Разбудил Гисхильду луч солнца, устроившийся на ее лице. Должно быть, эльфийский корабль взял курс на север, раз утреннее солнце светило в стеклянные сплетения цветов витража на окне ее каюты. Потянувшись, она пыталась удержать сон. Он был таким настоящим. Они любили друг друга. В лодочке на озере, к которому ездили иногда.

Королева почувствовала, как корабль мягко покачивается на волнах. Ей нравились корабли. Мысли ее унеслись к путешествию на «Ловце ветров». Примарх Леон изгнал все сорок седьмое звено Львов на «Ловец ветров», чтобы наказать за единственную победу на Бугурте.

Гисхильда улыбнулась, вспомнив о том, с каким усердием Люк учился в то лето целоваться. При мысли об этом ее тело мягко содрогнулось. Ей не хватало его поцелуев. Несмотря на свою любовь к Люку, тогда она каждый день думала о том, как убежит. Жизнь — странная штука! Сейчас она отдала бы королевство за то, чтобы снова пережить то лето.

Эмерелль объяснила ей, что примарх и магистр ордена были мастерами обмана. Эльфийка предупреждала Гисхильду, чтобы она не верила ни единому чувству, которое испытывала по отношению к Валлонкуру. Она должна была представить себе орден как лживого обольстителя, нацелившегося на ее наследство, а не на любовь, — так говорила королева.

Но любовь Люка была настоящей! Она не была глупа, она не верила ни одному из учителей Церкви Тьюреда. И она ни за что не восстала бы против богов Фьордландии, хоть они никогда и не отвечали на ее молитвы. Но как любовь Люка могла быть обманом? Это было вне власти Ордена. Где же он сейчас, интересно?

Негромкий стон оторвал ее от мыслей. Она резко села и открыла глаза. И то, что она увидела, показалось ей кошмаром. Она лежала рядом с Эреком. Голая! И он тоже был голым, не считая тугой повязки, привязавшей его левую руку к груди.

Ткань повязки была красна от крови. Он казался еще более бледным, чем вчера вечером. Все тело его покрывали капельки пота. Кончиками пальцев Гисхильда дотронулась до груди Эрека. Она была прохладной. Ему нужна помощь!

Королева выбралась из постели и едва не споткнулась о кружку. Прошлая ночь вспоминалась смутно. В какой-то момент она принесла воду. И вторую кружку «Медвежьей настойки». Цветы ожили. Повисшие было головки поднялись.

Гисхильда схватила свою рубашку, лежавшую на полу, остальную одежду запихнула ногой под кровать. Поспешно оделась. Рубашка спускалась ниже бедер.

Торопливыми движениями завязала шнуровку и открыла дверь каюты. В глаза, словно кинжалы, вонзились яркие солнечные лучи. Рот наполнился отвратительным привкусом. На миг она испугалась, что придется подойти к поручням и выблевать. Ее мучила резкая боль в голове.

С трудом огляделась по сторонам. Заметила, как на нее смотрят, но попыталась не обращать внимания на эти взгляды. Наконец нашла Морвенну. Эльфийка была на передней палубе, с ранеными. Она пыталась напоить воина, которому пуля аркебузы пробила щеку.

Морвенна заметила ее прежде, чем она успела к ней обратиться. Мягко опустила голову раненого на ложе. Затем презрительно взглянула на Гисхильду.

— Ты хотела действовать наверняка. — Она произнесла это на языке эльфов, чтобы никто из раненых не понял ее слов.

Гисхильда проглотила обиду.

— Ему плохо. Пожалуйста, идем со мной. Скорее!

— Передо мной можешь не притворяться. — Морвенна мельком взглянула на мужчину, за которым только что ухаживала, затем выпрямилась. — Некоторые из них умрут прежде, чем мы доберемся до Фьордландии. А большинство никогда не смогут держать в руках меч. Впрочем, они не поймут то, что я тебе говорю. Ты меня удивляешь. В тебе больше от Эмерелль, чем, как я полагала, может быть в человеке. Водки тебе было, наверное, мало. Ты еще и любила его, чтобы отнять у него последние силы. Хотя мужчины шепчутся, что в сердце своем ты холоднее мертвой рыбы. А теперь ты доказала, что можешь вести себя как шлюха, когда это служит твоим целям. Ты…

Больше сдерживаться Гисхильда не могла. Рука ее устремилась вверх, но Морвенна оказалась быстрее и перехватила ее прежде, чем королева успела дать ей пощечину.

Гисхильда попыталась резко вырваться, но тонкие пальцы целительницы крепко держали ее запястье, словно железный браслет. Затем Морвенна отпустила ее руку. Эльфийка была гораздо сильнее, чем можно было предположить, глядя на ее хрупкую фигурку.

Морвенна улыбнулась. Поймать руку Гисхильды, а затем снова отпустить ее — на все это потребовалось меньше удара сердца, и тот, кто не видел, что произошло, мог подумать, что они — хорошие подруги, доверительно держащиеся за руки по дороге в каюту Гисхильды.

— Не обманывайся на мой счет, королева. Не всю свою жизнь я была целительницей. И, поверь мне, я знаю, что делают женщины для того, чтобы удержать власть. Моя мать была княгиней. И долгое время она была второй после Эмерелль женщиной среди эльфов.

Гисхильда слыхала об Алатайе, и сравнение с эльфийкой возмутило ее. У нее нет ничего общего с этой интриганкой и убийцей!

— Твоя мать отдала душу черной магии. Она приносила в жертву кровь детей, чтобы прийти к власти…

— Каждый сражается доступными ему средствами. Не будь такой наивной! Если бы ты обладала ее возможностями, то воспользовалась бы ими точно так же!

— Я не детоубийца!

Морвенна негромко рассмеялась. То был резкий, холодный звук, от которого по спине Гисхильды пошли мурашки.

— Ты не можешь быть настолько глупа. Если будешь честной сама с собой, то признаешь, что не обязательно вонзать кинжал в грудь ребенка, чтобы стать убийцей. Твои руки в крови! Один только последний твой бой стоил жизни ста пятидесяти фьордландцам. Многим молодым мужчинам. Их жены и дети потеряли своих защитников. А что насчет тех, у кого погиб единственный кормилец? — Эльфийка подняла брови. — Ты ведь знаешь, как мало прибыли приносят скудные горные хутора. Ты знаешь, что твои ярлы не знают пощады, когда им не платят аренду. Они не благодетели. Должников изгоняют. Ты никогда об этом не думала? Мертвые воины больше не могут посылать жалованье семьям. А еще хуже калекам, руки-ноги которых остались лежать на полях Друсны. Тем, кто поплатился своими руками и ногами за твою дерзость. Они возвращаются домой никому не нужными едоками. Семьям своим они помогать больше не могут; они только быстрее утаскивают их в пропасть. Как думаешь, сколько из них сами наложили на себя руки, только чтобы уйти от такой судьбы? А сколько мужчин на палубе вообще не хотят поправляться, зная, что их ожидает? Я не могу излечить тех, для кого смерть стала последним прибежищем. Не важно, сколько усилий я приложу, они умрут на моих руках. Так что не смей судить мою мать. И не надо прикрываться дешевой ложью о том, что ты еще не убивала детей!

Морвенна открыла двери в каюту Эрека.

Гисхильда осознала, что в комнате витает запах их ночи любви, не перекрываемый даже запахом корицы. Она сжала губы. И с огромным удовольствием послала бы Морвенну в самую холодную дыру Снайвамарка, однако закрыться от ее правдивых слов не могла. Юная королева осознала, что думала исключительно о себе, о том, какую цену должна платить за корону. На мысли о том, чего стоило ее правление остальным, она не тратила время.

Морвенна присела на кровать рядом с Эреком и взяла его за руку. Он был смертельно бледен, повязка пропиталась кровью.

Эльфийка закрыла глаза. Она держала воина за запястье, а губы ее беззвучно шевелились. Гисхильда не знала, какие чары плетет Морвенна, но молча молилась о том, чтобы она сумела спасти Эрека.

Наконец целительница открыла глаза.

— Возможно, твоей водки и любви не хватило для того, чтобы окончательно решить его судьбу. Он борется! Он сильнее, чем должен был быть. Он нашел что-то, ради чего стоит жить.

— Ты можешь исцелить его? — Гисхильда подошла ближе к ложу.

Эрек перестал потеть. Кожа его казалась прозрачной. Лицо было словно восковым.

Морвенна достала нож, который носила за поясом, чтобы разрезать повязки Эрека. Швырнула окровавленные тряпки рядом с кружкой, в которой стояли цветы. Рана в плече Эрека снова открылась. Кровь текла на белоснежные простыни. Внезапно эльфийка схватила Гисхильду за руку. Повернула ладонью к себе и пристально вгляделась в узор линий.

Наконец Гисхильда прервала напряженное молчание:

— Он будет жить?

— Ты убьешь его, королева. И не важно, что я сделаю сегодня. Твоя судьба предрешена. Твое сердце принадлежит не ему, хотя сейчас он верит, что завоевал его. Впрочем, в твоей власти решить, умрет ли он счастливым человеком. Если я сейчас уйду, то так и будет.

Гисхильда дышала тяжело. У нее было чувство, словно она задыхается. Ужасная рана притягивала взгляд. Даже когда она закрывала глаза, то видела истерзанную плоть.

Упрямо выпятила подбородок. Она воительница. Во всем! Она никогда не сдастся!

— Исцели его! — грубо бросила она.

Рагнар, ее старый учитель, давным-давно рассказывал о том, что среди священнослужителей Лута царит ожесточенный спор, хотя мужчины и женщины, отдавшие себя служению Ткачу Судеб, кажутся верующим спокойными и рассудительными. Большая часть их убеждена, что жизнь человека предопределена с самого рождения. Как только ребенок выходит из чрева матери, прядется нить его жизни, и Лут уже знает, в каком месте он взмахнет ножом, чтобы перерезать эту нить. Но есть и те, кто противится такой вере, провозглашающей, что человек не властен над своей жизнью, что все поступки не имеют значения и что судьбу нельзя изменить. Они говорят, что каждый человек сам прядет свою нить, и Лут заносит свой нож только тогда, когда сумма поступков жизни приводит к смерти.

Гисхильда посмотрела на свою ладонь. Эти линии ничего не значат! Она изменит свою жизнь. Ничто не предопределено! Поэтому всегда стоит бороться. До последнего вздоха.