«Она вернулась в Фирнстайн другой. Времени я с ней проводил мало. Те дни были слишком насыщенными. Система из рвов и окопов вокруг королевского города должна была быть завершена. Теперь помогали даже тролли и кентавры. Они знали, что Фирнстайн — это последняя линия обороны перед Альвенмарком. Если город падет, то мир людей будет потерян для детей альвов.
Цит. по «Последняя королева», том 3, «Рожденные во льдах», с. 39 и далее. Написано Брандаксом Тараном, повелителем вод в Вахан Калиде, военачальником хольдов

Не проходило и дня, чтобы Гисхильда не созывала совет. Когда я вспоминаю об этом, у меня возникает такое чувство, что она догадывалась о том, что случится, словно она плавала с апсарами и задавала вопросы, которым лучше не срываться с губ, если хочешь спокойной жизни. Мне казалось, что Гисхильда решила изменить в течение одного-единственного лета больше, чем все ее предшественники на троне за сотню лет. Она позаботилась о том, чтобы во всех городах были основаны приюты и богадельни. Она выписала пенсию каждому, кто сражался в войнах против Церкви Тьюреда. Не важно, сколько времени — четыре недели или сорок лет — поднимал он свой меч в битве за Фьордландию. Она вызвала из Альвенмарка полчища целителей, ремесленников, крестьян, художников и кузнецов, и Эмерелль потакала почти всем ее желаниям.

Она великодушно предоставляла убежище каждому, кто прибыл из Друсны, хотя знала, что тем самым впускает в свое королевство и множество шпионов Церкви. На празднестве Яблок она только чудом избежала отравления. В другой раз она едва увернулась от падающего дерева, когда посетила лагерь дровосеков неподалеку от Зунненберга.

Сигурд Меченосец, капитан ее мандридов, медленно оправлялся от ран. И она, Гисхильда, была, пожалуй, виновата во многих седых прядях в его волосах, потому что не хотела слушать его, когда он советовал ей быть осторожнее. День за днем она ходила среди своих людей. Выслушивала каждого. И всегда рядом с ней был Эрек.

Странно было наблюдать за ними обоими. Я знаю, что именно среди нас, детей альвов, много говорили и будут говорить о них.

В первую очередь те, кто любил рассуждать о Фародине, Нурамоне и Нороэлль, теперь трепали языком по поводу Гисхильды.

Все видели, что в отношениях между Гисхильдой и Эреком что-то изменилось. Хотя они и не целовались на людях, можно было заметить, что при любой возможности он берет ее за руку. Иона не противится.

Не знаю, что произошло в яме, в которую поймали их враги. И в последовавшие за этим дни. Что бы там ни было, это сильно изменило ее. Один эльф, известный своими сентиментальными стихотворениями, однажды сказал о ней, что в те дни последняя королева отбросила сталь Церкви и открыла свое сердце. И это была не завуалированная метафора болтуна. Гисхильду действительно редко видели в доспехах в конце того лета. В путешествия она отправлялась в рубашке и штанах. И она утратила свою безжалостную жестокость, которой отпугивала столь многих прежде.

Но тот, кто обладает взглядом кобольда, видит глубже. Мне кажется, что она в то время была исполнена глубокой меланхолии. Я не хочу сказать, что ее любовь к Эреку не была искренней. Но она не была безудержной, дикой, какой бывает любовь в юности. Она казалась мне сном в летнюю ночь, лихорадочным и запутанным. И так же, как летом спящих часто будит до срока утренняя жара, так было и с королевой. Ее сон окончился еще раньше, чем выпал снег в тот год».