Горы на островах Солундир были особенные. Издалека они казались темными, почти черными. Но стоило Эллисив подняться по склону, как она видела россыпи мелких разноцветных камней, сверкавших на фоне темной горной породы.

Взбираясь на гору, она несколько раз невольно останавливалась — удивительно, до чего каменная россыпь напоминала цветущий луг. Потом она подумала, что ведь и жизнь не менее удивительна, чем эти камни.

Грядущее могло казаться беспросветным и сумрачным. Но когда далекое становилось близким, в нем обнаруживались и яркие краски, и просветы радости. Почему же он, зная это, страшится будущего?

Эллисив остановилась перед остролистом, который со своими колючими листьями и красными ягодами, казалось, рос прямо из камня. Она любила остролист. Он рос и на том острове, где она долгие годы провела в изгнании. Его неприхотливость и веселая окраска внушали ей волю к жизни.

Ветер дул с юго-запада, с моря; здесь на горе, он был гораздо сильнее.

Эллисив было приятно подставить ветру лицо, всю себя. Когда конунг Харальд привез ее на свою исхлестанную бурями каменистую родину, морской ветер был ей чужим, теперь же он стал ее другом. Шум моря долетал до нее снизу, протяжный, словно звуки органа. Только играл на этом органе не простой послушник, а сам Господь Бог.

Она села на краю уступа, круто уходящего вниз.

На запад тянулась цепь островов, петляющая среди фьордов и проливов. Вдали виднелись крохотные островки, а за ними — море, по которому им предстояло двинуться в рискованный поход на Англию, замысленный конунгом Харальдом.

Здесь, на островах Солундир, собралось все войско конунга, теперь сюда приходили боевые корабли. Для тех, кто плыл с юга, ветер был попутный, они шли на всех парусах. Головы драконов, украшавшие форштевни, вздымались высоко над водой. А вот с севера корабли шли на веслах, преодолевая и ветер и течение, — Эллисив представляла себе, как трудно приходилось гребцам.

На юге пролив был обращен к Гуле, куда конунг брал ее с собой на тинг. А на восток протянулся Сагнефьорд, глубоко вдаваясь в ту землю, которая стала ей родной после тяжкой борьбы.

Теперь она эту землю покинет. Если Харальд победит, ее дом будет в новом месте, в Англии. Если Харальда ждет поражение, гибель, то больше ни одно место на свете она не сможет назвать своим домом.

Эллисив отогнала мрачное предчувствие. Услышав чьи-то шаги, она быстро обернулась, хотя догадывалась, кто идет; она встала, увидев конунга Харальда сына Сигурда, своего супруга.

Харальд шел быстро, он слегка запыхался на крутом подъеме.

Дряхлеет старый петух, сказал бы исландец Халльдор сын Снорри. Во всяком случае, так он сказал, когда конунг попросил прислать ему из Исландии шкурки белых песцов для теплого одеяла. Халльдор знал конунга и в горе, и в радости. Он был другом Харальда и братом его по оружию, когда они служили в царской дружине в Царьграде .

Только Халльдор был бы не прав. Харальд не стал стариком и на пятьдесят втором году жизни.

Правда, седина у него появилась, но она не бросалась в глаза, потому что волосы и борода у него были светлые. И морщины стали глубже, и губы как бы кривила презрительная улыбка, даже если Харальд оставался серьезен. Но тело его было по-прежнему крепким и ловким.

В Эллисив шевельнулось желание. Как всегда, когда Харальд приближался к ней. Так было даже в те годы, когда ей следовало его ненавидеть.

Он подошел так близко, что, заглядывая ему в лицо, Эллисив невольно откинула голову.

Как это похоже на него, подумала она, никогда не упустит случая воспользоваться своим превосходством в росте — обязательно заставит человека, хочет он того или нет, смотреть на него снизу вверх.

Харальд улыбнулся, приподнял бровь.

— Еле нашел тебя, — сказал он. — Какая из тебя королева, скачешь козой по горным пустошам.

— Все-таки ты знал, где меня искать.

Харальд рассмеялся.

— Тебя так и тянет к небесам, — сказал он. — Небось еле дождалась такого погожего дня.

Он опустился на землю, взгляд его упал на корабли, приближавшиеся к островам. Она села рядом.

— Новые корабли! — В голосе его звенела радость. — Один, два…— Он насчитал восемнадцать кораблей. — С теми, что уже здесь, получается больше двухсот. Еще ни одному конунгу в Норвегии не удавалось собрать столько кораблей.

— У меня бы камень свалился с души, если бы ты отказался от этого похода, — помолчав, призналась Эллисив. — Хоть бы ты передумал. Есть знамения, которые сулят тебе беду.

Харальд долго смотрел на нее.

— Эллисив, — произнес он. — Елизавета! Неужели ты побоишься сказать мне прямо то, о чем другие только намекают? Объясни, какие знамения ты имеешь в виду?

— Некоторые воины видели дурные сны, — ответила Эллисив. — Одному приснилось, что налетели стаи стервятников и расселись на форштевнях. Другому — будто в Англии тебя встретило несметное войско. Во главе его на волке ехала великанша. Она кормила своего волка человеческими трупами и сказала такую вису :

— Дурной сон выдает трусость человека, — отрезал Харальд. — Испугается сна разве что какой-нибудь убогий.

Эллисив промолчала.

— Эти сновидцы хотят пошатнуть мою веру в себя. Думают, я поддамся их страху. Напрасные надежды.

— Известно, что до сих пор в бою ты всегда одерживал верх, — сказала Эллисив. — Известно также…

— До сих пор?! — вскипел Харальд. — Так ты тоже не веришь, что я одержу победу?

— Я не вольна над судьбой, — ответила Эллисив. — И я не ведунья. Не жди от меня пустых заверений, что удача не изменит тебе.

Харальд рассмеялся.

— Тебя не испугаешь!

Эллисив не ответила. Харальд тоже умолк, но ненадолго.

— Неужели ты не понимаешь, что мне необходимо стать правителем Англии? Ты ведь меня хорошо знаешь!

Эллисив продолжала молчать.

— Елизавета, ты любишь меня? — неожиданно спросил он.

— Да. Люблю.

— Ты уверена, что говоришь правду?

— Ты сам знаешь. Зачем спрашивать дважды одно и то же?

— Мне нравится, когда ты говоришь, что любишь меня. — Он придвинулся к Эллисив и положил голову ей на колени.

Потом вдруг сказал:

— Думаешь, я далеко ушел от тех ведунов с их снами?

— И что же тебе приснилось?

— Я видел во сне конунга Олава, — не сразу ответил Харальд.

— Как это было?

— Он сказал вису, предостерегая меня от похода в Англию.

— Вон оно что. — Эллисив ждала, чтобы Харальд продолжил рассказ.

— Олав начал с самовосхваления — это на него похоже. А виса была такая:

— Судя по его словам, Бог против твоего похода.

— Кому какое дело до слов Олава?

— Конечно, не всегда надо брать в расчет слова святого…

— Видишь, даже ты с этим согласна, а ведь в твоем роду в Гардарики много святых, вы в этом знаете толк. Кажется, четверо из твоих предков были святые?

— Верно. Мой дед, святой Владимир…

Харальд приподнял бровь.

— Это тот, у которого было много наложниц?

— Да. Но только до тех пор, пока он не крестился и не крестил Русь… Бабушка Владимира, княгиня Ольга, тоже святая…

Бровь Харальда поднялась еще выше.

— Та валькирия — святая? Ведь это она вдохновляла мужчин на жестокие битвы и трижды мстила за убийство мужа?

— Тогда она еще не была христианкой. — Эллисив сохраняла сдержанность. — Святыми были и мои дядья — Борис и Глеб, крещенные в младенчестве. Ты, наверное, не знал, что они предпочли умереть, но не сражаться за свое право на наследство… Иначе ты бы задумался, собираясь завоевывать Англию, будто бы принадлежащую тебе по праву наследства.

— Так вот к чему ты ведешь! — Харальд уже не шутил, он даже разозлился. — Намекаешь на то, что я сам себя назначил наследником? А ведь ты лучше других знаешь, что я законный наследник конунга Магнуса сына Олава и имею право управлять не только Норвегией и Данией, но и Англией. Нечего примешивать к этому небылицы о своих дядьях.

— Только Господу Богу да тебе известно, есть ли у тебя право быть наследником Магнуса, хотя он и сын твоего брата, — сказала она.

Харальд резко поднял голову с колен Эллисив.

— Проклятье! По-твоему, я убил Магнуса и потому лишился права наследовать ему?

— Что ты гневаешься? Мы уже много раз говорили с тобой об этом.

Харальд тяжело вздохнул.

— Убил я его или нет, в любом случае я должен наследовать ему и в Дании, и в Англии. Иначе будут говорить, что я не решился настоять на своем праве, потому что убил его.

— Что касается Дании, мне казалось, ты заключит мир с датским конунгом.

Харальд скривился.

— Такой мир ничего не стоит. Он длится ровно столько, сколько мне нужно.

— По-моему, Свейн сын Ульва смотрит на дело иначе.

— Если конунг Свейн меня не понял, пусть пеняет на свою глупость. Я уже нарушал заключенный с ним мир, пора бы ему поумнеть.

— Да не оставит тебя Господь своей милостью! — вздохнула Эллисив.

— По-твоему, мне больше не на что надеяться? — засмеялся Харальд.

Эллисив не ответила, а Харальд продолжал смеяться.

— Елизавета дочь Ярослава! Яви отблеск милости Божьей и не гневайся на своего грешного мужа.

Он снова положил голову ей на колени, притянул ее к себе, стал целовать в глаза, в губы и не отпускал, пока она не смягчилась.

Они заговорили не сразу.

— Мы поминали Олава Святого. Ты как будто чтил его прежде, — сказала Эллисив.

— Я и впредь буду его чтить. Иное дело, что я о нем думаю.

Эллисив испытующе посмотрела на Харальда.

— Что-то случилось?

— Пресвятая Теотокос! Можно подумать, что ты ясновидящая, так ты угадываешь мои мысли.

— Ничего я не угадываю. Просто мы с тобой женаты уже больше двадцати лет.

Он лежал молча, но вдруг усмешка в один миг превратила его в мальчишку, замыслившего шалость.

Наконец он произнес:

Двадцать лет и более ты была женой мне, чистый лен свой пряла, пряла узы князю, за его же душу небеса молила, обжигала князя словом горькой правды.

Эллисив улыбнулась и погладила его по голове.

— Жаль, что конунгов не награждают за висы, как скальдов.

— А чем бы ты меня наградила?

— Пожалуй, оттаскала бы тебя за бороду, которой ты так гордишься.

Харальд расхохотался и снова притянул Эллисив к себе. Но вот он разжал руки и закрыл глаза.

— Я расскажу тебе то, чего не собирался рассказывать никому, — снова заговорил он.

— И мне хочется знать, что ты об этом думаешь, неважно, приятны мне будут твои слова или нет.

— Это про Олава Святого?

Харальд кивнул.

— Но начать я должен издалека. Харальдом меня назвала мать, королева Аста, в честь Харальда Прекрасноволосого, она хотела подчеркнуть этим, что я его наследник на престоле Норвегии. Это было весной, Олав еще не вернулся из похода и не стал конунгом Норвегии. Мать не слыхала о нем много лет и думала, что уже никогда его не увидит.

Впрочем, и после его возвращения они виделись не слишком часто. Только в первое время, пока Олав нуждался в поддержке своего отчима, моего отца, Сигурда Свиньи. После смерти Сигурда Свиньи Олав гостил у матери от силы один раз. Да и то когда участвовал в разделе имущества, оставленного Сигурдом Свиньей. Мне было тогда три года. Еще раз они встретились, когда Олав выдавал замуж сестру матери, Исрид дочь Гудбранда, за Торда сына Гутхорма из Стейга Гудбрандсдалире. Тогда мне было уже десять лет.

— Если Олав заезжал к Асте всего один раз, значит, именно тогда он и объявил тебя наследником конунга?

— Ты имеешь в виду тот случай, когда я дернул его за бороду и он сказал матери: ты, я вижу, растишь будущего конунга:

— Да, — ответила Эллисив.

Харальду стало смешно.

— Эту небылицу я сочинил сам. Хотел убедить людей, что конунг, к тому же святой, прочил меня в наследники.

— Мне следовало догадаться об этом, — сказала Эллисив.

— Ты видела Исрид дочь Гудбранда? — спросил Харальд. — Как она тебе понравилась?

— Я видела ее двадцать лет назад, — ответила Эллисив, — Но, насколько я помню, она была красивая и добрая.

— Это была первая женщина, которую я любил.

— Но ведь она была тебе вместо матери, когда ты жил в Стейге?

Харальд кивнул.

— Мне было десять, когда меня отдали на воспитание. Мать боялась, что, живя дома и копаясь в земле вместе со своими братьями, я не научусь ни мужскому поведению, ни военному искусству.

Но Исрид вызывала у меня далеко не сыновью любовь. Это было мужское желание. — Харальд лежал, закрыв глаза. — У Богородицы на иконах в Царьграде такие же бездонные и добрые глаза, как у Исрид.

Она очень отличалась от своей сестры, королевы Асты. Наверное, потому я и любил ее. Мать была суровая, гордая и требовательная. Ее, пожалуй, я никогда не любил.

Она мало заботилась о моих старших братьях, по ее словам, из них не могли получиться достойные хёвдинги . Но меня она отличала за мою задиристость и мстительность и сумела так распалить мое самолюбие, что я не терпел над собой ничьего превосходства, да и рядом с собой никого. Я был еще мальчишкой, а братья уже побаивались меня — недостаток силы у меня восполняла ярость.

Спустя много лет я понял, чего добивалась мать.

Ее точила обида на Олава. Она надеялась, что теперь, когда он взял власть, ей, матери конунга, воздадут должные почести. А вместо этого она после смерти отца прозябала в своей усадьбе — одинокая, никому не нужная вдова. Я думаю, она считала Олава предателем. За то, что он бросил ее, как и его отец, Харальд Гренландец, который расторгнул брак с нею ради другой женщины. Но королева Аста была не из тех, кто оставляет предательство неотомщенным, даже если мстить пришлось бы собственному сыну.

— Наверно, ей трудно было хоть как-то досадить Олаву.

— Конечно, не легко. В разговорах со мной она не позволяла себе даже слова худого про Олава. Для этого она была слишком умна, она понимала, что, узнай об этом Олав, он тут же заставил бы ее умолкнуть.

Наоборот, она расхваливала его на все лады и требовала от меня преданности ему. Однако она часто сетовала, что со стороны конунга большое упущение не позволить мне, подающему надежды стать хорошим хёвдингом, воспитываться среди воинов его дружины. Жаль, говорила она, что конунг так безразличен к своему брату, видно, дело в том, что у вас разные отцы. Она все время внушала мне, что я должен стать конунгом, достойным наследником Харальда Прекрасноволосого. Правда, конунг в стране уже есть, но это препятствие можно будет со временем устранить.

Аста воспитывала мстителя, достойного соперника, способного оспорить у конунга Олава и его потомков право на власть.

— Значит, это ты убил Магнуса сына Олава? — перебила его Эллисив.

Харальд холодно улыбнулся.

— Пусть я, но рука, которая подмешала яд, подчинялась воле королевы Асты.

— Но ведь ты сражался под предводительством Олава в его последней битве?

— Мне было всего пятнадцать лет. И я толком не знал, ненависть он у меня вызывает или восхищение. Да и кто сказал, что я сражался за его дело? Самым тяжелым для меня в битве при Стикластадире была не гибель Олава. Как раз его смерть открывала мне путь к власти, завещанной Харальдом Прекрасноволосым. Самое тяжелое случилось после битвы.

Бонды не пожелали провозгласить меня конунгом, когда Дат сын Хринга выкрикнул на тинге мое имя; Кальв сын Арни оказался с ними заодно. Хоть я и страдал от раны, полученной в битве, меня это взбесило. Но через четыре года меня ждало новое испытание, я жил тогда в изгнании в Киеве у твоего отца.

Харальд сел, внимательно всматриваясь в морскую гладь.

— Смотри, еще корабли!

— Вижу. Так что же случилось в Киеве?

— Долгих четыре года, — продолжал Харальд, — я готовился к тому, чтобы стать конунгом Норвегии. Мне было уже девятнадцать, и я хотел вернуться домой из Гардарики, так же как когда-то вернулся Олав. Однако, если он тогда потерпел поражение, я был намерен победить.

Я обучался военному искусству в дружине твоего отца и сражался за него, когда мне не было еще семнадцати.

— И расположил к себе князя Ярослава своим мужеством и сообразительностью.

— Благодарю! — Харальд усмехнулся. — А то негоже говорить так о самом себе. Но это верно, твой отец приблизил меня к себе. У него я учился править, толковать законы, постигал, как надо повелевать людьми. Твоего отца недаром прозвали Мудрым.

Я узнал, что народ в Норвегии недоволен властью конунга Свейна сына Кнута Могучего и Альвивы. И решил, что пора серьезно подумать о возвращении домой. И еще я узнал, что Олава объявили святым. Все складывалось благоприятно: и на небесах, и на земле полезно иметь братом святого.

Я рассказал о своих намерениях князю Ярославу, и он хоть и уклончиво, но обещал поддержать меня. Я просил его отдать мне тебя в жены. Но он ответил, что сперва поглядит, как у меня пойдут дела. Это было уже почти согласие.

В это время Эйнар Брюхотряс и Кальв сын Арни приехали в Киев, чтобы забрать в Норвегию конунга. Но не меня. Они прочили в конунги молокососа Магнуса, десяти лет от роду. И хотя Магнус был сыном наложницы Олава, он был настолько моложе меня, что я никогда не видел в нем соперника.

Я не мог поверить, что это правда, и даже предложил Эйнару, чтобы он взял меня. Но он только расхохотался. Им нужен был в конунги Магнус сын Олава Святого, оставленный отцом в Гардарики. И они твердо стояли на своем. И Эйнар, и Кальв превозносили святость Олава. Похоже, они считали, что часть этой святости распространилась и на его сына. Но я-то понимал, в чем дело: мальчик не мог помешать этим хёвдингам править, как им заблагорассудится.

Не помню, о чем еще я тогда думал. Провозглашение Магнуса конунгом разом свело на нет все мои замыслы. Даже твой отец предал меня, велел и не мечтать о тебе. Мне казалось, на меня ополчились все: и Бог, и судьба.

Однако я не поддался. Я задумал доказать им всем — и норвежским хёвдингам, и твоему отцу, и Богу, — что Харальд сын Сигурда не дерьмо собачье, его так просто не отшвырнешь в сторону. И я это доказал.

— Да-а, — протянула Эллисив. — Отца ты ослепил золотом, добытым в Царьграде, и меня добился, как и хотел. А Эйнара Брюхотряса и Кальва сына Арни погубил своим коварством. Но как ты поладил с Господом Богом?

Харальд долго смотрел на Эллисив, потом рассмеялся:

— Дружбы между нами, конечно, нет. К согласию мы с тех пор так и не пришли.

— А Олав Святой? Почему ты о нем молчишь?

Харальд ответил не сразу.

— Я никогда не знал, можно ли верить в его святость. Однако предпочитал так или иначе показывать, что верю. Во всяком случае, мое право на Норвегию подкреплено его святым именем.

— Но и тут ты не обошелся без козней…

Харальд скривился:

— Ты опять о Магнусе? Завидное упорство! Я сосчитал: сегодня ты уже третий раз намекаешь на Магнуса.

— На этот раз я говорю не о его смерти. Просто вспомнила, как ты вынудил его уступить тебе власть над половиной Норвегии. Вряд ли его святому отцу это пришлось по вкусу.

— Возможно, и не пришлось. Хоть я и сражался при Стикластадире под знаменем Олава Святого, я никогда не чувствовал, что могу на него положиться. Правда меня эго не тревожило. Я всегда предпочитал полагаться на собственный разум и силу, а не на помощь свыше и небесное воинство Только теперь я стал думать об Олаве. Кнут Могучий, правитель Англии и Дании, отнял у него Норвегию. Мне давно хотелось завоевать Англию и тем самым отомстить за Олава, оказать ему таким образом услугу.

— Значит, ты все-таки стараешься задобрить небесные силы?

— На всякий случай, — Харальд засмеялся. — Когда я увидел во сне Олава Святого, я решил выяснить, кто же он мне, друг или враг. Я знал только один надежный способ, как это сделать: надо было открыть раку с его мощами и посмотреть, не подаст ли он мне какой-нибудь знак.

Глаза Эллисив изумленно округлились.

— Неужели ты ради своего любопытства открыл священную раку?

— А что такого? Мне ничего не стоило найти для этого подходящий предлог. Ты, наверно, слышала, что Магнус исправно, раз в год, подстригал святому ногти и волосы? Они у него росли, как у живого, он как будто спал в гробу. Мне не хотелось обихаживать покойника, и я ни разу этого не делал. Так что не грех было наконец позаботиться о нем — за девятнадцать лет борода и ногти, должно быть, сильно отросли и беспокоили Олава.

Получить у епископа ключ от раки было нетрудно. Стоило его слегка припугнуть, и он тут же принес его. Я выставил стражу вокруг церкви, чтобы меня никто не потревожил.

Харальд умолк, взгляд его был прикован к горизонту.

— Ну и как, подал он тебе знак? — с нетерпением спросила Эллисив.

— Знак? — Харальд горько рассмеялся. — В раке я обнаружил останки обыкновенного трупа, похороненного тридцать пять лет назад.

— Ты собираешься рассказать об этом кому-нибудь? — не сразу спросила Эллисив.

— Нет. Более того, теперь уже истину никто не узнает, если только не разобьет раку. Я бросил ключ в море у Агданеса.

— Что же ты обо всем этом думаешь? — спросила она.

— О святости Олава это, во всяком случае, еще ничего не говорит, — сказал Харальд, подумав. — Если бы святые спали в своих раках, как живые, в мире не было бы столько мощей. Но это говорит о том, что ханжа Магнус лукавил. От Олава мало что осталось, и трудно поверить, будто при Магнусе он лежал в раке свежий и румяный. Только Господь Бог и Пресвятая Богородица знают, сколько тут лжи и хитрости.

— В Писании сказано…— начала Эллисив.

— Про сучок в чужом глазу? Знаю, знаю… Я тоже поддерживал в людях веру в святость Олава, мне тоже случалось плести о нем небылицы. Но по сравнению с другими я просто праведник. По крайней мере я не корчу из себя покорного и богобоязненного христианина.

Меня другое мучит: теперь я так и не узнаю, святой ли Олав на самом деле и благоволит ли он ко мне.

— Значит, пускаясь в поход на Англию, ты полагаешься только на Бога? — заключила Эллисив. — Рассчитывать на помощь святого брата тебе уже не приходится. Или, может, ты боишься Бога? — спросила она. — Может, ты и раку открыл только потому, что конунг Олав предупредил тебя во сне, будто твой поход не угоден Богу?

Харальд искоса посмотрел на нее.

— Все равно будет по-моему, — отрезал он. — Я отправлюсь в Англию, даже если Михаил Архангел станет на моем пути со всем своим воинством.

Эллисив помертвела.

— Харальд! Это вызов Господу!

Он не ответил. Но немного погодя сказал:

— Елизавета, я хочу тебя.

— Прямо здесь? — Больше она не нашлась что сказать.

— А чем здесь плохо? — Со смехом он взял ее за руки и притянул к себе на траву. Она знала, что ей следует думать о его кощунстве, о спасении его души. Она не должна была уступать ему.

Но его ласки, смех и ее собственное желание заглушили голос разума.

Корабли конунга Харальда покинули Солундир на исходе августа 1066 года; им пришлось несколько дней ждать попутного ветра.

Наконец ветер задул, и задул на совесть. Береговой ветер, крепкий и надежный. Корабль конунга шел впереди, воины сидели на веслах, пока не миновали пролив. Потом отложили весла, подняли парус, и он наполнился ветром, огромный корабль легко заскользил по воде.

Парус, развернутый над кораблем конунга, послужил сигналом для других кораблей. Один за другим поднимали они свои паруса.

Вскоре весь фьорд заполнился тугими парусами в яркую клетку или полоску: около двухсот пятидесяти боевых кораблей да еще грузовые и мелкие суда.

Королева Эллисив и ее двадцатидвухлетняя дочь Мария стояли на корме корабля. Эллисив держала на руках трехлетнюю Ингигерд, названную так в честь матери Эллисив Ингигерд — дочери Олава Шведского, жены князя Ярослава.

Эллисив смотрела на пестрый караван судов. Потом перевела взгляд на конунга Харальда, который стоял рядом с кормчим.

Даже если сам Михаил Архангел со своим небесным воинством станет у него на пути, он все равно отправится в Англию — так сказал Харальд.

Вот он — непреклонный и уверенный в себе.

Именно эта непоколебимая уверенность Харальда в себе заставляет всех следовать за ним — уверенность и страх, который он умеет внушить людям. Кто сейчас в Норвегии сумеет собрать войско против Харальда? Все, кто не соглашался беспрекословно подчиняться ему, поплатились жизнью или отправились в изгнание. Эллисив знала лишь одного человека, посмевшего отказаться от похода в Англию. Это был Торир сын Торда из Стейга и Исрид, тетки Харальда, которую Харальд когда-то любил. Торир послал сказать Харальду, что не присоединится к нему. Ему приснился недобрый сон, и он считает, что Харальду тоже следует остаться дома.

Харальда это разгневало.

— Хоть он и первый провозгласил меня конунгом, когда я вернулся в Норвегию, это не спасет его от кары за неповиновение, — пригрозил он.

Но отомстить Ториру сейчас он не мог.

Эллисив вспомнила вису, которую сочинил лучший скальд конунга, исландец Тьодольв сын Арнора:

Лишь один человек не покорился воле конунга, интересно, сколько же людей отправилось в Англию только из страха перед Харальдом. Взгляд Эллисив переход л с одного судна на другое.

Само собой разумелось, что с конунгом идут в поход его родичи.

Семнадцатилетний Олав, младший из двух сыновей Харальда и его наложницы Торы, которую Харальд на время даже провозгласил королевой, был хёвдингом на одном из кораблей отца.

В поход отправились многие лендрманны со своими людьми, здесь собрались почти все лендрманны Норвегии, и первым среди них был Эйстейн Тетерев с острова Гицки. Эйстейн был братом Торы, наложницы конунга, он был готов стерпеть от конунга все что угодно — ведь Харальд обещал ему в жены свою дочь Марию.

Кроме того, конунг собрал ополчение. Тем утром под парусами держали путь в Англию пятнадцать, а то и двадцать тысяч человек.

Задумывался ли Харальд, охваченный жаждой власти, над тем, что, быть может, всех этих людей вместе с ним ждет беда и смерть?