где наши товарищи и наши близкие становятся жертвами, где нас преследуют видения измученных лиц, где мы мечтаем только о том, чтобы умереть с честью на нашем корабле, ты оставляешь мне надежду и веру в существование дружбы и мира. Даже если это мираж — спасибо тебе! И я хочу, чтобы накануне этой последней битвы ты знала, что мое счастье не в бою, а возле тебя, моя незнакомая сестра. Однако мне пора».

Тревога!

На экране внешнего обзора появилось изображение колеблющегося пространства, покрытого вспышками и удаленного от них примерно на парсек, где три или четыре арктурианца уже покидали поле боя — разбитые, лишенные управления и, скорее всего, заполненные трупами. Эти корабли затрудняли маневры всей эскадры. Все пространство между Драконом и Лирой превратилось в сплошную бойню. Ночные разгоняли дезориентированный эскорт. Тяжелые транспортные корабли в нерешительности топтались на линии огня. Глубина черного ничто и свечение обнаженных звезд над этим небесным ристалищем, вокруг огнедышащей арены, придавали зловещее очарование всему спектаклю…

Айрт тотчас понял, что все черные корабли применяли тяжелые дезинтеграторы — на этот раз речь шла не о пленении и ограблении беглецов, а о полном их уничтожении. Он тотчас уловил ошибку в тактике арктурианцев: линия конвойных кораблей была слишком растянута, и противник в любой момент мог зайти с флангов. Он выругался: чему же их учили в Астронавигационном колледже?! Жак рядом с ним тоже следил за вращением безумных звезд в черной бездне, как будто это были зерна рассыпавшегося жемчужного колье.

Он сказал:

— Они ведь очень плохо защищаются, да?

Айрт кивнул.

— И мы почти ничего не можем сделать, да? Прежде, чем мы начнем действовать, все будет кончено…

— Если только нам не удастся попасть в орбитальный прилив…

И в этот момент торопливый и прерывистый голос раздался в голове Айрта:

«А вы пробовали подпространство?»

Это было так неожиданно, что сначала он было заартачился.

«Да разве известно точно, что такое подпространство? Это пока всего лишь гипотеза. Его точные координаты и свойства абсолютно неизвестны, а что касается того, чтобы войти в него… В Межзвездном Кодексе написано…»

«Что там, в принципе, возможно все, но с точки зрения разума немыслимо… — перебил его первый голос, резкий и как будто с серебряным звоном. — Но ведь вы мутант, не так ли? Вы же знаете, что подпространство является точной копией реальности. Для вас это должно быть достаточным доводом. То есть, вы погружаетесь в него и выныриваете».

«Подожди, Талестра, — прервал поющий голос, — не своди его с ума: он еще не стал „сознающим мутантом“. Айрт, слушайте меня: вы должны представить себе свой бросок в уме. И ничего не бойтесь, ваши двигатели выдержат. Мы их осмотрели. И мы с вами…»

«Речь идет не о страхе!» — сказал Айрт.

И он неожиданно оказался в том самом мире, которого гуманоиды опасаются, который они называют «вселенной помутившегося разума», где достаточно усилия воли, чтобы вести звездолет или создать новую звезду. Он сделал это усилие, и бездна пенящихся звезд открылась перед ним. И он пересек ее со скоростью молнии, не обращая внимания на невероятные феерии подпространства, на кроваво-красные бриллианты, на пламенные розы, на неслыханные призрачные видения бесконечности. За секунду он осознал все взлеты и падения человечества и то, что термин «божественный» может означать для человека…

В эти мгновения двигатели и системы корабля творили чудеса, космонавты в бесчувственном состоянии склонились на свои пульты, и Жак тоже рухнул на пол рубки с ярко выраженными признаками болезни пространства. На всех контрольных табло стрелки, исполнив какой-то немыслимый, дикий танец, застыли на нулях. И, пробив стены звука, света и еще какие-нибудь, наверное, «Скорпион», еще фосфоресцирующий после погружения в подпространство, внезапно появился прямо между двумя фронтами, в гуще боя.

Четыре из семи арктурианских кораблей спасти было уже нельзя. От них остались только искореженные корпуса и несколько космонавтов, что успели выпрыгнуть через запасные люки. Однако черная эскадра и по ним прошлась своими огненными лучами. Ее корабли получили всего лишь несколько поверхностных повреждений, и казалось, что судьба каравана решена. «Тем не менее, — решил Айрт, — если Ночных отвлечь хотя бы на короткое время, корабль вице-адмирала мог бы отойти с двумя оставшимися кораблями эскорта и транспортами, а потом и вообще сбежать. Это вопрос нескольких секунд». Судя по знакам отличия, один из кораблей эскорта был госпиталем, другой — «детским садом». Дьявольский корабль-крепость уже догонял их, не обращая никакого внимания на легкий «Скорпион», на котором, судя по виду, не могло быть крупнокалиберных орудий.

Айрт соображал очень быстро, он даже не слушал больше голоса. Он оценивал позиции черных жал, быстроходных и эффективных, и чудовищную массу корабля-крепости. Всего один луч мог бы превратить его корабль в ничто, от него не осталось бы ничего — ни атома металла, ни кусочка человеческой плоти. Поэтому было необходимо в первую очередь вывести из строя именно его, дезориентировав при этом черные жала, чтобы помешать и им. Единственным средством для этой невероятной операции было молниеносное поражение командного поста летающей крепости, чтобы лишить ее возможности управлять боем. В том месте, где находился командный пост, вооружения почти не было, а находящиеся рядом отсеки жизнеобеспечения всегда являются самым уязвимым местом любого корабля.

Тактика безумца… У него не было даже одного шанса из тысячи.

Айрт еще раз посмотрел на изображение огромного дьявольского корабля на экране внешнего обзора. Вблизи это была целая планета из сверкающего металла. На носовой части огромными светящимися буквами было выведено: МРАК. Зеркала солнечных батарей переливались. На какую-то секунду Айрт Рег-корсар снова превратился в маленького мальчика с его прежней безысходностью и отчаянием, которому сейчас предстояло отомстить за своих. Но тотчас же мозг космонавта принял решение: эти солнечные батареи и антенны внешней связи, служащие для передачи и получения информации и были самыми уязвимыми в данный момент. Айрт не мог надеяться на то, что ему своими дезинтеграторами удастся пробить чудовищную броню, но он мог надолго дезориентировать врага…

В то время, как черная эскадра сосредоточила свой огонь на корабле вице-адмирала, а крепость медленно поворачивала в ту же сторону, Айрт бросился к пульту управления и, еще раз воспользовавшись подпространством, очутился вместе со своим кораблем чуть ли не на носовой части противника. И там, открыв огонь из всех дезинтеграторов, он вызвал, как сказал он сам себе, «самую прекрасную суматоху в мире». Неожиданно лишившись управления, черная флотилия беспорядочно закружилась в пространстве, и ее разрозненные залпы затерялись среди бледного свечения звезд… Крепость же, лишенная средств связи с окружающим миром, беспорядочно завертелась вокруг своей оси. Другие корабли Ночных не осмеливались стрелять по дерзкому корсару из опасения попасть в тяжелую взбесившуюся массу…

…На экранах «Скорпиона» на момент возникли изображения упавших на колени земных женщин и детей…

Воспользовавшись нерешительностью врага, транспортные корабли с эмигрантами, которым этот неожиданный поворот событий придал разума и решительности, перестроились на эллиптическую орбиту, чтобы спастись бегством. Два корабля эскорта как бы с сожалением последовали за ними, разрядив свои тяжелые дезинтеграторы в сторону черных жал, и только черные обломки продолжали кружиться в пространстве. Лишенная средств связи, с потухшими экранами, крепость все же продолжала палить в разные стороны, попадая в свои собственные корабли. Последовала неописуемая паника, и Айрт успел еще два раза разрядить дезинтеграторы по носовой части своего противника.

Давид сжигал Голиафа.

Заколебались близлежащие астероиды. Кое-где разразились магнитные бури, зажглись полярные сияния, орбитальные сдвиги сотрясали архипелаги планет. Маневрируя в океане излучения, космические корабли превращались в титанов, в существ чудовищных и святых, которые некогда смутили все цивилизации на заре их развития…

У вице-адмиральского корабля хватило мужества остаться на поле боя до конца, до тех пор, пока тяжелые «космические баржи» с их грузом человеческой паники не превратились в еле светящиеся точки в пространстве. Тогда он расцвел всеми цветами радуги. Двойная Звезда у него на носу засияла, как солнце, а разрозненные обломки, танцующие вокруг него, образовали настоящую розу ветров. Такие же останки черного отряда в красочном беспорядке кружились и вокруг «Скорпиона». Айрт позволил себе немного потешить свое тщеславие и передал на адмиральский корабль:

«Вам здесь больше нечего делать. Сейчас я их развлеку напоследок».

И с удивлением услышал ответ:

«Сигма приветствует вас, Айрт Рег».

Потом?

Что ж, потом последовал четвертый залп, он поразил отсеки жизнеобеспечения крепости, которая после этого разлетелась на куски во взрыве чудовищной силы. В этот момент тут уже не было ни черных жал, ни корабля вице-адмирала. И Айрт остался в одиночестве со своим экипажем среди крутящихся обломков. Он медленно приходил в себя у пульта управления, с которым он недавно так грубо обошелся, и вытирал платком мокрое от пота лицо. Опустив руку, он с удивлением обнаружил, что она в крови. Скорей всего, он задел какой-то острый угол во время эксцентричных маневров «Скорпиона». Надо осмотреть корабль, подумал он, должны же быть неполадки. Он обратил внимание на то, что впервые не назвал презрительно свой корабль «торговцем»: бравая ракета вполне заслужила уважение к себе.

Вокруг него, рассеявшись по своим каютам, зализывая ушибы и раны, астронавты неожиданно затянули песню, которая, неизвестно откуда явившись, стала чем-то вроде гимна «Скорпиона».

Айрт с большим удовольствием услышал бы что-нибудь другое. Например, поющий и нежный голос, который говорил: «Ничего не бойтесь, мы с вами…»

Но вокруг него орали:

22

Сообщения с Антигоны.

Еще глубже. Еще глубже в Бездну Лебедя.

Эти письма не дошли до своих адресатов. Они были написаны существами, чей злосчастный рок повелел, чтобы их корабли были унесены космическими течениями, затянуты силами гравитации или чтобы сами они были сброшены через люки пиратских кораблей, как это произошло с Виллис, на один из мертвых миров Бездны Лебедя, что вращаются вокруг своих черных солнц.

Спустя века, когда одиссея, о которой мы здесь рассказываем, превратится в легенду, эти послания найдут в капсуле из сверхпрочного полимера в орбитальных водоворотах Антигоны. И вселенной станет страшно. За свое прошлое.

Вот несколько отрывков из этих писем:

«Когда это послание дойдет до Вас, Аэлис, если только ему удастся покинуть эту планету, вы уже будете, несомненно, знать, как закончилась наша ужасная эпопея. Убежать от Язвы — какой бред! Есть ли еще где-нибудь в огромной вселенной незараженный уголок?

Не удивляйтесь, Аэлис, что среди тысяч гуманоидов, которых я встретил в своей короткой, но бурной жизни, я выбрал адресатом именно Вас. Вы самая человечная. Это единственное, что имеет значение в наше время.

Почему я покинул Землю? Потому что больше не мог переносить все это. Потому что этот замкнутый безнадежный мир, открытый всем ветрам ярости, больше не был нашей Землей. Жить, опущенным в грязь и кровь, дышать только кровью и грязью, ничтожно пресмыкаться среди преступлений и доносов, чувствуя, что сам мало-помалу становишься частью этого кровавого болота, — это превосходит то, что может вынести нормальный человек. «Даже если мне придется погибнуть в космосе, — думал я, — я умру, глядя на звезды». Я ведь всегда был страстным астрофизиком, и для меня звезды всегда были раем.

Но я умираю в аду…»

«…Это было почти солнечным утром, ты провожала меня на космодром. Ты помнишь, по дороге мы старались смеяться и шутить, это входило в наш негласный договор: не усложнять. Никогда не будет более веселых похорон: звездолет уже ждал меня, такой прекрасный гроб, и смертница вошла в него сама со своим багажом.

Не обвиняй меня в жестокости: мы больше никогда не увидимся. Действительно, перед отлетом мы предавались иллюзиям. Я говорила себе: «Еще шаг — и я свободна. Я попаду в мир человечности и сделаю так, что ты присоединишься ко мне».

Так вот, Антигона, над которой мы потерпели аварию, она двойная. С одной стороны — вечный мрак. С другой, где мы находимся — мертвое полушарие. Океан состоит из чистой углекислоты. А почва покрыта зыбучими песками. Кто бы мог подумать, что я умру вся в бриллиантах, а мой рот будет полон песка? Ведь многие из нас, сойдя с ума, грызут землю…»

«…Теперь легко сказать: не надо было лететь к этой Бездне Лебедя. Силовое поле стало проявлять себя, как только мы миновали созвездие Стрельца. Создавалось впечатление, будто какая-то воронка засасывала нас своим абсолютно ненормальным гравитационным полем. Сопротивляться ему? Неужели ты думаешь, что мы не испробовали все доступные средства — пока у нас не сдали двигатели? Не все астронавты, которые не возвращаются, обязательно кретины…

А теперь все для нас кончено. Земное зло не имеет больше никакого значения: каждый день умирают тысячи. От сухой гангрены, гноящихся ран или просто от жажды и голода. Но особенно убивает людей отчаянье, которое и у меня примешивается к горьковатой иронии: нас со знанием дела заманили в эту ловушку. И все препятствия, которые воздвигали перед нашим отлетом, служили только для того, чтобы как можно лучше одурачить нас. На самом деле Ночные знали заранее: у нас нет никаких шансов добраться до звезд Арктура.

Прощай, друг.

Передай всем в эскадре: между Землей и свободным миром есть какая-то бездна, которая засасывает звездолеты».

«…Будем же математически точными, Ченг. Все корабли, которые приближаются к Бездне Лебедя, пропадают. Большая часть пропадает, не оставив следов. Сразу отвергать предположение, что там существует „изгиб“ или „пространственно-временной узел“, значит отвергать реальность.

У такого изгиба обычно максимальный эффект.

Вот как я себе это объясняю (и это так же просто, как решить уравнение первой степени): наши старые профессора приписывали пространству приблизительно сферические свойства, так как распространение звезд подчиняется, по всей вероятности, закону больших чисел. «По другую сторону, — говорили они, — где нет ни материи, ни излучений, есть только ничто». Необходимо признать, что это «ничто» существует, и что оно вызывает притяжение, которое, может быть, и является причиной чудовищной плотности звезд в этом районе неба. Я не могу сказать, состоит ли та вселенная из антивещества — это еще надо изучить. Оставим это занятие будущим поколениям — если только они будут. Учитывая эти предпосылки, я делаю два вывода:

а) между двумя противоположными вселенными есть точка соприкосновения;

б) она находится в Бездне Лебедя.

Создается впечатление, что Антигона находится как раз в этой точке. Среди планет, непреодолимо затягиваемых абсолютной пустотой, эта должна двинуться в ту сторону первой. А пока она уже разделена на две ярко выраженные зоны: одна из них под углом повернута к солнцу Лебедя, а другая погружена в «тот» мир.

Однако, до этого у планеты были нормальные генезис и геологическое развитие. Она была обитаема, и на ней сохранились остатки городов. Несколько ссыльных, которые были здесь до нас, расшифровали иероглифы, которые, как оказалось, относятся к галактической семантике. Эти надписи рассказывают о странных феноменах, носят отпечаток всех известных мифов. В определенные периоды «смежная бездна отверзается, поглощая жизнь». Однако (и это согласуется с законами кинетики), действие поглощения постоянно возрастает. Отсюда следует особенно соблазнительная и ужасная гипотеза: наступит момент, когда сначала это скопление звезд, а потом и вся метагалактика провалятся в ничто».

«…Нам не достанется ни букетов, ни лавровых венков. Мы просто подыхаем. Особенно непереносима жажда. Кожа стягивает виски, а мои десны похожи на края задубевшей кожи. Несколько хитрецов пытались торговать витаминами за золото. Но для чего здесь золото? Как бы там ни было, их потом нашли прямо-таки разодранными, обескровленными. Я потом понял, почему, когда увидел, как люди сами себе вскрывают вены, чтобы напиться… Эти мертвецы напоминают деревянные статуэтки, очень хрупкие. В смерти от обезвоживания тоже нет ничего хорошего…»

«…Господин архиепископ, я была глубоко верующей. Я старалась превратить мою жизнь в человеческое совершенство — в христианское бытие. Я решалась улететь из-за Клауса и детей, потому что именно они очень хотели спастись от Язвы. Ну, а я — я была ничтожна и скромна, мне хватало того, что я оставалась рядом с ними. А теперь я потеряла и детей, и Клауса.

Я не стану рассказывать вам, как они умерли, вас может стошнить. А все из-за воды. Прошел слух, что вода есть где-то во мраке с той стороны. Я даже не знаю, звал ли меня Клаус перед смертью. Дети пропали. Но мне удалось вытащить его тяжелый труп. Я так и сидела возле него, как привязанная собака, до тех пор, пока его не унесли, чтобы бросить в кратер потухшего вулкана к другим мертвецам…

И вот я одна.

…На Антигоне, в Бездне Лебедя. Та самая я, которая любила нашу деревню, озера с нарциссами вокруг, колокольню в тумане…

Нет, господин архиепископ, на Антигоне мы больше не верим в Бога».

«…Нас все больше и больше на этой проклятой планете. Корабли падают на нее, как мухи в огонь. Падают даже исправные — они больше не могут взлететь. Конечно, как и во всяком человеческом сообществе, которое обстоятельства застигли врасплох, здесь есть и свои герои и трусы, свои чистые душой и негодяи. Но невыносимые условия жизни на Антигоне, абсолютное отсутствие ресурсов, всеохватывающее отчаянье создают благоприятную почву для всяческих эксцессов. Мы живем в воронках от метеоритов и бросаем все новых мертвецов в жерла вулканов. Здесь, на плато, мы напрасно стараемся поддерживать нечто вроде порядка, запрещая, по крайней мере, убийства (но не самоубийства) и насилия. Но с каждым кораблем, который попадает к нам со своим минимальным запасом продовольствия, все барьеры рушатся.

А те, кто уходят на другую сторону равнины, больше не возвращаются…

А еще там, впереди, на склонах гор Смерти, появились какие-то банды, которые убивают, грабят, разрушают. Одной из них заправляет нечто вроде полуобезьяны-полупопугая. Они называют себя, не знаю почему, «глопатистами». Они очищают до нитки корабли и обращают вновь прибывших в отвратительное рабство. Повод: «обучить землян прекрасному галактическому языку». Прекрасному языку… Ах, если бы ты мог это услышать, певец и поэт Земли!

Не думай только, что я сошел с ума. Но, вообще-то, есть с чего».

«…Как не стыдно свободному миру так относиться к нам! Нас оставляют умирать от голода и ужаса. И все время садятся новые звездолеты! Когда новенькие выходят наружу, они просто комичны… Они хотят улететь или все изменить! Как будто кто-нибудь их послушает! Существует целая группа — она окопалась в Красных или Крайних горах — которая состоит из арктурианского архангела (что лишний раз доказывает проницательность великих созвездий) и малолетних девчонок и мальчишек, которые охотятся, занимаются левитацией и пророчествами! Они роют какие-то шахты и призывают к сопротивлению. Я умер бы от смеха, если бы мне это удалось. В соседней песчаной норе два подростка, Орль и Анна, собираются присоединиться к одержимым. Еще немного — и все плато поднимется и двинется… Но я спокоен: Крайние горы находятся там, где начинается Антимир. И уже темно-фиолетовые сумерки надвигаются на плато Отчаянья, и уже кто-то видел, как по равнине проносятся эти огненно-песчаные смерчи, которые обволакивают людей. После них не остается даже костей…»

«Лаура, я пишу тебе при свете огромного яркого пламени, от горящего звездолета (еще одного) на склоне Мертвых гор. Кажется, нам послали помощь с Арктура — корабль-госпиталь последней модели. Их спектроскопы обнаружили нас. На корабле были запасы витаминов, медикаментов, воды… Особенно воды! Едва он успел сесть, как был взят приступом „глопатистами“. Под предлогом, что они должны обучить арктурианских ангелов „прекрасному галактическому стилю“, обезьяны и попугаи разрушили лаборатории, вылакали медицинский спирт и предали все огню. До сих пор слышно, как они орут нечто вроде гимна на языке, отдаленно напоминающий человеческий:

Лаура, когда-то очень давно я утверждал, как и многие, что я художник. Я искал золотые вечные истины. Я твердо уверен, что теперь осталась лишь одна: когда в самом центре мрачной человеческой трагедии вырисовывается нечто грозное и тошнотворное, это значит, что Гамлет мертв, и звучат трубы Фортинбраса.

Это конец. Хоть бы он не затянулся! Думай иногда, что я любил тебя до самой смерти».

Корабль-госпиталь (порт приписки — Сигма, назначение — Антигона, командир — Ральф-Валеран Еврафриканский) догорал в огромном костре. Два черно-серых безумных существа: «настоящая Яга из сказки», — подумал Валеран позже — и нечто похожее на опухшего евнуха, подобрали раненого принца недалеко от обломков звездолета и связали его так туго, что он пришел в себя. Вокруг него валялись остатки ценнейших инструментов и оборудования, незаменимые медикаменты были втоптаны в грязь, медицинские андроиды сломаны. Твари обвязали Валерана веревкой вокруг талии и потащили за собой, не слишком о нем заботясь. В то же время — и это уверило его в том, что это обезьяноподобные — они не сочли нужным обыскать его, хотя карманный дезинтегратор выпирал у него из-под скафандра. Нужно было только изловчиться и вытащить его. Но он был очень слаб, потерял много крови и решил ждать, когда наступит благоприятный момент.

Продолжая тащить за собой, обе образины спустились в подземный ход какого-то очень древнего сооружения. Они беспрерывно и монотонно бормотали что-то о галактическом языке, о «трансляторах и исправителях». Тот, кто хотел быть хорошим транслятором, должен был познать все могущество Клопы или Глопы.

«Я вижу кошмарный сон, — подумал Валеран. — Я нахожусь в Бездне Лебедя, и какой-то клоп хочет обратить меня в рабство. Или он скажет, что я не знаю ни земного языка, ни галактического. И это повредит моей карьере на Арктуре».

Из подземного хода они вышли на платформу розового гранита, по которой кружилась густая пылевая завеса. По ту сторону горы, у нее была странная форма, похожая на череп, простиралась равнина (или это было море?), мрачная и будто покрытая (покрытое?) перекатывающимися волнами… И вдруг посланец Сигмы с ужасом понял, что это была не равнина, не лес и не море, а просто масса живых существ, стиснутых так сильно, что они еще могли все вместе сесть, но не могли растянуться на земле, существ, которые так и жили, и умирали плечом к плечу… Это были они, потерпевшие кораблекрушение…

— Эт'от боли в'пят! — пробурчал один обезьяноподобный. — Н'знают! Надо говорить: «Скопление бяк!» Так говорит Глопа!

А его приятель прокаркал:

— Слава ему! Он чудо!

— А кто такой Глопа? — спросил Валеран.

Ответы прозвучали как хорошо заученный урок:

— Он говорит: «Я велик. Я прекрасен. Я образован. Я самый образованный. И самый умный. Я знаю все. И я не человек».

— Именно этого я и опасался, — с некоторой иронией согласился Валеран.

Ему почти удалось высвободить свою правую руку, и теперь она медленно тянулась к дезинтегратору. Но в этот момент охранники сильно потянули за веревку и, чтобы ускорить движение, опустились на четвереньки и побежали. Задние конечности были короче передних, и теперь по своему аллюру эти образины напоминали гиен… Валерану, у которого были крепко связаны лодыжки, стало трудно поспевать за ними, и он начал поливать их отборной руганью.

В таком порядке они и прибыли на окраину города в руинах, чьи колонны из розового порфира и арки из лиловатого песчаника еще сохраняли странную красоту. Гигантские здания, казалось, были построены великанами, однако и они постепенно затягивались песками. Или это были дюны, или обломки, которые засыпали их в течение веков? Этот покинутый город относился к тем временам, когда климат Антигоны был более мягким, а вода — менее редкой. Проспекты под легкими пористыми куполами переходили в площади и просторные залы. Валеран обратил внимание на то, что гигантские стены были расписаны с невероятной тонкостью, а стенные ниши, огромные, как капеллы, были украшены керамической плиткой, похожей на ту, что была обнаружена в XX веке на Земле, в развалинах Рас-эль-Шамры. Город книг, конечно же, это был город книг! Он спросил об этом своих охранников, которые ответили хором, изрыгая при этом ругательства:

— Н'да! — подтвердил при этом одутловатый, — но какой стиль! Литературно: это бяка. Должно быть ученейшим, что хорошо для слуха. Глопа-исправитель, он это исправляет. Очень трудно, много времени, но ему удается. Вы знаете, Глопа может все.

— Он знает древние идиомы Антигоны?

— Иди… что? Для чего знать? Чем меньше знаешь, тем лучше. Кто может судить Глопу? Для Глопы нет правил!

И монотонный псалом послышался снова:

Кошмар все разрастался. В одном из самых просторных залов Валеран с ужасом заметил широкие красные полосы, которые бороздили говорящие стены. В некоторых местах безжалостный инструмент «исправителя» обрушился на самые ценные строчки — прорехи зияли в научных текстах и в поэмах. Зал астрономии и зал Искусств, по словам охранников, пострадали больше других.

— Идея Глопы: разрушить бесполезное и бяку.

— Откуда он знает, что бесполезно? — спросил Валеран все с тем же холодным ужасом при виде этого преднамеренного разрушения памятников науки и красоты целой планеты.

Обезьяноподобные ответили хором:

— Все, что не от Глопы — бесполезно.

— А идиотов, которые пишут, которые рисуют, которые занимаются ваянием, их бросают в кратер!

— В кратер, в кратер идиотов!

— Некоторые плачут у этих стен, а другие смеются…

— В кратер, в кратер смехунов!

— Глопа знает все! Он может все! Потому что у него посадка трипода!

Валеран вдруг почувствовал, что его так и тянет рассмеяться. Только этих бредовых сцен из Кафки и не хватало в этом аду! Но новый Круг становился все шире, проспекты сходились перед огромным зданием, похожим на храм, с алтарем и длинными скамейками по бокам. Купола здесь обрушились, и в оранжевых сумерках необъятного бледного солнца этот кошмарный мир испускал свой собственный красноватый, вернее, кровавый свет…

На скамьях, установленных когда-то для гигантов, сейчас развалились обезьяноподобные фигуры, одетые в новенькие скафандры астронавтов и увешанные драгоценностями. На верхушке мачты в самой середине зала болталось нечто абсолютно невероятное, что Валеран сначала принял за надутые бычьи кишки. В этот момент, упав ничком на пол, его охранники завопили:

— Глопа один знает все! Это самый умный транслятор. Он не понимает, он разъясняет! Глопа — единственный судья Глопы!

— Он никогда ничему не учился, но знает все!

— И те, кто в этом сомневается, умирают!

— Смертью…

— Мед-лен-ной!

Легкий порыв ветра из пустыни повернул похожий на надувной шар предмет на мачте, и Ральф содрогнулся: это была надутая кожа женщины, коричневая и блестящая, с массой завитушек на голове.

Зрелище было таким реалистичным, что он опустил глаза. Но тут же другое малопривлекательное зрелище возникло перед ним: на возвышении сидело нечто, похожее на серовато-розовый гриб. Абсолютно нечеловеческое, ростом с кенгуру. Трехлапая часть его туловища покоилась на алтаре. Оно закудахтало и залопотало:

— Аудиенция открыта.

Подобие Яги взобралось на скамью и нацепило попону из черного пластика. Оно объявило:

— Слава Глопе! Дама Атенагора Бюветт против своего неизвестного убийцы.

Крики негодования раздались в зале: на скамейках зачирикали, захрюкали, затрубили. У Ральфа было странное впечатление, будто он видит это все откуда-то со стороны. Будто это был пустенький и потом забытый фильм. Однако, веревка все еще стягивала его левую руку, а поврежденный скафандр начал терять герметичность. Ему было жарко. Очень жарко. Рядом с ним на скамье из красивого синего корунда обезьяна-охранник размахивала мохнатыми руками, провозглашая, что «никогда еще такое тяжкое преступление не задевало тонкие и нежные чувства на Антигоне, и что убийца дамы Атенагоры — самого светлого ума из представительниц ее пола — действовал с невиданной жестокостью, под сильным воздействием своего „горикэ“. Ральф теперь понял, что это была не обезьяна, а двупалая мохнатая моллинезия с Марса, макреллюс вульгарис. „Да они же здесь все безумные, — констатировал он, — с их „вегетативным кормлением“ и „гориками“… Это наркотик, что ли?“ У него по-прежнему было странное впечатление, что он присутствует на просмотре старого фильма…

— Несомненно, он убил ее тропом, — протявкал публичный обвинитель. Как жаль, что марсианские рыбы говорят. — Какое ужасное оружие — риторическая фигура, метафора, литота, и не будем также забывать об инверсии, которая обычно совсем не та, что на Шератане! Это ведь совсем не научненькие орудия, а ужасно садистские, так же, как и синтаксис и даже грамматика (см. Кодекс Глопы, Год I, Антигона). Тем более, что они все запрещены для употребления землянам, особенно литераторам и философам, которые являются…

Гриб наверху надулся. Его лицо-диск, обтянутое розоватой кожей с четырьмя щелями, без подбородка, выражало дурацкое удовлетворение. Он прокудахтал на разных языках:

— Интердит. Ферботен. Нельзя.

— Слава Глопе! — воскликнула говорящая рыба, размахивая плавниками. — И подумать только, не будучи довольным тем, что совершил это трусливое нападение на ее личность, он не оставил в покое даже ее посмертную чувствительность! Он ее… я дрожу при мысли, что должен сказать это… эту соратницу великого Зизи, эту жрицу Аномалии Шератана… он даже по отношению к ее оболочке совершил преступление: он надул ее! Я содрогаюсь — и сладкий пот орошает мое двадцать второе щупальце!

— О-о-о… о-о-ох!

На одной из противоположных скамеек повернулась лицом к обвинителю, заколыхалась и начала издавать какие-то звуки широкая лунообразная физиономия. «Аналог адвоката», — подумал Валеран.

— Да будет мне позволено — по получении всех необходимых полномочий — мне, смиренному пауку-туче с Дабиха… — Это вовсе не лицо виднеется над барьером, это его живот. Но где же его лицо?.. — заявить: принимая во внимание, что юстиция должна опираться на минимум логики, во всяком случае, в том, что касается временных условий, я вынужден указать почтенному обвинителю, что как бы там ни было, события происходили не в таком порядке, как он утверждает. Во-первых, тропы. Чтобы их применять, надо иметь о них представление. А учитывая то, что даже восхитительный Глопа их не знает, как же вы хотите, чтобы какой-то примитивный землянин имел о них малейшее представление?!

— Возражаю! — пропищала моллинезия. — Нельзя говорить: «Глопа не знает!»

— Глопа знает все! — прокудахтала ассамблея.

— Учить тропы?! — засуетился паук. — Такая работенка ниже глопатического достоинства!

— Глопа никогда не работает! Глопа никогда не работает!

— Ему достаточно заставить работать других. Он презирает все, кроме своей священной особы!

— Возражение отклоняется! — объявил грибообразный. — Да будет так!

И он обмахнулся одной из своих конечностей.

Паук продолжал:

— Прояснив первый пункт, я перехожу ко второму, который непосредственно касается деликатных и местно-планетарных чувствительнейших эмоций аудитории. Обвиняемый высадился на Антигоне с опозданием, я хочу сказать, что восхитительная дама Бюветт была УЖЕ НАДУТА И СО ВКУСОМ ПОВЕШЕНА ПОД СВОДОМ, где все мы имеем возможность ощутить ее присутствие. Но, так как ни у кого из землян нет способности путешествовать во времени (каким бы глопским оно ни было!), следует вывод: этот человек не мог, каким бы ни было его пристрастие к «горикэ» и уровень его вторичной безграмотности, участвовать в этом женоубийстве!

— НАДУТА! — просвистел обвинитель. — Какое простонародное выражение! Надо говорить: «лишена оболочки», или «расширена», или еще…

— А я вот не упрекаю почтенного обвинителя в том, что он, не принимая во внимание галактическую чувствительность каждого из присутствующих, упомянул свое двадцать третье щупальце!

— Мое двадцать второе! — публичный обвинитель зашатался. — У меня их только двадцать два, клянусь его священным глопством! А что касается двадцать третьего…

— Все знают, — прервал адвокат с уничтожающим презрением, — для чего оно вам служит! К тому же пот сладкий… Невозможно говорить дальше на тему этой дегустативной непристойности. Я еще удивляюсь, как это три четверти аудитории не упали в обморок! Поэтому перед лицом грозящего нам всеобщего и специфического упадочка силушек, я предлагаю просто оправдать обвиняемого… Благодарите! — пробулькал он в адрес Валерана.

Внизу послышались топот и щелканье когтей.

— Во имя хаоса! Еще никогда не приходилось мне произносить такую убедительненькую защитительную речь! Поблагодарите высокий суд за то, что он распорядился о прекращении дела из-за отсутствия состава преступления у неизвестного преступника.

— А кто преступник? — Валеран медленно приходил в себя после замысловатых упражнений в своем перегретом скафандре.

— Да вы же!

— Я?! Но вы сошли с ума. Какой же я преступник? Я отвергаю вашу пародию на правосудие.

— Зачем же отвергать? — проскрежетал прокурор, рухнув в свое кресло. — Естественно, вас не надуют. Вас просто бросят в кратер. У нас так принято, и это вполне законно. Каждый обвиняемый автоматически приговаривается к смерти. Все остальное является собственным развлечением восхитительного…

— Кого?

— Глопы. Конечно же, дама Бюветт была надута давно, при спуске с Крайних гор. К тому же и взять-то с нее было нечего, и толку никакого. Но Глопе это нравится: чем достойнее землянин, тем с большим удовольствием его раздирают в клочья… в ничто. Но это не значит…

— Это значит, — сказал Ральф (которому этот спектакль уже достаточно надоел) после того, как ему удалось-таки снова завладеть своим оружием, — что все вы немедленно поднимете лапы вверх.

Аудитория так и поступила с удивительным единодушием, когда Валеран направил короткий ствол своей пушки на «святого Глопу».

— А теперь ты, пухлый, — скомандовал Валеран, — подойди и развяжи меня. Да ползком, а то я превращу в ничто вашего любимого идола!

— Стрельба по мне не может быть в состояньице осуществленьица, — проблеял Глопа, хотя и старался, чтобы его голос звучал твердо. — Вы прилетели на корабле для медицины. Чтобы лечить, не чтобы убивать.

— Ты, дрянное насекомое, а играешь в Нерона! Молчать! Всем лечь на пол! Предупреждаю — моя пушка дезинтегрирует на десять километров.

И все покорно улеглись. Валеран, как только его развязали, построил перед собой обвинителя, адвоката и «его глопство». Теперь он развлекался.

— А теперь, — сказал он, — вы поведете меня к экипажу арктурианского корабля «Летающая Игла».

— В Красные горы?! — воскликнул Глопа. — Бяка! Заразненько!

И он сделал вид, что падает в обморок. Секретарша, формой напоминающая гусыню, сделала ему компресс.

23

Это путешествие было незабываемым по многим причинам. Сначала Валеран хотел вернуться к кораблю-госпиталю с типично арктурианским намерением «спасти все, что еще можно спасти». Но глопатисты знали толк в разрушении — все было превращено в пыль. Тем не менее ему удалось найти несколько видов антибиотиков в стальных капсулах и небольшой контейнер с консервированными продуктами. Он нагрузил всем этим своих новых спутников, направив на них — на всякий случай — ствол своего дезинтегратора. Глопа помогал привязывать мешки на спины бывших подданных, а сам жаловался на «неудобную посадку на трех точках». Наконец, Валеран связал в одну цепочку моллинезию, паука и Глопу, и странная процессия направилась в Красные горы. Естественно, все они были недовольны — Глопа снова попытался упасть в обморок. Двое других сначала тащили его, бормоча свои псалмы, но поскольку их святейшество весило немало, они стали приводить его в чувство ударами лап и крыльев. Зыбучие пески вынудили Валерана обогнуть равнину. Пейзаж принимал мрачный вид Маре Майор и Сырта на Марсе — песчаные впадины и дюны цвета крови. «Точная граница» между полушариями были близко — в воздухе потемнело.

В пути Глопа начал делать Валерану различные признания — он считал, что это создает атмосферу доверия. Он рассказал, что земляне с «Летающей Иглы» частенько мешали ему заниматься его «профессиональными обязанностями на Гефестионе», но он повстречал там «чувствительненькую самку по имени Бюветт», которая «постаралась обучить его тайнам красивого языка».

— Я не отрицаю, что у нее были ко мне и более легкомысленные чувства, — добавила животина. — Но от нее пахло… как бы это сказать?.. чесноком, и у нее было слишком много завитушек. Тем не менее, она проводила в жизнь принципы равенства с обезьяноподобными и всеми другими животными.

Оказалось, что когда они высадились в Красных горах, дама Бюветт взбунтовалась при поддержке своего любимого трипода и дюжины сумасшедших женщин. Она объявила, что настало время самоопределиться. Так как никто ничего не понял, она объяснила, что Атенагорас Зизи всегда выступал за уединение, поэтому она со своими женщинами и своим Глопой отделяется от группы и требует свою часть офи… офа… Тут Глопа запнулся.

«Официальнейшую и гражданственнейшую, — подсказала птица-обезьяна-гриб, — часть груза звездолета».

«У нас нет никакого груза, — сухо отрезал командир. — Вы получите вашу долю пропитания. Но предупреждаю, что она весьма невелика».

«Позвольте, мой господин, — прокудахтало невероятное животное. — Остаток штук жратвы не должен быть разделен между всеми членами. „Кузнечики“ являются бесполезными ртами».

Лес ответил, глядя поверх его головы и обращаясь к Атенагоре:

«У вас собственный зверинец, — сказал он. — А у меня — беспризорные. К тому же, я хозяин на борту.»

Анг'Ри сделал незаметный знак, и «кузнечики» сомкнулись вокруг «Летающей Иглы».

Диссиденты покинули лагерь в тот же вечер, унося свои личные вещи и «официальнейшие» порции. На самом деле все это объяснялось очень просто: дама Бюветт не хотела испытывать общие трудности. Сразу же у подножия холма начался весьма принципиальный спор: каждый хотел командовать.

— Это было довольно трудно, — сказал Глопа, задумчиво поглаживая красным пальцем нечто похожее на подбородок. — Она была очень жилистая, прямо как старая курица. Я немного сдавил шею, и она затихла. А потом я ее надул. Газовым насосом.

В тот момент черная туча укрыла подножие холма, и неожиданно все три носильщика бросились на землю. С некоторым опозданием Ральф заметил нечто вроде черного столба, состоящего из песка и молний, который приближался с другого конца равнины. Казалось, он соединяет небо и землю, словно смерч или атомный гриб. Казалось, это — слепая, безжалостная и неодушевленная сила, но было в ней, в то же время, что-то страшно живое. Путешественники только успели прыгнуть в какую-то расселину, когда эта штука пролетела над равниной со странным свистом, с глухим звуком, похожим на тот, который издает банка, отдираемая со спины больного… В каком-то фиолетовом, абсолютно фантастическом освещении принц увидел кратер на том месте, которое они только что покинули. Его спутники дрожали, а Глопа что-то прокудахтал.

— Врата бездны, — с трудом различил Валеран. — Возвращается. Засасывает все.

Теперь было слишком опасно продолжать путь вдоль гребня: вся равнина была покрыта легкой зыбью, то тут, то там возникали черно-синие вихри. Открывшаяся перед ними расселина в скалах казалась более безопасным местом. И они направились туда.

Перед ними открылся город, построенный все теми же гигантами в середине горной цепи. Удивительно, что такая могущественная (если судить по сказочной архитектуре) раса исчезла, не оставив других следов. Подземный комплекс казался особенно сложным: огромные массы камня были удалены, пробуравлены, как соты в ульях. Валеран включил свой фонарь: странные колоннады раздваивались, переплетались. Сквозь стены из прозрачного кварца были видны другие причудливые строения, площади в форме звезд и удивительные конструкции выступали из горного массива. И напрасно пытался он отнести их к какой-то определенной стадии или к определенному стилю в развитии цивилизации. Казалось, что эти древние познали все: пирамиды и зодиакальный круг, террасы на усеченных столбах, акведуки и мосты-туннели. Сами стены были украшены скульптурами, менее изысканными, чем в городе-библиотеке, но сохранившими удивительную отделку: эрозия совсем не затронула их. Горельефы являли целый мир гигантских существ, чаще всего гуманоидов. Это были картины жизни, эпопеи, истории исчезнувшего мира, который возникал на этих стенах с невиданной силой и яростью. Гармоничные существа со сложенными крыльями и другие, бесформенные и расплывчатые, и еще другие, похожие на облака, строили свои города, засевали поля, завоевывали планеты. Фантастическая цивилизация оставила здесь свое описание: географические и астрономические карты, схемы прекрасных механизмов. Когда Валеран прикоснулся к одной из ниш, она запела. Это была далекая мелодия, как будто ее стерли века, грустная и медленная. По мере того как отряд углублялся в подземные лабиринты, фрески становились более хаотичными и противоречивыми. Среди них было изображение, которое Валеран легко узнал, и которое повторялось сотни раз: нечто похожее на небесную воронку, спираль, напоминавшую столб из песка и молний. Это изображение появлялось чаще всего среди ужасного месива из разбегающихся, расчлененных, летящих по воздуху тел, среди рушащихся зданий и огненных смерчей. Оно стало настоящим символом конца света, оставшегося во тьме веков.

— Так вот что их убило… — прошептал Валеран.

Его спутники в молчании продвигались вперед. Этот грандиозный мертвый город странно действовал на нервы. Вдруг Глопа упал, покатился и, остановившись у ноги Ральфа, что-то глухо прокудахтал. И Черный Принц увидел: проспект из кристаллической породы поднимался к портику, за которым начинался мрак более плотный и более темный, чем тот, который царил в подземелье. А ведь на равнине в это время было светло…

— Ну, ладно, — сказал Валеран. — Попытаемся понять. В этом же нет ничего сверхъестественного: ведь Антигона сравнительно небольшой мир с невысоким уровнем гравитации. Мы пересекли подземелье по прямой, то, что я вижу — не может быть антимиром. Это просто ночная сторона Антигоны. Поднимаемся.

— Не ходить туда! Не ходить туда! — бормотал Глопа в трансе, он отвратительно трусил. — Человек-медицина, ночь. Бездна Тьмы! Не…

Катаясь по гигантским пыльным плитам, тварь случайно задела плитку, очевидно, покрытую звучащим слоем. И на фоне его беспорядочных воплей поплыла странная гармоничная мелодия. Она была торжественней глубокой ночи, раздирающей, она рассказывала о безграничном отчаянии, о безграничной покорности судьбе, о невероятном отвращении, все это — на тему сверхчеловеческой гордости. Как будто эти ноты разбудили все горные эхо, и необъятная скорбь заполнила своды, словно сами пещеры издавали погребальный стон. Казалось, что кто-то, навсегда плененный мраком, уже отчаялся увидеть свет, к которому он пробирался века, обдирая ногти о камни, кто-то еще наполовину живой, который не мог простить другим, что они живут… И все эти хрипы, крики, эти смутные проклятия соединились и затихли в одном необъятном рыдании. Напуганные лавиной звуков, спутники Валерана вскочили и побежали вперед. Валеран пошел за ними.

Ночь снаружи была абсолютно темной. Это не было метеорологическим явлением, это было естественное состояние. Портик был окружен снаружи скользким карнизом, на него падал единственный бледный и робкий луч света, пробивавшийся неизвестно откуда. И это было все, что оставалось от реального осязаемого мира: снаружи начинался кошмар.

Три или четыре плоскости накладывались там одна на другую. Самая близкая из чудовищного хаоса водяных растений, набухавших, грязных — это было нечто вроде леса, океана колеблющихся водорослей. Воздух был таким плотным, будто составлял одно целое с этой липкой массой, и было невозможно понять, на поверхности или в глубине колыхались эти гигантские водоросли-мешочницы, эти клодофоры пятнадцати метров высоты, эти колеблющиеся стены антероморфов цвета черных изумрудов, эти пунцовые полисифонии. Все эти растения жили своей таинственной жизнью, и она не имела ничего общего с жизнью на Земле. Это был застывший мир, пространство с точно определенными размерами. Создавалось впечатление, будто находишься на краю бездны, а эти растения уходят корнями в невидимый берег, над которым нет ничего, кроме безграничного ужаса…

Вода же вокруг водорослей была, кажется, частью уже второй плоскости — тоже реальной и ощутимой, несмотря ни на что! Она казалась пластической массой, светящейся всеми цветами радуги, но с преобладанием черного. И в то же время это было скоплением фосфоресцирующей протоплазмы, это была пена первобытного океана, заселенного невероятными чудовищами. Когда глаза привыкали к этому мраку, можно было различить множество разнообразных слоев и оттенков в этой массе. Первая плоскость вырисовывалась предельно ясно — со своим липким мраком в форме спирали матовой черноты, похожей на гигантский столб, расширяющийся внизу, в его основание вписывался весь окрестный пейзаж. Основание это состояло из какой-то неописуемой и немыслимой субстанции, которую обостренное восприятие Валерана оценило как постоянную и нематериальную, плотоядную, и в то же время, более мертвую, чем сама смерть. И пока масса водорослей ритмично колебалась, инертная, приводимая в движение чем-то вроде вдоха, глубокого всасывания, черный столб вращался с немыслимой скоростью…

Было во всем этом нечто такое, что существовало на заре сотворения мира, в бездне времен, и никакой человеческий язык не смог бы это выразить…

Что-то похожее на узкую тропу или мостик вырисовывалось в первобытном болоте. По обе стороны вздымались дрожащие щупальца морских звезд и гигантских диатомей.

— Ну, что ж, — сказал Валеран, бездумно повторяя священную формулу рискованных предприятий, — пошли, ребята.

Животины застонали, разнюнились, попятились назад. Он с удовольствием бросил бы их здесь, но Валеран дорожил спасенными антибиотиками и питанием. В конце концов он снова направил на них свое оружие, и они тронулись дальше. Темные силуэты выступали из протеиновой массы. Трудно было понять, существовало все это в действительности или нет. Сущностью этого мира был всемогущий страх.

Не успели они сделать несколько шагов, как ужас наступил. Должно быть, между плоскостями существовали границы. Нечто вынырнуло прямо перед путниками. С омерзительным запахом, щелкая огромными перепонками, темная масса пересекла пространство перед ними, потом рухнула, превратившись в целый холм студенистой массы — липкий хаос с вибрирующими щупальцами. Глопины придворные были сметены начисто, а сам он угодил в эту массу головой. И только Валеран, оставшийся на ногах, в то время, как сине-зеленая масса приближалась волнообразными движениями, разрядил по ней свой дезинтегратор с присущей ему яростью…

Ему послышалось эхо.

Потом послышался смех — сухой и легкий.

Потом…

— О! Так это не вы! — сказал посеребренный голос, полный разочарования.

Она стояла на краю тропинки, прислонившись к выступу из губки эспериозис. У нее было идеальное сложение андроида, дезинтегратор на перевязи, а под стеклом шлема виднелись большие зеленого цвета глаза, схожие с цветом земной воды, очаровательные и опасные одновременно. Как это там говорил Айрт «…явилась химера… или амазонка?..»

— Вы не тот ангел, которого я ждала! — сказала она. — Ваше имя или я стреляю!

— Валеран Еврафриканский, командир корабля «Надежда», — отвечал он машинально, — Сигма, Арктур.

— Как жаль! А что вы здесь делаете? Мы тратим массу времени на передачи в космос: «Не приземорбит. Летин'Сигму».

— Как?

— Ах, да! Вы же не понимаете человеческий язык! Арктурианец, не так ли?.. Это значит: «Не приземляйтесь. Встаньте на орбиту». Мы сначала тоже не поняли, откуда СОС… Но с тех пор, видит космос, Морозову удалось расшифровать надписи на щите…

Неожиданно ее внимание было снова отвлечено желеобразной массой, которая распадалась с поразительной быстротой, и она крикнула:

— Анг'Ри! Протозавр, это протозавр! Пока он не мракисчез, пойди посмотри, кто первым попал в него!

Хрупкая, цвета обожженного дерева фигурка соскочила с клодофоры и принялась отплясывать вокруг остатков чудовища.

— Ты! — ответило видение. — Дезинтегр'зад перв!

— Пардон! — вмешался Валеран. — Скорей всего, оба выстрела совпали…

Амазонка бросила уничтожительный взгляд:

— Да, в вашей частоте времени. Но не в частоте этого зверя. Анг'Ри знает, что говорит: он самый лучший охотник за частотозаврами. К тому же, смотрите сами, задняя часть исчезла прежде.

И это было бесспорно!

Два медленных водоворота расплывались на том месте, где находились носильщики. Валеран машинально поискал глазами Глопу. Он неожиданно обнаружил его, но в самом необычном положении: невыносимая животина попала в брюхо чудовища, в то, что должно было соответствовать брюху, и теперь можно было смутно различить, как желеобразная масса облегает его со всех сторон… Он жестикулировал, он, должно быть, даже орал, размахивая своими культяпками, но не было слышно ни звука… И к тому же правый бок протозавра тоже начал исчезать.

— Но, — сказал ошеломленный Валеран, — он сейчас исчезнет вместе с Глопой!

— Ага, — сказала амазонка, — так вы знаете Глопу? Ну да, это одна из достопримечательностей Антигоны — переносы во времени и падения в межпространственные пустоты. Протозавр возвращается к себе, уж не знаю, куда. В подпространство, в плоскость X, где-нибудь за пределами метагалактики…

— И он утащит эту животину с собой?

— Конечно. Ведь она у него в животе.

— Но… — Валеран уже хотел было неизвестно зачем броситься следом.

— Остановитесь или я стреляю! Эта погань радиоактивна!

И она бы, несомненно, выстрелила. Валерану пришлось, подавив отвращение, присутствовать при необыкновенной кончине тошнотворного промежуточного индивидуума. Желеобразная оболочка чудовища исчезла раньше, чем внутренности, где бился и в то же время разлагался Глопа. Наконец, осталось только два слегка фосфоресцирующих скелета, но они продолжали двигаться. А потом и эти последние останки исчезли.

— Ну, ладно, — сказала амазонка, — по крайней мере, теперь с ними не будет никаких хлопот. Столько неприятностей с каким-то зверем, пусть он даже человекообразный!

— А что, другие обитатели этой планеты больше похожи на людей?

— Да, некоторые.

— Вы так считаете?

Он теперь как бы слегка мстил ей за грубость со своим обычным искусством, передающимся по наследству в течение веков вместе с королевской кровью, продолжая при этом думать: «Меня надо выпороть! На кой черт мне сдался Глопа?» И действительно, это было невероятно: он высадился на враждебную человеку планету, среди динозавров и призраков из Кафки, его преследуют несчастья и отвратительные сцены… Очаровательная амазонка прибежала к нему на помощь, а он не нашел ничего лучшего, как затеять с ней какую-то глупую дискуссию! Но каким бы земным принцем Валеран ни был, он, естественно, не знал, что такое «существо Талестра»…

— Мне кажется, — отвечала она с той самой улыбочкой, которая вызвала у него с одной стороны желание наброситься на нее со страстными поцелуями, а с другой — искупать ее в болоте, — что ваше присутствие здесь уже требует от нас сверхчеловеческой выдержки. Как вы думаете, легко ли будет нам с Анг'Ри тащить двух факожиров, которых нам удалось подстрелить, два мешка с водяными орехами и съедобными водорослями-мешочницами, ваши витамины и еще вас в придачу?! Видите ли, мы здесь не затем, чтобы прогуливаться при свете солнца Лебедя, а чтобы прокормить наше поселение в Крайних горах!

Валеран высокомерно посмотрел на нее:

— Почему это вы должны меня нести? Мне остается только следовать по этой тропинке…

— Н-да? — сказала она. — По этой тропинке… Анг'Ри, покажи ему, что это такое. Держитесь крепче. Раз, два, три!

Путешественник едва успел ухватиться за ствол пурпурной полисифонии. Казалось, весь мир вокруг опрокинулся. Перед ним больше не было ни гигантской губки эспериозис, ни самой тропинки. Ничего, кроме черной воды с гигантскими водорослями. Амазонка и ее спутник, похожий на кузнечика, сидели на огромном листе антероморфа у самой воды. И оттуда раздался воздушный голосок:

— Эта тропинка существовала какую-нибудь тысячу лет назад. Мы с Анг'Ри вытащили ее из прошлого, именно так мы поступаем каждый раз, когда отправляемся на охоту, иначе все наши в Крайних горах подохли бы с голода, как те, на равнине! Нас всего десяток, кто может это делать. Но только не стоит увлекаться этими фокусами — они влияют на устойчивость общего состояния и так уже бурлящей планеты…

Не успела она закончить фразу, как плоскость опять опрокинулась.

Анг'Ри издал предостерегающий крик, и все трое полетели в пустоту. Неизвестно откуда прилетевший ураган сбивал полисифонии и антероморфы. Троица кое-как приземлилась на один из гигантских гребней звездчатого коралла, «которого здесь не должно быть, — понял на этот раз Валеран. — Он вызван из другого времени…» Вокруг них черная поверхность вздувалась, поднималась, словно панцирь гигантской морской черепахи, потом лопнула, как сине-зеленый гнойник, из которого забили зеленые языки пламени. Как будто взорвалось первобытное болото.

Одновременно окружающий мир потерял последние остатки стабильности, его структура стала распадаться, плоскости какой-то немыслимой геометрии возникали из хаоса.

— Время поворачивается, — крикнула Талестра, спрыгивая с гребня. — Быстрей, быстрей!

И она побежала, погружаясь сначала по щиколотки, а потом по колено, по кипящему болоту.

— Быстрей, быстрей!

Открывшаяся бездна изрыгала призраков — скользких цератозавров, бьющих по воздуху своими тонкими крыльями, горгон, у которых вместо головы был клубок змей, огромных пурпурных пиявок…

— Скорей, скорей!

Валеран прикрывал своих спутников огнем дезинтегратора. Они едва не угодили в ловушку к гигантской медузе, чья масса была того же цвета, что и вода. Он выстрелил в чудовище, и оно распалось на куски. Потом он сбил какое-то черное полупрозрачное образование в виде тучи, которое приближалось к ним. Затем, когда у него кончился боезапас, Талестра протянула ему свою «пушку» с улыбкой, которая стоила любой награды. Наконец, они забрались на ветви гигантского папоротника.

— Вы хорошо стреляете, — сказала она таким тоном, будто они были на светском приеме.

— Я научился на Земле, — поклонился Валеран.

— А, значит, вы летите с Земли? Это мне больше нравится.

— Вы не любите арктурианских ангелов?

— Я мало о них знаю, — сказала она. — Там что-то вроде спрута. Держитесь левее!

Анг'Ри время от времени постреливал у их ног, они, казалось, на какой-то миг отгородились от всего этого хаоса…

— А можете вы, — спросила она неожиданно, — поговорить со мной именно сейчас о небесной геометрии или о земной простоте? О жизни, о смерти, о человечестве и о мутантах?

— А так ли уж это важно? Я ведь даже не знаю вашего имени…

— Меня зовут Талестра. Конечно, это не так уж важно, как мне вдруг показалось…

Именно в этот момент он и должен был сказать ей: «У вас не может быть соперниц, Талестра. Весь мир больше не существует для меня. Вы прекрасны…» То есть все те банальности, которые говорят в таких случаях влюбленные. Но он не нашел ни одного из этих слов и потом столько раз упрекал себя за это… Анг'Ри издал боевой клич — пенящийся кратер открылся у их ног, а в нем постепенно проявлялась все та же искусственная тропинка, которая спускалась вниз. Они спрыгнули на нее. А вокруг смешивались пространство и время. Смерч, более черный, чем сама чернота, смел, как соломку, обломки гигантских папоротников и гимноспермов. Желеобразный спрут был подброшен на несколько десятков метров вверх, словно легкая щепка. Наконец, им удалось добраться до широкого карниза, который был преддверием пещер. Валеран с трудом доплелся до гранитного выступа и бессильно опустился на него — ноги больше не держали. Он потерял много крови, и теперь сказывались неудачная посадка, кошмары Кафки и бегство от песчаных смерчей. К тому же какая-то нечисть глубоко прокусила его левую руку. «Какая нечисть?» — настаивал серебристый голосок. Честное слово, он ничего не знал об этом. Может быть, это был сам Глопа или какой-то протозавр? Протозавр, который был Глопой, который поглотил Глопу… На этот раз Талестре пришлось ухаживать за принцем с прекрасным земным лицом, искаженным страданием. Рухнув у ее ног со своими факожирами, Анг'Ри сейчас ничем не мог помочь ей, но Талестра уже и сама начала разбираться в ранениях и укусах Антигоны.

Это тело, бессильно распростертое рядом с ней, напоминало тела всех других раненых на всех полях войны — неподвижное, с руками, сложенными на груди. Талестра хотела бы отодвинуться от этого чужака, который не был Лесом, который занимал место, предназначенное для Леса. Но, наклонившись к нему, была поражена чисто земной красотой, лицом статуи или старинного портрета, с длинными ресницами и черными прядями, склеившимися сейчас от пота и крови…

«Если зубы или когти были отравлены, он сейчас умрет, — подумала она. — А я не хочу, чтобы он умер». Для Талестры слова всегда были тенью или предвиденьем дела. Она сняла со своего пояса короткий магнитный стилет, который обычно применяется в рукопашных схватках, расстегнула рукав скафандра принца и разрезала рану. После секундного колебания, она впилась в нее губами…

24

Виллис думает:

Привыкаешь ко всему. Даже к жизни в аду. Да и ад ли это? Там, где мрак кончается, небо, пурпурное или темно-синее, исчерчено лучами и свечениями.

А за этим простирается то, что наши приборы не в состоянии определить: бездна, ничто.

Насколько я поняла смысл древней поэмы, которую дал мне почитать Морозов, у ада есть определенное преимущество: мы дошли до последнего круга, и с нами не может произойти ничего худшего. Но и лучшего ждать нечего.

И все-таки мы продолжаем надеяться.

На Антигоне еще ужаснее, чем на Гефестионе. В Крайних горах мы обнаружили множество пещер. На этих красных скалах не было растительности и влаги, но мы пробудили артезианские колодцы, которые дают чистую, немного солоноватую воду. Чтобы не умереть с голода, как эта толпа на равнине, наши левитанты спускаются на темную сторону. Создается впечатление, что Талестра, Анг'Ри и некоторые другие стали находить в этом удовольствие…

Мы поселились в пещерах, прорытых древним и забытым народом, который, как я поняла, был близок нам своим отчаяньем. Эти пещеры расположены весьма искусно, в определенной последовательности так, что они способны даже отражать ультразвук. В смеси песка и пепла, которой был завален расположенный выше всех грот, мы обнаружили огромный щит, изготовленный из сплава серебра, бронзы и неизвестных металлов. Все та же рыхлая масса заполняла неровности: это были останки последних часовых, охраняющих щит.

Мои «кузнечики» очистили и отполировали металл, и первой заботой Леса было поднять его с помощью пневматической лебедки корабля и закрепить на стене. Это несравненное произведение искусства. Щит выпуклый, отделан чернью и серебром, покрыт рельефными изображениями, еще более тонкими и осмысленными, чем стены подземных переходов. Они воспроизводят древних хранителей Красных гор, наших предшественников. Это гуманоиды с развитыми конечностями, с большими глазами. Они охотятся за грациозными животными, чем-то напоминающими их самих, они танцуют, увенчанные коронами из водорослей, или плавают по темной воде своих рек. И жил народ сначала на ночной стороне Антигоны, богатой водой… А потом ужас антимира стал приближаться, и они взобрались на горы, заползли в пещеры. А потом началось…

Барельефы представляют это в форме вихря или спирали. Какой-то неуловимый животный оттенок примешивается к полированному металлу щита и напоминает нам уже известное и виденное. В центре щита настоящий шедевр чеканки показывает захватывающую картину последнего периода: житель Антигоны, обнаженный и с короной на голове стоит на пьедестале уже в самом центре мрачной спирали. Но его вооруженная мечом рука уже стучит по самому щиту…

А у подножия постамента видны разбегающиеся микроскопические фигурки!

— Поздн'тревога!

Чтобы предупредить любые неожиданности со стороны бездны, Лес перенес на самую высокую террасу перископический телескоп с «Летающей Иглы» и направил его на темную часть планеты.

Ведь у нас больше не было надежды улететь.

Морозов расшифровал надпись на щите: ВСЯКИЙ, КТО ОПУСТИТСЯ НА АНТИГОНУ, С НЕЙ И ПОГИБНЕТ. Так оно и есть.

Дело не в том, что у нас нет горючего. Равнина буквально усеяна звездолетами, их резервуары полны, но пользы от них мало… Кроме того, Морозов утверждает, что почва Антигоны очень богата сырьем для получения горючего. Но в глубине Бездны Лебедя притяжение невидимого антимира так сильно, что никакой двигатель не смог бы нас оттуда вырвать. Поэтому бесчисленные звездолеты и падают на солнечную сторону, но ни один не может подняться, как с кладбищ планеты Геры…

Мы несколько раз пробовали спускаться на равнину, несмотря на предупреждения Леса и Морозова. Я сожалею, что не послушалась голоса разума. Там, в песчаных норах существует (а не живет) обезумевший от отчаянья, но очень упрямый народ. Эти люди ничего не хотят слушать и бросают в нас камнями.

В одну из первых ночей человек десять моих «кузнечиков» затерялись на равнине. Я спустилась по склону, чтобы позвать их. Там я и провела всю ночь с Джелтом, самым маленьким и слабым из них, и с Машей, уже взрослой девушкой, которая, несомненно, становится мутанткой. Мы сидели на скале над темной равниной. На плато поблескивали огни костров и слышались крики.

— Это правда, что ты спросила у Леса, у командора Леса, разрешение спуститься туда, а он не разрешил? — спросила Маша резким голосом. И я увидела ее глаза: как два мертвых хризопраза. И я подумала: «Если она останется такой, она станет жесткой и грубой, как булыжник». И я сказала:

— Лес никогда не запрещает. Он только сказал, что те, кто спустились туда, погибнут.

— Он это точно знает?

— Да. Талестра видела. Их убили. Эти, с равнины.

— Ах! — воскликнула девушка. — За что они нас ненавидят?!

— Они боятся, Маша. И голодают.

Джелт начал тихо смеяться, и я вдруг подумала, что он сходит с ума.

— Не сердитесь, — сказал он. — Я подумал, что мне повезло. Я не очень-то знал тех, которые спустились. Но, если бы это была ты, Виллис, или Анг'Ри, или даже ты, Маша… Я бы пошел с вами. Как это ужасно, когда любишь, а? Но любим-то мы только близких людей…

А Маша крикнула разрывающим душу голосом:

— Те, что с равнины, не люди!

Однако, это не так.

Миграция — или приступ — началась однажды ночью.

Мы с Талестрой стояли на страже. Едва поднявшись с темной стороны, где она охотилась с Анг'Ри, она добровольно присоединилась ко мне. Казалось, она хотела сблизиться со мной, что-то доверить мне, но делала это довольно неловко. За исключением наших игр, вне пространства и времени у нас было мало общего.

Тем не менее между двумя падающими звездами она спросила меня:

— Как ты думаешь, одни и те же события могут происходить два раза в жизни?

— События? Какие события?

При свете звезд Лебедя ее резкий профиль выделялся, как арабеска.

— Неважно. Бывает так, что идешь среди толпы или по лесу. Появляется какое-то чувство. И у тебя создается впечатление, что это уже было. Не говори мне о перевоплощении или о памяти предков: это точно уже было, и ты даже знаешь, когда именно. Возможно ли такое?

Я заглянула в свое прошлое: однажды в руинах Гефестиона мне показалось, что сейчас все произойдет снова, что откроется дверь, и войдет Хелл… Но ничего не случилось. И у меня было недостаточно опыта, чтобы ответить на вопрос Талестры. Я сказала:

— Иногда веришь, что все сейчас вернется. Но это всего лишь отражение… карикатура.

— Говоря по-научному, — бросила Талестра, — Морозов сказал бы: «Атомы возвращаются, но их комбинации изменяются». У Валерана Еврафриканского глаза такие же, как у Леса… Ты мне скажешь, что такие предположения уже высказывались…

— Тебе надо бы поменьше думать о Лесе, он ведь телепат.

— Вот именно! — воскликнула она. — Если бы он обратил внимание на мои мысли! Если бы он только мог… Виллис, знаешь ли ты, что такое ревность?..

А я не знала. Можно ли ревновать к ночи, к смерти, к могиле на влажной планете?..

Именно в этот момент прожектор «Летающей Иглы» залил фиолетовым светом окрестности.

И мы увидели:

Нечто похожее на морской прилив поднималось со стороны плато Отчаянья.

Существа, которые пробирались по пескам, были иссушены, как пауки, или раздуты, как бурдюки, — ведь смерть принимает столько обличий! В фиолетовом свете прожектора некоторые были похожи на давно уже умерших, другие были покрыты жиром и кровью. Некоторые ползли по земле, падали, скользили. В молчании. Я никогда не видела ничего более страшного. Ужас поднимался все выше и уже обступал меня. Тяжелый запах дикого зверя предшествовал этой толпе, и в сгустившемся воздухе можно было уже различить едва слышное, но тем более неотвратимое знакомое завывание песка и ветра…

Талестра вскочила, я удержала ее за локоть. Я увидела ее зеленые, будто опрокинувшиеся глаза.

— Это катаклизм?!

— Похоже. Поднимись наверх и жди у щита. Анг'Ри пойдет и разбудит Леса.

Она сказала с неожиданной нежностью:

— Только буди осторожно. У него ведь больше не будет отдыха.

И Анг'Ри, неожиданно появившийся откуда-то из ночи, ответил:

— Я слышу. Это конецтигоны.

Действительно, на этот раз бездна двинулась с солнечной стороны, и я поняла, что на Антигоне не может быть ничего постоянного, что она периодически опрокидывается…

А на плато тем временем:

— Нас засасывают черные вихри. И ничто-ничто не может остановить их продвижение…

— Бежать? Но куда? Посмотри — горизонт совсем почернел, а жгучий ветер бросает в наши лица запах гнили…

— Земля оседает под нашими ногами, она трескается и выплевывает кипящую смолу…

— Ад! Мы в аду!

— Солнце Лебедя гаснет…

— Да, оно уже мертво…

— Как будто слышен гром с Крайних гор?

— Это они! Они сражаются! Ах, как бы я хотел быть с ними!

— Какая разница, они тоже умрут.

— По крайней мере, это будет осмысленная смерть.

— Осмысленной смерти не бывает…

— Хедди, не покидай меня!

— Я здесь, малыш!

— Даже не видно друг друга в этой крысиной норе…

— Орль, мне страшно…

— Закрой глаза, я обниму тебя!

— Давайте поднимемся наверх, надо все-таки что-то делать. Трудно смириться со смертью в этих дырах…

— Да ведь и выйти уже нельзя.

— Как будто небо падает на нас…

— Да нет, это просто ночь.

— Но этот гром, этот гром…

— Это призыв, пошли туда.

— Берегитесь зыбучих песков…

— Хедди, иди сюда! О, космос! Она упала и не двигается. Моя малышка Хедди…

— Как будто все умерли.

— Орль, я чувствую, как что-то схватило меня и уносит, отрывает от тебя…

— Во имя неба, у меня ноги горят!

— Такое впечатление, будто огромная пиявка наваливалась на эту планету. Она засасывает наши тела и выворачивает землю…

— Это бяка, бяка, бяка…

— Даже двигаться больше невозможно, ветер словно стирает нас, прогнившее небо давит на нас!

— На помощь! На помощь!

— Ха-ха! Так вы ее и дождетесь…

А хуже всего стало тогда, когда черная туча разразилась потоком зеленоватого огня, огромными сине-зелеными градинами, которые взрывались и поглощали землю. Нечто похожее на холодный огонь, который сжигал все окружающее. Люди катались по песку, пытались зарыться в него, но и песок горел. Там, где начиналось ущелье, что вело к нашей цитадели, Лес установил два огромных заградительных барьера из меди, но первый поток беглецов смел их. Некоторые пылали, как факелы, на уступах из корунда. Однако водой из виадука, который Морозов закончил несколько дней назад, удалось заполнить мелкие кратеры, куда они бросались, и это помешало дальнейшему распространению огня…

И все это опять-таки напоминало город Дитса и его горящих грешников.

Но многие не могли добраться до входа в ущелье, чтобы спастись. Истерзанные, искалеченные, покрытые ужасными волдырями, они падали среди дымящихся дюн, и мы слышали их крики. Я объединила тех «кузнечиков», которые умели левитировать, и они, приняв меры предосторожности, спустились вниз, стали собирать детей, которых протягивали им обессилевшие матери, поднимали и оттаскивали ко входу тех, кого еще можно было спасти. И Талестра помогала им — в таких случаях всегда можно было рассчитывать на ее невероятную энергию.

Самым странным было то, что она умела разговаривать с ними. Она говорила, например, обожженному: «Тебе еще повезло, что ты так отделался!» А тому, у кого была ободрана кожа с лица, и оно стало похоже на сетку из разорванных кровеносных сосудов и хрящей: «Ты не очень красив, парень, но ты сюда не жениться пришел!» А той, которая несла маленькое тельце с бессильно откинутой головкой: «Положи его, я сама им займусь. А тебе надо отдохнуть…» И они обессиленно падали на выступах из полированного гранита, они слушали такие обычные фразы и животворный голос, который говорил им: «Что ж, вы неплохо пробежались, вы победители! Хотите пить? А теперь ложитесь спать, вами займутся…» И они пили воду, ложились и умирали. А она снова спускалась на равнину, подбирать других. Я прониклась к Талестре огромным уважением…

Сама же я только и могла, что делать умирающим успокаивающие уколы и брать на себя часть их страданий. Я бродила между кратерами, куда они попадали, и откуда торчали, как из котлов, их грешные головы с перекошенными, что-то шепчущими мертвенно-бледными лицами, — и все это страдание становилось моим, как будто у меня самой была проказа, лихорадка или разрывалась кожа… А самыми терпеливыми и доверчивыми были дети: они смотрели на нас своими светлыми глазками, они старались улыбнуться нам с обычной для них робостью, которая прощает взрослым их постыдную беспомощность… Они жалели меня, потому что я не могла помочь им.

Кончилось тем, что я бессильно опустилась на краю какого-то кратера. Мой комбинезон был прожжен в разных местах, залит кровью и запачкан пеплом. Чей-то ребенок умирал у меня на руках, а молодая девушка умирала у моих ног. И вся моя сила вдруг покинула меня.

И я сказала во весь голос:

— Мы никогда не сможем спасти их всех!

— Это так, — ответил чей-то уверенный голос рядом со мной. — Но ясно, что вы бы умерли, чтобы спасти хотя бы еще одного, разве нет? Вы невероятны. Вы и есть мутантка?

— Может быть.

— Хотите покурить схрауи? Доставлен прямо с Сигмы.

Я внимательно посмотрела на незнакомца. И сам он прилетел прямо с Сигмы — пребывание на Антигоне не успело наложить на него свой безжалостный отпечаток. Он был высоким, утонченным, породистым, как хорошая борзая, и его темно-синие глаза насмехались над всем белым светом. Несомненно, ему уже приходилось участвовать в отдельных спасательных операциях, так как его космические доспехи местами потускнели, порвались и выцвели. Какими бы ни были бездны и предательства, которые нас потом разделили, я никогда не забуду эту первую встречу с ним у кратера на Антигоне, среди мертвых и агонизирующих, с этим высоким, забрызганным кровью космонавтом с рукой на перевязи, который предлагает мне свою последнюю порцию схрауи, как будто мы прогуливаемся по садам Сигмы…

— Спасибо, — сказала я, — я не курю. Вы тот самый парень, которого Талестра подобрала на ночной стороне? Зачем только вы прилетели на Антигону? Вы же знали, что это ад…

— А почему вы спрашиваете?

— Мы читаем мысли, вы понимаете?

— Да, — сказал он мрачно, — вы умеете черт знает что, я забыл возвести мои мысленные барьеры. Предположим, я мог бы прилететь, чтобы познакомиться с мутантами. Потому что…

— Потому что вы любите Землю. Несмотря ни на что.

— Да.

— …Даже зараженную, прогнившую, проклятую!

— Такую, какая она есть. Я болен Землей. Но не пытайтесь излечить меня. Виллис…

Он не успел закончить фразу, появился Джелт. Он кричал, что огромная желеобразная масса поднимается к горам, и что Лес приказал собрать все тяжелые дезинтеграторы в одну батарею, а всем мутантам собраться на площадке, выходящей на ночную сторону.

Слова у Джелта, как всегда, сливались в одно целое, и он прямо-таки облетал скалы: состояние крайнего возбуждения перешло в эффект левитации. И его призыв, распространяясь волнами, вызывал с равнины юных спасателей, отрывал сверхчувствительных от раздавленных, искалеченных, обожженных людей, страдания которых они пытались облегчить. Пролетело нечто, похожее на стрелу, с оперением, напоминающим шевелюру Талестры, которая в это время, очевидно, пересекала какую-то другую частоту времени… Небольшая фигурка цвета полированного дерева — Морозов — ввинтилась в воздух, как пропеллер старинного самолета. В то же время впервые осуществив в таком масштабе чудо телекинеза, группа «кузнечиков» медленно подняла в воздух все тяжелые корабельные дезинтеграторы, которые до сих пор находились в пещерах, и они медленно опустились на передовой позиции, где Гейнц встретил их прочувствованными ругательствами и благословениями… Провожая взглядом эту невероятную мобилизацию, Валеран только и сказал:

— Так значит, вы обладаете универсальной силой?

А внизу тем временем начали наступление спруты. Или это были ихтиозавры?.. Все это кипело, вздувалось, как морской прилив — желеобразная масса, которая как будто вытекала из мрака и поднималась вдоль склонов. В некоторых местах она была почти прозрачной, липкой, бесформенной и все же живущей какой-то своей страшной жизнью. Из нее время от времени высовывались то загнутый клюв, то щупальце, оканчивающееся присосками, огромное, как ствол дерева. Раскрывались гигантские черные пасти, готовые хватать все живое. Вся ужасающая фауна бросилась на нас, и Морозов по ходу дела показывал нам слепых бентозавров с длинными светящимися плавниками, черных паралипарисов с дряблыми телами, калодиусов, которые представляют собой бродячие желудки. Поднявшись из своих глубоководных пещер, медузы перифилла парили в плотном, как вода, воздухе. И другие кошмарные образины поднимались из глубины темных тысячелетий с блестящей чешуей ящерообразных, омерзительными плоскими головами, пилообразными зубами: горгозавры, диноцефалы, диноцераты. Это стадо чудовищ было воплощением плотоядного голода, первобытной ярости, зла в его натуральном виде. А как часто встречала я его в своей короткой жизни. На «Летающей Земле». У трупа Хелла. В руинах Гефестиона. А сегодня я видела, как оно вытекает из застывших гипнотических глаз спрута…

И напрасно дезинтеграторы жгли своими мощными лучами всю эту массу. Я не могла отделаться от мысли, что бой только начинается…

Именно в эти минуты до меня вдруг дошло: уже в течение часов глухие медные раскаты сотрясали горы…

А в это время под щитом, который звал к оружию, Анг'Ри сменил Талестру: та должна была спуститься на равнину. Ему велели стучать изо всех сил.

Он бил в щит и сочинял поэму.

Анг'Ри был довольно-таки простым юношей, в какой-то мере вождем племени, в какой-то мере бойскаутом и вообще парнем, достойным восхищения. В различные эпохи земляне его типа сочиняли абстрактные стихи, разжигали пожар революций или создавали фантастические звездные корабли. До сих пор в его слишком насыщенной жизни не было времени для развлечений, поэтому он и воспользовался возможностью, в то время, как его товарищи боролись с великим кошмаром. Попадая в такт своим ударам, он возглашал свое творение, похожее на пророчество:

И молот падал и падал на медный щит в ритме пламенных строф.

Казалось, что вся гора взывает о помощи…

Виллис думает:

Щит трепещет, как огромное сердце, взятое в плен мраком, — взывая, умоляя, и концентрические волны расходятся по всей планете.

И все больше чудовищ сжигается у скал, как будто горят внутренности Антигоны, запущенные в огненную реку, — все черные и мерзкие твари, которые осаждают единственную обитель гуманоидов в этом затерянном углу вселенной. Горстка гуманоидов, которой командует Лес, защищает ее. Тот самый Лес, который всегда был яростным ангелом, бойцом бесконечности. А против него — поднимаясь из открытых бездн — это медленное и глубокое всасывание, этот космический голод, который притягивает к себе целую планету, еще удерживаемую силами гравитации на границе антимира…

В разгар боя решили собрать небольшой совет, чтобы определить, должны ли мы покинуть первую линию кратеров со стороны равнины. Конечно, оставаться там больше нельзя — скалы раскалились, но нас беспокоит судьба этих проклятых в канавах и в кратерах… Я осмотрелась и подумала, что мы еще неплохо выглядим. Однако, многих здесь нет: Гейнц и наши последние пассажиры заняты у дезинтеграторов, а Анг'Ри — у щита. Собрались в основном полукалеки: прихрамывающий Морозов, Валеран с рукой на перевязи, Талестра с обожженными ресницами и огромным волдырем на носу. А сама я шатаюсь от усталости. И все покрыты кровью, как мясники.

Пещера, где мы собрались, раньше была, скорее всего, залом заседаний: вдоль стен стояли грубо вылепленные сиденья, а в глубине — нечто вроде трибуны. Лес смотрел на нас оттуда — как всегда спокойно и холодно. Он даже не стал проводить анализ ситуации — и правильно, что не стал. А Морозов прямо-таки светился от радости, и это раздражало. И Талестра не выдержала:

— Небо падает на наши головы, — сказала она, — а ночные смерчи опустошают склоны. Антигона засасывается бездной вместе с нами. А у вас такое лицо, как будто это праздник! Будьте немного сдержаннее, прошу вас!

— Ты не понимаешь, — отвечал он. — Мы наконец-то получили результат.

— Объяснись, — сказал Лес абсолютно спокойно.

— Пожалуйста, — кивнул Морозов. — Это очень просто: Талестра права, эта планета гибнет, а мы приговорены — на нас наступает всякая нечисть с одной стороны, а смерчи — с другой. Однако ясно, что силы мрака боятся нас.

Валеран как ни в чем не бывало курил свою сигарку из схрауи. Он был сейчас мысленно за сотни тысяч километров от Антигоны…

— С чего вы это взяли? — поинтересовался Валеран.

— Им только и оставалось дать нам спокойно сдохнуть на наших скалах. Так нет же, они беспорядочно атакуют, чтобы ускорить развязку. Зачем? Есть три возможных объяснения: а) мы находимся в каком-то опасном для них месте и способны каким-то образом стеснить их действия; б) сама наша группа представляет опасность для них, и в) кто-то спешит нам на помощь. Следует также отметить, что все гипотезы далеко не исключают одна другую…

— Что Антигона может быть точкой слияния двух миров, — сказал Лес, — вполне вероятно. И что батарея из ста мутантов может создать силовое поле — тоже весьма соблазнительная идея. Но я не вижу того, кто мог бы рискнуть — рассчитывая на минимум удачи — пуститься на поиски, чтобы спасти нас в Бездне Лебедя. Когда ты покидал Сигму, Валеран, шла ли речь о другой экспедиции?..

— Нет, — отвечал Черный принц, стряхивая пепел со своей сигарки. — Но не забывай, что мне пришлось задержаться в районе Полярной звезды и созвездия Лиры. И я искал вас по всей Бездне. Даже на Гефестионе был…

Это было чистейшей правдой. Он точно следовал по заданному маршруту и разыскивал экспедицию, затерявшуюся среди бесчисленных миров. И время потеряло для него свое значение…

— К тому же, — продолжал Валеран, — ты ведь знаешь своего отца. Даже это усилие — посылка «Надежды» — было равно для него поражению…

— Н-да…

Тонкие пластинки потолочной лепки посыпались сверху, устилая пол пещеры. Талестра инстинктивно приложила ладони к ушам, а Валеран прикусил язык. Монотонный шум слышался, казалось, со всех сторон, из древних недр Антигоны, с низкого и черного неба… И вдруг Морозов заговорил снова. Он сказал нечто странное:

— Прошу простить меня. То, что я сейчас скажу, не имеет никакого научного обоснования, но после всех этих историй с мутациями, с телекинезом и прочим я начал по-новому постигать суть многих событий… которые прежде, на Сигме, могли бы шокировать меня. Но ведь мы находимся далеко от Сигмы и от всего реального мира, не так ли? Талестра, милочка моя, разве ты не чувствуешь, как кто-то летит к нам на помощь? И что он совсем близко? А ты, Виллис?..

Ошеломленные, мы переглянулись.

И…

Яркий свет, страшный грохот взрыва заполнили пещеру. Гора зашаталась. И наступила тишина.

Тишина…

Нас всех бросило на землю.

Тишина…

Перевернутый мир медленно приходил в себя.

И тут же мы различили другие, уже близкие звуки, еще более устрашающие: клокотание болота. Свистящие вдохи. Крики… Твари наступали, должно быть, они уже заняли линию кратеров. В густом дыму, который заполнял пещеру, возникли силуэты «кузнечиков» во главе с Анг'Ри.

— Бездна Тьмы! — кричали дети в ужасе. — Она там! Она засасывает все!

— Огонь попал на щит!

— Он плавится!

Лес повернулся к Морозову и сказал ему со своим обычным сверхчеловеческим спокойствием:

— Не нас боится Мрак, а щита. Он разрушен. Пусть хранит нас теперь космос или какой-нибудь чудодей. К дезинтеграторам!

То, что последовало за этим, называется, как мне кажется, рукопашной схваткой.

На самом деле, я видела это в первый раз. И еще не раз увижу в моих снах.

Под напором густого и липкого прилива люди убивали и тут же умирали сами. Талестра, держась одной рукой за выступ и вися над пропастью, палила яростно и беспорядочно во все стороны. Лес прокладывал аккуратный широкий проход последним беглецам с линии кратеров. И Валеран, укрывшись за целой грудой мертвых тел и похожий больше, чем обычно, на черного ангела, помогал ему.

И все-таки последний из наших пассажиров был поглощен черным вихрем, когда мы покидали линию кратеров…

25

Именно этот момент он и выбрал, чтобы появиться со своей знаменитой эскадрой прямо над Красными горами.

Очень резко выйдя из пике на огнедышащем «Скорпионе», во главе своей эскадры он так низко пролетел над Антигоной, что порфировые скалы заходили ходуном. Рев тормозящих двигателей наполнил кратеры и концентрические переходы пещер. Фиолетовое небо адской планеты как будто разорвалось, осветилось и загорелось на линии горизонта. Это было настолько странное, даже бредовое зрелище, что, забыв на какое-то мгновение наше бедственное положение, спрутов, ящеров, радиацию, мы с раскрытыми ртами застыли на площадке у дезинтеграторов. «Ты думаешь, это он?.. Это он?..» Ко мне прижалось напряженное до предела тело Талестры, ее побледневшее лицо было обращено к чудесному видению.

— Но что он делает? — спрашивал ошеломленный Морозов. — Лучше бы он разбомбил спрутов!

— Эту возможность он предоставляет сопровождающей эскадре, — объяснил спокойный голос Валерана. — Тактика Сигмы, Лес. Я узнаю стиль.

Лес кивнул, взгляд его был особенно многозначительным. Потом он приказал спуститься в пещеру. И в самом деле — два самых тяжелых корабля опустились чуть ли не до вершин Красных гор и неумолимо, с невероятной точностью, избегая применять радиоактивное оружие, залили огнем поток желеобразных чудовищ. За ними последовали два других, потом еще два. Так они целиком очистили лес водорослей и склоны плато.

А сам «Скорпион», описав огненную дугу, поднялся высоко в небо — в то, что мы до сих пор принимали за небо Антигоны, и тяжелая свинцовая масса черно-фиолетового цвета, масса чудовищно живая и плотоядная, осветилась из конца в конец, разверзлась, как раскаленная бездна. Из этой развороченной необъятной тучи выступили длинные вялые щупальца, похожие на дохлых змей, оживших как будто под влиянием электрических разрядов, которые затрепетали и ударили изо всех сил в подножия гор, стараясь в то же время дотянуться до «Скорпиона», который своим оружием «избивал» их. Еще немного, и их объятие настигло бы его, это чувствовалось, не знаю, почему — неумолимое, живущее какой-то отвратительной жизнью, и в то же время мертвое, гниющее. Это была животная сила неизвестного мира, другой метагалактики, где все — наоборот. Еще секунда — и Талестра вскрикнула: змеиное гнездо сомкнулось на том месте, где уже ничего не было, не было «Скорпиона», испускающего огонь, не было его знакомого силуэта — и только внизу гигантские болотные растения дотлевали густым опаловым дымом, да корабли эскорта безостановочно кружились над равниной. Именно в этот момент до меня дошло толком: Мрак, Язва были, по-своему, живым существом… Невероятная неудовлетворенность, родственная досаде чудовищного зверя, раздраженного, что у него отняли добычу, повисла в воздухе, ставшем еще плотнее и темнее. Потом липкие тучи стали медленно расходиться…

— Будет лучше, если вы спуститесь в пещеру, — сказал Лес, обращаясь к нам с Талестрой. Но моя подруга и «кузнечики» застыли, обратив глаза к небу…

— Кр-расиво… — прошептал Джелт.

Анг'Ри добавил:

— Он сейчас вернется. В'увидите насто'бой!

Я сомневаюсь, что он сам полностью понимал все свои выражения, но и мы знали, что конец «Скорпиона» будет нашим концом.

Но он появился так же неожиданно, как исчез, в центре ярко-красного жидкого облака. Он закружился вихрем, словно бешеный, ощетинился своими лазерными лучами, горизонт опять покрылся невиданными свечениями, и на этот раз в воздухе почувствовалось нечто вроде вспышки сильнейшей боли, как будто он физически ранил, искромсал гнусное чудовище, которое засасывало эту планету, и оно скрючилось под ударами огненных хлыстов. И под звуки грома, совсем не похожего на шум двигателей, мы ясно увидели это: черная тень, живая туча, начала отступать. Это движение было противоположно действию засасывания, которое до сих пор затягивало Антигону — зверь был ранен и пытался убежать…

А прямо над нашими головами невредимый «Скорпион» — на этот раз в сопровождении своей эскадры — продолжал палить из всех своих дезинтеграторов…

И вдруг наступил день. На обеих сторонах Антигоны.

— Виллис! Виллис!

Один из «кузнечиков» орал благим матом у подножия горы. Ей снова надо было возвращаться к «своим». Они слушали лекции Морозова, охотились с Талестрой. Старшие уже обходились без нее, но стоило им попасть в беду, они кричали: «Виллис, Виллис!»

Но на этот раз речь шла не о ком-нибудь из них. Всеохватывающее жесточайшее страдание, до сих пор еще ни разу не испытанное, увлекло Виллис, и она соскользнула вниз, под скалы. Сначала до нее не дошло, человеческая кровь лилась рекой отовсюду, смешиваясь с раздавленными телами отвратительных чудовищ. Но под камнями кто-то мяукал, как котенок. «Кузнечики» толпились вокруг, одна из девочек спрятала лицо в ладонях, согнулась и отчаянно заревела. Чтобы заставить ее замолчать. Виллис совершила невероятный до сих пор поступок: она походя отвесила ей звонкую затрещину! «Да, дошла я…» — подумала она не без иронии. Дальше ей идти не пришлось: в луже крови конвульсивно подергивалось что-то белое, привязанное как будто за веревку…

— Выбросить это! — истерически закричала девочка.

«Выбросить это!» Все древние предрассудки, все земные табу слышались в этом крике. Виллис наклонилась и сквозь обвивавшую его «сорочку» встретила серьезный взгляд двух больших необычайно синих глаз.

— Выбросить это! — сказала она с возмущением. — Как же так? Он ведь смотрит на нас!

И она хотела подобрать ребенка. Но тут она заметила под опрокинувшимися глыбами белую ногу с разорванными венами. Колебания пуповины были вызваны судорогами агонии этой матери, вытолкнувшей ребенка из себя, оттолкнувшей его от смерти… Просунув руку как можно осторожней между камнями, Виллис дотронулась до бедра и до живота. Остальное тело было раздавлено гранитной глыбой…

Она приказала детям отойти и позвать Морозова, а сама осталась с мертвым телом и с ребенком. В голове у нее было пусто, и в то же время она чувствовала какой-то смутный призыв, ей казалось, что место ее уже не здесь, что судьба в критический момент удаляет ее отсюда. Судьба или воля?.. Морозов съехал по склону, он хотел сначала раскопать женщину, но быстро отказался от этой идеи. Он заглянул в щель между камнями и сказал, поднявшись:

— Она мертва. Ничего не поделаешь.

— Но она только что двигалась…

— У нее раздавлена голова. Но движение ребенка уже началось.

Он немного дрожал. Виллис подобрала с земли нож из полированного камня, принадлежавший одному из часовых, и обрезала то, что соединяло мать с ребенком. Это был мальчик.

— Да он родился в сорочке, — сказал неожиданно постаревший Морозов шепотом. — На Земле сказали бы, что он будет счастлив…

Затем, сняв свою пресловутую шкуру, он прикрыл ею белую ногу.

— Это первый ребенок, родившийся на Антигоне, первый ребенок нашего полета…

Сгрудившись на краю кратера, «кузнечики», которые так храбро боролись со спрутами и левитировали над огненной равниной, тоже дрожали…

— Как вы им это объясните? — спросил Морозов.

И Виллис, безмятежно:

— Я скажу им, что этот ребенок родился из земли Антигоны, из могилы своей матери. Разве все мы не рождаемся именно так?

Однако многие девочки почувствовали себя плохо, и она поспешила унести ребенка в пещеру, чтобы обмыть и запеленать его.

А наверху, на площадке, все стоя приветствовали посланцев восхитительной эскадры — Талестра во главе, со своей мужественной мордахой; в боевых скафандрах астронавты не были похожи ни на Леса, ни на Валерана, они были грубее, более жизненными, менее породистыми, но, несомненно, она признала своих: бойцов, корсаров! Но когда сам Айрт Рег снял шлем скафандра, она поразилась странному контрасту между страстными, еще детскими губами и серыми холодными глазами, в которых проплывали тени звезд и облаков…

— Мне было довольно трудно обнаружить вас, — сказал он, обращаясь к Лесу, в котором без колебаний тотчас признал командира. — У меня не было ваших точных координат. Но этот колокол…

— Ага, так вы слышали колокол?

— Да, наверное, этому способствовали орбитальные вихри. Мы принимали звон на ультракоротких волнах.

— Это приспособление древних жителей Антигоны в форме щита.

— Да, они умели создавать. Но, учитывая искажения магнитных полей звезд Бездны Лебедя, вас, конечно же, было нелегко обнаружить!

— Спасибо вам, — сказал Лес. — Сожалею, что мы завлекли вас на эту планету…

А Талестра с глубоким сожалением думала, что это была вроде бы обычная встреча цивилизованных людей, что происходила она так, как могла происходить любая такая церемония в любом порту вселенной… в то время, как все они находились в аду, и ад этот только что завлек в свои сети Айрта и его чудесную эскадру…

— Это ничего, — отвечал между тем Айрт. — Рад, что оказался полезен вам. Но теперь надо подумать о сборах: мне кажется, что на этой планете не очень пригодные для жизни условия. Мои корабли к вашим услугам.

— Чтобы?..

— Чтобы переправить вас на Арктур, конечно же. Может быть, не на саму Сигму, с которой у меня… скажем, некоторые недоразумения, а на одну из ближайших планет.

— Несчастный! — крикнула Талестра. — Вы хотите взлететь! — И она, которая молодцом держалась на Уране, Гефестионе, Антигоне, потому что была храброй и потому что не хотела участвовать в панике, которая лишь стискивала зубы в пламени огнеметов и среди взрывов, та самая Талестра закрыла лицо руками и разрыдалась.

Конечно же, несколько «кузнечиков» последовали ее примеру. И возник беспорядок.

— Однако, — сказал Айрт. Он очень смутился. Девушка приникла к его плечу, и он растерялся, невольно обнимая эту статую с рыжей шевелюрой, этот источник вырвавшихся энергий с самыми различными и самыми бурными проявлениями. — Однако вы не должны так переживать. В конце концов, вы, командир, и вы, профессор, скажите ей, что в этом нет никакой тревоги…

— Есть! — взорвалась Талестра. — Вы разве не знали, что Антигону невозможно покинуть?!

— Однако приземлился я без всяких затруднений…

— Еще бы! Здесь очень приятно садиться, когда тебя засасывает бездна. Вот так здесь и оказалась тысяча кораблей! Но попробуйте взлететь! Это вопрос притяжения: ведь Антигона — гигантская разбушевавшаяся пиявка, вылезшая из какого-то ужасного места. Разве это не так?! Вы все, да скажите же ему!

И она в изнеможении умолкла среди дыма и слез, ее подавленные спутники отворачивались и ничего не отвечали.

— Я не думаю, что ситуация настолько безвыходна, — сказал Айрт. Освобожденный от прислонившейся к нему статуи, он вновь овладел присущим ему хладнокровием путешественника открытого космоса — он верил только в опыт и в вычисления. — Я знаю, что Бездна Лебедя — неустойчивое созвездие, но мне не раз приходилось садиться на его планеты. Я заправлялся на Евриале, на Марсиасе и на Антропосе. Я знаю, что все эти планеты пользуются дурной славой, — добавил он, заметив недоверие на окружавших его лицах, но мне часто приходится водить целые караваны эмигрантов, которым необходимо продовольствие и первая помощь, а получить их они могут только в пиратских портах…

— Сериал… — прошептала Талестра, ставшая вдруг очень внимательной. — Марсиас… Но ведь это соседние планеты! Вы говорите, что садились на них?

— Да.

— И вам удавалось взлетать? Вы не лжете?

Он улыбнулся, и все вокруг как будто осветилось.

— Какой мне интерес?..

— Но тогда, — вмешался Валеран, — у вас какая-то особая тактика, которую мы не знаем?

— О, — сказал Айрт, — может быть… Когда мне нужно двигаться быстрее, я лечу через подпространство. Но ведь вы сами, — обратился он к Талестре, — научили меня этому. Вы и ваша подруга, конечно же…

После этого последнего ужина на Антигоне все они почувствовали себя страшно изможденными. «Кузнечики» засыпали прямо на земле, у ног Айрта и его астронавтов, которых они тотчас же восприняли как персонажей из легенды. Лес поднялся еще до рассвета, чтобы приготовить корабль к старту. Было решено использовать все исправные корабли, в том числе «Летающую Иглу». Безграничная надежда заполнила пещеры Красных гор.

Морозов подошел к выходу из центральной пещеры. Его изящный силуэт выделялся на фоне сиреневых сумерек. Он задумчиво смотрел на изменившееся небо — оно было светло-фиолетовым — с тех пор, как тучи отступили, как миражи исчезли… Он сказал, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности:

— Чистое небо, прекрасная ночь, светлая и холодная, как на Земле… Так это возможно — такое обновление, такое освобождение…

В течение всего этого вечера Айрт и Талестра обменялись всего несколькими словами, имевшими отношение только к сборам, и оба были преувеличенно спокойными. Айрт украдкой рассматривал амазонку: она не была красавицей, но как привлекала ее огненная шевелюра, ее глаза, в которых можно было утонуть! За то время, что он ее видел, она успела поплакать, посмеяться, покричать, ведь это был живой человек! Не мертвая принцесса и не голос, принадлежавший неизвестно кому… Он пристально следил за ее рукой, и на фоне порфировой глыбы — она тоже была такой живой, с гибкими и загоревшими запястьями, она держала нож с костяной рукояткой и разделывала им факожира, нарезала водоросли, как будто вся ее жизнь прошла на охоте или в мясной лавке. Когда Морозов заговорил, она легко поднялась со своего места и танцующей походкой подошла к порогу. Огромные холодные звезды Лебедя сверкали в ночи, как неподвижные фонарики. Воздух казался кристально чистым.

— Мне страшно при мысли, что я буду с тоской вспоминать этот пейзаж, — сказала она. — Я не хочу этого…

— Где Виллис? — вполголоса спросил Анг'Ри.

— С детьми и ранеными, — отвечал Морозов.

Кто-то в темном углу пещеры спросил:

— Мы отправляемся завтра?

И Айрт ответил:

— Да, если вы будете готовы. Мы с командиром Кэрролом осмотрели «Иглу», она в хорошем состоянии. Я не могу сказать то же самое о корабле, который поведет принц Валерам. Ну да ладно! Броня выдержит, а двигатели работают нормально. Этого хватит, чтобы переправить людей на Сигму.

— Вы думаете лететь прямо на Сигму?

Он слегка нахмурился:

— Нет. Этим займется командор Кэррол. А я… у меня другие задачи.

Морозов неторопливо поднялся со своего места:

— Другие задачи… Так ты нам позволишь? Мы с «кузнечиками» сейчас покинем вас: они еще слишком молоды, а я уже слишком стар. А завтра нас ждет далекий путь. Это ведь последняя ночь на Антигоне…

— Это последняя ночь… — вздохнула вся пещера.

— Это последняя…

Анна снова опустила голову на плечо Орля. Жак, бывший Ночной, поднял сразу двух самых маленьких «кузнечиков». И все они тихо исчезли, один за другим, как тени. Талестра и Айрт остались одни в середине пещеры. Наверху, в скалах, часовые, выбранные из людей равнины, перекликались вполголоса. Мерцали светильники на стенах.

— Неплохо бы прогуляться, — сказал Айрт. — Я еще не успел толком рассмотреть Антигону.

Талестра встала, потянулась и вздрогнула от ночной прохлады. Он мгновенно набросил на ее острые плечики свою космическую куртку, как будто эта проклятая планета со своими ловушками превратилась в Землю с ее старинными обычаями…

— А где Лес? — спросила девушка нерешительным голосом.

— Он должен быть на борту «Летающей Иглы»…

— Да, как всегда, — прошептала она с полузакрытыми глазами. — Объясните мне: вы в космосе все такие? Для вас в целом мире существует только это: дом, корабль, товарищи, космос?.. В самом деле, ничего другого?

— Нет, — сказал Айрт, улыбнувшись. — Есть совсем новые миры, совсем другие, есть новые зори. Есть небо, которое отражается в ваших глазах такого странного оттенка…

— Я знаю, — сказала Талестра и продолжила: — «Задумчивая, как раза, и живая, как фиалка…»

— Что вы сказали?!

Он резко остановился, схватил ее за загоревшее гибкое запястье. Талестра рассмеялась, губы ее были похожи на лепестки розы:

— Вам знакомы эти стихи? Они принадлежат древнему земному поэту по имени Данте…

— Я знаю. Кто-то мне о нем говорил.

— Пойдемте, — сказала она. — Мы посмотрим сейчас на путь в рай, который открывается перед нами…

И она побежала по платформе, с которой уже убрали дезинтеграторы. Здесь царила великая тишина, было еще темнее, чем в пещере, и девушка инстинктивно взяла Айрта за руку. Однако мало-помалу глаза их привыкли. Звезды с каким-то хрустальным блеском, оранжевое, как будто затухающее свечение солнца Лебедя производили величественное впечатление. Черные и зубчатые верхушки скал казались отпечатанными на фоне бледного диска. По всей поверхности массива светились входы в пещеры, озаренные изнутри огнем светильников: беглецы с равнины праздновали свою последнюю ночь на Антигоне.

Айрт несколько минут всматривался в эти огни:

— Как будто окна земного дома, который зовет нас… родного дома. Если я когда-нибудь увижу его, я вспомню эти огни.

— Я тоже.

Какую-то секунду они смотрели друг на друга, такие молодые и уже с такими печальными глазами. Потом Талестра неожиданно потянулась к нему, он наклонился, и их губы встретились. Лес был далеко, да и существовал ли он в какой-либо другой ипостаси, кроме обычного чистого разума борющегося ангела! Их странствие подходило к концу, он прилетит на Сигму, к тем, кого любит. Валеран тоже казался погруженным в раздиравшие его противоречия. Да и Астрид была мертва. А они сейчас выбирались из бездны, их поджидала абсолютная неизвестность, а губы их были обветренными, солеными от слез, упрямо сжатыми… И был это, скорее, не любовный поцелуй, а братское объятие, отчаянное какое-то… Айрту казалось, что он обнимает свою планетку, а Талестре — что саму жизнь.

В разгар этого поцелуя их застало чье-то незаметное появление, чей-то тихий, немного хриплый голос, который произнес:

— Талестра, Лес Кэррол тебя зовет.

Она исчезла, не сказав ни слова, как тень в свете звезды Лебедя, и они оказались лицом к лицу. В лучезарной ночи Айрт узнал ту, о которой он только мечтал, которая оказалась еще более совершенной — посеребренный овал лица, силуэт гибкой лианы, глаза цвета загадочного кристалла и белизна снега и бездны… Сердце его сжалось так. Что хотелось крикнуть…

— Вас зовут Виллис, да? — сказал он, потому что надо же было что-то говорить.

— Да.

— Та, которая сказала: «двигатели выдержат»?

— Мне кажется… да. Я так сказала.

Он хотел бы крикнуть, не таясь, что в самые тяжелые минуты его жизни она была для него надеждой и мечтой, была ближе, чем любовница или сестра… Но лицом к лицу с Виллис он был не космическим корсаром, единственным землянином, напавшим на Язву с открытым забралом, а просто юношей, который на мрачном астероиде устраивался на травке, чтобы наблюдать за кометами. А тут еще Талестра! Которой он не нужен, которая смеялась над ним, и которую Виллис застала в объятиях…

А Виллис смотрела на него, испытывая при этом ужасное разочарование. В течение долгих ночей, когда они с Талестрой вели «Скорпион», ей иногда казалось, что она говорит с Хеллом, только с молодым Хеллом, который жил до всех этих унижений, ужасов и смертей. Как будто это было близкое ей существо, которому она могла стать близкой подругой. Но это оказалось миражом, за исключением формы, правильных черт лица, вылепленных пространством… Нет, ничего не напоминало Хелла в этом незнакомом юноше (хотя у всех у них были общие черты и часто тот же нежный и горький изгиб рта). Да, оба они были астронавтами, оба искали одинаковой славы и подвергались тем же опасностям. Но у этого отсутствовала подавляющая суровость и изысканность Хелла, ему не пришлось столько выстрадать, и она не была нужна ему. Талестра… Что ж, она охотно уступала его Талестре.

Небо становилось светлее, воздух — холоднее.

Она сказала:

— Вот и рассвет.

26

Виллис продолжает свой рассказ:

А что было потом?.. А потом был отлет среди вихрей, бурь, огненных смерчей, как будто в последнюю секунду Антигона решила нас победить и удержать со своим обычным коварством. Четырех линейных кораблей, самого «Скорпиона» и «Летающей Иглы» едва хватило для полной эвакуации. Однако, большая часть мутантов поднялась на «Скорпион».

Как только поднялся последний корабль, нырнув затем в подпространство, адская тишина и густой мрак опустились на планету. Не было ни преследования, ни орбитальных бурь, и мне кажется, что Талестра пожалела об этом. Устроившись в носовой части корабля вместе с Айртом, она понемногу подпевала другим (у Талестры нет голоса, но почти идеальное чувство ритма), которые затянули гимн «Скорпиона»:

«Кузнечики» покрывали своими воплями хор корсаров. Орль и Анна целовались, а Гейнц прижимал к себе какую-то молодую «колонистку»…

А ребенок — Родившийся-из-земли-Антигоны, которого прозвали сокращенно Риза, спал на коленях вдовы Клауса, которая потеряла свою веру в бога на плато Отчаяния.

Я же кончила тем, что устроилась в узком лестничном проходе, на той же ступеньке, где я уже как-то сидела, но только на другом корабле, в течение другой ночи, казавшейся мне теперь страшно далекой… Казалось, что прошли века с тех пор, как мы попали на Антигону. Мы спустились в ад, а теперь возвращались из него. Но вдруг мне показалось, что я оставила в этом аду часть моей души. Счастливы те, кто могут забыть свои страдания и страдания других!

В колеблющемся полумраке я не без удивления обнаружила Ральфа-Валерана с его высокомерной элегантностью, ледяным отблеском глаз цвета небесного камня и свежим запасом наркотика, которым он меня тут же решил щедро угостить. Чтобы доставить ему удовольствие, я попробовала затянуться черным дымом и тотчас закашлялась. Он отобрал у меня благоухающую сигарку.

— Нет, Виллис, — сказал он, — не старайтесь жульничать, вы на это не способны. К тому же никакой наркотик не подействовал бы на вас. Оставим другим те слабости, которые нам не нужны. Морозову — его ангелов и демонов, которых он не узнает, когда встречает. Талестре — прекрасного корсара, которым она забавляется, чтобы насолить Лесу, Лесу, который только о том и мечтает, как бы снова оказаться на Сигме с ее роскошью и ловушками, от которой он бежал каких-то пять лет назад. Оставим же…

— Вас так огорчило, что Талестра предпочла корсара?

Он посмотрел на меня в упор: его суровые глаза улыбались под слишком длинными ресницами.

— Вы заметили это, девушка? Ага! Я все забываю, что вы тоже, исключительно по-сестрински, заняты «Скорпионом». Но я не хотел бы вас огорчать. Виллис, такое мученье с нами: полуземлянами, полубездомными… Нет, это не так уж романтично, как вы думаете: сказка «Избранная Дама и Демон». Жил-был бедный земной принц, который потерял свою душу и поверил, что сможет найти ее в песках Антигоны. Эта история принадлежит будущему. Если будут существовать Антигона и души. Да, вы правы, это меня огорчает. Я знаю, что из себя представляет Айрт и что — Талестра. Учитывая, что они слишком похожи, что они оба молоды, привлекательны, стремительны, безответственны и лживы — космос! Сколько эпитетов! — они могут только ранить друг друга. И прошу вас верить, что это будет не царапина, но хорошие удары когтями или ножом, от Талестры всего можно ждать! К тому же я считаю, что она, прежде всего, обманывает себя. Но я не сказал бы этого об Айрте.

— Он обманывает других?

— Нет, он играет, и это еще хуже. Он играет в проклятых героев, покинутых, отмеченных судьбой. Но эта его маска быстро прилипает к лицу. Ведь не зря различают знаки фатальности. Однажды эта перекошенная маска, это лицо приговоренного к смерти станет его лицом… Что скажет тогда Талестра? Она ведь не любит ни побежденных, ни их дух…

— Она почувствовала это в вас, да?

Он ничего не ответил и только моргнул несколько раз, и мне стало стыдно за мою жестокость. Между тем он продолжал:

— Из архангела и демона Талестра выберет архангела. В крайнем случае, она могла бы выбрать и другого демона, но только не проклятого.

— Значит, для вас Айрт проклят?

— Он ведь все сделал для этого, разве не так?

— Где, в космосе?

— И на Антигоне.

Наши реплики скрещивались, как две шпаги.

— Но послушайте, — сказала я, почувствовав слабость противника и немного размякнув в душе, — я ведь говорю так не потому, что обожаю Талестру. Я часто нахожу ее еще более невыносимой, чем другие женщины. Но вы несправедливы к ней, потому что не поняли всю ее сверхъестественность: ведь так редко встречаешь существо, которое умеет любить до абсурда и невзирая на измены! Она идет прямо вперед, как лунатик, и даже если бы она встретила на своем пути бездну, вполне возможно, что она перешагнула бы ее, не заметив. Мы вот много говорим об исключительных способностях мутантов, а если это как раз одна из них? Такая страсть, о которой другие только мечтают? Слепая любовь ко всему миру — слепая, глупая и мучительная, как это бывает в Детстве? Античная Земля приписывала любви черты ребенка. У него были завязаны глаза, а в руках он держал лук со стрелой…

Валеран слушал меня с неослабным, почти мучительным вниманием, и, пока я подыскивала слова, у меня создалось впечатление, что я бьюсь в ночи и против ночи. А он начал подравнивать кончики своих сигарок с помощью стилета явно земного происхождения, одного из тех украшенных чернью старинных предметов из золота и стали, который приносил смерть неисчислимое количество раз. Потом он неожиданно поднял голову и спросил:

— Вы считаете, что она любит… Айрта?

И тут я соврала.

И тут я показала себя — к тому же, это было бесполезно — больше женщиной, чем мутанткой. Но я обнаружила рядом с собой большую опасность, и это может служить мне каким-то оправданием: мне казалось, Айрт был самым слабым. Слепым, безоружным и так мало уверенным в себе!

Однако я не соврала, сказав:

— Вы сошли с ума. Талестра никогда не любила никого, кроме Леса…

Я опустила глаза и увидела: своим стилетом Борджиа Валеран порезал руку до кости. И ничего при этом не почувствовал…

А внизу все так же дико орали:

— Но, — сказал Валеран, — он не сознает…

— А разве в любви надо все сознавать и обдумывать?

— Вы сами никогда не обдумывали?

— Нет. Я любила Хелла — вот и все.

— Да, но вы — Виллис.

Он не хотел, он не мог мне верить!

Обильные капли крови запятнали лестницу. Валеран поднес мою руку к губам и поцеловал ее, прежде чем исчезнуть в темноте…

Не успела я растянуться на ложе в своей узенькой каютке, как кто-то постучал в дверь.

— Это я, Айрт.

— Войдите, — сказала я, — но оставьте дверь открытой. Я и одна задыхаюсь. Что же будем вдвоем?

Он так и сделал и сел у меня в ногах. С неподвижным лицом, он похрустывал сцепленными пальцами, совершенно как Хелл.

— Ну, как, — сказала я, немного стыдясь, что толкаю его на путь признаний, — с Талестрой все нормально?

Он поднял лицо маленького мальчика, удрученного своей первой глупостью, похрустел фалангами длинных пальцев.

— Да, — сказал он.

Это было слишком лаконично и вызвало у меня желание подшутить над ним.

— Мои поздравления. Когда свадьба?

— Когда мы высадимся на Сигме, и я улажу свои отношения с командованием.

— Это будет нелегко?

— И да и нет. Это зависит от политики в данный момент, от конъюнктуры на межгалактическом рынке, от многих других причин. Во всяком случае, потом мне придется покинуть Арктур на довольно длительное время. Они называют это «искупить свою вину» и все такое…

— И вы возьмете с собой Талестру?

— О нет! Боевые корабли не предназначены для женщин.

— И она будет вас ждать?

— Она обещала…

— Айрт, — сказала я, усаживаясь на подушках, чтобы его глаза были на уровне моих, — вы действительно верите, что она будет вас ждать?

— Не знаю. Ждут же других.

— И вы любите Талестру?

Он отвел глаза.

— Я один на всем белом свете. Виллис. И уже слишком давно…

— Это не довод, — сказала я. — Вы не должны играть свою роль в придуманном ею сценарии только потому, что она бросилась вам на шею — и у нее свои, довольно веские основания. Она сказала, что любит вас?

— Но это же не говорится так просто, особенно, если это молодая девушка! — возразил он с невероятной наивностью. — Она… в общем она дала понять, что я желанен ей.

— А вы?

— Э-э… конечно, это и от меня зависело…

Мне хотелось побить его.

«Но это невозможно, — подумала я не без иронии. — Особенно, если это должна сделать девушка! Нельзя побить победителя, корсара, космического героя! Не могла же я сказать ему, что Талестра использует его как марионетку, чтобы вызвать ревность Леса? К тому же, мне неохота было заниматься всеми этими психологическими изысканиями, и, как бы там ни было, Айрт не поверил бы мне. Но так ли уж важно все это было для меня?..»

Он сидел с таким несчастным видом, что я решила сменить тему. Я сказала:

— Если вы думаете, что ваше возвращение на Сигму будет представлять столько трудностей, почему вы туда летите? Вы могли бы высадить нас на любой планете созвездия Волопаса. А оттуда мы улетим на рейсовом. Они регулярно залетают в эти края. Разве это не благоразумно?

— Лес думает так же. И Валеран. Оба они считают, что им будет легче выпросить мне помилование, если я буду держаться в стороне. Но Талестра…

— Опять Талестра!

— А как же, — сказал он, — теперь всегда будет Талестра. Вы вот не знаете, что такое полное одиночество, а ведь это страшное чувство, Виллис. Не перебивайте меня, прошу вас. У вас есть воспоминания, есть чье-то лицо, которое освещает ваши ночи. А у меня… я думал, что нашел существо, достойное обожания, но это оказался всего лишь манекен, приводимый в движение электричеством. Потом послышались ваши с Талестрой голоса. Всегда мечтаешь о тех, кому они принадлежат. Я прилетаю, я нахожу возле вас Леса и Валерана, которые лучше меня в тысячу раз, не так ли? Не думайте, что я ревную к ним, они ведь настолько выше меня…

— Вы сошли с ума, — повторила я. — Я любила только одного. И он мертв.

— Я знаю. Потому говорю вам это. А Талестра никого не любила. И я ей нужен…

Никого! Мне было приятно узнать, что Талестра врет как сивый мерин! Но я не могла ему крикнуть: да нет же, наивный мальчик, не ты ей нужен. Ей нужен Лес — с крыльями или без. И я ее знаю. Она упорна и жестока: Лес будет принадлежать ей. Она пойдет на все…

Я откинулась на подушки, пора было с этим кончать.

— Ну, ладно, — сказала я, — желаю вам всех возможных благ. — Однако я была несколько озадачена. Я думала, что Талестра не может так быстро, при первом же контакте, выбрать губы первого встречного… (а эта мысль уже была предназначена ей. Которая слушала. Это я знала наверняка).

Айрт же сказал:

— Виллис, вы разрешите мне, все-таки, приходить поговорить с вами… иногда?

Я взвесила свои слова, прежде чем ответить:

— Нет. Вы знаете, что мы мутанты, то есть существа, наделенные непредвиденными способностями. Мы еще не знаем, что мы умеем, мы еще не заглядывали вглубь. Никакой недоговоренности, никакого подпространства, куда могут привести наполовину совершенные действия, а также наполовину осуществленные порывы и мечты, не должно быть в наших с вами отношениях. В ваших с Талестрой отношениях должна остаться абсолютная ясность. За себя с Хеллом мне нечего опасаться. Спокойной ночи, Айрт.

Сейчас он уйдет. Я встала. Он посмотрел на меня с униженно-покорным видом.

— Виллис, вы сейчас пойдете спать?

— Ну, конечно же, — сказала я, — я уже целую вечность не спала.

На другой день мы приблизились к Омикрону в созвездии Волопаса, к планете, за которой начинался открытый космос. На ее внешней орбите болтался целый флот из разношерстных торговых кораблей. Приблизившись, мы стали различать на носовой части каждого из них широкие черные круги, которые прямо-таки заполонили наши взоры. Лес вызвал находящегося ближе всех «Адмирала Денеба», который ответил коротко:

— Созвездие Стрельца, Направление Сигма. Карантин.

— Венерианский тиф? Космическая малярия?

— Чума.

— Вы шутите? — возмутился Морозов. — В созвездии Волопаса нет явной чумы.

— Ну, кажется, она появилась. У нас на борту. Трое чумных. Три месяца наблюдения. Звездных.

— А где они, ваши чумные?

— В трюме. Но они чувствуют себя хорошо, слава космосу.

Все это не предвещало ничего хорошего, но пока у нас не было никаких точных сведений. Талестра, наша единственная всевидящая, занималась игрой в шарики с «кузнечиками» — не стоило ее беспокоить. Мы еще не успели затормозить; когда с Омикрона нам приказали встать на орбиту. Нас должна была посетить комиссия, которая будет говорить с врачом эскадры. В качестве прежнего командира корабля-госпиталя Валеран заявил, что это он.

Между тем, нас окружило множество космических ботов, торговали чем угодно: свежими продуктами с Омикрона, фруктами с Сигмы, белым хлебом с Земли. Наши пассажиры прилипли к визорам, и именно теперь до меня дошло, насколько мы изголодались в космосе и как долго лишены были самого необходимого. Питавшиеся до сих пор водорослями и консервами бедолаги с Антигоны были готовы обменять на хлеб и финики свое последнее оружие, обручальные кольца и удостоверения личности. На кораблях организовался лихорадочный обмен, и вскоре стало ясно, что на Омикрон эмигранты высадятся с пустыми руками. Морозов попытался их урезонить, но никто ничего не слушал.

К полудню (время Омикрона) прибыла группа туземцев — санитарная комиссия: все они были еще выше Леса, цвета темного полированного дерева, с тонкими конечностями и лицами, казавшимися необъятными из-за сильно удлиненных фасеточных глаз. Морозов объяснил нам, что это следствие удаленности Омикрона от своего солнца. Бояться нам нечего: эти гуманоиды весьма религиозны и очень скромны. Они немного порасспрашивали нас, размахивая своими антеннами, и удалились в сопровождении Валерана, чтобы провести инспекцию.

Я удивилась, увидев у них в руках счетчики Гейгера, однако Морозов сказал, что на Омикроне еще верят в радиоактивную чуму. Пассажиры рассмеялись и пожали плечами:

— Они ничего не найдут!

Они нашли.

Наша флотилия медленно вращалась по своей орбите, когда Валеран вернулся и тотчас поднялся в командный пост «Скорпиона». Вид у него был усталый.

— Что ж, «Скорпион» и четыре линейных корабля прошли проверку. Но на «Игле» и на последнем антигонском корабле счетчики Гейгера защелкали.

— Естественно, — сказал Лес. — Эти два корабля довольно долго находились в Бездне Лебедя. Ну и?..

— Они разрешают отлет «Скорпиону» и четырем кораблям, но задерживают другие на орбите: карантин на три омикронских месяца.

— Они сошли с ума, — сказал Морозов. — Радиоактивность — это следствие, а не симптомы чумы.

— Я им об этом сказал. А они утверждают, что это одно из правил звездоплавания. Я попросил показать мне их свод. Оказалось, что издание датируется, только не падайте, временем до начала Язвы. Как видно, не все еще совершенно под арктурианскими небесами. Главный врач, который у них нечто вроде верховного понтифика (цивилизация тут религиозная и терапевтическая), оказался весьма прогрессивным: «Правила необходимо пересмотреть, — сказал он. — Пока они действительны».

— Пока мы сами не уберемся отсюда, не надеясь на эту планетку?!

Это заговорила Талестра.

Валеран посмотрел на нее несчастными глазами:

— Именно. С другой стороны, они готовы снабжать нас кислородом и пропитанием в течение всего карантина. А он продлится долго: три месяца Омикрона равны примерно трем земным годам.

— Мы должны послать ноту протеста на Сигму!

— Но не ранее, чем сможем сесть на этой планете: власти Омикрона не хотят заниматься никакими жалобами.

— Я считаю, — сказал Айрт после короткого размышления, снова напомнив всем, что именно он командир эскадры корсаров, — что не стоит колебаться. Флотилия должна разделиться. «Скорпион» и линейные корабли полетят на Сигму и передадут жалобу. Остальные будут ждать на орбите.

— В таком случае, — сказал Лес беззаботно, — я командую «Иглой», не забывайте об этом.

Морозов и Гейнц присоединились к нему. А Талестра — нет. Валеран же явно колебался.

— Послушайте, — сказал он, — все это прекрасно, но…

И тогда он изложил нам невероятную новость: Омикрон получил нечто вроде ультиматума с Земли. Не имея официальных представителей на Сигме, Ночные воспользовались этим путем. Но духовно-медицинские власти Омикрона ничего не поняли и решили оставить документ у себя до полного разъяснения со стороны Сигмы. Валерану передали копию, которую все мы перечитали три или четыре раза, так как и до нас не сразу все дошло. А когда дошло, стало ясно, что это может заставить побледнеть Двойную Звезду. После длинного перечня обвинений в космическом шпионаже, провокациях и пиратстве, осуществляющимися, естественно, Сигмой или по ее указке, правители Земли угрожали всего-навсего произвести серию термоядерных взрывов и разнести на куски всю планету… Так нам, во всяком случае, объяснил Валеран.

Воцарилась тишина, мы переглядывались. Издали до нас доносились чьи-то голоса, а еще — отрывок гимна:

— Теперь вы понимаете, — продолжал Валеран, — что только Морозову или тебе, Лес, можно поручить такое. Но, так как на Омикроне нет ячейки-семьи, размножаются здесь партеногенезом, и властью обладают врачи-архиепископы и профессора-советники. Единственное, что для них имело значение — раньше я командовал кораблем-госпиталем. Поэтому они и передали мне копию ультиматума. Теперь вам решать…

— Решение уже принято, — сказал Лес, как всегда холодно и спокойно. — Именно ты и передашь документ адмиралу-префекту.

…У Айрта возникло смутное впечатление, что нечто похожее уже когда-то было…

Прощание длилось недолго: почти все «кузнечики», кроме Анг'Ри, остались со мной на «Скорпионе». «Игла» и другой корабль перевозили в основном беглецов с Антигоны, что и объясняло, возможно, уровень радиоактивности. В тот момент, когда Лес уже был готов покинуть нас, произошла довольно неприятная сцена: Талестра бросилась к нему сквозь толпу пассажиров.

— Я надеюсь, что ты будешь там к моменту моей свадьбы! — крикнула она.

Он уже надел асбестированный скафандр, выданный врачами Омикрона: скафандр напоминал белое одеяние земного священника. Его голову венчал шлем с маской розоватого оттенка, в которую были встроены мощные фильтры. Под этим нелепым нарядом было трудно распознать черты холодной элегантности Леса, и даже я сама какой-то момент колебалась: он ли это?.. Но он ответил, и я узнала характерный жест и насмешливый голос, который обласкал Талестру:

— К твоей свадьбе?! Ты с ума сошла! И за кого же ты выходишь?

— За Айрта!

Имя прозвучало, как пощечина. А я посмотрела на Айрта: он был бледен и вид у него был отсутствующий. Здесь разыгрывалась не его судьба…

И совсем незачем было после этого говорить мысленно: ведь все мы телепаты. И я бы предпочла, чтобы она так не орала.

— Да, я знаю! Ты можешь упрекнуть меня в отсутствии гордости. Я бросаюсь на шею первому попавшемуся землянину! Но на самом деле земляне никогда всерьез не существовали для меня. Вероятно, я единственная земная девушка, которая никогда не мечтала о земной любви! В моих снах меня всегда окружали инопланетные существа! Я лучше знаю и понимаю бесконечность, чем маленькую зеленую и голубую планету, от которой вы все без ума! А гордыне моей нет предела, я всегда хотела, чтобы мне принадлежала вся вселенная, со всеми ее рассветами, туманностями, новыми звездами! И когда пришло время, из всех лиц с человеческими чертами я выбрала самое прекрасное. Я выбрала его за голубой отблеск, который омывал его и который был тенью крыла, за золотую пыльцу в радужной оболочке его глаз, которая родственна космическим свечениям! Я выбрала ангела. И это не моя вина, если небо глухо и немо. Мимо проходил человек, он услышал меня. Это Айрт. Мне надоело биться лбом о скалы, кровоточить, кричать…

— А ты кричишь, — сказал Лес. — Замолчи, все это дурно пахнет.

— Я умолкаю. Но я не шучу.

— Не пытайся настаивать. — Он повернулся к Айрту, как будто пытался подбодрить его… — У Айрта на Сигме будут другие заботы. Это искусный боец и то, что он делает, очень хорошо. Ты мне доставишь большое удовольствие, оставив его в покое до моего возвращения.

— Но я выхожу замуж за Айрта, вот!

— Это мы уже слышали. В данный момент ты ни за кого не выйдешь. Не забывай, что ты еще несовершеннолетняя, и что, подобрав тебя в этой бойне на Уране, я автоматически стал твоим опекуном по всем законам Волопаса. Я повторяю: оставь Айрта в покое. К тому же ты сама прекрасно знаешь, что не властна в его судьбе…

Она опустила голову, должно быть, это было правдой. Но я знаю Талестру, знаю, что она сделает по-своему. Вся патетика ситуации от нее ускользала, она не собиралась сдаваться.

Повернувшись к группе, Лес продолжал:

— Я постараюсь связаться с моим отцом, прежде чем эскадра сядет на Сигме. Спасибо всем и за все. Мы скоро снова увидимся.

Едва мы успели приземлиться на имперской планете, как Айрта арестовали по обвинению в космическом пиратстве.

Я полагала, что испила чашу до дна на Гере и на Антигоне.

Я считала, что эмоции уже не могут тронуть меня.

Пассажиры «Скорпиона» и линейных кораблей были взяты под опеку какой-то сигмийской организацией, а Валеран взял с собой Талестру. Я осталась одна на космодроме.

Потом я настояла на свидании с Айртом.

Все-таки странно видеть такого молодого и бодрого человека в клетке. На Сигме нет настоящих тюрем, арктурианцы никогда не совершают преступлений, «когда что-то не так, — сказали мне, — они просто убивают себя». А что касается космических преступников, то их сажали в клетки, прежде чем отправить на их родину или спустить в шахту.

Так вот, это и была большая клетка, установленная в просторном помещении, которое охраняли роботы. Это напоминало мне «Летающую Землю». Я почувствовала, что моя сила как будто оставила меня, я никому ничего не могла дать и даже не хотела этого. Конечно, я предпочитала, чтобы кто-то пошел со мной, Жак или Джелт, но наша группа распалась в суматохе при посадке. И я пошла одна, в своем выцветшем и прожженном огнем Антигоны скафандре, без шлема, плохо причесанная и с потрескавшимися губами, и Айрт двинулся мне навстречу и припал к разделявшим нас прутьям. Он казался неожиданно постаревшим и более суровым, но все равно улыбался мне.

— Прошу прощения, что принимаю тебя в таком плачевном обличье, — сказал он, — но я очень рад, что ты пришла.

Я заметила, что он обращался ко мне на «ты». Несомненно, чтобы получить разрешение на мой визит, он утверждал, что я его родственница, «его сестра Виллис». Я улыбнулась ему в ответ:

— Ты должен был знать, что я приду.

— Скажи Талестре… — он замолчал. — Нет, не говори ничего, кроме того, что она свободна. Может быть, это последний раз, когда у меня есть возможность общаться с вами до начала процесса…

— До начала…

— Да. Они очень торопятся. Сегодня вечером будет заседать трибунал, особый трибунал. Кажется, мой случай рассматривается в этом ультиматуме отдельно.

— Но, в конце концов, Айрт, в чем же тебя обвиняют?

— О, тут целая куча историй! В том, что дезертировал. Что нападал на корабли Ночных и на многие планеты, где, кажется, нанес определенный ущерб. В том числе — на Антигоне.

— Но там ты спасал жизнь людей!

— Это еще нужно доказать.

— А вообще — все очень серьезно?

— Это зависит от исходной точки зрения.

И тут он перешел на мысленную трансляцию, неслышную роботам, и пока мы обменивались бессмысленными словами, предназначенными для них, я услышала: «Создается впечатление, что Сигма хочет выиграть время, отдав Земле залог. Я заложник, вот и все».

— Можем ли мы что-нибудь сделать для тебя?

— В данный момент — ничего, — сказал он сдержанно. — Но ни под каким видом не привлекайте внимание земных шпионов. Я уверен, что Сигма сейчас кишит ими. Если на группу нападут и уничтожат ее, все потеряно. К тому же, если мне удастся сейчас выбраться, меня все равно арестуют: дело мое, кажется, весьма непопулярно. Ультиматум вызвал на Сигме панику. Позднее Арктур найдет выход, но в данный момент можно потянуть время, отдав врагу всего одну человеческую жизнь. Это ерунда для правительства.

Он говорил так, как будто речь шла не о его жизни.

— Но Айрт, — сказала я несколько растерянно, — ты же знал, чем рискуешь, ведя сюда всю эскадру…

Он тихо рассмеялся:

— Конечно, знал. И Лес с Валераном тоже. Но мы должны были проникнуть сюда через подпространство, за нами постоянно следили, а ведь только я мог выполнить этот переход… Ты удивляешься, что ничего не знала об этом? Мы приняли меры, чтобы понапрасну не волновать вас. Мы перебрали все подстерегавшие нас ловушки, но только не мой приговор…

— И это?

— Смерть, несомненно. А что бы ты еще хотела? О, в худшем случае все произойдет мгновенно, и я не буду страдать: Сигма дезинтегрирует государственных преступников.

— Но ты не преступник, Айрт!

— Я тоже так думаю. Но им я нужен именно в таком качестве. В конце концов, не ломай свою хорошенькую головку, Виллис. Смотри, экраны роботов стали оранжевыми: у нас осталось не так уж много времени. Скажи мне только: я такой же мутант, как и вы?

— Да, ты мутант.

— Хорошо. Какими же основными способностями мы обладаем? Ты, Талестра, Морозов — вы излечиваете, телепортируетесь в пространстве и во времени… А я? Есть ли у меня какое-либо качество, которое мне известно?..

— Почему ты об этом думаешь? Ты что-то чувствуешь?

— Нет, ничего. Просто кто-то очень хочет меня уничтожить, — сказал он с какой-то горестной задумчивостью. — Но я, в конце концов, узнаю, я… Ну, вот, теперь красный цвет. Иди сюда…

Между нами были прутья клетки, похожие на обнаженные мечи. Роботы приближались.

— Ближе. Ты же моя сестра. Они будут удивлены, если я не поцелую тебя…

Эти мечи между нами. Он так сильно прижал меня к ним, что у меня на груди до утра оставался след от прута. Но поцеловал он только мои глаза и мои слезы…

27

— Айрт Рег, землянин, командир корабля «Скорпион», вы обвиняетесь в дезертирстве, в убийствах, в грабежах и в других видах межпланетного пиратства. Что вы можете сказать по этому поводу?

Айрт держится прямо, с высоко поднятой головой. Он немного бледен и немного устал: ведь еще утром он командовал эскадрой, и узники приветствовали его как освободителя. Как все быстро меняется… Слушается дело бывшего астронавта, трибунал заседает в зале, где кадеты сдавали экзамены, это отнимает у процесса какую-то часть присущей ему значимости и серьезности и придает ему несколько нудноватый оттенок. На стенах висят старинные астронавигационные карты, знамена и цельная плита черного мрамора, посвященная особо прославившим Колледж курсантам. Имени Айрта там нет, иначе его, вероятно, пришлось бы сбить, как это было с именем Антония, который взбунтовался против Каракаллы.

Его привели в трибунал по подземному переходу, под сильной охраной. Магнитные оковы нисколько не стесняют, они, скорее, унизительны. «Они опасаются, что я буду жестикулировать или попытаюсь сбежать?..» Однако все проходит в соответствии с точными и гуманными сигмийскими правилами — тюремщики корректны и на четверть часа оставляют обвиняемого в небольшом смежном помещении в обществе его адвоката, назначенного судом, так как сам Айрт никого в Самарре не знает.

Этот полуденебиец — невзрачный, сгорбленный, который немного похож на водосточную трубу с раструбом, тотчас же взял Айрта за обе руки.

— Расскажите мне все, — попросил он.

— С чего начать?

— Ну, хорошо, — денебиец старательно выговаривал слова, и Айрт вспомнил, что структура его горла ничем не напоминает гуманоидную: у него какая-то аномалия голосовых связок или что-то в этом роде…

— Ну, хорошо, — повторил он, — расскажите мне о вашем детстве на Земле. У вас была родина, дом, которых вы лишились… Вас преследовали, травмировали, так?

— Я никогда не был на Земле, — ответил Айрт.

Это, естественно, снизило вдохновение адвоката, который, однако, быстро приходит в себя:

— Да, но у вас, тем не менее, отобрали ваше достояние, все ваше достояние. И ваши родители были ограблены. У вас инстинктивная ненависть к Ночным, нечто вроде спонтанного отвращения среди разных других причин. Вы прямо-таки ощетиниваетесь, когда приближаетесь к ним?.. Не отрицайте, мы знаем обо всем этом еще по первым контактам с другими инопланетянами, и это позволяет объяснить все происшедшее звездной аллергией…

Айрт почувствовал себя ужасно усталым. Так значит, это существо отныне составляет его единственную надежду? Этот гуманоид, который жонглирует стереотипными понятиями и хочет выдать его случай за некий «сдвиг», к тому же спорный, за космическую болезнь?..

— Вы, значит, не читали мое досье? — спросил он тихо.

Стрельчатые веки адвоката поднялись почти до самых волос:

— Ну, конечно же, конечно! Я попросил «теленизировать» пленку. Но вы знаете, у нас нет времени. Не ответите ли вы сами на мои вопросы?

— В таком случае, я должен вам сказать, что у меня никогда не было никакого достояния. У моих родителей тоже. Я был, что называется, сознательным и организованным космическим пролетарием. И не было никакого грабежа. Кроме того, воспитанный, как все космические кадеты, я не испытываю никакого отвращения к любым гуманоидным расам, даже если у ее представителей щупальца вместо головы. Вы видите, что в этом смысле мое дело пропащее…

— Космос! — воскликнул адвокат. — Но тогда я должен спросить: вы действительно нападали на планеты и корабли Ночных?

Айрт подумал и сказал:

— Что касается планет, то тут есть нюансы: я высадился на Антигоне, потому что меня звали, потому что я поймал сигналы SOS. Там были люди, которых Ночные собирались ликвидировать.

— Люди, которых вы знали?

— И да, и нет.

— То есть?

— Ну, я никогда их раньше не видел. Лично. Но я о них мечтал. О, я забыл, одного я встречал: Морозова.

Адвокат оживился:

— Вы утверждаете, что были призваны профессором Иваном Морозовым?

— Ну, не явно. Но он же был на Антигоне, он может засвидетельствовать.

— Да, но у нас не было времени встретиться с профессором Морозовым…

(Не было времени — не было времени — поистине это становится припевом…)

— А что касается кораблей?..

— Тут нельзя отрицать: я нападал на Ночных каждый раз, когда представлялся случай: когда они нападали на корабли с беглецами или даже на эскадры. Я напал бы на них и без этого, но подобных случаев не было… я всегда находил их, когда они убивали.

— И вы утверждаете, что не испытываете никакого врожденного отвращения к…

— Никакого. К тому же, чаще всего это были земляне. Я же не мог испытывать это чувство к землянам, не так ли? Вам остается спросить моего заместителя Жака. Он бывший Ночной.

— Вашим заместителем был Ночной?

— Почему бы нет? Он выздоровел. Допросите его.

— Боюсь, это невозможно… Все пассажиры вашей — гм! — эскадры сейчас находятся под наблюдением в Парапсихическом центре. А прерывать подобные эксперименты нельзя. Наука превыше всего…

— А нельзя ли…

— Нет. К тому же, это бесполезно. Итак, мы отмечаем, что у вас не было никаких отрицательных чувств к Ночным. Однако вы их уничтожали. С какой целью?

— С чисто научной.

В этот момент у Айрта возникло ясное впечатление, что тут, в соответствии с определенными правилами разыгрывается настоящая комедия. Адвокат сам сформулировал ответы на вопросы. Между тем робот-врач подкатился к Айрту и сделал ему сначала один, потом еще два «безвредных» укола, чтобы, как он сказал, «успокоить ваши сверхвозбужденные нервы». Но Айрт вовсе не был «сверхвозбужден», и, как только ему сделали первый укол, он почувствовал, будто густая туча заволакивает его сознание. «Я еще никогда не был таким глупым, — подумал он, — и я еще понимаю кое-что: это рекорд!» Обрывки вопросов с трудом доходили до него.

— Но ведь вы не ученый, не правда ли?

— Конечно, я всего лишь астронавт.

— Тогда, как же вам пришло в голову…

К счастью, он не мог об этом вспомнить.

— А эти люди, с которыми мы вместе боролись, за которых вы рисковали своей жизнью и совершали преступления, вы их даже не знали?..

— О, у меня было представление о них: это были такие же, как я, астронавты. Вы не понимаете? Ну, конечно, вы не можете понять. Когда у человека ничего и никого нет на всем белом свете, кроме товарищей, с которыми он делит пространство, беды, звезды, они становятся его братьями. А Лес Кэррол…

— Командир Кэррол был вашим товарищем?

— Нет, он был, скорее, предводителем, но это ничего не значит, и я его воспринимаю как брата. За него я бы отдал свою жизнь.

— Однако… нам сказали, что ваша невеста… Не предназначалась ли она командиру Кэрролу?

— Талестра делала то, что ей нравилось. К тому же, она тоже была нашей боевой подругой.

Айрту смутно показалось, что его адвокат поднял к небу руки, которые на самом деле могли быть щупальцами.

В этот момент он понял, что с него хватит. Или, точнее, он не хотел слышать, как голубые губы денебийца будут произносить другое имя. Не пожелав принять руку помощи, которую хотел в меру своих способностей протянуть ему защитник, он добавил:

— К тому же, я не понимаю, что вы хотите выяснить. Да, я нападал на Ночных. Да, в основном, я превращал их в пюре. Но ведь это война, не так ли? А я ненавижу войну. Я хотел, насколько это было в моих силах, уничтожить ее. Вот и все.

И теперь ему задают — снова — этот вопрос:

— Айрт Рег, вы признаете себя виновным?

Он смотрит на арктурианских судей: все, даже самые пожилые (но не старые — дряхлых арктурианцев просто не существует), похожи на Леса. Все они высокого роста, чувствуется, что за спиной у них — сложенные крылья. Но многие лица слишком бледны, многие взгляды — тусклы. На Земле болезнь тоже начиналась с этих признаков?.. Зал почти пуст. Сигмийцы не падки на такие представления, в Самарре судят редко. Присутствует только небольшая группа землян. Ему кажется, что он их уже встречал на побежденных кораблях, на безумных планетах… Вообще же этот процесс, от которого зависит его жизнь, жалкая и малоценная человеческая жизнь, интересует только тех, кто прямо замешан в деле. Однако нет: он вдруг замечает, что зал опоясан галереей, разделенной на множество лож, предназначенных, несомненно, для крупных сановников. Та, что в центре, увешана тяжелыми пурпурными занавесями, и Айрт замечает там высокого землянина в маске. Он узнает властный лоб и сурово сжатые губы.

Ингмар Кэррол пришел посмотреть, как его будут судить.

Тогда он снова смотрит вниз. Должен же там быть какой-то противовес?.. Он ищет знакомые лица, но никого не находит. Нет ни Талестры, ни Жака, ни Валерана. Он говорит себе, что это хорошо, что Виллис правильно поняла его указания и предупредила остальных. Но в глубине души он уверен, что у Виллис не было времени предупредить всех. И поскольку он еще очень молод, сердце у него сжимается.

Ответ на вопрос запаздывает, и наступает напряженная тишина. Айрту кажется, что денебийский адвокат судорожно перебирает своими руками-щупальцами. Наверное, он спрашивает себя, не потерял ли его подзащитный последние остатки выдержки, и заранее ужасается по поводу его возможных признаний.

Наконец Айрт разжимает губы и отвечает:

— Я невиновен.

Что ж, процесс может начинаться.

Лица расплываются, особенно после того, как робот-врач делает ему еще один укол. Кажется, адвокат доволен и заявляет, что это для «оживления памяти». И действительно, Айрт теперь вспоминает все: обледеневшую и шероховатую поверхность астероида, где он до крови обламывал ногти, и свою мать, которая нежно гладила его по лбу в тот момент, когда он уходил (что означало «возвращайся скорее»), и схватку на «Летающей Земле», когда скрюченная рука трупа ударила его по лицу так сильно, что у него потом кровоточили губы… Все эти видения одолевают его, и он видит в зале только серебряные волосы и глаза арктурианского прокурора.

Прокурор. Тот, кто доставляет. Что?.. Жертвы государственному механизму?..

Вид у него не злой, он произносит обвинительную речь в таких изысканных выражениях, что хочется сказать ему: «Кончайте скорее, эта гнусная история абсолютно недостойна вашего внимания. Кончайте и удалимся в тенистый уголок слушать „Каприччио“ Римского-Корсакова или альтаирскую симфонию в ми-бемоле». Но изысканный арктурианец-прокурор говорит о кораблях, разбитых в созвездии Волопаса, об ограбленных жертвах и особенно «об этой ужасной резне на „Летающей Земле“ — на корабле, который врезался в какой-то астероид, с помещениями, забитыми трупами…

А вот дело об Антигоне: целая планета была разорена, даже сдвинута со своей оси. Все это, пожалуй, слишком для одного человека, слишком много звездных законов, которые этот человек нарушал… Существует человеческий термин, забытый, так как он датируется бурным двадцатым веком, но который полностью отражает…

Обвиненный в геноциде, Айрт остается спокойным, он словно отсутствует. Неожиданно голос обвинителя становится громче и прямо-таки бьет его по лицу:

— Он не щадил ни женщин, ни детей. «Летающая Земля» была буквально забита трупами многих поколений! Например, в пространстве был найден труп девушки со следами пыток, который был завернут в брезент, помеченный знаком этого корабля. Труп был покрыт ужасными ранами.

Айрту хочется крикнуть: «Я не убивал Марсу!»

И вдруг тяжелая туча, которая обволакивала, замуровывала его мозг, рассеивается, наркотики перестают действовать. Он ясно понимает, в чем его обвиняют, и что он стоит перед судьями.

Но здесь есть и публика.

Теперь зал полон, и множество землян в масках из пленки вытягивают шеи и рассматривают его, как дикого зверя. Среди них немало женщин с волосами, украшенными золотом, в одеждах из ценных материй, тяжелых, и облегающих. Их глаза светятся болезненным любопытством. Он никогда не видел столько блестящих и кокетливых женщин сразу. Неожиданно до него доходит, что они выбрали время, чтобы посмотреть, как он будет умирать.

Может быть, именно поэтому здесь нет Виллис и Талестры?..

Начинается допрос свидетелей. Это нескончаемая и глупая процедура: так как нет ни Леса, ни Жака, ни пленников Антигоны, ни даже вице-адмирала, эскадру которого он спас в созвездии Дракона. Он так и не понимает, почему их нет, и бросает на своего адвоката все тот же взгляд упрямого ребенка. Но денебиец явно занят чем-то другим. Может быть, он думает об обеде, который ждет его в садах Самарры, в розовом дворце на канале, о красотках, которые там будут, о бесчисленных блюдах (каждое из них — единственное в своем роде на всей планете), в которых проявится невероятная фантазия самаррских поваров. «Менкарийские фрукты — это цветы. Подливы с Андромеды — в виде туч. А еще есть такой сорт фазана, у которого вкус лесного ореха, его отстреливают в джунглях Омеги».

«Смотри-ка, — думает Айрт, — мне лучше: я снова становлюсь телепатом».

И он слышит:

«Пусть поспешат, о, космос, пусть поспешат! Этой ночью у нас на Сигме другие дела…»

«Этот юноша и в самом деле очень красив. Дискобол… Какая жалость! Теперь их дезинтегрируют. Иначе я бы попросила, чтобы мне отдали его тело. С помощью карбоснега я успела бы вылепить статую умирающего Ахилла…»

«Но этому заседанию нет конца. Они с ума сошли, меня же ждут в Атениуме. Эта танцовщица…»

«Абсурд. Ясно, что разбойник будет осужден. Так зачем же тянуть?»

«Но, дорогой, есть же законы».

«На Земле они тоже были».

«Великий Икс! К чему эти гнусные подробности?!»

«Но ведь вы пришли, чтобы послушать именно их, Ксения, не правда ли?»

«Тише. Кажется, Ингмар Кэррол заинтересовался».

«Этот старый садист…»

«А жаль. — Это арктурианская мысль. — В этом парне что-то есть, он хотел хоть что-то сделать… Но ничего не поделаешь».

«Ничего не поделаешь… Срок ультиматума истекает в полночь».

«Нужно удовлетворить Землю.

«…С каплей муската и ломтиком лимона…»

Какой-то король-торговец долго описывает отпуск горючего «Скорпиону» на планетоиде где-то в созвездии Лиры. За горючее было уплачено? Да, было. Но экипаж показался ему… гм, довольно-таки преступным…

— Возражаю! — кричит адвокат. — Никто не спрашивает свидетеля о его впечатлениях!

Какой-то мелкий авантюрист с Мираха, которого Айрт в свое время выгнал, рассказывает о пытках на борту, но спотыкается и признает, что слышал об этом от третьих лиц.

— У них сжигали их тысячу ножек… — утверждает он.

— И у всех их было ровно по тысяче? — резко спрашивает сам прокурор.

Подавленное молчание.

Один свидетель-оружейник описывает излучатели с корродирующим газом, примененные на Гере:

— Этот химический фонтан вырывал легкие и сжигал грудную клетку. Мгновенная смерть…

Но Айрт Рег никогда не был на Гере!

Наконец, все сосредотачиваются на неоспоримом факте: корабль «Летающая Земля» действительно был атакован в космосе. Он действительно был забит трупами. Многие пролетающие мимо корабли сообщали об этом, посетив его. А трупы долго сохраняются в пространстве. Описывают следы ужасных пыток, ожоги, кровоподтеки. «У некоторых были раздроблены все кости. У детей тринадцати-четырнадцати лет…»

Защита могла бы возразить, что такая бойня в космосе потребовала бы много времени и значительных затрат горючего. И прежде всего — отряд палачей, который количественно должен был превышать экипаж «Скорпиона». Но нет времени.

«…Нет времени». Это как надоевший припев.

— Свободные граждане, вы можете ознакомиться с фотографиями «Летающей Земли».

Ужасающие снимки передаются в президиум суда. Одна из судей — арктурианка — падает в обморок…

— Обвиняемый, встаньте. Что вы можете сказать в свою защиту?

Именно в этот момент ему очень хочется какой-нибудь ерунды — несколько мыслей от Астрид, Талестры или Виллис. Но пространство пусто, все три заняты чем-то другим. К тому же определенное достоинство молодого и мужественного человека запрещает ему любое обращение к чьей-либо помощи. Он встает. Ему нечего сказать, ему все ясно. Наконец он говорит:

— Я не согласен с тем, что касается «Летающей Земли». В остальных случаях мои действия были необходимыми. Я сожалею только об одном: я не закончил.

Вердикт выносится через десять минут. Надо же было соблюсти приличия.

Айрт Рег приговорен к дезинтеграции.

Единогласно.

28

Виллис говорит:

Это происходило в Центре Мутаций несколько часов спустя. Меня разыскали в толпе при выходе из тюрьмы и отвели туда. Теперь уж не знаю, кто. Потом меня оставили одну в каком-то зале. Несомненно, все это было очень красиво — стены фиолетовые, бирюзовые, сапфировые, меж колонн натянуты эоловы арфы, прозрачная зеленая вода в бассейне, окруженном голубыми ирисами. Звучала какая-то странная музыка, холодная и нежная. Неопределенная музыка. Как раз все то, что я любила; и чувствовала я себя легкой, как красное и черное пламя…

…Она появилась на краю бассейна, как будто всегда там была. Ее белая туника блестела среди ирисов. Она протянула мне браслет из электрума, который слабо светился, и жестом предложила надеть его на запястье. И сама надела такой же. Это были мысленные изоляторы.

— Итак, — сказала она тихо, — вот вы какая. Вода, водяные цветы, сумеречные отблески, Дебюсси… Да, по контрасту вы и должны быть такой.

— Не понимаю.

— Этот голубой зал, — сказала она, — это ведь вы сами создали его.

Она махнула рукой, и все исчезло: больше не было ни ирисов, ни арф. Мы оказались в ослепительно белом помещении, похожем на лабораторию.

— Я Астрид Еврафриканская, — продолжала она. — У нас мало времени, поэтому я буду краткой: меня убили Ночные, а Сигма спасла меня, точнее — мой мозг. Вот это, — она небрежно шлепнула себя по запястью, — всего лишь искусственно выращенная биологическая ткань. Я хорошо управляю всем этим. И только мозг, подвергшийся воздействию быстрых нейтронов, и коллоидный организм, агрегатированный с электронной системой, могут в данном случае развить различные непредвиденные приобретенные способности, которые обычно бывают наследственными. Таким образом я стала такой же мутанткой, как вы; нейтроны и электроны вполне соответствуют хромосомам и генам. Я являюсь единственным, к счастью, примером контролируемой искусственной мутации. Вы следите за моим рассказом?

— Да…

— Нет!

И неожиданная мысленная волна ударила меня. Картины… Я находилась в подземелье, и потоки огня захлестывали меня и все пространство вокруг. Я лежала среди трупов моих родных. Потом — на операционном столе, и микроинструменты проникали в мой мозг…

Я вскочила и закричала…

Она приблизила ко мне свое белое холодное лицо.

— Я позволила вам проникнуть в мои мысли и в мой личный ад только потому, что время не ждет. Айрт будет осужден, это неизбежно…

— Почему?

— Потому что они обнаружили у него то, о чем я только-только стала догадываться: это организм и мутация, выходящие из ряда вон. Смотрите, вот сравнение: вы, Талестра, я, сотни других перемещаются в пространстве или во времени, изменяют формы материи или энергии, наконец. Как бы там ни было, мы приспособляемся к существующему миру, внося в него частные улучшения. А Айрт изменяет структуру вселенной. К тому же, он ничего об этом не знает. Извините, но Айрт не слишком умен…

— Я тоже, знаете ли…

Она бросила на меня мрачный взгляд.

— Ум не всегда продуцируется мозгом, особенно у женщин. А если бы это было так, то самой блестящей из нас стала бы Талестра… Ее невинность кое-как сдерживает ее, но потом вы увидите, как она будет действовать… Между тем, система внутренней секреции женщин невероятно сложна и, скажем прямо, представляет опасность. Мне страшно подумать о том, что будет, когда вы достигнете совершенства. Вы воспринимаете и выполняете массу всяких чудес, продвигаясь вперед с логикой слепца, в то время, как я резонерствую, а Талестра заблуждается. (Смотри-ка, я тоже заблуждаюсь…) Но вот основное — мы дошли до точки: Сигма, как это было ранее с Землей, находится на краю бездны. Это началось давно, свидетельство тому — эпидемия самоубийств. Я считаю, что мы уже несколько лет, практически, находимся в руках Ночных. Таким образом, Айрт будет судим и приговорен в соответствии с законами, и это нельзя изменить. Теперь я хочу спросить у вас только одно. Взвесьте свой ответ, от него зависит… значительно больше, чем только его судьба. Так вот: что это за особое качество, которого Ночные боятся настолько, что готовы взорвать Землю? Каким особым свойством он обладает? Подумайте, найдите ответ. Может быть, тогда мы сможем спасти его.

Я стала ломать голову, постаралась связать мысли: по правде говоря, я не привыкла думать. Я вижу, я чувствую или не чувствую происходящее. И сейчас я чувствовала, как от этого совершенного андроида, от этой электронной машины расходятся волны страдания.

Она не обманывала. Она любила Айрта.

— Что ж, — сказала я, — если обобщить все это, то надо еще постараться найти слова… То немногое, что мне удалось прочитать у него в мозгу… Примечательные явления, как мне теперь кажется, случались два или три раза. Во-первых, несомненно, на его родном астероиде, иначе он бы не выжил. Что, вы не понимаете? Но взрыв был таким, что на астероиде вообще ничего не осталось… Вероятно также, что он применял эти свои способности, по-прежнему не подозревая о них, во время своих сражений… Воплощалось это в пресловутых переходах через подпространство. Наконец, он прибыл на Антигону в тот момент, когда казалось, что все потеряно, и все было чудесно спасено. Мы все присутствовали при этом, и все это почувствовали — Лес, Талестра, Морозов, Валеран…

— И Валеран?!

— Конечно. Это было так… будто какой-то другой мир подменил наш. Он не был лучше, он был таким же несовершенным, каким мог бы его создать такой парень, как Айрт — с особо обостренным восприятием и без особого воображения. Ведь Антигона уже давно была мертвой планетой, воплощением мрака, дикости. Но у нас, которые были уже почти что мертвы, которых нес к смерти беспощадный мальстрем, у нас неожиданно появилось какое-то будущее — не лучшее, но и не худшее: мы просто спаслись. Как будто… Айрт вдруг стер, отбросил в бездну ту частоту времени, в которой мы должны были погибнуть…

— Вы уверены в этом? — спросил андроид с каким-то особым воодушевлением. — У вас было именно такое впечатление? Вы не перенеслись в какой-то параллельный мир?

— Нет! — ответила я, даже не дав себе времени подумать. — Я представляю себе, что такое параллельные миры: по ним путешествуешь в детстве, а потом эти похожие очертания начинают утомлять. Нет, этот мир был нашим. Просто Айрт как будто вычеркнул момент нашей смерти, заменив его частотой… созданной, может быть, им самим.

— Повелитель времени, создатель миров?.. О, Виллис! Я теперь понимаю, почему они хотят его уничтожить. Но почему же он не защищается? Почему не действует?

— Он ничего об этом не знает, вот и все! Если бы таким могуществом обладали Лес или Валеран, они сумели бы им воспользоваться! Но Айрт ни о чем не подозревает! С самого детства он был одинок, принижен. До встречи с нами он никогда не думал, что может обладать особыми свойствами! Он всегда выбирал самое неудобное для него решение, самый суровый, самый трудный путь! Вы ведь заметили это, правда? Там, где другим руководило бы собственное вдохновение, он согласен слушать подсказки. Его ранят во время покушения на Кэррола, он дезертирует, становится корсаром, он рискует жизнью и сражается там, где ему было бы достаточно просто перевернуть страницу…

— Однако на Антигоне…

— Но это чудо он сделал для других! Он бессознательно воспринял наши опасения и надежды, вот и все!

— Я слышу, — сказала она задумчиво, и, действительно, у меня было такое впечатление, что она слушала и воспринимала еще и другие голоса, кроме моего. — Конечно, если его звали другие, если он получал указание…

Неожиданно она посмотрела на часы, пожала плечами.

— Слишком поздно, — сказала она, — он в шахте, и никакая психическая помощь, никакая мысль не может дойти до него. Он будет дезинтегрирован на рассвете…

— Позовем на помощь Леса Кэррола!

— С Омикрона? Это немного далековато. К тому же Лес Кэррол на три четверти арктурианец, то есть ангел… Видели вы ангелов, какими бы совершенными они ни были, которые вмешиваются в земные дела? Они отступили в Содоме, потеряли драгоценное время при Мамбре, и только один из них был настоящим возлюбленным дочери Земли. Арктурианцы любят нас, но как общий тип. Так вот, этот единственный, который стал стражем Цецилии Метеллы, просто привел ее к самопожертвованию!.. Не смотрите на меня так, будто я сошла с ума, просто я слишком хорошо знаю историю Земли и даже ее легенды! Нет, Лес Кэррол слишком совестлив, чтобы нарушить какой-нибудь звездный закон; к тому же у нас больше нет времени!

— И что тогда?

— Тогда остается Ингмар Кэррол. В качестве обратного примера, он может все на Сигме — даже помиловать приговоренного к смерти.

Она встала, вся светясь каким-то сверхъестественным блеском.

— Я сейчас соберу ваших беспризорников, — сказала она. — Мы превратимся в батарею. Мы должны просто-напросто заставить Ингмара Кэррола спуститься в камеру Айрта. Какое бы бедное воображение у него ни было, я уверена, что он выкрутится.

Она уже выходила, когда я хотела ей крикнуть:

«Вызовите Талестру! Она самая могущественная…»

Она услышала меня, она повернулась ко мне ледяным профилем, как будто высеченным из нефрита, профилем бездны:

— Мы не можем вызвать Талестру. Я сожалею…

Гелико-амфибия скользнула над блестящей черной поверхностью, испещренной разноцветными лунами бассейнов. Дворцы Самарры возвышались по берегам канала-меж-двух-морей — драгоценные шкатулки, миражи из мрамора и мозаики. Ступени лестниц из розового турмалина уходили в воду. Валеран остановил дискоид, легко спрыгнул на причал, украшенный статуями химер, и подал руку Талестре.

— Я даже не знаю, почему согласилась следовать за вами, — сказала она не слишком любезно. — В этой толпе можно задохнуться… и все разглядывали нас как диковинку, как редких зверей.

— Поэтому мы и улетели.

— Мне кажется, я должна быть вам благодарна. Но… что они хотели от Айрта?

— Я думаю, простые формальности.

Стройная, в облегающем космическом комбинезоне, девушка, казалось, только что появилась из темных вод сигмийских морей. Она гармонично вписывалась в жизнь этого города, и он ей тоже подходил. И вообще, было какое-то неуловимое сходство между ней и этой планетой. Плывущие на небольшой высоте дискоиды застывали на ее пути. Слышались возгласы:

— Красавица… О! Красавица!

Вдали затихал рокот ракетных двигателей, образующих слитный хор на космодроме, и Черный принц прошептал:

— Добро пожаловать во дворец Валерана, Талестра!

— Я должна войти? — спросила она, улыбаясь.

— Как вам угодно. Но там вы найдете все, что хотите.

По всей эспланаде уже зажигались огни, роботы выстраивались на величественной набережной. Это были очень красивые андроиды с прекрасными фигурами, с глазами цвета морской волны, на их доспехах были выгравированы изображения древнего земного герба: битва орлов со львами на песчаном берегу. Появился пожилой арктурианец, затянутый в ливрею, шитую зеленым золотом, с жезлом из зуба нарвала с Андромеды, предметом редким и бесценным. «Он похож на одного из персонажей Монтеньи», — подумал Валеран.

Они и должны были попасть как раз в этот мир. Обстановка конца блестящего и жестокого Кватроченто как нельзя лучше подходила Талестре. Старик поклонился, отворив украшенную тем же гербом створку огромных дверей.

— Наконец-то вы вернулись, свободный гражданин, принц… Этот дом заждался вас!

— Вы хотите осмотреть мой дом, королева Талестрис? — спросил Ральф.

— Конечно, Ваше Сиятельство!

Это была игра, всего лишь игра. Слегка опираясь на руку мажордома, Талестра, маленькая девочка, брошенная в кровавой суматохе на какой-то улице Урании-под-куполом, прошла через стрельчатые ворота блистательной готики. Это была Земля и не Земля. Открылся широкий проход из рибеллита. Две сирены поддерживали карниз над входом. Пышная спиральная лестница поднималась в зал, где в потускневших от времени золотых рамах висели портреты принцев и эрцгерцогов с такими же, как у Валерана, ястребиными профилями и глазами цвета небесного камня. Трофеи космических войн украшали стены, а видневшееся в глубине нечто, похожее на трон, было не чем иным, как уложенной на бок носовой частью корабля из чистого золота. Странная музыка — легкая, как трепетание волн или поцелуй сирены, звучала в ночи, и Валеран удивился, что не узнает ее. Потом он подумал, что это просто мелодия, приличествующая данной обстановке: ведь Талестра не была музыкантшей…

После того, как мажордом сделал ему какое-то сообщение по-арктуриански, Валеран сказал, улыбаясь:

— Нас ждали. Ужин в двадцать два часа. Мы сейчас не встретимся с моей матерью, она преклонного возраста и очень слаба. Будут присутствовать несколько друзей дома. Тем временем вас отведут в предназначенные для вас апартаменты, где вы сможете переодеться и…

— Но меня ждут в Центре Мутаций! Именно это мне сказал на космодроме какой-то маленький человечек по имени Арцес.

— У вас еще будет время на это…

Какое-то особое, колеблющееся и трудноуловимое выражение наложило отпечаток на лицо Валерана в этот момент, и Талестра неожиданно подумала: «Он не похож на Леса. Но он красив и любит меня…»

Странная слабость притупляла ее ум, обычно такой мятежный и живой.

— Видите ли, — продолжал Черный принц, — есть один вопрос, который мы до сих пор не решались затронуть в вашем присутствии. Дело в том, что он не имел особого отношения к тем ужасным мирам, на которых нам пришлось побывать, но здесь, на Сигме, он приобретает особое значение: в конце концов Центр Мутаций всего лишь психиатрическое и хирургическое заведение, а мутанты — всего лишь несчастные существа, которых человечество пытается вылечить. Конечно, у них есть то, что они называют «способностями», но это как раз мешает им вести нормальную жизнь. Мы здесь не на Земле, Талестра, и не на одной из безумных планет — на Сигме все прекрасно и гармонично. И чтобы пользоваться этим климатом, этой атмосферой постоянного праздника, чтобы, наконец, приобщиться к достойному вас обществу и вести жизнь, достойную вас, такой красивой девушки, вы должны покинуть этот лагерь калек, заранее поверженных, лагерь париев. Пойдемте.

Он отвел ее двумя пролетами выше и оставил у двери в так называемые «королевские покои», где ее встретили прислужницы. Блестящий и переменчивый ум Талестры находил удовольствие во внутреннем устройстве этих комнат, воспроизводящих множество деталей внутреннего убранства дворцов старой Европы — с их обивкой, тканной золотом, с высокими фонарями, которые с трудом рассеивали неопределенный полумрак Сигмы. Были здесь длинные блестящие зеркала в форме мечей и сундуки с благовониями. Были высокие шкафы с запахами ириса и лимона, из которых служанки-андроиды вынимали предназначенные ей одеяния, изысканное нижнее белье и украшения из драгоценных камней. Неожиданно она заметила, что все эти наряды были очень старыми, очевидно, предназначенными для тех девушек, которые на фресках танцевали под миртовыми деревьями или гуляли, по полям, покрытым диким сельдереем и белыми фиалками, в компании музыкантов, играющих на лютнях, или менестрелей. Она немного поколебалась, прежде чем сбросить свой потрепанный комбинезон и выбрать среди блестящих одеяний, сиреневых и голубовато-зеленых, одно платье цвета слоновой кости, вышитое жемчугом, и ожерелье из изумрудов, чтобы ее глаза приобрели зеленоватый оттенок. Служанки-андроиды ахнули от восхищения. Как это было интересно, играть в благородных дам, в морских принцесс. Еще никогда Талестре, которая прекрасно управлялась с дезинтегратором, не приходилось бывать на таком празднике. Служанки приглаживали ее локоны, удлиняли тенями глаза, и пасты, мази, которые они применяли, пахли так же странно, какими странными были их названия: коралловая пудра, сурьма, копытень, росный ладан, имперская вода… И вдруг на темной поверхности зеркала она встретила взгляд блистательной молодой женщины с кровавым ртом, с длинными ресницами. Действительно, очень красивая. И она тотчас возненавидела эту самозванку, которую Лес никогда не видел, которую он, может быть, смог бы полюбить…

Серебряный звук гонга возвестил о прибытии гостей. Она заставила себя встать, она, сказала себе: «Я Талестра!» — и спустилась вниз с решимостью начать бой…

Очарование Сигмы продолжалось.

Холл был заполнен девушками, которые тотчас побежали навстречу Талестре, подбирая на ходу свои зеленые и бирюзовые шлейфы, вышитые серебром, накидки, вышитые слоновой костью и перламутром по моде денебских султанов. Все были прекрасны, все чувствовали себя как дома среди значков тысяч звезд и портретов: они были сестрами всех этих пилотов и сиренами всех этих кораблей. Некоторые обнимали Талестру, называя при этом свои имена: это были самые блестящие имена Созвездия. Они щебетали, как птички, все эти гостьи. Но с первыми же словами, произнесенными в ее адрес с запланированной восторженностью, наивная жительница Земли, вошедшая как победительница в этот дом, почувствовала укол, как будто острое жало… О! Нет, это не были мертвые прибаутки корсаров и не свист излучателей! Это сигмиянки поздравляли себя с возможностью познакомиться с героиней романа, нет… эпопеи!

— Дорогая! В Самарре только и говорят, что о вашей победе над этим героем… я хочу сказать, над этим ужасным пиратом! Ну, над Айртом Регом, которого так не терпится узнать… Удовлетворите же наше любопытство. Правда ли, что он очень красив? Он вас оскорблял, преследовал? Или это естественное коварство, свойственное всем земным женщинам, помогло вам действовать с ним так безупречно?

— Вы применяли чары Венеры или духи с Аль-Нилама?

— Разрешите мне дотронуться до вашей щеки, она, кажется, так и создана для поцелуев!

— Мы хотели бы знать ваши секреты, все ваши секреты!

— Однако, — сказал чей-то голос, который шел откуда-то издалека, но был похож на голос Валерана, только приглушенный, — вы утомляете нашу гостью. Этот полет был очень трудным.

— О! — воскликнула сигмиянка цвета розового оникса, чья высокая и красивая шея буквально сгибалась под тяжестью целой коллекции из жемчужин, — какая романтическая одиссея! Можно только мечтать! Летать среди возбужденных планет с верными и мужественными друзьями, попасть в логово космического пирата! И выйти из этого победительницей! Преодолеть все препятствия, захватить это чудовище… Молчу, молчу! Я знаю, что я всего лишь никчемная глупышка, но, наконец, между вами и Сигмой на самом деле было секретное соглашение? Вы ведь никогда в действительности не были помолвлены с этим корсаром, которого приговорили.

— Красавица! — сказал чей-то отдаленный голос. — Берегись своих слов…

Талестра неожиданно и резко повернулась и посмотрела прямо в глаза этой молодой женщине, которая была похожа на Валерана, которая, несомненно, была его родственницей…

— Свободная дама, — сказала она, — ваши речи весьма любезны, но я ничего в этом не понимаю. Нет никакого соглашения. И я не доставляла командира Рега на Сигму скованным по рукам и ногам. И мы действительно помолвлены.

Она хотела поговорить с Валераном, спросить у него… Она пробралась сквозь толпу, почти сплошь состоящую из вьющихся блестящих сирен. Андроиды сопровождали ее, открылась какая-то дверь. Розовые свечи освещали зал с чередующимися золотыми и черными фресками. Дым из курительниц смешивался с запахом лилий, что вызывало легкое головокружение, и в висках Талестры забили маленькие молоточки…

— Мы тут, в Самарре, — говорил какой-то местный модник, одетый в пурпурные одежды свободного стиля и держащий в руках высокий кубок из цельного кристалла с душистым напитком, — мы все немного помешаны на духах и цветах…

На небольшой эстраде музыканты настраивали странного вида инструменты — виолы, лютни… Среди них была одна из чистого серебра, изобретенная когда-то самим Леонардо да Винчи.

— При Лодовико Моро, герцоге Миланском, вы знаете… — сказал чей-то вкрадчивый голос. — Он положил на музыку сонеты Петрарки, канцоны из Вита Нуова… Боже, как Талестре все это нравилось! Если бы она сама могла придумать целый мир… она, в самом деле, не нашла бы ничего лучше. На столе в форме подковы снежно-белые венчики незнакомых цветов были разбросаны среди посуды из золота и кристаллов; орхидеи, гребешки и цветущие почки высыпались из аметистовых кувшинов. В этом тепличном воздухе, среди разноцветных переливов и изысканных запахов, трудно было воспринимать мысль о существовании черной бесконечности, взрывающихся сверхновых, безумных миров и антимира, примыкающего к Бездне Лебедя…

Уже на пороге Талестра заметила предназначенное ей место между хозяином дома и тем самым ученым. Здесь не было других дам, кроме нее и Красотки, похожей на Валерана, которая бросилась за ней. Царила подавляющая роскошь: эти самаррские принцы-торговцы были буквально увешаны драгоценными металлами и камнями. Талестра не знала, что Сигму по праву называют «ослепительной»…

Валеран поднялся ей навстречу с некоторой напыщенностью, и какое-то мгновение они пристально смотрели друг на друга. В этой блистательной группе только он один был одет во все черное. Она нашла его странно изменившимся. Он больше не был раненым и несчастным путешественником, которого она повстречала в антигонской ночи, или верным соратником в борьбе. Исхудавшее лицо напоминало обнаженную остроту и наступательный порыв грозного клинка, во взгляде блистали молнии. Он низко поклонился, усадив ее на трон.

— Добро пожаловать к нам, свободная гражданка, в этот земной дом, на эту землю, которая принадлежит нам…

И члены Совета Пяти подняли свои кубки. Они с энтузиазмом встретили ее. Все говорили одновременно.

— Вы должны как следует познакомиться с Самаррой, — сказал один торговец-король в тюрбане, усыпанном рубинами. «Один из Сальвиати? — подумал Валеран несколько рассеянно. — Или из рода Капелло?.. Нет, он изображен в правом углу одной из картин Тинторетто, не знаю, какой именно, но потом вспомню…»

— Наши дворцы — как драгоценные раковины, где еще случаются чудеса, — продолжал персонаж с картины. — Здесь красные закаты, сумерки, которые никогда не кончаются. Они опускаются на наши сады, и волны умирают, целуя наши пляжи. Вот планета, где мягкие бризы, трепетание приливов, свет меняющихся лун участвуют в создании того, что называется удовольствием. Здесь живут восхитительно.

— И какое отличие от космоса, свободная дама! — сказал Валеран, улыбаясь. — Здесь умирают только по двум причинам: на войне или от любви.

— Кто это говорит о смерти? — вмешался ученый. — Арктурианцы любят скользить по острию клинка. Мы, земляне, большие реалисты. Мы с вами дополняем друг друга. Выпьем же за нерасторжимый союз наших планет!

И все выпили стоя; изысканный ликер золотил кристаллические кубки.

— Выпьем прежде всего за ту, которую мы принимаем сегодня как государыню, — сказал Ральф-Валеран. — За ту, которая, благодаря своей находчивости и своему уму, спасла Сигму от большой опасности. За первую дочь всей Земли: Талестрис!

(Как он сказал — «государыня»?.. Все это было странно, более, чем странно…)

Слабый и нежный звон послышался от слегка соприкоснувшихся кубков. Валеран подобрал в одной из нефритовых ваз склонившуюся лилию и рассеянно срывал один за другим ее лепестки. В этом его занятии вдруг почувствовалась неосознанная жестокость…

— Выпьем за нашу королеву Талестру Земную!

Тост был произнесен. И все они бешено зааплодировали. Талестра быстро обвела взволнованные лица внимательным взглядом. Нет, они не насмехались над ней: в самом сердце Сигмы тайный конклав приветствовал в ее лице императрицу!

Она хотела крикнуть: «Вы сошли с ума!»

И вдруг она вспомнила, что на Земле Валеран был претендентом на трон…

Тогда, выпрямившись на своем кресле с выгравированной на спинке битвой единорогов и орлов, она сказала:

— Свободные граждане, мне кажется, что здесь какое-то недоразумение…

И вдруг чья-то прямая мысль, значительно более сильная, чем все волны, излучаемые сейчас во дворце, прямо-таки оглушила ее, как поток ледяного воздуха. Она не узнавала этот голос, который доносился откуда-то издалека: «Не спорь. Не теряй время. С тем же успехом можно бороться с тенями. Спасайся, иначе ты пропала…»

И она тотчас поняла, что это правда. Сейчас она думала очень быстро, она поднесла руку ко рту и сказала умирающим голосом:

— Пощадите, свободные граждане, мне кажется, что атмосфера Сигмы… Я внезапно почувствовала себя плохо…

Бросившись вон из зала, удаляясь уже, она услышала перестук каблучков сзади: это была Красотка, это были все те красотки, которые следовали за ней по пятам — красотки в своих длинных, суженных книзу туниках и манто из водорослей и сапфиров, почти такие же неповоротливые, как сирены на песке… «Что же, сейчас повеселимся!» — подумала Талестра. Прыгая через четыре ступеньки, она поднялась по празднично освещенной лестнице, сбросив на ходу инкрустированные сандалии и вырвав два или три волана из своего платья Примаверы.

Добравшись до верхнего пролета, в то время, как красотки скакали далеко позади, она заскочила в кабину лифта и спустилась на первый этаж. В холле было полно роботов, и Красотка что-то кричала им сверху душераздирающим голосом. Талестра разобрала только: «Задержите ее! Она сейчас скроется!» (все это было весьма похоже на кошмары ее детства). Она приоткрыла дверь кабины, и первый андроид получил удар ребром ладони по носу. Он рухнул, загородив проход своим собратьям, и следующие за ним андроиды рухнули на него, запутавшись в сплетениях автоматических рук и ног. Красотка, которая, запыхавшись, торопливо спускалась по лестнице, тоже запуталась в этом хаосе, и еще одна красотка, и еще… Не теряя ни секунды, Талестра захлопнула дверцу лифта и нажала кнопку подъема. Кабина понеслась вверх. Между тем весь этот шум достиг зала, из которого толпой повалили гости в тогах и тиарах. Но Валерана среди них не было.

Она тотчас поняла, что он придумал, когда кабина неожиданно остановилась меж двух этажей. Одновременно погасли все огни: Ральф отключил электричество. Повиснув в шахте, Талестра подумала с яростью:

«А что теперь?..»

«Постарайтесь выбить стекло на крыше кабины, — посоветовал далекий голос. — Это очень старый дом. Вы сейчас между двенадцатым и тринадцатым этажом».

«Да, вам хорошо говорить. Там не стекло, а толстая органика — ничего не получается».

«Ладно, тогда… Ведь должны же быть у вас какие-нибудь электромагнитные свойства? Приложите обе руки к этому месту и очень напряженно подумайте о расширяющихся солнцах, о взрывающихся новых…»

Талестра выругалась: в крыше кабины образовалась огромная дыра, раскаленная пластмасса и металл потекли по стенам, обжигая ее руки. На них вскочили волдыри… Переждав немного, она уцепилась за края и, подтянувшись, выбралась на крышу кабины. Тока не было, и дверь на тринадцатый этаж была распахнута. Цепляясь за внутренние выступы шахты, она вскарабкалась к выходу с проворством, которое бы сделало честь самому Гейнцу, ее тренеру по гимнастике…

Она была на тринадцатом этаже.

Теперь мрак, в котором бродили остальные, давал ей некоторое преимущество. Она осторожно двинулась вперед по длинному, отделанному кристаллами коридору. Ей больше не было страшно. Абсолютно не было, даже в глубине души, с того самого момента, когда началось действие, охота, преследование. Когда настало время применить свою хитрость и ловкость, она начала развлекаться. «Ага! Он назвал меня Талестрис! И он думает, что так легко одурачить королеву амазонок! Посмотрим!» Она вихрем ворвалась в просторный зал, у противоположной стены которого возвышалось нечто вроде алтаря. А на нем — ложе. Талестра захлопнула за собой дверь. Застыла.

На этом ложе она увидела женщину.

Сам же зал походил на кабину звездолета из-за гладких стен и старинных пультов управления, которые, очевидно, служили теперь украшением. Экраны переливались расплывчатыми волнами. Устаревшее электронное оборудование болталось под потолком. Да, все это было похоже на оборудование старинной земной ракеты, построенной еще до Язвы…

А на королевском ложе приподнялся ужасный силуэт, и Талестра сразу поняла, что это мать Валерана.

Ужасное зрелище. Молодая уроженка Земли хотела что-то сказать, извиниться за неожиданное вторжение, но слова застыли у нее на губах, да и убежать она не могла: она еще ни разу не видела людей, скрученных болезнью до такой степени. Воскового цвета лицо, покрытое черными пятнами, уже не было человеческим. На месте глаз зияли кровоточащие щели, рот казался открытой раной. Больная протянула руки в сторону Талестры, темнота не мешала ей, она к ней давно привыкла…

— Девушка? — сказала она хриплым голосом, который, казалось, шел из бездны. — Да, девушка… Это хорошо. Я ждала вас. О! Я здесь уже давно, каждый раз, когда он думает обо мне… Нет, он не зовет меня, он думает, и я прихожу… Но поговорим о вас… Мне сказали, что вы умны, яростны и чисты. Я знаю, что вы его не любите и что он сделает все, чтобы завладеть вами. Но я никогда бы не поверила, что он может направить вас сюда… Или это только для того, — продолжала она, задыхаясь, — чтобы запереть вас здесь, чтобы запугать вас? Не бойтесь меня, я не заразна. Давным-давно я была больна. И я родила демона.

— …?!

Талестра дрожала. И призрак уточнил с удивительной естественностью:

— Да, я говорю о моем сыне Валеране. Это ведь демон, не так ли? Другие заражаются посредством контакта, взгляда. В них проникает вирус. Он же родился с этим. О! Я хотела убить его, услышав его первый крик, как только я почувствовала в нем это зло. Конечно, они мне помешали, они сказали, что я сошла с ума, потом, что я умерла, и они послали его сюда, в великое Созвездие. Возможно, я сошла с ума от ужаса, выносив… Антихриста!

— Однако, — сказала Талестра, она различала приближение роботов, которые бегом поднимались по этажам, а также отдаваемые металлическим голосом короткие приказы… — Мы не можем терять время: если Валеран действительно то, что вы думаете…

— Я точно знаю: это Ночной Демон. Он хочет завоевать Сигму и Арктур, как те поступили с Землей. А потом и всю Галактику с ее миллиардами мерцающих звезд…

— Если он хочет осуществить то, что вы думаете…

— А разве он не старается уничтожить или обойти все препятствия?..

— Так вот, вы должны мне помочь. Мне необходимо присоединиться к одной группе, которая может бороться против него. Но меня преследуют по пятам. Есть какая-либо возможность выбраться отсюда? Умоляю вас, отвечайте!

Она действительно умоляла. Тогда произошло вот что: больная стала выгибаться на своем ложе, как будто хотела сделать «мостик», как будто у нее вдруг начался приступ эпилепсии. На губах у нее выступила кровавая пена. Она только пробормотала: «Он, это он…» Глухие удары начали сотрясать дверь. И Талестра чуть было не потеряла всю свою выдержку. Неожиданно с кровати упал и покатился к ее ногам какой-то сверток: это оказалась веревочная лестница, обмотанная вокруг старинного кинжала, украшенного чернью. Талестре не надо было объяснять, как им пользоваться. Она сразу успокоилась, и до нее дошло, что в том состоянии невероятного возбуждения, в котором она находилась, она забыла о всех своих сверхъестественных способностях: Талестра не могла сейчас ни левитировать, ни пересечь время, но в тот же момент была вполне способна применить обычные средства трехмерного пространства. Она тотчас подбежала к окну, вонзила кинжал в подоконник, выбросила лестницу наружу и моментально слетела по ней вниз. Когда Талестра, поднатужившись, оторвала лестницу с кинжалом, она еще слышала раздирающие крики старухи…

Улочка, которая огибала дворец Валерана, оказалась заброшенной, с тем странным видом запустения, когда голубая трава пробивается меж нефритовых плиток мостовой. В соседних домах не светилось ни одно окно. Над увитой плющом дверью ближайшего дома болталась одна из тех табличек, которые на Сигме принято вывешивать на домах долго отсутствующих с указанием места, где они в данный момент находятся, но дожди и время сделали свое дело, и Талестра смогла различить только два слова: «В НЕБЫТИИ…»

«Куда же теперь идти?» — спросила она почти вслух.

«В Дом Смерти», — ответил резкий голос.

Любая девушка, несомненно, ужаснулась бы, но Талестра чувствовала в себе такую силу, что казалась себе прямо-таки бессмертной. И еще ей казалось, что вся Сигма присутствует при этом — с ее полярными сияниями, бурно разросшимися садами, расцвеченными каналами с уютными мостиками. Она покинула улочку с мостовой из зеленого нефрита и присоединилась к толпе, которая, как всегда, казалась праздничной — а так оно и было в Самарре, — и долго шла прямо вдоль каналов. В воздухе чувствовалось какое-то беспокойство, волнение… Однако, прохожие как всегда улыбались девушке, словно сошедшей со старинной картины… Все они были красивы, их сходство с Лесом задевало ее: «Ангелы серийного образца…»

На бирюзовой башне светящиеся электронные часы пробили арктурианскую полночь.

29

Когда Ингмар Кэррол, великий адмирал арктурианских эскадр и почти самодержавный правитель Сигмы, примерно в это же время покинул камеру приговоренного к смерти, он впервые в своей жизни, которая была жизнью человека по-настоящему благородного, была наполнена борьбой, великими намерениями и тяжелыми испытаниями, почувствовал невероятную слабость. Его разведка работала хорошо, Айрт рассказал ему не так уж много нового, кроме, конечно, последнего сообщения, самого ужасного. Но он пришел в камеру не для того, чтобы получить какие-то сведения. Теперь он мог признаться самому себе, что спустился туда, ведомый ненасытным любопытством, которое всегда было одной из главных движущих сил всего его существования. Он хотел посмотреть вблизи на единственного землянина, который, правда, хаотично и неловко, предпринял то, что на его месте и в его возрасте сделал бы он сам. Он пришел туда раздраженным, полным высокомерной предвзятости. Он начал говорить с этим заключенным как судья, и — странное дело — по мере того, как они беседовали, его предубеждение исчезало, туман рассеивался, и старый командир эскадр почувствовал какую-то особую близость с этим юношей, приговоренным к смерти.

До сих пор он видел Айрта только мельком, на скамье подсудимых, где тот выглядел вялым и высокомерно грустным, словно пойманный дикий зверь, который чувствует себя не то чтобы выше человеческих законов, а скорее — неподсудным им, ничего больше не ждет и не стремится к снисхождению. И это ему не понравилось…

Но только что ему удалось поговорить с обычным земным парнем, каких много, только более уязвимым и более прямодушным, и Кэррол был сражен. Еще с большим основанием, чем Лес, этот ангел, вооруженный огненным мечом, но неподвижно застывший у ворот рая, готовый только к защите, а не к нападению, мог бы быть его сыном!

Он подумал, что его старая земная кровь, уже подвергнутая космическим мутациям, предала его, смешавшись с кровью более древнего, более возвышенного народа. Страстная или покорная дочь Земли, изменчивая, как времена года этой планеты, как ее суровые зимы или жаркие летние месяцы, как ровные степи и живые моря, могла бы принести ему сына, такого, как Айрт. Но он никогда и не встретил ее. Ему завидно повезло с Ларцией, прекрасной, как ангел, которая и двигалась и жила, как ангел. Которую он обожал. И которая с ангельским вероломством выбрала день и час своей собственной смерти.

Ингмар Кэррол понял, почему он до конца не чувствовал Леса своим сыном: он знал, что тот слишком совершенен. И почему, какими бы ни были напрасные обвинения в семейственности со стороны общества, он допустил, чтобы ослепленный Лес сам выбрал свою дорогу к смерти. Потому что для Леса не было по-настоящему ни жизни, ни смерти. По духу это был не его сын.

Айрт же…

При выходе из подземной тюрьмы, где охранники расступились, словно тени, великий адмирал прислонился к стене. На висках у него выступил пот, и он неожиданно почувствовал себя стариком, обезоруженным судьбой. Этот юноша, если бы он мог спасти его! Но Айрт был прав — сначала надо было закончить с этим: комбинация Валеран — Ночные — Центр Мутаций была слишком ужасна, чтобы забыть ее хотя бы на миг. Айрт мог подождать до рассвета, его реабилитация будет еще обоснованней. Рассвет… Каким вдруг далеким он показался ему! Великий адмирал выпрямился: теперь, когда он знал корень зла — во всяком случае, здесь, на Сигме — он сделает все, чтобы нейтрализовать его. Он быстро поднялся по лестницам своей походкой молодого лейтенанта, обходящего боевые отсеки своего первого космического корабля. Он возвратился во дворец через крытый переход и быстро прошел через блестящие залы, где были выставлены древние иконостасы Земли и золотые сигмийские мозаики из золота и ляпис-лазури, где на пышных коврах, вытканных лазурью и розами, почивали длинноногие позолоченные борзые Бунгала и Аккрукса, а в вазах с росписью по эмали с Центавра распускались бледные венерианские лотосы…

Все теперь было ясно, и его долго сдерживаемая ярость не вышла из берегов. Уже несколько лет таинственное зло подтачивало великое созвездие. Заговоры множились, Сигма и весь Арктур жили как во сне, оглушая себя удовольствиями и наркотиками: ведь развязка была близка, а Язва — уже в самом городе!

На пути великого адмирала слуги-андроиды дрожали и прятались. Херувимы с Альтаира, вольготно расположившиеся в прихожих, дрожали и хлопаньем крыльев старались отогнать мысли, которые их ужасали. И если бы кто-нибудь спросил у них, какова причина их страха, и что они почувствовали своими органами слуха, настроенными на тот момент, когда Ингмар Кэррол должен был выйти из подземной тюрьмы, они, возможно, не осмелились бы ответить, что это сама смерть…

Да, он нес с собой смерть. Это было заметно по его искаженному лицу, по застывшим глазам, которые смотрели куда-то вдаль, по его неожиданно изменившейся походке, ставшей энергичной, как у молодого человека. Он возвращался молодым лейтенантом Кэрролом, который жил и любил когда-то, который яростно сражался, и которого больше не было с тех пор, как он превратился в сурового правителя, ответственного за жизнь тысяч звезд. Он возвращался молодым Ингмаром, который, казалось, давно умер. И тот Ингмар, возмущавшийся любым предательством, готовый к любым нападениям, и сейчас готовился действовать как тогда, рискуя, бросаясь в лоб на неприятеля, готовый разбиться и сгореть вместе со стоящим перед ним препятствием. И разве не было ему все это безразлично, потому что тот Ингмар был мертв?..

Андроиды не осмеливались следовать за ним. Они остались в стороне, когда он вошел в комнату, которую в течение многих лет делил с Ларцией, и где остался неизгладимый присущий ей терпкий запах амбры, ее чешуйчатый гребень на столике с выгнутыми ножками из красного мрамора, может быть, даже ее отражение в зеркалах… Они не решились приблизиться и когда, сбросив свой темный плащ, он надел летный комбинезон из замши, такой затертый и легкий, что походил на пластиковый, и который был ему тем более дорог, что пришел с ним из тех времен…

И только его собака осмелилась приблизиться к нему, длинная земная такса, которая украдкой кружила по комнате, с беспокойством обнюхивая ковры. Она положила свою остроносую голову на колено хозяину и тихо заскулила…

Но Ингмар Кэррол был мысленно слишком далеко, чтобы обратить внимание на древние земные предзнаменования, он не остановился у разбитого зеркала в зимнем саду, он не заметил последнюю луну слева. Спокойно отстранив собаку, он по интеркому приказал подать вертолет, потребовал самого лучшего пилота, а также последнюю сводку погоды. Но роботы, занимавшиеся техническим обслуживанием, были озадачены. Они были настроены только на тембр его голоса, который был уже тусклым и мертвым, надтреснутым, а речь мало понятной, местами бессвязной, и они не узнавали его.

Но сам он готовился к бою. В кабинете хранилось оружие, привезенное им из всех известных созвездий, оружие, каждый вид которого хранил в себе свое мрачное могущество. Здесь было оружие простое и варварское, магнитные клинки из созвездия Змеи, которые, поразив жертву, парализовали ее и медленно превращали в камень… Было здесь оружие массового поражения — мощные дезинтеграторы, а также клинки, украшенные чернью и золотом, которые слегка поблескивали в полумраке, иголки из гибких кристаллов и длинные прозрачные трубки, которые излучали смертоносные зеленые лучи. Из всех этих видов оружия, которыми были увешаны стены его кабинета, он выбрал самое известное и самое разрушительное, которое не щадит — короткий карманный излучатель. Он вынул его из футляра и положил в карман. Криво усмехнувшись, Ингмар Кэррол подумал, что похож сейчас на своего любимого корсара…

Затем он направился на самую верхнюю террасу дворца, которая служила взлетно-посадочной полосой, и в этот час, безмолвный и торжественный, за которым следует рассвет на Сигме, ни роботы, ни живые существа не сопровождали его. Но сам он уже успокоился, снова обрел свою обычную надменность и силу воли, он нес в себе не чью-то определенную смерть, а много смертей…

Лес и Морозов, даже Айрт, могли заколебаться, поискать какое-либо другое решение, постараться победить зло на других фронтах. Но на них не лежало такой ответственности, как на нем. В течение всей своей жизни, в бесконечных просторах космоса, великий адмирал вырывал зло, как сорную траву. Точно так же он готовился поступить и на этот раз, и каким бы земным принцем Валеран ни был, он должен был почувствовать на себе, что значит быть союзником Язвы…

На террасе его ждал гелико — красивая птица, послушная и гибкая. Прогнозы были удовлетворительными, видимость — совершенной, и в неопределенном небе Сигмы Центр Мутаций вырисовывался гигантской свечой белого воска. Они взлетели в тот момент, когда исчезла последняя луна, и только над садами синих и красных эвкалиптов пилот повернулся к Ингмару Кэрролу лицом с густыми бровями и широкими восточными веками, покрытым не маской, а мертвенно-бледной сыпью. И вдруг адмирал обнаружил, что смерть поднялась с ним в воздух, и едва успел удивиться, как она была похожа на Валерана…

…Красный болид покатился к зениту, разорвал его центр, и взрыв его был похож на огромный распустившийся цветок…

В тот же момент в ста различных районах столицы грянули сто взрывных устройств, с ужасающим грохотом подняв на воздух контрольную башню космодрома, бедный квартал в порту, баптистскую часовню, крыло адмиральского дворца и галактическую библиотеку, содержащую миллиард книжных единиц, начиная с папирусов поэта Пентуэра, который жил в Египте во времена XVIII династии, и кончая последними микрофильмами современных трудов по логистике. И другие точно рассчитанные по времени взрывы должны были вот-вот раздаться в разных концах города, в основном — на космодроме.

Вся Самарра взлетела на воздух, как взрывающаяся граната, пурпурная и кровавая.

Адмирал Ингмар Кэррол не мог бы желать лучшей смерти: красной и золотой.

И только клочок неба на востоке сохранял свой обычный темно-зеленый оттенок. Несомненно, восход был близок, но кто мог знать?.. Остальная часть горизонта была черной и пурпурной, и скорее всего, где-то там бушевала гроза, так как гром гремел, почти не умолкая. Да, это должна была быть именно гроза, и сады Самарры, казалось, стали какими-то воздушными и слегка фосфоресцировали. Несколько капель теплого и тихого дождя упали на плиты и, словно поцелуй, коснулись обнаженной руки Талестры.

Она увидела открытые ворота и поняла, что должна войти. Да, это было здесь. Высокая стена с черными и красными фресками окружала парк, который был в то же время кладбищем. «Странно, — подумала она, — что у таких цивилизованных арктурианцев места вечного отдохновения находятся в центре города. Это негигиенично.» Но присмотревшись, она поняла, что речь идет скорее о кладбище воспоминаний: здесь были длинные аллеи фиолетовых и желтых мимоз — мрачных арктурианских цветов, холмики газонов, но никаких надгробий. Только стена из порфира, где были выгравированы имена, тысячи имен. Талестра вспомнила, что легкий скелет арктурианцев растворялся с такой быстротой, что они полностью исчезали через какие-нибудь часы после своей смерти.

Она подошла к стене и прочитала в мерцающем свете:

Здесь радость и отдых Хольды.

Жизнь + смерть = мечте. Здесь Стайора.

Мы успешно преодолели притяжение плоти. Вег и Лира

Здесь Ларция, ставшая Бессмертной.

— Смерть, повсюду смерть! — раздраженно воскликнула Талестра. — И они наслаждаются ею, они обсасывают ее, как конфетку. У них такая планета, о которой ни один землянин не мог бы и мечтать, настоящий рай, столько лун, аметистовые океаны, цветы… И все это предназначено мраку. Чтобы пришли Ночные, и эта планета сама упала им в лапы, как спелый плод!

Однако новая мысль остановила ее:

«Нет, Ночные — это земная Язва. Ведь Лес говорил: „Арктурианцы нечувствительны к этой болезни“.

И все ее силы вернулись к ней. Она отказывалась слышать, видеть…

Но чей-то зов вел ее. Она пошла по аллее и в самом ее конце увидела павильон с открытыми дверями. Пустой и слишком роскошный, для местопребывания, например, сторожа. Опаловые стены были прозрачны и идеально гладки. Ложа и кресла придавали какую-то странную гармонию этому сооружению в форме раковины с его пастельными оттенками. В стенах кое-где виднелись неглубокие ниши с фарфоровыми амфорами и разноцветными вазами. Крошечные пузырьки были выточены, как она поняла, из драгоценных и очень твердых камней.

Раскаты грома не были слышны за звуконепроницаемыми стенами. Царила полная тишина. Плеск фонтанчика доносился из небольшого бассейна. И вдруг Талестре стало ужасно страшно. В тысячу раз страшнее, чем в каюте звездолета, во дворце Валерана или на горящей равнине Антигоны.

Холодный страх, состоявший из тысяч тихих отчаяний, тысяч спокойно вычисленных агоний…

И голос заговорил:

— Садитесь. Я направила вас сюда потому, что сейчас это единственное не потревоженное место на Сигме. Только не углубляйте свое восприятие: я знаю, что вы чувствуете, это не очень приятно. И ни к чему не прикасайтесь: цветы в этом саду более ядовиты, чем аконит и белладонна, а флаконы содержат сильные яды.

— …?

— Да-да, они безболезненно убивают. Это и есть «Сад воспоминаний» Ларции Кэррол, которая хотела, чтобы ее с друзьями вспоминали как «умерших добровольно и славно».

— Самоубийцы?

— Именно. Самоубийство очень ценится в созвездии Арктура. Это основной ущерб и самая большая слабость. О! Все происходит с самым изысканным достоинством: стараются урегулировать все свои дела, даже устраивают праздник, дают бал… Потом уединяются здесь, в Доме Радостей Смерти. Ложатся, выбирают самую нежную музыку и свой любимый запах. Все здесь, в амфорах: это вербена или водоросли, летучее благоухание молодой лесной поросли или фимиам из таинственного храма… Но я здесь не для того, чтобы излагать вам нюансы самоубийства в качестве одного из видов искусства…

— Потому, что вы здесь?

— В той мере, в какой мои способности мне это позволяют. Ведь я Астрид.

— Я догадалась.

— Тем лучше — у меня нет времени на намеки. Гелико упал на Центр, у меня повреждены соединения. А Айрт должен быть дезинтегрирован через час…

— Айрт — дезинтегрирован?!

— Однако, я не ожидала такого изумления. Вообще-то, мы искали вас большую часть ночи. Нужно собрать в батарею всех мутантов, чтобы помочь ему бежать…

— Да вы сошли с ума! — воскликнула Талестра. — Это просто несносно! Айрт вот-вот умрет, а мы здесь спокойно пытаемся выполнить наши маленькие мутантские трюки, в которых мы до конца не уверены!

— А что бы вы могли еще предложить? — спросил голос скептически.

— Еще не знаю. Но надо действовать, надо двигаться!

— Прекрасная мысль! Что ж, двигайтесь, возмущайтесь. Вот координаты: Айрт заключен в подземной тюрьме, стены которой непроницаемы для излучения ПСИ. И стены сверхпрочны — если только напасть с голыми руками…

— Мы должны связаться с Ингмаром Кэрролом!

— А, вы тоже об этом подумали? К сожалению, он мертв. Это его гелико свалился на Центр. А этот гром означает, что Ночные берут Самарру приступом. К тому же, Валеран уже взял власть в свои руки.

— Ах так? — сказала Талестра. Ее голос стал вдруг холодным и жестоким. — В таком случае нельзя терять времени. Мне нужно увидеть Валерана.

Она тут же стала энергичной, решительной и бдительной и настроила свои мысленные антенны. Нет, Валерана больше не было в его старой обители с сиренами. Он находился в другом месте, может быть, в адмиральском дворце. Она снова полностью овладела своими знаменитыми способностями, и теперь ей было легче найти выход из создавшегося положения. И машинально, по привычке старого бойца, она стала искать глазами какое-нибудь оружие; не важно, какое, лишь бы она могла воспользоваться им. Парадокс: Дом Смерти предлагал на выбор только тайные яды… Талестра выругалась по-своему — как космонавт. И, почувствовав недоумение Астрид, сказала:

— Ба! Я знаю, что делать! Вы не понимаете? Ведь Айрт — наш брат!

Тогда произошло невероятное событие, которое Морозов квалифицировал бы «странным, более, чем странным». Талестра увидела, как в двух шагах от нее из пустоты возникло и засветилось нечто вроде запутанной вертикальной электрической схемы и искусственных клеток с управляющей ими электронной кибернетической системой. Все это висело в воздухе на уровне бассейна, предназначенного для самоубийц, вскрывающих себе вены собственным ножом, прямо напротив голубого фонтанчика. А сверху, в футляре из органического прозрачного вещества, трепетала отвратительная живая масса, серая и кровоточащая…

— Не бойся, — сказал очень ясный голос, который шел из этого кошмара. — Я знаю, что на меня неприятно смотреть. Но… пусть могущество великого космоса ведет тебя, сестричка.

И Талестра почувствовала на лбу легкое прикосновение…

30

— Ты считаешь, что мы можем потребовать отмены карантина? — спросил Лес.

И Морозов:

— Это займет немало времени.

— Да…

— Они напали на твоего отца…

— Мой отец слишком велик, чтобы снизойти до защиты! Это был крик души… — И Сигма, такая справедливая, совершенная. Как же они могли?!

Морозов не стал объяснять Лесу, что один факт был следствием другого, что Сигма не была чисто арктурианской планетой, состоящей из одной только справедливости и ангельской логики. Что она была наименее арктурианской, а, значит, самой уязвимой в созвездии Волопаса. Что в действительности она была отражением Земли — то есть самим субъективизмом, несправедливостью и жизнью, тогда как все на совершенных планетах Арктура было математически правильным, призрачным и мертвым. Что поэтому Сигму переполняли силы, бунты, и отовсюду выпирали противоречия, которые были ее сущностью с большой буквы, что у нее была цель…

Однако он любил Сигму, как можно любить красивое земное лицо.

Сам он никогда не осмеливался прийти ей на помощь: Данте снисходил к душам, закованным в аду, только для того, чтобы их пожалеть или осудить. Но в тот момент, когда Лес Кэррол восстал, жребий был брошен.

Он только спросил:

— Когда ты думаешь покинуть орбиту Омикрона?

— Я ее покидаю прямо сейчас. Я только что предупредил Гейнца. — В отсутствие Валерана Гейнц командовал кораблем, подобранным на Антигоне.

— Но там нет экипажа.

— Есть. Несколько «кузнечиков» во главе с Анг'Ри.

Морозов не стал спрашивать у этого командира с бешеными глазами, склонившегося над пультом управления, что он собирается предпринять на Сигме. С командного поста второго корабля передали координаты, повторили свое задание. Двигатели были запущены. «Летающая Игла» задрожала. Внизу контрольная башня Омикрона жалобным голосом осведомилась, что случилось, и силуэты остальных кораблей закачались в иллюминаторах.

— Все в порядке, — ответил Лес. — Я отчаливаю.

— И куда собираетесь лететь? — спросила башня вежливо.

— Во всяком случае, не на Омикрон. Кстати, вас это не касается.

— Но… вы возвращаетесь не в космос?

— Именно туда.

— Однако есть распоряжения!

— Отвечай им сам, Мор, — посоветовал Лес. — Мне действительно не до этого.

И он занялся кораблем.

— …Именно так, — повторил Морозов на той же волне, понимая, что необходимо чем-то занять вышку, — распоряжения Омикрона действительны для самого Омикрона. Я не знаю, что с ними происходит в пространстве.

— Однако межзвездный кодекс…

— Что ж, поговорим о кодексе. В параграфе OOOXXXIII специально подчеркивается, что из естественных законов развития вытекает тот факт, что пространство, не принадлежа никому, в то же время принадлежит всем. То есть вам, землянам, арктурианцам и мне. И лучшим подтверждением является то, что оно не может быть постигнуто и осознано, а кроме того, есть еще и подпространства. Есть на Омикроне приборы, способные исследовать подпространство? Сомневаюсь!

— Но вы не в подпространстве, — всхлипнула контрольная башня.

— А вы в этом уверены? Чтобы точно определить местонахождение летящего корабля, нужно нечто большее, чем измерение в трех плоскостях! Но я не уверен даже в том, есть ли у вас такие приборы. Я ведь видел только ваши медицинские инструменты и должен сказать — они в таком состоянии, что даже газообразные туземцы с Офишиуса не смогли бы их использовать, а всему космосу известно, что они пользуются чем угодно и где угодно!

— У нас совершенные инструменты! — возразила башня с отвращением.

— Да-да. Они ломаются при первом прикосновении…

— У вас такие органы и кожа. А наши инструменты предназначены для цивилизованных людей!

— Внимание! — сказал Морозов угрожающим тоном. — Кодекс не признает неучтивых и расистских инсинуаций по поводу цвета или состава кожи. Которые, кроме того, касаются личного и расового достоинства мыслящих существ и которые должны разбираться Высшим исправительным трибуналом свободных звезд. Так вот, вы затронули мое достоинство, и я…

В визоры было заметно большое оживление среди остальных кораблей, и со всех сторон послышались голоса других командиров. Вдохновленные бунтом «Летающей Иглы», а до этого лениво вращавшиеся на орбите Омикрона, они начали запускать свои двигатели. Настал момент, когда они начали тот же маневр…

— Подождите! — крикнула башня растерянно. — В случае нарушения карантина наши ракетные установки должны быть приведены в действие! Подчинитесь законам Омикрона или вас ждет катастрофа!

На втором корабле «кузнечики» запрыгали, и короткие волны разнесли во все стороны:

— Приложение 00039876, параграф XMIIXV! — процитировал Морозов усталым голосом. — ЗАКОНЫ планеты действительны для ее поверхности, недр и стратосферы. Однако мы уже за пределами стратосферы Омикрона!

— Свободные граждане! — взмолилась башня. — Будьте хоть немного благоразумны! Ваш случай довольно спорный, мы должны предупредить Сигму, а тогда она встретит вас термоядерным огнем!

— Бесконечное спасибо за вашу заботу. Но мы можем выбрать и другой путь…

— Мы пацифисты! — продолжала башня, захлебываясь. — Мы самые добродушные существа во вселенной! Но вы вынуждаете нас…

— Стреляйте!

— …Отодвиньтесь, пожалуйста!

— Ах! Батюшки! — пропищал на ультракороткой волне голос «кузнечика». — Целься лучше, а то попадешь в Орион!

Когда они удалились на достаточное расстояние от орбиты Омикрона, они решили познакомиться. Каждый корабль сообщил свое название и назначение. Все решили остаться с «Иглой». Оказалось, что в распоряжении Леса Кэррола был целый флот из 998 кораблей, искусственных спутников и торговцев — их было большинство. Он попросил Морозова обратиться к ним с торжественной речью. Тот в растерянности поднял руки к тому, что примерно соответствовало небу, потом порылся в исторических и литературных знаниях.

— Свободные космонавты! — начал он. — Пять миллиардов веков непокорности смотрят на вас через иллюминаторы этих кораблей!

— Ур-р-ра!!! — хором ответили с кораблей, не потрудившись проверить этот весьма странный подсчет.

— Омикрон — это слаборазвитая и реакционная планета, которая не может отличить чуму от обычной свинки — а ведь мы потомки древних созвездий, чьи корабли бороздят пространство. ПРОСТРАНСТВО ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ!!! И нечего нам слушать расистские бредни идиотов, которым не нравится наша твердая кожа. К тому же мы не можем ждать. Некоторые из нас являются беглецами, которых подвергали пыткам или приговорили к смерти, как будто в насмешку над всеми законами Волопаса, и все потому, что они не смогли вовремя пожаловаться! Однако, из искры возгорится пламя, и если между нами еще не возникла братская дружба, то мы сейчас похожи на колокол или цимбалы… Таким образом, мы должны собрать недостающую информацию и выступить на защиту нашего товарища, наших товарищей, я точно не знаю, сколько их, а ведь среди них есть даже один КЮВКСЦШИЛЛ, которых даже Омикрон почитает! Конечно, мы ничто по сравнению с регулярными силами Волопаса, но звездная справедливость ведет нас! Поэтому, если сейчас нас только 998, то при подлете к Сигме нас вполне может оказаться 998 миллионов! Все планеты заинтересованы в торжестве справедливости, иначе что же с нами будет?! Это последний бой, и у интернационала свободных звезд — метагалактическое будущее!

— Ур-р-ра! Живео! ФКБКСУГИТССС!!!

— Великий вождь! — передал огромный шарообразный звездолет с Секстана. — Мы последуем за тобой через любые бездны и черные солнца!

— Потому что ты полон благоразумия, — прибавила тонкая серебристая стрела из созвездия Весов. — И речь твоя так литературна…

— И мы… и мы! И мы!

— Споем гимн! — предложил секстанец.

И гимн разросся в бесконечности, разросся и затопил ее, как космический прилив. Он слился с музыкой космоса. И теперь, и всегда революции начинались под аккомпанемент какого-нибудь, по правде говоря, посредственного гимна…

Морозов спустился с трибуны, вытирая блестевшее от пота лицо.

— Мне кажется, что я ошибся при выборе профессии, — сказал он.

А из космоса доносилось:

— Они неправильно поняли, — сказал шокированный Лес. — Не было речи о разрушении!

И Морозов:

— Нет. Они правильно поняли. Я подумал об этом.

Талестра бегом покинула Дом Счастливой Смерти. Рассвет уже наступил, и ей казалось, что синие верхушки кипарисов и ужасные оранжевые лилии кладбища склонялись, будто хотели попрощаться с ней. Она бежала, не разбирая дороги, полностью доверившись своим мысленным антеннам, и ее встреча с Астрид могла бы показаться ей сном, если бы, обернувшись при выходе из Дома Воспоминаний, она не обратила внимание на пурпурный огненный столб, поднимавшийся на том месте, где был Центр Мутаций.

Тогда она остановилась, чтобы перевести дыхание, и заметила, что облик Самарры неожиданно изменился. Она была теперь похожа на одно из тех проклятых мест, таких, как город-под-куполом на Уране, как платформы космодрома Сатурна, на Антигону, пожирающую своих пленников. Небо вдруг стало совсем черным, и казалось, что никогда и не было ни двойной звезды, ни многочисленных лун. Каналы и райские сады погрузились в такую густую и осязаемую тьму, будто это была ночная сторона планеты. И только лепестки пылающих роз-взрывов разрывали горизонт. Каждые пять или десять минут сильные толчки указывали на то, что еще какой-нибудь космодром или общественное здание взлетели на воздух: казалось, что весь город заминирован. Время от времени вспышка вырывала из темноты фасад дома или башню, которые, накренившись, как будто проваливались в бездну, как изображения на «космо-символистских» полотнах. Странные трещины неожиданно испещряли нефрит и мрамор, угол стены приподнимался, будто камни хотели убежать, потом невероятно медленно разваливался. «Похоже на постройку из кубиков, — подумала Талестра, — и весь этот мир — слишком красивая игрушка, которую теперь разрушают…»

Раздался раздирающий рев сирен, который как будто застыл в воздухе. Микрофон на углу какой-то площади объявил, что астропорт горит, и огонь подбирается к резервуарам с горючим. Талестра поняла, что катастрофа приобретает планетарные масштабы. Множество аппаратов на воздушной подушке со свистом пронеслись над каналами. Ни один из них не был освещен изнутри.

«Ночные, — поняла девушка. — Они уже в центре Самарры. Они давно готовились к перевороту, ультиматум и разговоры о мире были всего лишь уловкой. Но сначала они решили уничтожить единственное существо, которое им мешало: Айрта».

На следующем перекрестке она увидела первый труп с черным лицом…

Особый дух тотчас распространился в воздухе. Он стал в атмосфере Сигмы более легким и неуловимым, почти приятным, но в то же время смертоносным — этот запах увядших цветов, стоячих вод, запах заброшенных кладбищ. Это не был даже запах гнили, скорее, легкий запах плесени, тонкий и грустный. И цвет неба над Самаррой казался заимствованным у полотен старых мастеров — слегка зеленоватый, как будто тронутый старением… Небо грустное, нежное и жестокое. Это не было небом умирающей планеты, казалось, что гибнет целая галактика.

…И уже тяжелая поступь доносилась с соседней улицы, ужасные хриплые голоса останавливали прохожих, и Талестра благоразумно спряталась под ближайшим портиком. Там оказалась целая группа арктурианцев или земно-арктурианцев, худощавых, бледных и симпатичных, которые с достоинством ожидали своей смерти: очень красивая супружеская чета, которая занималась в основном поцелуями, высокая белокурая девушка, похожая на весталку, и группа пожилых арктурианцев, судя по разговору, из какого-то учебного центра.

Приглушенные голоса шептали:

— Они появились одновременно на всех перекрестках Самарры…

— Они высадились?

— Да… нет… Пожалуй, они всегда были там, в толпе.

— И никто их не узнавал? Однако их лица…

— Они выходили только по ночам. Штурмовики, знаете ли. Или люди из шахт…

— Префекта убили!

— И Факультеты горят!

— И космодромы…

— Подумайте только, — сказал старый астронавт, — там все запасы ракетного горючего, которого нам хватило бы на целый год! А если еще взорвут плотины… Так на Земле погибла Атлантида…

Красные отблески пламени плясали на оцепеневших лицах.

— Как жаль, — сказал один арктурианец, который оказался известным ученым, — что наши памятники и дворцы исчезнут. Эта планета, которая была музеем и сокровищем, перестанет существовать…

— Как жаль! — повторила женщина с седыми волосами и благородным лицом без единой морщины — самая известная в Самарре оперная певица. — Ведь мы уже были на пути к счастливой смерти! Не правда ли, Эллеор?

И она сжала руку своего спутника.

— Мы тоже, — сказали молодые возлюбленные и улыбнулись друг другу.

— Как грустно, что придется умирать на улице; это будет, несомненно, так безобразно!

— Не огорчайтесь, — прошептала высокая весталка. — Добровольная смерть всегда прекрасна…

— Как! — воскликнула Талестра, не помня себя от негодования. — Вы хотите умереть без борьбы?! Так вы все трусы?!

— Борьба — самое большое зло, — отвечала молодая женщина с седыми волосами. — У нас была такая прекрасная жизнь, зачем же портить конец?

— Мы умрем с улыбкой.

— Наша смерть будет концом прекрасной поэмы…

«Они так и сделают, — поняла Талестра, у которой холодный пот выступил на лбу. — Язва проникла в них таким образом: они слишком совершенны, чтобы бороться против нее! Но тогда все пропало, и Язва будет править вселенной!»

Невыносимая картина черных солнц, окруженных мертвыми планетами, возникла у нее в сознании, но она знала, что так не было, так не могло быть, и, поняв, что это волны, распространяемые Ночными, она стала сопротивляться им. Арктурианцы могли на все махнуть рукой… но только не она.

И снова тяжелые шаги, хриплые голоса разорвали ночь. Прошла, пошатываясь, группа арктурианцев. По пятам за ней шли черные силуэты и время от времени поливали ее огнем. И самое ужасное, никто не сопротивлялся, ни одна жертва не пыталась убежать. Талестра подумала, что завтра Самарра будет похожа на Гефистион, на его миражи…

В тот момент, когда черный патруль проходил мимо портика, где пряталась вышеописанная группа, один из Ночных обернулся, рассмеялся и наугад разрядил свое оружие в темноту. А патруль тотчас повернул к портику, и, как всегда, началась резня. Влюбленная пара поникла, как две скошенные лилии, и исчезла в яркой вспышке. Блондинка рухнула, разрезанная пополам безжалостным лучом как раз в том месте, где у нее был живот… На лице ученого, ноги которого отлетели от туловища и целыми и невредимыми упали по другую сторону лестничного пролета, застыло неописуемое удивление: «Как? Это оно и есть? Как? Все кончено — и уже больше ничего не будет…» И они так и не смогли до конца насладиться фруктами и чьими-нибудь губами, налюбоваться предрассветным небом Сигмы, надышаться ее ароматами, тонкой амброй розовых акаций и медовых корифасов, а также опьяняющими межпланетными водорослями и приправами — бальзамом с Аккрукса, шафраном и кориандром с Гиедиса, которые поступали с космодромов…

— Легко говорить о смерти, — громко сказала Талестра, — и даже встречать ее лицом к лицу, приукрашенную ритуалами, музыкой и фимиамом. Но сегодня у нее едкий запах дыма и металлический привкус крови…

Вдруг она заметила, что разговаривает с мертвецами.

Ночные ушли, и она поднялась со ступеньки из розового мрамора, на которой сидела как раз в тот момент… Ее последней мыслью было: только бы не упасть… Но она была жива. Единственная. Она закрыла им глаза и побежала вдоль канала.

…Как она изнемогала от всех этих своих способностей, которые переставали служить ей, как только она начинала волноваться. Сейчас ей хотелось одним прыжком перескочить пространство и время! Странная мысль пришла ей в голову: может быть, это наказание! Но ведь Айрт никак не мог избежать своего теперешнего положения.

«Но я же ничего плохого ему не сделала!» — возмутилась она.

Однако тихие и вкрадчивые голоса шептали:

«Вы доставили Айрта Рега со связанными руками и ногами…»

Не считая поднимавшихся кое-где столбов черного дыма, вокруг стало значительно светлее, как будто наступил день. Небо было похоже на раскаленное покрывало, оно казалось опрокинутым, на его фоне четко вырисовывались горящие здания и уже почерневшие остовы. Неожиданно целая стена огня преградила ей дорогу, и как-то совсем бездумно она применила свое обычное маленькое волшебство. На этот раз все получилось, и она оказалась по другую сторону огненной стены с едва опаленными ресницами. Но земля заколебалась от нового страшного толчка, и стало ясно, что взорвались хранилища горючего. Талестру перевернуло и бросило в сторону вместе с другими беглецами, среди которых были и живые и мертвые. Поднявшись с земли, она увидела совсем рядом вестибюль огромного здания, которое показалось ей знакомым. Она прошептала:

— Дворец Валерана!

— Драгоценная реликвия, — сказал какой-то арктурианец, лежащий у ее ног. — Целиком принадлежит императорской семье с Земли. Но уже лет сто в нем никто не живет…

— Ошибка, — сказала Талестра. — Еще вчера здесь давали бал. Там был принц со своей семьей. С матерью, с сестрой, кажется…

— Вы ошибаетесь, девушка, — возразил с изысканной вежливостью арктурианец, распростертый в луже собственной крови. — У принца Валерана нет сестры, а его мать умерла при родах. Мне это доподлинно известно — я был сторожем в этом дворце. Мое почтение. И прошу вас, не смотрите на меня. Это зрелище не для вас…

Он не закончил фразу и испустил дух.

А Талестра поняла: Валеран использовал гипносистему старого дворца. Она вызвала перед глазами Талестры те видения, которые ей хотелось увидеть. Но среди частот «Талестрис» затесалась чья-то посторонняя мысль…

Посторонняя?..

Она больше ни в чем не была уверена.

В пустынном полутемном холле, где смутно вырисовывались пустые простенки и белели статуи, неожиданно ожил неизвестно где находящийся микрофон, который первым делом разразился неслыханной и дикой музыкой, похожей на гимн, в которой не было ничего общего с прекрасными и гармоничными произведениями Арктура. Затем металлический голос объявил, что город полностью в руках «наших союзников с Земли». «Предпринята всеохватывающая операция против неконтролируемых элементов. Порядок будет поддерживаться, чего бы это ни стоило. Новое правительство находится в адмиральском дворце. Подписано: Валеран Еврафриканский». Теперь Талестра знала, куда ей идти. Находясь под впечатлением последних слов арктурианцев, которые умирали вокруг нее благопристойно и с достоинством, она прошептала:

— Во имя Земли! — однако тут же поправилась, на этот раз вполне убежденно. — Нет, во имя Леса. Да и Айрту я не могу подложить такую свинью. И всей этой планете…

И, даже не сознавая толком всю сложность своей позиции и стоящих перед ней задач, она добавила:

— Потому что я Талестра!

После этого она заметила, что у нее промокли ноги. Золотые, белые и огненные цвета окружающей действительности отражались в жидкой массе, которая подступила к величественной лестнице, ведущей к дворцу. Она тотчас поняла, что прорвались самаррские плотины, и уровень воды в каналах поднимается. Так как Лес говорил ей, что почти вся земля Сигмы была приподнята искусственно, она тотчас оценила опасность и возможные последствия и бегом поднялась по лестнице.

Привратник сказал правду — дворец казался уже целую вечность необитаемым. В разных углах виднелись ржавые останки старинных роботов, покрытых тонким слоем пыли. На втором этаже во многих местах попадала штукатурка и отвалились лепные украшения… Теперь Талестра достаточно хорошо была знакома с гипнотическими феериями и ловушками Сигмы, чтобы понять, что это в ее собственном сознании возникли уже давно пленительные образы очаровательного праздника, коварных Красоток, всего этого земного Ренессанса на земле Самарры…

Сердце у нее немного сжалось.

Лифт не действовал, и она с трудом забралась на двенадцатый этаж, где увидела кабину лифта устаревшей конструкции, застрявшую между этажами. Остывшие потоки расплавленного металла на ней заставили Талестру побледнеть… Но теперь она не могла спуститься — вода залила первый этаж.

Она пошла вверх.

От тринадцатого этажа остался только остов. Вверху было видно небо, разрисованное оранжевыми отблесками. Однако налево уходил все тот же коридор из разбитых теперь кристаллических стен, который упирался в зал, где одной стены не было вообще… А в углу — королевское ложе… Похолодевшей от ужаса Талестре смутно показалось, что она даже различает на подушках сероватые останки…

Она не стала задерживаться здесь, вернулась и поднялась на террасу — единственное место дворца, за которым, очевидно, еще следили. Здесь был геликодром: взлетно-посадочная полоса, ангар и несколько аппаратов типа Любеллюль, которыми, казалось, еще пользовались. Отсюда Талестра могла видеть всю метрополию, объятую морем пламени. Густые клубы черного дыма расстилались над огромным озером, которое образовалось на месте большого канала и собора Первых Астронавтов, Желтые круги уже поднимались по окрестным холмам. На территории космодрома поднимались высокие переливающиеся колонны: запасы пряностей и благовоний горели, словно в гигантских курительницах. И тяжелый запах, нежный и плотский, примешивался к тонкому и грустному дыханию ночи и смерти…

И вдруг Талестра с безграничным ужасом увидела: как раньше Антигону, Сигму засасывало в зону гигантского черного смерча. Итак, притяжение это перемещалось из Бездны Лебедя, оно проникало в великое созвездие…

С помощью «маленьких чудес» девушка вывела из ангара гелико, стремительно взлетела и быстро облетела обреченный город. Она увидела «операции по очистке», жестикулирующие массы, которые в панике покидали затопленные подземелья, изуродованные трупы, которые падали с башен, женщин, прижимающих к себе детей…

Но все было еще хуже, чем на Антигоне или на Земле, — эти сигмийцы не боролись, они даже не кричали! Талестра возмутилась: ведь как раз в это время и следовало подумать о «достойной смерти»!.. А на площадях вода уже растворяла легкие кости арктурианцев…

И она послала вызов, который, казалось ей, был похож на грохот Щита с Антигоны, вызов, который должен был пересечь любые бездны и световые века:

«Твой народ, Лес! Твоя планета, Лес! Они гибнут… На помощь, на помощь!»

Позволив себе эту слабость, она вновь стала Талестрой. Другие могли прийти или не прийти. Она же будет делать то, что нужно.

Прямо под ней находился адмиральский дворец — величественное здание из черного мрамора и аквамарина, одно крыло которого тоже горело. Лес довольно подробно описывал дворец, поэтому ей не составило труда сориентироваться. Мраморная эспланада, колонны с золотыми фризами, херувимы из розового мрамора при входе — ей казалось, что она узнает все это. Ее гелико спикировал пряна террасу дворца. Охранники у стены окликнули ее, но стрелять не стали, пораженные, очевидно, ее наглостью. Прибежал офицер в земной форме с дезинтегратором наперевес, но тотчас остановился как вкопанный, при виде этого прекрасного и сурового лица и глаз, похожих на живые хризопразы, на водоросли, на змей…

— Я должна увидеть принца Валерана, — сказала она. — Он здесь?

— Но…

— Никаких «но». Отдайте мне ваш дезинтегратор и следуйте за мной.

Она его просто-напросто загипнотизировала.

31

Пластик окна разлетелся вдребезги от сильного удара снаружи, и сердце Виллис перестало биться. Предыдущее усилие, которое должно было способствовать прохождению пространства-времени и притяжению к ней человека, было таким яростным, что она в изнеможении опустилась прямо на пол в зале, где ирисы и мозаика приняли свой прежний вид после ухода Астрид. Снаружи яростно бушевал пожар. Пробковые деревья и столетние эвкалипты пылали, потрескивая, как солома. Ей казалось, что она здесь уже века, думает и стремится только к одной цели. И незримая огненная и кровавая нить связывала ее с той самой площадкой в тюремном дворе, с тремя столбами, с тенями казненных на земле…

Когда она смогла, наконец, подняться, Айрт бросился к ней и страстно прижал ее к груди. Он был здесь, целый и невредимый. Ничего больше не существовало для нее, в самом деле, ничего.

— Вот видишь, — сказала она, слегка отстраняя его, чтобы лучше видеть, — ты здесь…

Он осматривался с таким видом, будто только что родился, как будто видел мир новыми глазами — видел все, что в нем было прекрасного и ужасного — ночь, омытую пожарами, ирисы в водоеме и бледную до синевы Виллис на фоне пурпурных и серебряных отблесков.

Он сказал:

— И ты жива! О космос! В первый раз я чувствую, что ты живая, и что между нами ничего нет, ни «Летающей Земли», ни Антигоны, ни смерти. Твои волосы пахнут медом, розами. Всем тем, о чем я только мечтал…

— И ты жив, — сказала она. — Это ты. Видишь ли, в то время, когда я звала, я ни в чем не была уверена. Ты мог быть лучом или архангелом. И это было бы вполне достаточно для Сигмы. Но для меня — нет! У тебя такие странные ресницы, они загибаются чуть ли не к вискам, а в глазах загораются такие зеленые искорки, когда тебе кажется, что ты что-то понял и за тобой никто не следит…

— У меня зеленые искорки?

— Следует заметить, — сказала она многозначительно, — что это я их там зажгла… Но ты ранен, у тебя кровь на руке.

— А, это? — отвечал он рассеянно. — Да, я сорвал магнитные оковы в тот момент, когда…

— Замолчи, я видела.

Она видела три столба…

— Знаешь, Виллис, после всего, что мы пережили, ничто больше не имеет значения: ни гордость, ни упрямство…

Наступило продолжительное молчание.

В аллее гигантская мимоза рухнула на крышу лаборатории нейрохирургии, которая тотчас взорвалась…

И голубой ирис осыпался в водоеме.

Странная и шумная эскадра Леса Кэррола только что легла на орбиту Сигмы. Отсюда, с высоты, картина была впечатляющей: казалось, что планета, разрисованная в оранжево-красную полоску, катилась в необъятную бездну тьмы…

— Как шарик в рожок, — сказал один из «кузнечиков». А Морозов дополнил после короткой паузы:

— Кажется, мы прибыли с некоторым опозданием…

Снизу на коротких волнах доносились стоны и призывы на помощь:

«SOS! Мы гибнем!»

«Сигма завоевана!»

«Плотины прорваны! Континенты пришли в движение!»

«Самарра горит! Совет Пяти перерезан!»

«Тревога! Свободные планеты! SOS!»

«Они отбирают наших детей и куда-то их уводят! Они не щадят ни женщин, ни стариков. Толпы, скопившиеся на космодромах, уничтожаются огнеметами. Они говорят о чуме, но на Сигме нет никакой чумы…»

«Всем! Всем! Всем! Говорит адмиральский дворец! Мы заявляем: законное правительство Сигмы обращается к здравому смыслу и к благоразумию свободных планет. Сигма выбрала свой путь развития и свою эмблему: МРАК. Эпидемия, которая началась в результате катаклизмов, будет ликвидирована, все необходимые меры уже приняты. Неконтролируемые элементы, распускающие панические слухи, будут наказаны должным образом. Всякое сопротивление будет беспощадно подавлено. Подписано: Валеран Еврафриканский».

— Последний земной принц, — сказал Морозов удрученно.

И Лес возразил сурово:

— Иуда был апостолом.

— Все-таки, садимся?

— Садимся.

Слегка касаясь рыжеватых, казавшихся живыми прядей на лбу Айрта, Виллис спросила:

— Как тебе это удалось? Ты погрузился в подпространство?

— Чтобы попасть сюда — да. Начиная с Ущелья Смерти, пространство непроходимо. Вода затопила долину, а ветер относит пламя вверх. Это невыносимо — деревья пылают, как свечи. Резервуары космодрома взрываются один за другим, и вода в каналах тоже как будто горит…

— А до этого?..

— Ты же должна знать…

— Может быть.

— Все было проще, определеннее. Я уже подозревал, что во мне есть некоторые странные и скрытые возможности, но ты же знаешь, я ничего не смыслю в этих теориях, в парапсихологии и в остальном. Все произошло в тот момент, когда я уже был привязан к столбу, когда ты сказала: «Этот мир не существует». И я понял: я могу…

— Стереть минуту, в которую ты умирал?

— Да, стереть целую частоту времени. Это было очень даже легко, потому что речь шла о ближайшем будущем.

— Как тебе это удалось?

— Ты слишком много хочешь знать! Я просто сказал себе: «Все это не существует», и оно перестало существовать. Минуты, нет, секунды как будто склеились. Я не знаю, как все произошло. Ты мне помогала, правда?

— Нет, — она развела руками с таким видом, словно просила прощения. — Это выше моих сил…

— Так я такой же мутант, как вы все?

— Ты сильнее, чем мы все. Но это ужасное могущество, Айрт. Ведь Ночные так тебя боятся…

Он попытался снова привлечь ее к себе. Но на этот раз Виллис уклонилась. Она о чем-то размышляла с полузакрытыми глазами.

— Но, — сказала она, — что же происходит после этого склеенного, стертого времени?

— Я ничего об этом не знаю. Будущее возникает, как ни в чем не бывало, за исключением исчезнувшей частоты, на которую оно не обращает внимания. Ты видишь, я жив. Я думаю, с Джелтом тоже все в порядке. Как только он освободился от тела гориллы, он, скорее всего, соединился со своими.

— Имеет ли данная ситуация обратную силу?

— Понятия не имею. Может быть, в том, что касается недавнего прошлого. Понимаешь, я еще только начинаю разбираться в этом море понятий, до сих пор они были мне чужды. Так вот… время можно сравнить с рекой, которая несет в себе множество различных действий и эффектов, как будто это ил. Для очень отдаленного прошлого осадочный процесс уже закончился. Тогда надо абсолютно разрушить, а потом построить новый мир. Но все это легче, когда действия не закончились, когда они продолжаются. Однако, хватит! Вот после таких мыслей люди и седеют! Дай мне немного постоять вот так, прижавшись лбом к твоему плечу. Ты даже не представляешь себе, как это здорово — ни о чем не думать…

«Подумать только! — сказала себе Виллис. — Он разрушает и создает миры, а его самое большое желание — ни о чем не думать. Но может быть, это как раз правильно, что самое большое могущество дано тому из нас, у кого самое бедное воображение: это ограничивает возможность катаклизмов…»

— Виллис, — обратился к ней как будто далекий, как будто сонный голос, еле слышный среди треска горящих деревьев и ужасных взрывов, сотрясавших космодромы, — там, в Ущелье Смерти, ты сказала, что любишь меня. Повтори это.

— Космос! У нас еще будет время на это! — воскликнула она, одновременно смеясь и плача.

— Нет. У меня никогда не было времени подумать, а также серьезно поговорить или объяснить мою мысль. Мне посылали волны, мне говорили: скажи это, сделай то. А сегодня я говорю и думаю сам. Если бы ты знала, как это трудно! Неужели ты думаешь, что я смогу повторить в другой раз то, что говорю тебе сейчас?! Может быть, я чудовище, Виллис. Ты мне ответишь: все мы в какой-то мере чудовища. Но у меня, видишь ли, все эти умения проходить в подпространстве, поворачивать время, воображать новые миры — вы называете это «создавать», — заменяют, несомненно, более нормальные качества. Все это сделало меня глухим, неуверенным, оторванным от общества. Пойми меня: я люблю Землю, потому что я землянин, я боролся, потому что это было необходимо. А сегодня я борюсь за себя самого и борюсь за свою любовь. И люблю я тебя. Ты единственное существо, которое я никогда не разделю ни с какой вселенной. И ты так много даешь мне! Нежность, радость жизни и счастье… гордость, что я мужчина, и вдохновение, необходимое в борьбе. И надежду… С тобой у меня нет необходимости играть роль освободителя или героя. Даже мутанта. Только себя самого. Я никогда таким не был с тех пор, как покинул астероид, я хочу сказать, не был таким настоящим. Ты ведь понимаешь меня, Виллис, правда?

— Думаю, что да. Мне кажется, что мутантам необходимо быть просто человечней.

— Вот видишь. Что ж, ты не хочешь сказать, что любишь меня? Есть что-то такое, что нас разделяет? Так скажи!

— Ты уже сам сказал…

— Но надо отбросить сейчас гордость или бессмысленное постоянство. Ни прошлое, ни будущее не могут иметь значения. Только мы двое.

Только…

Она тоже чувствовала себя разбитой, как в конце долгой и упорной битвы. В самом деле, в течение долгих месяцев, прошедших со времени их разговора на Антигоне, она стремилась подавить в себе чувства, погружаясь время от времени в смутные и тяжелые грезы, где она прижимала к себе это длинное тело, эту юную голову, так легко забывшуюся у нее на плече. Создатель миров — этот безответственный ребенок! Она с трудом могла в это поверить.

И она склонилась, она была готова броситься в бездну…

— Космос! — повторила она. — Но почему же они тебя боятся?..

— Об этом, — отвечал Айрт, прикрыв ресницами свои глаза, взгляд которых невозможно было вынести, — надо спросить у Ночных. И потом, какое нам дело, Виллис? Я ведь так люблю тебя.

И только взрыв прямо здесь, в Центре, мог заставить их оторваться друг от друга…

Талестра прошла через анфиладу залов, мрачных и торжественных, тех самых, по которым часы или века назад бродил адмирал Кэррол. Невообразимый беспорядок царил в невредимой части дворца. Розы осыпались в вазах из аметиста и хрусталя. А на коврах, испещренных коричневыми пятнами, в разных местах как будто спали, как дети, молодые звездные гвардейцы. У некоторых виднелись на голове небольшие треугольные отверстия…

Здесь Ночные избегали применять огнеметы…

Офицер, которого Талестра продолжала держать под прицелом его собственного дезинтегратора, с особой покорностью провел ее через все посты. Скорее всего, он понимал, что сопротивление бесполезно… Они подошли к двери, и молодой человек постучал в нее. На какую-то секунду Талестра заколебалась, похолодев от перевозбуждения. Она представила себе, что за этими тяжелыми створками заседает секретный конклав чудовищ, какая-нибудь уменьшенная копия Антигоны или вообще нечто невероятное… Она даже попятилась. Но откуда-то издалека, через сожженные или замерзшие миры и сумасшедшие созвездия перед ней возникло лицо ее отца, залитое кровью, лицо уже расплывчатое, уничтоженное в каком-то безымянном рву, но все-таки живое. И ей показалось, что оно одобрительно кивнуло ей…

— Войдите, — произнес знакомый голос.

Талестра обернулась к сопровождавшему офицеру:

— Я войду одна, — сказала она. — Дело касается только его и меня.

Она вошла и закрыла за собой дверь.

— Бросьте дезинтегратор, — сказал Валеран совсем спокойно. — У меня тоже есть такой, а стреляю я лучше вас.

Он был один и стоял у стола, заваленного кучей микрофильмов. Но, за исключением этой детали, зал был сейчас единственным на Сигме спокойным местом. Стены были звуконепроницаемы, и здесь царила глубокая тишина. Старинная люстра освещала великолепие кабинета, и лучи ее отражались в мозаичных экранах. И изображение Ларции как будто слегка улыбалось из глубины прошедших десятилетий, безвозвратно ушедших, позабытых…

Снова вокруг была изысканная старинная обстановка, которую Валеран любил при всяком удобном случае воссоздать, в которой он полностью растворялся духовно: драгоценные деревянные панели, ковры в приглушенных тонах, белые статуэтки — как будто все это появлялось из незабвенного земного прошлого… Букет запахов здесь был даже более нежным, чем в Доме Смерти.

— Но если вы так любите Землю, — воскликнула Талестра, — почему же вы вступаете в союз с ее врагами?!..

Валеран улыбнулся, и его мрачное лицо приняло задушевное, совсем земное выражение, появившееся как будто из других времен.

— Ночные — это тоже Земля, — сказал он. — Единственная, которую я узнал как следует. Но не будем заниматься метафизикой, Талестрис. Предположим… что я задумал завоевать Сигму, чтобы овладеть вами.

— Но это абсурдно!

— Нет, если вы поймете, что я вас люблю. А я действительно люблю вас, вот ведь проклятие, а? Из всех земных красавиц я выбрал, о! совсем не желая того, вот этот выпуклый упрямый лоб, этот яростный и нежный рот, самый ясный ум, самое изменчивое сердце… Вы не можете себе представить, как я вас люблю, и у меня нет слов, чтобы выразить это. И напрасно я буду анализировать — становится ясно только одно: с первого взгляда там, в джунглях Антигоны, я почувствовал, что вы для меня — все: жизнь, смерть! А вы всегда смотрели на меня, как на не стоящего особого внимания спутника, статиста драмы, в которой вы играли главную роль. Я так люблю вас, что даже никогда не осмеливался дотронутся до вашего Леса, хотя могу похвалиться, что весьма коварно отстранил его от участия в битве, которая в данный момент разыгрывается на Сигме. Но когда рядом со мной кого-нибудь убивают, когда приговаривают и казнят преступника, я убеждаю себя, что это Лес, и успокаиваюсь. Я люблю вас, наконец… как бы это сказать? Я мог бы взять вас силой или теленизировать. Вы сами видели, что возможно с гипноустановками. Они производят настолько сильный эффект, что в конце концов перестают подчиняться даже мне… Я мог бы держать вас в объятиях, наслаждаться вашими поцелуями и слезами. Думаете, я не мечтал об этом? Каждую ночь, начиная с Антигоны! Но разве украденная любовь достойна вас или меня?!

Говорил он очень просто и спокойно, и Талестра медленно отходила к дверям, опустив дезинтегратор, пока не уперлась в них. Она побледнела.

«Так это возможно, — думала она. — Кто-то может меня так любить? Эта великая любовь, эта всеохватывающая сверхъестественная страсть, о которой я мечтала, которую я считала единственно достойной меня, возможно ли, что она все время была рядом со мной, а я не узнавала ее? Да, он чудовище, он предал наше дело, он сдал Сигму, и он, несомненно, убил Айрта… но нет ли и моей частичной вины во всем этом? Я всегда жила, как будто играла. Если б можно было все вернуть…»

Но и она не могла найти слов.

— Если вы действительно любили меня… — только и произнесла она.

— Я должен был продолжать мечтать и страдать. А также наблюдать, как вы порхаете направо и налево с непоследовательностью бабочки. Но мы живем не в глухие времена Средневековья, хотя вас и зовут Талестра — имя, которое вам так подходит. Я не мог видеть вас в объятиях Айрта…

— Но вы же знали, что я его не люблю!

— Ничего я не знаю, я не мутант. О! Я как будто тычусь лицом в эту стену… ваших возможностей! Я чуть не сошел с ума с тех пор, как присоединился к вашей группе!

Он стукнул кулаком по столу и тотчас извинился с прежней, воспитанной годами учтивостью. Должно быть, от удара открылась старая рана, и Талестра, оцепенев, смотрела на капли крови, появившиеся на тыльной стороне его ладони.

— Послушайте, Валеран, — сказала она, — хотя бы раз будем просто человечны. Забудем страдания, которые я причинила вам, зло, которое вы причинили другим. Мы накануне битвы. Мы отважно сражались, и вот мы оба побеждены. Постараемся же, постараемся хотя бы поправить то, что еще возможно…

— Как вы думаете, где вы находитесь? — спросил он неожиданно резко. Теперь он стоял к ней боком, смотря в окно, и она видела его профиль раненого бойца, гладиатора на арене. — В каком детском мире, в какой сказочной стране вы живете? Ничто не может быть исправлено, у каждого действия есть свои последствия. Эта планета и это созвездие захвачены. К тому же, все было очень легко и соблазнительно. Вселенная состоит из двух неравнозначных сущностей. И Ночные — вторая и вполне реальная, что бы там ни думали. А главное — мрачный бич, который перемещается. Ему нужна неизмеримо малая доля секунды, чтобы достигнуть вновь открытой зоны, которая предрасположена к нему, нового места распространения гуманоидов, куда он может внедриться. И ничто потом не может помешать его расцвету, заражению других миров… В этой звездной системе, где арктурианцы были слишком совершенны для того, чтобы заразиться, а земляне — слишком осторожны, именно я стал ключом к распространению и первой его зоной. Сейчас процесс развивается, и ничто не может его остановить…

— В самом деле ничто?..

— Было существо, которое могло помешать нашему распространению. Но мы его уничтожили.

— Айрт?

— Да, Айрт. И вы нам в этом помогли, Талестра, спасибо. Вы уничтожили его веру в себя. Айрт был из тех людей, которые себя обычно недооценивают. Он дезинтегрирован в Ущелье. Другое препятствие — Ингмар Кэррол — тоже было устранено. Вы скажете, что есть еще Лес, который во главе несуразной эскадры продвигается к Сигме. Но Лес единственный из вашей группы не является мутантом, а без вас он ничего не сможет.

— Он всегда сможет разбить вас, — сказала Талестра, облизнув губы. — И победить. Это прекрасный боец, он бьется с открытым забралом.

Ее страстный голос затих. Валеран шел к ней, он был уже совсем рядом. Он следил за этим взрывом, ожесточившим подвижное лицо девушки, и теперь он сдерживал себя, а усилие, которое он делал, чтобы снова перейти в область чувств, роковых и ужасных страстей, где извиваются проклятые Данте, было патетическим и не совсем естественным.

— Лес, — сказал он, — всегда был фаворитом, все они такие, эти ангелы Содома! Ему не пришлось унижаться и бороться. А я… Мне должно было принадлежать все на Земле, Талестра! А я все потерял. На планетах Арктура я был всего лишь жалким эмигрантом среди многих. Вы осуждаете меня за мое сегодняшнее предательство. Но ни у одного землянина не была так раздавлена гордость и разрушено будущее, как у меня, Талестра… Еще ребенком, гуляя в садах Самарры, я, как и все, мечтал о звездочке, которая поблескивала среди ветвей цветущей вишни. Это было Солнце, наше земное Солнце. Чтобы лучше видеть, я ложился на спину, и камни впивались мне в плечи, а я погибал от любви. Я пошел служить в эскадры Двойной Звезды и, потому что я был землянином и принцем этой планеты, меня превратили в один из многочисленных винтиков этого великого коммерческого и космического механизма, к тому же самым презренным: шпионом, посланным на Землю, а потом забытым… Я мечтал о вас, Талестра, а мне предложили мертвую — Астрид…

А она подумала: «Я мечтала о Лесе. А получила Айрта. И он мертв.»

— …А теперь я в конце моего пути и моих измен. Я знаю, что Ночные и меня уничтожат, когда я не буду нужен. Но…

Их тела, двигавшиеся с согласованностью воздушного потока и тучи, были так близки, что она ощущала на своем лбу его дыхание и даже его губы. В конце этой моральной схватки оба они были на пределе. Оба выронили свое оружие, ужасное и никчемное. Валеран обнял ее, и его губы лихорадочно и отчаянно искали губы девушки.

— Эскадры Омикрона наткнутся на нашу спираль, — говорил он. — Они будут… Они уже затянуты. Лес умирает. И ты моя. Земля!

Именно в этот момент она его и ударила. Прямо в сердце. Тем самым кинжалом, который ей дала его мать, умершая тридцать лет назад.

Клинок вошел легко и глубоко. Как в песок.

32

— Но ведь это горит башня! — вскочив, воскликнула Виллис. — А там была Астрид… Надо бы…

Астрид, которая знала все, которая знала ответы на все вопросы…

Через минуту они уже бежали через сады Факультета. Катастрофа принимала поистине вселенские масштабы, голубые кипарисы таяли, как свечи, стены рушились, осколки сложнейшей аппаратуры разлетались в разные стороны. Показалась Башня Мутаций, лишенная своих верхних этажей.

— Взрыв произошел в операционном зале, — сказал Айрт. — Боюсь, там никто не выжил…

— Ну и что? — ответила Виллис. — Мы должны удостовериться, правда?

Это была та самая Виллис, которая сказала: «двигатели выдержат». А в разговоре с Лесом: «Нет ни жизни, ни смерти, есть вечное движение».

Айрт улыбнулся ей в ответ, и они начали невероятный подъем среди огня и развалин. Лестница рухнула уже на втором этаже, но Рег не зря был тренированным атлетом. Он взобрался на стоящее рядом пробковое дерево и по веткам перебрался на широкий подоконник. Оттуда он сбросил Виллис длинную пурпурную штору.

Они бегом пересекли анфиладу помещений, покинутых арктурианскими и земными учеными, как только раздались первые взрывы, и пластиковая обивка, воспламенившись, превратила их в преддверие ада. Однако не все убежали, в зале заседаний они неожиданно оказались лицом к лицу с десятком белых арктурианских теней, неподвижно застывших в креслах. Лица их были покрыты перламутровой пленкой, а глаза — широко раскрыты. Айрт уже хотел было заговорить с ними, как вдруг заметил, что огонь уже лижет эти неподвижные статуи. Мертвые… Все они были мертвы! Величайшие арктурианские умы не захотели пережить крушение всех своих трудов, всех своих надежд. На полу валялись осколки разбитых флаконов, судя по этикеткам, из-под особого яда… Арцес, склоненный над трибуной, должно быть, умер последним. Виллис коснулась его руки — она была еще теплой…

А потом?.. Потом они поднялись по сохранившейся лестнице, прошли через залы, в которых разрегулированные гипноустановки испускали целые потоки объемных изображений и разнообразные запахи. Сигма погибала, как и жила — в красоте. На шестом этаже их встретила резкая, торжественная и ужасная мелодия, а вместо огненных стен и рушащихся потолков они увидели бесконечность, заполненную звездами, словно они находились в рубке корабля… Карлики и гиганты, рубиновые, смарагдовые и сапфировые, взрывающиеся жемчужной пеной, а потом согласованный полет кораблей, направляющихся к маленькой зеленой и голубой планете… Так установки реагировали на появление Айрта.

Он не был готов к этому, но тотчас устремился вперед с намерением взять на себя командование… Героическая симфония достигла апогея, заполняя стрельчатые своды, оплакивая этот мир, потом все исчезло: загорелся верхний этаж. Айрт очутился в пустом коридоре, его трясло. Он глазами нашел Виллис и пробормотал:

— Я не знал, что так бывает на Сигме…

— Я тоже…

Открыв дверь в зал отдыха, чудесным образом оставшиеся невредимыми, они сначала отшатнулись, пораженные.

Она была здесь.

Ужасное чудо техники! На ступеньках, ведущих на эстраду, стояла прекрасная фигура Астрид, как библейская статуя, в своем движении превращенная в камень. Должно быть, от взрыва у нее разошлись электрические соединения, и принцесса застыла, повернувшись в три четверти к двери, как будто в тот момент, когда смерть настигла ее, она ожидала, что кто-то должен войти. Ничто не успело повредить ее красоте: на чеканном лице сияли пустые, широко открытые глаза, а совершенная линия губ застыла в легкой улыбке…

Камышовая циновка, покрывающая весь пол, дотлевала у ее ног, распространяя нежный и грустный запах. Айрт немедленно сорвал ближайшую штору, смочил ее в водоеме и потушил огонь. Затем он дотронулся до запястья, в котором не различил, однако, никакого биения жизни — синтетическая кожа была гладкой и холодной.

— Короткое замыкание, — сказал он. — Нет, это не взрыв: кто-то направил на нее мощное поле отрицательного заряда… Уже несколько часов назад!

— Так она мертва?!

— Вообще-то, андроид не может умереть. Если он выключен, его нужно просто включить. Но я опасаюсь за ее мозг, то есть за настоящую Астрид. Лишенный биотоков, смог ли он вынести такое потрясение?

— Но она была такой сильной!

— Да… Но, Виллис, ее тело мертво уже более пяти лет! Мозг жил отдельно, в состоянии искусственного оживления.

— Это был самый ясный и самый чувствительный на свете ум, — сказала Виллис. — А еще — самый мощный. Она знала все в этом разрушающемся мире, который так долго был самой красотой, а также то, что мы отчаянно хотим спасти его! К тому же она тебя любила. Если в Астрид есть хоть искра жизни, она поможет нам. Постарайся запустить ее, Айрт. Это просто необходимо.

В конце концов это ему удалось.

Зрелище было ужасным. Радужные, пурпурные и серебристые отблески пробежали по телу совершенной статуи, а когда они посмотрели в мертвые глаза, им показалось, что происходит нечто невиданное, как в жуткой сказке. Какой-то яркий и более трагичный, чем в человеческом взгляде, свет озарил неподвижные зрачки. Неожиданно запястье, которое держала Виллис, стало гибким, скулы порозовели, рот приоткрылся…

— Астрид! Принцесса! — крикнула Виллис, судорожно сжимая руку андроида. — Вы нас слышите?! Вы видите? Сигма завоевана Ночными, Самарра горит, но Айрт здесь. Что нам делать?!

Молчание.

Тишина, прерываемая только завыванием пламени снаружи…

Какая-то особая тишина…

Чувственные губы оставались по-прежнему неподвижными, широко открытые глаза блестели пустым светом, как окна дома, покинутого своим хозяином, куда кто угодно мог войти, который кто угодно мог захватить…

И вдруг Айрт и Виллис приняли волну, которая передавала знакомым ясным и бесстрастным голосом:

«Они перемещаются во времени. Уничтожьте эту частоту».

Сильнейший толчок снова потряс здание.

Колени андроида подогнулись.

Он пошатнулся и рухнул.

На этот раз принцесса Еврафриканская была мертва.

…Они сели на космодромах, которые горели вокруг Самарры, 998 линейных кораблей, искусственных спутников и торговцев.

Корабль Леса первым коснулся полосы главного астропорта, большинство «кузнечиков» высадились и захватили контрольную башню. К их невероятному удивлению, никто по ним не стрелял. И только кое-где возникли небольшие очаги сопротивления. Люди, казалось, потеряли голову и даже не знали, почему они сопротивляются… В основном, это были земляне. Затем они стали сдаваться, и куртки из черной кожи, всегда служившие формой Ночным, усеяли космодромы. Когда Анг'Ри с дезинтегратором наперевес ворвался в Центральный пост астродрома, командир поста признался, что ничего не понимает: сначала подчиненные разоружили его, заперли в каком-то служебном помещении, потом они так же неожиданно и не говоря ни слова, выпустили его, и отправились заниматься своими повседневными делами.

— Как будто из них что-то выскочило, — сказал он задумчиво. — Как будто вышел какой-то черный дым… И они абсолютно ничего не помнят. Могу вас в этом уверить. Первым моим движением было разбить им рожи: но они были очень удивлены…

— Это была шутка, — решил Анг'Ри. — Да и была ли?..

Однако эта сумасшедшая ночь не могла быть кошмарным сном: нашествие тщательно готовили, слишком много людей погибло до и после! Слишком много изувеченных и обожженных трупов лежало у подножий столичных памятников, слишком много дворцов догорало с пустыми окнами, вытаращенными, как глаза слепца, на каналы, по которым текло горючее…

На некоторых перекрестках еще стреляли одержимые…

И резервуары были взорваны, и прорваны плотины.

Но вдруг вода отступила.

Это было необъяснимо.

Когда освободители вошли в Самарру, Сигма была похожа на тяжело больного, который приходит в себя после жесточайшего приступа лихорадки, рассматривает свое тело, потому что все у него болит, и с ужасом обозревает следы своей борьбы и своего ночного бреда.

Поставив часовых на космодромах и доверив переходное правление Морозову, Гейнцу и нескольким «кузнечикам», Лес обратился по космовидению и радио с заявлением к населению Созвездия, без различия вида или места проживания. Он сказал, что ужасным событиям положен конец, что надо по возможности простить и забыть все содеянное в течение этих безумных дней, что Ночные отброшены. Он не сказал, каким образом, он сам ничего об этом не знал…

Однако выйдя после передачи на внешнюю площадку контрольной башни, он подставил свое лицо легкому бризу, долетавшему с сигмийских океанов, которые, как и прежде, искрились звездочками аметистов, а также всем знакомым сигмийским запахам, среди которых больше не чувствовалось металлического привкуса крови, а также дыма и копоти, все еще покрывавших землю. Такое быстрое очищение граничило с чудом, и Лес начал догадываться о его природе.

Он хотел найти Айрта Рега.

Однако, прежде всего ему пришлось со своей странной армией, которая так и не успела вступить в бой, пройти вдоль главного проспекта Самарры в качестве триумфаторов, и оставшиеся в живых жители бросали им цветы. Все сады веселого отдыха были ободраны, и даже дома Счастливой Смерти были опустошены. Потому что те из арктурианцев и землян, которые принимали участие в защите города, вдруг обрели вкус к жизни, к чистому небу и воздуху, к песням и простым радостям…

И в такой вот обновленной и вечной атмосфере всеобщей гармонии астронавты великого похода возвращались на Сигму. Лес знал, что в это утро не все было так уж прекрасно, что не все радовались одинаково: слишком много людей навсегда исчезло в эти дни и ночи, которые позже будут фигурировать в звездных хрониках под многозначительным названием «Дни, которые потрясли Метагалактику». И он почувствовал это лучше всего, когда увидел труп своего отца, который всегда был против его экспедиции. Теперь он знал: отец слишком его любил… И Лес был рад, что отец умер спокойно, из-за своих ран: что его не пытали и не вешали, что у него было спокойное помолодевшее лицо, как будто умирая, он видел счастливую картину: адмирал Ингмар Кэррол закрывает глаза в освобожденной Сигме.

Обследуя адмиральский дворец, он наткнулся на другого мертвеца, распростертого в единственном месте, где Мрак еще казался реальным и конкретным — на труп Валерана.

Он был поражен старинным кинжалом прямо в сердце.

Рядом с ним он нашел Талестру, обезумевшую от ужаса и все еще одетую в цвета слоновой кости платье Примаверы с картины Боттичелли и в диадеме из изумрудов.

Весь ее наряд был запачкан кровью, и Лес не был уверен, не пролежала ли она всю ночь рядом с этим мертвецом, которого сама убила, и которого, может быть, пыталась оживить…

Но Талестра молода — она забудет.

Две последние луны, зеленая и сиреневая, потемнели на горизонте, и Айрт, уничтожив частоту времени, когда Ночные высадились на Сигме, снова очутился у автоматически запирающейся двери своей камеры, в шахте. Только что мимо прошли ночные стражники, и еще были слышны их отрывистые голоса, когда они говорили о падении адмиральского гелико…

Обессиленный Айрт опустился на свою койку. Ему казалось, что ничего не произошло, что и визит адмирала, и его прыжок в подпространство у столба, и завоевание Сигмы Ночными, и его последняя встреча с Виллис — да, даже эта встреча, его последнее и единственно счастливое впечатление — были частью мечты или кошмарного сна.

Мечта…

Приближение зари.

Шаги.

Скрежет металла…

И вдруг в камеру ворвался Джелт — самый маленький и слабый из «кузнечиков». Он выбрался из тела гориллы и теперь плясал от радости!

— За мной, командир! — крикнул он. — Сигма свободна! Это вы ее освободили! Морозов пытается объяснить все, что произошло: вы уничтожили частоту перемещения и, может быть, саму Язву. Во всяком случае, эти самые сумерки, которые перемещались во времени, эту мрачную и все сжигающую субстанцию, которая внедрялась в Метагалактику и из которой возникали пресловутые завихрения, которые пожирали целые миры и питались нашими страданиями… Вы их стерли, и звездная болезнь больше не существует. По крайней мере, на Сигме! Пошли!

«…Нет, — сказал себе Айрт, — все это слишком прекрасно, малыш бредит. Или я вижу сон и сейчас проснусь…»

— Пошли же! — настаивал Джелт. — Лес и Морозов идут сюда с целой толпой. Все немного сошли с ума. Это Виллис послала меня к вам: она не знает, что с вами, и беспокоится…

— Почему она не пришла сама? — спросил Айрт, начиная приходить в себя.

— Потому что она думает, что здесь может быть Талестра…

— Но…

— Вы забываете, командир, что вы стерли почти весь этот день…

Да, он стер все эти счастливые часы. Тот момент, когда он врезался в окно. И когда она сказала: «Ты здесь. Ты жив. Ты пришел». И когда он обнял ее среди ирисов и пламени. Ее волосы пахли розами и медом. Она тогда сказала: «Ты мог бы быть лучом или архангелом. Этого было бы достаточно для Сигмы. Но не для меня…» А потом: «Ты ранен, у тебя рука в крови». И еще, позднее, когда он убеждал ее: «Надо отбросить гордость или бессмысленное постоянство», а она ответила, как эхо: «Надо…»

Но все это могло, все это должно было вернуться. Ведь отныне он знал, что Виллис любит его!

Ручонка Джелта вцепилась в его ладонь.

— Пошли, командир. Вы немного не в себе, да? Здесь еще темно. Но там, наверху, небо безоблачно, рассвет прекрасен. Мы последуем за вами куда угодно. Мы освободим Землю. Теперь, когда мы знаем наши возможности…

Каковы же были возможности Айрта?! Он ничего об этом не знал. Но, когда они вылезли из шахты и очутились среди восторженной толпы, вся Сигма со своим розовеющим небом и еще дымящимися стрелами своих дворцов будто превратилась в гигантский космодром, с которого были готовы стартовать тысячи звездолетов, чтобы принять участие в самом справедливом походе — в походе за освобождение!

Таким стал мир, таким он воссоздал его.

С чистым небом.

С этим рассветом.