С того дня Элени действительно каждую неделю отправлялась на тайное свидание, как можно было заподозрить. Ее встречи с учителем так же трудно было скрывать, как если бы это были любовные похождения. Элени приходилось искать предлог, чтобы оправдать свое отсутствие дома по пятницам после полудня — время, отведенное для еженедельных шахматных баталий. Поначалу она путалась во лжи, но со временем у нее обнаружилась способность к импровизации. Это было ее первым неожиданным открытием. Чаще всего она делала вид, что едет навещать своих пожилых родителей. Панис не видел ничего дурного в таком обострении дочерней любви, которую считал вполне естественной, хоть и слегка преувеличенной.

Элени поняла, что лучший способ исчезнуть из дому — вовсе туда не возвращаться после работы. Это избавляло ее и от расспросов, и от непредвиденных задержек. Утром она доставала из морозильника шахматы и прятала их в большую хозяйственную сумку. Днем, закончив работу, сразу же садилась в автобус и ехала в Халки.

Первые партии давались трудно. Курос хорошо помнил основные правила игры, но начисто забыл, как играть в дебюте. Ему приходилось то и дело обращаться к пособию, и он впервые за несколько лет делал усилия, чтобы сосредоточиться. Элени чувствовала себя неловко еще и потому, что хозяин, по природе неразговорчивый, по большей части молчал, и вообще, обстановка была для нее совершенно непривычной. Однако постепенно игра налаживалась.

Всякий раз, когда Элени садилась за шахматную доску с расставленными на ней фигурами, она ощущала тяжесть в низу живота, руки становились влажными. Ее взгляд невольно останавливался на Куросе, который в этот момент скручивал первую папиросу. Но достаточно было ей сделать первый ход, как она сосредоточивалась на игре и совершенно забывала об окружающем мире. Учитель заметил эту ее необычайную способность с головой уходить в мир шахматных баталий.

Со временем Элени перестала робеть, и партии сделались довольно продолжительными. У нее появились кое-какие представления о шахматной стратегии, нередко она ставила своего бывшего учителя в трудное положение. Каждый день она тренировалась дома с помощью электронных шахмат, и они все реже посылали ей непонятные сигналы.

В порыве вдохновения Элени попыталась увлечь этой необыкновенной игрой дочь, но Димитра оказалась не способной даже запомнить, как ходят фигуры. Элени оставила мысль о том, чтобы разделить свою страсть с дочерью, но взяла с нее обещание никому не говорить, что ее мать увлекается шахматами. Впрочем, такая предосторожность была излишней: Димитра, мало того что девочка скрытная, испытывала особую привязанность к матери.

Глядя с высоты своих двенадцати лет, она не видела никакой беды в том, что ее мать играет в шахматы. Возникло только одно неудобство: ей часто приходилось самой готовить обед. Но она отнеслась к этому философски — научилась готовить только то, что ей нравилось. В сложившейся ситуации она нашла свой интерес: хоть ей и пришлось взять на себя больше обязанностей, зато появилось и больше свободы.

Дома Элени вела себя спокойно и ровно, но иногда немного рассеянно. Однажды она потеряла ключи от входной двери, и после долгих поисков, в которых принимала участие вся семья, Димитра зачем-то полезла в холодильник и обнаружила их там. Элени несколько раз попросила прощения, и все успокоились, а Панис проворчал: “Когда-нибудь ты голову потеряешь”, не подозревая, что именно это уже и произошло.

Элени больше не просила Янниса присутствовать на семейных трапезах и не старалась удержать дома Паниса, когда тот хотел посидеть с друзьями в кафе. Она лишь мило улыбалась, что для посвященного означало бы, что ей, в общем-то, все равно. Элени задалась новой целью: объявить Куросу шах и поставить мат. Этого ей еще ни разу не удавалось. Однажды она свела партию к ничьей, что уже стало большим прогрессом. Победить старого учителя было для нее пределом мечтаний.

Для достижения амбициозной цели она использовала все новые уловки. Она узнала, что иной раз лучше пожертвовать фигуру в начале партии, чтобы обеспечить себе наступательное или позиционное преимущество. Эта хитрость называлась красивым словом “гамбит”.

В ее пособии приводились знаменитые партии, сыгранные известными мастерами начиная с XV века. Все дебюты и стратегии как-нибудь интересно назывались. Так, Элени уже попробовала “гамбит Эванса”, который показался ей очень полезным. Она была не столь уверена в “венгерской партии” и решительно отказалась от “гамбита Геринга”. Не станет она разыгрывать дебют, носящий такое имя. Может, это простое совпадение, но “гамбит Геринга” — нет, у нее тоже есть свои принципы.

Элени читала о великих партиях, сыгранных в мире на протяжении веков, и все больше приходила в растерянность. Имена великих мастеров из разных стран и просто тех, кто так или иначе повлиял на развитие шахматной науки, названия городов, где проходили турниры, — все это пугало обыкновенную горничную, не представлявшую, как соотнести себя со всем этим.

Каждый день ей приходилось набираться мужества, чтобы вновь и вновь садиться за игру. Однако простое любопытство, желание узнать, что же там дальше, всегда одерживало верх и придавало ей стойкости, которую прежде никто не мог бы в ней заподозрить.

Пусть неуверенно, но она продолжала двигаться вперед. Ей даже доставляло удовольствие перебирать в уме почерпнутые из пособия названия разных шахматных дебютов: “испанская партия”, “венецианская партия”, “усовершенствованная защита Корделя” и просто “защита Корделя”, “система Раузера”, “атака Макса Ланга”, “сицилианская защита”… Эти названия переносили ее в другие века, в царский дворец XVIII века или в венецианские палаццо XV века. В ее воображении партии игрались то двумя роскошно одетыми соперниками, сидящими за доской в полной тишине, а то мастерами, окруженными болтливыми куртизанками, чей беспрерывный щебет и хождения взад-вперед мешали сосредоточиться.

Особенно ей полюбилась “сицилианская защита”, в частности “вариант дракона”: название автоматически вызывало у нее представление о Китае, о Запретном городе, о мире, окрашенном в пурпурный цвет, полном магии и тайн. Она уже попробовала “вариант дракона” в деле, этот дебют показался ей прекрасным способом дестабилизировать противника и очень быстро обеспечить преимущество белым.

Обычно она отдавала предпочтение открытой игре перед закрытой, казавшейся ей слишком осторожной. В полузакрытой игре ее внимание привлекала “французская партия”, быть может, из-за ностальгии: название напоминало ей зарождение ее страсти, тот пьянящий аромат, который она ощутила в номере парижан.

Она медленно, но упорно осваивала всё новые стратегии. В то же время она любила играть, повинуясь инстинкту, создавать неожиданные ситуации, делая ходы, лишенные на первый взгляд логики. Противник терял время, пытаясь разгадать ее замысел, а она удерживала преимущество.

Что касается Куроса, то он отдавал предпочтение более классическим схемам. Он быстрее, чем она, усваивал материал пособия и выучил несколько полезных комбинаций. Память у него была еще хоть куда, и он без особого труда применял их, тогда как Элени иной раз никак не могла реализовать какую-нибудь тактику.

Тем не менее Курос не переставал удивляться смелости своей бывшей ученицы. За шахматной доской Элени была совсем другой, чем та, какой он видел ее в обыденной жизни.

Она приходила к нему в пятницу после обеда, всегда с новыми идеями. Всю неделю она обдумывала новые ходы и сгорала от нетерпения испробовать их. Чем дольше они играли, тем труднее становилось Куросу одерживать победу.

В одну из пятниц ноября Элени пришла к Куросу взволнованная, щеки у нее пылали. Едва расставив фигуры, Элени целиком сосредоточилась на игре. Курос спросил, не хочет ли она кофе. В ответ он услышал нечто нечленораздельное — сказано было вежливо, но что именно, Курос не разобрал. Элени не отрываясь смотрела на доску: она вспоминала дебют, который хотела разыграть. Глядя на нее украдкой, Курос улыбнулся. Как же далек тот день, когда шахматистка она пришла к нему просить, чтобы он купил ей шахматы! Тогда она до того смущалась, что осмелилась разве что присесть на краешек стула, а теперь, похоже, не испытывает ни малейшего стеснения. Она относилась к старому учителю с прежним почтением, однако вела себя гораздо увереннее.

Курос перво-наперво вскипятил воду, поинтересовался, как поживают общие знакомые, — обстоятельного ответа, впрочем, не дождался. Затем он скрутил про запас несколько папирос и наконец уселся за доску, поставив перед Элени чашку горячего кофе.

Элени стала поспешно выдвигать фигуры. После четвертого хода она могла сделать рокировку, но не сделала. Курос, слегка удивленный, осторожно напомнил ей правило, согласно которому рокировку надо делать как можно раньше, чтобы защитить короля и обеспечить большую свободу ладье. В ответ Элени улыбнулась:

— Позвольте я сделаю по-своему, учитель. Вы сейчас увидите.

Она продолжала выдвигать фигуры, в том числе ферзя, которого поставила в выгодную позицию с краю, откуда он контролировал большое количество клеток. После восьми разменных ходов у Элени на исходной позиции оставались только король и две ладьи, что давало ей возможность сделать либо длинную, либо короткую рокировку, по желанию.

Курос не знал, с какого фланга атаковать. Элени воспользовалась его замешательством. Она пожертвовала важной фигурой и проскользнула в брешь, нечаянно открытую Куросом. Когда тот решился наконец пойти в наступление, она предприняла длинную рокировку и обезопасила короля. Сделав еще пять ходов, она выиграла партию.

Элени не верила своим глазам. Впервые ей удалось поставить мат учителю. Курос тепло поздравил ее, хотя в душе чувствовал себя немного униженным. “Вот что значит возраст”, — с грустью подумал он, однако достал бутылку хорошего вина, припасенного на такой случай, и чокнулся с Элени, которая была вне себя от радости. Стаканы приятно зазвенели. Элени поцеловала учителя в щеку, отчего тот весь зарделся.

Внезапный физический контакт, пусть даже самый невинный, всегда смущал учителя. Такой способ выражения чувств был ему совершенно чужд. Всякие там объятия, поцелуи, даже мужские, даже под влиянием эмоций, — нет, это не его жанр. Близость тел, по его мнению, уместна только в интимной обстановке, в постели. И вообще, слишком тесную близость он терпеть не мог.

И все же краска залила его лицо скорее потому, что он никак не ждал от Элени ничего подобного. Признаться, он даже привык к спорадическому присутствию в его доме этой женщины, которая ухитрилась его взволновать. Ее простой и естественный жест напомнил ему детство, когда он совсем иначе относился к людям; то, что было возможно в ту далекую пору, потом ушло безвозвратно.

Слава богу, Элени так упивалась своим счастьем, что не заметила смятения учителя, которое сама же и вызвала. Она осушила полный стакан вина и смотрела на старика сияющими глазами. Не зная, как выразить ему свою благодарность, она неловким движением подняла свой стакан и сказала:

— Выпьем за удачу, учитель.