Пою отъ варваровъ Россiю свобожденну,              Попранну власть Татаръ и гордость низложенну;              Движенье древнихъ силъ, труды, кроваву брань,              Россiи торжество, поверженну Казань.    5           Изъ круга сихъ времянъ спокойныхъ лѣтъ начало,              Какъ свѣтлая заря въ Россiи возсiяло.                        О ты, витающiй превыше свѣтлыхъ звѣздъ,              Стихотворенья духъ! приди отъ горнихъ мѣстъ,              На слабое мое и темное творенье    10           Пролей твои лучи, искусство, озаренье!                        Отверзи, Вѣчность! мнѣ, селенiй тѣхъ врата,              Гдѣ вся отвержена земная суета;              Гдѣ души праведныхъ награду обрѣтаютъ;              Гдѣ славу, гдѣ вѣнцы тщетою почитаютъ,    15           Передъ усыпаннымъ звѣздами олтаремъ,              Гдѣ рядомъ предстоитъ послѣднiй рабъ съ Царемъ;              Гдѣ бѣдный нищету, нещастный скорбь забудетъ;              Гдѣ каждый человѣкъ другому равенъ будетъ.              Откройся вѣчность мнѣ, да лирою моей    20           Вниманье привлеку народовъ и Царей.              Завѣса поднялась! Сiяютъ предъ очами              Герои, свѣтлыми увѣнчанны лучами.              Отъ нихъ кровавая Казанская луна              Низвергнута во мракъ и славы лишена.    25           О вы, ликующи теперь въ мѣстахъ небесныхъ!              Во прежнихъ видахъ мнѣ явитеся тѣлесныхъ.                        Еще восточную Россiи древней часть              Заволжскихъ наглыхъ Ордъ обременяла власть;              На нашихъ плѣнникахъ гремѣли тамъ оковы,    30           Кипѣли мятежи, расли злодѣйства новы;              Простерся блѣдный страхъ по селамъ и градамъ;              Летало зло за зломъ, бѣды во слѣдъ бѣдамъ;              Куренiй олтари во храмахъ не имѣли,              Умолкло пѣнiе, лишь бури тамъ шумѣли;    35           Безъ дѣйства въ полѣ плугъ подъ тернами лежалъ,              И пастырь въ темный лѣсъ отъ стада убѣжалъ.              Когда свѣтило дня къ полунощи взирало,              Стенящу, страждущу Россiю обрѣтало.              Въ ея объятiяхъ рожденная Казань    40           Изъ томныхъ рукъ ея брала позорну дань.              Сей градъ, Россiйскими врагами соруженный,              На полночь гордою горою возвышенный,              Поднявъ главу свою, при двухъ рѣкахъ стоитъ,              Отколѣ на брега шумящей Волги зритъ.    45           Подъ тѣнiю лѣсовъ, межъ пестрыми цвѣтами              Поставленъ Батыемъ ко сѣверу вратами,              Чрезъ кои въ сердце онъ Россiи выбѣгалъ,              Селенья пустошилъ и грады пожигалъ.              Съ вершины видя горъ убiйства и пожары,    50           Гдѣ жили древнiе Россiйскiе Болгары,              Разженны вѣрою къ закону своему;              Казань, поверженна въ Махометанску тму,              Въ слезахъ на синiй дымъ, на заревы взирала,              И руки чрезъ поля въ Россiю простирала;    55           Просила помощи и свѣта отъ Князей,              Когда злочестiе простерло мраки въ ней.              Подвигнуты къ странамъ природнымъ сожалѣньемъ,              Народа своего бѣдами и томленьемъ,              На части полночь всю разторгшiе Князья,    60           Смиряли наглыхъ Ордъ, во браняхъ кровь лiя.                        Но какъ Россiйскiе Ираклы ни сражались,              Главы у гидры злой всечасно вновь раждались,              И жалы отростивъ въ глухихъ мѣстахъ свои,              Вползали паки въ грудь Россiи тѣ змiи.    65           Драконова глава лежала сокрушенна,              Но древня злоба въ немъ была не потушенна;              Подъ пепломъ крылся огнь и часто возгаралъ,              Во смутны Россовъ дни онъ силы собиралъ;              Неукротимыхъ Ордъ воскресла власть попранна,    70           Во время юности втораго Iоанна.              Сей дѣда храбраго вѣнчанный славой внукъ              Едва не выпустилъ Казань изъ слабыхъ рукъ;              Смутился духъ его нещастливымъ походомъ,              Гдѣ онъ начальствовалъ въ войнѣ прошедшимъ годомъ;    75           Гдѣ самъ Борей воздвигъ противу Россовъ брань,              Крилами мерзлыми отъ нихъ закрывъ Казань;              Онъ мрачной тучею и бурями увился,              Подобенъ грозному страшилищу явился,              Въ глухой степи ревѣлъ, въ лѣсу дремучемъ вылъ,    80           Крутился между горъ, онъ рвалъ, шумѣлъ, валилъ,              И Волжскiя струи на тучны двинувъ бреги,              Подулъ изъ хладныхъ устъ морозы, вихрь и снѣги;              Ихъ пламенная кровь не стала Россовъ грѣть,              Дабы въ наставшiй годъ жарчае воскипѣть.    85                     Въ то время юный Царь въ столицу уклонился,              Гдѣ вмѣсто гласа трубъ забавами плѣнился.              О ты, на небесахъ живущiй въ тишинѣ!              Прости великiй Царь мою отважность мнѣ,              Что утро дней твоихъ во тмѣ дерзну представить,    90           Пресвѣтлый полдень твой громчае буду славить;              Великъ, что бурю ты вкругъ царства укротилъ,              Но больше, что страстямъ душевнымъ воспретилъ.                        Увидѣвъ, что Москва оставивъ мечь уснула,              Трепещуща луна изъ облакъ проглянула;    95           Храняща ненависть недремлющи глаза,              Отъ Волги поднялась какъ страшная гроза;              Орда, нарушивъ миръ, оковы разрывала,              И злобой движима, мутилась, бунтовала,              И стала воздымать главу и рамена,    100           Россiю утѣснить, какъ въ прежни времяна.              Сей страшный исполинъ въ Россiйски грады входитъ,              Убiйства, грабежи, насильства производитъ;              Рукою мечь несетъ, другой звучащу цѣпь,              Валятся стѣны вкругъ, томится лѣсъ и степь.    105           Уже велѣнiемъ коварныя Сумбеки,              Въ Казанѣ полились Россiйской крови рѣки;              И пламенникъ нося неукротимо зло,              Посады въ ярости московскiе пожгло;              Въ жилища Христiянъ съ кинжаломъ казнь вступила,    110           И кровь страдальческа на небо возопила;              Тамъ плачь, унынiе, сиротствующихъ стонъ;              Но ихъ отечество сей вопль вмѣняло въ сонъ.                        Алчба, прикована корыстей къ колесницѣ,              Въ Россiйской сѣяла страданiе столицѣ.    115           О благѣ собственномъ вельможи гдѣ рачатъ,              Тамъ чувства жалости надолго замолчатъ.              Москва, разимая погибелiю внѣшной,              Отъ скорбей внутреннихъ явилась безутѣшной.                        Сокрылась истинна на время отъ Царя;    120           Лукавство, честь поправъ, на собственность воззря,              Въ лицѣ усердiя въ чертогахъ появилось,              Вошло, и день отъ дня сильнѣе становилось.                        Тамъ лесть представилась въ притворной красотѣ,              Котора во своей природной наготѣ    125           Мрачна какъ нощь, робка, покорна, тороплива,              Предъ сильными низка, предъ низкимъ горделива,              Лежащая у ногъ владѣтелей земныхъ,              Дабы служити имъ ко преткновенью ихъ.              Сiя природну желчь преобративъ во сладость,    130           Въ забавы вовлекла неосторожну младость;              Вельможи, выгодѣ ревнующи своей,              Соединилися къ стыду державы съ ней;              И лесть надежныя подпоры получила,              Отъ Царскаго лица невинность отлучила.    135           Гонима истинна стрѣлами клеветы,              Что дѣлала тогда? Въ пещеры скрылась ты!                        Во смутны времяна еще вельможи были,              Которы искренно отечество любили;              Соблазны щастiя они пренебрегли,    140           При явной гибели не плакать не могли;              Священнымъ двигнуты и долгомъ и закономъ,              Стенать и сѣтовать дерзали передъ трономъ;              Пороковъ торжество, попранну правду зря,              Отъ лести ограждать осмѣлились Царя.    145           Вельможи въ сѣдинахъ Монарха окружаютъ,              Ихъ слезы общую напасть изображаютъ;              Потупленны главы, ихъ взоры, ихъ сердца,              Казалося, туманъ простерли вкругъ вѣнца;              На смутныхъ ихъ челахъ сiяетъ добродѣтель,    150           Въ которыхъ свой позоръ прочесть бы могъ владѣтель.              Духъ бодрости въ тебѣ, вѣщаютъ, воздремалъ!              Но Царь, то зная самъ, ихъ плачу не внималъ.                        Унылъ престольный градъ, Москва главу склонила,              Печаль ея лице, какъ нощь прiосѣнила;    155           Вселилась въ сердце грусть и жалоба въ уста,              Тоскуютъ вкругъ нея прекрасныя мѣста;              Унынье, разтрепавъ власы, по граду ходитъ;              Потупивъ очи внизъ, въ отчаянье приводитъ,              Бiетъ себя во грудь, рѣками слезы льетъ;    160           На стогнахъ торжества, въ домахъ отрады нѣтъ;              Въ дубравахъ стонъ и плачь, печаль въ долинахъ злачныхъ;              Во градѣ скопища, не слышно пѣсней брачныхъ;              Все въ ризу облеклось тоски и сиротства,              Единый слышенъ вопль во храмахъ Божества.    165           Грызомая внутри болѣзнью всеминутной,              Казалася Москва водѣ подобна мутной,              Которая, лишась движенья и прохладъ,              Тускнѣетъ, портится и зараждаетъ ядъ.              Народъ отчаянный, гонимый, утомленный,    170           Какъ будто въ Этнѣ огнь внезапно возпаленный,              Лѣсистые холмы, густыя древеса,              Съ поверхности горы бросаетъ въ небеса,              Народъ возволновалъ! Тогда при буйствѣ яромъ,              Отъ искры наглый бунтъ великимъ сталъ пожаромъ;    175           По стогнамъ разлился, на торжищахъ горитъ,              И заревы Москва плачевныхъ слѣдствiй зритъ.              Противу злыхъ вельможъ мятежники возстали,              Которы строгости Царевы подгнѣтали,              Которы душу въ немъ старались возмущать,    180           Дабы при бурѣ сей Россiю расхищать.              Два Князя Глинскiе смятенью жертвой были,              Единаго изъ нихъ мятежники убили;              Другой пронырствами отъ нихъ спастись умѣлъ,              И новой бурею отъ трона возшумѣлъ.    185           Простерся мщенья мракъ надъ свѣтлымъ Царскимъ домомъ,              Непримирима власть вооружилась громомъ;              Разила тѣхъ мужей, разила тѣ мѣста,              Гдѣ правда отверзать осмѣлилась уста;              Поборники забавъ награды получали,    190           А вѣрные сыны возплакавъ замолчали.                        Россiя, прежнюю утративъ красоту,              И видя вкругъ себя раздоръ и пустоту,              Вездѣ унынiе, болѣзнь въ груди столицы,              Набѣгомъ дерзкихъ Ордъ отторженны границы,    195           Подъ сѣнью роскошей колеблющiйся тронъ,              Въ чужомъ владѣнiи, Двину, Днепръ, Волгу, Донъ,              И приближенiе встрѣчая вѣчной ночи,              Возноситъ къ небесамъ заплаканныя очи;              Возноситъ рамена къ небесному Отцу;    200           Колѣна преклонивъ, прибѣгла ко Творцу;              Открыла грудь свою, грудь томну, изъязвленну,              Рукою показавъ Москву окровавленну,              Другою вкругъ нея слiянно море зла;              Взрыдала, и рещи ни слова не могла.    205                     На радужныхъ заряхъ превыше звѣздъ сѣдящiй,              Во буряхъ слышимый, въ перунахъ Богъ гремящiй,              Предъ коимъ солнечный подобенъ тѣни свѣтъ,              Въ комъ движутся мiры, кѣмъ все въ мiрахъ живетъ;              Который съ небеси на всѣхъ равно взираетъ,    210           Прощаетъ, милуетъ, покоитъ и караетъ;              Царь пламени и водъ, позналъ Россiи гласъ;              И славы чадъ своихъ послѣднiй видя часъ,              Дни горести ея въ единый мигъ изчислилъ;              Онъ руку помощи простерти къ ней помыслилъ;    215           Свѣтлѣе стали вдругъ надъ нею небеса,              Живительная къ ней пустилася роса,              Ея печальну грудь и взоры окропила,              Мгновенно томную Россiю подкрѣпила;              Одѣла полночь вкругъ румяная заря;    220           На землю Ангели въ кристальну дверь смотря,              Составили изъ лиръ небесну гармонiю              И пѣли благодать, вѣнчающу Россiю.                        Тогда единому изъ праведныхъ мужей,              Живущихъ въ лѣпотѣ божественныхъ лучей,    225           Господнему лицу во славѣ предстоящихъ,              И въ ликѣ Ангеловъ, хвалу Его гласящихъ,              Всевышнiй рекъ: гряди къ потомку твоему,              Дай видѣть свѣтъ во тмѣ, подай совѣтъ ему;              Въ лицѣ отечества явися Iоанну,    230           Да узритъ онъ въ тебѣ Россiю всю попранну!…                        Скоряй, чѣмъ солнца лучь, текущаго въ эѳиръ,              Летящiй средь мiровъ, какъ вѣющiй зефиръ,              Небесный мужъ въ страну полночную низходитъ,              Блистательну черту по воздуху проводитъ;    235           Закрытый облакомъ, вступаетъ въ Царскiй домъ,              Гдѣ смутнымъ Iоаннъ лежалъ объятый сномъ;              Съ пришествiемъ его чертоги озарились;              Весь градъ затрепеталъ, пороки въ мракъ сокрылись.              Является Царю сiя святая тѣнь    240           Во образѣ такомъ, въ какомъ была въ той день,              Въ который въ мiрѣ семъ оставивъ зракъ тѣлесный,              Взлетѣла возстенавъ во свѣтлый домъ небесный;              Потупленна глава лежаща на плечахъ,              Печальное лице, померклый свѣтъ въ очахъ,    245           Мечемъ пронзенна грудь, съ одежды кровь текуща,              Трепещущая тѣнь съ молчанiемъ грядуща,              И спящаго Царя во ужасъ привела,              Приближилась къ нему и такъ ему рекла:                        Ты спишь, безпечный Царь, покоемъ услажденный,    250           Весельемъ упоенъ, къ побѣдамъ въ свѣтъ рожденный;              Вѣнецъ, отечество, законы позабылъ,              Возненавидѣлъ трудъ, забавы возлюбилъ;              На лонѣ праздности лежитъ твоя корона,              Не видно вѣрныхъ слугъ; ликуетъ лесть у трона.    255           Ты зришься тигромъ быть, лежащимъ на цвѣтахъ;              А мы, живущiе въ превыспреннихъ мѣстахъ,              Мы въ общей гибели участiе прiемлемъ,              Рабовъ твоихъ слова въ селеньяхъ горнихъ внемлемъ.              Ты властенъ все творить, тебѣ вѣщаетъ лесть;    260           Ты рабъ отечества, вѣщаютъ долгъ и честь;              Но гласа истинны ты въ гордости не внемлешь,              Ты гонишь искренность, безбожну ложь объемлешь.              Мы Князи сей страны и прадѣды твои,              Мы плачемъ, взоръ склонивъ въ обители сiи,    265           Для вѣчныхъ радостей на небо восхищенны,              Тобой и въ райскихъ мы селеньяхъ возмущенны;              О Россахъ стонемъ мы, мы стонемъ о тебѣ;              Опомнись! нашу скорбь представь, представь себѣ;              О царствѣ, о себѣ, о славѣ ты помысли,    270           И избiенныхъ насъ злодѣями изчисли.                        Отверзлось небо вдругъ вздремавшаго очамъ,              И видитъ Iоаннъ печальныхъ предковъ тамъ,              Которы кровiю своею увѣнчались,              Но въ прежнемъ образѣ очамъ его являлись;    275           Батыевъ мечь во грудь Олегову вонзенъ;              Георгiй братъ его лежитъ окровавленъ;              Нещастный Ѳеогностъ оковы тяжки носитъ,              Отмщенiя ордамъ за смерть и раны проситъ;              Склонивъ главы свои, стонаютъ Князи тѣ,    280           Которы мучимы въ ихъ были животѣ.              Тамъ видится законъ попранный, униженный,              Лiющiй токи слезъ и мракомъ окруженный;              Погасшимъ кажется Князей Россiйскихъ родъ;              Вельможи плачущи, въ унынiи народъ;    285           Тамъ лица блѣдные въ крови изображенны,              Которы въ жизни ихъ Ордами пораженны;              Онъ видитъ сродниковъ и предковъ зритъ своихъ,              Ихъ муки, ихъ тоску, глубоки раны ихъ.                        И тѣнь рекла ему: Отшедъ въ мученьѣ многомъ,    290           Роптая на тебя, сiи стоятъ предъ Богомъ;              Послѣднiй убiенъ злодѣйскою рукой              Твой предокъ Александръ, я бывшiй Князь Тверской,              Пришелъ съ верьховъ небесъ отъ сна тебя возставить,              Твой разумъ просвѣтить, отечество избавить;    295           Зри язвы ты мои, въ очахъ тоску и мракъ,              Се точный при тебѣ страны Россiйской зракъ!              Зри члены ты мои, кровавы, сокрушенны,              И селы вобрази и грады разрушенны;              Днесь тотъ же самый мечь, которымъ я раженъ,    300           И тою же рукой Россiи въ грудь вонзенъ;              Лiется кровь ея!… Омытый кровью сею,              Забылъ, что Бога ты имѣешь судiею;              Вопль каждаго раба, страданiе и стонъ,              Взлетѣвъ на небеса, текутъ предъ Божiй тронъ;    305           Ты подданнымъ за зло отвѣтствовать не чаешь,              Но Господу за ихъ печали отвѣчаешь.              Вздремавшую въ тебѣ премудрость воскреси,              Отечество, народъ, себя отъ зла спаси;              Будь пастырь, будь герой, тебя твой Богъ возлюбитъ;    310           Потомство позднее хвалы тебѣ возтрубитъ.              Не мѣшкай! возгреми! рази! такъ Богъ велѣлъ….                        Вѣщалъ, и далѣе вѣщати не хотѣлъ.              Чертогъ небесными лучами озарился,              Во славѣ Александръ въ домъ Божiй водворился.    315           Смущенный Iоаннъ не зритъ его во мглѣ;              Страхъ въ сердцѣ ощутилъ, печали на челѣ;              Мечта сокрылася, видѣнье отлетѣло,              Но въ Царску мысль свой ликъ глубоко впечатлѣло,              И сна прiятнаго Царю не отдаетъ;    320           Съ печальнаго одра онъ смутенъ возстаетъ,              Кидаетъ грозные ко предстоящимъ очи.              Какъ странникъ во степи среди глубокой ночи,              Послыша вкругъ себя шипенiе змiевъ,              Къ убежищу нигдѣ надежды не имѣвъ,    325           Не знаетъ гдѣ ступить и гдѣ искать спасенья,              При каждомъ шагѣ онъ боится угрызенья:              Таковъ былъ Iоаннъ, напомнивъ страшный сонъ:              Казалось мерзку лесть позналъ внезапно онъ:              Страшится онъ льстецовъ, имъ ввѣриться не смѣетъ.    330           Нещастенъ Царь, когда онъ друга не имѣетъ;              Но въ дѣйство тайное хотѣнье произвесть,              Велѣлъ въ чертогъ къ себѣ Адашева привесть.                        Сей мужъ, разумный мужъ, въ его цвѣтущи лѣта,              Казался при дворѣ какъ нѣкая планета,    335           Вступающа въ свой путь отъ незнакомыхъ мѣстъ              И рѣдко зримая среди горящихъ звѣздъ.              Придворные его съ досадой угнѣтали,              Но внутренно его сердцами почитали.              Адашевъ щастiя обманы презиралъ,    340           Мiрскiя пышности ногами попиралъ;              Лукавству былъ врагомъ, ласкательствомъ гнушался,              Величествомъ души, не саномъ украшался,              Превыше былъ страстей и честностiю полнъ.              Какъ камень посреди кипящихъ бурныхъ волнъ,    345           Борея не боясь, стоитъ неколебимо,              И волны, о него бiяся, идутъ мимо:              Адашевъ тако твердъ среди развратовъ былъ,              Отъ мiра удаленъ, отечество любилъ;              Спокойно въ домъ вступилъ, гдѣ грозный жилъ Владѣтель.    350           Страшится ли чего прямая добродѣтель!              Храняща лесть еще подъ стражей царскiй дворъ,              Увидя правду въ немъ, потупила свой взоръ;              Отчаянна, блѣдна и завистью грызома,              Испытываетъ все, ждетъ солнца, тучь и грома.    355                     Предсталъ почтенный мужъ, и честность купно съ нимъ;              Такъ въ мракѣ иногда бываетъ ангелъ зримъ!              Въ объятiяхъ своихъ Адашева имѣя,              Со подданнымъ Монархъ бесѣдуетъ краснѣя:              Тебѣ, въ слезахъ онъ рекъ, я сердце отворю;    360           Ты честенъ, можешь ли не быти другъ Царю?              Каковъ въ пустынѣ былъ, будь вѣренъ передъ трономъ.                        Тогда, о страшномъ снѣ повѣдавъ съ горькимъ стономъ,              Мой Богъ меня смирилъ, онъ съ важнымъ видомъ рекъ;              Я въ нынѣшней ночи сталъ новый человѣкъ;    365           Стыжусь, что я благихъ совѣтовъ уклонился….              Восплакалъ Iоаннъ и правѣднымъ явился.              Какъ матерь вѣрный сынъ отечество любя,              Адашевъ чаялъ зрѣть на небесахъ себя;              На лесть взирающiй вкругъ трона соплетенну,    370           Оплакивалъ сей мужъ Россiю угнѣтенну;              Въ восторгѣ рекъ Царю: Благословенный сонъ!              Вѣрь, вѣрь мнѣ Государь, что Богомъ посланъ онъ;              Внемли отечества, внемли невинныхъ стону;              На сердцѣ ты носи, не на главѣ корону.    375           Что пользы подданнымъ, что есть у нихъ Цари,              Коль страждетъ весь народъ, попранны олтари,              Злодѣйство бодрствуетъ, а правда угнѣтенна;              Не Царь порфирою, порфира имъ почтенна!              Довольно презиралъ ты самъ себя и насъ;    380           Насталъ теперь твоей и нашей славы часъ!                        Глаголамъ истины внимающiй Владѣтель,              Увидѣлъ съ небеси сходящу добродѣтель:              Какъ ангелъ, явльшiйся Израилю въ ночи,              Имѣла вкругъ главы блистательны лучи;    385           Се вѣрный другъ тебѣ! Монарху говорила,              И ликъ Адашева сiяньемъ озарила.              Увидѣлъ Царь, ея, въ его челѣ черты;              И такъ воззвалъ къ нему: Будь мой сотрудникъ ты;              Мнѣ нуженъ разумъ твой, совѣтъ, твоя услуга.    390           Всѣхъ паче благъ Царю искати должно друга.              Вѣщай мнѣ истинну, ея намъ грозенъ видъ;              Но видъ сей отъ коронъ и троновъ гонитъ стыдъ;              Гони сей стыдъ, гони и строгимъ мнѣ совѣтомъ              Яви стези iйти премудрости за свѣтомъ!    395                     Адашевъ, чувствуя, коль хитро можетъ лесть              Отъ истины отвлечь, Царя въ обманъ привесть;              Вѣщалъ: Отъ нашихъ душъ соблазны да отгонимъ,              Себя отъ здѣшнихъ стѣнъ и праздности уклонимъ;              Небесной мудрости прiобрести руно    400           Уединенiе научитъ насъ одно;              Премудрость гордости и лести убѣгаетъ,              Мiрскую суету она пренебрегаетъ;              Среди развратностей гражданскихъ не живетъ,              Въ пещерахъ и лѣсахъ ее находитъ свѣтъ;    405           Гдѣ нѣтъ тщеславiя, ни льсти, ни думъ смущенныхъ,              Пойдемъ ее искать въ обителяхъ священныхъ,              Отколѣ чистый духъ взлетаетъ къ небесамъ:              О Царь мой! избери сiю обитель самъ;              Россiя силъ еще послѣднихъ не лишенна,    410           Любовь къ отечеству не вовсе потушенна;              Вели собрать совѣтъ, на истину воззри,              И нечестивости совѣты разори:              Увидишь славу ты парящу предъ собою;              Мы ради кровь пролить, теперь готовы къ бою.    415           Господь, Россiя вся и весь пространный свѣтъ,              Ко славѣ, Царь, тебя отъ праздности зоветъ!                        Есть мѣсто на земномъ лицѣ сооруженно,              Сподвижникомъ святыхъ отшельцевъ освященно;              Угодники оттоль возшедъ на небеса,    420           Оставили свои нетлѣнны тѣлеса,              Которые, прiявъ усердное моленье,              Даруютъ миръ, покой, скорбящимъ изцѣленье.              Угодникъ Сергiй ту обитель основалъ,              Онъ въ малой хижинѣ великiй трудъ скрывалъ;    425           Небеснымъ житiемъ сiи мѣста прославилъ,              И Богу тамъ олтарь триличному поставилъ;              Увидя стѣны вкругъ и храмовъ красоту,              Возможно городомъ почесть пустыню ту;              Въ обитель Божiю сокровища внесенны    430           Являютъ души къ ней усердiемъ возженны;              Тамъ холмъ потокомъ водъ цѣлебныхъ напоенъ,              Который Сергiемъ изъ камня източенъ;              Развѣсисты древа пригорокъ осѣняютъ [2] ,              И храмовъ на главы вершины преклоняютъ.    435           То зданье къ святости за тѣмъ прiобщено,              Что славы древнихъ лѣтъ хранитъ залогъ оно:              Герои кистью тутъ живой изображенны,              Которыми враги Россiи низложенны;              Тамъ видѣнъ Святославъ, сѣдящiй на земли,    440           Ядущiй хлѣбъ сухой и въ потѣ и въ пыли;              Онъ зрится будто бы простый межъ ратныхъ воинъ;              Но древнимъ предпочтенъ Атридамъ быть достоинъ.              Владимиръ мечь и пальмъ носящъ изображенъ,              Стоитъ трофеями и свѣтомъ окруженъ;    445           У ногъ его лежитъ поверженна химера;              Со славой съединясь его вѣнчаетъ вѣра.              Тамъ лавры Ярославъ имѣетъ на главѣ;              Донской блистаетъ здѣсь; тамъ Невскiй на Невѣ;              Тамъ ликъ Великаго представленъ Iоанна,    450           Цесарской перваго короною вѣнчанна;              Побѣды, торжествы, блистанiя вѣнца              Къ дѣламъ великимъ огнь внушаютъ во сердца;              Для сихъ причинъ въ сей храмъ, ко славѣ предъизбранна,              Адашевъ убѣдилъ склониться Iоанна.    455                     Еще не скрылося въ волнахъ свѣтило дни,              Достигли мирнаго убѣжища они.              Сопутницей своей имѣя добродѣтель,              Какъбудто видѣлъ рай въ обители Владѣтель:              Во славѣ зрится Богъ, присутствующiй тамъ!    460           Съ священнымъ ужасомъ вступилъ въ Господнiй храмъ;              Онъ вѣдалъ, что душа, на небо вознесенна,              Отъ тѣла своего врачебна и нетлѣнна,              Творила многiя и нынѣ чудеса,              И то сказать могла, что кроютъ небеса;    465           Приходитъ къ Сергiю, мольбы ему приноситъ,              Всевышней помощи противъ Казани проситъ,              Вѣщая: Муж святый! ты Дмитрiю помогъ              Татарскiя луны сломить кичливый рогъ,              И мнѣ ты помоги, дерзнувъ противъ Казани,    470           Россiю оправдать во предлежащей брани;              Мое отечество, о Сергiй! и твое…              Возноситъ предъ тебя моленiе сiе!              Молитва въ воздухѣ какъ дымъ не изчезаетъ,              Но будто молнiя небесный сводъ пронзаетъ,    475           На радужныхъ она возносится крылахъ:              Молитву искренну читаетъ Богъ въ сердцахъ;              Она небесный сводъ и звѣзды сквозь преходитъ,              Въ умильность ангеловъ, геенну въ страхъ приводитъ.              Мольбы его какъ громъ предъ Богомъ раздались,    480           Проснулася Москва, Ордынцы потряслись!                        Въ сiю достойную вниманiя годину              Измѣривалъ Творецъ двухъ царствъ земныхъ судьбину:              Россiйскiй до небесъ возвысился вѣнецъ,              Ордынской гордости означился конецъ;    485           Но побѣдительнымъ народамъ и державѣ              Препятства предлежать въ гремящей будутъ славѣ.              Разсѣется Орда, угаснетъ ихъ престолъ;              Но Россамъ напередъ устроитъ много золъ.                        Тогда Господнее изрекъ опредѣленье    490           Органъ небесныхъ тайнъ въ священномъ изступленьѣ,              Трепещущъ, Духомъ полнъ, служащiй олтарю,              Душъ пастырь возвѣстилъ пророчествы Царю:              О Царь! сплетаются тебѣ вѣнцы лавровы;              Я вижу новый тронъ, короны вижу новы!    495           Но царства покорить и славу обрѣсти,              Ты долженъ многiя страданья пренести.              Гряди, и буди твердъ!… Слова произнеслися,              И гласомъ пѣсненнымъ по сводамъ раздалися.              Въ душѣ Монархъ тогда спокойство ощутилъ,    500           И паки шествiе ко граду обратилъ.              Адашевъ къ славѣ огнь въ Царѣ усугубляетъ,              Написанныхъ Князей въ предсѣнiи являетъ.              Се Рюрикъ, предокъ твой, вѣщаетъ онъ Царю,              Троянску отрасль въ немъ и Августову зрю;    505           Онъ, силы подкрѣпивъ колеблемой державы,              Потомкамъ начерталъ безсмертной образъ славы.              Се Ольга мудрая, казняща Искорестъ,              Лучи вокругъ главы, въ рукахъ имѣетъ крестъ;              Коль свято царствуетъ полночною страною!    510           Жена прославилась правленьемъ и войною;              Се праотцы твои! Взгляни на нихъ, взгляни:              Ты видишь славу ихъ! колѣна преклони.              Здѣсь кисть ученiе твое изобразуетъ….              И дѣда Царскаго Адашевъ указуетъ;    515           Который внутрь и внѣ спокоилъ царствъ раздоръ;              Но кажется къ Царю суровый мещетъ взоръ,              И внука праздностью на тронѣ укоряетъ.                        Краснѣя, Iоаннъ на ликъ его взираетъ,              Токъ слезный отъ стыда изъ глазъ его течетъ;    520           Начнемъ, начнемъ войну! Адашеву речетъ.              И се парящая въ кругахъ эѵирныхъ слава,              Гласитъ: Готовься цвѣсть Россiйская держава!              Благочестивый духъ Царя въ Казань ведетъ;              Престольный градъ его съ гремящимъ плескомъ ждетъ.    525           Всевышнiй на него склонилъ свою зѣницу,              И Царь торжественно вступилъ въ свою столицу;              Окрестности ея внезапно процвѣли,              Во срѣтенье ему, казалось, рощи шли;              Суровостью времянъ веселость умерщвленна,    530           Въ долинахъ и лѣсахъ явилась оживленна;              Какъ будто бы струи прешедый чермныхъ водъ,              Ликуетъ на холмахъ толпящiйся народъ;              Подъемлетъ высоко Москва верхи златые,              И храмы пѣнiемъ наполнились святые;    535           Любовью видитъ Царь возженные сердца,              Зритъ въ подданныхъ дѣтей, они въ Царѣ отца;              На лицахъ радости, въ очахъ увеселенье,              И духомъ сладкое вкушаетъ умиленье.                        Коль Царь всевышню власть нечестiемъ гнѣвитъ,    540           Натура вся тогда прiемлетъ смутный видъ;              Но естьли подъ вѣнцемъ сiяетъ добродѣтель,              Ликуетъ весь народъ, натура и Владѣтель!              Казалось,Iоаннъ вновь царство прiобрѣлъ;              Избранной Думѣ быть въ чертоги повелѣлъ [3] ;    545           До нынѣ стольный градъ стенящiй, утружденный,              Явился, будто бы осады свобожденный.

                       О вы, щастливые грядущихъ лѣтъ пѣвцы!              Завидны ваши мнѣ Парнасскiе вѣнцы:              Вы ихъ получите, воспѣвъ ЕКАТЕРИНУ,              Мнѣ Музы не сiю назначили судьбину:    5           Велятъ ко временамъ минувшимъ прелетѣть;              Дивиться въ мысляхъ Ей, а Iоанна пѣть.              Но древнiя дѣла имѣя предъ очами,              Ея премудрости одушевлюсь лучами.                        Изгнавъ изъ Царскаго жилища Iоаннъ    10           Развраты, клевету, коварство, лесть, обманъ;              Оставя праздну жизнь въ златомъ одрѣ лежащу;              И маковы цвѣты и гроздiе держащу;              Отвергнувъ отъ очей соблазновъ темноту,              Что истинны святой скрывала красоту;    15           Изъ грознаго Царя, какъ агнецъ, ставъ незлобенъ,              Былъ солнцу Iоаннъ восточному подобенъ,              Которое когда свое лице явитъ,              Сiянiемъ лучей вселенную живитъ.              Льстецы, что слабости Монарши умножали,    20           Какъ темны облака домъ Царскiй окружали;              Подобно солнечный вселенной льстящiй зракъ              Сгущенныхъ тучь отъ глазъ скрываетъ часто мракъ;              Когда поверхность ихъ лучами озлащенна,              Отъ грома ихъ земля бываетъ устрашенна;    25           Но нынѣ смутныя веселости разгнавъ,              Всю важность ощутивъ Владѣтелевыхъ правъ;              И возвративъ себя народу и коронѣ,              Явился Iоаннъ какъ дневный свѣтъ на тронѣ;              Сердца воззрѣнiемъ безмрачнымъ восхищалъ,    30           Со умиленiемъ Боярамъ онъ вѣщалъ:              О вы, которые державу мнѣ вручили [4] ,              И царствовать меня во младости учили!              Мнѣ мнится, моего правленiя заря,              Не кажетъ днесь во мнѣ достойнаго Царя;    35           Мечтается въ умѣ моихъ мнѣ предковъ слава,              Я вижу подвиги младаго Святослава;              Онъ зрится въ полѣ мнѣ между шумящихъ стрѣлъ,              Парящъ во слѣдъ врагамъ Россiйскимъ какъ орелъ.              Ревнуетъ духъ во мнѣ Владимиру святому;    40           Завидую изъ рукъ его звучащу грому,              Который онъ на Тавръ, на Халкидонъ металъ,              И солнцемъ наконецъ своей державы сталъ;              Отдавъ покой и миръ врагамъ своимъ недавнымъ,              Россiю просвѣтилъ закономъ православнымъ.    45           Предсталъ моимъ очамъ Великiй Мономахъ,              Который наводилъ на Цареградцовъ страхъ,              И гордость обуздавъ Монарховъ ихъ надмѣнныхъ,              Къ ногамъ своимъ Царей увидѣлъ преклоненныхъ;              Смиряяся Комнинъ, въ знакъ мира наконецъ,    50           Ему приноситъ въ даръ порфиру и вѣнецъ.              Я сей вѣнецъ ношу, державу ту имѣю,              Но предковъ шествовать стезями не умѣю.              Недавно возгремѣлъ побѣдами мой дѣдъ,              Отечество свое отъ многихъ спасшiй бѣдъ:    55           Россiя вознесла главу при немъ высоко,              Потупилося ордъ враждующее око:              Потомокъ я и сынъ Монарховъ таковыхъ,              Имѣя ту же власть, нейду слѣдами ихъ.              Злодѣями со всѣхъ сторонъ мы угнѣтенны,    60           И столько презрѣны, сколь были мы почтенны.              На что народамъ Царь, Вельможи имъ на что,              Когда ихъ защищать не думаетъ никто?              Вельможи и Цари отечества ограда!              Мы спимъ, какъ пастыри безпечные у стада;    65           Не Крымъ, и не Казань губители его,              Мы первые враги народа своего.              О Россы! ваша честь и слава умерщвленна,              И есть ли въ свѣтѣ мы, забыла вся вселенна.              Надъ самой бездной мы злощастiя стоимъ,    70           Мы гибнемъ, но спасать Россiю не хотимъ!              Казань, которая Россiю ненавидитъ,              Теперь со трепетомъ Свiяжски стѣны видитъ;              Тамъ другъ отечества, тамъ вѣрный Царь Алей              Разсѣянныхъ Татаръ погналъ во градъ съ полей;    75           Въ единое гнѣздо злодѣи наши скрылись,              Широкiе пути намъ къ славѣ отворились;              Не наши выгоды хощу вамъ описать,              Хощу совѣта, какъ отечество спасать?              Отважиться ли намъ съ Ордами къ трудной брани,    80           Иль въ страхѣ погребстись и имъ готовить дани?              Я стражъ отечества, а вы его сыны,              И должны ваши быть совѣты мнѣ даны….                        Такое Iоаннъ представилъ искушенье,              Вельможамъ собраннымъ на твердое рѣшенье;    85           Но каждый взоръ изъ нихъ другъ на друга кидалъ,              И младшiй старшаго къ совѣту ожидалъ.              Тогда отвѣтъ простеръ сѣдиной умащенный,              Носящъ чинъ Ангельскiй и санъ первосвященный,              Небеснымъ житiемъ извѣстный Данiилъ:    90           О Царь! ты кровь мою къ отмщенью вспламенилъ,              Ты бѣдство общее толь живо мнѣ представилъ,              Что не любить въ сей разъ враговъ меня заставилъ;              Но правила мои и санъ претитъ мой мнѣ,              Другова поощрять и мыслить о войнѣ.    95           Когда бы дѣйствiе слова мои имѣли,              Нигдѣбъ оружiя на свѣтѣ не гремѣли;              Однако есть враги, и бранямъ должно быть;              Ихъ можно дозволять, но брани грѣхъ любить;              Не кровiю алкать Монарха устремляю,    100           Но вѣру защищать тебя благословляю.                        Казалось съ небеси тѣ слышались слова,              И преклонилася вѣнчанная глава.              Сiяли радости въ очахъ у Iоанна;              Но слышенъ тихiй гласъ Боярина избранна,    105           Который зрѣлымъ былъ разсудкомъ озаренъ,              Власами бѣлыми, какъ снѣгомъ, покровенъ;              Кубенскiй Князь то былъ, столѣтiя достигшiй,              Заслуги многiя отечеству чинившiй,              Дрожащу руку онъ прижавъ ко персямъ рекъ:    110                     Сѣдины на главѣ мой древнiй кажутъ вѣкъ,              И щастiе уже не льститъ мнѣ никакое,              Я только жизнь мою хочу скочать въ покоѣ;              Не сродника во мнѣ почти, о Государь!              Но старцевыхъ рѣчей послушай юный Царь:    115           Не полагаяся на память усыпленну,              Взгляни на грудь мою во браняхъ изъязвленну;              Докажетъ подвиги мои тебѣ она,              И сколько мнѣ должна извѣстна быть война.              Подъ сѣнью тишины цвѣтетъ держава краше:    120           Миръ сладкiй, не война вѣнчаетъ щастье наше.              Въ любви къ отечеству я самъ и твердъ и гордъ,              Но слабы стали мы противу сильныхъ Ордъ.              Димитрiй, предокъ твой, въ чувствительномъ уронѣ,              Мамая сокрушилъ и съ воинствомъ при Донѣ;    125           Но долго ли покой въ Россiи процвѣталъ?              Свирѣпый Тахтамышъ, какъ бурный вихрь, возсталъ,              И въ сердце нашего отечества вломился,              Россiйской кровiю полночный край омылся.              Судьбы державы всей на случай не взлагай,    130           Людей, о Государь! не грады сберегай.              Для славы воевать, слаба сiя прiчина;              А царство безъ гражданъ пустыня лишь едина.              Спокоить смутный духъ, моимъ словамъ внемли:              Коль любишь царствовать обширностью земли;    135           Твои границы Днепръ съ полудня орошаетъ,              Россiя Волжскiя струи до днесь вкушаетъ;              Тамъ бурный Волховъ зришь, тамъ кроткую Оку;              Ты Царь обширныхъ странъ! я смѣло изреку;              Взведи съ престола ты твои повсюду очи,    140           Владѣтель цѣлыя явишься полуночи;              Народъ въ сравненiе обширности возьми,              Мы бѣдны не землей, но бѣдны мы людьми.              Съ кѣмъ хочешь въ брань итти? Отцы у насъ побиты,              Младенцы бѣдствуютъ правленiемъ забыты;    145           Старайся въ мужество ихъ младость привести,              И юнымъ симъ птенцамъ дай время возрасти;              Тогда со стадомъ симъ къ побѣдамъ устремляйся.              Готовъ ко бранямъ будь, но алчнымъ не являйся.                        То слово съ жадностью Князь Глинскiй подхватилъ,    150           И взоры на себя всей Думы обратилъ.              Сей Князь, коварный Князь, Вельможамъ былъ ужасенъ;              Злокозненъ во враждѣ, и въ дружествѣ опасенъ.              Въ той часъ во мрачости таяща острый взоръ,              Вгнѣзденна хитрость тамъ, гдѣ Царскiй пышный дворъ,    155           Во облакѣ густомъ надъ Думою носилась,              Коснулась Глинскому, и въ мысль его вселилась;              Разсыпавъ вкругъ его туманистую мглу,              Простерлась по его нахмуренну челу;              Во нравахъ былъ всегда онъ сходенъ мрачной ночи;    160           Возведши впалыя на Iоанна очи,              Онъ тако рекъ возставъ: блюди твой Царскiй санъ,              Тебѣ для выгодъ онъ твоихъ и нашихъ данъ.              Тебѣ ли сѣтовать, тебѣ ли Царь крушиться,              И сладкой тишины для подданныхъ лишиться?    165           Ты Богъ нашъ! Естьли бъ мы могли и нищи стать,              То намъ ли на тебя отважиться роптать?              Притомъ на что Казань, на что война и грады,              Прiемлемъ безъ того изъ рукъ твоихъ награды;              Блаженство во твоемъ владѣнiи цвѣтетъ;    170           Любителямъ войны и цѣлый тѣсенъ свѣтъ!              Къ тому достойны ли любви народы оны,              Которы бунтовать дерзнутъ противъ короны?              Свидѣтелемъ тому бунтующiй сей градъ,              Коль горько пострадалъ за вѣрность здѣсь мой братъ!    175                     Умолкъ, и сладостью придворной обольщенны,              Развратныя сыны казались восхищенны;              Ихъ очи Глинскаго одобрили совѣтъ;              Ни чей не страшенъ сталъ ласкателямъ отвѣтъ;              На собственну корысть въ умѣ они взираютъ,    180           Но пользу общую ногами попираютъ.                        Вдругъ будто въ пеплѣ огнь, скрывая въ сердцѣ гнѣвъ,              Князь Курбскiй съ мѣста всталъ, какъ нѣкiй ярый левъ;              Власы вздымалися, глаза его блистали;              Его намѣренье безъ словъ въ лицѣ читали.    185           На Глинскаго онъ взоръ строптивый обративъ,              Вѣщалъ: ты знатенъ Князь, но ты несправедливъ!              Цвѣты, которые разсыпаны тобою,              Ужасную змiю скрываютъ подъ собою;              Ты мщенiемъ однимъ за сродника горя,    190           Отца у подданныхъ, отъемлешь ихъ Царя.              Что Глинскiй плаваетъ въ довольствѣ и покоѣ,              Россiю щастiе не сохранитъ такое.              О Царь мой! властенъ ты мою изчерпать кровь,              Однако въ ней почти къ отечеству любовь;    195           Позволь мнѣ говорить: оставь богатству нѣги,              Вели ты намъ пройти пески, и зной, и снѣги;              Мы ради съ цѣлою вселенной воевать,              Имѣнiе и женъ готовы забывать,              Готовы защищать отечество любезно;    200           Не робкими намъ быть, но храбрыми полезно.              Орды ужасны намъ, ужасны будемъ имъ,              Ужасны, ежели мы лѣность побѣдимъ;              Отмстимъ за прадѣдовъ, за сродниковъ нещастныхъ,              За насъ самихъ отмстимъ Ордамъ до днесь подвластныхъ:    205           Лишь только повели, за Днепръ и за Казань,              Въ сердцахъ мы понесемъ войну, тревогу, брань!              Но естьли праздностью себя мы обезславимъ,              И нашихъ силъ противъ Ордынскихъ не поставимъ;              Пойду отсель на край вселенной обитать;    210           Любви къ отечеству мнѣ нѣчемъ здѣсь питать!              Подавлена она и сокрушенна лестью;              Чины прiобрѣтать единой должно честью,              Служить отечеству трудами и мечемъ,              О чести я пекусь, а больше ни о чемъ….    215           Какъ море бурями отвсюду возмущенно,              Не вдругъ при тишинѣ бываетъ укрощенно:              Таковъ и Курбскiй былъ; бесѣдовать престалъ;              Но стонъ произносилъ и весь онъ трепеталъ.              Въ то время Iоаннъ умильными очами    220           Далъ знакъ, что Курбскаго доволенъ былъ рѣчами:              Прiятный Царскiй взоръ читая за отвѣтъ,              Придворные и сей одобрили совѣтъ.              Испорченный давно придворныхъ почитаньемъ,              Схватясь за мечь рукой, Князь Глинскiй всталъ съ роптаньемъ.    225                     Но тутъ присутствуя, какъ тихая весна,              Адашевъ ихъ разторгъ, какъ облаки луна;              И рекъ: какой намъ стыдъ! врагамъ какая слава!              Отъ нашихъ неустройствъ колеблется держава.              Теперь ли внутренни раздоры начинать,    230           Когда пришли часы отечество спасать?              Мужайся Царь, ступай тебѣ отверстымъ слѣдомъ              Къ спасенью общему отцемъ твоимъ и дѣдомъ;              И терны оные пожни твоей рукой,              Которые до днесь смущаютъ нашъ покой.    235           А вы, правленiя почтенныя подпоры,              Вельможи! прежнiе забудьте днесь раздоры.              Се! намъ отечество стеная предстоитъ;              Оно друзьями намъ въ совѣтахъ быть велитъ;              Оно рыдаючи сынамъ своимъ вѣщаетъ:    240           Тотъ врагъ мой, за мои кто слезы не отмщаетъ;              Взгляните, говоритъ, на горы, на поля,              Тамъ кровью Россiянъ увлажнена земля;              Тамъ ваши сродники и дѣти избiенны,              Выходятъ изъ гробовъ на васъ ожесточенны;    245           Отмстите вы за насъ, отмстите! вопiютъ;              Не мстимъ, и нашу кровь до днесь враги лiютъ.              Вельможи! какъ свою державу успокоимъ,              Единодушiя коль въ Думѣ не устроимъ?              Презрѣнна зависть насъ снѣдаетъ и дѣлитъ,    250           А честь о тишинѣ пещися намъ велитъ.              Соединимъ сердца, раздоры позабудемъ,              Тогда почтенными людьми мы прямо будемъ;              Насъ Царь, отечество къ спасенiю зоветъ.              О други! труденъ ли на сей вопросъ отвѣтъ?    255                     Тогда Геройства духъ, во свѣтломъ видѣ зримый,              Явился вкругъ всего собранiя носимый;              Спокойство сладкое на лица изливалъ,              Жаръ бодрости въ сердцахъ Боярскихъ запылалъ,              И рѣчь сiю уста Хилкова вострубили:    260           О братiя! онъ рекъ, иль бѣдство вы забыли,              Кипящее вездѣ, какъ токи бурныхъ водъ?              Князья за скипетры, за нихъ страдалъ народъ,              И буря бранная въ отечествѣ шумѣла;              Она близь трехъ вѣковъ какъ громъ вездѣ гремѣла;    265           Въ сiи постыдныя Россiи времяна,              Погасли Княжески священны имяна;              Чужiе къ намъ пришли обычаи и нравы,              Изгладились слѣды Россiйской древней славы.              Иль грозныхъ дней опять дождаться мы хотимъ?    270           Что мы гнѣздилища враговъ не истребимъ?              Россiяне! изъ сей, изъ гордой сей Казани,              Грозятъ набѣги намъ, раздоры, смуты, брани.              Когда отечество погибло не совсѣмъ,              Слѣпому щастiю обязны мы тѣмъ;    275           Но естьли гидры сей глава не сокрушится,              Россiя имяни со времянемъ лишится.              Вельможи! презритъ насъ унывшихъ цѣлый свѣтъ;              Потомкамъ плачущимъ мы должны дать отвѣтъ.              Но царству кто изъ насъ не хочетъ обороны,    280           Тотъ врагъ отечества, врагъ вѣры, врагъ короны,              И долженъ общее презрѣнiе нести.                        Князь Глинскiй не умѣлъ терпѣнья соблюсти,              Садился, возставалъ, въ лицѣ перемѣнялся,              И немощь возмечтавъ, изъ Думы уклонялся.    285                     Но Царь, глаза свои возведши къ небесамъ,              Вѣщалъ: хощу итти, хощу на Орды самъ.              Онъ вѣдалъ мягкое вельможей многихъ свойство,              И любящихъ двора роскошное спокойство,              Въ которое своимъ примѣромъ ихъ вовлекъ,    290           Къ терпѣнью и трудамъ привлечь ихъ, тако рекъ:              Вы узрите меня въ войнѣ примѣръ дающа,              Вкушающаго хлѣбъ и въ нуждѣ воду пьюща,              Я твердость понесу одну противъ враговъ:              Мнѣ будетъ одръ земля, а небо мой покровъ;    295           Труды для подданныхъ мнѣ будутъ услажденьемъ,              Начну я собственнымъ побѣды побѣжденьемъ;              Коль роскошь узрите когда въ шатрѣ моемъ,              То въ нѣгахъ утопать позволю войскамъ всѣмъ;              И требую отъ васъ, когда вы мнѣ послушны,    300           Пребудьте въ подвигахъ со мной единодушны,              Устройте къ общему спасенiю умы,              Да Россы будучи, и братья будемъ мы.                        Слова сiи сердецъ уже не премѣнили,              Но пущимъ жаромъ ихъ къ войнѣ воспламенили.    305           И шумъ внимаемъ былъ какъ звукъ военныхъ лиръ;              Казалось не на брань готовятся, на пиръ.              Но слово, кое Царь и въ таинствѣ вѣщаетъ,              Ни храмина въ себѣ, ни градъ не умѣщаетъ:              О скрытыхъ узнавать пекущася дѣлахъ,    310           Нескромность Царску мысль выноситъ на крылахъ;              Сiя позорна страсть, принявъ лице и тѣло,              По Царскимъ комнатамъ, по стогнамъ ходитъ смѣло,              Касается она Царицынымъ ушамъ,              Вѣщая: Iоаннъ идетъ къ Казани самъ!    315           Князь Глинскiй, правдою сраженъ, еще лукавилъ,              Въ ужасныхъ видахъ ей походъ Царевъ представилъ.              Какъ буря тихiй день, въ ней сердце возмущалъ,              И смерть Монаршую супругѣ предвѣщалъ.                        Когда спокойствомъ Царь и славой услаждался,    320           Единою совѣтъ душою оживлялся;              Послушность ихъ была сходна водѣ рѣчной,              Текущей по ея стремленью съ быстриной.                        Вдругъ видитъ плачущу Царицу къ нимъ входящу,              Младенца своего въ объятiяхъ держащу,    325           Казалося, отъ глазъ ея скрывался свѣтъ,              Или сама печаль въ лицѣ ея грядетъ;              Тоски она несла чертахъ изображенны,              И руки хладныя ко персямъ приложенны.              Толь смутной иногда является луна,    330           Когда туманами объемлется она,              Съ печальной томностью лице къ землѣ склоняетъ,              И видъ блистательный на блѣдный премѣняетъ.              Пришла, и на Царя взглянувъ, взрыдала вдругъ,              Скрѣпилась и рекла: ты ѣдешь мой супругъ!    335           Ты жизнь твою цѣной великою не ставишь;              Но вспомни, что меня отчаянну оставишь!              Когда не тронешься любовiю моей,              Ужель не умягчитъ тебя младенецъ сей?              У ногъ твоихъ лежитъ онъ съ матерью нещастной,    340           Уже лишенной чувствъ, уже теперь безгласной!              Смотри, онъ силится въ слезахъ къ тебѣ воззрѣть,              Онъ хочетъ вымолвить: не дай мнѣ умереть.              Читай въ очахъ его нѣмые разговоры;              О чемъ языкъ молчитъ, о томъ разскажутъ взоры;    345           Вѣщаетъ онъ: спаси меня отъ сиротства,              И мать нещастную отъ слезнаго вдовства.              О Царь мой! о супругъ! имѣй ты жалость съ нами,              Не отдѣлись отъ насъ обширными странами,              Военнымъ, бѣствiямъ не подвергай себя;    350           Иль храбрыхъ въ царствѣ нѣтъ вельможей у тебя?              На что отваживать тебѣ не принужденно,              Для Россовъ здравiе твое неоцѣненно?              Храни его для всѣхъ, для сына, для меня!              Останься! я молю, у ногъ твоихъ стеня.    355           Когда же лютый сей походъ уже положенъ,              И въ брань итти отказъ Монарху невозможенъ,              Такъ пусть единою мы правимся судьбой;              И сына и меня возми мой Царь съ тобой!              Съ тобою будетъ трудъ спокойства мнѣ дороже;    360           Я камни и пески почту за брачно ложе;              Возми съ собою насъ!… Какъ кедръ съ различныхъ странъ              Колеблемъ вѣтрами, былъ движимъ Iоаннъ:              Но въ мысляхъ пребылъ твердъ… Царю во умиленье              Представилось у всѣхъ на лицахъ сожаленье:    365           Слезъ токи у Бояръ рѣками потекли,              Останься Государь! Царю они рекли.              Усердьемъ тронутый и нѣжными слезами,              Заплаканными самъ воззрѣлъ къ нимъ Царь глазами;              Супругу вѣрную поднявъ облобызалъ;    370           Вельможамъ наконецъ такой отвѣтъ сказалъ:              На что мнѣ быть Царемъ, коль трудъ за бремя ставить,              И царствомъ самому отъ праздности не править?              Чужими на поляхъ руками воевать,              И разумомъ чужимъ законы подавать;    375           Коль титломъ мнѣ однимъ Монарха веселиться,              То власть моя и тронъ со всѣми раздѣлится;              Я стану имянемъ единымъ обладать,              По томъ отъ подданныхъ законовъ ожидать;              Какъ плѣнникъ буду я, прикованный ко трону,    380           Вожди другимъ вручивъ, къ стыду носить корону.              На что же мнѣ вѣнецъ?… Возлюбленна моя!              О ты, котору чту не меньше жизни я!              Къ тебѣ я узами сердечными привязанъ;              Но прежде былъ служить отечеству обязанъ,    385           И только сталъ во свѣтъ наслѣдникомъ рожденъ,              По званiю сему ужъ былъ предубѣжденъ,              Въ народномъ щастiи мое блаженство числить,              И собственность забывъ, о благѣ общемъ мыслить.              Душевны слабости и нѣги отметать,    390           Во подданныхъ друзей и ближнихъ почитать,              Вотъ должность Царская… О вѣрная супруга;              Мой первый есть законъ отечеству услуга;              Не отторгай меня отъ бремяни сего,              Которо свято есть для сердца моего;    395           Когда, любя тебя, мой долгъ я позабуду,              Супругъ и Царь тогда достойный я не буду.                        Скончавшу таковы Монарху словеса,              Казалось, новый свѣтъ излили небеса;              Царица лишь одна объемлющая сына,    400           Какъ солнце зрѣлася въ затмѣнiи едина.                        Когда отъ слезъ Монархъ Царицу ублажалъ,              Свiяжскiй вдругъ гонецъ въ собранiе вбѣжалъ;              Онъ ужасъ на челѣ и видъ имѣлъ смущенный,              И такъ отвѣтствовалъ Монархомъ вопрошенный:    405                    Измѣна, Государь, измѣна въ царствѣ есть!              Безбожный Царь Алей, забывъ законъ и честь,              Стезями тайными отъ насъ въ ночи сокрылся,              Съ Сумбекою Алей въ Казанѣ затворился;              Боящихся Небесъ я присланъ отъ Бояръ,    410           Сей новый возвѣстить отечеству ударъ.                        Имѣя Iоаннъ своимъ Алея другомъ,              Казался быть раженъ унынiя недугомъ;              И рекъ въ смущенiи не умѣряя словъ:              Се нынѣшнихъ друзья изпорченныхъ вѣковъ!    415           Несытая корысть ихъ узы разрушаетъ,              И прелесть женская горячность потушаетъ!              Но Адску злобу мы у нашихъ узримъ ногъ;              Намъ храбрость будетъ вождь, подпора наша Богъ!              Велите возвѣстить слова мои народу,    420           И двигнемъ силы всѣ къ поспѣшному походу;              Коломна цѣлiю да будетъ всѣмъ полкамъ,              Куда собраться имъ, куда собраться намъ;              Оттолѣ потечемъ, устроя силы къ брани,              Подъ сѣнiю Орла Россiйскаго къ Казани.    425           Хоть весь на насъ востокъ вооруженный зримъ,              Но съ вами въ брань идущъ я есмь непобѣдимъ!              Царица нѣжная отъ трона удалилась,              И въ сердцѣ у нее надежда поселилась.                        Едва лишь возгремѣлъ во градѣ трубный гласъ,    430           Духъ брани по сердцамъ простерся въ тотъ же часъ;              И храбрость на стѣнахъ вздремавшая проснулась,              На щитъ, на копiе, на мечь свой оглянулась:              Я вижу въ прахѣ васъ, орудiямъ рекла,              И пыль съ себя стряхнувъ, по стогнамъ потекла.    435           Гдѣ праздность роскоши въ объятiяхъ гнѣздилась;              Тамъ грозная война какъ огнь воспламенилась;              Зажженный пламенникъ несетъ своей рукой,              Летятъ изъ градскихъ стѣнъ утѣхи и покой,              Межъ кроткихъ поселянъ убѣжище находятъ;    440           Граждане шумъ одинъ и ужасъ производятъ.              Уже орудiя звучатъ вокругъ знаменъ,              Отмщенье вырваться готовится изъ стѣнъ;              Брони его блестятъ; прямые Царски други              Съ охотой жизнь несутъ отечеству въ услуги;    445           Въ заботѣ радостной ликуютъ домы ихъ,              Нахмуренна печаль въ слезахъ сидитъ у злыхъ.                        О вѣчность! обрати теченiе природы,              И живо мнѣ представь изчезнувшiе годы.              Се вѣчность, возмутивъ священну тишину,    450           Мнѣ кажетъ ратниковъ грядущихъ на войну!              Держащiй булаву и щитъ златый руками,              Князь Пронскiй зрится мнѣ предъ конными полками,              Густыми перьями покрытъ его шеломъ,              И мнится, издаютъ его доспѣхи громъ.    455           Не угроженiемъ, не строгимъ разговоромъ,              Но мнится правитъ Князь полки единымъ взоромъ.              Изъ юношей сiя дружина состоитъ,              Которыхъ родъ во всей Россiи знаменитъ.                        Блестящiй мечь нося, Князь Палецкiй выходитъ,    460           Съ пищалями стрѣльцовъ и съ копьями выводитъ;              Вдали являются они какъ лѣсъ густой,              И молнiи родятъ оружiй чистотой;              Великое они покрыли ратью поле;              Но сильны не числомъ, а храбростiю болѣ.    465                     Но что восхитило вниманiе и взоръ?              Я вижу пламенныхъ Опричниковъ соборъ! [5]              Се войска цѣлаго подпора и надежда,              Сiяетъ, будто огнь, златая ихъ одежда.              Какъ въ храмѣ Божiемъ является олтарь,    470           Такъ зрится мнѣ грядущъ въ срединѣ оныхъ Царь.              На шлемѣ у него орла изображенна,              Царя вельможами я вижу окруженна;              Гдѣ онъ присутствуетъ, и слава зрится тутъ;              Седмь юношей вокругъ оружiя несутъ;    475           Иной идетъ съ копьемъ, иной съ большимъ колчаномъ [6] ,              Съ великимъ сайдакомъ, съ мечемъ, съ щитомъ, съ тимпаномъ;              Пернаты видятся чеканы вкругъ его.              Въ Монархѣ Бога я представилъ самого,              Когда онъ грозные съ небесъ низводитъ взгляды,    480           Имѣя вкругъ себя перуны, вихри, грады;              Блистаютъ огненны по воздуху лучи,              Какъ звѣзды, съ небеси падущiя въ ночи;              Дрожитъ вселенная, мiръ ужасъ ощущаетъ!              Богъ мститъ, но стрѣлъ еще громовыхъ не пущаетъ,    485           Мнѣ Царь представился въ величiи такомъ,              Бiющiй медленно во звучный накръ жезломъ;              Онъ множитъ въ ратникахъ отважность и вниманье,              Которы громъ несутъ Казанцовъ на попранье.              За нимъ избранные полки съ мечами шли:    490           Возстала пыль, но свѣтъ отъ нихъ сiялъ въ пыли.              Украшенъ сѣдиной, въ служенiи священномъ,              Мнѣ зрится Данiилъ на мѣстѣ возвышенномъ;              Грядуще воинство изъ градскихъ вратъ чредой,              При пѣнiи кропитъ священною водой.    495           Мой слухъ стенанiя съ военнымъ шумомъ внемлетъ;              Братъ брата, сынъ отца прощаяся объемлетъ.              Тамъ ратникъ зрится мнѣ покрытый сѣдиной,              Трудами изнуренъ, болѣзнями, войной,              Съ сердечной ревностью на воинство взираетъ,    500           И руки томныя на небо простираетъ;              Открылася его израненная грудь,              О Боже! онъ вскричалъ, благослови ихъ путь!              Съ высокой храмины взирающiй со стономъ;              Но въ духѣ подкрѣпленъ святымъ своимъ закономъ,    505           Родитель сына зря подъ шлемомъ, вопiетъ:              Я можетъ быть съ тобой въ послѣднiй вижу свѣтъ!              Но естьли жизнь свою ты въ полѣ и оставишь,              Коль многихъ ты сыновъ отъ пагубы избавишь!              Небесный обрѣти, или земный вѣнецъ;    510           А естьли я умру, то Царь тебѣ отецъ.              Тамъ смотрятъ матери на чадъ во умиленьѣ —              Но все умолкло вдругъ, зрю новое явленье!              Простерши взоръ къ Царю чертоговъ съ высоты,              Царица нѣжная въ слезахъ мнѣ зришься ты!    515           Какъ будто бы къ себѣ Царя обратно проситъ,              Младенца своего на раменахъ возноситъ;              Растрепанны власы, взоръ томный, блѣдный видъ,              Поколебалъ Царя!… Но стонъ въ груди былъ скрытъ,              Слезъ капли отеревъ, взглянулъ на мечь, на войски,    520           И чувства на лицѣ изобразилъ геройски;              Еще мнѣ видится съ небесъ простерта длань,              Вѣнчающа полки, грядущiе на брань.                        Но пусть къ Ордамъ несетъ Россiйскiй Марсъ перуны,              Хощу перемѣнить на звучной лирѣ струны;    525           Доколь кровавыхъ мы не зримъ еще полей,              Воззримъ, что дѣлаютъ Сумбека и Алей.              О Музы! лиру мнѣ гремящу перестройте,              И нѣжности любви при звукахъ бранныхъ пойте;              Дабы за вами въ слѣдъ мой духъ быстрѣй парилъ,    530           Внушите пламень вашъ, прибавьте мыслямъ крилъ;              Еще отдалены побѣдоносны брани,              Вѣщайте трепетъ, лесть и хитрости Казани.

                       Уже блюстители Казанскiя измѣны,              Восходятъ высоко Свiяжски горды стены;              Сумбекѣ городъ сей былъ тучей громовой,              Висящей надъ ея престоломъ и главой,    5           И Волга зря его, свои помчала волны,              Россiйской славою, Татарскимъ страхомъ полны,              Въ Казанѣ смутная опасность возрасла,              Ужасну вѣсть Ордамъ о градѣ принесла;              Надежда отъ сердецъ кичливыхъ удалилась,    10           И матерь безпокойствъ, въ нихъ робость поселилась:              У дня отъемлетъ свѣтъ, спокойство у ночей,              Имъ страшно солнечныхъ сiянiе лучей;              При ясномъ небѣ имъ надъ градомъ слышны громы;              Въ дыму и въ пламени имъ кажутся ихъ домы:    15           Обвитый въ черную одежду общiй страхъ,              Казанцамъ видится на стогнахъ и стѣнахъ;              Кровавый мечь въ рукѣ онъ зрится имъ носящимъ,              Луну дрожащу ссѣчь съ ихъ капищей хотящимъ;              Имъ часто слышится въ полночный тихiй часъ,    20           Поющихъ Христiянъ благочестивый гласъ;              Священный зрится крестъ, рушитель ихъ покою,              Начертанъ въ воздухе невидимой рукою.              Народамъ такъ грозитъ вселенныя Творецъ,              Когда державѣ ихъ готовитъ Онъ конецъ.    25                     Какъ будто жители Енопскiя Додоны,              Отъ коихъ древнiя родились Мирмидоны,              Разсѣянна Орда, послышавъ грозну брань,              Изъ дальныхъ самыхъ мѣстъ подвиглася въ Казань.              Уже обильные луга опустошили,    30           Которыхъ Россiянъ ихъ праотцы лишили,              Подъ сѣнь Казанскую народы притекли,              Которы святости кумировъ предпочли;              Отъ бурныя Суры, отъ Камы быстротечной,              Семейства движутся Орды безчеловѣчной.    35           Поля оставили и Волжскiй токъ рѣки,              Языческихъ боговъ носящи Остяки,              Ихъ нѣкiй страхъ съ луговъ подъ градски стѣны гонитъ;              Увидя ихъ Казань, главу на перси клонитъ!              Бойницы множитъ вкругъ, огромность стѣнъ крѣпитъ;    40           Но ими окруженъ, народъ не сладко спитъ:              Онъ слышитъ стукъ мечей и трубны въ полѣ звуки,              Возноситъ къ небесамъ трепещущiя руки;              Но Богъ, развратныя сердца познавый въ нихъ,              Ликъ свѣтлый отвратилъ, отринувъ прозьбы ихъ;    45           И мраки въ воздухѣ ихъ вопли препинали!              Упала тма на градъ, тамъ стѣны возстенали!              Казалось небеса паденiемъ грозятъ;              Казанцы томну грудь въ отчаяньѣ разятъ.              Но гордость тяжкому стенанiю не внемлетъ,    50           Изъ моря общихъ золъ главу она подъемлетъ,              И попирающа ногой своей народъ,              Съ его унынiя пожати хощетъ плодъ:              Вѣщаютъ рѣки брань, поля ее вѣщаютъ,              Но духа гордыя Сумбеки не смущаютъ.    55           Въ то время фурiя, паляща смертныхъ кровь,              Рожденная во тмѣ развратная любовь;              Которая крушитъ и мучитъ человѣковъ,              Слывуща нѣкогда Кипридою у Грековъ;              Не та, которая вселенной въ юныхъ дняхъ,    60           Отъ пѣны сребряной родилася въ волнахъ,              Сiя вещей союзъ во свѣтѣ составляетъ;              Другая рушитъ все, все портитъ, разтравляетъ.              Такою былъ Ираклъ къ Омфалѣ распаленъ,              Такой, Пелеевъ сынъ подъ Троей ослѣпленъ;    65           На Ниловыхъ брегахъ была такая зрима,              Когда вздыхалъ на нихъ преобразитель Рима;              Въ очахъ ея покой, въ душѣ ея война,              И токмо вздохами питается она,              Тоской, мученьями и плачемъ веселится.    70           Развратныхъ ищетъ душъ, алкая въ нихъ вселиться.              Пришедша посѣтить восточную страну,              На тронѣ зритъ она прекрасную жену;              Ея cтенанiю, ея желаньямъ внемлетъ,              И пламенникъ она и крылiя прiемлетъ,    75           Сумбекѣ предстоитъ, раждаетъ огнь въ крови,              Вѣщая: тягостны короны безъ любви,              Противна безъ нее блестящая порфира,              И скучны безъ любви блаженствы здѣшня мiра;              Дай мѣсто въ сердцѣ мнѣ, будь жрицею моей,    80           И не страшись войны, коварствъ, ни мятежей.              Мечтами лестными Сумбеку услаждаетъ,              И сладкiй ядъ свой пить Царицу убѣждаетъ;              Она какъ плѣнница за ней стремится въ слѣдъ,              Закрывъ свои глаза, идетъ въ пучину бѣдъ.    85                     Сумбекѣ на яву, Сумбекѣ въ сновидѣньѣ,              Столицы и вѣнца является паденье,              Ей вопли слышатся, ей тѣни предстоятъ:              Лишишься царства ты! и день и нощь твердятъ.              Ея трепещетъ тронъ, и нѣкiй духъ незримый    90           Отъ юности ея на Камѣ ею чтимый,              Сей духъ, Перуновымъ разрушенный огнемъ,              Сумбекѣ видится и нощiю и днемъ;              Онъ перси молнiей являетъ опаленны,              Кровавое чело и члены раздробленны.    95           Жестокая любовь! колико ты сильна!              Ни страха, ни угрозъ не чувствуетъ она.              Сумбека собственну напасть пренебрегаетъ,              Не къ браннымъ помысламъ, къ любовнымъ прибѣгаетъ,              Къ сему орудiю коварствующихъ женъ;    100           О! кто не знаетъ ихъ, тотъ подлинно блаженъ!              Она казалась быть Ордынцами владѣя,              Киприда красотой, а хитростью Цирцея,              Для выгодъ собственныхъ любила Царскiй санъ;              Смущали душу въ ней, не брани, Князь Османъ [7] ,    105           Прекрасный юноша, но гордый и коварный,              Любовью тающiй, въ любви неблагодарный;              Османъ, Таврискiй Князь, былъ нравами таковъ,              Какъ лютая змiя, лежаща межъ цвѣтовъ:              Приближиться къ себѣ прохожихъ допущаетъ,    110           Но жало устремивъ, свирѣпость насыщаетъ.              Сумбекѣ агнца онъ въ лицѣ своемъ явилъ,              И сердце страстью въ ней какъ жаломъ уязвилъ.              Царица пламенной любовiю возженна,              Жестокимъ Княземъ симъ была пренебреженна,    115           Познала, что уже обманута она,              Не вѣренъ ей Османъ, она ему вѣрна;              Эмира взоръ его и сердце отвратила,              Которую какъ дщерь Сумбека возрастила.              Часы отсутствiя, въ свиданьѣ мрачный взглядъ,    120           Во грудь Царицыну вливали смертный ядъ.              Утѣхи, коими до днесь она питалась,              Изъ сердца вонъ ушли, надежда въ въ немъ осталась,              Надежда! слабый другъ нещастливыхъ людей,              Единой тѣнью льститъ послушницѣ своей.    125           Когда умножилась народныхъ скорбей сила,              И робость вкругъ нее спокойство погасила;              Когда Казань власы въ отчаяньѣ рвала,              Она въ чертогъ къ себѣ Сеита призвала.              Сей извергъ первый былъ чиновникъ ихъ закона;    130           Хотѣла удалить его она отъ трона;              Ему противенъ былъ и страшенъ Князь Османъ;              Адъ былъ въ душѣ его, въ устахъ кипѣлъ обманъ;              На кровь Османову гортань его зiяла;              Сему вступившему Сумбека вопiяла:    135                     Мы гибнемъ всѣ теперь! се близокъ грозный день,              Который вѣрную сулитъ Казани тѣнь!              Прибѣгнуть надлежитъ боговъ моихъ ко храму:              Иди, почтенный мужъ, иди теперь на Каму,              Богатства въ даръ богамъ и жертвы понеси,    140           Живущихъ тамъ духовъ отвѣта испроси,              На насъ ли громъ они, или на Россовъ клонятъ?              Вручатъ ли имъ Казань, иль насъ отсель изгонятъ:              Когда цвѣтущiе вела я тамо дни,              Отвѣты ясные давали мнѣ они;    145           Противу Христiянъ питающей злодѣйство,              Мнѣ страшное открыли чародѣйство;              Могла я приказать свѣтиламъ течь назадъ;              Но царствуя Ордой, забыла грозный адъ;              Внушенiя боговъ притомъ не забывала:    150           Я кровь Россiйскую рѣками проливала.              За жертвы таковы награды я хощу:              Народу, сыну я спасенiя ищу;              И естьли помнишь ты и любишь Сафгирея,              Спѣши, вниманiе къ его вдовѣ имѣя,    155           Спѣши для царства ты, для вѣры, для себя!              Коль сила есть въ богахъ, послушаютъ тебя….              Сеитъ съ молчанiемъ отъ трона удалился,              На многи дни въ степяхъ походъ его продлился.              Сумбека преуспѣвъ Сеита отдалить,    160           Намѣрилась престолъ съ Османомъ раздѣлить.                        Но Богъ намѣренья людскiя разрушаетъ,              И гордость какъ тростникъ дхновеньемъ сокрушаетъ,              Зритъ наши Онъ сердца съ небесной высоты,              Людскiе помыслы развѣетъ какъ мечты.    165                     Увидя жителей отчаянныхъ Казани,              Взносяшихъ къ небесамъ трепещущiя длани;              Престольный видя градъ уныньемъ пораженъ,              Внимающа дѣвицъ рыданiе и женъ,              Сумбека собственну тревогу въ сердцѣ скрыла,    170           Народъ созвавъ, лице и голосъ притворила.                        О мужи храбрые! Она вѣщаетъ имъ,              Которыхъ трепеталъ и Грецiя и Римъ,              Которы имянемъ Чингиса и Аттилы,              Явили страшными свои народамъ силы;    175           Которыхъ мужествомъ исполненъ цѣлый свѣтъ;              Вы, коихъ Скиѳами вселенная зоветъ!              Скажите мнѣ, сеголь колѣна вы потомки,              Которы славою во всей вселенной громки?              Гдѣ нынѣ время то, какъ ваши праотцы,    180           Давали Княжески по выбору вѣнцы?              Какъ полночь робкая, въ Казань простерши длани,              Намъ вѣрностью клялась и приносила дани!              Довольно было намъ содѣлать знакъ рукой,              Чтобъ градамъ ихъ пылать и рушить ихъ покой,    185           Возжечь въ народѣ семъ войну междоусобну,              Родства оковы рвать и зависть сѣять злобну.              Еще на тѣхъ горахъ стоитъ нашъ гордый градъ,              На коихъ страшенъ былъ его Россiи взглядъ.              Еще ты Волжская струя не уменьшилась;    190           А прежней лѣпоты Казань уже лишилась;              Взведемъ ли очи мы на сѣверъ съ нашихъ горъ,              Тамъ нашей власти вкругъ уже не кажетъ взоръ;              Но что я говорю о даняхъ и о славѣ,              Законы ихъ Цари даютъ моей державѣ!    195           И щастье учинивъ упрямый оборотъ,              Порабощаетъ ихъ закону мой народъ;              Свiяжскъ раждается, коль дивныя премѣны!              Уже къ намъ движутся Россiйски съ громомъ стѣны.              Но кто сiи враги, которы намъ грозятъ,    200           Которы ужасомъ сердца у васъ разятъ?              То наши данники, то слабые народы,              Которыхъ жизни мы лишали и свободы.              О! ежели сiи враги ужасны вамъ,              Возмите посохи, ступайте ко стадамъ;    205           Не шлемами главы, украсьте ихъ вѣнцами,              Женоподобными гордитесь вы сердцами:              И въ роскошахъ уснувъ на гордыхъ сихъ брегахъ,              Гдѣ прежде обиталъ духъ бодрости и страхъ,              Забудьте предковъ вы, отечество забудьте;    210           Или проснитеся и паки Скиѳы будьте.              Надежды въ браняхъ вамъ когда не подаетъ,              Во мнѣ мой слабый полъ, сыновнихъ юность лѣтъ,              Что дѣлать? Я должна супруга вамъ представить,              Который бы умѣлъ Ордынскимъ царствомъ править;    215           Подъ видомъ бодрости Сумбека скрыла страсть;              Уничижаяся, усилить чаетъ власть,              И виды льстивые дающая обману,              Не къ благу общему, склоняетъ мысль къ Осману.                        Но вдругъ въ окружности, спирался гдѣ народъ,    220           Изшедый нѣкiй мужъ является изъ водъ;              Предсталъ онъ весь покрытъ и тиной и травою,              Потоки мутные отряхивалъ главою,              Очами грозными Казанцовъ возмущалъ;              Увы, Казань! увы! стеная онъ вѣщалъ,    225           Не жить Ордынцамъ здѣсь!… Смущенные рѣчами              Казанцы бросились къ видѣнiю съ мечами;              Но посланъ тартаромъ, иль волею небесъ,              Сей мужъ невидилъ сталъ, и яко дымъ изчезъ.                        Боязнь, которая ихъ чувства убивала,    230           То знаменiе имъ въ погибель толковала.              Пророчествомъ сiе явленiе почли;              До самыхъ облаковъ стенанья вознесли;              Свое производя изъ вида примѣчанье,              Во смутномъ весь народъ является молчаньѣ;    235           На лицахъ кажется, на смутныхъ ихъ очахъ,              Тоска, отчаянье, унынiе и страхъ.                        И се! предсталъ очамъ Казанскихъ золъ рачитель;              Сеитъ, закона ихъ начальникъ и учитель;              Какъ будто страстною мечтою пораженъ,    240           Или кровавыми мечами окруженъ;              Или встрѣчающiй мракъ вѣчный адской ночи:              Имѣлъ онъ блѣдный видъ, недвижимыя очи;              Въ трепещущихъ устахъ устахъ языкъ его дрожалъ,              Какъ страшнымъ львомъ гонимъ въ собранiе вбѣжалъ.    245           Прiобретающи вельможи раны къ ранамъ,              Казались каменнымъ подобны истуканамъ.              Собравъ разсѣянныхъ своихъ остатокъ силъ,              И руки вознося, сей старецъ возгласилъ:              О братiя мои и други! горе! горе!    250           Иль молнiями насъ постигнетъ небо вскорѣ;              Или уста свои разторгнувъ страшный адъ,              Поглотитъ насъ самихъ и сей престольный градъ;              Сквозь мраки вѣчности я вижу руку мстящу,              Огонь, войну и смерть на насъ послать хотящу;    255           Я слышу день и нощь, смутясь вѣщаетъ онъ,              Я слышу въ воздухѣ, подземный слышу стонъ!              Ходилъ не давно я спокоить духъ смущенный,              На Камскiе брега, во градъ опустошенный,              Опредѣленiе проникнути небесъ:    260           Тамъ агнца чернаго на жертву я принесъ,              И вопросилъ духовъ, во градѣ семъ живущихъ,              Въ сомнительныхъ дѣлахъ отвѣты подающихъ;              Заросъ въ пещеру путь къ нимъ терномъ и травой;              Отвѣта долго ждавъ, я вдругъ услышалъ вой,    265           Отчаянье и стонъ во храмѣ нами чтимомъ;              И вдругъ покрылась вся поверхность чернымъ дымомъ;              Увидѣлъ я изъ ней летящую змiю,              Въ громахъ вѣщающу погибель мнѣ сiю:              Напрасно чтутъ меня и славятъ человѣки;    270           И вы погибнете и я погибъ на вѣки!              Змiй пламенной стрѣлой ко западу упалъ,              Внимающiй ему окамененъ я сталъ.              О други! сиры ставъ въ опасностяхъ безмѣрныхъ,              Пойдемъ и призовемъ Срацинъ единовѣрныхъ;    275           Они на вопли женъ, на слезы притекутъ,              И нашу зыблему державу подопрутъ….              Вѣщая тѣ слова, онъ ризу раздираетъ,              Возкрикнувъ: тако Богъ насъ въ гнѣвѣ покараетъ!              Ко суевѣрiю сей склонный человѣкъ,    280           Но хитрый въ вымыслахъ, Сумбекѣ въ страхѣ рекъ:              Имѣя смутну мысль и душу возмущенну,              Когда приближился я къ лѣсу освященну,              Гдѣ солнца не видать, ни свѣтлыя зари,              Гдѣ наши древнiе покоятся Цари;    285           Увидѣлъ предъ собой я блѣдну тѣнь дрожащу,              И мнѣ сiи слова съ стенанiемъ гласящу:              О старче! поспѣшай, Сумбекѣ объяви,              Да сладостной она противится любви.              Хощу, да изберетъ себѣ она въ супруга,    290           Престола Царскаго и пользы общей друга;              Тогда вашъ градъ пророкъ къ спокойству призоветъ!                        Подобно какъ Борей въ пучинѣ зареветъ,              У плавателей страхъ искуство ихъ отъемлетъ,              Разсудку здравому никто уже не внемлетъ:    295           Такъ стекшiйся народъ мутился въ оный часъ;              Пронзаетъ облака смѣшенный нѣкiй гласъ;              Но гордость при такихъ волненiяхъ не дремлетъ,              Притворство видъ любви къ отечеству прiемлетъ;              Вельможи гордые на тронъ завистно зрятъ,    300           Народъ склонить къ себѣ желанiемъ горятъ.              Казанскiй Князь Сагрунъ [8] заслуги изчисляетъ,              Которыми права къ державѣ подкрѣпляетъ,              Чего намъ ждать? онъ въ грудь бiющiй говоритъ;              Погибли мы, когда Москва насъ покоритъ!    305           Мы будемъ изъ своихъ селенiй извлеченны,              И горъ во внутренность на вѣки заключенны;              Отниметъ свѣтъ у насъ блестящiй тотъ металлъ,              Который у враговъ Казани, богомъ сталъ.              Нѣтъ мира намъ съ Москвой! коль градъ спасти хотите,    310           Другова, иль меня на царство изберите….              Сеитъ со Княземъ симъ единомысленъ былъ,              Въ немъ нравы онъ, своимъ подобные любилъ.              Тебѣ принадлежитъ, онъ рекъ, съ Сумбекой царство.              Ты знаешь, какъ спасать отъ Россовъ государство.    315           Но злобу посрамить и гордость ихъ попрать,              Алея предлагалъ Гирей Царемъ избрать;              Уже Алей, онъ рекъ, два раза нами правилъ,              Но видя нашу лесть, Казанскiй тронъ оставилъ;              Взовемъ къ нему еще, корону поднесемъ:    320           Чрезъ то Свiяжскъ падетъ, чрезъ то себя спасемъ.                        Когда сомнѣнiемъ Сумбека колебалась,              И сердцемъ къ нѣжностямъ любовнымъ преклонялась;              Является вдали, какъ новый Энкеладъ,              Который будто бы возсталъ, пресиливъ адъ;    325           То Князь былъ Асталонъ: онъ шелъ горѣ подобенъ;              Сей витязь цѣлый полкъ единъ попрать удобенъ.              Отваженъ, лютъ, свирѣпъ сей врагъ Россiянъ былъ,              Во браняхъ, какъ тростникъ, соперниковъ рубилъ;              Пошелъ въ средину онъ покрытъ броней златою,    330           И палицей народъ раздвинувъ предъ собою,              Какъ гласомъ многихъ трубъ, вѣщалъ Казанцамъ онъ:              Се въ помощь къ вамъ пришелъ безстрашный Асталонъ!              Я слова украшать цвѣтами не умѣю,              Но храбрость лишь одну и силу я имѣю.    335           При сихъ словахъ съ земли онъ камень подхватилъ,              Который множествомъ поднять не можно силъ,              Одной рукой его поставилъ надъ главою;              Кто силой одаренъ, вѣщаетъ, таковою?              Повергъ онъ камень сей отъ круга далеко,    340           И въ землю часть его уходитъ глубоко;              Вотъ опытъ силъ моихъ, онъ рекъ, шумящъ бронями;              Закроетесь моей вы грудью, не стѣнами,              Готовъ я гнать одинъ Россiйскiе полки;              Но требую во мзду Царицыной руки,    345           Въ награду не хощу всего Казанска злата,              Сумбека за труды едина мнѣ заплата;              Когда не примете желанья моего,              Поспѣшно выду вонъ изъ города сего:              И все собранiе окинулъ страшнымъ окомъ.    350                     Народъ казался быть въ молчанiи глубокомъ;              Но имъ спокойства въ немъ представилась заря;              Уже хотѣли всѣ признати въ немъ Царя;              Какъ многихъ шумъ древесъ, такъ рѣчи слышны были,              И съ Княземъ въ бракъ вступить Сумбекѣ присудили.    355                     Какой погибельный Сумбекѣ приговоръ!              Она потупила въ слезахъ прекрасный взоръ.              Такъ плѣнникъ, чающiй прiятныя свободы,              И льстящiйся прожить съ весельемъ многи годы,              Со страхомъ видитъ цѣпь несомую къ нему,    360           Предвозвѣщающу всегдашнiй плѣнъ ему.                        Сумбека гдѣ себя Царицей почитала,              Сумбека въ царствѣ томъ невольницею стала;              Рабы противъ ея свободы возстаютъ,              И сердца раздѣлить съ Османомъ не даютъ.    365                     Томленна совѣстью, въ печали углубленна,              Любезный зракъ нося въ груди Царица плѣнна,              Вѣщаетъ къ подданнымъ, смущаясь и стеня:              Вы въ жертву лютостямъ приносите меня!              Такъ вы Царя сего, котораго любили,    370           Неблагодарные! въ лицѣ моемъ забыли;              Но быть моихъ рабовъ рабою не хощу,              И прежде землю я и небо возмущу,              Подамъ лунѣ самой и солнцу я уставы,              Чѣмъ вы похитите и власть мою и правы.    375           Въ лицѣ съ ея стыдомъ изображался гнѣвъ.                        Таковъ является свирѣпъ и грозенъ левъ,              Когда отрѣзавъ путь ему къ лѣсамъ и къ полю,              Безстрашные ловцы влекутъ его въ неволю.              Въ народѣ возстаетъ необычайный шумъ;    380           Сумбекинъ движимъ былъ какъ будто море умъ;              Любовь огни свои въ Сумбекѣ разжигаетъ,              Тяжелу цѣпь она на гордость налагаетъ;              Предтечу слабости стонъ тяжкiй извлекла.              Сумбека страстiю смягченная рекла:    385           Увы! мнѣ дорого отечество любезно,              Царя назначить вамъ и мнѣ и вамъ полезно;              Но паче утвердить согласiе мое,              Потребна склонность мнѣ и время на сiе:…              Позвольте мнѣ моей послѣдней волей льститься!    390           При сихъ словахъ токъ слезъ изъ глазъ ея катится.              Вѣщала, и народъ къ послушности склонить,              Хотѣла не любовь, но время отмѣнить.                        Но вдругъ нечтущаго ни правилъ ни законовъ,              Гремящiй голосъ былъ услышанъ Асталоновъ,    395           Сумбеки хитростью, вѣщалъ, ожесточенъ,              Я долго не привыкъ быть въ стѣны заключенъ;              Доколь рога луны въ кругъ полный не сомкнутся,              Стопы мои бреговъ Казанскихъ не коснутся;              Но я клянусь мечемъ, и клятву сдѣлавъ льщусь,    400           Что презрѣннымъ отсель тогда не возвращусь;              А естьли кто иной твою получитъ руку,              Погибнетъ! палицу я ставлю вамъ въ поруку.                        И палицу сiю взложивъ на рамена,                        Онъ съ шумомъ уходилъ, какъ бурная волна.    405                     Какъ съ корнемъ древеса, верхи съ домовъ срывая,              Надъ градомъ туча вдругъ восходитъ громовая,              Куда свирѣпый вихрь подняться ей претитъ,              Уставя грудь Борей на градъ ее стремитъ;              Подобно Асталонъ при новомъ приближеньѣ,    410           Наполнилъ ужасомъ Казанцовъ вображенье,              Къ паденью чаютъ зрѣть склоняющiйся градъ,              Коль въ бракъ не вступитъ онъ, пришедъ въ Казань назадъ.                        Сумбека, изтребить печали удрученье,              Прiемлетъ на себя о бракѣ попеченье;    415           Вы знаете, она Казанцамъ говоритъ,              Что сердца моего боязнь не покоритъ;              Угрозамъ гордаго пришельца я не внемлю;              Коль нужно, возмущу и небо я и землю!              Мнѣ сила полная надъ тартаромъ дана,    420           Не устрашитъ меня Россiйская война.              О! естьли адъ меня Казанцы не обманетъ,              Земля дрожать начнетъ, и громъ предъ нами грянетъ;              За слезы я мои, за ваши отомщу,              Спокойтесь! вамъ Царя достойнаго сыщу.    425                     Но страхъ съ полночныхъ странъ, угрозы Асталона,              Сумбекины слова, ея престолъ, корона,              Ввергаютъ въ бурныя сумнѣнiя народъ;              Народъ колеблется, какъ вѣтромъ токи водъ.                        Въ любовныхъ помыслахъ, какъ въ тмѣ ночной сокрыта,    430           Сумбека свой народъ послала предъ Сеита;              Моля, да будетъ онъ покровомъ въ бѣдствахъ имъ.              Отправила его съ прошеньемъ рабскимъ въ Крымъ.                        Царица между тѣмъ въ зелену рощу входитъ,              На миртовы древа печальный взоръ возводитъ;    435           Цитериныхъ она встрѣчая тамо птицъ,              Лобзающихся зритъ на вѣтвяхъ голубицъ;              Тамъ нѣжныхъ горлицъ зритъ во вѣки неразлучныхъ,              Взаимнымъ пламенемъ любви благополучныхъ;              Румяностью зарѣ подобные цвѣты,    440           Какъ стѣны видимы тамъ розовы кусты;              Все тамо нѣжится, вздыхаетъ, таетъ, любитъ,              Тоску Сумбекину то зрѣлище сугубитъ;              Казалось межъ древесъ играя съ мракомъ свѣтъ,              Къ любовнымъ нѣжностямъ входящаго зоветъ;    445           Но будто рокъ ея Сумбекѣ возвѣстили;              Сокрылись прелести, которы взорамъ льстили;              Вздыхаетъ и сдержать она не можетъ слезъ.              Увидѣла она Османа межъ древесъ,              Имѣлъ въ рукахъ своихъ Османъ златую лиру,    450           И тихимъ голосомъ произносилъ Эмиру.              Любовной пѣсни слогъ и нѣжной лиры звонъ,              Извлекъ у страждущей Сумбеки тяжкiй стонъ;              Пронзая вѣтви стонъ, листы привелъ въ движенье,              И сладкое смутилъ въ Османѣ вображенье;    455           Сумбеку нѣжности къ невѣрному влекли;              Но видитъ слезный взоръ и смутный видъ вдали,              Который предвѣщалъ Царицѣ участь слезну?              Уже изъ града скрылъ Османъ свою любезну.              Еще въ незнающей погибели такой,    460           Надеждой подкрѣпленъ Сумбекинъ былъ покой.              Она въ очахъ его любви искавъ, вѣщаетъ:              Сумбека нѣжная вины твои прощаетъ,              Забвенью предаю потоки слезъ моихъ,              Которыя лились отъ строгостей твоихъ;    465           Пускай надеждою пустою обольщенны,              Мной будутъ всѣ Цари Ордынскiе прельщенны;              Единаго тебя съ горячностью любя,              И сердце и престолъ имѣю для тебя;              Намѣренью препятствъ ни малыхъ не встрѣчаемъ;    470           Пойдемъ передъ олтарь, и нѣжность увѣнчаемъ!              Какъ будто устрашенъ упадшимъ камнемъ съ горъ,              Безсовѣстный Османъ потупилъ смутный взоръ,              Въ которомъ темнота казалась мрачной ночи;              Достойныль прелести такiя видѣть очи!    475           Мучительный въ его груди спирался стонъ;              Но глазъ не возводя, сказалъ Царицѣ онъ:              Я жизнь могу вкушать прiятну безъ короны,              Безъ той всегдашнiя спокойствiю препоны;              Изъ подданныхъ меня ты хочешь возвести    480           На тронъ, основанный на мятежахъ и льсти;              За щедрости твои уже народъ твой злится,              Что будетъ, коль престолъ со мною раздѣлится?              Моей судьбинѣ злой подвергну и тебя;              Гони меня отсель, но ахъ! спасай себя!    485                     Когда сiи слова изъ устъ его летѣли,              Вдругъ миртовы древа по рощѣ зашумѣли;              Пужливы горлицы скрывались по кустамъ,              И крыльями онѣ затрепетали тамъ.              Не Прогнина сестра то ястреба пужалась,    490           Не туча съ градомъ то и съ громомъ приближалась,              Страшнѣе молнiи къ Сумбекѣ вѣсть неслась,              И стужа у нее по сердцу пролилась.                        Бѣгущи дѣвы къ ней Сумбекинъ духъ смущаютъ,              Эмиринъ ей побѣгъ изъ града возвѣщаютъ:    495           Со множествомъ она Османовыхъ богатствъ,              Подъ Княжьимъ имянемъ не видяща препятствъ,              Къ Таврiйской шествiе направила границѣ.              Громовый сей ударъ приноситъ смерть Царицѣ;              Какъ будто зря главу Горгонину она,    500           Движенiя была надолго лишена.              Наполнилъ сердце мразъ, горѣлъ гдѣ прежде пламень;              Преобращалася Аглавра тако въ камень;              Скипѣлася у ней и застудилась кровь.              О коль мучительна презрѣнная любовь!    505           Трепещущiй Османъ стыдится и блѣднѣетъ;              Сумбека силъ еще и плакать не имѣетъ!              Но духа укротивъ тревогу своего,              Се корень, вопiетъ, привѣтства твоего!              Увы! не нѣжна мать тебя носила въ чревѣ;    510           Ты львицею рожденъ, изверженъ адомъ въ гнѣвѣ;              Не здѣшнихъ мысленныхъ ты хочешь скрыться бѣдъ,              Бѣжишь ты отъ любви другой любви во слѣдъ;              Но сердце я мое на все теперь отважу:              Возмите, вопiетъ, измѣнника подъ стражу!    515                     Какъ будто ей бѣдой сiя грозила рѣчь,              Изъ глазъ ея рѣкой пустились слезы течь;              Бѣжитъ въ чертогъ къ себѣ, собою не владѣя,              Растрепанны власы и блѣдный видъ имѣя;              За ней послѣдуютъ тоска, печаль и стонъ,    520           Забвенъ любезный сынъ, забвенъ вѣнецъ и тронъ,              Лежитъ поверженна къ ногамъ ея порфира,              И въ мысляхъ царства нѣтъ, едина въ нихъ Эмира!              Какъ львица злобствуетъ, въ груди стрѣлу имѣвъ,              Сумбекинъ такъ на всѣхъ простерся первый гнѣвъ;    525           Въ болѣзнь сердечная преобратилась рана;              Встаетъ, велитъ отъ узъ освободить Османа;              Но вспомнивъ, что уже Эмиры въ градѣ нѣтъ,              О духи адскiе! въ свирѣпствѣ вопiетъ,              Свое покорство мнѣ и силу вы явите,    530           Измѣнницу въ ея пути остановите,              Представьте вы ее на муки въ сей мнѣ часъ!…              Вѣщаетъ; но ея невнятенъ аду гласъ;              Тогда къ подѣйствiю надъ тартаромъ потребны,              Произнесла она еще слова волшебны:    535           Змiю въ котлѣ варитъ, Кавказскiй корень третъ,              Дрожащею рукой извитый прутъ беретъ,              И пламеннымъ главу убрусомъ обвиваетъ;              Луну съ небесъ, духовъ изъ ада призываетъ;              Но адскiй Князь отъ ней сокрылъ печальный зракъ;    540           Сумбека видитъ вкругъ единый только мракъ,              Искусствомъ чародѣйствъ черты изображенны,              Теряютъ силу ихъ, или пренебреженны:              Молчащiй адъ предъ ней самой наноситъ страхъ;              Тоска въ ея душѣ, отчаянье въ очахъ,    545           Безмѣрна грусть ея и гнѣвъ ея безмѣренъ;              Вскричала: мрачный адъ! и ты мнѣ сталъ не вѣренъ!              Или ты, злобы Царь! безчувственъ сталъ и нѣмъ?              Нѣтъ! тартаръ не изчезъ, онъ въ сердцѣ весь моемъ!              Я мщенья моего безъ дѣйства не оставлю;    550           Въ любви безсильна ставъ, враждой себя прославлю!…              Медея такова казалася страшна,              Когда Язону мстить стремилася она.                        Но око Божiе на полночь обращенно,              И чернокнижiя свирѣпствомъ возмущенно,    555           На сей велѣло разъ гееннѣ замолчать,              Ко дверямъ приложивъ ужасную печать.              Священный крестъ сiя печать изображала;              Гнетомая крестомъ, геенна задрожала;              Сiянiемъ своимъ небесный оный знакъ,    560           Въ подземной пропасти сугубитъ вѣчный мракъ,              И козни бѣдственныхъ замкнулись чарованiй;              Не видно ихъ торжествъ, не видно пированiй,              Въ срединѣ тартара свободы лишены,              Въ оковахъ пламенныхъ лежатъ заключены.    565                     Такъ басни о сынахъ Эоловыхъ толкуютъ,              Которы въ сердцѣ горъ заключены бунтуютъ;              Тамъ слышенъ шумъ отъ нихъ, боренiе и стонъ,              Колебля гору всю, не могутъ выйти вонъ.              Спокойство потерявъ сѣдящая на тронѣ,    570           Сумбека страждущей подобилась Дидонѣ;              Лежаща на одрѣ потоки слезъ лiетъ,              Почто любила я? страдая вопiетъ.                        Познавъ, что адъ молчитъ, что ей любовь не внемлетъ,              Сумбека ядъ принять въ безумствѣ предпрiемлетъ,    575           И хощетъ прекратить болѣзнь въ единый разъ;              Но нѣкiй внутреннiй и тихiй слышитъ гласъ:              Оставь, вѣщаетъ онъ, оставь печаль и злобу,              Иди нещастная къ супружескому гробу;              Услышишь отъ него спасительный отвѣтъ;    580           Иди и упреждай Сумбека дневный свѣтъ!                        Богъ чуднымъ промысломъ спасаетъ человѣка!              Движенью тайному покорствуетъ Сумбека!              Тоска изчезла вдругъ; воскресла твердость въ ней;              Исполнить хощетъ то, что гласъ внушаетъ ей;    585           На время зажила ея сердечна рана;              Коль вѣрить льзя тому, забыла и Османа.                        Когда покровы нощь раскинетъ надъ землей,              И пахари воловъ погонятъ съ ихъ полей,              Умыслила она неколебима страхомъ,    590           Итти бесѣдовать за градъ съ супружнимъ прахомъ.

                       Подъ тѣнью горъ крутыхъ Казанскiй видѣнъ лѣсъ,              Въ который входа нѣтъ сiянiю небесъ;              На вѣтвяхъ вѣчные лежатъ густые мраки;              Прохожимъ дивные являющи призраки;    5           Тамъ кажется простеръ покровы томный сонъ;              Трепещущи листы даютъ печальный стонъ;              Зефиры нѣжные среди весны не вѣютъ,              Тамъ вянутъ вкругъ цвѣты, кустарики желтѣютъ;              Когда усыплетъ нощь звѣздами небеса,    10           Тамъ кажутся въ огнѣ ходящи древеса;              Изъ мрачныхъ нѣдръ земныхъ изходитъ бурный пламень;              Кустарники дрожатъ, о камень, бьется камень;              Не молкнетъ шумъ и стукъ, тамъ вѣчно страхъ не спитъ,              И молнiя древа колеблетъ, жжетъ, разитъ;    15           Пылаетъ гордый дубъ и тополы мастисты,              Повсюду слышатся взыванiя и свисты;              Источникъ со холма кремнистаго течетъ,              Онъ шумомъ ужасу дубравѣ прiдаетъ;              Непостижимый страхъ входящаго встрѣчаетъ:    20           Лѣсъ воетъ, адъ ему стенаньемъ отвѣчаетъ.              Вѣщаютъ, что духовъ въ печально царство то              Безъ казни отъ Небесъ не смѣлъ вступать никто;              Издревле для прохладъ природю основанъ,              Но послѣ оный лѣсъ волхвами очарованъ.    25           Среди дубравы сей обширно мѣсто есть,              На коемъ ложное вниманiе и лесть,              Надъ тлѣнной жертвою они земной утробы,              Возставили Царямъ Казанскимъ горды гробы;              Которыхъ грозная не отдала война,    30           Тѣхъ память и безъ нихъ гробницей почтена.                        О коль такая честь тщетна для человѣка!              Въ сей лѣсъ печальная должна итти Сумбека;              Не можетъ удержать сiю Царицу страхъ:              Ей нуженъ въ крайности супружнинъ тлѣнъ и прахъ;    35           Отчаянна любовь надеждѣ тщетной внемлетъ,              И путь назначенный Царица предпрiемлетъ.              Ужъ первый утра часъ на небѣ возсiялъ,              Авроринъ блѣдный путь цвѣтами усыпалъ;              Сумбека не страшась ни нощи, ни злодѣя,    40           Надежду въ сердцѣ взявъ, и страстiю владѣя,              Судьбу свою отдавъ на произволъ Небесъ,              Отважна и бодра вступаетъ въ мрачный лѣсъ.              Рабыни вѣрныя за нею въ слѣдъ текущи,              Унынiе и страхъ въ сердцахъ своихъ несущи,    45           Вступить во мрачный лѣсъ съ Сумбекой не могли;              Трепещущи кругомъ на холмахъ возлегли.                        Волшебство нѣкое, или прекрасны взоры,              Вiющихся змiевъ въ подземны гонятъ норы;              Сумбекинъ будто бы почувствуя приходъ,    50           Умолкъ звѣриный ревъ и шумъ бурливыхъ водъ;              Мечтанiя отъ ней и страхи удалились,              Казалось, древеса предъ нею разступились;              И вихри пламенны престали въ вѣтви дуть;              Все кроется отъ ней, и все даетъ ей путь.    55                     Уже въ печальную она долину входитъ,              На гробы Царскiе смущенный взоръ возводитъ:              Унылость у гробницъ, потокомъ слезъ лiясь,              Сѣдяща зрится тамъ на гробъ облокотясь;              Тоска свою главу на грудь печальну клонитъ,    60           И въ томномъ шествiи повсеминутно стонетъ;              Раскаянiе грудь свою разяще тамъ,              Терзающе власы является очамъ;              Тамъ пышность на себя съ отчаяньемъ взираетъ,              И мнится каждый часъ съ Царями умираетъ;    65           Къ лежащей гордости свирѣпый змiй ползетъ,              И внутренну ея терзаетъ и грызетъ;              Тамъ рвется узами окованна кичливость;              Подъ камнями лежитъ стеня несправедливость;              Всечасно видимы тамъ всѣ пороки тѣ,    70           Которые Цари творили въ животѣ:              Неправедна война, забвенье вѣрной службы,              Презрѣнье къ сиротамъ и нарушенье дружбы;              Тамъ горесть мучитъ ихъ, тоска, и зной, и хладъ.              Во образѣ такомъ изображаютъ адъ,    75           Въ который мстящими включенны Небесами,              Порочные Цари мученье терпятъ сами….              Печальный твой покровъ, о Муза! опусти;              Гробницы Царскiя и жизнь ихъ возвѣсти.                        Тамъ видѣнъ черный гробъ свирѣпаго Батыя,    80           Которымъ вольности лишилася Россiя.              Онъ полночь съ пламенемъ и западъ пробѣгалъ,              Рѣками кровь точилъ и грады пожигалъ;              Богемiю держалъ и Польшу подъ пятою;              Сей варваръ былъ почтенъ какъ Богъ Ордой златою.    85           Москва, лишенная цвѣтущей красоты!              Преобратилась въ прахъ его набѣгомъ ты!              Подъ пепломъ зрѣлися твои прекрасны домы;              Дѣвицы были въ плѣнъ изъ стѣнъ твоихъ влекомы;              Позорной смертiю кончали старцы вѣкъ;    90           По улицамъ ручей невинной крови текъ;              Дать сердцу твоему послѣднiе удары,              Оставилъ твой злодѣй тебѣ одни пожары.              Какъ бурный вихрь, прешедъ Россiю всю Батый,              Коснулся и тебѣ, о Кiевъ! градъ святый:    95           Господни храмы тамъ сокровищей лишились,              Надолго красныя мѣста опустошились;              Гдѣ крестъ Пророческiй Андреемъ водруженъ,              Тамъ видъ, плачевный видъ, развалинъ положенъ;              И вмѣсто пѣнiя отшельцовъ сладкогласныхъ,    100           Сталъ вѣтровъ слышенъ шумъ, и ревъ звѣрей ужасныхъ.                        Сiи нещастiя, погибель и бѣды,              Бунтующихъ Князей родились отъ вражды,              Когда за скипетры другъ съ другомъ воевали,              И хищною рукой вѣнцы съ чела срывали.    105           О Муза! какъ сiи напасти возглашу?              Я токи слезъ лiю, когда о нихъ пишу.              Сынъ всталъ противъ отца, отецъ противу сына,              И славой сдѣлалась пронырливость едина;              Не уважаючи въ Россiи общихъ золъ,    110           Стремился похищать у брата братъ престолъ.              Россiя надъ главой узрѣла вѣчны тѣни,              И раздробленна вся поверглась на колѣни;              Въ ней жало зависти кровавый тронъ вертѣлъ;              Батый на зыблему Россiю налетѣлъ;    115           Такъ юныхъ двухъ тельцовъ, гдѣ гладный волкъ встрѣчаетъ,              За паству бьющихся, въ добычу получаетъ.                        Толикихъ золъ Батый причиной Россамъ былъ;              Онъ кровью ихъ Князей престолы ихъ омылъ:              Но чтожъ осталося отъ сей причины страха?    120           Единый мрачный гробъ, и горсть истлѣвша праха;              Кто прежде гордостью касался Небесамъ,              Того остатки вихрь разноситъ по лѣсамъ;              Льстецы прибѣжища ко праху не имѣютъ;              Лишь спятъ на немъ змiи, и только вѣтры вѣютъ.    125                     О вы, которымъ весь пространный тѣсенъ свѣтъ,              Которыхъ слава въ брань кровавую зоветъ!              На прахъ, на тлѣнный прахъ Батыевъ вы взгляните,              И гордости тщету съ своею соравните,              Не кровью купленный прославитъ васъ вѣнецъ,    130           Но славитъ васъ любовь подвластныхъ вамъ сердецъ.                        Изъ твердыхъ камней тамъ составленна гробница,              Подъ нею погребенъ несытый кровопiйца,              Сартакъ, Батыевъ сынъ. Онъ слѣдуя отцу,              Коснулся Суздальскихъ владѣтелей вѣнцу,    135           И робость сѣя въ нихъ, противу общихъ правилъ,              Своихъ начальниковъ по всей Россiи ставилъ.                        Тамъ въ тлѣнномъ гробѣ спитъ Баркай, Батыевъ братъ,              Чинившiй горести Россiи многократъ,              Онъ чувствуя въ войнѣ свое изнеможенье,    140           Россiянъ принуждалъ себѣ на вспоможенье;              Но днесь на небесахъ носящъ вѣнецъ златый,              Отважный Александръ, Князь храбрый и святый,              До самой крайности ихъ власть не допуская,              Татаръ не защищать, склонить умѣлъ Баркая.    145                     Тамъ врановъ слышенъ крикъ, производящiй страхъ,              Крылами вѣющихъ Менгу-Темировъ прахъ;              Отмщается ему сiя по смерти рана,              Которой онъ пресѣкъ дни храбраго Романа.              Цари! мученья вамъ сулятся таковы,    150           Подъ видомъ дружества гдѣ зло чините вы.                        Тамъ видится Узбекъ, лишенный вѣчно свѣта;              Онъ первый принялъ тму и басни Махомета;              Россiю угнѣталъ сей Князь во весь свой вѣкъ,              Онъ имянемъ своимъ Ордынскiй родъ нарекъ.    155                     Тамъ дремлетъ блѣдный страхъ, на гробѣ возлегая,              Россiйскаго врага, невѣрнаго Нагая,              Который въ родственный съ Князьями вшедъ союзъ,              Уважить не хотѣлъ родства священныхъ узъ,              Мечемъ и пламенемъ опустошалъ Болгары;    160           Днесь терпитъ въ адѣ самъ подобные удары.                        Тамъ видѣнъ изъ земли твой черепъ, Занибекъ;              О ты, свирѣпый Царь, и лютый человѣкъ              Который гордаго принудилъ Симеона,              Искать Россiйскаго твоей рукою трона.    165           Сей братiевъ родныхъ для царства погубя,              Усилилъ страшну власть въ Россiи и себя;              Простерши въ сердце къ ней грабительныя длани,              На храмы Божiи взложилъ позорны дани:              Но Богъ, отъ горнихъ мѣстъ бросая смутный взоръ,    170           Въ отмщенiе послалъ на Орды гладъ и моръ,              И смерти Ангелъ ихъ гонящъ мечемъ суровымъ,              Разсыпалъ по брегамъ при Донскимъ и Днепровымъ;              Являются главы и тлѣнны кости тамъ;              Мнѣ тѣни предстоятъ ходящи по холмамъ,    175           Я вижу межъ древесъ стенящаго Хидира,              Который кроется по смерти отъ Темира.              Темиръ свирѣпый мечь простеръ въ полночный край,              Но съ трона свергъ его безвремянно Мамай;              Мамай какъ будто бы изъ нѣдръ изшедый земныхъ,    180           Въ Россiю прилетѣлъ со тучей войскъ наемныхъ,              Къ нему склонилися, измѣны не тая,              Противъ Димитрiя Россiйскiе Князья;              Обширныя поля ихъ войски покрывали,              И рѣки цѣлыя въ походѣ выпивали.    185           Такую Перскiй Царь громаду войскъ имѣлъ,              Когда съ угрозами на древнихъ Грековъ шелъ;              Но лавры жнутъ побѣдъ не многими полками,              Сбираютъ въ брани ихъ геройскими руками.              Оставилъ намъ примѣръ отважности такой,    190           Ко славѣ нашихъ странъ, Димитрiй, Князь Донской;              Съ Непрядвой онъ смѣшалъ Татарской крови рѣки.              Мамай ушелъ въ Кафу, и тамъ погибъ на вѣки;              Но вскорѣ ожививъ вражда Ордынскiй прахъ,              Повергла съ пламенемъ въ предѣлы наши страхъ;    195           Хотя Казань не разъ поверженна лежала,              Но вновь главу поднявъ, злодѣйства умножала;              Томилися отъ ихъ Россiяне Царей;              Ей много золъ нанесъ послѣднiй Сафгирей.                        Ялялась гордая надъ симъ Царемъ гробница.    200           Едва приближилась къ ней томная Царица,              Какъ будто въ оный часъ супруга лишена,              На хладномъ мраморѣ поверглася она;              Всѣ члены у нее дрожали, разрушались;              Власы разбилися, и съ прахами смѣшались;    205           Разитъ себя во грудь, горчайши слезы льетъ,              Дражайшiй мой супругъ! Сумбека вопiетъ;              Какой мы лютою разлучены судьбою;              Но ахъ! достойналь я стенать передъ тобою?              Я та, которая тебя забыть могла,    210           Въ чьемъ сердцѣ новый огнь любовна страсть зажгла.              Увы! я тѣмъ себя и паче обвиняю,              Что твой цѣлуя прахъ, рыдаю и стенаю:              Достойно ли моимъ слезамъ мѣшаться съ нимъ,              И быть услышаннымъ стенанiямъ моимъ?    215           Потоки слезъ моихъ изъ тѣхъ очей катились,              Которы къ прелестямъ другова обратились;              И стонъ, позорный стонъ, изъ сердца извлеченъ,              Которымъ сталъ иной супругомъ нареченъ,              Уста вѣщающи тебѣ свои печали,    220           Не давно прелести другова величали.              Но бѣдная твоя и сирая жена,              Совмѣстникомъ твоей любви отомщена;              Конечно онъ мою невѣрность ясно видитъ,              Во образѣ моемъ порокъ мой ненавидитъ.    225           О! естьли можешь ты прейти изъ тмы во свѣтъ;              Востань мой Царь! востань! подай ты мнѣ совѣтъ;              Твоею смертiю отъ брака свобожденна,              Входить въ другой союзъ я зрюся принужденна;              Отъ подданныхъ моихъ къ неволѣ я влекусь.    230           Но съ кѣмъ я брачными цѣпями сопрягусь?              Одни противъ себя не видя обороны,              Со мной вступаютъ въ бракъ лишь только для короны;              Съ кѣмъ сердце я дѣлю, любви не вижу въ томъ,              Любви того бѣгу, зажгла я сердце въ комъ.    235           Кому пожертвую себя, мой тронъ, и сына?              Мой Царь! въ твоихъ рукахъ Сумбекина судьбина;              Скажи, что дѣлать мнѣ?… Но ты во гробѣ спишь!              О тѣнь, любезна тѣнь! ты слезъ моихъ не зришь.              Дабы спокойствiе твоя вдова имѣла,    240           Мнѣ тѣнь твоя притти къ гробницѣ повелѣла,              И нѣкiй тайный гласъ привлекъ въ мѣста сiи;              Внемли стенанiя и жалобы мои….              При сихъ словахъ она объемлетъ гробъ руками,              И слезы горькiя лiетъ надъ нимъ рѣками;    245           Тревожа въ сихъ мѣстахъ Царей усопшихъ сонъ,              Сумбекинъ слышался между гробами стонъ;              Отъ гласа плачущей и рвущейся Царицы,              Поколебалися и прахи и гробницы;              Покрыты мхомъ сѣдымъ и терномъ многи дни,    250           Сходящи съ мѣстъ своихъ казалися они.              Завылъ ужасный вихрь, земля кругомъ дрожала;              Сумбека слыша то, во ужасѣ лежала,              Казалося, ее внезапно чувствъ лиша,              Ушла изъ ней во гробъ смущенная душа.    255           И тлѣнность жизненнымъ дхновеньемъ оживилась.                        Дверь гроба отворивъ, тѣнь Царская явилась;              Какъ нѣкiй дымъ густый подъемлется она,              Но въ образъ видится мгновенно сложена,              Одежду прежнюю и прежнiй видъ прiемлетъ,    260           Все ясно окрестъ зритъ, всему спокойно внемлетъ.              Тогда отъ горести почти лишенной силъ,              Царицѣ голосомъ унылымъ возгласилъ….              Но тщетно движитъ онъ уста и отверзаетъ,              Составленная рѣчь въ гортани изчезаетъ.    265                     И Провидѣнiе на крылiяхъ паритъ,              Поверьхъ его главы небесный огнь горитъ;              Тончаетъ мракъ предъ нимъ кругомъ лежащей ночи,              Повсюду у него и ушеса и очи.              Нѣтъ въ вѣчности отъ нихъ сокрытаго часа;    270           Какъ хартiя ему отверзты небеса;              И тако предлежатъ, какъ чистое зерцало,              Мiрскихъ вещей конецъ, средина и начало.              Непостижимое такое божество,              Тѣнь Царску облекло во прежне существо;    275           И только мысль его сiяньемъ озарило,              На будущiе дни глаза ему открыло;              Черезъ прошедшее давало разумѣть,              Коль горько, не познавъ блаженства, умереть….              О Муза! пѣть хощу дѣла необычайны,    280           И нѣкiя открыть натуры скромной тайны;              Восторгомъ пламеннымъ наполнился мой духъ,              Да внемлетъ пѣсни сей имущiй внятный слухъ.                        Не постигая самъ толь важныя премѣны,              Изшелъ изъ гроба Царь, и хладны движитъ члены;    285           Но больше Ангела парящаго не зритъ;              Къ Сумбекѣ приступивъ, стоная говоритъ:              Разторгнуты мои съ тобою смертью узы,              По смерти бракъ забвенъ, забвенны всѣ союзы.              Почто, нещастная! треѣожишь тѣнь мою?    290           Мнѣ тяжко то, что я изъ гроба возстаю;              Но дамъ тебѣ совѣтъ, о сынѣ сожалѣя:                        О! естьли изберешь супругомъ ты Алея,              Любовью пламенной возженнаго къ тебѣ:              Симъ бракомъ угодишь народу и судьбѣ,    295           Не будетъ слышенъ громъ Россiйской грозной брани,              Доколѣ Царь Алей не выдетъ изъ Казани;              Люби его, люби! Но что я говорю?              Я нѣкую мечту, иль точну бытность зрю!…              При сихъ словахъ смутясь, тѣнь Царская трепещетъ,    300           На мрачны небеса печальны взоры мещетъ,              И паки въ темный гробъ стремится убѣжать;              Но хощетъ тѣнь сiю видѣнье удержать…..              Увы! мнѣ кажется, что ты чрезъ духъ и воду,              Сумбекѣ онъ сказалъ, премѣнишь вдругъ природу;    305           Тебѣ отверзутся и съ сыномъ небеса;              Вы новы узрите во свѣтѣ чудеса;              Обѣихъ вижу васъ, я вижу предъ очами,              Какъ свѣтлой ризою одѣянныхъ лучами;              Но какъ исполнится? что значитъ все сiе?    310           Безсильно то постичь понятiе мое!…              Вѣщалъ, и будто бы ума во изступленьѣ,              Вторично видитъ онъ сквозь мраки провидѣнье,              Которо смутну тѣнь желая наказать,              Ей будущiе дни хотѣло показать.    315           Тогда подъемлется времянъ завѣса мрачна,              И вѣчность вкругъ него открылася прозрачна;              Ему познанiе о видимомъ даетъ;              Царь зная жребiй свой, Сумбекѣ вопiетъ:                        Увы! я чувствую позоръ Махометанства,    320           И зорю въ сихъ мѣстахъ встрѣчаю Христiянства,              Подъ защищенiемъ она грядетъ Небесъ,              Освѣтитъ всю Казань и сей дремучiй лѣсъ,              На сихъ мѣстахъ, гдѣ мы спокойный сонъ имѣли,              Гдѣ нашъ тревожить прахъ живущiе не смѣли;    325           На самыхъ сихъ мѣстахъ созижденъ будетъ домъ,              Всечасно мечущiй на Махомета громъ.              Вода, сiи мѣста и древеса кропяща,              Насъ больше будетъ жечь, геенна чѣмъ паляща,              Куренiе мастикъ и пѣсней сладкiй гласъ,    330           И день и ночь въ гробахъ тревожить будутъ насъ;              Пришельцы бѣдствiя и нашу грусть умножатъ,              По праху нашему слѣды они проложатъ;              Гробницы гордыя ногой своей попрутъ,              Убранства Царскiя изъ оныхъ извлекутъ.    335           Здѣсь видя крестъ взнесенъ на вышнiя степени,              Не могутъ обитать гонимы наши тѣни.              О! естьли я когда тобою былъ любимъ,              Терпѣть такой позоръ не дай костямъ моимъ;              Внемли унылому желанiю просящихъ,    340           Собратiевъ моихъ со мной Царей лежащихъ;              Вторичну нашу смерть Сумбека упреждай,              Огню съ гробами нашъ печальный прахъ предай…              Какъ вѣтеръ горъ крутыхъ въ ущелiи шумящiй,              Такъ слышанъ отъ гробовъ былъ гласъ произходящiй.    345           Сумбеку томную холодный потъ покрылъ;              Но Царь печальную симъ словомъ ободрилъ:                        Не бойся! жалобы къ тебѣ Цари приносятъ,              Се! помощи твоей нещастны предки просятъ;              Отъ бѣдства и стыда ихъ тлѣнiе избавь,    350           На поруганiе Россiянъ не оставь;…              Который мысль мою на казнь мнѣ просвѣщаетъ,              Мнѣ Ангелъ таинства открыть не запрещаетъ,              Дабы спокойна ты во свѣтѣ семъ была!              Увидишь дивныя въ дубравѣ сей дѣла,    355           И можешь прахъ спасти нещастнаго супруга,              Хранящаго тебѣ во узахъ смерти друга;              Исполни, что велю: Здѣсь древнiй тополъ есть,              На коемъ начала гнѣздо орлица плесть:              Удобно сыщешь ты подъ онымъ древо знакомъ,    360           Оно окружено густой травой и злакомъ;              Пожни сiю траву, и корень обнаживъ,              Сей корень извлеки, тамъ ключь увидишь живъ;              Изчерпай изъ него до дна текущу воду,              И влагу ты найдешь совсѣмъ другаго роду;    365           Зелену древа вѣтвь отъ топола простри,              И влагу оную поспѣшно собери.              Когда ты все сiе рачительно исполнишь,              То мой еще завѣтъ вторичный да напомнишь:              Ни змѣй ползущихъ вкругъ, ни тѣней не страшись;    370           Спасти супружнинъ прахъ, спасти себя рѣшись;              Теки на слезныя сiи мѣста обратно,              Исполни третiе, что всѣмъ Царямъ прiятно:              Что помнишь ты меня, Сумбека, докажи,              Гробницы вѣтвями сухими окружи;    375           Кропи, кропи на насъ изчерпнутую воду,              Дай смерти плѣнникамъ желанную свободу,              И жди подѣйствiя отъ сихъ волшебныхъ водъ,              Доколѣ солнечный покажется возходъ.              Тогда познаешь ты, коль дивенъ Богъ бываетъ,    380           Когда на судъ къ себѣ Онъ грѣшныхъ призываетъ;              А ты безстрашна будь! Но свѣтитъ ужъ заря;              Сокрылся Сафгирей, то слово говоря,              И рѣчи Царскiя внимались во гробницѣ,              Повелѣвающи начать свой трудъ Царицѣ.    385                     Хотя приказъ такой Сумбеку возмущалъ,              Исполнила, что ей супругъ ни возвѣщалъ,              И злаки и траву вкругъ топола находитъ;              Но самый сей успѣхъ въ боязнь ее приводитъ:              Отводитъ водный токъ и влагу достаетъ,    390           Сухiя вѣтвiя отъ тополовъ беретъ.              Кострами ихъ она расклала межъ гробами,              Водою оросивъ и горькими слезами.              Тогда всходящее въ небесну высоту              Горяще солнце всю явило красоту,    395           Живительны лучи на шаръ пустило земный,              И въ первый ими разъ сквозь лѣсъ проникло темный.              Стоящи древеса во мракѣ въ той странѣ,              Казалися очамъ какъ будто бы въ огнѣ;              Пускаютъ страшный вопль на нихъ нощныя птицы;    400           Простерся блѣдный свѣтъ на мрачныя гробницы,              И будто молнiя сверкнувшая въ ночи,              Въ долину слезную бросаются лучи;              До сложенныхъ костровъ Сумбекой достигаютъ,              Сухiя вѣтвiя и влагу возжигаютъ.    405                     Такiя въ древности явили чудеса,              Пророческой рукой въ Персидѣ Небеса;              Когда олтарнаго огня въ землѣ искавый,              И вмѣсто онаго воды гнѣздо доставый,              Неемiй вѣтвiя сухiя напоилъ,    410           И солнцевъ лучь огонь отъ вѣтвей воспалилъ.                        Подобно вѣтвiя Сумбекой разложенны,              При всходѣ солнечномъ содѣлались возженны;              И пламень межъ гробницъ водимый какъ рукой,              Простерся огненной вiющейся рѣкой;    415           Одежды Царскiя и кости разрушаетъ.              Сумбека пламень сей слезами утушаетъ.              Но воля праведныхъ исполнилась Небесъ;              Уже Батыевъ гробъ сгорѣлъ, погибъ, изчезъ,              Субека Царску тѣнь винитъ и провидѣнье,    420           Какъ облакомъ луна въ ней тмится разсужденье;              Желаетъ отъ гробницъ огни скорѣй отвлечь,              Но огнь, какъ бурный вихрь, спѣшитъ гробницы жечь,              И разстилается волнами красный пламень:              Горящiй стонетъ лѣсъ, жестокiй таетъ камень.    425           Касается пожаръ пригоркамъ и кустамъ,              Но невредимою Царица зрится тамъ.              Уже гробницы вкругъ свирѣпый огнь объемлетъ;              Пылаетъ Сафгирей! Сумбека ризу съемлетъ,              И хощетъ защищать супруговъ тлѣнный прахъ….    430           Вдругъ чувства у нее объемлетъ новый страхъ:              Увидѣла она изъ сихъ гробовъ горящихъ,              Какъ будто изъ воды героевъ изходящихъ;              Одежды Царскiя являлися на нихъ,              Но блѣдны зрѣлися и смутны лица ихъ:    435           Какъ тонки облака зефирами гонимы,              Цари по воздуху несомы были зримы;              Не держитъ пламенъ ихъ, не держитъ ихъ земля,              Но вѣтры повлекли въ геенскiя поля;              И нудитъ нѣкое упорное влеченье,    440           Послѣднее творить со свѣтомъ разлученье.                        Какъ лѣтнихъ нѣжныхъ птицъ отъ полунощныхъ странъ,              Осеннiй гонитъ хладъ за дальнiй Окiянъ:              Бѣгутъ изъ пламени печальны тако тѣни,              Отверзилъ въ бездну имъ струистый огнь степени.    445                     Эката! пламенникъ на время воспали,              И видѣть внутренность геенны мнѣ вели!              Отверзлись предо мной со трепетомъ и громомъ,              Мѣста, Аидовымъ слывутъ которы домомъ;              Собравъ грубѣйшее творенiй существо,    450           Устроило его во гнѣвѣ Божество.              Небесный сколько огнь другихъ вещей тончае,              Толико адъ существъ во свѣтѣ всѣхъ тяжчае;              Три краты девять числъ сiе вселенной дно,              Отъ круга звѣзднаго лежитъ отдалено.    455           Тамъ представляется волнами вѣчный пламень,              Тамъ видима земля, какъ раскалекный камень;              Зловонный всходитъ паръ отъ загустѣвшихъ водъ;              Изъ мрака ссѣвшiйся объемлетъ бездну сводъ;              Но свода темнаго проникнуть не возможно:    460           Подъ онымъ сѣтуютъ ведущи дни безбожно;              Тамъ скрежетъ, вопли, плачь, бѣжитъ оттолѣ сонъ,              Дыханье грѣшниковъ, повсеминутный стонъ;              Тамъ души въ трепетѣ ко сводамъ возлетаютъ,              Но преткноѣенiе поѣсюду обрѣтаютъ,    465           И тлѣютъ бездны сей, какъ искры, въ исподи;              Тамъ вихри огненны, тамъ пламенны дожди.              Надежды сладкой нѣтъ во мрачной сей державѣ;              Тамъ вижу злыхъ вельможъ, живущихъ прежде въ славѣ;              Недремлющая грусть тревожитъ тѣни ихъ,    470           Драконы огненны вращаются вкругъ нихъ;              Тамъ души истинну по смерти познаваютъ;              Но грѣхъ свой явно зря, томятся, унываютъ;              Плотская сладость ихъ преобратилась въ ядъ;              Отрады въ мукахъ нѣтъ: грѣхъ самъ собою адъ!    475           Святою вѣрою желая просвѣтиться,              Стараются они на землю возвратиться,              На солнце съ плотiю въ раскаяньѣ воззрѣть,              Дабы спокойнѣе вторично умереть:              Но таинственна цѣпь, какъ змiй кругомъ лежала,    480           И въ заключенiи преступниковъ держала.              Тамъ самолюбiе, увидя адско дно,              Познало, что тщетой прельщалося оно;              Постигнувъ райскаго веселiя изрядство,              Познало тлѣнъ сребра, несытое богатство,    485           И слезы отъ него, которыя текли,              Какъ огненна роса богатыхъ тѣни жгли.              Тамъ сладострастiе весь адъ пронзаетъ стономъ,              Имѣя равну часть во тмѣ со Иксiономъ:              Являются еще прелестны тѣни имъ,    490           Коснутся ихъ устамъ, и превратятся въ дымъ;              Тамъ вѣчный терпитъ хладъ угрюмая измѣна;              Мучитель вкругъ себя кровавы зритъ знамена,              Трепещущи тѣла, мечи, оковы, гладъ,              Которы отъ него скрываютъ Божiй градъ;    495           Тамъ страхъ смиренiю кичливы души учитъ;              Прошедшее враговъ и будущее мучитъ.                        Батый, какъ будто бы послѣдуемъ отъ тѣхъ,              Которыхъ кровь излить не ставилъ онъ за грѣхъ,              Со трепетомъ глаза на небеса возводитъ;    500           Но блескомъ ихъ сраженъ, въ подземный мракъ уходитъ;              Изъ пламени ему устроенъ тамо тронъ,              Бѣжитъ, но слышится по немъ во гробѣ стонъ.                        Преемники его злодѣйствами не сыты,              Низходятъ въ адъ за нимъ, змiями вкругъ увиты;    505           Сопровождаетъ вопль на адски муки ихъ,              И вѣчно кроется душевный миръ отъ нихъ;              То жажда тѣни ихъ, то гладъ, то зависть мучитъ,              И быти добрыми чрезъ то живущихъ учитъ.              Но тщетно мрачный адъ мучителямъ грозитъ,    510           Ихъ тщетно молнiя стращаетъ и разитъ!              Умретъ едино зло, другое возрастаетъ;              Какъ язва страшная по всей землѣ летаетъ,              Тѣснитъ, свирѣпствуетъ, терзаетъ, множитъ стонъ.              Нѣтъ, кромѣ слезъ, иныхъ безсильнымъ оборонъ;    515           И естьли въ тѣ часы гонитель не трепещетъ,              Когда земля дрожитъ и небо громы мещетъ;              Что пользы, что стихи въ улику ихъ пишу?              Ахъ! естьли каплю слезъ невинныхъ осушу,              И малую подамъ печальному отраду:    520           Уже я получилъ за слабый трудъ награду!              Злощастье облегчилъ текущiй нынѣ вѣкъ;              Сталъ меньше въ наши дни нещастенъ человѣкъ,              Да вѣчно таковымъ блаженствомъ усладимся….              Но мрачный лѣсъ завылъ, тѣнь стонетъ; обратимся!    525                     Свирѣпый Тахтамышъ, какъ огненной стрѣлой              Свергается во адъ для вѣчной казни злой;              Тамъ тѣней вкругъ себя онъ узритъ вопiющихъ,              И пламеннымъ бичемъ во тмѣ его бiющихъ.              То тѣни мстительны нещастныхъ тѣхъ людей,    530           Которыхъ умертвилъ мучительски злодѣй.              Но большимъ варваръ сей терзается призракомъ,              Встрѣчаясь со врагомъ своимъ Темираксакомъ.              Жестокiй оный врагъ родился пастухомъ,              И ставъ разбойникомъ, Монархомъ былъ по томъ;    535           Каковъ былъ съ посохомъ, таковъ онъ и въ коронѣ:              Разбойникъ былъ пастухъ, разбойникъ сталъ на тронѣ.              Страдаетъ въ адѣ самъ теперь Темираксакъ,              Но страшенъ для Царей его и тамо зракъ.                        Тамъ кроется во тму, боясь небесна свѣта,    540           Трепещущая тѣнь Царя Улу-Махмета,              Отъ собственныхъ сыновъ который бывъ гонимъ,              Обязанъ сталъ Москвѣ спасенiемъ своимъ;              Своихъ защитниковъ привлекъ коварствомъ къ брани,              И Россовъ побѣдивъ, направилъ путь къ Казани,    545           Развалины ея и тронъ возобновилъ,              Враждующихъ змiевъ Россiи оживилъ;              Подъ пепломъ злобу онъ сокрытую возставилъ.              И стрѣлы на Москву изъ дерзкихъ рукъ направилъ.              Но дружбы прерванной въ отмщенiе и въ знакъ,    550           Жизнь отнялъ у него и сына Мамотякъ.              Улу-Махмета скорбь сiя еще терзаетъ,              Нося въ рукахъ своихъ младенца, лобызаетъ,              И въ адъ свергаяся, уже онъ муки зритъ,              Которыми ему нощь вѣчная грозитъ:    555           Тамъ въ узы огненны онъ будетъ въ вѣкъ закованъ,              И пламенный вѣнецъ злодѣю уготованъ.                        Тебя идущаго зоветъ съ весельемъ адъ,              О ты, поруганный и гордый Царь Ахматъ!              Еще твой духъ грызетъ; Басма твоя попранна    560           Стопами храбраго Монарха Iоанна,              Который ко твоей погибели рожденъ,              Которымъ при Угрѣ въ конецъ ты побѣжденъ,              И слава дѣлъ твоихъ на вѣки пролетѣла;              Ордынская твоя держава запустѣла.    565           Спѣши во мрачный адъ, и тамо нынѣ зри,              Что должны гордые во тмѣ терпѣть Цари!              Они позорныя оковы тамо носятъ,              Послѣднiе рабы за гордость ихъ поносятъ,              И ихъ нещастiя во свѣтѣ семъ творцы,    570           Надъ ними подлые ругаются льстецы;              Они поруганны народомъ зрятъ короны,              Потомки съ мерзостью на ихъ взираютъ троны;              Тираны бѣдствiя такiя терпятъ тамъ,              Которыя дадутъ ужасный видъ стихамъ.    575           Но, Муза! вѣчному терзанью ихъ оставимъ,              И добродѣтели единыя прославимъ.              О! естьли кто ея не знаетъ красоты,              Нещастенъ! Царь ли есть, или невольникъ ты.              Для душъ чувствительныхъ болѣзнь нещастныхъ бремя,    580           И тѣней страждущихъ оставить, Музы! время.                        Выходитъ наконецъ смущенный Сафгирей;              Онъ горести въ себѣ вмѣщаетъ всѣхъ Царей,              Глазами томными Сумбеку озираетъ,              Къ ней съ трепетомъ идетъ, и руки простираетъ:    585           Простись, вѣщаетъ ей, простись на вѣкъ со мной!              И нашъ ко аду путь не ставь твоей виной;              Ты насъ связующи оковы разрѣшила,              И то, что насъ въ гробахъ держало, сокрушила;              Пороки, кои мы творили въ свѣтѣ семъ,    590           Не отдѣлялися отъ нашихъ тѣлъ ничѣмъ,              И насъ они къ землѣ прикованныхъ держали;              Мы тысячiю мукъ гнѣтомы здѣсь лежали.              Но солнечный огонь очистилъ нынѣ насъ,              И мы съ веселiемъ идемъ во адъ сей часъ;    595           Не плачь теперь! ты намъ огнями угодила,              И насъ отъ близкаго позора свободила.              Увы!… Ордынску власть Россiя изтребитъ,              Меча ея ничто отъ насъ не отвратитъ;              На огнь, который насъ палитъ и очищаетъ,    600           Россiйскимъ воинамъ погибель предвѣщаетъ.              Ахъ! вскорѣ новый здѣсь сiяти будетъ свѣтъ,              И водрузится крестъ, гдѣ нашъ пророкъ живетъ!              А мы отъ муки сей избавлены тобою.              Зоветъ насъ грѣхъ во адъ, какъ нѣкою трубою;    605           Спасай себя и тронъ, спасай и слезъ не лей:              Возстань! очувствуйся! ужъ близокъ Царь Алей;              Исполни ты мои слова и завѣщанье!                        Сумбеку тронуло толь горькое прощанье.              Какъ будто громовой стрѣлой поражена,    610           Хотѣвша вымолвить, безмолвствуетъ она;              Лѣсъ солнечнымъ тогда сiяньемъ озарился;              Сумбека впала въ сонъ, и Сафгирей сокрылся.

                       Уже златую дверь Аврора отворила,              И ризой небеса червленной озарила.              Усердной ревностью къ Россiи пробужденъ,              Явился Царь Алей въ тѣни Казанскихъ стѣнъ;    5           Парящiй такъ орелъ по воздуху высоко,              На птицъ трепещущихъ кидаетъ быстро око,              И видя ихъ мятежъ, висящъ межъ облакъ, ждетъ,              Куда удобнѣе направить свой полетъ.              Ордынскимъ жителямъ въ напасть и въ оскорбленье    10           Приходитъ Царь познать Казани укрѣпленье;              Сопровождается во подвигѣ своемъ              Стрѣлами легкими и острымъ копiемъ.              Когда Алей воздѣлъ глаза на градску гору,              Святый законъ предсталъ его смущенну взору;    15           Зеленый на главѣ его вѣнецъ лежалъ,              Обвитый пальмами онъ крестъ рукой держалъ;              Зарѣ подобная на немъ была одежда,              Въ очахъ его любовь, и вѣра и надежда;              Какъ двѣ звѣзды, глаза къ Алею обращалъ,    20           Онъ лирнымъ голосомъ сiи слова вѣщалъ:              Бѣги Алей! за чѣмъ въ страну пришелъ невѣрну?              Здѣсь водный токъ огню, цвѣты подобны терну;              Здѣсь кроютъ молнiи и ужасъ небеса,              И заразительны прiятные лѣса.    25                     Какъ утренни пары, сокрылося видѣнье;              Алей вострепеталъ, и впалъ во размышленье.              Онъ мыслилъ самъ въ себѣ: какiя можетъ мнѣ              Напасти приключить токъ водный въ сей странѣ?              Пристойноль рыцарю такое искушенье?    30           Подъѣхалъ къ рощѣ онъ въ надеждѣ и въ сумнѣньѣ.              Уже дремучiй лѣсъ казался освѣщенъ,              Который тернiемъ былъ прежде зарощенъ;              Живущи духи въ немъ и мраки изчезали,              Зефирамъ древеса дороги отверзали;    35           И солнце озлативъ лучемъ вершины ихъ,              Казалося взирать съ веселiемъ на нихъ.              Мѣшался блескъ его съ зелеными листами,              Какъ онъ мѣшается со влажными струями;              Сiянiе лучей, встрѣчаясь съ темнотой,    40           Явилось лунною одеждою златой.              Прiемлетъ Райскiе сiя дубрава виды,              И свой преноситъ тронъ въ зеленость сынъ Киприды.              Животворенiе, летая въ слѣдъ за нимъ,              Древамъ приноситъ цвѣтъ, приноситъ роскошь имъ;    45           Явилися вездѣ забавы и отрады:              Подъ тѣнью пляшущи представились Дрiяды;              На вѣтвяхъ соловьи Авроринъ всходъ поютъ,              Ключи прозрачные въ пригоркахъ злачныхъ бьютъ,              И въ мѣлкiе они источники дѣлятся;    50           Наяды ихъ струи свивая веселятся;              И вѣтры нѣжные, играя во цвѣтахъ,              Благоуханiе разносятъ на крылахъ.              Лужайки процвѣли, и воздухъ оживился;              Проснулось эхо тамъ, Нарцисъ у водъ явился;    55           Такiя видимы всемѣстно красоты,              Какихъ не можешь кисть очамъ представить ты!              Щастливѣе тѣхъ мѣстъ, чѣмъ славилася Енна,              Гдѣ дщерь Церерина Плутономъ похищенна,              Иль можно ихъ равнять съ прекрасною страной,    60           Гдѣ древнiй царствовалъ садами Алкиной.              Тамъ разныхъ прелестей совокупились роды,              Которы красота являетъ намъ природы.              Какъ чистое стекло влечется водный токъ,              На днѣ имѣющiй жемчугъ, златый песокъ;    65           И будто въ зеркалѣ вода изображаетъ              Все то, что берега цвѣтущи окружаетъ.              Зелены древеса сомкнувшись въ кругъ стоятъ,              Вершины преклонивъ въ источники глядятъ;              Тамъ пѣсни далеко въ пещерахъ раздаются,    70           Пригорки движутся, кустарники смѣются;              Источники въ травѣ вiяся говорятъ;              Другъ на друга цвѣты съ умильностiю зрятъ;              Зефиры рѣзвые листочки ихъ цѣлуютъ,              Струи въ ключахъ крутятъ, въ зелены вѣтви дуютъ.    75                     Уже представился не тотъ печальный лѣсъ,              Гдѣ не былъ видимъ свѣтъ ни солнца, ни небесъ;              Кореньями древа въ то время не свивались,              Другъ къ другу преклонясь, вершины отревались;              Теперь любвныя въ нихъ чувства востаютъ,    80           Другъ другу вѣтвiя, какъ руки подаютъ;              И составляются изъ нихъ густые своды,              Подъ коими сквозь лѣсъ перебирались ходы;              И словомъ, зрится тамъ прекрасный вертоградъ,              Какимъ изображенъ намъ Гесперидскiй садъ.    85                     Въ недоумѣнiе сей видъ Царя приводитъ,              Со удивленiемъ на рощу взоръ возводитъ;              Бѣги отсель! бѣги! разсудокъ вопiетъ,              Стремленье тайное къ древамъ его влечетъ;              И чувству нѣжному разсудокъ покорился.    90           Подъѣхалъ къ нимъ Алей, между древами скрылся;              Отъ тропки ко другой, какъ вѣтромъ листъ влекомъ,              Прелестныя мѣста обходитъ онъ кругомъ.              Но хитрость, въ рощу ту Эротомъ привлеченна,              Обманамъ, нѣжностямъ, притворствамъ изученна,    95           Ручей составила, чертя рукой песокъ;              Ручей тотъ сладостенъ, но дѣйствiемъ жестокъ;              Сребристая вода прохожихъ приглашаетъ;              Теряетъ волю тотъ, кто каплю водъ вкушаетъ.              Соблазнами влекомъ нещастный Царь Алей,    100           Какъ будто сквозь туманъ къ водѣ приходитъ сей.              Сопровождающа Алея осторожность,              Скрываетъ во струяхъ вредъ, пагубу, ничтожность;              Влечетъ его къ водѣ коварная любовь;              Онъ каплю взялъ въ уста, и въ немъ зажглася кровь.    105                     Которыя Царя къ потоку привлекали,              Наяды, вынырнувъ руками восплескали;              Свой рокъ предвозвѣстивъ, нещастный возстеналъ,              Алей, Алей вздохнулъ, но самъ о чемъ, не зналъ;              Тогда любови Царь въ селенiяхъ воздушныхъ    110           Прекрасныхъ Генiевъ созвалъ ему послушныхъ.              Они, съ написаннымъ притворствомъ на челахъ,              Слетаются къ нему на радужныхъ крылахъ;              Желанья водятъ ихъ, утѣхи упреждаютъ,              Умильности влекутъ, тревоги провождаютъ;    115           Зажженный пламенникъ держащiй Царь въ рукахъ,              Вѣщалъ имъ движимымъ на тонкихъ облакахъ:              О вы, властители вселенныя! летите,              Сумбекину любовь въ отраву обратите;              Тревожьте духъ ея, коварство сѣйте въ ней,    120           Да мучится она, да мучится Алей!                        Коварны Генiи крылами встрепетали,              И стрѣлы въ руки взявъ, изъ облакъ вылетали,              Зажгли на воздухѣ любовные огни;              Алея встрѣтили между древесъ они;    125           Кипридинъ сынъ предъ нимъ со пламенникомъ ходитъ,              Невидимъ будучи, въ долину ту приводитъ,              Гдѣ нѣжны Грацiи, любви поставивъ тронъ,              Сумбеку плачущу склонили въ сладкiй сонъ,              Какое нѣжное любовнику явленье!    130           Забылъ онъ зримое въ лѣсахъ увеселенье,              Забылъ онъ самъ себя, и чувствуетъ и зритъ              Едино только то, что взору предлежитъ.              Гдѣ нѣжныя сплелись багряновидны лозы,              Подъ тѣнью зритъ кустовъ разсыпанныя розы;    135           Съ лилеями въ травѣ смѣшалися они,              Весенняго красу изображая дни….              Увы! не день то былъ, не розы, но Сумбека,              Прельстить твердѣйшаго могуща человѣка;              Зефиръ лицу ея прiятства придавалъ,    140           Онъ тихими надъ ней крылами повѣвалъ;              И прелести отъ глазъ ея не отступали;              Глаза сомкнувшися, огонь въ сердца метали.              Увы! когда совсѣмъ откроются они,              Коль сильно могутъ жечь ея очей огни!    145                     Алей на сонную умильный взоръ возводитъ;              Остановляется, трепещетъ, къ ней подходитъ,              Что значитъ? мыслилъ онъ, что значитъ, что она              Въ безмолвномъ семъ лѣсу покоится одна?              Увы! она меня вторично въ узы ловитъ.    150           Обманы новые Сумбека мнѣ готовитъ….              Такъ мыслилъ Царь, еще разсудкомъ озаренъ,              Онъ хощетъ, какъ Улиссъ, избѣгнуть отъ Сиренъ.              Видѣнье на горѣ и лесть ея напомнилъ,              Намѣренье свое почти уже исполнилъ;    155           Глаза отъ прелестей Сумбеки отвратилъ.              Увидя то Эротъ, за грудь его схватилъ,              И въ сердце прелетѣвъ, воскрикнулъ велегласно:              Жестокiй! страшно ли тебѣ лице прекрасно?              Оно орошено потокомъ слезъ теперь….    160           Разсудокъ вопiялъ: не вѣрь сему! не вѣрь!              Вгляни на прелести, любовь ему вѣщала,              И взоры къ прелестямъ неволей обращала.              Тогда Кипридинъ сынъ въ кругахъ воздушныхъ скрытъ,              Своимъ дхновенiемъ ее животворитъ:    165           Сумбека взоръ стыдомъ исполненный подъемлетъ,              И сердце у Царя почти уже отъемлетъ,              Взоръ въ грудь ему проникъ, какъ солнце сквозь хрусталь,              Онъ съ прелестью вмѣщалъ притворство и печаль;              Печаль смягчающу сложенiя суровы,    170           Дающу новыя любовникамъ оковы,                        На прелести ея взводящiй томный взглядъ,              Алей горѣлъ огнемъ и пилъ любовный ядъ.              Куда сокроюсь я? Сумбека говорила;              Закрыла очеса, но хитрость ихъ открыла;    175           Алея покорить, Алея удержать,              Вздохнула, двигнулась и хочетъ убѣжать.              Казалось, Грацiи токъ слезный проливали;              Наяды плакали, Амуры унывали;              Свернулись вдругъ цвѣтки, стенали древеса;    180           И капли слезныя излили небеса,              Кропили оными и розу и лилею.              Алей не камень былъ; какъ тверду быть Алею!              Сумбекинъ взоръ Царя въ неволѣ удержалъ;              Герой изчезъ! и рабъ у ногъ ея лежалъ.    185           Дрожащимъ гласомъ рекъ: пойдемъ въ Свiяжскъ отсюду;              Здѣсь я врагомъ кажусь, твой плѣнникъ тамо буду!              Приданымъ дать должна Казань свою мнѣ кровь;              Россiя увѣнчать мою съ тобой любовь!….              Сiя пристрастна рѣчь Сумбекѣ изъявила,    190           Что сердце въ немъ любовь стрѣлами уязвила.              Сумбека вобразивъ, что ей супругъ велѣлъ,              Своихъ прiятностей не пожалѣла стрѣлъ.              Прельщай! еще прельщай! притворство вопiяло,              Которо близь ея невидимо стояло;    195           Оно, Сумбекины умноживъ красоты,              Казало розовы въ ея устахъ цвѣты;              Улыбка нѣжная, пронзающiе взгляды,              Во грудь Алееву вливали медъ и яды,              Сумбеку подкрѣпить, съ стрѣлой Эротъ летитъ,    200           И ею дѣйствуетъ, въ очахъ ея сокрытъ;              И внемлетъ Царь отъ ней сiи слова жестоки:              Невѣрный! видѣлъ ли мои ты слезны токи?              Они въ долинѣ сей лилися по тебѣ;              Что дѣлать мнѣ теперь при злой моей судьбѣ?    205           Ахъ! слезы мнѣ теперь послѣдняя отрада!              Жестокiй! для тебя я выслана изъ града;              Съ младенцемъ я моимъ гониму зрю себя,              Отъ подданныхъ моихъ гониму за тебя;              Они любовь мою и вѣрность Сафгирею,    210           Почли къ тебѣ, Алей, суровостью моею;              Велятъ нещастной мнѣ, твой знатный родъ любя,              Или оставить тронъ, или смягчить тебя.              О коль послѣднее велѣнье мнѣ прiятно!              Сама итти въ Свiяжскъ хотѣла я стократно;    215           Хотѣла предъ тобой потоки слезъ пролить,              На твой престолъ тебя хотѣла умолить.              Но я напасть мою какъ будто предузнала,              Предстать очамъ твоимъ я прежде не дерзала,              Доколѣ не могла сомнѣнiевъ пресѣчь;    220           Для нихъ была должна супружнинъ гробъ сожечь;              Боролась съ жалостью, боролася со страхомъ,              Дабы не уличалъ меня и симъ ты прахомъ.              Взгляни на гробы ты, на пепелъ ихъ взгляни!              Усердiе мое къ тебѣ явятъ они.    225           Но пользуетъ ли мнѣ такое увѣренье?              Во градѣ вижу я, внѣ града подозрѣнье!              Увы! суровыя смягчились небеса,              И камни тронулись, и дикiе лѣса;              Все, все въ дубравѣ сей, ахъ! все преобразилось!    230           Лишь сердце для меня твое не умягчилось!              Жесточе ты древесъ, жесточе твердыхъ горъ?              Сумбека длитъ еще коварный разговоръ:                        Увы, любезный Князь! войдемъ во градски стѣны,              Не бойся хитрости, не бойся ты измѣны.    235           Тебя корона тамъ, любовь и скипетръ ждутъ;              Взаимный миръ съ Москвой въ тебѣ Казанцы чтутъ;              За вѣрность я тебѣ Ордынцовъ отвѣчаю….              Но ты задумался, я рѣчь мою скончаю.              Моей преданности стыдиться я должна!…    240           Взрыдала, и пошла, стенаючи она.              Потоки слезъ проливъ казалась удаленна,              Какъ роза нѣжная росою окропленна;              Прiятны Грацiи тѣснились вкругъ нея,              И прелести припавъ цѣлуютъ слѣдъ ея;    245           Прiятности кругомъ лица ея летали,              Они лобзаньями слезъ токи изщитали.              Какой бы человѣкъ, какой бы строгiй богъ,              Ея заразами разтрогаться не могъ?              Сумбека кинула взоръ нѣжный ко Алею,    250           Пошла…. и Царь Алей стремится въ слѣдъ за нею!                        Алциною Астолфъ обманутъ тако былъ,              Алей уже едва Россiю не забылъ;              Коль вѣра, мысль его отъ страсти отзывала,              Любовь и слабостямъ похвальный видъ давала,    255           Онъ чаялъ, покоривъ съ Сумбекою Казань,              Прислать изъ ней въ Москву съ присягой вскорѣ дань,              Мятежныя сердца Ордынцовъ успокоить,              Ихъ наглость обуздать, всеобщiй миръ устроить.              Сей чаемый предлогъ его къ Сумбекѣ влекъ,    260           Обманы царствуютъ! въ ихъ волѣ человѣкъ!              Любовь, которая тогда надъ нимъ летала,              Сумбекинымъ его невольникомъ щитала.              Такъ часто обладать собою льстимся мы,              Когда во власть беретъ у насъ любовь умы.    265                     Притворно воздыхать Сумбека продолжала,              Скрывалась, но любовь Цареву умножала.              Вскричалъ онъ, видящiй взведенныхъ прелесть глазъ,              Увы! я быть могу еще обманутъ разъ;              Но слѣдую тебѣ!… Тѣ рѣчи излетали,    270           Во книгу вѣчности они внесенны стали,              И должно было впредь исполнитися имъ:              Невинность во слезахъ пошла во слѣдъ за нимъ.              Сумбека хитростью напасть запечатлѣла,              Которая Царю во срѣтенье летѣла.    275           Лишь выступилъ Алей дубравы изъ границъ,              Идущаго Царя встрѣчаетъ ликъ дѣвицъ;              Подобно Грацiямъ блистая красотами,              Ко граду путь онѣ усыпали цвѣтами.              Утѣхи, прелести, тѣснятся вкругъ его,    280           Берутъ оружiе съ усмѣшкой у него,              Благуханiемъ одежду оросили,              И гимны свойственны случаямъ возгласили;              Вѣнцы сплетающа соблазность изъ цвѣтовъ,              Къ Алею подступивъ, подъемлетъ свой покровъ,    285           Снимая шлемъ съ Царя, главу его вѣнчаетъ,              И мечь его укравъ, цвѣты ему вручаетъ;              Коварство робкое прiемля смѣлый видъ,              Отъемлетъ у него копье и лукъ и щитъ.              Казалася любовь въ Героя превращенна;    290           А храбрость Царская послѣднихъ силъ лишенна.                        Тогда крылатая въ Казань паритъ молва,              Недремлюща во вѣкъ, скора, быстра, жива;              Молва Алеево прибытiе вѣщаетъ,              Съ Москвой взаимный миръ Казанцамъ обѣщаетъ.    295           Прiятная судьба Казани смутной льститъ,              Которую сулилъ Царицѣ ихъ Сеитъ.                        Златая встрѣтила Сумбеку колесница,              Съ Алеемъ въ торжествѣ возсѣла въ ней Царица;              Народъ въ восторгѣ зритъ съ высокихъ градскихъ стѣнъ,    300           Идущаго Царя во произвольный плѣнъ.              Чье имя страхъ Ордамъ недавно наводило,              Пришествiе того спокойстомъ граду льстило.              О тигрѣ, жителей который устрашалъ,              На пажитяхъ стада пасомы похищалъ,    305           Съ такимъ веселiемъ граждане разсуждаютъ,              Когда его въ цѣпяхъ по граду провождаютъ.              Спѣшаща обрѣсти сокровищи и честь,              Является Царю въ лицѣ вельможей лесть;              Зящитникомъ Орды Алея называетъ,    310           И слезы радостны ласкаясь проливаетъ;              Имѣя въ разумѣ о выгодахъ мечты,              Къ подножiю его разсыпала цвѣты.              И подлость рабская толь гнусно унижалась,              Что ко стопамъ его главою понижалась;    315           Лице покорности умѣюща принять,              Колѣна Царскiя стремилася обнять.                        Любовь народныя плесканья подкрѣпили,              И въ Царскiй древнiй домъ любовники вступили.              Темница, страсть куда Алея привлекла,    320           Казалася ему съ Сумбекой весела.              Цирцеѣ гордая Сумбека подражаетъ,              Она и взоръ его и духъ обворожаетъ,              И въ сердце лестныя вливающа слова,              Во агнца слабаго преобратила льва.    325           Коль слѣпы въ ихъ любви бываютъ человѣки!              Алей весь мiръ включалъ во прелестяхъ Сумбеки.              По радостямъ его летаетъ плѣнный взоръ,              На что ни смотритъ Царь, вступая въ Царскiй дворъ.              Тамъ рядъ древесъ казалъ широкiя дороги,    330           Сквозь кои пышныя открылися чертоги,              Вкругъ нихъ свѣтилися столпы въ златыхъ вѣнцахъ,              И бисеръ въ солнечныхъ играющiй лучахъ.              Строенiя сего наружное изрядство              Роскошною рукой возвысило богатство;    335           Со пестрымъ марморомъ тамъ аспидъ сопряженъ;              Блистая хрусталемъ, казался домъ зажженъ.                        Предъ онымъ зритъ Алей столпами окруженну,              Изъ твердыхъ марморовъ Казань изображенну;              Какъ нѣкiй исполинъ, имѣя грозный видъ;    340           На каменномъ она подножiи стоитъ.              Художникъ плѣнную изобразилъ Россiю,              Ко истукановымъ стопамъ склонившу выю,              И узы, на ея лежащiя рукахъ,              Являли прежнiй плѣнъ и прежнiй Россовъ страхъ.    345           Казань десницею ужасный мечь держала,              И горду власть свою чрезъ то изображала.              Въ сей страшный истуканъ устроенъ тайный входъ,              Которымъ ихъ Цари вступая каждый годъ,              Молитвы ложному пророку приносили,    350           Всегдашня торжества надъ Россами просили.              Вѣщаютъ, будто имъ завѣтъ волхвами данъ:              Доколѣ невредимъ сей будетъ истуканъ,              Дотолѣ славный градъ безвреденъ сохранится,              И благо ихо во зло во-вѣкъ не премѣнится.    355           Коль пламенно Алей Сумбеку ни любилъ,              Едва въ сiи часы любви не истребилъ,              Казанской гордости когда онъ знакъ увидѣлъ;              Алей тщеславiе и пышность ненавидѣлъ.              Хоть сердце отняла Сумбека у него,    360           Россiя въ памяти присутствуетъ его;              Противенъ истуканъ его казался взору:              Россiйскаго Алей не могъ терпѣть позору.              Но то коварная Царица усмотрѣвъ,              Изгнала прелестьми его изъ сердца гнѣвъ:    365           Она глаза къ нему толь страстно устремила,              Что ими прочiе всѣ виды вдругъ затмила;              И нѣжныя слова лишь только изрекла,              Алея за собой въ чертоги повлекла.                        Тамъ пѣсни юныхъ Нимфъ повсюду раздавались.    370           Вѣнцы изъ нѣжныхъ розъ Алею въ даръ свивались;              Подобны Урiямъ казались Нимфы тѣ,              О коихъ Махометъ вѣщаетъ красотѣ.              Онѣ прiятности любовныя вѣщали,              Которы и боговъ небесныхъ восхищали;    375           Воспѣли рыцарей великихъ имяна,              Которы въ древнiя любили времяна.              Отравой сладкою любовникъ упивался.              Армидою Ренодъ подобно такъ прельщался.                        Сумбекѣ нравилось прельщенiе сiе.    380           Алей какъ нѣкiй рай жилище зрѣлъ ее;              Искусствомъ помрачивъ убранства горделивы,              Тамъ видны на стѣнахъ изображенья живы,              Ихъ кисть волшебная для глазъ произвела,              И видъ естественный и душу льну дала.    385                     Въ лицѣ прiятнаго и кроткаго зефира              Изобразила кисть златое царство мира;              Миръ страшный брани храмъ заклепами крѣпитъ,              У ногъ его въ травѣ волкъ съ агнцемъ купно спитъ;              Тамъ голубь съ ястребомъ играючи летаетъ,    390           И львица юнаго тельца млекомъ питаетъ;              Во всей веселости между цвѣтовъ видна,              Подъ тѣнiю древесъ сѣдяща тишина;              Алмазный щитъ надъ ней спокойствiе держало,              И щастiе сiю богиню окружало.    395                     Съ другой страны встрѣчалъ обвороженный взоръ              Военны подвиги, сраженiя, раздоръ:              Тамъ зрится во крови свирѣпыхъ битвъ Царица;              Тамъ раны видимы, тамъ кровь, тамъ блѣдны лица,              Герои въ цвѣтѣ лѣтъ кончающiе дни,    400           И стонутъ, кажется, написанны они.                        Сумбека на Царя коварствуя взираетъ,              Узнать, къ чему свои онъ мысли простираетъ;              Чѣмъ паче занятъ онъ, кровавой ли войной,              Или цвѣтущею въ покоѣ тишиной?    405           Ей мнилось, что война его вниманью льстила,              И взоромъ взоръ его къ иному отвратила.                        Тамъ новый видъ глаза Царевы поразилъ:              Художникъ пламенну любовь изобразилъ.              Любовь, которая казалася на тронѣ,    410           Съ калчаномъ стрѣлъ въ рукахъ и въ розовой коронѣ;              Тѣ стрѣлы сыплются въ день ясный и въ ночи,              На всю вселенную, какъ солнечны лучи.              Лучами шаръ земный ты солнце освѣщаешь,              И грады оными и степи посѣщаешь:    415           Подобно стрлы такъ изъ рукъ любви летятъ,              Равно Владѣтеля и пастуха язвятъ;              И щастье равное они тогда вкушаютъ,              Когда свои сердца любовью утѣшаютъ.                        Что живостью цвѣтовъ на льнѣ изображалъ,    420           Художникъ въ томъ живой натурѣ подражалъ:              Тамъ гордыя древа долины осѣняли,              И кажется, они верхи свои склоняли:              Межъ камней извившись источники кипятъ,              И мнится, на стѣнѣ написанны шумятъ;    425           Тамъ кажется Нарцисъ еще глядитъ въ потоки,              И будучи цвѣткомъ, пущаетъ слезны токи;              Нещастный Адонидъ, ставъ жертвою любви,              Еще является на стеблѣ во крови.              Алей на все взиралъ, взиралъ и возхищался;    430           Но бодрый духъ его слабѣлъ и возмущался;              Толико мысли онъ въ забавы углубилъ,              Что друга вѣрнаго Гирея позабылъ.              Другъ часто близокъ къ намъ во отдаленьи трона,              Но въ немъ лишь видѣнъ Царь, когда на немъ корона.    435           Алей возшедъ на тронъ, въ день щастья своего              Не помнитъ дружества, но помнитъ другъ его!              Казанцы жизнь при немъ предвидящи щастливу,              Морскому въ оный день подобились приливу,              Который Царскiй домъ какъ море наполнялъ:    440           Весь градъ передъ Царемъ колѣна преклонялъ;              И вѣрность радости свои вездѣ трубила.              Алея подлинно Казанска чернь любила;              Уже два раза онъ сердцами ихъ владѣлъ,              Какъ будто о своемъ, о благѣ ихъ радѣлъ;    445           Имѣли въ немъ они отъ сильныхъ оборону.              Алею поднесли порфиру и корону;              Не страшны Россы имъ, не страшенъ Асталонъ,              Когда прiосенитъ Алей Казанскiй тронъ.                        Но зависть и раздоръ среди вельможъ летаютъ,    450           Которыя Царя наружно почитаютъ.              Сiи двѣ фурiи, тревожа ихъ сердца,              Неволятъ ихъ алкать Казансаго вѣнца;              И каждый думаетъ Алею быть подобенъ,              Иль паче, нежель онъ, владѣть Ордой способенъ.    455           Но завистью Сагрунъ сильняе всѣхъ горитъ,              Онъ взоры пламенны кидая, говоритъ:              Какiе подадимъ мы слухи нынѣ свѣту,              Избравъ того Царемъ, кто врагъ и Махомету,              Кто рабствуя Царю Московскому служилъ,    460           И можетъ быть его на насъ вооружилъ?              Или мы собственныхъ достоинствъ не имѣемъ,              Что выбрать во Царя другъ друга не умѣемъ?                        Но прервалъ рѣчь его Гирей, Алеевъ другъ,              Вельможей собранныхъ вступивъ въ мятежный кругъ:    465           Не льзя противиться, онъ рекъ, судебъ уставу,              Алею отдаютъ они его державу;              Державу, до сего носиму имъ не разъ;              Кто смѣетъ быть Небесъ противникомъ изъ насъ?              Не вѣру толковать вѣнчается Владѣтель;    470           Онъ въ поданныхъ вселять обязанъ добродѣтель,              Кто лучше озаритъ Казанскiй ею тронъ?              Кто лучшiй дастъ примѣръ въ геройствѣ, коль не онъ?              О! естьли исполнять хотѣнiя сердечны;              На царство выборы здѣсь будутъ безконечны,    475           И будемъ въ пренiи о тронѣ мы вовѣкъ.              Начальствовать другимъ желаетъ человѣкъ;              Но царство возмутивъ, утратимъ мы свободу,              Однако отдадимъ сiе на судъ народу:              Народомъ подкрѣпленъ бываетъ Царскiй тронъ,    480           Да скажетъ, симъ Царемъ доволенъ естьли онъ?              Спросилъ, и гласы ихъ каки волны зашумѣли,              Казанцы собранны согласну мысль имѣли;              Не слышно, кромѣ сихъ торжественныхъ рѣчей:              Пусть нами царствуютъ съ Сумбекою Алей!    485                     Сребристая луна на горизонтъ вступила,              Но радости въ сердцахъ она не усыпила;              Стараясь удержать во градѣ ясность дни,              Казанцы возгнѣли блестящiе огни;              Веселость подданныхъ наружны кажутъ блески,    490           Восходятъ къ облакамъ торжественные плески;              Какъ шумъ морскихъ валовъ, достигъ къ чертогамъ гласъ:              Да наши радости возрадуютъ и васъ!              Сумбека нѣжностей подъ пепломъ искру крыла;              Тронъ твой, и я твоя, Алею говорила;    495           Съ моимъ сливаются народныя сердца;              Отъ нихъ и отъ меня прiемлешь два вѣнца;              Одинъ Царемъ тебя творитъ надъ сей страною,              Другой надъ волею моей и надо мною.              По мнѣ сей градъ, престолъ и весь народъ есть твой;    500           А съ нами примирясь, смири Казань съ Москвой;              Мы ей селенiя за-Волжскiя уступимъ,              И естьли хощешь ты, присягой миръ съ ней купимъ.              Мы браней не хотимъ! Хотя и льщуся я,              Что можетъ защищать Казань рука твоя,    505           Но ты Россiи другъ; а царствуя надъ нами,              Россiянъ учини ты нашими друзьями,              И станемъ въ градѣ семъ златые дни вести….              Алей, не чувствуя сея Царицы льсти,              Сумбеку подкрѣпилъ въ прiятномъ упованьѣ.    510           Взоръ нѣжный усладилъ и страсть и пированье,              Казалось, разлился веселiй океанъ.              Но часто кроется подъ ласками обманъ;              Кругомъ любовниковъ слетаются утѣхи,              Слетаются въ чертогъ умильности и смѣхи,    515           Но виды таковы Сумбекинъ Дворъ имѣвъ,              Таилъ въ стѣнахъ своихъ притворство, зависть, гнѣвъ,              Которыя открыть лица еще не смѣли,              И зримы будучи, притворный видъ имѣли.              Сумбека зрѣлася при радостяхъ смутна….    520           Османа помнила, ахъ! помнила она;              Невѣрности его Царицѣ въ мысль приходятъ,              Какъ облако во дни на сердце мракъ наводятъ.                        Досада, ревность, гнѣвъ, ея терзая грудь,              Отверзли мщенiю къ Сумбекѣ въ сердце путь.    525           О коль страшна любовь, отмщающа измѣну!              Османа привести даетъ приказъ изъ плѣну.              Свирѣпства, хитрости и мщенiя полна,              Алею говоритъ стенаючи она:              Онъ врагъ мой, врагъ и твой, злодѣй всего народа,    530           Которымъ отнята была моя свобода!              Я дружбы прежнiя съ нимъ узы нынѣ рву,              И въ жертву отдаю тебѣ его главу….              Алей сказалъ: Османъ! внемли, что я вѣщаю;              Ты врагъ мнѣ, я тебѣ свободу возвращаю;    535           Познай теперь, Османъ, какъ Христiяне мстятъ;              Ты можешь съ нами жить, оставить можешь градъ.              Сумбека, будто бы предбудущее зрѣла,              Еще подъ стражею держать его велѣла.                        Османъ отходитъ прочь, но прочь любовь нейдетъ,    540           По сердцу разлилась, и власть надъ нимъ беретъ;              То стужу дѣлаетъ, то множитъ лютый пламень,              И сердце размягча, падетъ какъ въ воду камень.              Сумбека, чающа Османа не любить,              Съ Алеемъ щастлива въ забавахъ хочетъ быть.    545           Сей плѣнникъ, въ Царскiя вступивъ священны нравы,              Вдается въ новыя съ Сумбекою забавы.              Желая облегчить правленiя труды,              Влечетъ его она въ рокошные сады,              Гдѣ тысящи прiятствъ для Флоры и Помоны,    550           Волшебною рукой сооружили троны:              Тамъ розовы вокругъ кустарники цвѣтутъ,              Зефиръ покоится на ихъ листочкахъ тутъ;              Тамъ вѣтвями древа густыми соплетенны,              Прохлады завсегда въ тѣни хранятъ весенны;    555           Чрезъ виды разные стремящаяся тамъ,              Подъемлется вода шумяща къ облакамъ;              Любовны нѣжности въ кустахъ себя скрываютъ,              И птицы сладость ихъ и прелесть воспѣваютъ;              Зеленые лужки въ тѣни древесъ цвѣтутъ,    560           И кажется, любовь одры готовитъ тутъ;              Наяды у ручьевъ являются сѣдящи,              Волшебны зеркалы въ рукахъ своихъ держащи,              Въ которы Грацiи съ усмѣшками гладятъ;              Амуры обнявшись, на мягкой травкѣ спятъ;    565           Пещеры скромныя, привѣтливыя тѣни,              Гуляющихъ къ себѣ манили на колѣни.              Сумбекѣ въ мысль пришли минувши времяна,              Когда съ Османомъ здѣсь видалася она;              Любовныя свои прохлады вспомянула:    570           Взглянула на мѣста, и тяжко воздохнула;              Но скрыла грудь ея снѣдающую страсть,              Беретъ надъ слабостью Сумбека полну власть;              Запечатлѣнныя намѣреньи имѣя,              Османомъ прельщена, взвела на тронъ Алея.    575           Алею ввѣрила владычество свое,              Но царствовалъ Османъ надъ сердцемъ у нее.              Уже Алей Казань мятежну успокоилъ,              И къ миру онъ сердца людей своихъ устроилъ,              Союзъ готовился съ Москвой запечатлѣть;    580           Но искра мятежа не преставала тлѣть.                        Османъ отверженный, Османъ лишенъ покою,              При общей радости терзается тоскою;              Ему являются мечтанiя во тмѣ,              Эмира у него и въ сердцѣ и въ умѣ:    585           Гуляетъ ли въ садахъ, или въ нощи воздремлетъ,              И мракъ и древеса лице ея прiемлетъ;              Томится духъ его и стынетъ въ жилахъ кровь.                        Взирая на сiе развратная любовь,              Любовь, мрачаща умъ, когда въ крови затлится;    590           Любовь сердецъ и душъ страданьемъ веселится,              Любовь, отъемлюща покой, разсудокъ, стыдъ,              Прiемлетъ на себя теперь Эмиринъ видъ:              Къ Осману спящему со трепетомъ приходитъ,              Отраду зрѣнiю, но сердцу скорбь наводитъ,    595           Эмира, будто бы сей жизни при концѣ,              Имѣетъ блѣдное и смутное лице;              Раздранная на ней казалася одежда;              Речетъ: моя теперь изчезла вся надежда,              Изчезла, видѣться и вмѣстѣ быть съ тобой:    600           Намъ должно жить, Османъ, весь вѣкъ въ разлукѣ злой!              Отчаянный она вѣщая взоръ кидала,              Главу потупила, и горько возрыдала.              Но ктожъ причиною сердечныхъ нашихъ ранъ?              Эмира говоритъ: причиной ты, Османъ!    605           Спѣши, ты можетъ быть спасти меня успѣешь,              Къ свободѣ средства ты надежныя имѣешь,              Успѣхъ получишь ты надъ слабою женой;              Рыдай предъ ней, спѣши увидѣться со мой.              Сiи слова не разъ ему твердила,    610           И взоры слезные кидая уходила.                        Османъ какъ будто бы пронзенъ во грудь стрѣлой,              Трепещетъ, мучится, смущается мечтой,              Встаетъ; и се въ чертогъ Сагрунъ коварный входитъ;              Онъ взоры на него печальные возводитъ.    615           Въ вельможѣ семъ душа какъ адъ была смутна,              Къ различнымъ хитростямъ склонялася она;              Грызомый завистью, покоя не имѣетъ;              Желая людямъ зла, о бѣдствѣ ихъ жалѣетъ;              На блѣдномъ у него написано лицѣ,    620           Что мыслилъ день и нощь о Царскомъ онъ вѣнцѣ.              Нося въ груди своей намѣренiе злобно,              Хотѣлъ, какъ самъ себя, и всѣхъ смущать подобно;              И такъ Осману рекъ: о коль твой скорбенъ взоръ;              Но долго ли тебѣ такой терпѣть позоръ?    625           Таврискiй храбрый Князь въ Казанѣ узы носитъ,              О вольности своей ни думаетъ, ни проситъ;              Когда бы можетъ быть, ты слово лишь изрекъ,              Порфирою бъ себя во градѣ семъ облекъ;              Я дружества къ тебѣ во вѣки не нарушу:    630           Ты вѣдаешь мою ревнительную душу,              И вѣдаешь еще ту пламенную страсть,              Котора ввергнула тебя въ сiю напасть;              Дай нову силу ей, и подкрѣпися ею,              Сумбека сжалится надъ нѣжностью твоею;    635           Явись ея очамъ! Османъ, мечтой смущенъ,              Коварнымъ Сагруномъ былъ паче обольщенъ.              Вельможу онъ сего при щастьѣ ненавидѣлъ,              Но ввѣрилъ днесь ему мечту, котору видѣлъ,              Такъ бѣдный плаватель, въ пучинѣ жизнь губя,    640           За все хватается, что видитъ вкругъ себя.                        Довѣренностью сей Сагрунъ возвеселился,              Онъ только ждалъ, чтобы Османъ ему открылся;              Намѣренье въ груди злодѣйское питалъ,              Своимъ орудiемъ любовну страсть считалъ;    645           Во злобѣ предпрiялъ, раздоръ въ троихъ посѣя,              Османа погубить, Сумбеку и Алея.              Сей хищный волкъ теперь прiемлетъ агнчiй видъ;              Лукавый духъ его подъ видомъ дружбы скрыть:              Спаси отъ бѣдства насъ! вѣщаетъ онъ со стономъ,    650           Мы всѣ устрашены колеблющимся трономъ;              Сумбека нѣжности къ тебѣ не изгнала,              Но въ гнѣвѣ Царску власть Алею отдала;              Возможно ли женѣ въ ея угрозахъ вѣрить?              Онѣ и злобствуя умѣютъ лицемѣрить;    655           Ихъ гнѣвъ есть молнiя, которая сверкнетъ,              Но солнце возсiявъ, опять сiять начнетъ;              Алей, опасный врагъ и вѣры и Казани,              Сбираетъ для Москвы съ Татаръ позорны дани;              Я видѣлъ, какъ теперь народу онъ ласкалъ,    660           И въ ихъ сердца войти, различныхъ средствъ искалъ.              Имѣя желчь въ груди, точилъ онъ медъ устами;              Съ Россiей вѣчный миръ украсилъ онъ цвѣтами,              И прелестью словесъ собранье обольщалъ….              Симъ адскимъ вымысломъ онъ души уловлялъ;    665           Онъ рекъ сiи слова, но ихъ изрекъ краснѣя:              Вы другомъ, не Царемъ имѣете Алея!              Смиритися съ Москвой, отъ насъ отвергнуть брань,              Не многая къ тому отъ васъ потребна дань,              Присяга вѣрная!… О коль слова безбожны!    670           Рабамъ покорности такiя суть возможны;              А мы давно ли власть имѣли надъ Москвой?              Намъ льзяль къ стопамъ ихъ пасть, бывъ прежде ихъ главой?              Кто знаетъ? можетъ быть, тая въ душѣ коварство,              Разрушить предпрiялъ Алей Казанско царство;    675           Мужайся, ободрись, злодѣя не жалѣй,              Сними съ него главу, коль не снялъ онъ твоей!              Ты смертiю своей нещастный ускоряешь;              Спасая жизнь его, свою ты жизнь теряешь.              Теперь, Османъ! любовь Царицѣ докажи;    680           Корону со главы падущу удержи;              Тебя къ тому зоветъ и зримое мечтанье,              Любовь, нещастiе и наше почитанье;              Та тѣнь, которая являлася тебѣ,              Ко щастливой тебя и тѣнь зоветъ судьбѣ!    685           Уже колеблются божницъ верхи златыя,              Ты вѣру подкрѣпи, и воскреси Батыя.                        Когда сiе Сагрунъ лукавствуя вѣщалъ,              Развратъ и паче въ немъ духъ звѣрскiй возмущалъ;              Обвившись вкругъ него, коварство разтравляетъ,    690           Сумбеку взору онъ кровавому являетъ,              Котора, жалуясь на строгости Небесъ,              Ходила въ горести подъ тѣнiю древесъ;              И съ нѣжностью своей имѣющая споры,              Гдѣ жилъ Османъ, туда бросала смутны взоры.    695           Примѣтивый Сагрунъ страданiе сiе,              Вѣнчаннымъ поставлялъ желанiе свое,              И рекъ Осману онъ: я долгъ и дружбу помню;              Пойду, и важныя намѣренья исполню:              Заставлю гордою Сумбеку меньше быть,    700           Тебѣ престолъ отдать, Алея позабыть!              Идетъ, и хитрости вокругъ его летаютъ,              Онѣ льстеца сего орудiемъ считаютъ;              Во рабскомъ образѣ представили его,              Покорность на челѣ являя у него.    705           Съ лукавствомъ внутреннимъ къ Сумбекѣ онъ подходитъ,              И рѣчь съ ней о любви Османовой заводитъ.              Такъ Евву льстивый змiй въ Едемѣ соблазнялъ,              Когда ее вкусить познанiй плодъ склонялъ.              Прилично ли, онъ рекъ, что здѣсь какъ плѣнникъ низкiй,    710           Подъ стражей держится безвинно Князь Таврискiй,              Сей Князь, который сталъ за то одно гонимъ,              Что онъ любилъ тебя, что онъ тобой любимъ?              Всѣ сжалились надъ нимъ, мы плачемъ, плачутъ стѣны;              Онъ страждетъ, ни вражды не зная, ни измѣны;    715           И любитъ онъ тебя!… Но мы оставимъ то.              Подумай, Крымъ теперь въ отвѣтъ намъ скажетъ что?              Османа заключивъ, мы Крымскiй родъ поносимъ;              А помощи отъ нихъ въ напасти общей просимъ;              На чтожъ она теперь? Здѣсь царствуетъ Алей;    720           Османъ кончаетъ жизнь, кончаетъ какъ злодѣй!              Умолкъ…. и рѣчь сiя Царицѣ гордой льстила,              Она и выговоръ совѣтомъ добрымъ чтила;              Хотѣла за любовь обиженною быть,              И стать заставленной невѣрнаго любить.    725           Но кроя нѣжну страсть, котора грудь терзала,              Сумбека хитрому наперснику сказала,              Сказала Сагруну, всемъ сердцемъ возстеня:              Ахъ! льзя ли вѣрить мнѣ, что любитъ онъ меня?              Не сей ли льстецъ меня на тронѣ обезславилъ?    730           Не онъ ли въ Тавръ отсель любовницу отправилъ?              Не явенъ ли его изъ града былъ побѣгъ?              Мной! мной обогащенъ! меня онъ пренебрегъ….              Сумбека залилась при сихъ рѣчахъ слезами.                        Сагрунъ вскричалъ: Османъ во вѣки будетъ съ нами:    735           Невѣрность скорую всегда прiемлетъ казнь,              Эмира, позабывъ Османову прiязнь,              Съ его сокровищемъ въ Россiю убѣжала;              Увы! тебѣ въ любви она не подражала!              Османъ раскаялся! Я самъ то прежде зрѣлъ,    740           Что онъ обманщицу Сумбекѣ предпочелъ.              Но се идетъ Османъ; онъ самъ тебѣ докажетъ,              Какъ любитъ онъ тебя, и что онъ мыслитъ, скажетъ;              Скрывается Сагрунъ, извергнувъ сладкiй ядъ.              Сумбека бросила къ Осману нѣжный взглядъ:    745           Печали на челѣ, въ ланитахъ блѣдностъ видитъ,              И прежни строгости Сумбека ненавидитъ;              Клянетъ суровые свои поступки съ нимъ:              Теперь не онъ предъ ней, она винна предъ нимъ.              Казалось, вкругъ нея летали смертны тѣни,    750           Мутится взоръ ея, дрожатъ ея колѣни;              У ней на памяти нощныхъ видѣнiй нѣтъ,              Забвенъ, забвенъ Алей, забвенъ и цѣлый свѣтъ.                        Но мнѣ представились въ сей рощицѣ прiятной,              Печальны слѣдствiя любви, любви развратной:    755           Тамъ прелесть видима, притворство, лесть, обманъ,              Сумбека чувствуетъ, ихъ чувствуетъ Османъ;              Колѣни сей пришлецъ Сумбекины объемлетъ:              Она раскаянью любовникову внемлетъ,              И снова пламенной любовiю горитъ.    760           Османъ, лiющiй слезъ потоки, говоритъ:              Увы, не стою я Сумбекиной прiязни,              Прощенья не хочу, хочу жестокой казни!…              Сумбека, во слезахъ взирая на него,              Поверглась въ томныя объятiя его:    765           Живи! Османъ живи! стоная возопила;              Лобзанiемъ сей миръ съ Османомъ подкрѣпила.              Увы! виновна я и тѣмъ, она рекла,              Что въ ревности тебя унизить я могла;              Забудемъ, что была на свѣтѣ семъ Эмира;    770           Уронъ твой замѣнятъ: я, тронъ мой и порфира.                        Сумбекины слова какъ будто разумѣлъ,              Казалось, воздухъ весь въ то время возшумѣлъ,              Развраты, въ вѣтвiяхъ которые скрывались,              Кругомъ любовниковъ летая извивались,    775           И разплывалися у нихъ въ сердцахъ они:              Въ томъ хладъ произвели, въ Сумбекиномъ огни.              Возможноль чаять имъ судьбины въ мiрѣ лестной?              Земной любви они искали, не небесной!              Съ Эмирой вмѣстѣ быть, неволи избѣжать,    780           Османъ являетъ видъ Сумбеку уважать;              Любовью пламенной къ нему Сумбека тлѣя,              Личину нѣжности имѣла для Алея;              Условились они согласiе таить,              Доколь настанетъ часъ Алея истребить.    785                     Невинная любовь свѣтильникъ погасила,              И грудь Сумбекину слезами оросила,              Крилами встрепетавъ, сокрылась отъ нее,              Ломаетъ въ воздухѣ орудiе свое.              Вѣщаютъ: слышалось во древесахъ стенанье,    790           Сумбекино когда услышали желанье.              Алей во Царскiе чертоги возвращенъ,              У края пропасти былъ взоромъ обольщенъ.              Царица льститъ ему, но льститъ и ненавидитъ;              Невинность скоро зла конечно не увидитъ.    795           Когда Алей Казань къ покорству призывалъ,              Свiяжскъ измѣною его подозрѣвалъ [9] .              Въ Москву отправилъ вѣсть, молвою излiянну.              И время пренести мнѣ лиру къ Iоанну!

                       Россiйскимъ подвигамъ парящiй духъ во слѣдъ,              И проповѣдатель торжественныхъ побѣдъ,              Во дни торжественны, во дни ЕКАТЕРИНЫ,              Взносися! мы трудовъ достигли половины.    5           Но Муза цѣлiю своей до днесь брала              Раздоры, хитрости и нѣжныя дѣла:              Теперь открылося кровавое мнѣ поле;              Потщимся устремить вниманья къ пѣснямъ болѣ.              Отъ сонныхъ водъ стремлюсь къ пучинѣ прелетать,    10           Не миртовы вѣнцы, лавровые сплетать.              О Музы! естьли вы о пѣсняхъ сихъ рачите,              Возьмите прочь свирѣль, и мнѣ трубу вручите,              Да важныя дѣла вселенной возглашу,              О коихъ возхищенъ восторгами пишу.    15                     Любовь, которая Алея поражала,              Въ златыхъ цѣпяхъ его окованнымъ держала.              На слабости его взирающа Казань,              Междуусобную въ стѣнахъ питала брань;              Россiя между тѣмъ главу подъемлетъ томну,    20           Знамена видяща вносимыя въ Коломну.              Сей градъ, отъ Римскихъ золъ искавый оборонъ,              Въ началѣ основалъ Латинскiй Князь Колонъ;              Когда противъ него враги пускали стрѣлы,              Изъ Рима онъ притекъ въ Россiйскiе предѣлы;    25           И славы здѣшнихъ странъ во браняхъ множа громъ,              Поставилъ на брегахъ Оки прекрасный домъ;              Зелены влажною луга обнявъ рукою,              Тамъ близко срѣтилась Москва рѣка съ Окою,              И съ нею съединивъ и воды и уста,    30           Казалось, притекла на красны зрѣть мѣста.                        Какъ будто въ сонмъ единъ слiянны быстры рѣки,              Военны силы шлютъ въ сей градъ мѣста далеки.              Уже казалася со стѣнъ издалека,              Подъемлющася пыль, какъ бурны облака,    35           И пѣсни по лѣсамъ военны раздаются.              По всѣмъ градамъ отцы съ сынами разстаются;              Лобзаетъ сына мать, потоки слезъ лiя;              Прощаются въ слезахъ супруги и друзья.              Но только ратники изъ стѣнъ выходятъ въ поле,    40           Встрѣчаетъ храбрость ихъ, и слезъ не видно болѣ.                        Уже во древности извѣстный Музiянъ,              Который и до днесь изъ грозныхъ водъ слiянъ,              Стенящiя брега свирѣпаго Ильмена,              Въ Коломну ратныя отправили знамена.    45           Гдѣ Волховъ твердымъ льдомъ шесть мѣсяцовъ покрытъ,              Оттолѣ воинство какъ стадо птицъ паритъ,              И Ладожски струи въ брегахъ своихъ ярятся,              Что горды стѣны въ нихъ опустошенны зрятся.              Уже отверзъ врата дружинѣ Изборскъ градъ,    50           Гдѣ Труворъ, Рюриковъ княжилъ юнѣйшiй братъ;              Сквозь блата топкiя и горы каменисты              Преходятъ будто бы поля и рощи чисты.                        Дерзаетъ воинство отъ дальныхъ оныхъ мѣстъ,              Гдѣ мщеньемъ Ольгинымъ извѣстенъ Искорестъ.    55           Тамъ, Игорь! видится еще твоя гробница,              Надъ коей плакала премудрая Царица,              Хранящая къ тебѣ и во вдовствѣ любовь,              Принесшая тебѣ Древлянску въ жертву кровь.                        Уже отверзлися запечатлѣнны двери,    60           Союзами съ Москвой соединенной Твери;              Упорство, коимъ сталъ нещастливъ Михаилъ,              Отборнымъ воинствомъ сей городъ замѣнилъ.                        Уже оставили морскiя бѣлы воды,              Вокругъ Архангельска живущiе народы;    65           Изъ хладныхъ мѣстъ несутъ горящу къ бранямъ грудь,              И храбрость лаврами предъ ними стелетъ путь.              Любовь къ отечеству брега опустошаетъ,              Которые Двина струями орошаетъ;              На сихъ брегахъ рожденъ преславный сей пѣвецъ,    70           Который прiобрѣлъ безсмертiя вѣнецъ,              Который славу пѣлъ и дни златые Россовъ,              Гремящей лирою извѣстный Ломоносовъ.                        Отъ оныхъ сила мѣстъ какъ туча поднялась,              Гдѣ Котросль съ Волгою въ срединѣ стѣнъ слилась;    75           Гдѣ часто къ небесамъ поднявшись руды сѣрны,              Для грома облака приготовляютъ черны.                        Уже съ крутыхъ вершинъ и со бреговъ Оки              Текутъ съ оружiемъ великiе полки;              Война, и славы рогъ въ Коломну привлекаетъ    80           Съ тѣхъ мѣстъ народъ, Угра гдѣ съ шумомъ протекаетъ;              Тамъ храбрость Iоаннъ на вѣки утвердилъ,              Когда при сихъ брегахъ Казанцовъ побѣдилъ.              Коломна зритъ мужей къ сраженiю готовыхъ,              Притекшихъ отъ луговъ Самарскихъ и Днѣпровыхъ:    85           Приходятъ ратники къ стѣнамъ на общiй сборъ,              Отъ мѣловыхъ вершинъ, съ лишенныхъ цвѣта горъ,              Которы жатвою вокругъ благословенны;              Но кажутся вдали снѣгами покровенны.              Вооружилися на общаго врага,    90           Благоуханные Донецкiе брега.              Ко подкрѣпленiю отечества и трона,              Приходятъ ратники съ извившагося Дона,              Который водъ струи стараясь разносить,              Всю хощетъ, кажется, Россiю оросить.    95                     Подвиглись грады всѣ въ обширной части мiра.              Но льзя ли сильну рать тебѣ изчислить, лира?              Пришедше воинство подобилося тамъ              На понтѣ ледяномъ различныхъ птицъ стадамъ.                        Коломна наконецъ отверзла дверь широку    100           Россiйской полночи, полудню и востоку.              Отъ запада гремятъ въ стѣнахъ мечи у ней;              И сердцемъ зрѣлася она Россiи всей,              Къ которому, какъ кровь, вся сила обратилась:              Кровавая война воззрѣвъ на нихъ гордилась.    105                     Внутри себя и внѣ мечи и пламень зря,              Встрѣчаетъ городъ сей Россiйскаго Царя,              Который окруженъ отечества сынами,              Какъ новый былъ Атридъ у Трои подъ стѣнами.              Онъ видитъ полночь всю подъ скипетромъ своимъ,    110           И многiе Цари на брань дерзали съ нимъ;              Всему отечеству сулили большу цѣлость,              Россiйскихъ войскъ соборъ, любовь къ войнѣ и смѣлость.                        Когда полки Монархъ ко брани ополчалъ,              И молнiи носящъ, перуны имъ вручалъ,    115           На ратниковъ своихъ Россiя обращенна,              И стройностiю войскъ, и силой восхищенна,              И видяща Царя дерзающаго въ путь,              Подъ громомъ чаяла трубъ звучныхъ отдохнуть;              Блестящiе мечи, Россiйскiя сраженья,    120           Сулили больше ей, чѣмъ миръ успокоенья.                        Прославить воинство предположивъ сiе,              Склонилъ къ нему Творецъ вниманiе свое.              И къ войску громкая побѣда обратилась;              Но свѣтлая заря взошла и помутилась.    125           Какъ будто льющiйся въ луга съ горы потокъ,              Россiйско щастiе препнулъ на время рокъ.                        Горѣли мужествомъ уже сердца геройски,              И ставилъ Iоаннъ въ порядокъ ратны войски,              Которы принесли отъ странъ различныхъ въ дань,    130           Любовь къ стечестѣу, злодѣямъ страхъ и брань,              Летящи мыслями и мужествомъ къ Казани,              Уже простершiя къ сраженью храбры длани.                        Вдругъ видятъ съ южныхъ странъ идущу пыль столпомъ,              И конскiй топотный внимаютъ бѣгъ потомъ,    135           Приближилось къ Царю, какъ вихрь, видѣнье тое,              И разступилося какъ облако густое;              Явилися гонцы Россiйски наконецъ,              Которыми влекомъ Ордынскiй былъ бѣглецъ.              Написанна боязнь у нихъ на лицахъ зрима;    140           Бѣглецъ возопiялъ: война! война отъ Крыма!              Уже со множествомъ бунтующихъ Татаръ              Рязань опустошилъ Ханъ Крымскiй Исканаръ;              Москвы не истребивъ, сей Ханъ не хощетъ мира.              Вы зрите предъ собой его раба Сафгира.    145                     Какъ будто человѣкъ при самомъ бывъ концѣ,              Изображенну смерть имѣлъ Сафгирь въ лицѣ;              Отверзта грудь его, раздранная одежда,              Являли, что ему одна была надежда:              Позорно кончить жизнь! Склонивъ главу стоялъ,    150           И къ Царскимъ вдругъ ногамъ трепещушiй упалъ;              Но бодрости Монархъ отчаяннымъ податель,              Спросилъ его: кто онъ? Я рабъ твой и предатель!              Я рабъ твой, землю онъ челомъ бiя, вѣщалъ.              Симъ словомъ, не войной сердца онъ возмущалъ.    155           И рекъ ему Монархъ: какъ Царь тебѣ вѣщаю,              Хотя ты мнѣ и врагъ, вину твою прощаю;              Но вѣрности въ залогъ теперь повѣдай мнѣ              О грозной Крымцами внесенной къ намъ войнѣ.                        Щедротой оживленъ, молчанье разрываетъ,    160           И слезы отеревъ, предатель отвѣчаетъ:              О Царь! мнѣ ты простишь, но Богъ, который мститъ              За вѣроломство намъ, вины мнѣ не проститъ;              Уже моей душѣ въ тоску и въ огорченье,              Является теперь мнѣ вѣчное мученье,    165           Свирѣпый огнь, болѣзнь, и вѣчна смерть, и гладъ:              Пылаетъ кровь моя, ношу я въ сердцѣ адъ.              Вы чаете, что я рожденъ въ Махометанствѣ,              А я увидѣлъ свѣтъ, и взросъ во Христiянствѣ;              Народу и тебѣ злодѣя и врага,    170           Во свѣтъ произвели Рязанскiе луга.              Позволь мнѣ имяна сокрыти жизнь мнѣ давшихъ,              О пагубѣ моей родителей рыдавшихъ;              Уже ихъ въ свѣтѣ нѣтъ!… Тутъ пролилъ слезы онъ,              И въ грудь себя бiя, пускалъ глубокiй стонъ,    175           И тако продолжалъ: Ихъ нѣтъ! а я остался,              Дабы томился въ вѣкъ, и токомъ слезъ питался;              Прибѣгъ я тако въ Крымъ, искати щастья тамъ,              Къ соблазну юности, душѣ въ позоръ и срамъ;…              О! лучше бы не знать рожденья мнѣ и свѣта,    180           Я тамо впалъ во тму пророка Махомета!              И льстящая меня во то время щастья тѣнь,              Возвысила въ Крыму на знатную степень;              Отъ глазъ моихъ была святая вѣра скрыта,              И вдругъ увидѣли мы хитраго Сеита,    185           Который предложивъ отъ Ордъ Казанскихъ дань,              Вдохнулъ намъ во сердца противу Россовъ брань.              Корыстью, гордостью и лестью ослѣпленны,              Симъ старцемъ всѣ чины явились уловленны;              И силы многiя собравый Исканаръ,    190           Нагайскихъ преклонилъ къ странѣ своей Татаръ;              Казанцы златомъ насъ и ратью подкрѣпили;              Съ свирѣпствомъ варварскимъ въ Россiю мы вступили;              Предъ нами огнь летѣлъ, за нами смерть и гладъ;              Пустыни дѣлались, гдѣ цвѣлъ недавно градъ;    195           И будто бы съ собой законъ Махометанской,              Приноситъ жадный духъ ко крови Христiянской;              Къ отечеству любовь и чувства потуша,              Остервлена была на кровь моя душа.              Я первый, можетъ быть, не зная казни близкой,    200           Я первый мечь омылъ, мой мечь въ крови Россiйской;              Не тронутъ плачемъ былъ ни отроковъ, ни женъ,              Тогда отъ воинства съ дружиной отряженъ,              Пошелъ опустошать окружные предѣлы,              И въ пепелъ обращалъ встрѣчаемыя селы:    205           Рѣками кровь точилъ! И въ нѣкiй грозный день,              Когда простерла нощь на землю перву тѣнь,              Со пламенемъ мы домъ и съ воплемъ окружили.              Бѣгутъ отъ нашихъ стрѣлъ, которы въ ономъ жили.              И старецъ мнѣ сквозь мракъ явился въ сѣдинахъ,    210           Котораго гнала свирѣпа смерть и страхъ;              Сей старецъ отъ мечей и копей укрывался,              Онъ руки вознося, слезами обливался.              О варваръ! стономъ я не тронулся его;              Я бросилъ копiе свирѣпствуя въ него,    215           И грудь его пронзилъ. Омытый старецъ кровью,              Со Христiянскою вѣщалъ тогда любовью:              Простите, Небеса, убiйцѣ смерть мою!              Я долгъ естественный природѣ отдаю;              Мнѣ тако жизнь скончать назначила судьбина;    220           О! естьли сынъ мой живъ, благословляю сына!              Когда же духъ его съ послѣдней кровью текъ,              О Боже!… имя онъ мое вздохнувъ изрекъ…              Я стрѣлы острыя и мечь мой отвергаю,              Кончающему жизнь, я къ старцу прибѣгаю,    225           И въ немъ родителя, нещастный! познаю;              Онъ кончилъ жизнь, а я недвижимый стою!              Когда моя душа изъ тѣла вонъ летѣла,              Отторгнули меня отъ убiенна тѣла.              Лишенный чувствъ моихъ, я впалъ во смертный сонъ;    230           Но мнѣ спокойствiя не могъ доставить онъ.              Прости мнѣ медленность въ сказаньѣ таковую,              Я нѣчто важное, о Царь мой! повѣствую.              Во снѣ родителя я видѣлъ моего,              Вонзенно копiе я зрѣлъ въ груди его;    235           Объемлетъ хладною отецъ меня рукою,              И мнѣ трепещущъ рекъ: не трать, не трать покою;              Прощаю я тебя, но скройся отъ Татаръ;              Погибнетъ съ воинствомъ Сеитъ и Исканаръ!              Онъ къ небу поднялся… Я въ страхѣ пробудился,    240           И въ саму ону нощь отъ Крымцовъ удалился,              Бѣжалъ Россiянамъ видѣнье возвѣстить.              Хощу ли быть прощенъ? и льзяль меня простить?              На смерть сюда пришелъ врагъ Божiй безъ боязни.                        Сафгиръ простеръ главу, и ждалъ достойной казни.    245           Но Царь вѣщалъ ему: не мнѣ за грѣхъ твой мстить:              Прощаю то тебѣ, что я могу простить;              Но казни избѣжать въ судѣ по смерти строгомъ,              Покаясь предо мной, покайся и предъ Богомъ.                        Сафгиръ, сей страшный левъ, сталъ кротокъ какъ овенъ,    250           И скрылся отъ людей, крещеньемъ омовенъ.                        Взирая Iоаннъ Казанцовъ на кичливость;              И видя хитрость ихъ, вражду, несправедливость,              Подобно какъ парящъ за добычей орелъ,              Который близь гнѣзда ползущихъ змiй узрѣлъ,    255           Въ поляхъ воздушныхъ птицъ безъ брани оставляетъ,              И свой полетъ къ змiямъ отважно направляетъ.                        Такъ взоры отвративъ отъ предлежащихъ странъ,              Бросаетъ грозный взглядъ къ полудню Iоаннъ;              И тамо внемля громъ нечаянныя брани,    260           Туда войну склонилъ, оставивъ путь къ Казани;              На Исканара мечь онъ въ мысляхъ обращалъ,              И къ мщенiю привлечь, Боярамъ такъ вѣщалъ:              Отъ первой храбрости движенiя и жара,              Отъ первыя стрѣлы, отъ перваго удара,    265           Зависятъ иногда сраженiе и брань;              Мы Крымцовъ побѣдивъ, низложимъ и Казань;              Злодѣйски замыслы Ордынцовъ уничтожимъ,              Пойдемъ, и первую надежду ихъ низложимъ.              Я самъ, я самъ иду противу сихъ Татаръ,    270           Съ которыми притекъ грабитель Исканаръ.                        Внимая въ небесахъ намѣренья такiя,              Низходитъ ко Царю Божественна Софiя,              Одежды бѣлыя, горящи вкругъ лучи,              Какъ звѣзды свѣтлыя, блистающи въ ночи;    275           Прозрачны облака, что вкругъ ея ходили,              Въ ея присутствiи Монарха утвердили,              И зрѣнiе его и мысли привлекла,              И зрима только имъ, Софiя такъ рекла:                        О Царь! въ твоихъ рукахъ всея державы цѣлость,    280           Отваживай свою при важномъ дѣлѣ смѣлость,              Постыдна для тебя со Исканромъ брань;              Твоихъ перуновъ ждетъ бунтующа Казань.                        Изчезло какъ туманъ небесное явленье.              Вельможи, зрящiе Царя во изумленьѣ,    285           И чая разогнать сумнительствъ мрачну тму:              Къ Казани ли ийти, на Крымцовъ ли ему,              Въ особый кругъ они стѣснившись разсуждали,              И мудрости совѣтъ согласно подтверждали.                        Что медлить здѣсь еще? бесѣдуютъ они;    290           Имѣемъ лѣтнiе благополучны дни;              На Крымцовъ коль ийти, опять зима настанетъ,              И надъ Казанiю нашъ громъ въ сей годъ не грянетъ.              Отраву между тѣмъ сберетъ сей злый сосудъ,              И сокрушить его настанетъ пущiй трудъ;    295           На Крымцовъ устремить движенiя геройски,              И полководецъ есть у насъ и храбры войски.                        Царь внялъ, и къ Курбскому спокойно обратясь,              Вѣщалъ: о храбрый мужъ и славный въ браняхъ Князь!              Тебѣ спасенiе отечества вручаю,    300           Въ тебѣ любви къ нему всѣхъ больше примѣчаю;              Грабителей казнить, на Крымцовъ ты иди,              Взявъ третью войска часть, ступай, и побѣди!                        Такъ Курбскiй былъ почтенъ за храбрость превосходну,              И ревность во сердцахъ умножилъ благородну,    305           Какъ къ солнцу за орломъ птенцы летящи въ слѣдъ,              Такъ юноши за нимъ стремятся для побѣдъ.                        И видится сей мужъ мнѣ ратью окруженный,              Царемъ, Боярами и войскомъ уваженный,              Сiяющъ, какъ луна между звѣздами въ тмѣ,    310           Въ душѣ усердiемъ и славой во умѣ,              О Царь! вѣщаетъ онъ, меня найдетъ побѣда,              Во браняхъ твоего держащагося слѣда!              Коль царству предлежитъ опасность и бѣда,              Не страшенъ пламень мнѣ, ни вихри, ни вода.    315           Россiяне къ трудамъ и къ славѣ сотворенны;              (Отечествомъ своимъ лишь былибъ ободренны.)              Надежду слово то во всѣхъ произвело,              Весельемъ Царское вѣнчалося чело,              И вскорѣ онъ Царя и ратниковъ оставилъ,    320           Онъ съ третью воинства на Тулу путь направилъ.                        Ханъ Крымскiй между тѣмъ Рязань уже претекъ;              Какъ змiй великiй хвостъ, различны войски влекъ;              Куда ни падали изъ рукъ его удары,              Вездѣ лилася кровь, раждалися пожары.    325           На бурныхъ крылiяхъ когда Борей паритъ,              Что встрѣтится ему, все ломитъ и валитъ;              Высоки зданiя, дремучiй лѣсъ объемлетъ,              Шумитъ, и въ ярости онъ треску ихъ не внемлетъ.              На разрушенiе Россiи устремленъ,    330           Свирѣпый Исканаръ разитъ, беретъ во плѣнъ.              Россiйской кровiю Сеитъ вездѣ алкаетъ,              Младенцовъ убивать Ордынцовъ подстрекаетъ;              Велитъ потоки слезъ и вопль пренебрегать,              Россiянъ не щадить, ихъ грады пожигать.    335           Сей старецъ, въ бѣшенствѣ и во свирѣпствѣ яромъ,              Защитникомъ своимъ ругался Исканаромъ;              Подъ видомъ, будто бы закону онъ радѣлъ,              И мыслями его и войскомъ овладѣлъ;              И злобѣ ни на часъ не зная утоленья,    340           Кровавыя давалъ Ордынцамъ наставленья.              Такъ гордость завсегда является страшна,              Подъ видомъ святости гдѣ кроется она;              Какъ руки, крестъ нося, она окровавила,              Сiе нещастная Америка явила.    345                     Сеитъ сугубою прельщаетея алчбой:              Любовь злодѣю льститъ и кроволитный бой;              Несытый Крымскаго владѣтеля услугой,              Плѣнился Ремою Сеитъ, его супругой,              И къ цѣли гнусныя желанья довести,    350           Принудилъ съ воинствомъ Царя на брань ийти.              Но нѣжная сiя въ любви Махометанка,              Природой сущая была Иллирiянка;              Когда оружiя разтратятся у нихъ,              Кидали во враговъ они дѣтей своихъ,    355           И варварки сiи ихъ члены разрывали;              Противниковъ своимъ рожденьемъ убивали.              Отъ крови таковой и Рема родилась;              Она любви во плѣнъ, не силѣ отдалась,              И ставъ прельщенная прекраснымъ Исканаромъ,    360           Любила завсегда супруга съ нѣжнымъ жаромъ;              Но видя, что его изъ стѣнъ влечетъ война,              Слезами удержать пришла Царя она.              Сему противилась въ Сеитѣ страсть возженна;              Онъ рекъ, что безъ него не будетъ брань рѣшенна;    365           Что въ будущихъ дѣлахъ ему дающiй свѣтъ,              Открылъ ему сiе пророкъ ихъ Махометъ,              И будетъ имъ однимъ попранна вся Россiя.              Скрывали злую мысль и страсть слова такiя.              Тогда вообразивъ воительный свой полъ,    370           Оставя роскоши, спокойство и престолъ,              Не могши въ жизни быть одна благополучна,              Съ супругомъ Рема быть желаетъ неразлучна:              Отправилась на брань, и страхи купно съ нимъ.              Утѣхи потерялъ Сеитовъ умыслъ симъ;    375           Однако наущенъ коварствами своими,              И старецъ сей пошелъ для Ремы въ поле съ ними.                        Тогда алкающихъ вступить съ Россiей въ бой,              Срациновъ пригласилъ военной Крымъ трубой,              Которыя уснувъ во тмѣ Махометанства,    380           Врагами вѣчными остались Христiянства.              Но сихъ сподвижниковъ сраженье и война,              Была съ суровостью грабителей равна;              Не брань ласкала имъ, ни мужество, ни слава:              Корысть ихъ цѣль была, а смерть людей забава,    385                     Склоняетъ подъ свои знамена Исканаръ,              Нагайскихъ, жаждущихъ сраженiевъ, Татаръ.              Сiи отъ береговъ Уфимскихъ удалились,              И странствуя въ степяхъ, близь Крыма поселились;              Не знаютъ класами сiи покрытыхъ нивъ,    390           Ни сладкаго плода, ни масличныхъ оливъ.              Не изнуряя силъ надъ пашнею трудами,              Обилуютъ млекомъ и многими стадами;              Въ походахъ воинство безбѣдствуетъ сiе:              Кони ихъ пища имъ, а кровь ихъ питiе;    395           Гдѣ отдыхъ есть для нихъ, тамъ зрится и трапеза;              Броня ихъ сплетена изъ мягкаго желѣза;              Закрыты ею вкругъ въ сраженiи они,              Желѣзны кажутся подъ ними и кони;              Набѣги быстры ихъ въ сосѣдственны предѣлы;    400           Оружiе у нихъ кинжалъ, копье и стрѣлы,              Впуская варвары въ желѣзо смертный ядъ;              Лишаютъ жизни вдругъ, кого мечемъ разятъ;              И стрѣлы въ высоту отъ ихъ луковъ пущенны,              Проходятъ сквозь тѣла изъ облакъ возвращенны.    405           Но долго ратники сражаться не могли,              И малый зря уронъ, отъ брани прочь текли.              Сiи воители, искавъ блаженства, нынѣ              Въ подданство принесли сердца ЕКАТЕРИНѢ.                        Защитникамъ своимъ отважнымъ Крымцамъ въ дань,    410           Оружья огненны устроила Казань,              И злобу въ ихъ сердца противъ Москвы вливала.              Сей хитростью Казань унывша уповала,              Россiйской храбрости паренiе пресѣчь,              И брань, кроваву брань къ другой странѣ отвлечь.    415                     Но тщетно мыслiю твоей надежда водитъ;              Подъемлетъ Богъ перунъ, Казань! твой рокъ приходитъ.                        На силы опершись Ордынскiя она,              Спокойства зрѣлася и радости полна;              Уже союзниковъ въ Одоевскѣ встрѣчала,    420           И заключенну смерть въ пищаляхъ имъ вручала.                        Такiя воинства Ханъ Крымскiй къ Россамъ влекъ,              Какъ бурный вихрь шумя, подъ Тулу онъ притекъ;              Часть войска разославъ о ихъ на промыслъ пищѣ,              Устроилъ на брегахъ Упинскихъ становище;    425           И дать начальникамъ и ратникамъ пиры,              Онъ златомъ тканыя разставилъ вкругъ шатры;              Пограбленною онъ корыстью веселится,              И кровью Россiянъ съ чиновными дѣлится.                        Но Рема не могла слокойна быть одна;    430           Присутствуетъ въ пирахъ задумчива, блѣдна;              Съ супругомъ вмѣстѣ бывъ, не чувствуетъ покою,              Дары его беретъ дрожащею рукою:              Убранства къ ней или невольницъ привлекутъ,              Слезъ токи у нее, какъ градъ изъ глазъ текутъ;    435           Отъ злата зрѣнiе и пищи отвращала;              Слезами будущу погибель предвѣщала.                        На прелести ея взирающiй Сеитъ,              Москва отъ насъ близка! вздыхая говоритъ;              Мы скоро съ пламенемъ войдемъ въ сiю столицу,    440           Увидишь падшу ихъ къ твоимъ ногамъ Царицу;              Возложишь на себя Россiйскiй ты вѣнецъ:              Пришелъ державѣ сей, уже пришелъ конецъ!              Смотрящiй въ ночь сiю на круги я небесны,              Постигнулъ таинства для смертныхъ неизвѣстны:    445           Я видѣлъ въ воздухѣ всей нашей рати строй,              И вдругъ Россiяне дерзнули съ нами въ бой;              Среди военнаго движенiя и жара,              Позналъ я храбраго предъ войскомъ Исканара;              Какъ молнiею онъ, Россiянъ поражалъ,    450           Всѣ силы сокрушилъ, Московскiй Царь бѣжалъ;              Конечно сбудется видѣнье мною зримо;              Но стань предъ войсками, о Царь! необходимо….              Внимали всѣ тому, что старецъ сей вѣщалъ,              Оцъ Хана паче всѣхъ сей баснью восхищалъ.    455                     Согласенъ съ старцемъ онъ, но Рема не согласна;              Отважность для нея супружняя опасна;              Ей кажется, что онъ обратно не придетъ,              Не выпущу его, рыдая вопiетъ;              Владѣтеля хранить всѣхъ воевъ должно болѣ;    460           Коль онъ пойдетъ, и я пойду въ кроваво поле!              Когда главѣ его коснется вражiй мечь,              То кровь моя должна съ супружней кровью течь!              У стремени его я буду неотступно;              Побѣды лавръ приму, иль смерть приму съ нимъ купно.    465           Всѣ средства хитрости Сеитъ употребилъ,              И Рему быти съ нимъ во станѣ убѣдилъ.              Но Курбскiй въ шествiи минуты изчитаетъ,              И съ войскомъ пламеннымъ лѣсъ, горы прелетаетъ;              Одолѣваетъ гладъ, одолѣваетъ сонъ.    470           Приближился уже къ предѣламъ Тульскимъ онъ,              И возвратилъ сему трепещущему граду,              Спокойство, тишину, надежду и отраду.              Тамъ видя жители съ высокихъ Крымцовъ стѣнъ,              Мечтали грозну смерть, свою напасть и плѣнъ,    475           И помня страшныя Ордынскiя набѣги,              Слезами горькими омыли тучны бреги;              Но Курбскаго въ нощи почувствуя приходъ,              Въ немъ видитъ Ангела защитника народъ.                        Дрожащая луна на небеса восходитъ,    480           Блистательныхъ Плеядъ и Скорпiю выводитъ;              Желая воинству отдохновенье дать,              Подъ Тулой Курбскiй сталъ разсвѣта ожидать.              Онъ зналъ, что Исканаръ съ грабительной толпою,              Свой станъ разположилъ и войски надъ Упою.    485           Сей рыцарь воинство примѣромъ восхищалъ,              И ратниковъ собравъ, сiи слова вѣщалъ:              Въ подпору малый сонъ принявъ изнеможенью,              Незавтре съ Крымцами готовьтеся къ сраженью.              Вы помните, что Царь велѣлъ намъ побѣдить,    490           И должны мы его желанью угодить;              Не златомъ Крымскимъ васъ, о други! обольщаю,              Не Исканаровъ станъ добычей обѣщаю,              Не гнусная корысть зоветъ ко брани насъ,              Спасенье общее, и нашей славы гласъ.    495           Вниманiе свое на Тулу обратите,              Тамъ всѣ вамъ вопiютъ: спасите насъ! спасите!              Намъ должно кровью ихъ своею искупить;              Подите храбрый духъ сномъ краткимъ подкрѣпить.              Вздремали ратники; и бывшу утру рану,    500           Ко Исканарову ихъ Курбскiй двигнулъ стану.              Тамъ роскошь гнусная, устроивъ гордый тронъ,              Простерла на своихъ любимцевъ томный сонъ:              Не брань кровавая не острiе желѣза;              Имъ зрится сладкая въ мечтанiи трапеза.    505           Неосторожности являющiй примѣръ,              Надъ стражей крылiя глубокiй сонъ простеръ,              Которая въ мечтѣ Москву пренебрегала,              Врата и валъ, глаза сомкнувши, облегала.                        Но Курбскiй, презрящiй не равный съ ними бой,    510           Даетъ къ сраженью знакъ звучащею трубой.              Сей звукъ подобенъ былъ удару громовому,              Который бросилъ огнь къ трепещущему дому,              Отъ Крымцовъ сонъ бѣжитъ, ихъ будитъ смертный страхъ.              Какъ бурный вихрь, крутясь, подъемлетъ въ полѣ прахъ,    515           Такъ близкая напасть и смерть отвсюду зрима,              Подъемлетъ воинство притекшее отъ Крыма.              Бѣгутъ къ оружiю, текутъ къ своимъ конямъ,              Ступаютъ, ихъ искавъ, по собственнымъ бронямъ;              Въ отчаяньѣ, когда своихъ людей встрѣчаютъ,    520           Въ шатры кидаются, и видѣть Россовъ чаютъ.                        Облекся наконецъ бронями Исканаръ,              И выбѣжавъ зоветъ разсѣянныхъ Татаръ:              О робкiе! вскричалъ, спасетъ ли войски бѣгство?              Пойдемъ, и упредимъ отпоромъ наше бѣдство!    525           Внимая рѣчь его, пускала стонъ Упа,              И ратная кругомъ стѣсняется толпа.              Сеита вспомнивъ Ханъ, напасть пренебрегаетъ,              Исторгнувъ острый мечь, на валъ одинъ взбѣгаетъ.              Когда предъ войскомъ онъ звучащъ бронями текъ,    530           Супругу отъ него Сеитъ въ шатеръ отвлекъ;              Ей тамо подтердилъ небесное видѣнье,              Съ совѣтомъ съединивъ къ покорству принужденье.                        Отъ Россовъ Исканаръ Ордынцовъ защищалъ,              Рукою острый мечь толь быстро обращалъ,    535           Что молнiями онъ въ рукахъ его казался,              И смерть вносилъ въ сердца, кому во грудь вонзался.              Отважный духъ въ его дружинѣ возгорѣлъ;              На Россовъ сыплется шумящихъ туча стрѣлъ;              На шлемы падаютъ онѣ сгущеннымъ градомъ,    540           И разтравляются глубоки раны ядомъ.              Россiяне на валъ разсвирѣпѣвъ летятъ,              Но копiи, какъ лѣсъ, противу ихъ звучатъ;              Надежда ратниковъ близь Хана умножаетъ,              И туча воиновъ другую отражаетъ.    545                     Но Курбскiй видящiй, что храбрый Исканаръ              Единый подкрѣпилъ и въ брань привлекъ Татаръ,              Злодѣя общаго въ семъ Ханѣ ненавидитъ;              Но въ немъ достойнаго противуборца видитъ.              Какъ съ горнихъ мѣстъ звѣзда летящая въ ночи,    550           Течетъ, склонивъ копье, сквозь копья и мечи,              Щитомъ тяжелымъ грудь широку покрываетъ;              Предъ валомъ ставъ, Царя къ сраженью вызываетъ!              Пустился Исканаръ львомъ страшнымъ на него,              И хощетъ копiемъ ударить въ грудь его;    555           Но Курбскiй твердый щитъ противъ копья уставилъ;              И самъ подобное орудiе направилъ;              Ломаютъ ихъ они, другъ друга не язвятъ,              И древки съ трескомъ вверьхъ по воздуху летятъ.                        Герои на мечи надежду возлагаютъ;    560           Какъ будто два луча мгновенно изторгаютъ.              Сразилися они; подъ Курбскимъ конь падетъ;              Оставивъ онъ коня, противуборца ждетъ,              Который на него взоръ пламенный возводитъ;              Рѣшить ужасный бой, съ коня и самъ низходитъ.    565           Блеснули молнiи, мечи ихъ вознеслись,              Ударились, и вкругъ удары раздались;              У предстоящихъ войскъ ударъ смыкаетъ взоры,              Онъ съ шумомъ пробѣжалъ сквозь рощи и сквозь горы.              Отважный Исканаръ разсѣкъ у Князя щитъ;    570           И Курбскiй, ставъ теперь сопернику открытъ,              Ни младости Царя, ни мужеству не внемлетъ,              Свой мечь обѣими руками вдругъ подъемлетъ,              И будто тяжкiй млатъ обруша на него,              Отсѣкъ и шлема часть и часть главы его;    575           Покрылся кровью Ханъ, ланиты поблѣднѣли,              Онъ палъ; брони его какъ цѣпи зазвѣнѣли.              Когда въ глазахъ его свѣтъ солнца изчезалъ,              Въ послѣднiй воздохнувъ: О Рема! онъ сказалъ.                        Разсыпалась стѣна, Россiянъ удержавша.    580           Какъ будто бы рѣка, пути себѣ искавша,              Которая съ вершинъ коль быстро ни текла,              Плотиной твердою удержана была;              Но вдругъ ее сломивъ, и чувствуя свободу,              Бросаетъ съ яростью въ поля кипящу воду:    585           Такъ наши ратники, сугубя гнѣвъ и жаръ,              Бездушна Хана зря, ударили въ Татаръ;              Отчаянье велитъ Ордамъ не унижаться,              Отчаянье велитъ симъ варварамъ сражаться.                        Но храбрость огненна, сiя душа войны,    590           Свѣтилася въ лучахъ съ Россiйскiя страны;              И робость ли сердца и зрѣнiя смущала,              Иль Тула въ тѣ часы Ордынцамъ предвѣщала              Искусства, коими прославится она,              Готовя на враговъ громъ въ наши времена.    595           Изъ нѣдръ земныхъ гремятъ пищали изходящи,              Подъемлются шары, огонь производящи;              Мечами вѣтвiя казалися древесъ,              И дышетъ пламенемъ кругомъ стоящiй лѣсъ:              Ордынцы дрогнули; въ крови оставивъ Хана,    600           Какъ токи водные текутъ, текутъ изъ стана;              Но въ мрачныхъ вихряхъ смерть, бѣжаща имъ во слѣдъ,              Разверзивъ челюсти, взяла у ихъ передъ.              Строптивая Орда, какъ сжатый вѣтръ завыла,              Предъ ними смерть стоитъ, ихъ ужасъ гонитъ съ тыла.    605                     Превыше ззѣздъ сѣдящъ, отверзилъ свой чертогъ,              Подобный столпъ огню, простеръ на землю Богъ;              Со многозвѣзднаго разтвореннаго Неба,              Безсмертныхъ воиновъ, послалъ съ Борисомъ Глѣба,              Сихъ юныхъ братiевъ, которыхъ Святополкъ    610           Угрызъ во младости, какъ агнцовъ лютый волкъ.              Держа надъ Россами вѣнцы побѣдоносны,              Два брата, молнiи кидаютъ смертоносны.                        Духъ мщенiя въ сердцахъ Россiйскихъ возгорѣлъ;              Летятъ за Крымцами скоряй пернатыхъ стрѣлъ;    615           Едина казнь видна, не видно въ полѣ брани:              Тотъ скачетъ на конѣ, нося стрѣлу въ гортани;              Иной въ груди своей имѣя острый мечь,              Отъ смерти думаетъ носящiй смерть утечь;              Иной, пронзенный въ тылъ, съ коня стремглавъ валится,    620           И съ кровью жизнь спѣшитъ его устами литься;              Глаза подъемлюща катится тамъ глава,              Произносящая невнятныя слова;              Иной безпамятенъ въ кровавомъ скачетъ полѣ,              Но конь его стремитъ на копья по неволѣ;    625           Отъ рыщущихъ во слѣдъ стараясь убѣжать,              Ордынцы начали Ордынцовъ поражать:              Братъ смертью братнею дорогу отверзаетъ;              Въ бѣгущаго предъ нимъ другъ въ друга мечь вонзаетъ.              Вопль слышанъ далеко, звукъ бьющихся желѣзъ,    630           И сила Крымская валится будто лѣсъ.              Погибли варвары, коль быстро ни бѣжали,              На многи поприщи тѣла ихъ вкругъ лежали.                        Гдѣ славою блисталъ вчера надменный Ханъ,              Князь Курбскiй получилъ добычей Крымскiй станъ.    635           Но Ханомъ бывыя на промыслъ удаленны,              Шатрами Крымскими и щастьемъ ослѣпленны,              Ордынцы валъ прешли; зовутъ своихъ: и вдругъ              Россiиски воины объемлютъ ихъ вокругъ;              Имъ руки, ни сердца къ отпору не служили,    640           Они оружiе къ стопамъ ихъ положили.                        Прощаетъ Курбскiй сихъ. Тогда скрывался день,              И ночь готовила землѣ прохладну тѣнь;              На блѣдныя тѣла съ печалью онъ взираетъ,              Стонъ внемля раненыхъ, слезъ токи отираетъ:    645           Се слѣдствiя войны! стоящимъ говоритъ;              И вдругъ сквозь тонкiй мракъ жену бѣгущу зритъ,              Которая власы имѣла разпущенны,              Ланиты блѣдыя и взоры возмущенны;              Остановлялася, и вдругъ поспѣшно шла,    650           Рыдала, мертвыя подъемлюща тѣла:              Смотрѣла имъ въ лице, и прочь отъ нихъ бѣжала;              Отрубленну главу въ рукахъ она держала,              Еще имѣющу отверстыя глаза.              У сей главы въ лицѣ являлася гроза,    655           И кровь текла во знакъ недавнаго удара.              Бѣгуща, тѣло зритъ лежаща Исканара;              По шлему, по чертамъ, по чувствамъ познаетъ;              Се ты, дражайшiй Князь! ты другъ мой! вопiетъ;              И въ Россовъ вдругъ главу отрубленну пустила,    660           Вскричавъ: О! естьлибъ вамъ я такъ же отомстила,              Какъ мстила Ханску смерть предателю сему,              Ябъ жертву принесла прiятную ему!              Остатокъ варвара, который вамъ подобенъ,              Примите! зло творить и мертвый онъ удобенъ.    665           Поверженна глава, творя чрезъ воздухъ путь,              Изъ Россовъ однму ударилась во грудь;              Хоть смертной блѣдностью была она покрыта,              Познали плѣнники главу, главу Сеита.              Отъ тѣла Курбскiй влечь нещастну повелѣлъ.    670           Летятъ къ ней воины, летятъ скорѣе стрѣлъ;              Но тщетно помощь къ сей отчаянной спѣшила:              Она, увидя ихъ, кинжаломъ грудь пронзила;              На Исканара кровь изъ сердца полилась,              Упала, и съ Царемъ, кончаясь, обнялась.    675                     Тогда предъ Курбскаго невольникъ приведенный,              Военачальникомъ и войскомъ ободренный,              Печальной повѣстью геройскiй духъ смущалъ:              То Рема жизнь свою пресѣкла, онъ вѣщалъ;              Я не былъ отлученъ отъ Ремы на минуту;    680           Когда познали мы свою судьбину люту,              Что Исканара нѣтъ, Сеитъ въ шатеръ притекъ,              И Рему на коня безпамятну повлекъ:              Бѣжалъ я въ слѣдъ за нимъ. Держа ее руками,              Между Ордынскими скакалъ Сеитъ полками;    685           Но Рема наконецъ, сама въ себя пришедъ,              Тоской оживлена и тысящiю бѣдъ,              Обманы старцевы и хитрость вобразила,              Сѣдяща вмѣстѣ съ нимъ, кинжалъ въ него вонзила.              Я Рему зрѣлъ тогда подобну страшну льву,    690           Отсѣкшую мечемъ Сеитову главу.              Ни плачь мой, ни боязнь ее не удержала,              Обратно со главой сюда она бѣжала.              Царицу удержать, сюда склонилъ я путь,              Сюда, дабы на смерть толь горестну взглянуть!    695           Но Курбскiй, утоливъ на Исканара злобу,              Велѣлъ единому предать два тѣла гробу,              Слезами ихъ любовь нещастну оросилъ,              И горесть нѣкую подъ лаврами вкусилъ.                        Симъ кончилась война, возженная отъ Крыма,    700           Которая была опасной прежде зрима;              И Князь, усердiемъ къ отечеству разженъ,              Вѣнчанный лаврами и славой окруженъ,              Какъ быстрая стрѣла Россiянъ достигаетъ;              Онъ лавры ко стопамъ Царевымъ полагаетъ,    705           Вѣщая: Iоаннъ! прими вѣнцы сiи;              Не мнѣ принадлежатъ, но суть они твои.              Твоими прiобрѣлъ побѣду я полками,              И Крымцовъ изтребилъ ихъ щастьемъ, ихъ руками!              Велика слава то, но слава не моя;    710           Ихъ въ брани мужества свидѣтель только я,              Яви щедроты имъ въ угрозу побѣжденнымъ,              И я почту себя за трудъ мой награжденнымъ.              Объемлетъ Курбскаго какъ друга Iоаннъ;              Воспѣлъ хвалы ему, воспѣлъ Россiйскiй станъ;    715           На храбрыхъ ратниковъ Монаршею рукою              Щедроты излились обильною рѣкою,              Усердiе въ сердцахъ Россiйскихъ возрасло,              И бодрыхъ воиновъ умножилось число;              Простерся по сердцамъ сердитый пламень брани,    720           И тако двигнулись Россiяне къ Казани.              Молва на крылiяхъ предъ ней въ Казань паритъ,              Несутъ оковы къ вамъ! Ордынцамъ говоритъ;              Россiйскихъ войскъ число числомъ языковъ множитъ;              За Волгой сѣетъ страхъ, Казань томитъ, тревожитъ.    725           Едина во своей Сумбека слѣпотѣ,              Короной жертвуетъ любовной суетѣ;              Но то, чѣмъ духъ ея питается и льстится,              То скоро въ пагубу Сумбекѣ обратится.

                       Какимъ превратностямъ подверженъ здѣшнiй свѣтъ!              Въ немъ блага твердаго, въ немъ вѣрной славы нѣтъ;              Великiя моря, лѣса и грады скрылись,              И царства многiя въ пустыни претворились;    5           Гремѣлъ побѣдами, владѣлъ вселенной Римъ,              Но слава Римская изчезла яко дымъ;              И небо никому блаженства не вручало,              Котораго бъ лучей ничто не помрачало.              Не можетъ щастiя не меркнуть красота;    10           И въ солнцѣ и въ лунѣ есть темныя мѣста!                        Кругомъ сѣдящiя на олтарѣ Фортуны,              Красуются цвѣты и страшные перуны.              Ко славѣ Iоаннъ цвѣтами прежде шелъ,              Но терномъ встрѣченъ былъ, и зло преодолѣлъ;    15           Попралъ влекущее его во адъ коварство,              И спасъ терпѣнiемъ отъ бѣдства государство.                        Вѣнчалась класами Церерина глава,              И солнце въ небесахъ горѣло въ знакѣ Льва;              Сей знакъ, щастливый знакъ, предзнаменуетъ войску    20           И храбрость пламенну, вѣнецъ и вѣтвь геройску.                        Уже кипящая подъ веслами вода              Носила по Окѣ Россiйскiя суда;              Надеждѣ, ревности и щастiю врученны,              Плывутъ снарядами и пищей отягченны;    25           Прiемлютъ Волжскiя шумящiя струи              На влажныя свои хребты суда сiи;              И гласы трубныя далеко раздаются;              Въ рѣкахъ брони звучатъ, въ Коломнѣ слезы льются.                        Другую войска часть со стѣнъ сей городъ зритъ,    30           Которая на брань, какъ стадо птицъ, паритъ.              Стонаетъ тучный брегъ подъ ратными полками,              И пыль густыми ихъ объемлетъ облаками,              Скрываются они за крутизною горъ;              Слухъ внемлетъ пѣсни ихъ, но войскъ не видитъ взоръ,    35           И будто на своихъ дѣтей еще взираютъ,              Отъ стѣнъ родители къ нимъ руки простираютъ,              И теплыя мольбы возносятъ къ небесамъ:              Да слава двигнется во слѣдъ по ихъ стопамъ!                        Какъ туча молнiи въ груди своей несуща,    40           Перунамъ пламеннымъ свободы не дающа,              Высокимъ зданiямъ и хижинамъ грозитъ,              Но въ нѣдрахъ кроя смерть, идетъ и не разитъ;              Толикiй гнѣвъ несетъ и молнiи такiя              Къ Казани съ пламенемъ парящая Россiя;    45           Отважность крояся среди ея полковъ,              Ведетъ къ сраженью ихъ внизъ Волжскихъ береговъ.                        Царь будто двѣ руки простеръ на брань съ Ордою,              Одну хребтами горъ, другую надъ водою;              Сквозь мрачныя лѣса, чрезъ горы полетѣлъ;    50           Въ судахъ рѣками плыть Морозову велѣлъ.              Довольство по струямъ не робкою рукою              Влекло сiи суда средь мирнаго покою;              Единой храбростью сердца обременивъ,              Тамъ шествуютъ полки среди обильныхъ нивъ;    55           Отъ зноя кроются прохладными лѣсами,              И горы громкими зыбились голосами.              Тамъ звѣри дикiя къ идущимъ пристаютъ;              И кажется, себя имъ въ пищу отдаютъ;              Прiятныя поля, вертепы, рощей тѣни,    60           Стада поющихъ птицъ, и серны, и елени,              Совокупилось все Россiянъ услаждать,              Всѣ вещи двигнулись Казанцовъ побѣждать.              Тамъ паству тучную луга готовятъ злачны;              Тамъ жажду утолять, бiютъ ключи прозрачны;    65           Приносятъ Нимфы имъ Помонины дары;              То зрится не походъ, но вѣчные пиры.                        Израилю въ пути столпъ огненный предходитъ;              Россiянъ пламенна къ побѣдамъ храбрость водитъ.              Какъ будто изъ бреговъ поднявъ хребетъ рѣка,    70           И паствамъ и лугамъ грозитъ издалека,              Долины и поля объемлюща въ началѣ,              Суровѣе течетъ, чѣмъ валъ кидаетъ далѣ;              Наполнивъ шумомъ водъ пещеры и лѣса,              И зданiя влечетъ и горды древеса:    75           Такъ воинство на брань Россiйское дерзало.              Но щастiе свою невѣрность оказало;              Уже отчаянье тревожило Татаръ;              Мечтался имъ Сеитъ, мечтался Исканаръ.                        Уже Россiйскихъ войскъ великая громада,    80           Касалась древняго Владимирскаго града.              Тамъ видно озеро извѣстныхъ мутныхъ водъ,              Которыя зоветъ бездонными народъ.              И градъ обрушенный мечтаетъ быть во ономъ,              Вѣщающiй свою погибель частымъ звономъ.    85           Минуя воинство плачевныя брега,              Преходитъ градскiя зеленыя луга;              Извѣстной въ древности нещастьями столицы,              Открылися вдали Владимирски бойницы.              Тамъ видимы еще среди крутыхъ бреговъ    90           Остатки мшистыя пловучихъ острововъ;              Всечасной казнiю они изображаютъ,              Коль строго Небеса убiйцевъ поражаютъ;              И предка Iоаннъ напомнивъ своего,              Сiе прочелъ въ слезахъ въ надгробiи его:    95                     Боголюбиваго разторгли, яко звѣри,              Свирѣпы братiя Кучковой злобной дщери;              Георгiй симъ врагамъ за брата отомстилъ,              Во гробы заключивъ, живыхъ на дно пустилъ.              Земля не емлетъ ихъ, вода въ себя не проситъ,    100           Подъ видомъ острововъ до днесь убiйцевъ носитъ;              Покрыты тернiемъ поверьхъ воды живутъ,              И кажется, еще въ своей крови плывутъ.                        Царь въ сердцѣ впечатлѣвъ Ордынски разоренья,              Направилъ быстрый ходъ враговъ для усмиренья,    105           Уже онъ Муромски предѣлы прелеталъ,              И Нижнiй-градъ идущъ къ Велетмѣ миновалъ;              Оставивъ Суздальскихъ владѣтелей столицу,              Вступилъ Россiйскiя державы на границу.              Тамъ видитъ ярости Казанскiя слѣды,    110           Разлившiяся вкругъ какъ быстрый токъ воды;              Взведетъ ли Iоаннъ слезами полны взоры              На долы томныя, на возвышенны горы,              На храмы Божiи, на селы, на пески,              Все ризой черныя одѣяно тоски;    115           Въ крови, казалося, созженны домы тонутъ,              Дымятся вкругъ поля, лѣса и рѣки стонутъ.              Пролей со мной, пролей, о Муза! токи слезъ,              Внимая плачь вдовицъ и тяжкихъ звукъ желѣзъ.                        Печальны матери воителей встрѣчаютъ,    120           У коихъ скорби взоръ и лица помрачаютъ;              Терзая грудь свою, едина вопiетъ:              Мой сынъ, любезный сынъ! Тебя во свѣтѣ нѣтъ!              Я видѣла его кинжаломъ пораженна,              Моя надежда съ нимъ и пища погребенна;    125           Отмстите за него!… Упала ницъ она,              И вышла изъ нее душа тоски полна.                        Безчеловѣчную Ордынску помня ярость,              Подъемлется съ одра трепещущая старость;              На домъ свой указавъ дрожащею рукой:    130           Отсюду похищенъ, вѣщаетъ, мой покой!              Не давно набѣжавъ грабители суровы,              Взложили на моихъ дѣтей при мнѣ оковы.              Къ отмщенью видящiй удобные часы,              Подъ шлемомъ бѣлыя скрываетъ онъ власы;    135           И старцы многiе, мечей внимая звуки,              Берутъ оружiе въ трепещущiя руки,              Едва бiющуся щитомъ покрыли грудь;              Казалось, лебеди летятъ съ орлами въ путь.              Полуумершу плоть надежда оживила;    140           И будто вѣтвiя отъ корени явила:              Такъ бодрость на челахъ у старцовъ процвѣла,              Котора скрытою, какъ въ пеплѣ огнь, была.              Безсильны отроки, примѣромъ ободренны,              Во храбрыхъ ратниковъ явились претворенны.    145                     Въ долинѣ древнiй дубъ простерши тѣнь стоялъ,              Тамъ корень у него токъ водный напоялъ;              Единъ изъ жителей Царя къ нему приводитъ,              Онъ гордое на немъ писанiе находитъ:              Народамъ симъ велитъ свирѣпая Казань    150           Въ залогъ дѣтей привесть, свое имѣнье въ дань;              И естьли въ лунный кругъ та жертва не приспѣетъ,              То вся сiя страна навѣки запустѣетъ;              Россiйской кровiю омоются поля,              И будетъ пламенемъ пожерта ихъ земля.    155                     Что дѣлать намъ теперь? нещастный вопрошаетъ              Царя, которому промолвить гнѣвъ мѣшаетъ,              Но скрывъ досаду, рекъ: Дадимъ Казанцамъ дань;              Не злато, не сыновъ, дадимъ кроваву брань,              Пускай отъ здѣшнихъ странъ сiи сыны любезны    160           Не узы понесутъ, но огнь, мечи желѣзны!                        Воздвигли жители какъ море общiй гласъ:              Веди, о Государь! скоряй къ Казани насъ!                        Тогда предсталъ Царю, кипящему войною,              Почтенный нѣкiй мужъ, украшенъ сѣдиною;    165           И тако рекъ ему: Гряди противъ Татаръ!              Однако укроти на время ратный жаръ:              Ихъ пламень, Государь, въ ихъ сердцѣ не простынетъ,              А слава и тебя конечно не покинетъ;              Свое стремленiе, свой подвигъ удержи,    170           На лунный оборотъ походъ свой отложи;              Не мерзостный подлогъ въ мои слова вмѣщаю:              Для блага общаго я истинну вѣщаю.              Когда ты поспѣшишь желанною войной,              Войною на тебя возстанетъ жаръ и зной;    175           И долженъ братися не съ робкою Ордою,              Но съ воздухомъ, съ огнемъ, съ землею и водою.              О Царь! Движенiя военны потуши;              Бѣдою общею для славы не спѣши.                        Глаголы старика, сѣдиной умащенна,    180           Какъ будто слышались изъ храма освященна,              И напояли всѣхъ какъ сладкая роса.              Но Царь сказалъ, глаза возведъ на небеса:              О Боже! Ты то зришь, что я не ради славы,              Но для спасенiя сражаюся державы;    185           А естьли истребить желаетъ Небо насъ,              Россiя вкупѣ вся, да гибнемъ въ сей мы часъ!              Но ты, премудростью исполненный небесной,              О старче! о дѣлахъ предбудущихъ извѣстной;              Взведи глаза кругомъ, и слухъ твой приклони,    190           Услышишь вопли здѣсь, увидишь вкругъ огни;              Младенцы видимы, о камень пораженны,              Текуща кровь въ поляхъ и домы въ прахъ созженны,              Повелѣваютъ намъ отмщеньемъ поспѣшать;              Зря слезы, можно ли отмщеньемъ не дышать?    195                     Когда Царева рѣчь сей страхъ изображала,              Вдругъ дѣва, блѣдный видъ имѣюща, вбѣжала;              Скрывающи ея увядшiя красы,              Прилипли ко лицу заплаканну власы;              Потокомъ слезъ она стенящу грудь кропила,    200           И руки вознося, къ Монарху возопила:              Неси, о Государь! къ Казани огнь и мечь,              Вели ты воды вкругъ, вели ихъ землю жечь;              Да воздухъ пламенемъ Ордынцамъ обратится;              Но что? ужъ мой супругъ ко мнѣ не возвратится!    205           Я смертью многихъ Ордъ не возвращу его,              И жертва лучшая конецъ мой для него;              Вонзите, кто ни есть, мнѣ мечь во грудь стенящу!              Пустите душу вонъ къ любезному хотящу!              Скончайте съ жизнiю и муку вдругъ мою!    210           Стыда я моего предъ вами не таю:              Любовной страстiю къ нещастному возженна,              Уже была я съ нимъ закономъ сопряженна;              Уже насъ брачныя украсили вѣнцы:              Какъ въ самый оный часъ, всеобщихъ бѣдъ творцы,    215           Казанцы лютые въ Господнiй храмъ вломились,              И брачныя свѣщи въ надгробны претворились;              Оковы нѣжныя, связующiя насъ,              Кровавыя мечи разторгли въ оный часъ;              Влекомый мой супругъ отъ глазъ безчеловѣчно,    220           На мѣсто: я люблю! сказалъ, прости мнѣ, вѣчно!              Рвалася я изъ рукъ, произносила стонъ,              Но далѣ что вѣщать?… Поруганъ и законъ!              Скитаюся въ лѣсахъ, я странствую въ пустынѣ,              То завтра льщусь найти, чего не вижу нынѣ;    225           По камнямъ бѣгаю при солнцѣ, при лунѣ,              Нигдѣ не встрѣтится супругъ любезный мнѣ.              О небо! о земля! хоть тѣнь его явите;              Но что вы медлите? Грудь вскройте, сердце рвите!              При семъ во всѣ страны кидаяся она,    230           Поверглась на копье, разсудка лишена,              И воина въ рукахъ копье сiе держаща,              Омыла кровiю лицемъ къ лицу лежаща.                        Въ сiи печальныя и страшныя часы,              Подъемлются у всѣхъ отъ ужаса власы;    235           Царь въ сердцѣ горести носящiй остро жало,              Ко старцу обратясь, вѣщалъ: Еще ли мало!              Еще ли мало намъ причинъ спѣшить на брань?              И тартару сiя была страшна бы дань;              Простительно ли намъ, судьбину видя люту,    240           Отсрочивать войну хотя одну минуту?              Орды свирѣпыя мгновенно притекутъ,              Народъ, и съ нимъ тебя въ неволю повлекутъ;              Иное быть Царемъ, иное жить въ пустынѣ;              Не дѣлай намъ препятствъ, и не кажись отнынѣ.    245                     Но старецъ Царскою грозой не укрощенъ,              Отвѣтствовалъ Царю, бывъ свыше просвѣщенъ:              Живуща храбрость въ васъ, хоть день, хоть годъ продлится,              Отъ пламенныхъ сердецъ, о Царь! не удалится;              Но ежели врагамъ отмщая и грозя,    250           Тебѣ противъ судьбы не воевать не льзя,              Гряди въ опасный путь! Желанье ты исполнишь,              Однако нѣкогда о старцѣ ты напомнишь;              Обременяй себя и воинство трудомъ:              Ты все бы побѣдилъ, но съ меньшимъ бы вредомъ;    255           Успѣлъ бы самъ себя во брани ты прославить;              Но бѣдствъ хочу твоихъ едину часть убавить.              Нещастну меньше быть принужу я тебя:              Возьми сей щитъ, носи на рамѣ у себя,              И знай, когда его поверхность потемнѣетъ,    260           Что тяжкiй грѣхъ въ тебѣ по сердцу плевы сѣетъ;              И что премудрости сiянье потуша,              Унизилась твоя великая душа.              Сей щитъ изображалъ смѣшенныя стихiи,              Которы надъ главой носились у Россiи;    265           Но страшну оныхъ брань Владимиръ укротилъ,              Когда страны свои крещеньемъ просвѣтилъ;              Очистивъ мракъ души черезъ священну воду,              Какъ солнце, свѣтъ излилъ подвластному народу;              Благочестивою онъ вѣрой окруженъ,    270           Ни плачу не внималъ, ни воплю милыхъ женъ;              Молитвы жречески и лесть пренебрегаетъ;              Во Днепръ гремящаго перуна низвергаетъ;              Кумира страшнаго прiявшая волна,              Нахмурясь у бреговъ являлася черна;    275           На брегѣ, благодать гдѣ тартаръ побѣдила,              Видна съ Денницей брань небесна Михаила;              Ни Позвидъ, вихрей царь; ни грозный Чернобогъ,              Владимира смягчить ни укротить не могъ;              Ни сынъ роскошныя и сладострастной Лады,    280           Сооружающiй житейскiя прохлады,              Котораго во тмѣ Владимиръ обожалъ,              Полель отъ молнiевъ его не избѣжалъ;              Усладъ, питающiй обманчивыя страсти,              Всѣ боги зрѣлися разрушены на части.    285           Тамъ спяща зрѣлась смерть, братъ смерти грѣхъ, уснулъ;              Отверзтыя уста стенящiй адъ сомкнулъ.              Когда всей мыслью Царь въ картины углубился,              Въ то время старецъ, щитъ вручивый, удалился.              Скорбя, что имяни его не вопросилъ,    290           О старче! въ духѣ Царь геройскомъ возгласилъ:              Колико ты ни правъ въ пророчествѣ гремящемъ,              Коснѣти не могу мнѣ въ дѣлѣ предлежащемъ;              Одно исполню то, что щитъ беру съ собой;              Велите знакъ подать къ движенiю трубой!    295                     Вельможи сходну мысль съ начальникомъ имѣли,              И ратные полки какъ буря возшумѣли,              Покрылъ сгущенный прахъ сiянiе небесъ!              Царь шествовалъ къ лугамъ, гдѣ есть Саканскiй лѣсъ;              Въ предѣлахъ, скипетру Россiйскому подвластныхъ,    300           Вездѣ встрѣчается и стонъ, и плачь нещастныхъ;              Стрѣлами ужаса гонимы изъ домовъ,              Сокрылись жители во глубину лѣсовъ;              Надежнѣе для нихъ среди звѣрей жилище:              О чадахъ не радятъ, о паствѣ ни о пищѣ;    305           Волы забывъ яремъ, безъ пастыря ревутъ,              И странствуя въ лугахъ, траву поблеклу рвутъ;              Стада, призрѣнiя и прежнихъ нѣгъ лишенны;              Тамъ селы видимы въ пустыни превращенны;              Повсюду бѣдности и смертной грусти видъ,    310           Слѣды мучительства, насилiя, обидъ.                        Примѣтивъ Царскiй взоръ, печалью омраченный,              Адашевъ, другъ его, взаимно огорченный,              Не покидающiй сей мужъ нигдѣ Царя,              Вѣщалъ ему, насквозь Монарше сердце зря:    315           Почтенна скорбь твоя! О дѣтяхъ ты жалѣешь;              Но щастливъ ты, что имъ отцемъ ты быть успѣешь;              Смотри, о Государь! на подданныхъ твоихъ:              Ты, можетъ быть, считалъ въ довольствѣ полномъ ихъ;              Льстецы, которые престолъ твой окружали,    320           Ихъ въ райскомъ житiи тебѣ изображали.              Когда бы ты, чужимъ повѣривъ словесамъ,              На скорби не взглянулъ, на ихъ печали самъ,              Ты, ставъ бы уловленъ сѣтьми совѣтовъ вредныхъ,              Льстецовъ бы наградилъ, а сихъ бы презрилъ бѣдныхъ;    325          А естьлибъ вопли ихъ къ престолу и дошли,              Самихъ бы ихъ виной толикихъ бѣдъ почли,              Сокрылибъ слезы ихъ, гоненiя, обиды,              Несправедливые и вымышленны виды.              Бываетъ часто Царь лукавствомъ уловленъ;    330           Съ народомъ онъ стѣной великой раздѣленъ,              И естьли взоръ когда на подданныхъ возводитъ,              Онъ радость на челахъ написанну находитъ;              Но тщательнаго имъ въ себѣ явить отца,              Ты долженъ разбирать не лица, но сердца;    335           Вниманья каждый вздохъ на тронѣ удостоить;              Тогда познаешь, какъ народно благо строить;              Нещастны жители примѣры подаютъ;              Ты видишь, тщетноль здѣсь на небо вопiютъ?              Когда бы, Государь, вельможамъ ты повѣрилъ,    340           И самъ бы скорби ихъ пучины не измѣрилъ:              Чрезъ годъ бы здѣшнiй край на вѣки запустѣлъ;              И поздно ихъ спасать, хотя бы ты хотѣлъ;              Стоналибъ камни здѣсь, земля бы трепетала,              А лесть бы и тогда хвалы тебѣ сплетала!    345           Когда бы въ праздности ты былъ сихъ бѣдъ творцемъ,              Тебя бы нарекли ласкатели отцемъ.              Теперь преубѣжденъ печали ихъ виною,              Блаженство хочешь имъ доставити войною;              Гряди, и доставляй! То правда, что война    350           Для мудраго Царя быть цѣлью не должна;              Но естьли общее спокойство кто отъемлетъ,              Тогда отечество и мощь его не дремлетъ;              Стремится молнiи и громы отвращать:              Спасенья общаго не можно запрещать.    355           Ты правъ во подвигахъ, но ты имеешь средство,              Безъ брани отвратить отъ странъ полночныхъ бѣдство;              Яви Божественной величество души,              Отправь посла въ Казань, къ твоимъ врагамъ пиши:              Когда свирѣпость ихъ и наглость усмирится,    360           Мятежъ отринется, гордыня покорится;              Когда грабежъ назадъ и плѣнныхъ отдадутъ,              Твои на дерзкiй градъ перуны не падутъ;              Великодушiемъ ты больше славенъ будешь,              И старцевыхъ угрозъ межъ тѣмъ, о Царь! избудешь.    365           Не страшны мнѣ они, вѣщаетъ Iоаннъ,              Мнѣ мечь людей моихъ для защищенья данъ;              Ко сохраненiю гонимыхъ и стенящихъ,              Противъ перуновъ грудь поставлю я гремящихъ;              Я былъ бы слабый Царь, когда бы, внемля стонъ,    370           Народъ мой позабывъ, одинъ любилъ бы тронъ!              Однако твоему совѣту внемля благу,              Пошлю въ Казань пословъ, лишь придемъ на Свiягу;              Но, другъ мой, можло ли когда повѣрить намъ,              Злодѣйствомъ дышущимъ и бунтами странамъ?    375           Колико кратъ они покорствомъ миръ купили,              И клятву данную Россiи преступили?              Затмилъ сердца у нихъ пророкъ ихъ Махометъ;              И правда есть ли тамъ, гдѣ чистой вѣры нѣтъ?              Мнѣ слезы, стонъ, бѣды, и горести народны    380           Ужаснѣе внимать, чѣмъ громъ и бури водны;              А естьли и животъ во брани положу,              Я кончилъ жизнь какъ Царь, кончаяся скажу.                        Влекомымъ въ люту брань движенiемъ сердечнымъ,              Героямъ зрѣлся путь къ Казани безконечнымъ,    385           Ахъ! для чего, рекутъ, кидая смутный взоръ              На круги времяни, на цѣпь слiянныхъ горъ,              Ахъ! солнце для чего толь медленно катится,              И вдругъ протяжность горъ въ пути не сократится?              Почто не здвинется великiй Волжскiй брегъ,    390           И не сугубится нашъ въ полѣ быстрый бѣгъ?              Въ сiю минуту бы съ кичливою Казанью,              Мы ради совершить судьбину нашу бранью.                        Грядетъ предъ войскомъ Царь, какъ страшный брани богъ,              И слава передъ нимъ въ гремящiй трубитъ рогъ;    395           Орда предчувствуетъ въ груди кровавы раны!              Приходитъ Царь къ брегамъ излучистыя Пьяны,              Гдѣ роскошь въ древности съ Россiянъ лавръ сняла              И побѣжденному народу отдала;              Природа вѣчный знакъ на сихъ брегахъ явила,    400           Сей быстрыя рѣки теченье изкривила,              И тамо кажется струямъ велитъ взывать:              Коль мало надлежитъ на щастье уповать!              Тамъ въ прежни времяна какъ солнце закатилось,              Побѣды торжество во гробъ преобратилось.    405                     Уже преходитъ Царь струи Медянскихъ водъ,              Нагорный рабствуетъ Россiянамъ народъ;              Какъ будто нѣкими волшебными руками,              Мосты устроились предъ нашими полками,              Усердiя огонь въ народахъ возгорѣлъ,    410           Когда Россiйскiй къ нимъ приближился Орелъ.                        И Царь вѣщалъ: не зримъ сей казни мы небесной,              Которою грозилъ намъ старецъ безъизвѣстный;              О други! естьли бы претилъ войну намъ Богъ,              Я съ вами бы достичь до сихъ бреговъ не могъ;    415           Прiятно и cтрадать за толь вину законну;              Сомнительноль Казань разрушить непреклонну?              Тамъ Божiи враги, грабители живутъ;              Насъ вѣра противъ ней и правда въ брань зовутъ;              Колико святы суть движенья таковыя!    420           Не грабить, за себя отмщать идетъ Россiя!              А ежели, друзья! нашъ жребiй и таковъ,              Что мы, искавъ побѣдъ, падемъ во смертный ровъ:              Окончимъ жизнь! но смерть безстрашiемъ уловимъ;              Цвѣты своимъ гробамъ заране приготовимъ,    425           Которыми почтить потомки должны насъ;              Кто страшенъ Россы вамъ, когда самъ Богъ по васъ?              Слова ciи какъ медъ воители вкушали,              Они сердца у нихъ и мысли возвышали;              Носился нѣкiй свѣтъ надъ шлемами у нихъ,    430           И храбрость множилась отъ предвѣщанiй сихъ.              Единъ Адашевъ былъ невеселъ, смутенъ, мраченъ;              Ему казался путь успѣхомъ не означенъ;              И старцовы слова, и видъ, и взглядъ его,              По сердцу сѣяли сомнѣнье у него;    435           Онъ втайнѣ воинство за пылкость порицаетъ.              Духъ чистый завсегда далеко проницаетъ!              Молчалъ, стыдящiйся движеньямъ Царскимъ льстить.              Плачь, Муза!… Время войскъ погибель возвѣстить.              Такой уставъ Небесъ, иль то судьбины тайность,    440           Что къ пагубѣ близка земнаго щастья крайность.                        Есть бездна темная, куда не входитъ свѣтъ,              Тамъ всѣхъ источникъ золъ, Безбожiе живетъ;              Оно геэнскими окружено струями,              Пiетъ кипящiй ядъ, питается змiями;    445           Простерли по его нахмуренну челу              Развратны помыслы, печали, горесть, мглу;              Отъ вѣчной зависти лице его желтѣетъ;              Съ отравою сосудъ въ рукѣ оно имѣетъ;              Устами алчными коснется кто сему,    450           Противно въ мiрѣ все покажется тому;              Безбожiе войны въ семъ мiрѣ производитъ;              Рукой писателей неблагодушныхъ водитъ,              И ядомъ напоивъ ихъ каменны сердца,              Велитъ имъ отрыгать хулы противъ Творца;    455           Имѣя пламенникъ, съ привѣтствiемъ строптивымъ,              За щастьемъ въ слѣдъ летитъ, предъидетъ нечестивымъ,              Со знаменемъ предъ нимъ кровавый ходитъ бой;              Его изчадiя гоненье, страхъ, разбой;              Свирѣпство мечь остритъ кругомъ его престола,    460           Ни рода не щадитъ, ни разума, ни пола;              Колеблетъ день и нощь, ограду общихъ благъ;              Оно безчинства другъ, народной пользы врагъ;              Среди нечестiя, змiями вкругъ увито;              Хоть сѣетъ зло вездѣ, злодѣйствами не сыто!    465                     Увидя, что среди блестящихъ въ небѣ звѣздъ              Сiянiе простеръ побѣдоносный Крестъ,              И что Россiяне во слѣдъ за громкой славой              Несутъ въ сердцахъ войну и мечь въ рукахъ кровавой;              Зря въ трепетѣ ему подверженну страну,    470           И тмы владычицу, блѣднѣющу луну,              Безбожiе смутясь, въ отчаяньѣ трепещетъ,              Молнiеносные на небо взоры мещетъ:              Увы! преходитъ власть моя, гласитъ оно,              Низверженна съ небесъ вселенныя на дно;    475           Послѣднее мое убѣжище теряю,              Завидно Небесамъ, что вредъ я сотворяю;              Но Богомъ будучи добра отчуждено,              Я имъ, конечно имъ, на вредъ и рождено,              И бытiе мое во связи мiра нужно;    480           Со Благочестiемъ не льзя мнѣ жити дружно;              Кто смѣетъ мой престолъ, кто смѣетъ разрушать?              Иль хощетъ Богъ меня послѣднихъ жертвъ лишать?              О тартаръ! на тебя оковы возлагаютъ!                        Изъ тмы къ нему его клевреты прибѣгаютъ:    485           Огнями дышуща предстала черна Месть;              Имѣя видъ змiи, ползетъ презрѣнна Лесть;              Гордыня предъ него со скипетромъ приходитъ,              Съ презрѣньемъ мрачный взоръ на небеса возводитъ;              Лукавство, яростный потупя въ землю видъ,    490           Передъ Безбожiемъ задумавшись стоитъ;              Вражда, исполненна всегда кипящимъ ядомъ,              Во трепетъ тартаръ весь приводитъ смутнымъ взглядомъ;              Изъ глазъ Отчаянья слезъ токи полились;              Злодѣйствы многiя къ Безбожiю сошлись.    495                     Тогда оно главу потупленну имѣя,              Но горести своей вины сказать не смѣя,              О чада! воздохнувъ, о други! говоритъ:              Или изъ васъ никто погибели не зритъ;              Познайте съ воинствомъ грядуща Iоанна;    500           Россiя хощетъ быть, и вѣра ихъ вѣнчанна.              Взглянули… и вдали увидя Крестъ въ лучахъ,              Возчувствовали гнѣвъ, отчаянье и страхъ!                        Уста ихъ пагубы всеобщей не сказали,              Но бѣдство близкое ихъ лица доказали;    505           Погибель зря свою и робость видя въ нихъ,              Скрываетъ ужасы въ душѣ владыка ихъ,              И тако вопiетъ, кидая мрачны взгляды:              Колико слабы вы, мои нещастны чады!              Или забыли вы, что царство нашей тмы    510           Простерли по всему земному шару мы?              Любимцамъ Божiимъ законы подавали;              Забыли, что съ самимъ мы Богомъ воевали,              И въ трепетъ иногда ввергали небеса?              Вся та же мочь у насъ, хотя не та краса…    515           Хоть ликъ Безбожiя спокойствомъ покрывался,              Но стонъ въ груди его, какъ въ сводахъ отзывался.              Рекло: безстрашiя я вамъ явлю примѣръ.              Духъ Адскiй два крыла, какъ парусы, простеръ,              До облакъ взнесся онъ.? Безбожiе взглянуло,    520           И видя Россiянъ во славѣ, воздохнуло;              Въ душѣ смятенiе, въ очахъ имѣя жаръ,              Какъ нѣкiй огненный катилось къ Волгѣ шаръ.              Злодѣйства многiя, какъ искры и мятели,              Изъ бездны адскiя во слѣдъ ему летѣли;    525           Горящими они струями разлились,              Во слѣдъ Безбожiя какъ облаки вились.              Подземнымъ воинствомъ и мракомъ окруженно,              Досадой, мщенiемъ и гнѣвомъ разозженно,              Направило оно, какъ буря, шумный ходъ    530           Въ страну, гдѣ ослѣпленъ невѣжествомъ народъ.              О Муза, вѣдуща и доброе и злое!              Изобрази ты мнѣ кумировъ царство тое.                        Тамъ дебри видимы, пещеры, лѣсъ густой [10] ,              Ни пашни тучныя, ни жатвы нѣтъ златой;    535           Питается звѣрьми народъ звѣрямъ подобный,              Свирѣпыя сердца и видъ имѣетъ злобный;              Лежащiй вѣчный мракъ у нихъ на очесахъ,              Имъ кажетъ божество и въ самыхъ древесахъ;              Вселились въ сей народъ какъ въ темные чертоги,    540           Отъ многобожiя и суевѣрства многи;              Жрецы и жрицы ихъ обманами живутъ,              Тѣ мрачныя Орды Заволжскими слывутъ.                        Безбожiе въ страну подвластную приходитъ,              На олтари свои печальный взоръ возводитъ,    545           И видя, что кругомъ померкнуть хощетъ свѣтъ,              Летящихъ вкругъ духовъ въ собранiе зоветъ,              И зрится взору ихъ какъ страшная комета,              Повелѣваетъ имъ, ихъ требуетъ совѣта;              Почто вамъ, говоритъ, коснѣти въ сей странѣ?    550           Теките, кройтеся въ кромешну тму ко мнѣ!              Намъ дикая страна наслѣдствомъ оставалась,              Гдѣ наша власть равна божественной казалась;              Но рокъ приходитъ нашъ, и близокъ грозный часъ,              Перуны Божiи вездѣ находятъ насъ;    555           Лишаетесь вы жертвъ, лишаетесь вы славы;              Вамъ адъ прибѣжище, во свѣтѣ нѣтъ державы!              Бѣгите, робкiе! отъ сихъ печальныхъ странъ!              Сюда преноситъ Крестъ и громы Iоаннъ;              И прежде чтущiе народы васъ мольбами,    560           Россiйскими теперь содѣлались рабами….              Но смутныя слова, произнесенны имъ,              Единый страхъ вселя, изчезли яко дымъ.                        Тогда Безбожiе, какъ адъ печально стало,              И въ первый разъ оно отъ страха трепетало;    565           Однако пламенный кидая всюду взглядъ,              Простерло у духовъ по сердцу злость и ядъ.                        Какъ молнiя, когда и въ камень ударяетъ,              Свободный путь себѣ далеко отворяетъ:              Такъ ядъ Безбожiя проникъ въ сердца духовъ,    570           И слышны отъ него такiе громы словъ:              Предупредимъ, друзья! погибель нашу близку,              Пойдемъ и сокрушимъ противну рать Россiйску,              Подвигнемъ тартаръ весь!… пойдемъ, докажемъ имъ,              Что сильны мы вредить, когда вредить хотимъ.    575                     Богинѣ, чтимой здѣсь въ лицѣ небесна Феба              Речетъ: О правяща горящимъ кругомъ неба!              Разлей геенскiй зной, разлей по всей земли.              Ты, воздухъ! вспламени и камни разпали,              Луга и древеса растенiевъ лишите!    580           Сгустите рѣки вкругъ, потоки изсушите!              А ты, который здѣсь изъ самыхъ древнихъ лѣтъ              Перуномъ нареченъ, о грозный Киреметъ,              Который устрашалъ полночные народы!              И нынѣ устраши, взбунтуй огонь и воды….    585           Свирѣпостью дыша, и пагубу творя,              Я въ сѣти уловлю Россiйскаго Царя;              Я возвращу мѣста, гдѣ троны вы имѣли,              Подъ сладкимъ имянемъ Триглава и Полели;              Стремитеся, друзья! свирѣпость насыщать,    590           Губить, карать, мертвить, тиранить, обольщать!…              Какъ волки гладные, злодѣйствами взалкали,              Кумиры, дружбы въ знакъ, руками возплескали,              И мракъ является во свѣтлыхъ небесахъ;              И слышенъ томный стонъ во жертвенныхъ лѣсахъ;    595           Кокшайцы робкiе къ молитвамъ прибѣгаютъ,              Костры дрожащими руками возжигаютъ;              Но тщетно грудь свою въ слезахъ бiютъ они,              Ущедрить ихъ боговъ не могутъ ихъ кони;              Томятся, хладною омытые водою;    600           Все кажетъ гнѣвъ боговъ, имъ все грозитъ бѣдою;              Бездушны будучи ихъ боги страшны имъ,              Возженный огнь погасъ, и видѣнъ только дымъ.              Въ то время старцы ихъ по внутренней гадаютъ,              Блѣднѣютъ, рвутъ власы, и съ воплемъ упадаютъ,    605           Возникнувъ отъ земли, противныхъ жертвъ не жгутъ,              Но прочь отъ олтарей со трепетомъ бѣгутъ.                        Какъ будто древнiе свирѣпые Друиды,              Имѣя страшныя движенiя и виды,              Повсюду странствуя, жрецы тревогу бьютъ,    610           Россiйскiй Царь грядетъ! по селамъ вопiютъ;              Или мы защищать своихъ боговъ не станемъ;              Погибнемъ… ежели перунами не грянемъ!                        И виды страшные, и смутный старцевъ гласъ,              Зажгли мятежъ въ сердцахъ, и вспыхнулъ бунтъ тотчасъ;    615           За страхомъ страхъ течетъ, какъ въ бурномъ морѣ волны;              Жилища ужасомъ, сердца отмщеньемъ полны.                        Тамъ жены обуявъ, свои убранства жгутъ,              И къ Волжскимъ берегамъ супругамъ въ слѣдъ бѣгутъ;              Кипитъ смятенiе въ улусахъ Черемисскихъ,    620           Вооружаются противу силъ Россiйскихъ;              Велитъ Безбожiе бунтующимъ Ордамъ              На Волгѣ путь пресѣчь Морозова судамъ.              Свирѣпый Киреметъ рукой тревоги водитъ,              Онъ Волгу дремлющу въ крутыхъ брегахъ находитъ;    625           Грудь пѣнится у ней, вода течетъ изъ устъ,              Глава склонилася на тополовый кустъ:              Власы простерлися зелеными струями,              Лежащи по плечамъ извитыми змiями;              Нагнувшiйся сосудъ изъ рукъ ея падетъ.    630           Разторгни узы сна, ей Злоба вопiетъ:              Доколѣ сладкiй сонъ твои покоитъ члены?              Валятся вкругъ тебя Ордынски горды стѣны;              Казань, котору ты привыкла напаять,              Смотрясь въ струи твои, не можетъ устоять.    635           Сiя бреговъ твоихъ ликующа царица,              Такъ сѣтуетъ теперь, какъ сирая вдовица;              Оставили ее невѣрны небеса,              Но съ нею и твоя погаснетъ вдругъ краса;              Соединенныя взаимною любовью,    640           Вы скоро будете гражданской полны кровью;              Дерзай! или съ моимъ перуномъ поспѣшу,              И нѣдры влажныя мгновенно изсушу;              Законы премѣню строительной природы:              Тамъ будетъ вѣчный зной, гдѣ нынѣ плещутъ воды;    645           Гдѣ плавала твоя среди валовъ глава,              Тамъ будетъ рость тростникъ и дикая трава.                        Онъ рекъ… и Волжскiя струи остановились,              Глубокими онѣ морщинами явились;              Вели мнѣ, грозный богъ! вели, речетъ она;    650           Желанiе твое исполнить я должна.              Взбунтуй твои валы! свирѣпый духъ вѣщаетъ,              Да гордыхъ Россiянъ пучина поглощаетъ!                        Какъ камень сильною поверженный рукой,              Кидалась Волга внизъ съ поспѣшностью такой;    655           Раскинувъ рамена во влажныя дороги,              Изъ рукъ составила великiя пороги;              Пресѣчь Россiянамъ въ струяхъ свободный путь,              Устроила она имъ встрѣчу тверду грудь:              Сгустлилися валы власовъ ея сѣдиной;    660           Кремнемъ ея чело изникло надъ пучиной;              Журчащiй вихрь въ струяхъ повѣяли уста,              И заперли судамъ во влажности врата.              Глава подъемлется и чреслы онѣмѣли.              Составились изъ нихъ препоны, камни, мѣли.    665                     Безбѣдный на водахъ имѣющи покой,              Россiяне плывутъ съ веселiемъ рѣкой;              Прохладному пути предѣлы близко числятъ;              Въ бесѣдѣ радостной о славѣ только мыслятъ.              Но вдругъ перемѣнивъ теченiе вода,    670           Помчала въ быстрину, какъ легку трость, суда.              Подъемля смерть главу изъ влажныя утробы,              Составила изъ волнъ колеблющися гробы;              Со свистомъ шумный вѣтръ во слѣдъ судамъ вился,              И съ бурей страшный вопль отвсюду поднялся;    675           Казался каждый валъ чудовищемъ шумящимъ,              Пловущихъ поглотить съ ладьями вдругъ хотящимъ;              Ревущiе валы поднявъ верхи свои,              Возносятъ къ облакамъ великiя ладьи,              И вдругъ разсыпавшись во рвы ихъ низвергаютъ,    680           Гдѣ кажется они геенны досягаютъ;              На крыльяхъ вихрь летитъ имъ встрѣчу по водѣ:              Что дѣлать въ таковой Россiянамъ бѣдѣ?              На небо взоръ взведутъ, покрыто небо мракомъ;              Въ различномъ страхѣ всѣ, въ смятеньѣ одинакомъ;    685           Куда отъ волнъ, куда отъ камней убѣгать?              Смерть видятъ; знаютъ смерть они пренебрегать;              Кипящи пѣною уста она отверзла,              Взревѣла, и въ пловцахъ кипяща кровь замерзла.              Уже свирѣпствуя сердитая рѣка,    690           Отторгла у судовъ кормила и бока;              И будто воины втѣснившися въ проломы,              По улицамъ текутъ, и сокрушаютъ домы:              Такъ бурная вода въ ущелины течетъ,              И Волга разъярясь на дно суда влечетъ.    695                     Какъ острый мечь печаль Морозова пронзаетъ,              Что двухъ надежда войскъ мгновенно изчезаетъ;              Страшась не собственной, но общiя бѣды,              Свирѣпство презрилъ онъ и вихря и воды,              И бурямъ и волнамъ противяся ревущимъ,    700           Велѣлъ ко берегамъ направить путь пловущимъ;              Но суша и вода во брань вступили съ нимъ,              Раждаютъ смерть валы, брега огонь и дымъ;              Съ мечами, съ пламенемъ на нихъ Ордынцы злобны              Вкругъ стадницы волкамъ являются подобны,    705           Которы челюсти разверзли на овецъ:              Такъ Россовъ изтребить Орда спѣшитъ въ конецъ;              Бросаетъ копья въ нихъ, стрѣлами уязвляетъ,              Пристанища къ брегамъ имѣть не дозволяетъ.              Стонъ слышанъ на водѣ, вопль слышанъ на земли,    710           Струи ко дну влекли, огни Россiянъ жгли,              Свирѣпствующiй адъ разитъ безчеловѣчно;              Другое воинство погиблобъ тамъ конечно;              Но кто бы ихъ спасти отъ сей напасти могъ,              Когда бы не простеръ съ небесъ къ нимъ перста Богъ?    715                     О Муза! обрати отъ Волги взоры въ поле;              Тамъ страждетъ Iоаннъ, и зрится смертныхъ болѣ;              Воззрѣвъ на чистое сiянiе небесъ,              Едва знамена онъ къ Алатырю понесъ,              Казалось, звѣзды съ нимъ желанье соглашали,    720           Поля кругомъ цвѣли, зефиры вкругъ дышали;              Бореевыхъ вдали не слышно было крилъ,              И воздухъ ароматъ повсюду разтворилъ.                        Уже колеблются полки въ горахъ идущи,              Какъ класы желтые, серпа на нивахъ ждущи,    725           Которы тихiй вѣтръ въ движенiе привелъ;              Казалось, то Орфей передъ лѣсами шелъ;              Сгущенныхъ копiй лѣсъ былъ зримъ предъ Iоанномъ,              И войско, какъ рѣка, текло въ пути желанномъ.              Но сокровенная опредѣлила власть    730           Для искушенiя устроить имъ напасть;              Парящей славѣ ихъ готовяща препоны,              Натура собственны нарушила законы;              Тогда Безбожiе имѣюще успѣхъ,              Идущимъ тысящи устроило помѣхъ.    735                     Вдругъ начали кипѣть ключи въ долинахъ злачныхъ,              И будто трубный гласъ возсталъ въ пещерахъ мрачныхъ;              На холмахъ вѣтвiя склонили древеса,              Багровой ризою одѣлись небеса;              Лучи не въ облака, но въ нѣкiй тускъ скрывались,    740           Стада пернатыхъ птицъ по воздуху взвивались;              Возсталъ згущенный прахъ, какъ туча отъ земли,              И будто возгремѣлъ безъ молнiй громъ вдали,              То вихри пламенны средь горъ вооружались.              На вѣтренныхъ коняхъ ко войску приближались    745           Сiи незримые и сильные враги,              Напрягшись въ воздухѣ подобiемъ дуги,              Простерли крылiя, знамены развѣваютъ,              И съ шумомъ ихъ изъ рукъ дхновеньемъ вырываютъ,              Сражаясь межъ собой, сгущаютъ пыль вокругъ;    750           День ясный въ мрачну ночь переложился вдругъ.              Когда громада войскъ въ пригоркахъ изгибалась,              Казалося, земля подъ ними колебалась;              Срываетъ шлемы вихрь, извившись копья рветъ,              И разстилаясь вдаль, все движетъ и реветъ;    755           Какъ риза разпустясь въ стремленiи суровомъ,              Все войско прахомъ вкругъ объемлетъ какъ покровомъ,              И воинамъ пресѣчь желанный путь велитъ;              То вѣетъ на горѣ, то съ трескомъ лѣсъ валитъ;              Людей лишаетъ силъ, коней лишаетъ мочи,    760           Дыханiе мертвитъ и ослѣпляетъ очи.                        Великiй духомъ Царь, позная гнѣвъ Небесъ,              И руки и глаза ко высотѣ вознесъ;              Колеблемъ вихрями, въ слезахъ вѣщалъ: О Боже,              Или враги Тебѣ Твоихъ сыновъ дороже?    765           Ты ужась положилъ въ защиту ихъ странамъ,              Но все преодолѣть оставь Ты бодрость намъ!…              Умолкъ, и небесамъ противнымъ не явиться,              Велѣлъ межъ горъ крутыхъ полкамъ остановиться.              Тамъ взору предлежалъ весьма широкiй долъ,    770           Гдѣ мнилось тишина устроила престолъ;              Военныя трубы повсюду возгремѣли,              Но съ вихремъ различить ихъ звука не умѣли;              Казалось напередъ, что вѣтры трубятъ то,              Склонясь на копiе, не шествуетъ никто,    775           Между стенящими отъ грозныхъ бурь горами,              Укрыться хощетъ Царь со войскомъ подъ шатрами,              Но будто бурная свирѣпствуетъ вода,              Гдѣ кущи ставятся, бѣжитъ и вихрь туда,              Изъ рукъ орудiя и верви изторгаетъ,    780           Великiе шатры на землю повергаетъ.                        Такой стихiй мятежъ Монарха не смущалъ,              На рамо опершись, Адашеву вѣщалъ:              Я зрю, что Небеса моимъ слезамъ не внемлютъ,              Колеблютъ все они, меня не поколеблютъ!…    785           Онъ бодрый видъ являлъ, сiю вѣщая рѣчь,              И войску повелѣлъ на ихъ мѣстахъ возлечь.                        Едва, походами и вихремъ удрученны,              Склонилися полки, какъ класы посѣченны,              И на лицѣ земномъ въ густой травѣ легли,    790           Бурливыхъ вдругъ коней и вихри отпрягли,              И въ воздухѣ свои оставивъ колесницы,              Сверули крылiя, какъ утомленны птицы;              И будто бѣдствами насытился ихъ взоръ,              Дыханье укротивъ, упали между горъ.    795                     Свѣтило дневное тогда въ моря скрывалось,              И небо ризою червленной одѣвалось;              Возвысила чело дрожащая луна,              Серебрянымъ щитомъ казалася она;              Подъемлетъ къ небесамъ рога свои высоки,    800           Вмѣщаютъ глубоко луну рѣчные токи,              И чистымъ хрусталемъ между бреговъ текутъ,              Казалось, томный сонъ они въ струяхъ влекутъ.              Царица звѣздъ лучемъ блистательнымъ сiяла,              Но хладною росой земли не напаяла,    805           И сладкой влажности на древеса не льетъ,              Котора жизни имъ и силы придаетъ.              Вершины уклонивъ, стоятъ зелены рощи,              Не можетъ прохлаждать луговъ прохлада нощи;              Казалось, воздухъ спитъ, зефиръ уснулъ въ кустахъ,    810           И слезъ Аврориныхъ не видно на цвѣтахъ;              Благоуханiе долины разпускаютъ,              Но тщетно питiя небеснаго алкаютъ:              Прозрачность воздуха приходитъ въ густоту,              И съ мракомъ томную раждаетъ духоту.    815           Земля для воиновъ всегдашнiй одръ спокойной,              Теперь представилась для спящихъ ложей знойной;              Жестка трава на ней, лице ея горитъ,              Возлегшимъ сладкаго покоя не даритъ;              Томленiе главы ко сну на землю клонитъ,    820           Но жаръ съ естественныхъ одровъ обратно гонитъ;              Тускъ зрится на цвѣтахъ, не хладная роса,              И сводомъ огненнымъ казались небеса;              Въ полночные часы растенья увядаютъ;              И звѣзды, кажется, на землю упадаютъ;    825           Летаютъ дивные по воздуху огни,              Предзнаменующи и зной и жарки дни.                        Томленный Царь небесъ подъ раскаленнымъ сводомъ              Хотѣлъ предупредить свѣтъ солнечный походомъ:              При утренней зарѣ гласъ трубный возгремѣлъ,    830           Возстали воины, и съ ними зной пошелъ.              Не вѣтры свѣжiе въ долинахъ повѣваютъ,              Которы тихихъ дней предтечами бываютъ;              Едва лишь солнца лучь на землю проглянулъ,              Какъ пещь разженная, палящимъ зноемъ дхнулъ,    835           Цвѣты и древеса росой неорошенны,              Явились свѣжести и живости лишенны;              Небесные кони спѣшащи солнце влечь,              Казалося, хотятъ вселенную зажечь;              И воздухъ вкругъ земли недвижимо стоящей,    840           Едва не равенъ былъ водѣ, въ котлѣ кипящей.              Разжегся тамъ песокъ, и травы стали тлѣть,              Герои начали о буряхъ сожалѣть,              Которы прежде ихъ толико утруждали,              Но удручаемыхъ походомъ, прохлаждали;    845           Отъ солнечныхъ лучей, какъ будто отъ огня,              Ихъ шлемы разпеклись и тяжкая броня;              Какъ нѣкая рѣка, кругомъ излился пламень,              Извлекши влажность вонъ, приводитъ землю въ камень;              Палима воздухомъ, разсѣлася она,    850           И вредныя въ землѣ сварились сѣмена;              Тлетворные пары главы свои подъемлютъ,              И поднебесный кругъ какъ ризою объемлютъ;              Въ пучинѣ воздуха туманы око зритъ,              Казалось, надъ главой небесный сводъ горитъ.    855           Змiи глотая ядъ, изъ мрачныхъ норъ выходятъ,              Болѣзни, раны, страхъ и язвы производятъ;              Извившись какъ ручей, въ густой травѣ шипятъ,              Бросаются стрѣлой и грудь насквозь разятъ;              Не страхъ отъ сихъ змiевъ Монарха сокрушаетъ,    860           Но то, что воинство рокъ лютый уменьшаетъ.              Какъ будто острiя сверкающихъ ножей,              Тамъ жалы видимы излучистыхъ ужей;              Слѣды алкающей повсюду смерти видны;              Тамъ гады страшные, тамъ черныя ехидны;    865           Вода, огонь, земля Россiянамъ грозитъ,              И воздухъ, кажется, стрѣлами ихъ язвитъ.                        Томленны жаждою, къ потокамъ прибѣгаютъ;              Пiютъ, но воды ихъ утробу разжигаютъ,              И паче къ питiю алкающихъ зовутъ,    870           Мутясь въ рѣчныхъ струяхъ пески съ травой плывутъ;              Журчащiе ключи осокой заглушенны;              Въ зеленистый коверъ озера превращенны.              Казалося, съ небесъ какъ дождь падутъ огни;              Остановляются въ разпутiяхъ кони,    875           Главы упали внизъ, колѣна ихъ трепещутъ,              И пѣну красную уста на землю мещутъ;              Какъ мѣхи ребра ихъ разширяся дрожатъ,              Падутъ и подъ ярмомъ безчувственны лежатъ.                        На войско обративъ Монархъ печальны взоры,    880           Велѣлъ ему возлечь, гдѣ тѣнь наводятъ горы.              Тамъ сѣнолиственный стоялъ у брега лѣсъ,              И зрѣнью обѣщалъ убавить зной небесъ;              Вдругъ городъ изъ шатровъ составился высокихъ,              Но тотъ же зной лежалъ въ долинахъ и глубокихъ;    885           Подъ тѣнью хлада нѣтъ, прохлады нѣтъ въ струяхъ,              Долины зной палитъ, изъ рощей гонитъ страхъ.              Дрiяды, кажется, лѣса пренебрегаютъ,              И сами въ мрачныя пещеры убѣгаютъ;              Вселяютъ ихъ туда жары, какъ страшный громъ,    890           Тамъ голый камень имъ прiятнымъ сталъ одромъ;              Прозрачны ризы снявъ онѣ отъ жара скрылись,              Но пламени врата и тамо отворились.                        Не слышитъ болѣе ключей журчащихъ лугъ,              Потоки быстрые въ горахъ изсякли вдругъ;    895           Не чувствуя уже въ рѣчныхъ струяхъ прохлады,              Скрываются въ тростникъ печальныя Наяды;              Но тщетно тамъ дождей и свѣжихъ вѣтровъ ждутъ,              Зеленые власы отъ ихъ чела падутъ.                        Вѣщаютъ, будто бы главы имѣя въ зноѣ,    900           И Кама и Сура на дно ушли рѣчное,              И тамъ на тинистыхъ одрахъ онѣ легли;              Но солнечы лучи сквозь воду грудь ихъ жгли.              Отъ солнца воздухъ весь, отъ воздуха потоки,              Отъ нихъ земля несла страданiя жестоки;    905           Другъ друга думаютъ стихiи изтребить,              Иль входятъ въ заговоръ Россiянъ погубить.                        Какъ съ нѣкимъ стадомъ птицъ, Царь съ войскомъ подвизался;              Но трижды двигнувшись, онъ трижды препинался.              На высочайшую восходитъ зло степень:    910           Мракъ вечеромъ томитъ, томитъ поутру тѣнь,              Натура съ воздуха сняла свои покровы;              Ни тонки облака, ни вѣтвисты дубровы,              Ни вѣтры тихiе, ни горы, ни лѣса,              Не могутъ прохлаждать палящи небеса;    915           И смерти ратники тоскливой ожидаютъ;              Непобѣдимыхъ гладъ и жажда побѣждаютъ;              Гортань изсякла ихъ, языкъ горѣлъ въ устахъ,              Дыханье огненно во рту сгущало прахъ;              Имъ скорби блѣдныя съ отравой предстояли,    920           И яды тонкiе въ утробу излiяли;              Тамъ смерть представилась въ свирѣпости своей,              И тысящу она раждаетъ вдругъ смертей.              Не утоляется небесный гнѣвъ мольбами:              Хлѣбъ черствый язва рветъ тлетворными зубами!    925           И горечь вредная по яствамъ разлилась,              У хлѣба вкусъ изчезъ и сытность отнялась;              Ликнiя влажная и тополы широки,              Теряютъ жидкiе свои природны соки;              Напрасно воины ту влагу достаютъ;    930           Сорвавъ кору съ древесъ, кроваву пѣну пьютъ;              И былiя въ устахъ песками остаются!              Въ вертепахъ ищутъ водъ, имъ воды не даются.                        Два воина пошли для промысла въ ночи;              Въ ракитовомъ кусту имъ слышатся ключи,    935           Которы будто бы внутри земли журчали;              Се! кладъ, безцѣнный кладъ! идущiе вскричали;              И съ корнемъ въ мигъ они ракитникъ извлекли,              Потоки чистые мгновенно потекли.              Насытились они, но ключь, что имъ явился,    940           Какъ тонкая змiя между травой извился,              Бѣжалъ, и внутрь земли себѣ находитъ путь.              Но ратники воды успѣли почерпнуть;              Ушелъ потокъ отъ нихъ, водой наполнивъ шлемы,              Несли ее къ Царю, усердны, скромны, нѣмы;    945           Дабы, гдѣ равная снѣдаетъ жажда всѣхъ,              Отъ нужды, ревности не сдѣлалъ кто помѣхъ,              Печальнаго Царя отъ сѣни отторгаютъ,              И воду свѣжую во шлемахъ предлагютъ.              Сей подвигъ тяжкiй вздохъ у ихъ Царя извлекъ,    950           О други! ихъ обнявъ, Монархъ печальный рекъ:              Или вы чаете, что въ семъ пространномъ полѣ,              Вашъ Царь слабѣе всѣхъ и всѣхъ томится болѣ?              Томлюся больше всѣхъ въ нещастливой судьбѣ,              О страждущихъ со мной, томлюсь не о себѣ;    955           Пойдемъ и принесемъ напитокъ сей скорбящимъ,              Нещастнымъ ратникамъ, почти въ гробахъ лежащимъ.              Подарокъ сей для нихъ, не для меня мнѣ милъ….              Пошелъ, и воиновъ скорбящихъ напоилъ.                        Умножить бѣдствiя, и зла умножить болѣ    960           Ордынцы лютые зажгли сухое поле;              Клубяся по горамъ огнь бросился въ лѣса,              И горькiй дымъ закрылъ отъ взора небеса;              Россiянъ страждущихъ стремится адъ озлобить!                        Коль можно малу вещь великой уподобить:    965           Такiе ужасы народы будутъ зрѣть,              Когда земля начнетъ въ исходъ вѣковъ горѣть;              Тутъ пламень огненный какъ море разлiется,              Онъ поясомъ вокругъ вселенной обвiется;              И цѣпь, держащая въ порядкѣ здѣшнiй свѣтъ,    970           Со звукомъ рушится и въ бездну упадетъ:              Тамъ будетъ прахъ горѣть, возпламенятся рѣки;              Спасенья на земли не сыщутъ человѣки.                        Сiе позорище Царь въ духѣ смутномъ зрѣлъ,              Но войскамъ попирать ногами огнь велѣлъ;    975           И море пламенно подъ ними укротилось;              Но кое зрѣлище страдающимъ открылось?              Въ долины огнь ушелъ, къ горамъ склонился дымъ,              И въ страшномъ смерть лицѣ изобразилась имъ;              Земля представилась черна и обнаженна,    980           Дымящися холмы, дуброва обозженна,              Токъ водный какъ смола кипящая бѣжалъ;              Отчаянье въ сердца вонзаетъ имъ кинжалъ.                        Монархъ нещастнѣй всѣхъ, но тверже всѣхъ казался;              Лишился онъ всего; примѣръ ему остался!    985           И душу онъ сынамъ отеческу являлъ:              Послѣдню яствы часть съ рабами раздѣлялъ,              Адашевъ, другъ его, трапезы не вкушаетъ,              Отъ имяни его болящихъ посѣщаетъ,              Остатки Царскихъ имъ напитковъ отдаетъ,    990           Но воду мутную съ Монархомъ втайнѣ пьетъ.              Не крылся Iоаннъ подъ черну тѣнь древесну,              Пренебрегая зной и люту казнь небесну,              Томленный жаждою, и въ потѣ, и въ пыли              Въ срединѣ ратниковъ ложился на земли;    995           Послѣднiй пищу бралъ, но первый передъ войскомъ              Являлся духомъ твердъ во подвигѣ геройскомъ.              Но воздухъ день отъ дня надъ ними вкругъ густѣлъ;              Соединиться Царь съ Морозовымъ хотѣлъ,              И вѣсть ему подать велѣлъ о бѣдствахъ скору,    1000           Да пищу воинству пришлетъ съ рѣки въ подпору.              Но тамо настоялъ пловцамъ не меньшiй трудъ;              Тѣ помощи съ земли, тѣ съ водъ подмоги ждутъ;              Тѣхъ бѣдства во степи, тѣхъ волны погребаютъ;              Другъ друга ждутъ къ себѣ, и купно погибаютъ.    1005           Вонзаетъ въ грудь Царю такое бѣдство мечь;              Скрѣпился, и простерь сiю ко войскамъ рѣчь:                        О други! онъ вѣщалъ, когда вы шли къ Казани,              Иной мы не могли сулить Россiи дани,              Какъ только за нее животъ нашъ положить;    1010           Возможно ли теперь намъ, жизнью дорожить?              Умремъ! но храбростью позорну смерть прославимъ,              Противу жалъ ея не робку грудь поставимъ;              Пусть наши и враги, на нашъ взирая прахъ,              Рекутъ, что гибли мы, нося мечи въ рукахъ;    1015           И разъярившейся не рабствуя природѣ,              Скончали нашу жизнь не въ праздности, въ походѣ;              Толико славна смерть хоть насъ и поразитъ,              Но прочихъ Россiянъ къ побѣдамъ ободритъ,              Возстанемъ, и пойдемъ! онъ рекъ… Полки возстали,    1020           Какъ томные орлы къ знаменамъ прилетали;              Снимаются шатры, и трубный слышенъ звукъ;              Сiе стремленiе мятежъ нарушилъ вдругъ.                        Не уважая словъ, ни слезъ, ни мнѣнiй Царскихъ,              Единый изъ дѣтей отъ Новграда Боярскихъ;    1025           Отъ знояль и трудовъ въ разсудкѣ поврежденъ,              Или отчаяньемъ и нѣгой услажденъ;              Сей ратникъ по полкамъ и страхъ и горесть сѣя,              Помѣшаны глаза, разкрыту грудь имѣя,              Бѣгущiй возопилъ: Куда насъ Царь ведетъ?    1030           Здѣсь голодъ насъ мертвитъ, а тамо язва ждетъ!              Оставили отцевъ, оставили мы домы,              Пришли сюда въ мѣста пустыя, незнакомы;              Лишили небеса и пищи насъ и водъ;              Не явноль Богъ казнитъ за дерзкiй насъ походъ?    1035           Пойдемъ! назадъ пойдемъ!… Онъ рекъ, и возшумѣли.              Развратны юноши подобну мысль имѣли.              Но взоры Царь на нихъ какъ стрѣлы обратилъ,              И волны мятежа сей рѣчью укротилъ:              Не славы мiра я, о юноши! желаю,    1040           Но мстить за Христiянъ усердiемъ пылаю;              Коль вы не ищете торжественныхъ вѣнцевъ,              Спасать не мыслите ни братiй, ни отцевъ,              Нещастные сыны! бѣгите, не трудитесь;              Оставьте копья намъ, и въ домы возвратитесь;    1045           Я вѣрныхъ Россiянъ въ полкахъ моихъ найду,              Не слабыхъ женъ во брань, мужей съ собой веду….              Скончавъ слова, дабы волненью не продлиться,              Велѣлъ ревнительнымъ отъ робкихъ отдѣлиться;              И возопили всѣ: Съ тобою мы идемъ!    1050           За вѣру, за тебя съ охотою умремъ!                        Спокоило Царя усердiе такое,              Но мысль его была и сердце не въ покоѣ;              Срѣтая нощь, велѣлъ движенье отложить.              Идетъ къ одру, но сонъ не сталъ Царю служить:    1055           Мечтаются ему болѣзни, гладъ, печали,              Которыя до днесь въ пути его встрѣчали;              Онъ душу полную страданьями имѣлъ,              И въ грусти далеко отъ воинства отшелъ.              Покрылось мрачною тоской чело Царево;    1060           Въ долинѣ онъ нашелъ развѣсистое древо,              На коемъ листвiя недавно огнь сожегъ;              Тяжелый скинувъ шлемъ, подъ онымъ Царь возлегъ,              Онъ въ землю мечь вонзилъ; невидимый полками,              Склоненную главу поддерживалъ руками;    1065           Не бѣдствомъ собственнымъ, но общимъ пораженъ,              Какъ въ облако луна, былъ въ горесть погруженъ.              И пролилъ токи слезъ…. Тоска его мнѣ бремя;              О Муза! пресѣчемъ печальну пѣснь на время.

                       Имѣя въ сердцѣ мракъ, и тмою окруженъ,              Казался въ морѣ Царь печалей погруженъ;              Какъ бури, душу въ немъ сомнѣнья волновали,              Покоя сладкаго, ни сна не отдавали.    5           Звѣзда его судьбы на небѣ не горитъ,              Она, сокрывъ лучи, на Iоанна зритъ;              Ни воздухъ, ни земля тоскѣ его не внемлетъ,              И щастье томное у ногъ Монаршихъ дремлетъ;              Какъ камень, горести его тягчили грудь.    10           Прерывистымъ словамъ отверзъ въ печали путь:              О Боже! онъ вѣщалъ, коль гнѣвомъ Ты пылаешь,              За что напрасну смерть безвиннымъ посылаешь?              Моимъ знаменамъ въ слѣдъ пришли сюда они;              Коль казнь Тебѣ нужна, за нихъ меня казни!    15           Я воиновъ моихъ привелъ въ сiи предѣлы:              Бросай противъ меня молнiеносны стрѣлы!              Я старца мудраго совѣты пренебрегъ,              Который въ дерзости меня предостерегъ,              Се грудь, которая тщеславiе вмѣстила,    20           Надеждою себя и щастiемъ польстила!              Рази ее, рази! готовъ я казнь нести,              Когда чрезъ то могу моихъ людей спасти.                        Вѣщая тѣ слова, повергся на колѣни,              И нощь кругомъ его простерла черны тѣни;    25           На перси томную склоняетъ Царь главу,              И зритъ во смутномъ снѣ какъ будто наяву,              Мечтается ему:… Что мракъ густый редѣетъ,              Что облакъ огненный, сходя на землю, рдѣетъ;              Сокрылись звѣзды вдругъ, затмилася луна,    30           Повсюду страшная простерлась тишина;              Багрово облако къ Герою приближалось,              Упало предъ Царемъ, и вскорѣ разбѣжалось,              Видѣнье чудное исходитъ изъ него:              Серпомъ луна видна среди чела его;    35           Въ десницѣ держитъ мечь, простертый къ оборонѣ,              Онъ видится сѣдящъ на пламенномъ драконѣ;              Великiй свитокъ онъ въ другой рукѣ держалъ,              Пророкамъ и Царямъ во славѣ подражалъ.                        Строптивый Iоаннъ видѣнiемъ плѣнился,    40           И естьлибъ робокъ былъ, предъ нимъ бы преклонился;              Но взоръ къ нему склонивъ, вниманiе и слухъ,              Имѣлъ тревожный видъ, но не тревожный духъ.              Явившiйся Царю, бросая остры взоры,              Вступилъ въ пространные съ Монархомъ разговоры:    45                     О Царь! вѣщаетъ онъ, имѣешъ ты вину              Токъ слезный проливать, пришедъ въ сiю страну;              Печали вкругъ тебя сливаются какъ море,              И ты въ чужой землѣ погибнешь съ войскомъ вскорѣ;              Погаснетъ щастiе, и слава здѣсь твоя,    50           Тебя забылъ твой Богъ, могу избавить я;              Могу, когда свой мракъ отъ сердца ты отгонишь,              Забывъ отечество, ко мнѣ главу преклонишь;              Такимъ ли Iоаннъ владѣньемъ дорожитъ,              Гдѣ мракъ шесть мѣсяцовъ и снѣгъ въ поляхъ лежитъ,    55           Гдѣ солнце косвенно лучами землю грѣетъ,              Гдѣ сладкихъ нѣтъ плодовъ, гдѣ тернъ единый зрѣетъ,              Гдѣ царствуетъ во всей свирѣпости Борей?              Страна твоя не тронъ, темница для Царей.              Отъ снѣжныхъ водъ и горъ, отъ сей всегдашней ночи,    60           На полдень обрати, къ зарѣ вечерней очи,              Къ востоку устреми вниманiе и взоръ:              Тамъ первый встрѣтится твоимъ очамъ Босфоръ;              Тамъ гордые стоятъ моихъ любимцевъ троны,              Дающихъ Греческимъ невольникамъ законы;    65           Тобою чтимые угасли олтари;              Познай и мочь мою, и власть, и силу зри!              Съ священнымъ трепетомъ тобой гробница чтима,              Подъ стражею моей лежитъ въ стѣнахъ Салима;              И Газа древняя, Азоръ и Аскалонъ,    70           Гефана, Виѳлеемъ, Iорданъ и Ахаронъ,              Передъ лицемъ моимъ колѣна преклонили:              Мои рабы твой крестъ, Давидовъ градъ плѣнили;              Не страхомъ волю ихъ, я волей побѣдилъ;              Ихъ мысли, ихъ сердца, ихъ чувства усладилъ;    75           Я отдалъ веси имъ, исполненны прохлады,              Гдѣ вкусные плоды, гдѣ сладки винограды;              Гдѣ воздухъ и земля раждаютъ ѳимiямъ;              Вода родитъ жемчугъ, пески златые тамъ;              Тамъ чистое сребро, тамъ бисеры безцѣнны;    80           Поля стадами тамъ и жатвой покровенны,              Полсвѣта я моимъ любимцамъ отдѣлилъ:              Богатый отдалъ Ормъ и многоводный Нилъ,              И поднебесную вершину Арбарима,              Отколѣ Ханаанъ и Палестина зрима;    85           Божественный Сiонъ, Израилтянскiй градъ,              И млекоточный Тигръ, и сладостный Ефратъ,              Тѣ воды, что Едемъ цвѣтущiй орошали,              Гдѣ солнечны лучи впервые возсiяли.              Въ вечерней жители и въ западной странѣ,    90           Меня пророкомъ чтутъ, приносятъ жертвы мнѣ;              Склонись и ты! склонись! я жизнь твою прославлю,              Печали отжену, и миръ съ тобой поставлю;              Я вѣтры тихiе на полночь обращу,              Стихiи на тебя возставши укрощу;    95           Украшу твой вѣнецъ, вручу тебѣ державы,              Достойны твоего вниманiя и славы;              Послѣдуй Царь за мной, дай руку мнѣ твою….                        Недвижимъ Царь взиралъ, внимая рѣчь сiю,              Какъ вѣтрами вода, въ немъ духъ поколебался;    100           Молчать и рѣчь простерть къ видѣнью опасался,              Хотѣлъ главу склонить, но вдругъ на щитъ взглянулъ;              Померкнулъ щитъ! и Царь о старцѣ вспомянулъ.              Такое зрѣлище въ немъ пламень возжигаетъ,              Вспрянулъ, и мечь рукой дрожащей изторгаетъ,    105           Разитъ…. Въ единый мигъ померкнулъ воздухъ чистъ;              Ударилъ страшный громъ, возсталъ и шумъ и свистъ,              Блеснули молнiи, видѣнье преложилось,              И страшное Царю чудовище явилось,              Во мрачномъ облакѣ на воздухъ поднялось;    110           Какъ страшный змiй, оно въ три круга извилось;              Дышало мщенiемъ! Безбожiе то было;              И грозныя слова Монарху возтрубило:                        Напрасно отъ меня ты чаешь избѣжать;              Стени! я знаю чѣмъ Монарховъ поражать;    115           Хоть нынѣ казнь твою свирѣпый рокъ отложитъ,              Но душу онъ твою и мысли возтревожитъ;              Спокойства сладкаго не будешь ты вкушать,              Ни брачною себя любовью утѣшать;              Владѣнiе твое во ужасъ превратится,    120           И будешь ближнихъ ты и подданныхъ страшиться;              Ты искреннихъ рабовъ безвинно умертвишь;              Своимъ ты имянемъ вселенну устрашишь;              Вельможи и народъ тебя возненавидятъ,              Тираномъ нарекутъ, въ тебѣ врага увидятъ;    125           Ты сына умертвишь!… Ударилъ паки громъ,              Сокрылось возстенавъ чудовище по томъ;              Оно въ подземныя пещеры отлетало,              А сердце храбраго Царя возтрепетало;              И мракъ сомнѣнiя по томъ развѣясь въ немъ,    130           Жестокимъ въ точности явилъ его Царемъ,              Целена ввергнула въ подобный страхъ Енея.                        Вздохнулъ, и предъ собой увидѣлъ Царь Алея;              Вторичною мечтой приходъ его почелъ,              Онъ окомъ на него разгнѣваннымъ воззрѣлъ.    135           Алей задумчивъ былъ и рубищемъ одѣянъ,              По всѣмъ его чертамъ печаль какъ мракъ разсѣянъ;              Онъ слезы лилъ предъ нимъ, и Царь къ нему вѣщалъ:              Еще ли мало ты покой мой возмущалъ?              Предатель трепещи! теперь одни мы въ полѣ;    140           Бѣги, не умножай моей печали болѣ….              Ко Царскимъ въ трепетѣ Алей упалъ ногамъ,              И рекъ: не причисляй меня къ твоимъ врагамъ;              Благочестивыхъ я не уклонялся правилъ;              Былъ виненъ, но вину теперь мою исправилъ;    145           Однако нужнаго, о Царь! не трать часа,              Который щедрыя даруютъ Небеса,              Отважность иногда печали побѣждаетъ;              Тебя въ густомъ лѣсу пустынникъ ожидаетъ.              Тоскою удрученъ, когда я къ войску шелъ,    150           Онъ мнѣ тебя искать подъ древомъ симъ велѣлъ,              И мнѣ сiе вѣщалъ: Скажи ты Iоанну,              Коль хощетъ онъ достичь ко благу имъ желанну,              Да придетъ онъ ко мнѣ!… Во мракѣ и въ ночи,              Сiяли вкругъ его чела, о Царь! лучи.    155           Въ молчаньи Iоаннъ словамъ пришельца внемлетъ,              И тяжкiй стонъ пустивъ, Алея онъ подъемлетъ,              Тогда вскричалъ, Хощу для войска щастливъ быть;              И болѣе, хощу вину твою забыть:              Я жизнь мою тебѣ, Россiи жизнь вручаю;    160           А естьли вѣренъ ты, я друга получаю;              Довольно мнѣ сего! къ пустыннику пойдемъ,              Но повѣсть мнѣ твою повѣдай между тѣмъ;              Скажи, почто ты стѣнъ Свiяжскихъ удалился?              За чемъ ходилъ къ врагамъ, за чемъ въ Казань сокрылся?    165           И какъ обратно ты явился въ сей странѣ?              Будь искрененъ во всемъ, коль вѣрный другъ ты мнѣ.                        Идущiй за Царемъ къ пустыннику лѣсами,              Отвѣтствовалъ Алей такими словесами:              О Царь! повѣдаю тебѣ мою вину;    170           Но стыдъ почувствую, отколѣ ни начну.              Когда не буду я вѣщать чистосердечно,              Да темна нощь сiя меня покроетъ вѣчно!              Да горы на меня кремнистыя падутъ,              И въ сей странѣ меня живаго погребутъ!    175           Сомнѣнья Царскаго Алей въ опроверженье,              Повѣдалъ о своемъ къ Казани приближеньѣ:              Представилъ прелести, Сумбекинъ льстивый взглядъ,              Обманы, хитрости, и шествiе во градъ;              Оно клонилося, вѣщалъ, къ единой цѣли,    180           Дабы оружiя напрасно не гремѣли,              И мира вѣчный храмъ желалъ я отворить,              Ордынцовъ безъ меча Россiи покорить.              Уже вражду мои совѣты потушали,              Но, рекъ онъ, замыслы успѣхамъ помѣшали:    185           Увы! которую сердечно я любилъ,              Я тою жизнь и честь едва не погубилъ.                        Въ едину нощь, Алей стоная продолжаетъ;              Меня и мысль о томъ какъ громомъ поражаетъ;              Въ едину нощь, когда къ спокойству я прибѣгъ,    190           Когда на одръ я свой уединенъ возлегъ,              Увидѣлъ предъ собой невольника дрожаща,              Одежду бѣлую въ рукахъ своихъ держаща,              Котору будто бы трудясь наединѣ,              Сумбека, въ знакъ любви, отправила ко мнѣ.    195           Питая на ея усердiе надежду,              Дерзаю облещись во свѣтлую одежду,              Изъ рукъ подателя спѣшу ее извлечь;              Но внемлю страшную невольникову рѣчь:              О Царь! вѣщаетъ онъ, отринь сiе убранство;    200           Я помню и въ моихъ оковахъ Христiянство;              Я нѣкогда твоимъ рабомъ въ Россiи былъ,              Я вѣренъ былъ тебѣ, а ты меня любилъ.              О естьли, Государь! подаркомъ симъ прельстишься,              И имъ покроешься, то жизни ты лишишься.    205           Раба я познаю, и вѣрить не хощу;              Злословiю его свирѣпымъ взоромъ мщу;              Сей рабъ изъ рукъ моихъ одежду вырываетъ,              Онъ ею и главу и тѣло обвиваетъ.              Какой тогда я страхъ и ужась ощутилъ!    210           Невольникъ палъ, взревѣлъ, и духъ свой изпустилъ!              Велико для меня такое увѣренье;              Но могъ ли я имѣть къ Сумбекѣ подозрѣнье?              Весь дворъ позналъ о сей опасности моей;              Тогда вбѣжалъ ко мнѣ мой вѣрный другъ Гирей:    215           Спѣши отсель! спѣши! со трепетомъ вѣщаетъ,              Сагрунъ противъ тебя Казанцовъ возмущаетъ;              Сумбека ищетъ средствъ Алея отравить;              Османъ тебя грозитъ злодѣйски умертвить;              Бѣги отсель! уже Казанска чернь мутится;    220           Моею помощью тебѣ не можно льститься;              Я слабъ противу ихъ, и только то могу,              Что тайно отъ злодѣйствъ Алея собрегу,              Потомъ погибну самъ!… То слово грудь пронзило,              Оно стрѣлѣ меня подобно уязвило;    225           Окамененъ смотрю на друга моего,              И вдругъ въ объятiя кидаюся его,              И вопiю къ нему: Не йду, мой другъ! отсюду;              Пускай я жертвою моихъ злодѣевъ буду!              За что тебѣ страдать? живи! мой другъ, живи!    230           Да злобу утушитъ Казань въ моей крови.                        Незапно слышится волненiе народно;              Погибнуть я хотѣлъ изъ храма неизходно;              Спасай себя! спасай! Гирей мнѣ съ плачемъ рекъ,              И силою меня подъ мрачный сводъ повлекъ.    235           Когда наполнился Сумбекинъ дворъ народомъ,              Провелъ меня Гирей изъ града тайнымъ ходомъ,              И скрылся отъ меня…. Унылъ, окамененъ,              Я шелъ, бiя себя во грудь, отъ градскихъ стѣнъ;              Вручилъ я жизнь свою на произволъ судьбинѣ,    240           И долго странствовалъ по дебрямъ и въ пустынѣ;              Зри рубища сiи, и бѣдность зри мою!              Пустынникъ нѣкiй далъ одежду мнѣ сiю.                        Коль поздно хитрость я Сумбекину примѣтилъ!              Страхъ гналъ меня отъ ней, я страхъ на Волгѣ встрѣтилъ.    245           Пловущихъ войскъ твоихъ опасность я узрѣлъ,              Топила ихъ вода, предъ ними громъ гремѣлъ;              Отъ волнъ и отъ небесъ гонимыя страдали,              Въ нихъ пламень съ береговъ враги твои кидали;              Твоимъ воителямъ спасенья нѣтъ нигдѣ:    250           Смерть видятъ на земли, смерть видятъ на водѣ!              Теку на помощь къ нимъ, прошу, повелѣваю,              Къ Ордынцамъ вопiю, къ Россiянамъ взываю;              Смирилися враги, и буря и вода.              По томъ склонилъ мое стремленiе сюда.    255           Я зналъ, что воинство отъ глада изтлѣвало,              И воздухъ васъ мертвилъ и солнце убивало;              Врачебную траву и пищу вамъ принесъ.              Но только я вступилъ въ дремучiй близкiй лѣсъ,              Тамъ старецъ нѣкакiй предсталъ передо мною,    260           Онъ есть свиданiя съ моимъ Царемъ виною….                        Полстадiи прешли бесѣдуя они,              И видятъ межъ древесъ сверкающи огни,              Къ которымъ спутники чѣмъ ближе подвизались,              Тѣмъ далѣе огни отъ оныхъ уклонялись:    265           И вдругъ склубившись ихъ къ пещерѣ привели:              Лежаща старца тамъ на камнѣ обрѣли:              На персяхъ у него какъ ленъ брада лежала,              Премудрость на его лицѣ изображала;              Священну книгу онъ, чело склоня, читалъ;    270           Увидя предъ собой пришельцевъ, бодръ возсталъ.              Прiятнымъ воздухъ весь наполнился зефиромъ,              И старецъ рекъ Царю: Гряди въ пустыню съ миромъ!              Какъ въ солнечныхъ лучахъ играюще стекло,              Покрылось Царское веселiемъ чело:    275           Но стыдъ при радости въ лицѣ изобразился:              Сiяньемъ озаренъ, рукою онъ закрылся,              Позналъ во старцѣ онъ пустынника сего,              Который въ путь нейти увѣщавалъ его,              И щитъ ему вручилъ; онъ рекъ: взирать не смѣю,    280           Я сердца чистаго, о старче! не имѣю;              Сумнѣньемъ и тоской терзается оно;              Твое свѣтло какъ день, мое какъ нощь темно,              Могу ль бесѣдовать?… Душевну видя муку,              Пустынннкъ простиралъ ко Iоанну руку,    285           И возвѣстилъ ему: печаль твою забудь,              Примѣромъ мужества главамъ вѣнчаннымъ будь,              Ты крѣпостью своей, терпѣнiемъ, бѣдами,              Какъ злато чрезъ огонь, очистилъ духъ трудами;              Но паче тѣмъ себя во славѣ утвердилъ,    290           Что льстящую тебѣ фортуну побѣдилъ;              Безбожiе ты зрѣлъ подъ видомъ Махомета:              И естьли бы его не отженилъ совѣта,              Тебя бы страшный громъ мгновенно поразилъ,              И въ бездну вѣчныхъ мукъ на вѣки погрузилъ.    295           Теперь противъ страстей возставъ какъ храбрый воинъ,              Небесъ вниманiя и славы ты достоинъ;              Они велѣли мнѣ гремящею трубой,              Твой разумъ испытать, бесѣдуя съ тобой:                        Се каменна гора, се поле передъ нами;    300           Тамъ видишь ты стези усыпанны цвѣтами;              Зефиры царствуютъ, утѣхи видны тутъ;              Подъ тѣнью мачтовыхъ древесъ они живутъ;              Безцѣнны бисеры идущимъ предлагаютъ,              Вѣнцы на нихъ кладутъ, въ нихъ страсти возжигаютъ;    305           Которы наконецъ преобращаясь въ ядъ,              Изъ сихъ прекрасныхъ мѣстъ влекутъ идущихъ въ адъ.                        Гора является ужасною въ началѣ,              Но страховъ меньше тамъ; чѣмъ ты возходишь далѣ:              Тамъ встрѣтишь пламенемъ зiяющихъ змiевъ;    310           Висящiя скалы, услышишь звѣрскiй ревъ;              Стези препутанны, какъ верви, кривизнами,              И камни сходные движеньемъ со волнами,              Когда вниманiемъ не будешь подкрѣпленъ,              Падешь въ развалины разбитъ и ослѣпленъ.    315           Но естьли твердости душевной не погубишь,              По долгомъ странствiи труды свои возлюбишь,              Увидишь вскорѣ ты небесный чистый свѣтъ!              Во храмъ пророчества твой Богъ тебя зоветъ,              О Царь мой! избирай изъ двухъ стезю едину,    320           И знай, что я тебя на трудной не покину.                        Какъ нектаръ Iоаннъ въ бесѣдѣ сей вкушалъ;              Взявъ руку старцеву къ горѣ онъ поспѣшалъ,              И рекъ: Иду съ тобой на твой совѣтъ въ надеждѣ;              Но сей хотѣлъ склонить ко сну Алея прежде,    325           Дабы единый Царь позналъ судьбу небесъ:              Напитокъ нѣкакiй сопутнику поднесъ,              Который силы въ насъ тѣлесны ослабляетъ,              И вдругъ у дна горы Алея усыпляетъ.                        Царю пустынникъ рекъ: Иди, и буди смѣлъ!    330           По томъ на крутизну горы его повелъ;              По дебрямъ провождалъ, держа его рукою,              Въ немъ силы ободривъ бесѣдою такою:              О Царь! вѣщаетъ онъ, себя ты ввѣрилъ мнѣ,              Во мрачной сей нощи, въ незнаемой странѣ;    335           Сумнѣнiемъ твоей души не возтревожилъ,              И тѣмъ вниманiе мое къ тебѣ умножилъ;              Я дружество тебѣ взаимно докажу;              О имени моемъ, о званiи скажу:              Познай во мнѣ того, которому гонитель,    340           И ближнiй сродникъ былъ, усопшiй твой родитель;              Я тотъ, котораго онъ презрилъ родъ и санъ:              Я есмь нещастливый пустынникъ Вассiянъ [11] ,              Но горести мои и слезы я прощаю,              И сыну за отца любовью отомщаю;    345           Не онъ мнѣ былъ врагомъ, враги мои льстецы,              Преобращающи въ колючiй тернъ вѣнцы;              Я былъ гонимъ отъ нихъ. За слезы и терпѣнье,              Душевное теперь вкушаю утѣшенье;              И естьли слушаетъ Господь молитвъ моихъ,    350           Враговъ моихъ проститъ; молюся я за нихъ.              Мнѣ рай, душевный рай, въ пустынѣ отворился;              Я тридесяти лѣтъ въ пустыню водворился;              Здѣсь плачу о грѣхахъ мiрскихъ наединѣ;              Нѣтъ злата у меня, чего бояться мнѣ?    355           Тѣ, кои приключить мнѣ бѣдство уповали,              Тѣ злобствуя, мнѣ жизнь святую даровали…              Гряди! мужайся Царь!… смотри на сихъ змiевъ;              Они, срѣтая насъ, обуздываютъ гнѣвъ;              Здѣсь камни дикiе устроились вратами,    360           Широкiй путь отверзтъ идущимъ тѣснотами;              Кремни содѣлались зеленою травой;              Се награждается, о Царь! мой трудъ и твой;              Пойдемъ!… Идущiе всѣ силы вновь подвигли,              И горныя они вершины вдругъ достигли.    365                     Уже по розовымъ они грядутъ цвѣтамъ;              На самой вышинѣ строенье зримо тамъ:              Не марморомъ оно, не кровлею златою,              Оно гордилося прiятной простотою;              Развѣсисты древа стояли близь его,    370           Зеленый зрѣлся холмъ подпорой у него;              Тамъ нѣжилась кругомъ роскошная природа;              Во зданiе сiе не видно было входа.                        Водимый тако Царь пустынникомъ, молчалъ;              Но духомъ возмущенъ, смутился и вскричалъ:    375           Я чувствую тщеты со трономъ сопряженны;              Колико предъ Царемъ пустынники блаженны!              Какъ тихая вода, ихъ сладкiй вѣкъ течетъ;              Хощу въ пустынѣ жить! стоная Царь речетъ;              Или, о старче! вынь изъ сердца смертно жало,    380           Меня видѣнiе которымъ поражало;              Оно напастiю грозило мнѣ такой,              Которая уже отъемлетъ мой покой;              Открой судьбину мнѣ! Взглянувый кроткимъ взоромъ,              Пустынникъ ободрилъ Монарха разговоромъ:    385           Уединенiя желаешь ты вотще;              Ты долженъ царствовать до старости еще;              Судьба, которую ничто не умоляетъ,              Короны бремя несть тебя опредѣляетъ;…              Угрозъ сердитаго видѣнья не забудь;    390           Коль хощешь щастливъ быть, Царемъ правдивымъ будь.              Но трудно достигать намъ тайности небесной,              Доколь мы плотiю одѣяны тѣлесной;              Превѣчную судьбу отъ смертнаго очей              Сокрылъ на вѣки Богъ во глубинѣ ночей.    395           Сiяньемъ окруживъ Царя, сiе вѣщаетъ,              И духомъ онъ его на небо возхищаетъ,              Гдѣ животворный огнь, какъ свѣтлый токъ течетъ;              Градъ Божiй указавъ, Вассьянъ Царю речетъ:              Здѣсь пламенны стоятъ во мракѣ Херувимы    400           Стрегущи дверь судебъ, и имъ судьбы не зримы;              Превыше сихъ, гдѣ звукъ небесныхъ слышенъ лиръ,              Неосязаемый, но чувственный есть мiръ;              Сей мiръ блистательный, прiятный и нетлѣнной;              Есть въ Духѣ Божiемъ чертежъ всея вселенной;    405           Тамъ солнца нѣтъ во дни, и нѣтъ луны въ ночи,              Но вѣчно тамъ горятъ Всевышняго лучи.              Се! зришь обители, которыя Содѣтель              Устроилъ, гдѣ вмѣщать священну добродѣтель;              Селеньемъ Ангельскимъ сiи мѣста зовутъ,    410           Нетлѣнны въ храминахъ нетлѣнныхъ здѣсь живутъ:              Которы Бога чтутъ, пороки отметаютъ,              Тѣ скоро въ сей предѣлъ по смерти возлетаютъ.              Здѣсь предка твоего Создатель помѣстилъ,              Который полночь всю крещеньемъ просвѣтилъ.    415           На третьемъ небеси Владимиръ обитаетъ,              И Божiй видя ликъ, восторгомъ духъ питаетъ.              Се! Ольга мудрая, прiемля горнiй свѣтъ,              Въ безсмертныхъ радостяхъ съ безплотными живетъ;              Превыше всѣхъ планетъ и движимаго неба,    420           Къ веселiямъ вознесъ Господь съ Борисомъ Глѣба;              Се! храбрый Александръ, включенъ въ верховный санъ;              Се! общiй сродникъ нашъ, се! дѣдъ твой Iоаннъ.              Являются очамъ всѣ души тамъ святыя,              Которыми по днесь спасается Россiя;    425           На небѣ Iоаннъ живущу мать узрѣлъ,              Вокругъ ея главы изъ звѣздъ вѣнецъ горѣлъ;              Увы! вскричалъ въ слезахъ, назначеноль судьбою,              Мнѣ въ небѣ обитать, любезна мать! съ тобою?              Въ восторгахъ онъ желалъ ее облобызать,    430           Но тѣла не возмогъ устами осязать;              То былъ единый духъ; и Вассiянъ вѣщаетъ:              Пойдемъ отсель! тебя сей нѣжный видъ смущаетъ,              Имѣющъ радости сiянiе въ лицѣ,              Царю отецъ его встрѣчается въ вѣнцѣ;    435           И Царь сiи слова отъ Вассiяна внемлетъ:              Воззри, какую мзду мужъ праведный прiемлетъ!              И наша въ Божествѣ почерпнута душа,              Оковы плотскiя и узы разрѣша,              Достигнуть райскаго свѣтилища удобна,    440           Когда на сей землѣ была чиста, незлобна,              Изчезнетъ передъ ней сгущенный звѣздный мракъ;              Познаетъ все она, увидитъ Божiй зракъ.                        Уже я познаю, въ восторгѣ Царь вѣщаетъ,              Что Богъ и въ жизни сей твой разумъ просвѣщаетъ;    445           И то, что намъ сулятъ по смерти небеса,              То видятъ на земли премудрыхъ очеса;              Твои уста мнѣ гладъ и бури предсказали,              И бѣдствiя меня предвидѣнны терзали;              Прости ты, отче мой! сумнѣнью моему,    450           Твой свѣтъ не могъ прогнать мою душевну тму.              Коль мрачны Царскiе безъ мудрости престолы!              Вѣщалъ, и старцевы сiи внималъ глаголы:              О! естьли, Iоаннъ, позналъ я что нибудь,              Смиренна жизнь моя мнѣ сей отверзла путь;    455           Душѣ отъ сей земли на небо есть дорога;              Душа есть точное изображенье Бога,              Живетъ и движится въ объятiяхъ Его;              Нашъ духъ есть лучь живый, Богъ солнце у него!              Отъ мысли сей въ моихъ мольбахъ не удаляюсь    460           И сердцемъ въ небеса всечасно возкриляюсь.              Что могъ проразумѣть о будущей судьбѣ,              О Царь! открою то во храмѣ и тебѣ;              Оставимъ небеса; но тайны сей во вѣки              Да слышать отъ тебя не будутъ человѣки!    465           Отверзу взоръ тебѣ на будущiе дни,              Гряди!… И шествуютъ ко зданiю они.              Врата, которыя между стѣнами крылись,              Врата нетронуты входящимъ отворились;              Съ священнымъ трепетомъ грядетъ за старцемъ Царь,    470           И видитъ посредѣ устроенный олтарь;              Подъ нимъ живой воды извился ключь бiющiй,              Пустынникъ, къ олтарю рукой Царя ведущiй,              На персты взявъ воды, къ Монарху приступилъ,              Онъ очи и чело Царево окропилъ.    475           Какъ нѣкая кора съ очей его низпала,              Очистился олтарь, мгновенно тма пропала,              И будто усладилъ Царя прiятный сонъ;              Что вижу предъ собой? вѣщаетъ старцу онъ;              Или я пренесенъ въ небесную вершину?…    480           Ты видишь, старецъ рекъ, божественну судьбину;              Колѣна преклони! се книга предлежитъ;              Зри буквы тайныя. И Царь на книгу зритъ:              Крестообразно вкругъ нее лучи спирались,              Въ ней сами отъ себя листы перебирались.    485           Какъ чистою брега наполненны водой,              Являютъ небеса свѣтящи надъ рѣкой:              Во книгѣ ясно такъ изображенно зрится,              Чему назначено въ грядуще время сбыться.              Недвижимъ зритель былъ, пустынникъ замолчалъ.    490           Се! вижу я себя! въ восторгѣ Царь вскричалъ,              Безъ долговремянной и многотрудной брани,              Врата отверзлися мнѣ гордыя Казани;              Ордынскiй сильный Царь у ногъ моихъ лежитъ,              Приноситъ Волга дань, Кавкасъ отъ стрѣлъ дрожитъ;    495           Смущенна Астрахань упала на колѣни:              Уже моихъ знаменъ въ Сибирь простерлись тѣни;              На Шведовъ громъ падетъ изъ храбрыхъ Росскихъ рукъ,              Вкругъ Белта внемлю я Московской славы звукъ;              Мятежная Литва, какъ агнецъ, усмирилась,    500           И Нарва съ трепетомъ Россiи покорилась;              Тревожный Новгородъ на вѣки укрощенъ:              Побѣдами покой народамъ возвращенъ;              Поляковъ усмиривъ, я царствую во славѣ;              Сосѣдямъ миръ дарю, и миръ моей державѣ….    505           Престань тщеславиться! смиренный старецъ рекъ,              И знай, что ты не Богъ, но смертный человѣкъ;              Блаженства самъ себѣ не можешь ты устроить,              Коль щастьемъ Богъ тебя не хощетъ удостоить.                        На оживленныя картины взоръ простри;    510           Будь твердъ, и суету земнаго щастья зри:              Вдругъ виды страшные Монарха поражаютъ;              Тамъ отрока въ крови листы изображаютъ;              Обвившись змiй кругомъ, гортань его грызетъ,              Кто отрокъ сей? Монархъ ко старцу вопiетъ.    515           Я зрю жену надъ нимъ рыдающу, стенящу,              Терзающу власы, и жизнь пресѣчь хотящу….              Ты видишь мать его, вѣщаетъ Вассiянъ,              Се сынъ твой! се твоя супруга, Iоаннъ!              О славолюбiя неслыханное дѣйство!    520           Корысти поострятъ убiйцевъ на злодѣйство;              Димитрiй въ юности увянетъ, яко цвѣтъ.              Царь стонетъ, и едва на землю не падетъ;              Но въ немощи его пустынникъ подкрѣпляетъ;              Во свѣтлыхъ небесахъ Димитрiя являетъ.    525           Скрѣпися, рекъ Царю, во славѣ сына зри,              Какой не многiе причастны суть Цари;              Неувядаему корону онъ получитъ;              Во адѣ вѣчный огнь его убiйцевъ мучитъ.                        Спокоило Царя видѣнiе сiе;    530           Но гдѣ, онъ вопросилъ, потомство гдѣ мое?              Какъ вихремъ нѣкакимъ мгновенно отдѣлились,              Вдругъ многiе листы во книгѣ преложiлись.              Не все изпытывай, пустынникъ рекъ Царю;              Я вѣтьви твоего потомства отворю:    535           Ѳеодоръ царствуетъ! не буди безотраденъ;              Но въ немъ изсякнетъ кровь, онъ кончитъ жизнь безчаденъ.                        Со стономъ Iоаннъ, потупя взоръ, молчалъ;              По томъ на небеса возведъ глаза вскричалъ:              Ты, Боже! зиждешь все, Твоя да будетъ воля!    540           Тобой предписана моя мнѣ въ жизни доля;              Но мучится мой духъ, и слезный токъ течетъ,              Что корень Рюриковъ судьбина пресѣчетъ.              Не сѣтуй! старецъ рекъ: твой плодъ не изтребится,              Но долженъ въ нѣдра онъ на время углубиться,    545           Въ благословенной онъ утробѣ прозябетъ,              И выступитъ по томъ торжественно на свѣтъ;              Отъ вѣтви, Царскому колѣну прiобщенной,              Изыдутъ отрасли въ Россiи возмущенной;              Какъ сильный кедръ, они до облакъ возрастутъ,    550           Народы ликовать подъ сѣнью ихъ придутъ;              Россiя возгремитъ, и славу узритъ нову!              Но нынѣ обрати твой взоръ ко Годунову,              И другъ и родственникъ онъ сына твоего;              По немъ прiемлюща ты зришь вѣнецъ его;    555           Ты видишь вкругъ его рѣками кровь текущу,              Стенящу истинну, невинность вопiющу.                        Царь въ черныхъ мракахъ зритъ преемника сего;              Какъ облакъ носится печаль кругомъ его;              Не веселитъ души ни трономъ онъ, ни славой;    560           Рукою держитъ мечь, другой сосудъ съ отравой;              Крѣпитъ на тронѣ власть кровавымъ онъ перомъ;              Но видитъ молнiи, вдали внимаетъ громъ,              Смущенные глаза на тучу взводитъ черну,              И Годунова тронъ подобенъ зрится терну.    565                     Кто дни спокойствiя Царева погасилъ?              У Вассiяна Царь со стономъ вопросилъ.              Раскаянье и грѣхъ, пустынникъ отвѣчаетъ,              Убiйца Дмитрiевъ отравой жизнь скончаетъ.              Смотри, какъ дѣйствуетъ въ его утробѣ ядъ;    570           Отрепьева на тронъ Поляки протѣснятъ;              Димитрiй убiенъ, но имянемъ возстанетъ;              Отмщенье въ образѣ чернца перуномъ грянетъ,              И сына Царскаго на тронѣ умертвитъ.              Но горести въ Москвѣ Отрепьевъ оживитъ;    575           Не есть и не было толикихъ золъ примѣра:              Благочестивая тѣснима будетъ вѣра;              Въ Россiи тишина изчезла, яко дымъ,              Тамъ страждетъ Патрiархъ въ темницѣ Iакимъ;              Латинской вѣрою и лестью упоенный,    580           Игнатiй жезлъ беретъ и санъ первосвященный;              Ко благочинiю утратилась любовь;              Сыновъ отечества рѣкой лiется кровь.              Изъ рукъ Отрепьева перунъ въ столицѣ грянулъ;              Но Шуйскiй на него съ мечемъ отъ сна возпрянулъ;    585           Онъ, пламенникъ нося, отъ Россовъ гонитъ страхъ,              Предавъ огню чернца, его развѣялъ прахъ,              Ты видишь Шуйскаго, носящаго корону;              Но зло къ Россiйскому прильнетъ, какъ язва, трону.              Междоусобiе въ Россiянахъ горитъ,    590           Се жало на него злонравiе остритъ!              Забвенна древняя твоимъ народомъ слава;              На царство Польскаго онъ призвалъ Владислава;              И въ ризу черную Василiй облеченъ,              Постриженъ, и врагамъ отечества врученъ.    595           Все царство мракъ покрылъ; ищи въ темницѣ свѣта!                        Являетъ онъ Царю въ оковахъ Филарета;              Въ темницу вверженный, но въ ней, неустрашимъ,              Изъ Польши пишетъ онъ къ собратiямъ своимъ,              Дабы въ любви сердца къ отечеству крѣпили,    600           Вѣнца Россiйскаго Литвѣ не уступили;              Нещастный старецъ зритъ оковы, пламень, мечь;              Безсильна смерть его къ предательству привлечь;              Онъ славу соблюсти отечество заставитъ,              И пастырствомъ свой санъ въ Москвѣ по томъ прославитъ.    605           Се нощь скрывается; зри солнечный возходъ!              Романовыхъ грядетъ отъ Филарета родъ;              Явится въ полномъ онъ сiяньи при началѣ,              И больше свѣта дастъ, чѣмъ въ вѣчность пройдетъ далѣ.              Увы! доколь заря въ Россiи не взойдетъ,    610           На всю твою страну глубокiй мракъ падетъ!              Се тронъ колеблется, хранимый многи вѣки;              Москву наполнили Поляки, будто рѣки;              Забвенны древнiе природные Князья;              Ты стонешь, Iоаннъ! стеню и плачу я;    615           Иноплеменники Москвою овладѣли…              При семъ видѣнiи небесны своды рдѣли;              Опустошенныя открылися поля;              Кровавые ручьи, багровая земля;              Разтерзанны тѣла гробовъ не обрѣтаютъ,    620           И птицы хищныя надъ ними вкругъ летаютъ.              Отринула Москва отъ персей томныхъ чадъ.              Къ Россiйскимъ ратникамъ приходитъ блѣдный гладъ;              Мечи изъ рукъ падутъ, душевны тлѣютъ силы;              Преобращаются вкругъ стѣнъ шатры въ могилы;    625           И гладъ бы мужества остатки погасилъ,              Когда бы Мининъ искръ въ сердцахъ не воскресилъ.              Сей другъ отечества на бѣдность взоръ возводитъ,              Беретъ сокровища, къ Пожарскому приходитъ;              Богатство тлѣнъ и прахъ, но славно есть оно,    630           Коль будетъ общему добру посвящено.              Позналъ имѣнiя такую Мининъ цѣну;              Онъ злато изострилъ, дабы сразить измѣну;              Россiйской храбрости удерживаетъ вѣсъ,              И се разитъ Орла Россiйскiй Геркулесъ!    635           Какъ бурный вихрь Москву Пожарскiй окружаетъ,              Кидаетъ молнiи, Поляковъ поражаетъ;              Съ другой страны даритъ отечеству покой,              Бросая громъ на нихъ Димитрiй Трубецкой.                        Сей родъ со времянемъ съ тѣмъ родомъ съединится,    640           Отъ коего пѣвецъ Казанскихъ дѣлъ родится;              Увидѣть свѣтъ ему судьбина повелитъ,              Гдѣ Польшу бурный Днепръ съ Россiею дѣлитъ.              Прости, коль онъ тебя достойно не прославитъ,              Любовь къ отечеству писать его заставитъ.    645                     Но взоры Iоаннъ къ Героямъ устреми,              И черную печаль отъ сердца отъими;              Пожарскiй съ Трубецкимъ побѣду совершаютъ;              Женутъ враговъ, разятъ, и въ бѣгство обращаютъ.              Очистились теперь отъ мрака небеса.    650           Москвѣ возвращена и слава и краса;              Пожарскому вѣнецъ народомъ поднесется,              Но сей великiй мужъ отъ царства отречется,              Своею кротостью Монарховъ превзойдетъ;              Избратъ Романова на царство дастъ совѣтъ;    655           Въ уединенiе по томъ возхощетъ скрыться;              И Филаретовъ сынъ со славой воцарится.              Смотри, какъ мать ему принять вѣнецъ претитъ,              Колеблемый престолъ душѣ ея не льститъ,              И сына образу въ слезахъ она вручаетъ;    660           Сигклитъ его беретъ, и бармами вѣнчаетъ:              На царство отрокъ сей со славою вступилъ,              И жало Польскаго дракона притупилъ;              Склоненную главу при немъ подъемлетъ царство,              Прiосѣнилося спокойствомъ государство.    665           Прiемлетъ сынъ его корону Алексѣй,              Законодателемъ владѣтель будетъ сей;              Благоустройство онъ даетъ своей державѣ,              Уготовляется Россiя къ новой славѣ.              Преемникомъ своимъ онъ сына наречетъ;    670           Но смерть Ѳеодора въ цвѣтущи дни ссѣчетъ.              Горька отечеству такая будетъ трата!              Оставитъ по себѣ юнѣйшаго онъ брата.                        Что вижу? Царь вскричалъ: Что вижу я? Скажи!              Родятся новые въ Россiи мятежи:    675           Зрю вкупѣ двухъ Царей, и вижу двѣ короны,              Трепещетъ стольный градъ, трепещутъ Царски троны!              Разторглось дружество и братская любовь,              Въ Москвѣ грабежъ и вопль, течетъ по стогнамъ кровь,              Кто сей нещастный мужъ не крестъ въ слезахъ взираетъ,    680           И за власы влекомъ, на копьяхъ умираетъ?              Кто хитрая сiя и гордая жена,              Мнѣ, видится въ вѣнцѣ мечемъ воружена?              Свирѣпыя змiи свои разверзли зѣвы,              Хотящи жалами язвить уста Царевы [12] ,    685           Но вдругъ печальная простерлась тишина,              Междоусобная укрощена война;              Кто отрокъ сей, скажи, что громы взявъ рукою,              Разитъ мятежниковъ для общаго покою?              Коварство плачуще у ногъ его лежитъ,    690           Злоумышленiе отъ стрѣлъ его бѣжитъ.              Но что! не новые ль раждаются народы?              Иль въ годъ вмѣстилися безчисленные годы?              Столицу вижу я, но вижу не мою!              Въ Москвѣ Россiянъ зрю, но ихъ не познаю!    695           Се Царь, оставивъ тронъ, простеръ къ работѣ руки,              Цвѣтутъ кругомъ его художества, науки.              Или я вижу сонъ, иль очарованъ взглядъ?              Се вдругъ раждается у Белта пышный градъ?              Скажи, коликими созижденъ онъ Царями?    700           Единымъ!… Сей единъ да чтится олтарями…              Державу осѣнитъ сей мужъ, какъ нѣкiй кедръ….              Се Богъ, иль человѣкъ?… Се твой потомокъ Петръ!              Онъ людямъ дастъ умы, дастъ образъ нравамъ дикимъ,              Россiи нову жизнь, и будетъ слыть Великимъ.    705           Свѣтило оное вначалѣ мракъ затмитъ.              Сестра противъ него злодѣевъ устремитъ,              Ты видишь, какъ она владѣть престоломъ жаждетъ!              Москва отъ хитрости Софiи гордой страждетъ:              Стрѣльцы Матвеева безвинну кровь лiютъ,    710           Се чашу смертную Нарышкины пiютъ.              Но зри Петра своимъ народомъ окруженна,              Его перуномъ лесть и гордость пораженна:              Тамъ гонитъ онъ за Днепръ съ полей Полтавскихъ Льва;              И видитъ новый градъ во дни его Нева.    715           Парящимъ онъ орломъ въ чужихъ странахъ явился;              Весь свѣтъ его трудамъ и свойствамъ удивился;              Превыше смертныхъ силъ подъемлетъ онъ труды;              Се флотъ, се воинство, науки и суды;              Его перунъ въ моряхъ, и громъ на сушѣ грянулъ;    720           Но въ самыхъ торжествахъ сей мудрый Царь увянулъ!…              Смущенъ прiятною и жалостной мечтой,              Воскрикнулъ Iоаннъ: о грозна смерть! постой!              Оставь потомка мнѣ! Но свѣтъ Петра объемлетъ,              И Царь сiи слова отъ Вассiяна внемлетъ:    725           Сей мужъ великими дѣлами долго жилъ,              И жизнямъ Богъ предѣлъ и славѣ положилъ;              Пресвѣтлый духъ Петромъ на небо преселится;              Но онъ въ другомъ лицѣ на землю возвратится.              Познаетъ свѣтъ, когда его прервется вѣкъ,    730           Лишь только по тому, что былъ онъ человѣкъ.              Во всей подсолнечной сей мужъ себя прославитъ;              Онъ въ плачѣ по себѣ Россiю всю оставитъ.              Образованiе душѣ и славѣ сей,              Въ крови Нарышкиной устроитъ Алексѣй;    735           Примѣромъ будетъ онъ всего земнаго круга.              Взойдетъ на Царскiй тронъ по немъ его супруга;              И славы странъ твоихъ прiумножая звукъ,              Оставитъ Аннѣ тронъ его безчадный внукъ…              И се, Россiйскаго къ усугубленью свѣта,    740           Петрова Дщерь грядетъ на тронъ, Елисавета;              Ознаменуется правленiе сiе              Щедротой, щастiемъ и кротостью ее;              При ней разторгнутся наукъ словесныхъ узы,              Россiю посѣтятъ возлюбленныя Музы;    745           Сѣдящи миртовыхъ древесъ въ густой тѣни,              На лирахъ возгласятъ они златые дни;              Подъ скипетромъ ея цвѣтутъ обильны нивы,              Корону обвiютъ и лавры и оливы,              Науки процвѣтутъ какъ новый виноградъ,    750           Шуваловъ ихъ раститъ, Россiйскiй Меценатъ.                        Но кое зрѣлище въ восторгъ мой духъ приводитъ?              Свѣтило новое въ странѣ полночной всходитъ,              Вѣщаетъ Iоаннъ…. Теряется мой взоръ;              Колики радости, какой торжествъ соборъ!…    755           Се! лучшая времянъ, пустынникъ рекъ, судьбина,              Прiемлетъ царствiя вожди ЕКАТЕРИНА,              Премудрость съ небеси въ полночный край сойдетъ,              Блаженство на престолъ въ лицѣ ея взведетъ,              Предъ Ней усердiемъ отечество пылаетъ;    760           Любовь цвѣтами путь Ей къ трону устилаетъ,              Тѣсна Ея лучамъ Россiйская страна,              Должна бы озарять вселенну всю Она;              Божественны Она народамъ дастъ уставы,              Гласящи подданныхъ и Государей правы;    765           Содѣйствуетъ Ея намѣренiямъ Богъ;              Устроитъ совѣсти и милостямъ чертогъ.              Она стенанiю вдовицъ и сирыхъ внемлетъ,              Отверженныхъ дѣтей подъ свой покровъ прiемлетъ,              Питаетъ, грѣетъ ихъ, имъ нову жизнь даетъ;    770           Судя преступниковъ, какъ Матерь слезы льетъ;              Дать подданнымъ покой, лишается покою,              И щедрости лiетъ на всѣхъ людей рѣкою.              Учися царствовать, учися ты у Ней;              Будь подданныхъ отцемъ и жизни ихъ жалѣй!    775           Какъ крины процвѣтутъ въ Ея державѣ грады,              Упьются тишиной, насытятся отрады;              Училища при Ней какъ маслины цвѣтутъ;              Куда свой взоръ простретъ, сiяетъ благо тутъ.              Въ великой сей душѣ вмѣщенная Россiя,    780           Преобразивъ свой видъ, увидитъ дни златыя.              ЕКАТЕРИНА вѣкъ Астреинъ возвратитъ;              Что въ мысляхъ Петръ имѣлъ, то дѣломъ совершитъ;              Отъ гордыхъ пирамидъ и титловъ отречется,              Но Матерью Она сердцами наречется;    785           Прибѣжищемъ Она народамъ будетъ всѣмъ:              Прiидутъ къ ней Цари, какъ въ древнiй Виѳлiемъ,              Не злато расточать, не зданiямъ дивиться              Прiидутъ къ ней Цари, но царствовать учиться.              Блаженствомъ озаритъ отечество Она,    790           Въ трудахъ Ее найдутъ Аврора и Луна.              Но буря бранная правленiе тревожитъ,              Шумитъ, и тѣмъ лучей вѣнца и трона множитъ;              Кротка въ отечествѣ, премудра въ тишинѣ,              Явилась грозною и страшной на войнѣ;    795           Чрезъ дальныя моря восточнымъ движитъ краемъ,              Вѣнцы и славный миръ прiемлетъ за Дунаемъ.              Зри новый на челѣ ЕКАТЕРИНЫ лавръ,              Подносятъ ей вѣнцы Херсонъ и древнiй Тавръ.              Восточну трепетать Луну Она заставитъ,    800           Сарматовъ укротивъ, свой вѣкъ Она прославитъ.              Всеплоднымъ цвѣсть полямъ въ отечествѣ велитъ;              Разширивъ свой предѣлъ, народы въ немъ селитъ;              Въ пространствѣ черныя восточныя пучины              Шумитъ названiе Второй ЕКАТЕРИНЫ;    805           Россiйски корабли черезъ Босфоръ летятъ,              Югъ, западъ и востокъ, весь сѣверъ богатятъ.              Увеселятъ Ее не лавры, не оливы,              То сердце усладитъ, что люди съ Ней щастливы;              Утѣшитъ страждущихъ, нещастныхъ оживитъ,    810           Побѣдой возгремѣвъ, щедротой удивитъ;              Возвыситъ разумы, Она исправитъ нравы,              Достигнетъ мудростью безсмертной въ мiрѣ славы!                        Се Павелъ! старецъ рекъ, душа Ея и кровь.              Зри! коль сильна къ Нему народная любовь;    815           Приходитъ смерть къ нему въ дни юности съ косою,              Народъ потокомъ слезъ кропится какъ росою;              Проникнулъ небеса ЕКАТЕРИНИНЪ стонъ.              И паки возвращенъ и Ей и Россамъ Онъ,              И вскорѣ томная утѣшилась Россiя.    820           Се! входитъ съ Павломъ въ бракъ прекрасная Марiя.              Ликуй со мною Царь и веселися ты,              Се вѣтви возрасли отъ корня сей четы;              О коль возлюбленны! О коль они прекрасны!              И вѣки потекутъ въ Россiи безопасны.    825           Цвѣтами въ честь для нихъ украсились поля,              И въ даръ приноситъ имъ богатый плодъ земля:              Неизмѣримая отверзлась благъ пучина;              Безсмертной славою гремитъ ЕКАТЕРИНА….                        Грядущи времяна познать полночныхъ странъ,    830           Желалъ еще взглянутъ во книгу Iоаннъ;              Но вдругъ огонь блеснулъ! Царь къ старцу обратился;              Олтарь затрепеталъ, и мракъ надъ нимъ сгустился.

             Отверзъ небесну дверь Денницы перстъ златой,              Румяная заря встрѣчалась съ темнотой;              Гдѣ кисть густую тѣнь отъ свѣта отличаетъ,              Тамъ зрѣнiе черты межъ ими не встрѣчаетъ,    5           Смѣшенье сходное при утреннихъ часахъ,              Въ слiянномъ съ нощью дни казалось въ небесахъ;              Мракъ тонкiй изчезалъ, сiянiе раждалось,              И каждо существо со свѣтомъ пробуждалось.              Тму гонитъ съ небеси прiятная заря;    10           Видѣнье гнало прочь печали отъ Царя:              Изъ храма Iоаннъ съ пустынникомъ выходитъ,              И зрѣнiе на долъ съ вершины горъ возводитъ;              Сквозь чистый воздухъ зритъ прiятныя поля:              Тамъ нѣжной зеленью одѣлася земля,    15           И представлялася цвѣгы производяща,              Какъ въ первый разъ изъ рукъ Господнихъ изходяща;              Зефиры тихiе играютъ по лѣсамъ,              И свѣжесть отдаютъ землѣ и небесамъ;              Поля жемчужною росою орошенны,    20           Со мрачностью ночной бѣгутъ пары сгущенны.              Когда бесѣдовалъ съ Монархомъ Вассiянъ,              Сокрылись ужасы отъ сихъ угрюмыхъ странъ,              И дождъ, небесный дождь, лѣсовъ и горъ питатель,              Прохлады алчущихъ, и жизни сталъ податель:    25           Какъ будто старцевыхъ внимая силѣ словъ,              Рѣкою зашумѣлъ изъ хладныхъ облаковъ;              Долины томныя и рощи оживились,              Былинки напились, цвѣты въ лугахъ явились;              Лазоревый покровъ одѣлъ поверхность горъ.    30           Взводя на все сiе Монархъ веселый взоръ,              Вѣщалъ: Великiй Богъ! о коль Тебѣ не трудно              Во свѣтѣ то творить, что дивно намъ и чудно!              Но трудно намъ Твои щедроты заслужить,              Ты Богъ! и Бога мы умѣемъ раздражить.    35                     Глубоку мысль сiю питай всегда о Богѣ;              Но, старецъ рекъ, иди; твой станъ теперь въ тревогѣ,              Иди! друзей твоихъ и войски успокой,              Неизреченною снѣдаемы тоской;              При семъ не забывай ужаснаго видѣнья:    40           Твой Богъ тебѣ Отецъ; ты будь отцемъ владѣнья!              Разумный Царь почтенъ, хотя нещастенъ онъ;              Не злоключенiя, пороки зыблютъ тронъ.                        Прiосѣнивъ Царя, съ горы его низводитъ,              Гдѣ спящаго въ травѣ Алея Царь находитъ;    45           Се вѣрный рабъ тебѣ! Монарху старецъ рекъ,              Не въ дружбѣ, но въ любви онъ слабый человѣкъ;              Люби и чти его!… Алей свой сонъ оставилъ.              Сокрылся Вассiянъ…. Царь къ войску путь направилъ;              И слезы радостны лiя въ сей мирный часъ,    50           По бѣдствахъ видъ имѣлъ спокойный въ первый разъ.              Во станѣ между тѣмъ, когда Монархъ сокрылся,              Неизреченный страхъ и ужасъ воцарился;              Адашевъ по шатрамъ ходилъ какъ внѣ ума,              Ему казалася мрачнѣе нощи тма,    55           Колеблемой земля, по коей онъ ступаетъ;              Молчитъ, языкъ его къ гортани прилипаетъ;              Трепещетъ какъ тростникъ, во всѣ страны смотря,              Не смѣетъ вымолвить, что нѣтъ нигдѣ Царя;              Онъ рыщетъ по лѣсамъ, на холмы онъ взбѣгаетъ,    60           Услышать ходъ Царевъ, къ землѣ онъ прилегаетъ;              Не внемлетъ и не зритъ!… Толико грозный рокъ              Надолго скрытымъ быть отъ воинства не могъ:              Царево тайное отсутствiе познали;              Винить лишеньемъ симъ другъ друга начинали;    65           Претерпѣвающи злощастье многи дни,              Въ сей часъ нещастными почли себя они;              Печали, гладъ, тоска гоненья, скорби люты,              Явились страшны имъ, лишь только съ сей минуты.              Гдѣ Царь нашъ? гдѣ нашъ другъ? повсюду вопiютъ;    70           Умолкнутъ вдругъ они, и токи слезъ лiютъ!…              Но ратниковъ въ сей часъ внимая сокрушенью,              Послали Небеса прохладу къ утѣшенью:              Древами зашумѣлъ зефиръ издалека,              И многоводныя надвинулъ облака,    75           Которы въ воздухѣ какъ горы вкругъ ходили,              Сперлись, и вдругъ поля и рощи одождили.              Владѣющiй до днесь Ордынскою страной,              Отъ вѣтровъ прячется, подъ жаркiй поясъ зной;              Цвѣты и былiя въ долинахъ оживали;    80           А ратники Царя лишенны унывали;              Омытые дождемъ, среди своихъ прохладъ,              Вѣщали: зной пошли, о Небо! намъ назадъ;              Да голодъ насъ мертвитъ и жажда несказанна,              Лишь только намъ отдай обратно Iоанна!    85           Разсыпались они по дебрямъ и лѣсамъ,              Простерлись голоса плачевны къ Небесамъ;              Отдайте горы намъ Царя! они взываютъ:              Изъ рощей, изъ пещеръ Монарха призываютъ;              Но повторяемый стократно въ дебряхъ гласъ,    90           Имъ будто отвѣчалъ: Монарха нѣтъ у насъ,              Съ вечернiя зари до утренней ходили;              Безстрашнымъ, тропки имъ сумнѣнье наводили.                        Уже предъ свѣтлою зарей изчезла тѣнь,              Луна подъ землю шла, и воцарялся день;    95           Адашевъ, слѣдуя склоненiю Цареву,              Рыдая шелъ къ тому развѣсистому древу,              Подъ коимъ Iоаннъ въ нощи видѣнье зрѣлъ.              Онъ шлемъ и мечь его подъ древомъ усмотрѣлъ,              Которые Монархъ въ забвенiи оставилъ,    100           Когда къ пустыннику съ Алеемъ путь направилъ.              Какое смутное видѣнье для него!              Оледенѣла кровь вкругъ сердца у него;              Воскрикнуть хощетъ онъ, но не имѣетъ мочи;              Остановилися стопы его и очи.    105           Такое зрѣлище, какъ острая стрѣла,              Пронзила грудь его и сердце сквозь прошла;              Онъ руки къ небесамъ трепещущи возноситъ,              Истолкованiя въ семъ дѣлѣ темномъ проситъ;              Взрыдалъ, и предъ собой воителей узрѣлъ!    110           Какъ хладный истуканъ, на нихъ Герой смотрѣлъ;              Воители его болѣнью сострадаютъ,              Бiя во грудь себя, на землю упадаютъ.              Волнующiйся духъ въ Адашевѣ утихъ,              И вопрошающу о Iоаннѣ ихъ,    115           Объемлющи его колѣни повторяли:              Увы! и мы Царя Алея потеряли!              Тогда повѣдаютъ гонимы рокомъ злымъ,              Свое свиданiе и разлученье съ нимъ;              Адашева въ тоскѣ ихъ повѣсть утѣшаетъ,    120           Онъ къ рощѣ, гдѣ Алей сокрылся, поспѣшаетъ;              Летитъ чрезъ холмы онъ, усердiемъ горя,              И зритъ вдали… онъ зритъ… идущаго Царя!              Какъ огнь влечетъ къ себѣ свѣтильникъ потушенный,              Такъ былъ къ Царю влекомъ Адашевъ восхищенный;    125           Онъ будто Ангела сходяща зрѣлъ съ небесъ,              Въ объятiя къ Царю повергся съ токомъ слезъ.                        Ты вѣрнымъ другомъ быть, вѣщаетъ Царь, умѣешь;              Единаго искавъ, ты двухъ друзей имѣешь;              Объ отлученiи моемъ не сожалѣй;    130           Не плачь, я здравъ, и вѣренъ намъ Алей.                        Тѣ рѣчи общее спокойство увѣнчали.              Зефиры къ воинству слова сiи помчали;              Прiятнѣй вѣсть была зари лучей златыхъ,              И сладостнѣй дождя по многихъ дняхъ сухихъ;    135           Свѣтлѣе небеса и солнце появилось;              Вѣщаньемъ о Царѣ все войско оживилось.              Пришелъ нашъ Царь! пришелъ! повсюду вопiютъ;              Имъ взгляды Царскiе обратно жизнь даютъ!              Касаясь ризъ его, стопы его лобзаютъ,    140           И воплемъ радостнымъ небесный сводъ пронзаютъ.              Такъ токомъ водъ Мойсей пустыню усладилъ,              Которы онъ жезломъ изъ камня изцѣдилъ:              Подобно Царскiй взоръ, едино къ войскамъ слово,              Прохладу имъ сулятъ, покой и щастье ново;    145           Его присутствiе блаженство принесло;              Воскресли радости и стало мертво зло.                        Внимая грому трубъ Россiйскихъ смутны Орды;              Престали дерзки быть, престали быти горды;              Какъ юница падетъ къ стопамъ идуща льва,    150           Простерлись предъ Царемъ Кокшайцы и Мордва;              Приходятъ, въ дань ему корысть и жизнь приносятъ,              За наглости свои помилованья просятъ,              Вѣщая искренно, что двигли ихъ на брань,              И суевѣрiе, и гордая Казань;    155           Два мрака души ихъ и мысли ослѣпили;              Что въ буйности они къ измѣнѣ приступили;              Но совѣсть изгнала вражду изъ ихъ сердецъ,              И быть они хотятъ рабами наконецъ.                        Со умиленiемъ Монархъ просящимъ внемлетъ,    160           И въ подданныхъ число своихъ враговъ прiемлетъ.              Тогда наполнился ущербъ его полковъ,              Донынѣ множимый отъ скорби и враговъ;              На мѣсто страждущихъ, на мѣсто умерщвленныхъ,              Находитъ храбростью людей одушевленныхъ.    165           Такое диво зрѣлъ въ Колхидiи Язонъ,              Когда, разсѣя тамъ змiины зубы онъ,              Увидѣлъ шлемы вдругъ, щиты, мечи блестящи,              И войски изъ земли какъ класы изходящи.              Кочующи Мурзы, внимая ратный шумъ,    170           Потупили глаза, унизивъ гордый умъ;              Изъ подъ Казанскаго разторженна покрова,              Отъ молнiи, что ихъ разить была готова,              Россiйскаго Орла подъ крылья притекли,              И тамъ пристанище отъ бурей обрѣли.    175           Склонилися къ нему Висей со Еникеемъ,              Монархъ отнынѣ сталъ ихъ другомъ, не злодѣемъ.              Какъ бурная рѣка со воинствомъ своимъ              Къ Свiяжску двигнулся, и страхъ пошелъ предъ нимъ;              Соединилися, о дивная премѣна!    180           Махометанскiя съ Россiйскими знамена.              Уже какъ два крыла раскинувый орелъ,              По воздуху съ дѣтьми, такъ Царь на брань летѣлъ;              Подобны тучамъ двумъ двѣ зрѣлись войска части,              Предохраняющи Россiю отъ напасти.    185           Когда вступилъ Герой въ Свiяжскiя поля,              Ликующей ему представилась земля;              Которыхъ жители Россiи покорились,              Тѣ селы въ тишинѣ какъ садъ изобразились;              Щедротой ихъ привлекъ къ покорству Iоаннъ:    190           Изчезла злоба ихъ противу Христiянъ;              Не изнуренные ни данью, ни трудами,              Между великими покоятся скирдами;              Тамъ нивы тучныя, тамъ сладкiе плоды,              Казали роскоши и щастiя слѣды;    195           Среди прозрачныхъ водъ, въ лугахъ, въ долинахъ мирныхъ              Стрѣтаются стада воловъ и агнцевъ жирныхъ;              Подъ тѣнiю древесъ вѣнки пастушки вьютъ,              Прiятну жизнь онѣ и нѣжности поютъ.              Тамъ ризу пеструю раскинула природа;    200           Написанна въ очахъ у всѣхъ цвѣла свобода;              Ласкаютъ воинство, за войскомъ идутъ въ слѣдъ,              Усердны жители нося млеко и медъ.              Какое двухъ державъ несходство предлежало!              Увеселивъ гдаза, оно сердца сжимало,    205           И жалость во слезахъ на воиновъ воззрѣвъ,              Умножила въ Царѣ стремленiе и гнѣвъ;              Не смѣлъ ни зной, ни вихрь въ пути его тревожить,              Но радость общую и Царскую умножить!              Едва нолки въ Свiяжскъ оружiя внесли,    210           Съ Морозовымъ ладьи ко брегу притекли,              И вопль, веселый вопль небесный сводъ пронзаетъ!              Отъ волнъ спасеннаго какъ сына мать лобзаетъ,              Съ такимъ восторгомъ Царь пловущихъ цѣловалъ,              Которыхъ потерять на вѣки уповалъ.    215                     Умысливъ дать примѣръ Казани горделивой,              Едва вступилъ въ Свiяжскъ сей Царь мирилюбивой,              Съ увѣщеванiемъ и кротостiю словъ,              Оливну вѣтвь вручивъ, послалъ туда пословъ;              Велѣлъ мятежникамъ кичливыя Казани    220           Миръ вѣчный предложить, или кровавы брани.              Ведущая меня донынѣ на Парнасъ,              О Муза! укроти на время трубный гласъ.              Послы грядутъ въ Казань со миромъ, не съ войною;              Въ сей градъ, мятежный градъ, прейди и ты со мною;    225           Повѣдай прежнихъ бѣдствъ Алеевыхъ вину;              Развратъ его представь, дай лиру, пѣть начну!                        Подъ лунною чертой Духъ темный обитаетъ,              Который день и нощь по всѣмъ странамъ летаетъ,              Раждаетъ онъ вражды между земныхъ Князей;    230           Раждаетъ мятежи, разрывы межъ друзей,              Онъ вноситъ огнь и мечь въ естественны законы;              Гражданску точитъ кровь, колеблетъ Царски троны;              Сердца тревожитъ онъ, супружни узы рветъ;              Всѣхъ мучитъ, всѣхъ крушитъ, Раздоромъ онъ слыветъ.    235           Сей Духъ существовалъ при сотвореньи неба;              Единородный сынъ и Нощи и Ереба,              Во мракѣ утаясь, сiянье похищалъ,              Молчащу тишину, ставъ бурей, возмущалъ,              Во мразѣ крояся, сражался съ теплотою,    240           Онъ воздухъ воружалъ на брань съ водой густою.              Когда въ Едемѣ жилъ безбѣдно человѣкъ,              Во древѣ знанiя скрывалъ желѣзный вѣкъ;              Надъ нашимъ праотцемъ, праматерью прельщеннымъ,              Плодомъ возликовалъ вкушенью запрещеннымъ;    245           На шарѣ здѣшнемъ онъ отъ тѣхъ времянъ живетъ;              Гнѣздилище его и царство цѣлый свѣтъ.              Онъ сѣетъ тамо зло, гдѣ только есть народы;              Пустыни гдѣ найдетъ, мутитъ песчаны воды;              Дыхаетъ пламенемъ изъ чрева онъ земли,    250           Бросаетъ въ ярости о камень корабли;              Въ пучинѣ воздуха онъ скорби разтравляетъ;              Онъ движитъ бурями, и громы составляетъ;              Болѣзни, горести, земное каждо зло,              Изъ мрачныхъ чреслъ его въ сей мiръ произтекло.    255                     Безбожiе, во тму бездонну погруженно,              Лежало будто бы перуномъ пораженно;              Кометѣ пламенной его подобенъ видъ;              Терзаютъ грудь его досада, гнѣвъ и стыдъ.              Туманны очеса на Iоанна взводитъ,    260           Ожесточается, трепещетъ, въ ярость входитъ,              Вѣщаетъ: Нѣтъ! Москвѣ не дамъ торжествовать!              Смущу Казань! смущу! адъ будетъ ликовать!              И страшный пламенникъ рукой дрожащей емлетъ;              Изъ вѣчной тмы ползетъ, главу свою подъемлетъ,    265           Шипящи у него ехидны вкругъ чела,              Изображали страхъ разгнѣваннаго зла;              Куда ни ступитъ, все мертвитъ и пожигаетъ;              Въ свирѣпствѣ, въ бѣшенствѣ къ Раздору прибѣгаетъ;              Чего ты мѣшкаешь? со стономъ вопiетъ:    270           Въ прiятной тишинѣ покоится весь свѣтъ;              Казань безпечною любовью услажденна,              Иль скоро быть должна Россiей побѣжденна,              Или не постыдясь невольническихъ узъ,              Съ Москвою рабственный содѣлаетъ союзъ,    275           Настанетъ здѣсь покой! Почто, почто коснѣешь?              Стыдись, что званiе Раздора ты имѣешь;              Смутило бъ я весь мiръ, но дѣло то твое:              Для сихъ великихъ дѣлъ имѣешь бытiе.              Безбожiе Раздоръ къ злодѣйству ополчаетъ,    280           И пламенникъ ему изъ рукъ своихъ вручаетъ.              Со скрежетомъ сказавъ: Гряди, гряди въ Казань,              И тамо сѣй вражду, мятежъ, измѣну, брань!…              Ко поднебесности восточной уклонился,              И пламенной змѣей Раздоръ въ Казань пустился;    285           Любовью видитъ онъ Сумбекинъ полный взоръ;              Но въ грудь ея взглянувъ, прочелъ на ней притворъ,              Примѣтилъ скрытую у ней на сердцѣ рану,              Къ Алею хладъ одинъ, но всю любовь къ Осману,              Тогда объемля градъ геенскихъ мракомъ крилъ,    290           Съ Сумбекой на вражду Османа примирилъ.              Любовной страстiю Царица ослѣпленна,              Не зрѣла бездны той, въ котору углубленна;              И терна межъ цвѣтовъ не чувствуя она,              Склонила злобнаго къ совѣту Сагруна;    295           Признанiемъ болѣзнь сердечну облегчила;              Нещастная! она злодѣю мечь вручила;              Открылась во всей мучительной любви,              Возобновленный жаръ казала во крови,              Но миръ уставленный, прiятный миръ съ Османомъ,    300           Еще прикрасила лукавствомъ и обманомъ;              Повѣдала она предвозвѣщанья тѣ,              Которы ей изрекъ супругъ ея въ мечтѣ,              Что грома страшнаго не будетъ слышно брани,              Доколѣ Царь Алей не выдетъ изъ Казани.    305           Коль мнѣ изгнать его, возкрикнула она,              Мгновенно закипитъ кровавая война;              Когда съ нимъ купно жить, и здѣсь Царя оставить,              Спокойства сладкаго не можно мнѣ возставить;              Что дѣлать, и къ чему нещастной прибѣжать?    310           Того люблю, того не смѣю раздражать.                        Сагрунъ, который ихъ какъ тартаръ ненавидѣлъ,              Вяимая рѣчи тѣ, вблизи надежду видѣлъ;              Надежду лестную, котора наконецъ              Казанской для него вдали плела вѣнецъ;    315           Густыми мраками лукавства онъ увился,              Недоумѣющимъ, задумчивымъ явился;              Не показующiй измѣны никакой,              Нахмуренно чело дрожащей теръ рукой;              По томъ какъ будто бы тревожась и робѣя,    320           Вѣщалъ: усилила Царица ты Алея;              Мы бременемъ его руки угнетены;              Кѣмъ сѣти для него быть могутъ сплетены?              Я только то скажу, что жалость я имѣю;              Но далѣе вѣщать не долженъ и не смѣю.    325                     Вѣщай, и не страшись, Сумбека вопiетъ;              Ахъ! естьли грѣхъ любить, такъ цѣлый грѣшенъ свѣтъ.              Увы, нещастная! но я вѣнца лишуся,              Когда отсель изгнать Алея соглашуся;              Слова пророчески могуль пренебрегать?    330           Могу ли завсегда Османа убѣгать?              Сумбека мучилась, Сумбека тосковала,              И руки у раба рыдая цѣловала.              Къ толикимъ низостямъ приводитъ нѣжна страсть!              Влекущiй по цвѣтамъ Сумбеку въ стыдъ, въ напасть,    335           Сагрунъ вздыхая рекъ: Нещастная! тобою,              Твоей любовiю, и лютою судьбою,              Разтрогалась душа; подамъ тебѣ совѣтъ;              Но можетъ быть его почтетъ жестокимъ свѣтъ;              Однако гдѣ волна ладью къ скаламъ бросаетъ,    340           Тамъ каждый плаватель себя отъ волнъ спасаетъ.              Ты вѣдаешь, что два, столѣтiя назадъ,              На мертвомъ черепѣ воздвигнутъ здѣшнiй градъ,              Но вмѣсто должныя главы Махометанской,              Обманомъ въ землю скрытъ невольникъ Христiянской;    345           И здѣсь погребена Россiйская глава,              А тѣмъ пророчески нарушены слова,              Которыхъ никогда Сагрунъ не позабудетъ:              Чья будетъ здѣсь глава, того и царство будетъ!              И такъ прейдетъ во власть Россiянъ городъ сей,    350           Коль мы не отвратимъ погибели своей;              Когда пророчества народу не припомнимъ,              И ясныхъ словъ такихъ мы свято не исполнимъ.              Въ вѣщанiяхъ всегда безплотный справедливъ:              Алей во градѣ семъ не долженъ быти живъ.    355           Не мысли, чтобы сей совѣтъ внушала злоба,              Но чаю, твой супругъ не съ тѣмъ возсталъ изъ гроба,              Чтобъ главный нашего отечества злодѣй,              Супругу получилъ и тронъ его, Алей;              Не можно склонну быть ему на мысль такую;    360           Я инако слова пророчески толкую,              И тако думаю, что втайнѣ думалъ онъ,              Для точной пагубы Алея звать на тронъ,              Алей уйдетъ отсель, я то вѣщаю смѣло;              Но не уйдетъ его изъ стѣнъ Казанскихъ тѣло;    365           Махометаниномъ развратникъ сей рожденъ,              И долженъ быть на немъ сей городъ утвержденъ,              Невольничью главу его главой замѣнимъ,              Себя чрезъ то спасемъ, во благо зло премѣнимъ,              Его погибелью Казанцовъ оживимъ,    370           Супругу твоему вниманiе явимъ;              Но, впрочемъ, на моихъ словахъ не утверждайся,              Страдай, крушись, терпи, и браней дожидайся!                        Сiе вѣщалъ Сагрунъ, имѣвый тусклый взглядъ;              Свирѣпство отрыгалъ его устами адъ;    375           Коварства у него, что въ сердцѣ обитали,              Невидимую сѣть Сумбекѣ соплетали;              Хотя ослѣплена, хотя была страстна,              Но заразилася свирѣпствомъ и она,              И грознымъ кажду рѣчь сопровождая взоромъ,    380           Ко злобѣ двигнута содѣлалась Раздоромъ;              Онъ крылья разпростеръ, къ темницѣ полетѣлъ,              Нашедъ Османа тамъ, его въ чертогъ привелъ,              И тамъ разсудки ихъ лишивъ съ Сумбекой свѣта,              Составилъ точный видъ геенскаго совѣта:    385           Тамъ Злоба извлекла окровавленный мечь,              Она клялась народъ къ предательству возжечь;              Простительнымъ сей грѣхъ имъ зло изобразило,              И жало имъ свое, какъ мечь, въ сердца вонзило;              Заставила Вражда убiйство имъ любить,    390           Тогда условились Алея погубить.              Сагрунъ съ веселiемъ безумной волѣ внемлетъ,              Народъ возволновать на свой отвѣтъ прiемлетъ;              Но чая умыслъ свой съ успѣхомъ предначать,              Довѣренности въ знакъ взялъ Царскую печать.    395                     Вѣщай Сумбекинъ гнѣвъ печальнымъ звономъ лира:              Въ любови здѣлавшись вторая Деянира,              Притворно пламенна, притворно ставъ нѣжна,              Прислала съ ризою раба къ Царю она;              Но твердую щитомъ имѣя добродѣтель,    400           Отъ смерти близкiя избавился владѣтель;              Въ сiи часы Османъ къ нему съ мечемъ влетѣлъ,              И смерти пагубной предать его хотѣлъ;              И въ самы тѣ часы раздоръ въ народѣ сѣя,              Сагрунъ изображалъ измѣнникомъ Алея;    405           Отъ Царскаго двора отгнать сумнѣнье прочь,              Для возмущенiя глубоку избралъ ночь.                        Внутри Казанскихъ стѣнъ надъ тинистымъ Булакомъ,              Висящiй холмъ сѣдый есть многихъ лѣтъ признакомъ;              Тамъ дубы гордые размѣтисто росли,    410           Они верхи свои до облакъ вознесли,              И вѣтви по струямъ далеко простирали,              Отрубленну главу подъ корнями скрывали;              На сей-то дикiй холмъ, ко брегу мутныхъ водъ,              Въ полночный часъ прiйти Сагрунъ склонилъ народъ.    415           Всегда бываетъ чернь къ премѣнамъ ненасытна,              И легкомысленна она, и любопытна.              Едва свѣтило дня спустилося въ моря,              Погасла въ небесахъ вечерняя заря,              И звѣзды отъ страны полночной возблистали;    420           Казанцы подъ стѣной сбираться въ груду стали.              Немолкный шумъ древесъ, блистающа луна,              И царствующа вкругъ глухая тишина,              Непостижимый страхъ въ сердцахъ производили;              Казалось, тѣни вкругъ невидимо ходили;    425           Вдругъ нѣкiй бурный вѣтръ по рощѣ зашумѣлъ,              Сагрунъ держащъ кинжалъ, толпы въ средину вшелъ;              Былъ видѣнъ на лицѣ лишенный духъ покою.              Онъ хартiю держалъ дрожащею рукою;              Кровавыми народъ глазами озиралъ;    430           Безмолвствуя, и страхъ и ужасъ онъ вперялъ;              Вздохнулъ, и тако рекъ со стономъ лицемѣрнымъ:              Скажите: точно ли пришелъ я къ правовѣрнымъ?              Не знаю, говорить, или еще молчать?              Но какъ я утаю Царицыну печать!    435           Она вамъ истинну рѣчей моихъ докажетъ,              И то, что думаетъ Царица, вамъ разскажетъ;              Я токмо есмь ея истолкователь словъ:              Казанцы! громъ съ небесъ ударить въ насъ готовъ;              Вы льститесь, увѣнчавъ Алея, быть въ покоѣ,    440           О! коль обманчиво спокойствiе такое!              Подъ видомъ дружества сей врагъ пришелъ въ Казань,              Дабы въ корысть собравъ съ Махометановъ дань,              Ордынцовъ разорить и дать уставы новы,              Казанцевъ заманить въ Московскiя оковы;    445           Сей извергъ естества (злокозненный вѣщалъ)              На васъ кресты взложить Россiи обѣщалъ.              Изображастъ онъ ужаснымъ Христiянство,              Народъ въ страданiи, во тмѣ Махометанство,              Вельможей въ нищетѣ, Сумбеку во плѣну,    450           И въ рабствѣ горестномъ Казанскую страну;              О други! говоритъ, прощайтесь со женами,              И дщерей горькими оплачте вы слезами!              Какъ стрѣлы, тѣ слова вѣщая, онъ кидалъ,              Сумбекою свои доводы подтверждалъ….    455           Вдругъ ропотъ возстаетъ, народъ поколебался;              Какъ будто бы вода при бурѣ взволновался,              Движенiя придать волненiю сему,              Сагрунъ стеная рекъ собранiю всему:              Хотите ль, братiя, отечеству радѣя,    460           Хотите ль изтребить измѣнника Алея?              Хотимъ! вскричалъ народъ…. Клянитеся мнѣ въ томъ;              Зло должно изтреблять равнообразнымъ зломъ;              И естьли къ вѣрѣ вы привязаны любовью,              Запечатлѣйте вашъ союзъ злодѣйской кровью;    465           Здѣсь Христiянская глава въ землѣ лежитъ,              Надъ ней присягу намъ устроить надлежитъ,              Дабы вѣнчаннаго злодѣя въ градѣ вами              Привыкнуть поражать неробкими руками;              То дѣлайте, что я… Онъ въ руки взявъ кинжалъ,    470           Который у него отъ варварства дрожалъ,              Разрылъ всю землю вкругъ: въ ней кости осязаетъ,              Влечетъ главу, и мечь въ чело ея вонзаетъ;              Но пламень издала разрушася она,              И въ ужасъ привела народъ и Сагруна…    475           Казанцы, варварскiй примѣръ въ очахъ имѣя,              Разятъ главу, разить готовяся Алея;              Поднявъ кинжалы вверьхъ, клянутся Сагруну,              Призвавъ въ свидѣтельство свирѣпства ихъ луну.              Луна подвиглась вспять, когда на нихъ воззрѣла,    480           И темной тучею лице свое одѣла;              Но въ ярости народъ толико дерзокъ сталъ,              Что онъ небесну тму за добрый знакъ считалъ.              Роптанье, буйство, шумъ, проклятiя народны,              Производили громъ, какъ рѣки многоводны.    485           Убiйствомъ жаждущiй Сагрунъ изторгнувъ мечь,              Ведетъ Казанску чернь всеобщiй бунтъ возжечь;              Ругаются они вѣнцемъ и Царскимъ саномъ.              Но вдругъ встрѣчаются внутри двора съ Османомъ,              Который шествуя, стеналъ, блѣднѣлъ, дрожалъ,    490           И вшедшимъ возвѣстилъ, что Царь Алей бѣжалъ.              Земля подъ Сагруномъ тогда поколебалась;              Толико страшной вѣсть преступнику казалась!              По сердцу у него разпростирался мразъ,              И слезы потекли отъ ярости изъ глазъ.    495           Но свѣдавъ, кто сокрылъ отъ звѣрства ихъ Алея,              Всю ярость устремилъ и злобу на Гирея;              Свой мечь, кровавый мечь въ невинну грудь вонзить,              Вздохнулъ, и клятву далъ Гирея поразить….              Лѣнивою ногой къ намъ щастiе приходитъ,    500           На крыльяхъ зло летитъ, и пагубу наводитъ;              Святые олтари разитъ не рѣдко громъ!              Спокоенъ шелъ Гирей, избавивъ друга, въ домъ;              Благополучнымъ быть своею дружбой чаетъ,              Грядетъ, и Сагруна съ народомъ онъ встрѣчаетъ.    505           Какъ хищный вранъ летящъ по воздуху шумитъ,              Сагрунъ, изсунувъ мечь, такъ бѣгъ къ нему стремитъ;              И громко возопилъ: Отдай ты намъ Алея!              Или въ тебѣ почту отечества злодѣя.              Но будто страшную увидѣвый змiю,    510           Гирей подвигся вспять внимая рѣчь сiю;              Врагами окруженъ и видя мечь блестящiй,              Мгновенной смертiю за дружество грозящiй,              Алея ищете, отвѣтствуетъ стеня:              Алей не далеко; онъ въ сердцѣ у меня!    515           И естьли вы узнать, гдѣ скрылся онъ, хотите,              Такъ вскройте грудь мою, и въ ней его ищите;              Онъ былъ, и нынѣ тутъ!… Сiя святая рѣчь,              Котораябъ должна потоки слезъ извлечь,              Подвигла къ лютости сердца сiи суровы;    520           Гирея повлекли, и ввергнули въ оковы.              Влекомый Сагруномъ сей мужъ на смертну казнь,              Спокойный видъ имѣлъ, а тотъ въ очахъ боязнь;              Порокъ всегда унылъ, спокойна добродѣтель!              Сагрунъ повелѣвалъ народомъ какъ владѣтель,    525           И самовластенъ ставъ по злобѣ при дворѣ,              Назначилъ смертну казнь Гирею на зарѣ.                        Межъ тѣмъ крушенiя и безпокойства многи              Какъ адъ, наполнили Сумбекины чертоги:              Тамъ черная печаль разлившися кругомъ,    530           Своею ризою покрыла Царскiй домъ;              Сумбеку и любовь и совѣсть угрызаетъ,              Надежда веселитъ, отчаянье терзаетъ,              Любовь утѣхи ей, невѣрность страхъ сулитъ;              Алея въ миртовыхъ садахъ искать велитъ.    535           Сѣтьми еленица, какъ будто устрашенна,              Бѣжитъ по комнатамъ спокойствiя лишенна.              Алея въ комнатахъ, въ садахъ Алея нѣтъ;              Стеняща, Сагруна коварнаго клянетъ.              Не нѣжность клятвы тѣ, не жалость извлекала,    540           Пророчества страшась, утекшаго искала;              И токи слезъ ея единый былъ обманъ;              Ей нуженъ не Алей, но нуженъ ей Османъ:              Казалося, въ одномъ другова погубила              И паче, нежель честь, порокъ она любила;    545           Гирея плѣннаго изтязывать велитъ,              Ему сокровища за искренность сулитъ.              Но сей примѣрный другъ, какъ нѣкiй твердый камень,              Пренебрегающiй валы и молнiй пламень,              Въ бездонной глубинѣ недвижимо стоитъ,    550           Взнося чело свое, на громъ спокойно зритъ.              Безсильна искусить честнаго человѣка,              Съ Гирея снять главу дозволила Сумбека,              Притворство, хитрости, лукавство и боязнь,              Гирею скорую приготовляли казнь.    555                     Уже небесное горящее свѣтило              Ордынскiя поля и горы озарило;              Но будто бы Казань гнусна была ему,              Взирая на нее, скрываетъ лучь во тму:              Нещастье ли оно Казанцамъ предвѣщало,    560           Или свое лице отъ зла ихъ отвращало;              Но солнце чрезъ Казань подобно такъ текло,              Какъ будто зрѣлося сквозь темное стекло.              Погасъ небесный огнь, но не угасла злоба;              Невинность повлекла она ко дверямъ гроба;    565           Подобенъ многому слiянью шумныхъ водъ,              Тѣснится стекшiйся по улицамъ народъ.              За добродѣтели на смерть безчеловѣчну,              Изъ времянной идетъ Гирей въ темницу вѣчну:              У ногъ трепещущихъ сѣкиру смертну зритъ;    570           Се жребiй твой Сагрунъ Гирею говоритъ,              Въ услугахъ ты своихъ Алею сталъ безплоденъ,              Яви ты намъ его, и будешь ты свободенъ.              Похвально дружество; но ежели мы имъ              Наносимъ общiй вредъ, мы дружбою грѣшимъ!…    575           Тебѣ ли чувствовать, рекъ узникъ, дружбы благо?              Не посрамляй, злодѣй! ты имяни святаго;              Небесна дружества извѣстна тѣмъ степень,              Кто совѣстiю чистъ какъ солнце въ ясный день;              А ты, носящiй ядъ и хитрость во утробѣ,    580           Какъ ноющую кость, и тму во хладномъ гробѣ,              Учися твердости, злодѣй! у чувствъ моихъ,              И знай, что дружество мнѣ даровало ихъ!              Оно безцѣннѣй всѣхъ богатствъ земнаго круга;              Приiятна съ другомъ жизнь, и смерть сладка за друга;    585           О мой любезный Царь! о часть моей души!              Спокоенъ будь Алей, отъ сихъ убiйцъ спѣши;              Гдѣ ты ни странствуешь, въ лѣсахъ, въ вертепахъ, въ морѣ,              Мой духъ, безплотный духъ, тебя обрящетъ вскорѣ;              Заставитъ онъ узнать по нѣжностямъ себя,    590           Дохнетъ и спрячется онъ въ сердцѣ у тебя.              А вы, нещастные вельможи и граждане!              Рыдаю, видя васъ во пагубномъ обманѣ;              Прощаетъ васъ моя ко ближнему любовь;              Но, ахъ! невинная отмстится вскорѣ кровь:    595           Сагрунъ!… се смерть тебя крилами осѣняетъ!…              Вѣщая то, главу подъ острый мечь склоняетъ.                        Сагрунъ умножить зла, а страхи уменьшить,              Уже повелѣвалъ скорѣе казнь свершить.              Се мечь уже сверкнулъ! но вдругъ какъ вихрь шумящiй,    600           Народъ разсѣялся отъ казни прочь бѣжащiй:              Тамъ лица блѣдныя, тамъ трепетъ, тамо стонъ;              И се является ужасный Асталонъ!              Какъ будто зданiе грозящее паденьемъ,              Иль нѣкимъ темна нощь грозяща привидѣньемъ:    605           Такъ рыцарь сей народъ по стогнамъ рязсыпалъ;              Гремящъ оружiемъ, передъ Гиреемъ сталъ.                        Подобно какъ главу увидящiй Медузы,              Или почувствуя на членахъ тяжки узы,              Свершитель казни мечь хотя въ рукахъ имѣлъ,    610           Недвижимъ сдѣлался отъ страха, онѣмѣлъ.                        Спокойно Асталонъ безвинной казни внемлетъ,              Онъ узы тяжки рвет, Гирея онъ объемлетъ,              Вскричавъ: О дружеской сокровище любви!              Не бойся никого; живи Гирей! живи!    615           Гонителямъ твоимъ во градѣ смерть готова!              Почто не я имѣлъ наперсника такова?                        Межъ тѣмъ Сагрунъ уже во Царскiй дворъ вбѣжалъ,              Царицѣ рыцаря врагомъ изображалъ.              Лукавство никогда во злыхъ не умираетъ,    620           Изгнать соперника Османа поощряетъ.              Увѣренъ дерзости о слѣдствiяхъ худыхъ,              Скрываетъ горькiй ядъ сей змiй въ рѣчахъ своихъ:              Теперь, онъ говоритъ, коль храбрымъ ты явишься,              Казанцовъ устрашишь, на тронѣ укрѣпишься,    625           Народную молву и наглость усмиришь;              Единымъ словомъ ты Ордынцовъ покоришь,              И непрепятственно облекшись во порфиру,              Царицу прочь отгнавъ, на тронъ взведешь Эмиру.              Обнявъ Османа онъ, слова сiи речетъ,    630           И силою его на торжище влечетъ.              Сумбека на него изъ терема взираетъ,              Дрожащи руки въ слѣдъ Осману простираетъ;              Постой, Османъ! постой! рыдая вопiетъ…              Любовь его къ себѣ, а рокъ отъ ней влечетъ.    635                     Сей Князь, развратный Князь, любовникъ малодушный,              Не дѣйствамъ разума, но слабостямъ послушный,              И нѣжности однѣ имѣющъ во умѣ,              Идетъ за Сагруномъ, какъ блѣдна тѣнь во тмѣ;              Къ Эмирѣ обративъ желанье и ко трону,    640           Дрожащею стопой приходитъ къ Асталону.              Онъ трижды блѣдныя уста отверзть хотѣлъ,              Но трижды во устахъ языкъ его хладѣлъ,              И будто на змiю ступивый странникъ въ полѣ,              Сказалъ, не храбростью, но страхомъ двигнутъ болѣ:    645           Кто звалъ тебя сюда вражда, или прiязнь?              Коль другъ ты намъ, такъ дай свершить намъ смертну казнь;              Мы общаго врага въ Гиреѣ наказуемъ,              Но дружествомъ тебѣ весь городъ обязуемъ.              Какъ будто гордый кедръ вершиной съ высоты,    650           Является взирать на слабые цвѣты:              Такъ взоры Асталонъ на юношу низводитъ,              Съ презрѣнiемъ нему, со скрежетомъ подходитъ;              Но ты кто? онъ вѣщалъ какъ трубъ гремящихъ звукъ.              Османъ отвѣтствовалъ: Царицынъ я супругъ!    655           Тогда вступила кровь ко Асталону въ очи;              Онъ вкупѣ всѣ свои собравъ тѣлесны мочи,              Османа сильною рукой за грудь схватилъ,              И трижды какъ перо вкругъ шлема обратилъ,              Тряхнулъ и возопилъ: Се мзда ея измѣны!    660           И на Казанскiя Османа вергнулъ стѣны;              Разсѣлася глава, по камнямъ мозгъ потекъ.              Взирая, Асталонъ, на страждущаго, рекъ:              Вотъ твой вѣнецъ и тронъ! и въ злобѣ многоплодной              Онъ палицу свою повергъ къ толпѣ народной;    665           Окаменѣвшему онъ такъ ему вѣщалъ:              Я смертiю казнить измѣну обѣщалъ!              Теперь исполнилъ то. Скажите вы Сумбекѣ,              Чтобы не плакала о слабомъ человѣкѣ;              Во градъ сей не принесъ прiятныхъ взоровъ я;    670           Но тронъ ея спасутъ рука и страсть моя;              Однако я себя предъ нею не унижу;              Я хитрости ея и всѣ коварства вижу;              За то, что пренебречь меня она могла,              Хощу, чтобы теперь ко мнѣ въ шатеръ пришла;    675           Я стану на лугахъ за градскими стѣнами,              И утромъ жду ея съ Ордынскими Чинами;              Я тамо сердце съ ней на вѣки обручу;              Исполните сiе… велю! и такъ хочу!              А ежели она еще не покорится,    680           Польется ваша кровь, сей городъ разорится,              Не нужно будетъ вамъ Россiянъ ожидать,              Одинъ дерзну огню и смерти васъ предать.              Безстрашно на коня, вѣщая то, садился,              Щитомъ хребетъ покрывъ, за стѣны удалился;    685           Не вѣдалъ въ тѣ часы нещастный Аскалонъ,              Что съ палицей своей и жизнь теряетъ онъ.              Гирея заключивъ во мрачную темницу,              Сагрунъ спѣшилъ разить перунами Царицу…              Въ какомъ отчаяньѣ находитъ онъ ее?    690           Уже плачевна вѣсть достигла до нее:              Вѣщаютъ, будто бы Царицѣ ослѣпленной              Явился сквозь туманъ Османъ окровавленной;              Струей изъ ранъ его кровь черная лилась,              На сердцѣ, на челѣ, ручьями запеклась;    695           Трепещущiй онъ рекъ: Погибъ я Асталономъ!              Преобратился въ дымъ, и вдругъ изчезъ со стономъ.              Какъ вѣтвь отторженна ударомъ громовымъ,              Сумбека зрѣлищемъ была сраженна симъ.              Сагрунъ со трепетомъ къ одру ея приходитъ,    700           И на безпамятну веселый взоръ возводитъ.              Такъ смотритъ радостно на горлицу стрѣлокъ,              Пронзенну въ облакахъ, трепещущу у ногъ.              Есть нѣкiй звѣрскiй духъ у злаго человѣка.              Когобъ не тронула нещастная Сумбека?    705           Какъ розы сорванной увядшiя красы,              Полуумершiй взоръ, разтрепанны власы,              Подъемлющася грудь, тяжелое вздыханье,              Являютъ страждущу при самомъ издыханьѣ:              Уже отъ глазъ ея небесный крылся свѣтъ;    710           Но ей Сагрунъ еще готовилъ злый совѣтъ;              Онъ рекъ. И такъ ты жизнь кончаешь безъ отмщенья,              Сего послѣдняго нещастнымъ утѣшенья?              Оставь тоску и стонъ, Царица! укрѣпись,              За смерть Османову къ возмездiю склонись;    715           Се тѣнь его стоитъ въ крови передъ тобою!              Симъ словомъ злый Сагрунъ, какъ громкою трубою,              Лишенну памяти Царицу возбудилъ;              Совѣты онъ свои и страхи подтвердилъ…              Открывъ печальный взоръ, Сумбека замолчала;    720           Но силы вдругъ собравъ, терзая грудь вскричала:              Ахъ! нужно ли мнѣ то, что рушится Казань,              Когда ужасна смерть взяла Османа въ дань!              Мнѣ нѣтъ пристанища теперь въ противномъ свѣтѣ;              Сагругъ! ты ядъ скрывалъ въ неискреннемъ совѣтѣ;    725           Да будутъ прокляты минуты и мѣста,              Гдѣ въ первый разъ твои отверзлися уста,              Отверзлися моей души ко погубленью;              Почто давалъ ты видъ прiятный преступленью?              Измѣнницей бы я Алею не была,    730           И въ сладкой тишинѣ спокойны дни вела;              Теперь престолъ, и честь, и славу я теряю;              Уже Османа нѣтъ!… Почто не умираю?              Вѣщая тѣ слова, изторгнула кинжалъ;              Но вдругъ Сумбекинъ сынъ въ чертогъ ея вбѣжалъ,    735           Сей отрокъ плачущiй, ея познавый муки,              Бросается къ ногамъ, ея цѣлуетъ руки,              Припалъ на грудь ея; рѣкою слезы льетъ;              Увы! не умирай! рыдая вопiетъ;              Не оставляй меня нещастнымъ сиротою!…    740           Сумбека тронулась невинностiю тою;              Ей кажется въ лицѣ сыновнемъ Сафгирей;              Послѣдня зрится вѣтвь Казанскихъ въ немъ Царей;              И сердце у нее разторглося на части,              Возопiяла кровь, умолкли вредны страсти;    745           Кинжала удержать руками не могла,              Простерла ихъ стеня, и сына обняла;              Ланиты токомъ слезъ смоченны лобызала;              Живи, мой сынъ, живи! и мсти врагу! сказала;              Рѣчей не докончавъ, безмолвна и блѣдна,    750           Поверглась на одрѣ безъ памяти она….              Младенецъ онѣмѣлъ. Сагрунъ свирѣпый льстится,              Что жизнь Сумбекѣ вновь уже не возвратится;              Онъ помыслы свои вѣнчанными считалъ,              И паче яростенъ, и дерзновенень сталъ;    755           Ко предстоящимъ рекъ, которыхъ грусть терзала:              Вы слышали, что намъ Сумбека приказала;              Она велѣла мстить злодѣямъ и врагамъ,              Услугу я мою явлю и ей, и вамъ;              Погибнетъ Асталонъ!… Отторгся съ грознымъ словомъ,    760           Смятенiе нося въ лицѣ своемъ суровомъ,              Гдѣ палицу свою оставилъ Асталонъ,              Пришелъ на торжище, къ толпѣ народа онъ.              Сiе оружiе имъ ужасъ наводило,              Почтенiе и страхъ въ сердцахъ производило;    765           Взирая на него, какъ будто на перунъ,              У робкой черни страхъ отнять хотѣлъ Сагрунъ;              О други! онъ вскричалъ, отъ бѣдства градъ избавимъ;              У Асталона силъ въ сей палицѣ убавимъ,              И намъ грозящую судьбину устрашимъ;    770           Тогда отмстить за плачь Сумбекинъ поспѣшимъ:              Она отъ ужаса и скорби умираетъ.              Съ симъ словомъ палицу чеканомъ ударяетъ;              Народъ ее разитъ, взирая на сiе;              Незапно страшный громъ ударилъ изъ нее.    775                     Увидя палицу огнями сокрушенну,              Къ свирѣпству обратилъ онъ душу развращенну….              Се первый нашъ успѣхъ! Казанцамъ возопилъ,              О естьлибъ сей рукой я варвара убилъ!              Коль видѣть плѣнницей Царицу не хотите,    780           Друзья! и за себя, и за нея отмстите;              Въ шатрѣ своемъ лежитъ свирѣпый Асталонъ,              И члены у него во узахъ держитъ сонъ;              Сумбекѣ, городу, отечеству радѣя,              Пойдемъ, и умертвимъ тщеславнаго злодѣя!    785           За стѣны градскiя, вѣщая то, грядетъ,              Онъ дватцать воиновъ съ собой въ ночи ведетъ.              Тогда небесный сводъ звѣздами украшался,              Сагрунъ уже къ шатру съ дружиной приближался.              Ко стану древнему, гдѣ спалъ нещастный Ризъ,    790           Подобно шествовалъ во тмѣ нощной Улиссъ.              Казалося, Сагрунъ свой ликъ преображаетъ,              Поникнувъ, во травѣ на чрево упадаетъ,              Какъ хищная змiя, землею онъ ползетъ;              Но сердце у него и страхъ и злость грызетъ.    795           Онъ входитъ, и грядетъ къ одру стопой дрожащей,              На коемъ возлежалъ безпечно рыцарь спящей,              Сагрунъ успѣхами злодѣйскiй духъ маня,              Чеканомъ поразить хотѣлъ сперва коня,              Дабы послѣднихъ средствъ герою не оставить,    800           Коль бѣгствомъ онъ себя подумаетъ избавить;              Но видя при лунѣ блистающiй кинжалъ,              Броздами загремѣлъ строптивый конь, заржалъ.              Мгновенно Асталонъ, какъ аспидъ, пробудился;              Вскочилъ, заскрежеталъ, за острый мечь схватился;    805           Но мечь его Сагрунъ уже въ рукахъ имѣлъ,              Смутился Асталонъ, и на коня взлетѣлъ,              Бронями зашумѣлъ, какъ вѣтвистое древо.              Сагрунъ разя его, коня ударилъ въ чрево,              Который бѣгъ къ брегамъ Казанскимъ обратилъ;    810           Но рыцарь за власы противника схватилъ,              И буйнаго коня сдержать не въ силахъ болѣ,              Летѣлъ, какъ молнiя, на немъ къ рѣкѣ чрезъ поле.              Конь вихрю бурному подобенъ въ бѣгѣ былъ:              Крутился, ржалъ, пыхтѣлъ, ногами воздухъ билъ;    815           И се въ полночный часъ недремлющая злоба,              Въ лицѣ Османовомъ воставъ изъ хладна гроба,              Касаясь облаковъ, во слѣдъ врагу текла,              И пламеннымъ бичемъ въ струи коня гнала:              Прiявъ ихъ всѣхъ на дно, Казанка зашумѣла.    820           Такой конецъ вражда и наглость возъимѣла!                        Казанцы грознымъ то предвѣстiемъ почли.              Въ то время въ градъ Послы Россiйскiе пришли,              Нехитрыя слова народу предлагали;              Лукавствомъ въ оный вѣкъ еще пренебрегали!    825           Равняя съ бурными спокойства тихи дни,              Казанцамъ вѣчный миръ представили они.                        Отъ мира мы не прочь, Казанцы отвѣчали;              Виновны, что по днесь о мирѣ мы молчали;              Но просимъ у Царя для точной мысли сей,    830           Не года, мѣсяца, но трехъ мы просимъ дней.              Узнавъ, что ихъ Князья Россiи покорились,              Тѣ волки агнцами на время притворились;              Но мира, иль войны понудимы желать,              Условились къ Царю Сумбеку въ плѣнъ послать;    835           Всю винность на нее и злобу обратили;              Пронырствомъ таковымъ ядъ черный позлатили;              Смиренья видъ придавъ недружескимъ дѣламъ,              Отвѣтъ свой принесли на третiй день Посламъ,              Лишенны совѣсти, они клянутся Богомъ,    840           Что вѣрности къ Царю, Царицу шлютъ залогомъ,              И данниками быть Россiянамъ хотятъ.                        Но, ахъ! какiя мнѣ то Музы возвѣстятъ,              Какой былъ стонъ, тоска, коликое рыданье,              Когда услышала Сумбека о изгнаньѣ?    845           Печаль ея вѣщать мнѣ силъ недостаетъ;              Помедлимъ!… я стеню… перо изъ рукъ падетъ.

                       О Нимфы красныя лѣсовъ и рощей злачныхъ!              Наяды во струяхъ живущiя прозрачныхъ!              Оставьте водный токъ, оставьте вы лѣса,              И дайте ваши мнѣ услышать голоса:   5           Украсьте пѣснь мою и лиру мнѣ настройте,              Любезну тишину кругомъ Казани пойте.              Уже въ поляхъ у васъ кровавыхъ браней нѣтъ;              Гдѣ прежде кровь лилась, тамъ малый Тибръ течетъ;              Парнасскiе цвѣты, какъ благовонны крины,    10           Цвѣтутъ подъ сѣнiю щедротъ ЕКАТЕРИНЫ;              Ликуютъ жители во щастливой странѣ,              Въ прохладномъ житiи, въ безбѣдной тишинѣ.              Недавный грозный рокъ вы, Нимфы, позабудьте,              Вкушая сладкiй миръ, благополучны будьте;    15           Съ моей свирѣлiю хощу пристать я къ вамъ,              Придайте вы моимъ прiятности стихамъ.              Вы зрѣли шествiе прекрасныя Сумбеки,              Когда ее изъ стѣнъ несли къ Свiяжску рѣки;              Вы видѣли тогда страданiе ее;    20           Вложите плачь и стонъ въ сказанiе мое,              Дабы Царицы сей вѣщалъ я о судьбинѣ,              Какъ бѣдства, страхи, брань умѣлъ вѣщать донынѣ;              Отъ браней ко любви я съ лирой прелеталъ,              Недовершенный трудъ моимъ друзьямъ читалъ;    25           О! естьли истинну друзья мои вѣщали,              Мои составленны ихъ пѣсни возхищали;              И Музъ любители у Невскихъ береговъ,              Сихъ часто слушали внимательно стиховъ.              Придайте Нимфы мнѣ цвѣтовъ и силы нынѣ,   30           Да будетъ пѣснь моя слышна ЕКАТЕРИНѢ;              Цвѣтущiй предъ Ея престоломъ яко кринъ,              Да внемлетъ пѣнiю Ея любезный Сынъ,              О праотцѣ твоемъ, Великiй Князь! вѣщаю,              Военную трубу Тебѣ я посвящаю;    35           Геройскiя дѣла поютъ стихи мои,              Да будутъ нѣкогда воспѣты и твои.                        Еще печальна ночь Сумбеку окружала,              Еще рыдающа въ одрѣ она лежала,              Когда достигла къ ней не сладостная лесть,    40           Но слухъ разящая изгнаньемъ вѣчнымъ вѣсть;              Въ лицѣ прiятный цвѣтъ, въ очахъ тускнѣетъ пламень,              И сердце у нее преобратилось въ камень.              Какъ плѣнникъ, внемлющiй о смерти приговоръ,              Сомкнула страждуща полуумершiй взоръ;    45           Однимъ стенанiемъ пришедшимъ отвѣчала,              Лишенна плотскихъ чувствъ душа ея молчала;              Въ устахъ языкъ хладѣлъ, въ груди спирался стонъ;              Сумбеку наконецъ крилами обнялъ сонъ,              И мысли усыпивъ, тоску ея убавилъ;    50           Тогда въ мечтанiи ей Ангела представилъ,              Который ризою небесною блисталъ;              Держащъ лилейну вѣтвь, Царицѣ онъ предсталъ,              И съ кротостiю рекъ: О чемъ, о чемъ стонаешь?              Взгляни, нещастная! и ты меня узнаешь;    55           Я руку у тебя въ то время удержалъ,              Когда взносила ты на грудь свою кинжалъ;              Я посланъ былъ къ гробамъ всесильною судьбою,              Когда супругъ въ нощи бесѣдовалъ съ тобою;              Что сердце ты должна отъ страсти отвращать,    60           Я тѣни страждущей велѣлъ сiе вѣщать;              Но ты любовiю твой разумъ ослѣпила,              Совѣты данные и клятву преступила,              И бѣдства на тебя рѣкою потекли;              Въ пучину бурную отъ брега отвлекли.    65           Однако не крушись, печальная Сумбека:              Богъ смерти грѣшнаго не хощетъ человѣка;              Послѣдуй здраваго сiянiю ума.              Сей городъ мрачная покроетъ вскорѣ тма,              Взгляни ты на Казань! На градъ она взглянула,    70           И зря его въ крови, смутилась, воздохнула;              Узрѣла падшую огромность градскихъ стѣнъ,              Рыдающихъ дѣвицъ, влекомыхъ юношъ въ плѣнъ;              Зритъ старцевъ плачущихъ, во грудь себя разящихъ,              Оковы тяжкiя Казанцовъ зритъ носящихъ….    75           Се рокъ твоей страны! небесный Ангелъ рекъ,              Настанетъ по златомъ Ордамъ желѣзный вѣкъ,              Тебя въ Свiяжскѣ ждетъ прiятная судьбина,              Гряди, и не забудь Гирея взять и сына,              Гряди!… И возсiявъ какъ свѣтлая заря,    80           На небо возлетѣлъ то слово говоря.              Видѣнье скрылося, Сумбека пробудилась,              Мечтой подкрѣплена, въ надеждѣ утвердилась,              Невѣста будто бы ликующа въ вѣнцѣ,              Имѣла радости сiянiе въ лицѣ;    85           Величественный видъ изгнанница имѣла,              И къ шествiю ладьи готовить повелѣла.              О коль поспѣшно былъ исполненъ сей приказъ!              Но какъ смутилась ты, Сумбека, въ оный часъ?              Какою горестью душа твоя разилась,    90           Когда судьба твоя тебѣ изобразилась?              Когда взглянула ты ко брегу шумныхъ водъ,              Гдѣ вкругъ твоихъ судовъ стѣсняется народъ?              Повинна слѣдовать Небесъ опредѣленью,              Сумбека власть дала надъ сердцемъ умиленью;    95           Взглянула на престолъ, на домъ, на вертоградъ,              И смутнымъ облакомъ ея покрылся взглядъ;              Всѣ кажется мѣста уже осиротѣли,              Но прежни прелести отъ нихъ не отлетѣли.              Тогда, отъ видовъ сихъ не отъимая глазъ,    100           Рекла: И такъ должна я въ вѣкъ оставить васъ!              И вѣчно васъ мои уже не узрятъ взоры?              Любезный градъ! прости, простите стѣны, горы!…              Объемлетъ во слезахъ всѣ вѣщи, всѣ мѣста;              Примкнула ко стѣнамъ дрожащiя уста;    105           Прости, Казань, прости! Сумбека возопила,              И томнымъ шествiемъ въ другой чертогъ вступила.              Лишь только довлеклась она златыхъ дверей,              Изъ мѣди изваянъ гдѣ видѣнъ Сафгирей;              Взоръ кинувъ на него она затрепетала,    110           Простерла длани вверхъ и на колѣни стала;              Порфиру свергнула; пеняющей на рокъ,              Въ очахъ супруговыхъ ей зрится слезный токъ;              Терзая грудь рекла: Супругъ великодушный!              О мнѣ нещастнѣйшей ты плачешь и бездушный!    115           Ты чувствуешь, что я въ позорный плѣнъ иду;              Ты видишь токи слезъ, мою тоску, бѣду;              Въ послѣднiй разъ, мой Царь! стопы твои объемлю,              Въ послѣднiй, гдѣ ты скрытъ, сiю цѣлую землю;              Не буду въ ней лежать съ тобою, мой супругъ!…    120           Лобзая истуканъ, затрепетала вдругъ,              Какъ будто ночь ее крилами окружала,              Въ объятiяхъ она бездушный ликъ держала.              Вѣщаютъ, будто бы внимая плачу онъ,              Илъ мѣдь звѣнящая произносила стонъ.    125           Но свѣтомъ нѣкакимъ незапно озаренна,              Отторглась отъ Царя Сумбека ободренна,              Вѣнецъ и тронъ! рекла, уже вы не мои!              Бѣги, любезный сынъ! въ объятiя сiи;              Отъ многихъ мнѣ богатствъ, мнѣ ты единъ остался,    130           Почто, нещастный сынъ, надеждой ты питался,              Что будешь нѣкогда престоломъ обладать?              Невольница твоя, а не Царица мать,              О Князи сей страны и знамениты мужи!              Простите, стали мнѣ въ отечествѣ вы чужи;    135           Вы мнѣ враги теперь! Россiяне друзья;              Гирея одного прошу въ награду я:              Въ моемъ злощастiи мнѣ онъ остался вѣренъ,              Онъ мало чтилъ меня но былъ нелицемѣренъ!              Ахъ! естьли есть еще чувствительны сердца,    140           Послѣдуйте за мной, хотя я безъ вѣнца.                        Какъ дщери, видя мать отъ свѣта отходящу,              Уже безчувственну въ одрѣ ея лежащу,              Рабыни возрыдавъ, произносили стонъ,              Возкрикнувъ: Чуждъ и намъ Казанскiй нынѣ тронъ!    145           Послѣдуемъ тебѣ въ неволю и въ темницу;              Въ тебѣ мы признаемъ въ изгнанiи Царицу.                        Сумбека снявъ вѣнецъ съ потупленной главы,              И зря на истуканъ, рекла: Мой Царь! увы!              Не долго будешь ты въ семъ ликѣ почитаться,    150           Спокоенъ и въ мѣди не можешь ты остаться;              Ты узришь городъ весь горящiй вкругъ себя;              На части разбiютъ безгласнаго тебя;              И тѣнь твоя кругомъ летая въ сокрушеньѣ,              Попраннымъ Царское увидитъ украшенье;    155           Попраннымъ узришь ты сей домъ и сей вѣнецъ,              И кровь текущую рѣками наконецъ;              Гробницы праотцевъ граждане позабудутъ,              Мои гонители меня нещастнѣй будутъ!              Опустошится градъ! Сумбека вопiетъ;    160           Терзающа власы, руками грудь бiетъ.              Когда рыдающа изъ храминъ выступала,              Въ объятiя она къ невольницамъ упала;              Какъ Пифiя она казалася тогда,              Трепещетъ, и грядетъ съ младенцемъ на суда.    165                     Коль басня истины не помрачаетъ вида,              Такъ шествуетъ въ моряхъ торжественно Фетида;              Съ весельемъ влажныя простря хребты свои,              Играютъ вкругъ нее прозрачныя струи;              Готовятъ сребряны стези своей Царицѣ,    170           Сѣдящей съ скипетромъ въ жемчужной колесницѣ;              Тритоны трубятъ вкругъ въ извитые рога,              Ихъ гласы звучные прiемлютъ берега;              И погруженныя во рвахъ сѣдыя пѣны,              Поютъ съ цѣвницами прекрасныя Сирены;    175           Тамъ старый видится въ срединѣ Нимфъ Нерей,              Вождями правящiй богининыхъ коней;              Главы ея покровъ Зефиры развѣваютъ,              И въ воздухъ ароматъ крилами изливаютъ.                        Такое зрѣлище на Волгѣ въ мысляхъ зрю,    180           Сумбеку вобразивъ плывущую къ Царю.              Со стономъ пѣнiе повсюду раздавалось;              Гордилася рѣка и солнце любовалось;              Златыми тканями покрытыя суда;              Изображала тамъ во глубинѣ вода;    185           Рабыни пѣснями Сумбеку утѣшаютъ,              Но горести ея души не уменьшаютъ.              Тогда увидѣла она сквозь токи слезъ,              Увидѣла вдали почтенный оный лѣсъ,              Гдѣ сердце нѣкогда Алеево пронзила;    190           Его любовь, свою невѣрность вобразила;              Въ смятенiе пришли душа ея и кровь;              И зритъ по воздуху летающу Любовь,              Котора пламенникъ пылающiй имѣя,              Пеняетъ и грозитъ Сумбекѣ за Алея,    195           Кипридинъ сынъ во грудь ей искру уронилъ,              И страсть къ Алею въ ней мгновенно вспламенилъ.              Сумбека чувствуетъ смущенiй нѣжныхъ свойство;              Не вожделѣнное и сладкое спокойство,              Но тѣнь одну утѣхъ, спокойства нѣкiй родъ,    200           Тронувшiй какъ зефиръ крыломъ поверхность водъ.              Сумбеку стыдъ смутилъ, разсудокъ подкрѣпляетъ,              Надежда веселитъ и горесть утоляетъ.                        Межъ тѣмъ Россiйскiй Царь, осматривая градъ,              Услышавъ пѣнiе, простеръ по Волгѣ взглядъ;    205           Не постигаетъ онъ, чей глась несутъ зефиры,              Который слышится прiятнѣй нѣжной лиры,              Н Царскiе Послы, ходившiе въ Казань,              Принесшiе къ Царю вѣтвь масличну, не брань,              Отвѣтомъ ихъ вельможъ Россiянъ восхищаютъ,    210           И шествiе Царю Сумбекино вѣщаютъ.              Царь выгоднымъ себѣ признакомъ то почелъ,              Сумбекѣ радостенъ во срѣтенiе шелъ;              Подъ градомъ зритъ ладьи, у брега пѣсни внемлетъ,              И съ полнымъ торжествомъ Царицу онъ прiемлетъ.    215                     Подобну грудь имѣвъ колеблемымъ волнамъ,              Сумбека къ княжескимъ не падаетъ стопамъ;              Какихъ еще побѣдъ, вскричала, ищешь болѣ?              Казань ты побѣдилъ, коль я въ твоей неволѣ;              Смотри, о Государь! вѣнца на суету,    220           И щастье почитай за тщетную мечту!              Я узница твоя, но я была Царица:              Всему начало есть, средина, и граница;              Когда мнѣ славиться не льзя уже ни чѣмъ,              Нещастiе мое почти въ лицѣ моемъ;    225           Признаться я должна: какъ трономъ я владѣла,              О пагубѣ твоей и день и нощь радѣла;              Я съ воинствомъ тебя хотѣла изтребить;              Но можешь ли и ты враговъ твоихъ любить?              Враговъ, которые оружiе подъемлютъ,    230           И царство у тебя, и твой покой отъемлютъ?              Что сдѣлать хочешь ты, то дѣлала и я;              И естьли я винна, свята вина моя;              Но, ахъ! за то, что я отечество любила              Свободу, щастiе и скипетръ погубила.    235           О! для чего не твой побѣдоносный мечь,              Судьбы моей спѣшилъ златую нить пресѣчь?              Утратилабъ мое со трономъ я спокойство,              Но побѣдителемъ мнѣ было бы геройство;              Вдовицѣ плачущей вниманiе яви,    240           Съ нещастнымъ сиротой меня усынови;              Въ Казанѣ не имѣвъ ни дружества, ни трону,              Все я хочу забыть, и даже до закону;              На погруженную сумнѣнiя въ ночи,              Вели, о Царь! простерть крещенiя лучи.    245                     Царь въ сердцѣ ощутилъ, ея пронзенный стономъ,              Любовь ко ближнему, предписанну закономъ;              Обнявъ ее вѣщалъ: не врагъ нещастнымъ я;              Твой сынъ сынъ будетъ мой, ты будь сестра моя.                        Любовь, которая на небѣ обитаетъ,    250           На шаръ земный въ сей часъ мгновенно низлетаетъ;              Сiе прiятное вселенной божество,              Которое живитъ и краситъ естество,              Златыми въ воздухѣ носимое крылами,              Двумя свой крѣпкiй лукъ направило стрѣлами;    255           И предназначенны для брачнаго вѣнца,              Пронзило ими вдругъ погасшiя сердца.              Какъ нѣжная весна ихъ страсть возобновилась;              Любовь изъ воздуха въ ихъ души преселилась;              Алей готовился невѣрность позабыть;    260           Сумбека искренно готовилась любить.                        Какъ солнце съ высоты на шаръ земный взираетъ,              И въ небѣ царствуя всѣ вещи озаряетъ:              Такъ взоръ, Сумбекинъ взоръ, хотя къ Царю сiялъ,              Но онъ Алея жегъ, который близь стоялъ.    265           Сей мужъ противъ нее колико былъ ни злобенъ,              Сталъ воску мягкому въ сiи часы подобенъ;              Суровый сей Катонъ есть нѣжный Ипполитъ:              Прости меня! прости! вѣщалъ Сумбекинъ видъ.              Душа Алеева всю нѣжность ощутила,    270           Какъ томный взоръ къ нему Сумбека обратила.              Монархъ томящимся ихъ чувствамъ сострадалъ;              Любовь Алееву къ Сумбекѣ оправдалъ;              И рекъ: разстроилъ васъ законъ Махометанскiй,              Теперь да съединитъ на вѣки Христiянскiй;    275           Злопамятнымъ Царевъ не долженъ быти другъ;              Ты былъ любовникъ ей, и буди ей супругъ!              Мятежная Казань которыхъ разлучаетъ,              Хощу, да тѣ сердца Россiя увѣнчаетъ.                        Алей на то сказалъ: примѣры, Царь! твои    280           Обезоружили суровости мои;              Но я униженъ былъ позорною любовью;              Мнѣ время оправдать сердечну слабость кровью;              Прости, что предпочту супружеству войну;              Я щастливъ не совсѣмъ; мой другъ еще въ плѣну!    285                     Когда та рѣчь въ кругу стоящихъ раздалася,              И Волга на его слова отозвалася:              Вступилъ на брегъ рѣки печальный человѣкъ,              Дрожащею рукой онъ цѣпь землею влекъ;              Лишенный зрѣнiя, воззвалъ сей мужъ Алея.    290           Алей возтрепеталъ, и въ немъ позналъ Гирея….              Се ты! вскричалъ Гирей, благодарю судьбѣ!              Лишился я очей, рыдая по тебѣ;              Но я уже теперь о свѣтѣ не жалею,              Коль отданъ мнѣ Алей, коль отданъ я Алею;    295           Та цѣпь, которую влечетъ моя рука,              Чѣмъ я окованъ былъ, мнѣ цѣпь сiя легка.                        Алей возопiялъ, проливъ источникъ слезный:              Достоинъ ли такихъ я жертвъ, мой другъ любезный?              Я мало вѣрности взаимной докажу,    300           Коль мстящiй за тебя животъ мой положу;              Сумбека! зри теперь, и зрите Христiяне,              Какiе могутъ быть друзья Махометане.                        Тогда вѣщалъ Гирей: Хвалы сiи оставь;              Я чуждъ въ народѣ семъ, Царю меня представь;    305           Одѣянъ въ рубище, предстать ему не смѣю,              Но дѣло важное открыть ему имѣю;              Гдѣ онъ стоитъ? скажи; я ночь едину зрю.              Взявъ руку у него, Алей привелъ къ Царю,              И возопилъ къ нему: Се! видишь Царь Гирея,    310           Другова зришь меня, другова зришь Алея;              Отъ рубищъ ты моихъ очей не отвратилъ,              И преступившаго ты нѣкогда простилъ;              Къ сему покрытому всегдашнимъ мракомъ ночи,              Простри кротчайшiй слухъ и милосерды очи.    315           Рукою ощутилъ Царя вблизи Гирей,              Повергся, и вѣщалъ: О сильныхъ Царь Царей!              Дозволь мнѣ тайное простерти нынѣ слово;              Я сердце къ вѣрности принесъ тебѣ готово;              Алея любишь ты, довольно и сего    320           Для изъявленiя усердья моего,              Мятежную Орду на вѣки забываю;              Что совѣсть мнѣ велитъ, Россiи открываю:              Отечество мое Москва, а не Казань;              Казань вѣщаетъ миръ, а я вѣщаю брань;    325           Ордынской лести я не вѣдаю примѣра:              Склонясь на миръ; они склонили Едигера,              Склонили, да на ихъ престолѣ бъ онъ возсѣлъ;              Сей Князь на берегахъ Каспiйскихъ тронъ имѣлъ,              И скоро въ стѣны онъ Казанскiя приспѣетъ,    330           Шесть храбрыхъ рыцарей въ дружинѣ Царь имѣетъ,              Которы подкрѣплять клялись Казань и тронъ,              И каждый есть изъ нихъ воскресшiй Асталонъ;              Межъ ими есть одна безстрашная дѣвица,              Смѣла какъ лютый вепрь, свирѣпа яко львица.    335           Война тебѣ грозитъ, когда оступишь градъ;              Война полѣдуетъ, когда пойдешь назадъ;              Въ темницѣ свѣдалъ я о замыслахъ Казанскихъ;              Орда невольниковъ тиранитъ Христiянскихъ;              Угрозами теперь желаетъ ихъ склонить,    340           Иль муки претерпѣть, иль вѣру премѣнить!              Но я безбожную ихъ вѣру отметаю,              Ордынцовъ я кляну, Россiянъ почитаю;              Хощу я истинну питать въ душѣ моей,              Какую знаешь ты, и знаетъ Царь Алей.    345                     Простерши руку, Царь отвѣтствовалъ Гирею:              Тотъ будетъ другъ и мнѣ, кто вѣрный другъ Алею;              Твой разумъ слѣпота безсильна ослѣпить;              Тебя не просвѣщать, осталось подкрѣпить;              Ты братъ Россiянамъ! но что Орда мутится,    350           На ихъ главу ихъ мечь и злоба обратится;              Я дѣтскою игрой считаю ихъ совѣтъ;              Россiйскому мечу дадутъ они отвѣтъ.                        Тогда онъ повелѣлъ въ Россiйскую столицу              Отправить плѣнную съ рабынями Царицу…    355           Насталъ разлуки часъ! въ ней духъ возтрепеталъ,              Уже онъ пламенну къ Алею страсть питалъ;              Объемлетъ Царь ее, стенящъ объемлетъ друга;              И рекъ: Священна есть для васъ моя услуга!              Рыдающи они другъ съ другомъ обнялись,    360           Какъ лозы винныя руками соплелись;              Другъ друга долго бы изъ рукъ не отпустили,              Но шествiе ея Сумбекѣ возвѣстили;              Алей въ слезахъ стоялъ, Гирей обнявъ его,              Не могъ прощаяся промолвить ничего;    365           Сумбека обомлѣвъ, поверглась въ колесницу,              И зрѣнiемъ Алей сопровождалъ Царицу.                        Тогда простерла нощь свою вечерню тѣнь;              Назначилъ Царь походъ въ послѣдующiй день.              Лишь только путь часы Аврорѣ учредили,    370           Гремящiя трубы героевъ возбудили;              И купно съ солнцемъ вставъ Россiйскiе полки              Дерзали за Царемъ на оный брегъ рѣки.              Какъ туча двигнувшись военная громада,              На многи поприща лежала окрестъ града;    375           Свiяжскъ, который тѣнь далеко простиралъ,              Какъ дубъ на листвiя, на воинство взиралъ.                        Се брани предлежатъ! О вы, Казански волны,              Которы звуками Россiйской славы полны!              Представьте мнѣ, полки, вѣщайте грозну брань;    380           Явите во струяхъ разрушенну Казань;              Мнѣ стѣны въ пламени, трепещущiя горы,              Сраженiя, мечи представьте передъ взоры,              Да громче воспѣвать военну пѣснь могу,              Сѣдящiй съ лирою на Волжскомъ берегу.    385                     Умыслилъ Iоаннъ, боярской ввѣривъ власти,              Все войско раздѣлить на полчища и части,              Дабы извѣдать ихъ къ отечеству любовь,              И порознь разсмотрѣть геройску въ каждомъ кровь.                        Ты, Слава, подвиги Россiйскiе любила,    390           Казанской брани ты донынѣ не забыла.              Повѣдай мнѣ теперь Героевъ имяна,              Вѣнчанныя тобой во древни времяна [13] .                        Большiй прiемлетъ полкъ, какъ левъ неустрашимый,              Микулинскiй, въ войнѣ вторымъ Иракломъ чтимый.    395           Мстиславскiй съ Пенинскимъ сотрудники его,              Они перуны суть и щитъ полка сего.                        Щенятевъ правую при войскѣ принялъ руку;              Сей мужъ отмѣнно зналъ военную науку.              Князь Курбскiй раздѣлялъ начальство вмѣстѣ съ нимъ;    400           Сей рыцарь славенъ былъ, кипячъ, неустрашимъ;              Имѣлъ цвѣтущихъ лѣтъ съ собою брата купно,              Который слѣдовалъ герою неотступно;              Ихъ смѣлость, дружба ихъ, пылающая кровь,              Жарчае дѣлали въ нихъ братскую любовь.    405                     Причисленъ Пронскiй Князь къ полку передовому;              Онъ тучѣ сходенъ былъ, его доспѣхи грому.              Хилковъ опредѣленъ помощникомъ ему;              Никто не равенъ есть съ нимъ въ войскѣ по уму.                        Неужасаемый боязнью никакою,    410           Романовъ лѣвою начальствовалъ рукою,              И храбрость на лицѣ сiяла у него;              Плѣщеевъ, твердый мужъ, сотрудникъ былъ его.                        Главой былъ Палецкiй полка сторожеваго;              Во браняхъ вихря видъ имѣетъ онъ крутаго;    415           Преходитъ сквозь ряды, что встрѣтится, валитъ.              Герой Серебряной начальство съ нимъ дѣлитъ;              Два рыцаря сiи и Шереметевъ съ ними,              Казались воинства Ираклами троими.              Шемякинъ строевымъ повелѣвалъ челомъ.    420           Князь Троекуровъ несъ и молнiи и громъ.              Отмѣнной храбростью сiяющи во станѣ,              Сложились Муромски въ особый полкъ Дворяне;              Являлися они какъ страшны львы въ бою,              И славу сдѣлали безсмертною свою.    425                     Царь войска знатну часть на сотни раздѣляетъ,              И бодрыхъ юношей межъ нихъ распредѣляетъ;              Твердыней каменной казалась кажда часть,              Въ которой сердцемъ былъ имущъ надъ нею власть.                        За сими двигались военные снаряды,    430           Сiи надежныя воителей ограды;              Начальство Розмыслу надъ ними Царь вручилъ [14] ,              На сихъ сподвижникахъ надеждой опочилъ.              Какъ сильный Богъ, на всю вселеную смотрящiй,              И цѣпь, связующу весь мiръ, въ рукѣ держащiй:    435           Такъ властью въ войскѣ Царь присутствуетъ своей;              Сопутствуютъ ему Адашевъ и Алей.              Царь воинство свое устроевающъ къ бою,              Какъ вихрь листы подвигъ полки передъ собою;              Казалось, каждый валъ, поднявъ главу свою,    440           По шумной Волгѣ несъ съ перунами ладью.              Какъ множествомъ цвѣтовъ среди весенней нѣги,              Покрылись воинствомъ противположны бреги;              Уготовляемы орудiя къ войнѣ,              Блестятъ на луговой у Волги сторонѣ.    445           Тогда великому подобясь войско змiю,              Къ Казани двигнулось, прошедъ чрезъ всю Россiю.              Тимпановъ громкихъ звукъ, оружiй многихъ шумъ,              Ко брани въ ратникахъ воспламеняли умъ.                        Уже прекрасное вселенныя свѣтило    450           Два раза небеса и землю озлатило,              И дважды во звѣздахъ являлася луна;              Еще Казань была идущимъ не видна;              Не дальное градовъ сосѣдственныхъ стоянье,              Далелкимъ сдѣлало всемѣстно препинанье;    455           Казанцы, дивныя имѣющи мечты,              Разрушили кругомъ преправы и мосты;              Потоки мутные, озера, топки блата,              Для войска времяни была излишня трата,              Чрезъ всѣ препятства Царь стремительно парилъ,    460           Идушимъ воинамъ съ весельемъ говорилъ:              О други! бодрствуйте; не долго намъ трудиться;              Вы видите теперь, что насъ Казань страшится;              Когдабъ не ужасалъ ихъ славы нашей гласъ,              Они бы встрѣтили на сихъ равнинахъ насъ.    465           Коль бодрость у врага боязнь превозмогаетъ,              Онъ къ подлой хитрости воюя прибѣгаетъ;              Дерзайте, воины! намъ стыдно унывать,              Познавъ, съ какимъ врагомъ мы будемъ воевать….              Не страшны Орды намъ! Россiяне вскричали,    470           Возстали, двигнулись, и путь свой окончали.              Едва сокрылася съ луною нощи тѣнь,              Казань представилась ихъ взорамъ въ третiй день,                        Сей градъ, приволжскiй градъ, великъ, прекрасенъ, славенъ,              Обширностiю стѣнъ едва Москвѣ не равенъ;    475           Казанка быстрая, отъ утреннихъ холмовъ              Ушедъ изъ гордыхъ стѣнъ, течетъ среди луговъ;              Отъ запада Булакъ выходитъ непроходный,              И тиной заглушенъ, влечетъ източникъ водный.              Натура двѣ рѣки старалась вкупѣ свесть,    480           Бойница первая твердынь гдѣ градскихъ есть;              Тѣсня ногой Кабанъ, другою Арско поле,              Подъемлется гора высокая оттолѣ:              Не можетъ досязать ея вершины взглядъ,              На пышной сей горѣ стоитъ въ полкруга градъ;    485           Божницы пышныя, и Царскiе чертоги,              Имѣютъ на своихъ вершинахъ лунны роги,              Которые своимъ символомъ чтитъ Казань;              Но имъ она сулитъ не миръ, кроваву брань.              Казанцы робкiе въ стѣнахъ высокихъ скрыты,    490           Отъ нихъ, не отъ луны надежной ждутъ защиты,              На рвы глубокiе, на стѣны Царь воззрѣвъ,              Почувствовалъ въ душѣ крушенiе и гнѣвъ;              Вообразилъ себѣ обиды, страхи, брани,              Которы пренесла Россiя отъ Казани;    495           Воспламенилась въ немъ ко сродникамъ любовь,              Которыхъ на стѣнахъ еще дымится кровь;              Воображаетъ онъ невольниковъ стенящихъ,              О помощи его въ отчаяньѣ молящiхъ;              Внимаетъ гласъ вдовицъ, онъ видитъ токи слезъ;    500           Простерты длани зритъ ко высотѣ небесъ,              И слышитъ вопль сиротъ на небо вопiющихъ,              Спасенья отъ него въ неволѣ тяжкой ждущихъ,              Но вдругъ представился необычайный свѣтъ:              Явился въ облакахъ Царю усопшiй дѣдъ;    505           Онъ перстомъ указавъ на гордыя бойницы,              На возвышенныя чертоги и божницы,              Вѣщалъ: О храбрый внукъ! смиряй, смиряй Казань;              Не жалость ко стѣнамъ тебя звала, но брань!              Какъ будто бы отъ сна Владѣтель пробудился;    510           Мгновенно бодрый духъ въ немъ къ брани воспалился;              Глаза къ видѣнiю и длани устремилъ,              Сокровища Творцу сеодечны отворилъ:              О Боже! помоги! возопiялъ предъ войскомъ….              И зрѣлися лучи въ его лицѣ геройскомъ.    515           Тогда на всю Казань, какъ верьви наложить,              Полкамъ своимъ велѣлъ сей городъ окружить;              И смертоносною стрѣльбою ненасытны,              Оружiя велѣлъ устроить стѣнобитны.              Казалось, мѣдяны разверзивъ, смерть уста,    520           По холмамъ и лугамъ заемлетъ всѣ мѣста;              И стрѣлы и мечи во втулахъ зашумѣли,              Которы храбрые воители имѣли.                        Дабы начальникамъ осаду возвѣстить,              Велѣлъ Монархъ Хоругвь святую разпустить.    525           Князь Пронскiй, жаждущiй сего священна знака,              Съ отборнымъ воинствомъ преходитъ токъ Булака;              Стоящiй близь его въ лугахъ съ полкомъ своимъ,              И Троекуровъ Князь подвигся купно съ нимъ.              Какъ туча воинство ко граду воздымалось,    530           И молнiями въ немъ оружiе казалось,              Преходятъ; зрится имъ Казань какъ улiй пчелъ              Который межъ цвѣтовъ стоящiй запустѣлъ;              Молчаща тишина во градѣ пребывала,              Но бурю грозную подъ крыльями скрывала.    535           Такъ часто Окiянъ предъ тѣмъ впадаетъ въ сонъ,              Когда готовится къ великой бурѣ онъ;              И многи ратники войной неизкушенны,              Казанской тишиной казались возхищенны.              Но два начальника молчащу злость сiю    540           Почли за скрытую въ густой травѣ змiю.                        Съ орлиной быстротой прешедъ холмы и рвины,              Едва крутой горы достигли половины,              Отверзивъ пламенны уста, какъ страшный адъ,              И вдругъ затрепетавъ, изрыгнулъ войска градъ:    545           Казанцы бросились полкамъ Россiйскимъ въ стрѣчу,              И съ воплемъ начали они кроваву сѣчу,              Какъ волки, нашихъ силъ въ средину ворвались,              Кровавые ручьи мгновенно полились,              Россiйски ратники на части раздѣленны,    550           Быть скоро не могли въ полки совокупленны;              Съ одной страны, какъ градъ, летѣла туча стрѣлъ;              Съ другой ревѣла смерть, пищальный огнь горѣлъ.              Послѣдующи два героя Едигеру,              Покинувъ смутный градъ, какъ страшны львы пещеру,    555           Оставивъ двѣ четы героевъ во стѣнахъ,              Смѣшали воинство, какъ вихрь смущаетъ прахъ;              Ихъ стрѣлы не язвятъ, и копья устремленны,              Ломаясь о щиты, падутъ какъ трости тлѣнны.              Озмаръ единъ изъ нихъ, производящiй родъ    560           Отъ храбрыхъ рыцарей у Крымскихъ черныхъ водъ,              На Россовъ страхъ въ бою, какъ грозный левъ, наводитъ,              Трепещутъ всѣ, куда сей витязь ни приходитъ;              Главу единому, какъ шаръ онъ разрубилъ;              Другова въ чрево онъ мечемъ насквозь пронзилъ;    565           Всѣхъ коситъ какъ траву, кто щитъ свой ни уставитъ;              Строптивый конь его тѣла кровавы давитъ;              Уже съ Русинскаго съ размаху ссѣкъ главу,              Она роптающа упала на траву.              Угримова повергъ немилосердый воинъ;    570           Сей витязь многiе жить вѣки былъ достоинъ,              Единый сынъ сей мужъ остался у отца,              И въ юности не ждалъ толь скораго конца.              Отъемлетъ лютый Скиѳъ супруга у супруги;              Возплачутъ отъ него и матери и други.    575           Тогда злодѣй полки какъ волны раздѣлилъ,              На Троекурова всю ярость устремилъ.              Воитель, въ подвигахъ неукротимый, злобный,              Закинувъ на хребетъ свой щитъ лунѣ подобный,              Въ уста вложивъ кинжалъ, и въ руки взявъ мечи,    580           Которы у него сверкали какъ лучи,              Бѣжитъ, но встрѣтилъ Князь мечемъ сего злодѣя;              Текуща кровь съ броней на землю каплетъ рдѣя;              Наводитъ ужасъ онъ какъ близкая гроза;              Сверкаютъ подъ челомъ у варвара глаза;    585           Героя поразить мечами покушался,              Подвигся, отступилъ, во всѣ страны метался;              Хотѣлъ со двухъ сторонъ мечи свои вонзить,              Но Князь успѣлъ его сквозь сердце поразить;              Злодѣй заскрежетавъ сомкнулъ кровавы очи,    590           И гордый духъ его ушелъ во мраки ночи.                        Повержена врага увидѣвъ своего,              Герой Россiискiй снять спѣшитъ броню съ него;              Удары злобныхъ Ордъ щитомъ своимъ отводитъ;              Ихъ нудитъ отступить, съ коня на землю сходитъ;    595           Поникъ, но храбрость ту другой злодѣй пресѣкъ,              Съ копьемъ въ одной рукѣ, въ другой съ чеканомъ текъ;              Шумитъ какъ древнiй дубъ, великъ тяжелымъ станомъ,              И Троекурова ударилъ въ тылъ чеканомъ:              Свалился шлемъ съ него какъ камень на траву;    600           Злодѣй, алкающiй разсѣчь его главу,              Направилъ копiе рукою въ саму выю,              И скоро бы лишилъ поборника Россiю;              Уже броню его и кольцы сокрушилъ,              Но Пронскiй на конѣ къ сей битвѣ поспѣшилъ;    605           Узнавый, что его сподвижникъ погибаетъ,              Какъ молнiя ряды смѣшенны прелетаетъ;              Разитъ, и руку прочь успѣлъ онъ отдѣлить,              Которой врагъ хотѣлъ геройску кровь пролить;              Свирѣпый витязь палъ. Ордынцы встрепетали;    610           Возкрикнули, щиты и шлемы разметали;              Смѣшались, дрогнули, и обратились въ бѣгъ.              Съ полками Пронскiй Князь на ихъ хребты налегъ.              Какъ волны предъ собой Борей въ пучинѣ гонитъ,              Или къ лицу земли древа на сушѣ клонитъ:    615           Такъ гонятъ Россы ихъ въ толпу соединясь,              Рубите! бодрствуйте! имъ вопитъ Пронскiй Князь.              Весь воздухъ огустѣлъ шумящими стрѣлами,              И долъ наполнился кровавыми тѣлами;              Звукъ слышится мечный и ржанiе коней;    620           Летаетъ грозна смерть съ косою межъ огней;              Катятся тамъ главы, лiются крови рѣки,              И человѣчество забыли человѣки!              Что былобъ варварствомъ въ другiя времена,              То въ полѣ сдѣлала достоинствомъ война.    625           Отрубленна рука, кровавый мечь держаща,              Ни страшная глава въ крови своей лежаща,              Ни умирающихъ прискорбный сердцу стонъ,              Не могутъ изъ сердецъ изгнать свирѣпства вонъ.              За что бы не хотѣлъ герой принять короны,    630           То дѣлаетъ теперь для царства обороны;              Недосязающiй бѣгущаго мечемъ,              Старается его достигнуть копiемъ;              Бросаетъ вдаль копье, и кровь течетъ багрова;              Лишь только умерщвлять, на мысли нѣтъ инова!    635           Окровавилися лазоревы поля;              И стонетъ, кажется, подъ грудой тѣлъ земля.              Казанцы робкiе свой путь ко граду правятъ,              Тѣснятся во вратахъ, сѣкутъ, другъ друга давятъ;              Безвремянно врата сомкнувши робкiй градъ,    640           Какъ вихремъ отразилъ вбѣгающихъ назадъ.              Казанцы гордый духъ на робость премѣнили,              Спираяся у вратъ, колѣна преклонили.              Князь Пронскiй мщенiемъ уже не ослѣпленъ,              Ихъ прозьбой тронутъ былъ, и принялъ ихъ во плѣнъ.    645           Тогда луна свои чертоги отворила,              И ризой темною полки и градъ покрыла.                        Но кровiю своей и потомъ омовенъ,              Князь Трекуровъ былъ во Царскiй станъ внесенъ.              Какое зрѣлище! съ увядшимъ сходенъ цвѣтомъ,    650           Который преклонилъ листы на стеблѣ лѣтомъ,              На персяхъ онъ главу висящую имѣлъ.              Взглянувый на Царя, вздохнулъ и онѣмѣлъ.              Рыдая Iоаннъ бездушнаго объемлетъ,              Но Царь, обнявъ его, еще дыханье внемлетъ:    655           Герой сей живъ!… онъ живъ!… въ восторгѣ вопiетъ;              Самъ стелетъ одръ ему и воду подаетъ.              Колъ такъ Владѣтели о подданныхъ пекутся,              Они безгрѣшно ихъ отцами нарекутся.              Ахъ! для чего не всѣ, носящiе вѣнцы,    660           Бываютъ подданнымъ толь нѣжные отцы?              Но Царь при горестяхъ веселье ощущаетъ,              Изходитъ изъ шатра, и воинству вѣщаетъ:              Вашъ подвигъ намъ врата ко славѣ отворилъ,              И наши будущи побѣды предварилъ;    665           Мужайтеся, друзья! мы зримъ примѣры ясны,              Что брани наглыхъ Ордъ дляРоссовъ безопасны.              Увидя Пронскаго, о Князь! вѣщалъ ему,              Коль мы послѣдуемъ примѣру твоему,              Наутрiе Орда и градъ ихъ сокрушится….    670                     Сiе пророечство внедолгѣ совершится!              Ордамъ поборникъ адъ, поборникъ Россамъ Богъ;              Начальникъ храбрый Царь: кто быть имъ страшенъ могъ!              О Муза! будь бодра, на крилѣхъ вознесися,              Блюди полночный часъ и сномъ не тяготися.    675                     Что медлитъ мрачна нощь, что волны спятъ въ рѣкѣ?              Лишь вѣютъ тихiе зефиры въ тростникѣ,              Что солнца изъ морей денница не выводитъ?              Натура спитъ, а Царь уже по стану ходитъ.              Доколѣ брани духъ въ сердцахъ у васъ горитъ,    680           Крѣпитесь, воины! Владѣтель говоритъ:              Казань меня и васъ польстила миромъ ложнымъ;              Мы праведной войной отмстимъ врагамъ безбожнымъ.              Во взорахъ молнiи, нося перунъ въ рукахъ,              Онъ храбрость пламенну зажегъ во всѣхъ сердцахъ.    685                     Но чьи простерлися отъ града черны тѣни,              Текущiя къ полкамъ какъ быстрыя елени?              Какъ въ стадѣ агничемъ, смятенномъ страшнымъ львомъ,              Ужасный слышанъ вопль въ полкѣ сторожевомъ:              Россiйски ратники порядокъ разрываютъ,    690           И тинистый Булакъ поспѣшно преплываютъ;              Открыла ужасъ ихъ блистающа луна,              Которая была въ окружности полна.              Тамъ шлемы со холма кровавые катятся;              Тамъ копья, тамъ щиты разбросанные зрятся;    695           Какъ овцы, воины разсыпавшись бѣгутъ;              Четыре рыцаря сей полкъ къ шатрамъ женутъ:              То были рыцари изшедши изъ Казани,              Отмщать Россiянамъ успѣхъ вечерней брани:              Изъ Индiи Мирседъ, Черкешенинъ Бразинъ,    700           Рамида Персянка, и Гидромиръ Срацинъ:              Горящiе огнемъ неистовой любови,              Алкаютъ жаждою ко Христiянской крови;              Изторгнувъ въ ярости блестящiе мечи,              Какъ вѣтры бурные повѣяли въ ночи,    705           И войска нашего ударили въ ограду;              Какъ стадо лебедей скрывается отъ граду,              Такъ стражи по холмамъ отъ ихъ мечей текли….              Злодѣи скоро бы вломиться въ станъ могли,              Когда бъ не прекратилъ сiю кроваву сѣчу,              Князь Курбскiй съ Палецкимъ, врагамъ изшедши встрѣчу.    710                     Но вдругъ нахмурила златое нощь чело;              Блистающа луна, какъ тусклое стекло,              Во мрачны облака свое лице склонила,              И звѣзды въ блѣдныя свѣтила премѣнила;              Сгустилась вскорѣ тма, предшественница дня.    715           Лишенны витязи небеснаго огня,              Другъ къ другу движутся, дуугъ къ другу ускоряютъ;              Но воздухъ лишь во мглѣ мечами ударяютъ,              И слышится вдали отъ ихъ ударовъ трескъ;              Встрѣчаяся мечи, кидаютъ слабый блескъ;    720           О камни копья бьютъ, когда другъ въ друга мѣтятъ;              Имъ пламенны сердца въ бою при мракѣ свѣтятъ.                        Тогда кристальну дверь небесну отворя,              Раждаться начала багряная заря,              И удивилася, взглянувъ на мѣсто боя,    725           Что бьются съ четырьмя Россiйскихъ два героя;              Дивилася Казань, взглянувъ съ крутыхъ вершинъ,              Что Палецкiй съ тремя сражается единъ;              Какъ левъ среди волковъ, ихъ скрежетъ презираетъ,              Такъ Палецкiй на трехъ Ордынцевъ не взираетъ;    730           Кидается на нихъ, кидается съ мечемъ,              Который тройственнымъ является лучемъ,              Толь быстро обращалъ Герой свой мечь рукою!              Онъ съ кровьюбъ източилъ Ордынску злость рѣкою;              Но Гидромиръ, взмахнувъ велику булаву,    735           Вдругъ съ тыла поразилъ героя во главу;              Потупилъ онъ чело, сомкнулъ померклы очи              И руки опустивъ, низшелъ бы въ бездну ночи,              Когдабъ не прерванъ былъ незапно смертный бой.              Со Курбскимъ на холмѣ бiющiйся герой,    740           Въ изгибахъ ратничьихъ подобенъ змiю зрится;              Чѣмъ больше есть упорствъ, тѣмъ больше онъ ярится.              Къ главѣ коня склонивъ тогда чело свое,              Пустилъ онъ въ Курбскаго шумяще копiе;              Но язву легкую принявъ въ ребро едину,    745           Князь Курбскiй, быстроту имѣющiй орлину,              Толь крѣпко мечь во шлемъ противника вонзилъ,              Что въ части всѣ его закрѣпы раздробилъ.              Воителя ручьи кровавы обагрили;              Волнистые власы плеча его покрыли;    750           По бѣлому челу кровь алая текла,              Какъ будто по сребру… Рамида то была!              И рану на челѣ рукою захватила,              Вздохнула, и коня ко граду обратила.              Увидя витязи ея текущу кровь,    755           Чего не дѣлаетъ позорная любовь;              Что ратуютъ они, что въ полѣ, что сразились,              Забыли рыцари, и къ граду обратились;              Имъ стрѣлы въ слѣдъ летятъ, они летятъ отъ нихъ;              Во пламенной любви снѣдала ревность ихъ;    760           Рамиду уступить другъ другу не хотѣли;              Отъ славы ко любви какъ враны полетѣли.                        Но въ чувство Палецкiй межъ тѣмъ уже пришелъ;              Онъ взоры томные на рыцарей возвелъ;              Бѣгутъ они! вскричалъ… и скорбь пренебрегаетъ;    765           Коня пускаетъ въ слѣдъ, за ними въ градъ влетаетъ;              Онъ гонитъ, бьетъ, разитъ, отмщеньемъ ослѣпленъ;              Сомкнулись вдругъ врата, и Князь поиманъ въ плѣнъ.

                       Багровые лучи покрыли небеса;              Упала на траву кровавая роса;              Червленные земля туманы изпустила,              Обѣимъ воинствамъ бой смертный возвѣстила;    5           Тамъ топотъ отъ коней, тяжелый млатъ стучитъ;              Желѣзо движется, и мѣдь въ шатрахъ звучитъ.                        Казанскiй Царь, внутри Казани затворенный,              Свирѣпствуетъ какъ вепрь въ пещерѣ разъяренный;              Гремящи внемлющiй оружiя вокругъ,    10           Реветъ, и кинуться въ злодѣевъ хощетъ вдругъ.              Свирѣпый Едигеръ, осады не робѣя,              И Князя плѣннаго подъ стражею имѣя,              Четырехъ витязей скрывая во стѣнахъ,              Надежду основалъ на твердыхъ сихъ столпахъ;    15           Пищалей молнiи и громы презираетъ,              Какъ будто на тростникъ, на стрѣлы онъ взираетъ,              И яко лютый тигръ спокойно пищи ждетъ,              Когда пастухъ къ нему со стадомъ подойдетъ.              Имѣющъ мрачну мысль, и душу къ миру мертву,    20           Россiянъ подъ стѣной себѣ назначилъ въ жертву;              Тогда велѣлъ Ордамъ, таящимся въ лѣсахъ,              Когда покажутся знамена на стѣнахъ,              Оставить ратную въ глухихъ мѣстахъ засаду,              И грянуть Россамъ въ тылъ, когда приступятъ къ граду.    25           Свирѣпствомъ упоенъ, успѣхами манимъ,              Онъ чаетъ славу зрѣть лешающу предъ нимъ.              Надежда мрачными его мечтами водитъ;              Отъ звѣрства Едигеръ ко хитрости преходитъ.                        Нещастный Палецкiй въ неволю увлеченъ,    30           Израненъ скованъ былъ, въ темницу заключенъ.              Благочестивый Царь посла въ Казань отправилъ;              Сто знатныхъ плѣнниковъ за выкупъ Князя ставилъ:              Но яростью кипящъ и зла не зная мѣръ,              Посла изгналъ изъ стѣнъ съ презрѣньемъ Едигеръ.    35                     Едва златую дверь Аврора отворила,              Дремучiе лѣса и горы озарила,              Имѣющъ бодрый духъ и мужество въ очахъ,              Влечется Палецкiй на торжище въ цѣпяхъ;              Народомъ окруженъ, зритъ мѣсто возвышенно,    40           Червлеными кругомъ коврами облеченно.              Ужасно зрѣлище для сердца и очей:              Тамъ видно множество блистающихъ мечей,              Тиранства вымыслы, орудiя боязни,              Огни, сѣкиры тамъ, различны смертны казни.    45           Князь очи отвратилъ въ противную страну,              Тамъ видитъ бисеромъ украшенну жену;              Подобное водѣ сквозь тонко покрывало,              Неизреченныя красы лице сiяло.                        Среди позорища представился тиранъ;    50           Сѣдитъ держащъ въ рукахъ разгнутый Алкоранъ,              И Князю говоритъ: Зри казни! зри на дѣву,              Имѣющу красы небесны, кровь Цареву;              Едино избери, когда желаешь жить:              Казани обяжись, какъ вѣрный другъ, служить;    55           Понявъ жену сiю для вящшаго обѣта,              Склони твое чело предъ книгой Махомета;              Невольникъ! пользуйся щедротою моей,              На Русскаго Царя надежды не имѣй:              Приди, и преклонись!… Отъ гнѣва Князь трепещетъ;    60           Онъ взоры пламенны на Едигера мещетъ,              И тако отвѣчалъ: Иду на смертну казнь!              Оставь мнѣ мой законъ, себѣ оставь боязнь!              Ты смѣлымъ кажешься сѣдящiй на престолѣ;              Не такъ бы гордъ ты былъ предъ войскомъ въ ратномъ полѣ;    65           Не угрожай ты мнѣ мученьями, тиранъ!              Господь на небесахъ, у града Iоаннъ!…              Жестокiй Едигеръ, словами уязвленный,              Весь адъ почувствовалъ отвѣтомъ вспламененный;              Бiющiй въ грудь себя, онъ ризу разтерзалъ,    70           И Князя плѣннаго тиранить приказалъ.              Но гордый Гидромиръ, на мѣстѣ казни сущiй,              Достойныхъ рыцарей престола выше чтущiй,              Изъ рукъ воителя у воиновъ извлекъ,              И къ трону обратясь, Царю со гнѣвомъ рекъ:    75           О Царь! ты рыцарскихъ священныхъ правъ не зная,              Караешь узника, казнить героя чая;              Онъ въ полѣ предложилъ сраженiе тебѣ;              Стыдись робѣть, меня имѣя при себѣ.              Съ молчанiемъ народъ и Царь Срацину внемлетъ;    80           Спокойно Гидромиръ со Князя узы съемлетъ;              За стѣны подъ щитомъ препроводилъ его,              Сразиться въ битвѣ съ нимъ, взявъ клятву отъ него.                        Межъ тѣмъ Россiйскiй Царь, занявъ луга и горы,              Съ вершины, какъ орелъ, бросалъ ко граду взоры;    85           За станомъ повелѣлъ сооружить раскатъ,              И въ немъ перуны скрывъ, въ нощи привезть подъ градъ.              Какъ нѣкiй Исполинъ раскатъ стопы подвигнулъ,              Потрясся, заскрипѣлъ, и градскихъ стѣнъ до тигнулъ;              Разверзлись пламенны громады сей уста,    90           Сверкнула молнiя на градскiя врата;              Казань кичливую перуны окружаютъ,              По стогнамъ жителей ходящихъ поражаютъ.              Пресѣчь пути врагамъ, весь градъ разрушить вдругъ,              Царь турами велѣлъ обнесть твердыни вкругъ,    95           И будто малый холмъ объемлющiй руками,              Столицу окружилъ Россiйскими полками.              Рѣшась отважную осаду довершить,              Велѣлъ онъ Розмыслу подкопомъ поспѣшить.              Казанцы, кои взоръ недремлющiй имѣли,    100           Оружiя схвативъ, какъ пчелы возшумѣли;              Тогда явился знакъ колеблемыхъ знаменъ,              Зовущiй изъ засадъ Ордынску рать со стѣнъ.                        И се! изъ градскихъ вратъ текутъ рѣкѣ подобны,              Текутъ противъ Царя, текутъ Ордынцы злобны,    105           Вскричали, сдвигнулись, и сѣча началась;              Ударилъ громъ, и кровь ручьями полилась.              Стенанья раненыхъ небесный сводъ пронзаютъ,              Казанцы въ грудь полковъ Россiйскихъ досязаютъ,              И силѣ храбрый духъ Россiйскiй уступилъ,    110           Засада наскочивъ, на нихъ пустилась въ тылъ.              Войну побѣдою Казанцы бы рѣшили,              Дворяне Муромски когдабъ не поспѣшили.              Сiи воители, какъ твердая стѣна,              Котора изъ щитовъ единыхъ сложена,    115           Летятъ, стѣсняютъ, жмутъ, Ордынцовъ раздѣляютъ,              Жаръ множатъ во своихъ, въ Казанцахъ утоляютъ;              Какъ прахъ развѣяли они враговъ своихъ,              Прогнали; брани огнь отъ сей страны утихъ.                        Но три воителя, сомкнувшися щитами,    120           Изъ градскихъ вышли стѣнъ особыми вратами;              Какъ облако, отъ ихъ коней сгустился прахъ;              На крылiяхъ летятъ предъ ними смерть и страхъ;              Ихъ взоры молнiи, доспѣхи громъ метали,              Ступай къ намъ Курбскiй Князь! они возопiяли,    125           Шемякинъ! Палецкiй! и кто изъ храбрыхъ есть?              Придите возпрiять единоборства честь!…              И тако Гидромиръ: Осмѣльтесь биться съ нами!              Иль нравно только вамъ сражаться со женами….              Онъ кожей тигровой какъ ризою покрытъ,    130           Въ очахъ его и злость и тусклый огнь горитъ;              Свирѣпость на лицѣ, въ устахъ слова безбожны,              Неблаговѣрному хулителю возможны;              Подобенъ видится ожесточенну льву,              Рукою онъ вращалъ желѣзну булаву;    135           И громко возопилъ: Вы зрите не Рамиду!              Россiянамъ хощу отмстить ея обиду,              Ступайте казнь принять!… Возпѣнясь какъ котелъ,              Мстиславскiй дать отвѣтъ Срацыну восхотѣлъ.              Сей мужъ въ сраженiяхъ ни дерзокъ былъ ни злобенъ,    140           Но твердому кремню казался онъ подобенъ,              Который искръ ручьи въ то время издаетъ,              Когда желѣзомъ кто его поверхность бьетъ.              Стоящъ недвижимо въ рядахъ, какъ нѣкiй камень,              Мстиславскiй ощутилъ горящiй въ сердцѣ пламень,    145           Царь выступить велѣлъ противу трехъ троимъ;              Мстиславскiй двигнулся и Курбскiй вмѣстѣ съ нимъ;              На битву Палецкiй въ условiе стремится.              Сближаются земля дрожитъ, и небо тмится.              Подобенъ бурному приливу шумныхъ водъ,    150           Стекается уже и нашъ и ихъ народъ.              Но камень будто бы въ рѣку изъ рукъ падущiй,              Изъ точки дѣлаетъ далеко кругъ растущiй:              Противоборники мечи изторгнувъ вдругъ,              Такъ двигали народъ, изъ круга въ большiй кругъ.    155           Тогда свой мечь склонивъ Бразинъ, сiе вѣщаетъ:              Сей день побѣду намъ иль гибель обѣщаетъ;              Когда побѣды вы получите вѣнецъ,              Поставите войнѣ и пренiю конецъ;              Въ отечество свое клянемся возвратиться;    160           Однако льзя ли симъ, о Россы! вамъ и льститься?              Но естьли будетъ такъ, безъ насъ возмите градъ:              Вы сильны покорить тогда и самый адъ.              Когда же васъ троихъ во брани одолѣемъ,              О чемъ ни малаго сомнѣнья не имѣемъ;    165           Мы въ узахъ повлечемъ противоборцевъ въ плѣнъ,              И будетъ нами родъ Московскiй изтребленъ;              Рабы вы будьте намъ! клянемся нынѣ въ ономъ,              Мечами нашими, Рамидой, Царскимъ трономъ;              Когда сраженiе не ужасаетъ васъ,    170           Завѣтъ исполнить сей клянитесь вы сей часъ!                        Отъ сей кичливости исполненные гнѣва,              Герои ждутъ на брань велѣнiя Царева,              Да словомъ подтвердитъ ихъ клятвы онъ печать.              На все рѣшился Царь, и бой велѣлъ начать.    175           Все войско раздалось для важнаго предлога;              Герои шлемы снявъ, зовутъ на помощь Бога.              Жестокiй Гидромиръ безумства не скрывалъ,              Не Бога въ помощь онъ, Рамиду призывалъ;              И рекъ Россiянамъ: Сраженiя не длите!    180           Не о побѣдѣ вы, о жизни днесь молите;              Готовтесь смерть принять! Съ симъ словомъ, какъ орелъ,              На Палецкаго мечь изторгнувъ полетѣлъ,              Съ Бразиномъ копьями Мстиславскiй Князь сразился;              Мечь Курбскаго во щитъ Мирседу водрузился;    185           Весь воздухъ возшумѣлъ и битва началась….              Сражаются, но кровь не скоро полилась.              Мстиславскiй на врага перунъ изъ рукъ кидаетъ,              То съ лѣвыя страны, то съ правой нападаетъ;              Но будто стѣну онъ орудiемъ бiетъ,    190           Уже разить копьемъ Бразина устаетъ;              Онъ зрится каменнымъ, нечувственнымъ кумиромъ.              Схватился Палецкiй съ свирѣпымъ Гидромиромъ:              Кони споткнулися, упали шлемы съ нихъ,              Закрыли ихъ щиты главы у обоихъ;    195           Склоненные къ землѣ еще они бiются;              Вспрянули, сдвигнулись, удары раздаются;              Спираясь три четы, изображаютъ кругъ,              То въ груду сложатся, то раздадутся вдругъ;              Отвсюду зрится смерть, отвсюду и побѣда.    200           Князь Курбскiй копiемъ ударилъ въ грудь Мирседа;              Щитомъ себя Мирседъ закрыть не ускорилъ,              Взревѣлъ, и тыломъ онъ хребетъ коня покрылъ.              Рамида въ оный часъ со стѣнъ на брань взглянула,              И видя во крови Мирседа, воздохнула;    205           Къ Мирседу паче всѣхъ склонна была она;              Забыла, что сама въ чело поражена,              Мгновенно въ сердце къ ней Мирседовъ стонъ преходитъ,              И въ духѣ жалость, гнѣвъ, отмщенье производитъ;              Бѣжитъ и встрѣшняго мечемъ своимъ сѣчетъ,    210           На копья, на мечи Рамиду страсть влечетъ.                        Прервать неравный бой, Россiяне возстали,              Ихъ очи и мечи какъ звѣзды заблистали,              И вдругъ сряженiе со всѣхъ сторонъ зажглось,              Все войско на лугу какъ туча развилось;    215           Кипитъ кровава брань, полки съ полками бьются,              Герои съ вящшею досадой разстаются.              Князь Курбскiй обратясь, унять мятежъ хотѣлъ,              Во время то Мирседъ на Князя налетѣлъ,              Копьемъ ребро его подъ сердцемъ прободаетъ,    220           Разитъ въ главу, и Князь безчувстенъ упадаетъ.              Пылаютъ мщенiемъ Россiйскiе полки,              Слились съ Казанскими, какъ будто двѣ рѣки,              Гдѣ волны бурное теченье составляютъ,              Другъ друга прутъ назадъ, другъ друга подавляютъ,    225           Сперлися воины въ поднявшейся пыли;              Безгласенъ Курбскiй Князь простерся на земли.                        Тогда, совокупясь какъ страшныя стихiи,              Четыре витязя пошли противъ Россiи,              Подобно слившися четыре вѣтра вдругъ,    230           Бунтуютъ Океянъ, летая съ шумомъ вкругъ;              Ихъ жадные мечи въ густой пыли сверкаютъ,              Разятъ, свирѣпствуютъ, какъ страшны львы рыкаютъ.              Россiяне уже хотѣли отступить,              Но силы новыя пришли ихъ подкрѣпить,    235           Богъ волею своей, Царь бодрыми очами,              Вельможи твердыми и мудрыми рѣчами.                        Но Курбскiй между тѣмъ почти во смертномъ рвѣ,              Едва дыша лежалъ, израненъ на травѣ;              Вблизи стеналъ единъ изъ витязей Казанскихъ,    240           Глоталъ онъ пыль, отъ рукъ поверженъ Христiянскихъ;              Сей вдругъ опомнился, на Курбскаго взглянулъ,              Онъ мужество его и силы вспомянулъ;              Зря Князя дышуща, злодѣйство долгомъ ставитъ;              На локоть опершись, песокъ колѣномъ давитъ,    245           По собственной крови нога его скользитъ,              И умирающiй безгласному грозитъ;              Онъ свой кинжалъ рукой дрожащей изторгаетъ,              Какъ змiй раздавленный, все тѣло предвигаетъ;              Посдѣдню варваръ кровь стремится източить,    250           И чаетъ тѣмъ вѣнецъ на небѣ получить.              Велика бы сiя была Россiи трата;              Но младшiй старшаго Князь Курбскiй встрѣтилъ брата,              Убiйцѣ острое копье въ хребетъ вонзилъ,              Надъ тѣломъ братнинымъ злодѣя поразилъ.    255           Залившись юный Князь горчайшихъ слезъ рѣками,              Объемлетъ блѣдный трупъ дрожащими руками,              Увы, любезный братъ! стеная вопiетъ,              Покинулъ ты меня, и сей покинулъ свѣтъ.              Но, нѣтъ! ты живъ еще ко мнѣ твоей любовью,    260           И дружествомъ во мнѣ, и братней живъ ты кровью;              Я гнѣва моея души не насыщу,              Доколѣ въ пепелъ всю Казань не превращу.              Израненный взглянулъ, пожавъ у брата руку,              Болѣзненну его убавилъ въ сердцѣ муку;    265           О братъ мой! онъ вскричалъ, ты живъ, на часъ прости!…              И ратниковъ созвавъ, велѣлъ его нести.              Героя ратники какъ пчелы окружили,              Поднявъ стенящаго, на твердый щитъ взложили;              Коль бремя легкое воительскимъ рукамъ,    270           Почтенное для нихъ, но тяжкое сердцамъ!                        Межъ тѣмъ, какъ левъ младый, повсюду Курбскiй рыщетъ,              Бразина въ тѣснотѣ и Гидромира ищетъ;              Рамидѣ хощетъ онъ за брата отомстить,              Въ Мирседовой крови блестящiй мечь омыть.    275           Водимый мщенiемъ и храбростью слѣпою,              Онъ вдругъ объемлется Казанскою толпою,              И стрѣлы на него какъ градъ густой падутъ,              Тамъ видитъ онъ мечи, чеканы, копья тутъ,              Но тяжко то ему, что мщенiемъ коснѣетъ;    280           Пять стрѣлъ вонзенныхъ онъ въ ногѣ своей имѣетъ;              Преломленно копье въ щитѣ его виситъ,              И кровь изъ ранъ его всходящу пыль роситъ;              Но тучу онъ враговъ какъ стогны разширяетъ,              Однихъ мечемъ, другихъ сѣкирой ударяетъ,    285           И въ полѣ на конѣ какъ молнiя летитъ,              Ласкаясь, что врагамъ за брата отомститъ.                        Въ различныя мѣста начавшагося боя,              Какъ вихри разошлись Казанскихъ три героя;              Мирседъ съ Рамидою, спасти желая градъ,    290           Взявъ пламенникъ, зажгли придвинутый разкатъ,              Какъ нѣкая гора, громада изтлѣваетъ;              Мирседъ съ Рамидой ровъ глубокiй преплываетъ,              На стѣны градскiя скоряе бурь текутъ,              И лѣствицы къ стѣнамъ приставленны сѣкутъ;    295           Колеблются они, падутъ; и Россы съ ними              Тѣлами градскiй ровъ наполнили своими.                        Стоящу на стѣнѣ Мирседу Курбскiй рекъ:              Ты щастливъ, что во градъ какъ робкiй звѣрь утекъ!              Но мстить другимъ врагамъ за брата не оставлю;    300           Я раны и твои ко ранамъ ихъ прибавлю.              Текущу кровь унявъ, летитъ скоряе стрѣлъ              Туда, гдѣ брани огнь свирѣпѣе горѣлъ.                        Готовься къ дивному повѣствованью лира;              Средь Муромскихъ дворянъ Князь видитъ Гидромира,    305           Которы витязя отрѣзавъ отъ полковъ,              Его объемлютъ вкругъ, какъ стадо юныхъ львовъ;              Межъ ними змiемъ онъ является крылатымъ,              И движитъ онъ щитомъ какъ крылiемъ пернатымъ;              Ни онъ себя отъ нихъ не можетъ свободить,    310           Ни Муромцы его не могутъ побѣдить.              Какъ вѣтьвiя свои на землю дубъ кидаетъ,              Но движимъ бурями, стоитъ, не упадаетъ:              Такъ весь оружiемъ обремененъ своимъ,              Осыпанъ тучей стрѣлъ, стоитъ неколебимъ.    315                     Князь Курбскiй возопилъ, алкая съ нимъ сразиться:              Не стыдно ль множеству съ единымъ купно биться?              Храните рыцарскiй, герои, въ бранѣхъ чинъ;              Оставьте насъ, хочу съ нимъ ратовать единъ.              Услышавъ Гидромиръ отважну рѣчь толику,    320           Висящу вдоль бедры взялъ палицу велику,              Онъ ею въ воздухѣ полкруга учинилъ,              Часть Муромскихъ дворянъ на землю преклонилъ,              И Князя бъ разразилъ шумящей булавою;              Но онъ къ главѣ коня приникъ своей главою,    325           И тако усколзнулъ, не поврежденъ ни чѣмъ;              Но Гидромира онъ поранилъ въ пахъ мечемъ.              Разсвирѣпѣлъ злодѣй, болѣнiю не внемлетъ,              Какъ мачту палицу тяжелую подъемлетъ,              И Муромскихъ дворянъ, и Курбскаго разитъ:    330           Тамъ шлемы сокрушилъ, тамъ латы, тамо щитъ.              Какъ дикiй вепрь въ чело стрѣлою уязвленный,              Такъ мечется вездѣ сей витязь разъяренный.              Князь Курбскiй въ грудь его пускаетъ копiе:              Онъ палицей отбилъ оружiе сiе;    335           Дворяне копьевъ лѣсъ въ Ордынца направляютъ,              Тѣснятся, но его ни чемъ не уязвляютъ:              Во твердую броню одѣянъ былъ злодѣй,              Но кровь текущая изъ раны какъ ручей,              Ослабила его нечеловѣчьи мочи;    340           Онъ тяжко обращать померклы началъ очи,              Едва и палицу изъ рукъ не упустилъ;              Шатнулся, и коня ко граду обратилъ.              Младому Курбскому привѣтствуетъ побѣда;              Бѣгущаго врага не покидаетъ слѣда:    345           Стрѣлой разитъ его, сѣкирою, мечемъ;              Онъ быстро въ градъ скакалъ, влекомъ своимъ конемъ;              Но Курбскiй бы низвергъ его въ предѣлы ада,              Вдругъ пуля засвиставъ со стѣнъ мятежна града,              Младому рыцарю ударилась во грудь,    350           Врагу очистила, ему пресѣкла путь.                        Тогда рѣкой текли Казанцы въ градъ бѣгущи,              И бурей кажутся имъ Россы въ слѣдъ текущи,              Изображенiе Ордынскiя бѣды,              Бѣгущихъ къ граду кровь означила слѣды;    355           Но окомъ различить, въ пыли, въ толпахъ смятенныхъ,              Со побѣдительми не можно побѣжденныхъ:              Равно стремителенъ и сихъ и тѣхъ побѣгъ;              Такъ съ градомъ иногда совокупляясь снѣгъ,              Летитъ въ ущелiе широкой полосою,    360           И вкупѣ падаетъ, вiясь чертой косою,              Лишь можко Росса тѣмъ съ Ордынцомъ разпознать,              Что сей спѣшилъ утечь, а тотъ стремился гнать.              Казанцы робкiе не вдругъ врата отверзли,              Ихъ войски многiя въ горахъ, въ рѣкахъ изчезли.    365                     И се! бѣжитъ Бразинъ, какъ молнiей гонимъ;              Оборонялся онъ еще мечемъ своимъ.              Микулинскiй у рва злодѣя достигаетъ,              Но онъ въ глубокiй ровъ стремглавъ себя ввергаетъ;              Кидается съ бреговъ, ко граду онъ плыветъ;    370           Микулинскiй коня за нимъ пускаетъ въ слѣдъ.              Какъ выжлецъ скачущiй далеко волка гонитъ,              Туда склоняя бѣгъ, куда онъ бѣгъ уконитъ;              Зубами, кажется, касается ему:              Такъ рыщетъ въ слѣдъ герой злодѣю своему;    375           Въ водѣ его разитъ; онъ трижды погрузился;              Микулинскаго мечь въ хребетъ его вонзился,              Но зря разсѣлину, какъ змiй утекъ онъ въ градъ.              Еще Микулинскiй не шествуетъ назадъ:              За камень на стѣнѣ рукою ухватился,    380           Тряхнулъ его, и съ нимъ сей камень отвалился;              Осыпанъ прахомъ весь, Микулинскiй падетъ;              Главу щитомъ покрывъ, ко брегу вспять плыветъ.                        Свирѣпа смерть блюсти Казанцовъ возхотѣла;              На черныхъ крылiяхъ превыше стѣнъ взлетѣла;    385           Омытымъ кровiю покровомъ облеклась,              И молнiя вкругъ ней струями извилась;              Дыханьемъ возухъ весь селитренымъ сгустила,              Со ужасомъ огонь какъ градъ со стѣнъ пустила,              Въ Россiйскiе полки онъ тучей ударялъ;    390           За громомъ громъ другiй мгновенно ускорялъ.                        Благочестивый Царь людей своихъ жалѣя,              Съ плѣненными послалъ Ордынцами Алея;              Передъ стѣнами ихъ велѣлъ къ столбамъ вязать:              Не ярость тѣмъ хотѣлъ надъ ними оказать,    395           Но войски собственны отъ гибели избавить;              Ордынцовъ укротить, и звѣрства ихъ убавить.              Какъ жертву плѣнниковъ ко граду повлекли;              Ихъ видя у тыновъ Казанцы, имъ рекли:              Вамъ лучше умереть отъ рукъ Махометанскихъ,    400           Чѣмъ кончить свой животъ въ плѣну отъ Христiянскихъ.              По словѣ варварскомъ ударилъ паки громъ.              Какую пѣснь мнѣ пѣть, какимъ писать перомъ?              Ордынцы лютые единовѣрныхъ губятъ!…              И се къ отшествiю трубы Россiйски трубятъ.    405           Напрасной смерти Царь злодѣямъ не хотѣлъ,              Отверженныхъ враговъ друзьями пожалѣлъ;              Влеките! возопилъ, невольниковъ обратно,              Похвально побѣждать, но миловать прiятно!                        Тогда все войско вспять какъ море отлилось,    410           Сраженье у бойницъ еще не прервалось.              Пылаютъ мужествомъ изъ Мурома Дворяне;              Но имъ даютъ отпоръ изъ засѣкъ Агаряне,              Которы въ лѣсъ хотятъ орудiя увлечь.              Какъ хворостъ огнь спѣшитъ въ сухой пещи возжечь,    415           Такое въ Муромцахъ свирѣпство вспламенилось,              Пожаромъ гибельнымъ Ордынцамъ учинилось:              Разсыпавшись какъ дождь, бѣгутъ отъ стрѣлъ они.              Такъ пламень ѣстъ траву во знойны лѣтни дни,              Очистилось уже отъ битвы ратно поле,    420           Ордынцы скрылись въ лѣсъ, не видно брани болѣ.                        Но полемъ шествуя, съ печалью Царь воззрѣлъ              На груды цѣлыя въ крови лежащихъ тѣлъ.              Лицемъ ко небесамъ Россiяне лежали,              Возшедши души ихъ туда изображали.    425           Ордынцы ницъ упавъ, потупя тусклый взглядъ,              Являли души ихъ низшедшiя во адъ.              Царь сѣтуя о сихъ, болѣзнуя о чадахъ,              Крушенiе носилъ въ величественныхъ взгдядахъ;              Тогда предать землѣ тѣла ихъ повелѣлъ;    430           Но витязя межъ нихъ стенящаго узрѣлъ,              Который ослабѣвъ на мечь свой опирался;              Три раза упадалъ, три раза поднимался:              То Курбскiй былъ младый; лишаемаго силъ,              Царь витязя сего въ объятiя схватилъ;    435           Воставилъ, и въ душѣ смущенъ его судьбою,              Помалу шествуя, во станъ привелъ съ собою.                        Не долженъ Князь отъ ранъ подъ градомъ умереть,              Но матерь въ старости его не будетъ зрѣть:              Въ ея объятiя едва онъ возвратится,    440           Цвѣтущiй вѣкъ его отъ раны прекратится;              Скорбящiй братъ его разслабленъ, утомленъ,              Къ нещастью своему явится изцѣленъ.                        Сумнительная брань Цареву грудь печалитъ,              Но мужество однихъ, другихъ успѣхи хвалитъ,    445           Лобзаетъ витязей, какъ чадъ своихъ отецъ,              Награда взоръ его, а слово имъ вѣнецъ.              Возженны пламенной къ отечеству любовью,              Запечатлѣть ее клянутся вѣрной кровью.                        Уже покровомъ ночь объемлется густымъ,    450           Въ поляхъ явилися огни и синiй дымъ,              Какъ будто бы свѣщи возженныя при гробѣ:              Убитыхъ предаютъ въ слезахъ земной утробѣ;              Преобращается въ могилу чистый лугъ,              Но вѣтры бурные въ брегахъ взревѣли вдругъ!    455           Гремятъ, какъ будто бы перуномъ воруженны,              Россiйскiя суда снарядомъ нагруженцы;              И гибнетъ твердая ограда всѣхъ полковь,              Металлы тяжкiе летаютъ средь валовъ:              Напружилась вода, Борей въ пучину дуетъ;    460           Съ водою бурный вихрь, а съ нимъ вода воюетъ;              Но вихрь хребетъ рѣки трезубцемъ поразилъ,              Усталъ, на волну легъ, снаряды порузилъ.              Какое зрѣлище Царю, вельможамъ, войску!              Вода вливаетъ страхъ во грудь и въ мысль геройску.    465           Царь будто вдругъ претя смятенью и волнамъ,              Вѣщалъ: погибло все, осталась храбрость намъ!              На храбрость воины надежду возложите,              И грудью грады брать искуство покажите.              И грудью градъ возмемъ! всѣ воины рекли;    470           И съ шумомъ какъ орлы ко стану потекли.                        Тогда увидѣли при мѣсячномъ сiяньѣ,              Котораго на станъ простерлося блистанье,              Что нѣкiй юноша скитался межъ шатровъ;              Онъ Рускiй щитъ имѣлъ и шлемъ себѣ въ покровъ;    475           Но робкiй ходъ его и мѣста обозрѣнье,              Вселяютъ во Царя и въ войско подозрѣнье.              Прерѣзанъ путь ему, и юноша схваченъ;              Между мечами онъ къ Монарху приведенъ.              Кто ты? у плѣнника герои вопрошаютъ;    480           Но твердости его вопросомъ не лишаютъ.              Увы! отвѣтствуетъ, бѣда мнѣ съ вами брань!              Не кроюся, мое отечество Казань;              Но что въ одеждѣ сей пришелъ толико смѣло,              Ищу, хочу найти родительское тѣло.    485           Синонъ! вторый Синонъ! возопiялъ стеня,              Отецъ мой въ брань пошелъ сражаться за меня;              Увы! онъ кончилъ жизнь; мнѣ тѣнь его явилась,              И прахъ землѣ предать, рыдая, мнѣ молилась.              Ахъ! дайте тѣло мнѣ бездушное обнять:    490           По крови мнѣ моей легко его познать;              Имѣете отцевъ, о Россы! вы и сами;              Надъ сыномъ сжальтеся, молю васъ Небесами;              Мое усердiе за щедрость вамъ явлю:              Вамъ тайны, умыслъ вамъ Казанцовъ объявлю….    495           Но Царь, познавый въ немъ духъ лести и измѣны,              Вѣщалъ: Бѣги скоряй нещастный въ градски стѣны!              Бѣги ты! опиши Казанцамъ Росскiй станъ;              Скажи, что съ войскомъ въ немъ не дремлетъ Iоаннъ;              Что безъ побѣды онъ отъ града не отступитъ,    500           И славы никогда измѣнами не купитъ….              Едва сiи слова съ презрѣньемъ Царь изрекъ,              Какъ громомъ пораженъ, лазутчикъ въ станъ потекъ.              Но гордый Едигеръ, питая мысль жестоку,              Не къ храбрости прибѣгъ, прибѣгнулъ ко пороку.    505           Кто въ сердцѣ чистоты не чувствуетъ прямой,              Тотъ хощетъ завсегда прикрыть свой умыслъ тмой.              Есть нѣкая гора въ трехъ поприщахъ отъ града,              За ней скрывалася Ордынская засада;              Съ вершины вдоль горы растетъ дремучiй лѣсъ,    510           Въ который входа нѣтъ сiянiю небесъ;              Непроницаемой окружностью и тмою,              Сокрылъ дремучiй лѣсъ засаду за спиною;              Въ горѣ кремнистая ущелина была,              Изъ коей выбѣгать Орда на брань могла.    515           Толь мѣсто сходное со мрачнымъ духомъ Царскимъ,              Сношенiе свое имѣло съ градомъ Арскимъ,              Который отъ горы лежалъ въ недалекѣ,              Снаряды отправлялъ къ засадѣ по рѣкѣ,              Роскошной пищею толпа сiя снабдѣнна,    520           Была на быстрые набѣги учрежденна.                        Лишь только совершалъ теченье свѣтлый день,              Луна на небо шла, сгущалась въ полѣ тѣнь;              Тогда, какъ хищныя изъ мрачныхъ нырищь птицы              Смущали Россiянъ чрезъ цѣлый кругъ седмицы;    525           Россiйскiй седьмь нощей не зналъ покоя станъ.              Съ досадой на сiе взираетъ Iоаннъ;              Онъ силы посылалъ набѣговъ сихъ къ отпору,              Но воины его одну встрѣчали гору,              Дремучiй только лѣсъ, непроходимый путь,    530           Не люди гдѣ ходить, но вѣтры могутъ дуть.              Ордынскаго Царя сей вымыслъ утѣшаетъ:              Но Iоанну быть великимъ не мѣшаетъ.              Толь часто видимыхъ ко отвращенью бѣдъ              Ревнительныхъ вельможъ въ шатры свои зоветъ;    535           Открылъ вину, почто осадою коснѣетъ:              Подземный ходъ, вѣщалъ, успѣховъ не иметъ;              Засада приступъ намъ мѣшаетъ предпрiять,              Намъ войскъ велику часть удобно потерять.                        Тогда Хилковъ возсталъ, являющъ умъ во взорахъ,    540           Въ разсудкѣ плодовитъ, но кратокъ въ разговорахъ;              Онъ рекъ Царю: Во вѣкъ мы града не возмемъ,              Доколѣ изъ засадъ враговъ не изженемъ;              Межъ дебрей и заразъ они въ лѣсахъ вмѣщенны;              Но имъ дороги къ намъ отвсюду отворенны:    545           Вели прерѣзать имъ со всѣхъ сторонъ пути;              Но скромность надлежитъ въ сихъ подвигахъ блюсти,              Засада коими привыкла къ намъ стремиться;              Въ оврагахъ и горахъ вели своимъ сокрыться.              Ко изтребленiю Ордынскихъ наглыхъ силъ,    550           Ты въ стрѣчу имъ пойдешь, они ударятъ въ тылъ;              Есть Арскiй близко градъ, тамъ скопище безбожно;              Сiе гнѣздо враговъ разрушить вскорѣ можно;              Отправь туда полки… Царь мужу внялъ сему,              И съ Суздальскимъ велѣлъ уйти во градъ ему.    555                     Но войски раздѣливъ, какъ тучу на двѣ части,              Едину поручилъ Тверскаго Князя власти;              Велѣлъ ему изъ горъ Ордынцовъ ожидать,              Въ окопы пропустивъ, кроваву сѣчу дать;              Къ порядку ратному оставшихся устроилъ,    560           И тако воинство и духъ свой успокоилъ.              Стрегущая Орду въ то время войска часть,              Со Троекуровымъ терпѣла злу напасть;              Возлечь Россiяне на ихъ мѣстахъ не смѣли,              На копья опершись, мгновенный сонъ имѣли;    565           Изъ за лѣсовъ густыхъ тревожитъ ихъ Казань:              Имъ пища хлѣбъ сухой, столы ихъ были, длань;              Любовь къ отечеству Россiянъ подкрѣпила,              Сурову пищу ихъ, сонъ легкiй заступила;              Велико зло сiе, но меньше было тѣмъ,    570           Что витязямъ судьба претила четыремъ              Изъ града изходить. Какъ будто хищны враны,              Отъ молнiй убѣжавъ, они цѣлили раны;              Въ болѣзняхъ не могли Россiянъ возмущать:              Причину скорби ихъ не время мнѣ вѣщать.    575           Но православiя и нашихъ войскъ злодѣя,              Рокъ лютый въ градъ привлекъ Нигрина чародѣя,              Рамидина отца. Онъ внесъ войну, не миръ.              Уже избавился отъ раны Гидромиръ;              Возстали витязи Нигриномъ излѣченны;    580           Но Россамъ грозы ихъ судьбою пресѣченны.                        Уже три раза нощь сгущала мрачну тѣнь;              Орда изъ засѣки въ четвертый вышла день,              Которые себя по дебрямъ тайно крыли,              Россiяне враговъ ко стражѣ допустили;    585           И стража начала въ окопы отступать,              Дабы скрываясь, ровъ злодѣямъ изкопать.              Побѣда вѣрная стремящiмся польстила!              Но Троекуровъ Князь врагамъ ударилъ съ тыла;              Безстрашно изскочивъ на холмы изъ кустовъ,    590           Съ мечами встрѣтили Россiяне враговъ,              Какъ звѣзды въ лѣтню нощь въ рѣкѣ изображенны,              По небу движутся ни чѣмъ не возмущенны,              Но вѣтры прилетѣвъ на крылiяхъ своихъ,              Взволнуютъ верьхъ рѣки и возколеблютъ ихъ:    595           Такъ Россы съ двухъ сторонъ коней своихъ пустили,              И варварски толпы смѣшали, возмутили.              Казалось, храбрый духъ на крыльяхъ Россовъ несъ;              Затворенъ градъ врагамъ, отрѣзанъ сзади лѣсъ;              Блистаютъ молнiи, зiяетъ смерть отвсюду,    600           Ни гдѣ спасенья нѣтъ, защиты ни откуду.              Начальникъ нашихъ войскъ ихъ бѣдствомъ умиленъ,              Злодѣямъ предложилъ неизбѣжимый плѣнъ.              Великодушiю враги сiи не внемлютъ,              Отчаянную смерть въ свирѣпствѣ предпрiемлютъ.    605           Какъ будто лютая склубившися змiя,              Спѣшитъ разкинуться, во чревѣ ядъ тая:              Такъ варвары сперва въ единый кругъ стѣснились,              И вдругъ во всѣ страны разширились, пустились;              Но будто твердою плотиной сонмамъ водъ,    610           Прерѣзанъ воинствомъ Россiйскимъ ихъ уходъ:              Блестящiе мечи отвсюду засверкали;              Тамъ Орды гробъ нашли, побѣды гдѣ искали;              Перуны падаютъ, летаютъ копья въ нихъ:              Пронзенъ въ гортань, упалъ Армазъ, начальникъ ихъ.    615           Не узритъ вѣчно онъ ни дщерей, ни супруги;              Оставили его и ближнiе и други,              Которые пришли дѣлить корысти съ нимъ;              Судьба назначила подобный жребiй имъ.              Армазовъ юный сынъ погибнулъ смертью злою:    620           Пронзенъ во грудь стрѣлой, песокъ чертитъ стрѣлою,              Его во стременахъ строптивый конь влечетъ,              И гдѣ влечется онъ, тамъ кровь ручьемъ течетъ.              Казалось мечь схвативъ свирѣпый ангелъ брани              Какъ мѣльничны крылѣ вращалъ ужасны длани,    625           Въ Ордынцовъ бросился, поля окровавилъ,              Устами поглощалъ, стопами ихъ давилъ;              Кони и всадники обратный путь теряютъ;              Отъ смерти прочь текутъ, но смертью ускоряютъ.              Какъ сонныхъ будто бы людей ночный пожаръ,    630           Ввергаетъ грозный бой въ безпамятство Татаръ;              Текутъ въ Россiйскiй станъ исполненны боязни;              Не родъ войны то былъ, но родъ жестокой казни.                        Побѣда поднесла Россiянамъ вѣнецъ!…              Межъ тѣмъ подземный ходъ свершился наконецъ,    636           За трудъ благiй успѣхъ Россiянамъ награда!              Уже приближились они подъ стѣны града;              Могила тайная, гдѣ лечь Казань должна,              Искуснымъ Розмысломъ была соружена,              И соотрѣтствуя намѣренiямъ Царскимъ,    640           Прорѣзанъ былъ подкопъ въ Казань къ воротамъ Арскимъ.              Коль жилы жизненны когда прерѣжетъ мечь,              Тогда не можетъ кровь во связи оныхъ течь:              Въ утробѣ такъ земной устроенные ходы,              Совокупленные пресѣкли съ градомъ воды.    645           Достигъ искусный мужъ подъ градски тайники,              И въ полѣ удержалъ гулянiе рѣки,              Которая во градъ свободный ходъ имѣла,              Почувствуя свой токъ пресѣченъ, онѣмѣла.              Казань къ струямъ ея печальный мещетъ взглядъ;    650           Летитъ на крылiяхъ тосклива жажда въ градъ:              Смущенныхъ жителей приходъ ея тревожитъ;              И вображенiе ихъ жажду паче множитъ.                        Но Розмыслъ тако рвы устроилъ въ сердцѣ горъ,              Что слышать могъ въ землѣ Казанцовъ разговоръ:    655           Увы! что дѣлать намъ, въ подземномъ ходѣ внемлетъ,              Москва теченiе рѣки у насъ отъемлетъ.              По сводамъ раздался плачевный нѣкiй гласъ:              И храбрыхъ витязей лишила ревность насъ;              Погибли! вопiютъ, скитаясь вкругъ бойницы,    660           Погибли! вопiютъ и жены и дѣвицы.                        Повѣдалъ Розмыслъ то, что въ градѣ слышалъ онъ.              Къ осадѣ города не зрѣлося препонъ.              Познавый Iоаннъ Небесной помощь длани,              Селитрой воружить велѣлъ подкопъ къ Казани.    665           Но долго Царь познать о таинствѣ не могъ,              Коль грозный витязей каралъ безъ брани рокъ.              О Муза! отъ твоихъ очей не скрыта древность:              Вѣщай, коль пагубна сердцамъ быватъ ревность;              Среди военныхъ бѣдствъ и зримыхъ стѣнъ въ крови    670           Представь ужасное позорище любви;              Не бойся перервать военну повѣсть, Муза!              Ты къ нѣгамъ отлетишь сихъ пѣсней для союза.                        Въ горахъ, которыя объемлетъ мрачный лѣсъ,              Струяся, гдѣ лежитъ, высокихъ тѣнь древесъ,    675           Которыя Гидаспъ водами напаяетъ,              Гдѣ вмѣстѣ грозный Евръ съ Зефиромъ обитаетъ;              Тамъ лютый волхвъ Нигринъ въ вертепѣ древнемъ жилъ:              Россiянъ изтребить онъ въ мысляхъ положилъ;              Волшебной прелестью для рыцарей опасну,    680           Въ бою безстрашную имѣлъ онъ дочь прекрасну;              Любовники отъ ней не отступали прочь,              Рамидою слыла пустынникова дочь.              Онъ вѣдая, что брань горитъ вокругъ Казани,              Умыслилъ прiобрѣсть вѣнецъ въ кровавой брани,    685           Противу Христiянъ воителей возжечь,              И храбрыхъ витязей въ Казань съ луговъ отвлечь.              Коль многiе изъ нихъ, забывъ гремящу славу,              Забывъ родителей, отечество, державу,              Въ пустыню рабствовать къ пустыннику пришли!    690           Женоподобные съ Рамидой дни вели,              И къ нѣжности склонить прекрасну уповали.              Всегда пригожства лицъ виною зла бывали!              Сердечной слабостью любовкиковъ младыхъ,              Воспользовался волхвъ, и жаркой страстью ихъ.    695           Отъ дерзкихъ Христiянъ, онъ рекъ, Казань избавить,              Хощу я дщерь мою къ златой Ордѣ отправить;              Кто слѣдуя за ней, Россiянъ побѣдитъ,              Со мною тотъ союзъ и съ нею утвердитъ;              Тому въ приданое Казань и всѣ народы,    700           Которыхъ тамо есть безчисленные роды.              Не царство, не корысть, но тлѣнны красоты              Ввергаютъ рыцарей въ соблазны и въ мечты.              Сто храбрыхъ юношей ея очамъ предстали,              И мужество предъ ней мечами испытали;    705           Но брачный раздѣлить съ Рамидою вѣнецъ,              Осталось только три героя наконецъ:              Свирѣпый Гидромиръ, Мирседъ неустрашимый,              Бразинъ, во мнѣнiяхъ своихъ непобѣдимый;              Всѣ трое думаютъ Рамидой обладать;    710           Но сердце женское удобноль отгадать!              Рамида никому любови не явила,              И паче ядъ въ сердцахъ прельщенныхъ разтравила;              Ласкаетъ всѣхъ троихъ, и всѣхъ троихъ крушитъ,              Но случай, случай все докажетъ и рѣшитъ!    715           Колико взоръ она и мысль ни притворила;              Но рана страсть ея Мирседова открыла;              Едва ушамъ ея коснулся слабый стонъ,              Примѣтилъ Гидромиръ, что ей прiятенъ онъ.              Разрывъ условiя, съ Казанскихъ стѣнъ стремленье,    720           Догадки витязя служили въ подкрѣпленье;              Тогда мечталъ въ тоскѣ и злобѣ Гидромирь,              Что будто вкругъ его разрушился весь мiръ;              Смутили умъ его коварства и обманы:              Онъ язву позабылъ, имѣвъ сердечны раны,    725           Сiи тѣлесныхъ ранъ болѣзненнѣй сто кратъ!              Пылая мщенiемъ, пришелъ обратно въ градъ;              Но громомъ пораженъ отчаянной любови,              Отъ скорби ослабѣлъ и отъ изтекшей крови;              Рука, которая отъ язвъ его спасла,    730           Погибель вѣчную Казани принесла.              Отринулъ Гидромиръ, имѣя мысли черны,              Спокойствiя цвѣты, собравъ печалей терны;              И рыцарства уставъ и совѣсть гонитъ прочь:              Къ Рамидѣ онъ въ чертогъ пришелъ въ едину ночь,    735           И тако ей вѣщалъ: Рамида знаетъ вѣрно,              Что я люблю ее, люблю ее безмѣрно;              Твоею прелестью въ пустыню привлеченъ;              Не сѣтовалъ, что я отъ кровныхъ отлученъ;              Пещеры предпочелъ долинамъ я цвѣтущимъ:    740           И бѣдну хижину меня престоламъ ждущимъ;              То все ты вѣдаешь, и вѣдаешь и то,              Что храбростью со мной неравенъ есть никто;              Россiю ли одну у стѣнъ совокупленну?              Могу къ твоимъ ногамъ повергнуть всю вселенну!    745           Мнѣ стыдно подвиги съ Россiей измѣрять              Пойдемъ со мной, пойдемъ вселенну покорять!              Пойдемъ отсель! мнѣ брань безславная скучаетъ,              Да нашу страсть вѣнецъ вселенныя вѣнчаетъ!              Рамидѣ гордый духъ его извѣстенъ былъ;    750           Противенъ рьщарь ей, коль много ни любилъ.              Вѣщала: мнѣ велѣлъ того избрать родитель,              Кто будетъ храбрыхъ войскъ Московскихъ побѣдитель,              Я жду побѣды сей успѣховъ и конца;              Незнающей любви, мнѣ всѣ равны сердца….    755           Тогда, какъ будто бы желѣзо разкаленно,              Которо блескъ даетъ отъ млатовъ возпаленно,              Съ досадой Гидромиръ на витязьку воззрѣлъ,              Свирѣпый гнѣва огнь въ очахъ его горѣлъ;              Онъ рекъ: жестокая! тебѣ нужна побѣда!    760           Мы всѣ тебѣ равны? а любишь ты Мирседа;              Индѣйца слабаго сравняла ты со мной?              Забудь его теперь, простися съ сей страной,              Пойдемъ туда, гдѣ ждутъ короны Гидромира;              Пусть рыцари туда всего сберутся мiра,    765           Могу отвѣтъ съ мечемъ единъ вселенной дать;              Умѣю ли тобой владѣть и побѣждать!              За всѣ мои труды мнѣ ты одна награда;              Мой конь уже готовъ, ступай со мной изъ града!              Но дочь Нигринова кинжалъ свой извлекла,    770           Постой, преступникъ клятвъ! постой! она рекла,              Рамида данныхъ клятвъ Нигрину не забудетъ;              Кто Россовъ побѣдитъ, моимъ супругомъ будетъ;              Ты клятву далъ сiю, и тако всѣ клялись:              Иди противъ враговъ, или со мной сразись!…    775           Питая Гидромиръ къ Рамидѣ уваженье,              Сь дѣвицей почиталъ презрительнымъ сраженье;              Однако гордую ея внимая рѣчь,              Изъ града силою хотѣлъ ее извлечь;              Но пробужденные отъ крѣпка сна Нигриномъ,    780           Къ Рамидѣ во чертогъ вбѣжалъ Мирседъ съ Бразиномъ:              Когда уже себя Срацынъ успѣхомъ льстилъ,              И весь щитомъ закрытъ, Рамиду ухватилъ,              Какъ будто двѣ змiи, свои изсунувъ жалы,              Изторгли рыцари блестящiе кинжалы;    785           Клятвопреступнику въ хребетъ вонзаютъ ихъ.              Познавый Гидромиръ соперниковъ своихъ,              Подобны молнiямъ свирѣпы взоры мещетъ.              Рамиду заступивъ бѣснуется, скрежещетъ,              Всю трату онъ свою въ умѣ вообразилъ:    790           Мечь поднялъ, наступилъ, соперниковъ сразилъ:              Во звѣрской ярости отсѣкъ главу Мирседу,              Онъ вскрылъ Бразину грудь и довершилъ побѣду!              Рамида въ оный мигъ, къ спасенью своему,              Вонзила мстительный кинжалъ въ гортань ему.    795           Омылись рыцари дымящеюся кровью,              Пошли ихъ души въ адъ съ позорною любовью;              Потоки крови ихъ бѣгутъ другъ другу въ слѣдъ.              Рамида видяща, что мертвъ лежитъ Мирседъ,              Падетъ, надъ нимъ падетъ, и тѣло лобызаетъ,    800           Въ отчаяньѣ она кинжаломъ грудь пронзаетъ…              Нещастная любовь! прежалостный конецъ!              Вотъ жребiй жаждущихъ плотскихъ утѣхъ сердецъ!                        Нигринъ въ смущенiи въ чертогъ къ Рамидѣ входитъ;              На мертвыя тѣла туманный взоръ возводитъ,    805           Воителей въ крови, Рамиду познаетъ.              Что вижу я! увы! что вижу! вопiетъ:              О дочь, любезна дочь! твои затмились взоры,              Лишилась въ рыцаряхъ Казань своей подпоры.              Но не разстануся навѣки съ вами я;    810           Наука оживитъ моихъ друзей моя.              Наполнилъ страшными геенну онъ словами,              И превратилъ тѣла крылатыми змiями.              Въ семъ видѣ, онъ вѣщалъ, вы должны въ мiрѣ жить              И въ пагубу при мнѣ Россiянамъ служить.    815                     Но горесть излилась какъ ядъ въ сердца народу,              Что отнялъ рокъ у нихъ и рыцарей и воду,              Уже погибели не изчисляя мѣръ,              Въ отчаянiе впалъ жестокiй Едигеръ;              Съ народа для Москвы въ умѣ сбираетъ дани,    820           И хощетъ отворить Царю врата Казани;              Но часъ Россiянамъ побѣды не притекъ.              Предсталъ Нигринъ Царю, и тако въ гнѣвѣ рекъ:              О Царь! не унывай; я власть еще имѣю,              И Россовъ отвратить отъ стѣнъ твоихъ умѣю:    825           Я воду източу изъ воздуха для васъ;              Отмщу за дщерь мою, воздвигну стужи, мразъ,              Воздвигну хитрости волшебныя отъ града,              Свирѣпость воружу подвластнаго мнѣ ада;              Не могутъ мщенiя злодѣи претерпѣть:    830           Оставятъ градъ, иль имъ подъ градомъ умереть!              Помедли три луны; о Царь! я вѣрно льщуся,              Что съ бурями къ тебѣ и съ мразомъ возвращуся….              Вѣщая тѣ слова, на мрачный облакъ сѣлъ,              И влечь себя змiямъ крылатымъ повелѣлъ.    835           Они бы въ ярости другъ друга изтребили,              Когда бы не волхвомъ обузданными были.