Все вокруг леди Джессики — большой арраканский холл и часть открытого пространства — было завалено их багажом: ящиками, коробками, сундуками, чемоданами, некоторые из которых были распакованы. Она слышала, как рабочие Союза выдвигали другую порцию груза.

Джессика стояла в центре холла. Она медленно повернулась, оглядывая затейливую резьбу. Этот немыслимый анахронизм комнаты напомнил ей холл ее школы Бене Гессери. Но там он создавал ощущение теплоты, здесь же все было холодным камнем.

Какой-то архитектор глубоко изучил историю, прежде чем создать эти стены на опорах и темные драпировки, думала она. Сводчатый потолок высился над ней двумя ярусами, его огромная крестовина стоила должно быть очень дорого и была доставлена на Арраки через космос. Ни на одной планете этой системы не росли деревья, из которых можно было бы сделать подобные балки, если они только не были имитацией дерева.

«Нет, — подумала она, — это должно быть был правительственный дом времен старой Империи, стоимость в те времена не имела значения. Лето поступил мудро, выбрав для резиденции это место. Оно уважается арраканцами, чтящими традиции. И этот город был меньше, его легче было держать в порядке и оборонять».

Снова раздался грохот вдвигаемых в дверь ящиков. Джессика вздохнула.

Прислоненный к коробке, справа от нее, стоял портрет Герцога. Перевязочная бечевка свисала с него, как потрепанная декорация. Кусочек бечевки все еще был зажат в руке Джессики. Возле портрета лежала черная бычья голова, насаженная на полированную доску. Блестящая голова смотрела в потолок, как будто животное было готово взреветь в этой наполненной эхом комнате.

Джессика сама удивилась, какое побуждение заставило се первыми распаковать эти вещи: голову и портрет. Она знала, что в этом действии было нечто символичное. Ни разу с того дня. как посланцы Герцога забрали ее из школы, она не чувствовала себя такой испуганной и неуверенной в себе.

Голова и портрет. Они усиливали ее чувство замешательства. Она пожала плечами и посмотрела на щель окна высоко над ее головой. Здесь все еще был ранний день, но небо в этих широтах было холодным и темным, чем теплоголубое небо ее родной планеты. Тоска по дому сжала ей грудь. Как он далеко, Келадан.

— Ну, вот мы и здесь.

Это был голос Герцога Лето.

Она круто повернулась и увидела, как он выходит из-под арки, ведущей в столовую. Его черная рабочая одежда с красными ястребиными клювами на груди была пыльной и помятой.

— Ты, наверное, совсем потерялась в этом уродливом месте, — сказал он.

— Какой холодный дом, — сказала она.

Она посмотрела на его высокую фигуру, темную кожу. Глаза его напоминали о древесном дыме, но само лицо было лицом хищника: тонким, помимо резких углов и плоскостей. Внезапный страх перед ним стиснул ей грудь. Он стал таким далеким и неукротимым с тех пор, как подчинился приказу Императора.

— Холодно всему городу, — сказала она.

— Это грязный, пыльный, гарнизонный городишко, — согласился он. — Но мы его изменим. — Он оглядел холл. — Это зал для встреч. Я приглядел семейную квартиру в южном крыле. Там гораздо уютнее.

Он подошел к ней и коснулся ее руки, любуясь ее величавостью.

И снова он подумал, откуда же она родом? Из ветви королевских изгнанников? Она казалась более царственной, чем все члены императорской семьи.

Под его упорным взглядом она полуотвернулась, показывая ему свой профиль. И он подумал, что в ее красоте нет ничего такого, что выбилось бы из гармонии. Лицо правильной овальной формы под облаком волос отполированной бронзы. Широко расставленные глаза цвета утреннего неба Келадана — зеленые и ясные. Ее нос был маленьким, рот большим и ярко-красным, фигура у нее была хорошей, формы стройные: она была высокой и худощавой.

Он вспомнил, что сестры в школе звали ее костлявой, как сказали ему его покупатели. Но подобное сравнение было слишком упрощенным. Она внесла в род Атридесов царственную красоту. Он был рад, что Пол был похож на нее.

— Где Пол? — спросил он.

— Где-то в доме, берет уроки у Уйе.

— Возможно в южном крыле, — сказал он. — Мне кажется, я слышал голос Уйе, но у меня не было времени посмотреть. — Он посмотрел на нее и заколебался. — Я пришел сюда, чтобы повесить ключи от келаданского замка.

Она задержала дыхание, подавляя импульс броситься к нему. Повесить ключи здесь была завершающая определенность. Но время и место были неподходящими для изъявления чувств.

— Я видела наше знамя над домом, когда мы въезжали, — сказала она.

Он посмотрел на портрет.

— Где ты собираешься его повесить?

— Где-нибудь здесь.

— Нет. — Слово показалось жестким и решительным. Оно сказало ей, что она может прибегать к различным трюкам, но открытый спор бесполезен. И все же она решила попробовать, да же если жест головы говорил ей о том, что ей не удастся его перехитрить.

— Господин мой, — сказала она, — если ты только…

— Ответ остается «нет». Я спокойно уступлю тебе во всем, но в этом — нет. Я только что был в столовой, где имеется…

— Нет, господин! Пожалуйста.

— Выбор следует сделать между твоим пищеварением и моей родовой гордостью, дорогая. Он будет висеть в столовой.

— Да, мой господин.

— Ты можешь и впредь следовать своей привычке обедать в своей комнате, когда это возможно. Я буду требовать, чтобы ты была на своем месте в торжественных случаях.

— Благодарю тебя, мой господин.

— И не будь со мной такой холодной и сдержанной! Скажи спасибо, моя дорогая, что я не женился на тебе! Тогда бы твое присутствие за столом во время каждой еды было бы твоим долгом.

Она кивнула, не меняя выражения лица.

— Хават уже устроил для нас места в столовой, — сказал он. — И в твоей комнате есть маленький стол.

— Тебе это не нравится…ты недоволен.

— Дорогая моя, я долго думал о твоем комфорте. Я нанял слуг. Они местные, но Хават проверил их. Все они Свободные. Они присоединились к нашим людям и те освободились от дополнительных обязанностей.

— Может ли кто-то из местных быть по-настоящему безопасен!

— Любой, кто ненавидит Харконненов. Ты можешь даже держать домоправительницу Шадоут Мапес.

— Шадоут, — сказала Джессика. — Это титул Свободных. Может быть, она не покажется тебе типичной служанкой, хотя Хават отзывался о ней хорошо на основе рапорта Дункана. Они убеждены, что она хочет служить, вернее, что она хочет служить тебе.

— Мне сказали, что это означает «хорошо погруженная».

— Мне?

— Свободные узнали, что ты Бене Гессери, — сказал он. — Здесь ходят легенды о Бене Гессери.

«Миссионерия Протектива», подумала Джессика. Ни одно место ее не избегло, — то означает, что Дункан действовал успешно? — спросила она. — Свободные могут быть нашими союзниками?

— Ничего определенного нет, — сказал он. — Они, как думает Дункан, хотят понаблюдать за нами некоторое время. Тем не менее, они обещали прекратить набеги на наши пограничные деревни в период перемирия. Это гораздо важнее, чем может показаться. Хават рассказал, что они нанесли Харконненам такой ущерб, что данные о нем заботливо скрываются, но Император все равно узнал о малой эффективности власти Харрконненов.

— Домоправительница из Свободных, — задумчиво протянула Джессика, возвращаясь к разговору об этом. — У нее будут чистоголубые глаза.

— Не позволяй внешности этих людей обманывать тебя — сказал он. — В них есть глубокая сила и здравая жизнеспособность. Я думаю, в них есть все, в чем мы нуждаемся.

— Это опасная игра, — сказала она.

— Давай не будем начинать все сначала.

Она заставила себя улыбнуться.

— Мы уже начали, в этом нет сомнения, — она быстро проделала обряд, ведущий к спокойствию; два глубоких вдоха, ритуальные мысли, а потом сказала: — Могу ли я быть тебе полезной после того, как закончу с комнатами?

— Ты должна как-нибудь объяснить мне, как ты это делаешь, — сказал он. — Как ты отбрасываешь от себя все беспокойства и полностью поворачиваешь к практической стороне дела, Это, должно быть, умение Бене Гессери.

— Это женское умение, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Что ж, занимайся комнатами. Проверь, чтобы рядом с моей спальней было помещение для большого кабинета. Здесь будет больше работы с бумагами, чем на Келадане. И, конечно, сторожевая. Она должна примыкать к кабинету. О безопасности дома не беспокойся. Люди Хавата основательно его перетрясли.

— Конечно, я не сомневаюсь.

Он посмотрел на часы.

— И ты должна проследить, чтобы все наши часы были переведены на арраканское время. Я назначил для этого специального человека. Он должен сейчас подойти. — Он откинул со лба пряди волос. — Теперь я должен вернуться на посадочную площадку. В любую минуту может прибыть второй корабль с вещами.

— Разве Хават не может их встретить, мой господин? У тебя такой усталый вид.

— Зуфир занят даже более, чем я. Ты же знаешь, что вся эта планета пронизана интригами Харконненов. Кроме того, я должен попытаться отговорить от отъезда нескольких опытных охотников за спайсом. Они, как ты это знаешь, имеют полное право на это при смене правителя, а этого планетолога, поставленного в качестве судьи изменения императором и Ландсраадом, невозможно подкупить. Он позволяет отъезд. Добыча спайса может потерять около восьмисот умелых рук, а грузовой корабль Союза уже стоит наготове.

— Мой господин… — она замолчала, не смея говорить дальше.

— Да?

Его невозможно будет отговорить от попытки сделать эту планету безопасной для нас, думала она. И я не могу использовать на нем свое умение.

— В какое время ты собираешься обедать?

Она не это хотела сказать, подумал он.

— Я поем в офицерской столовой в порту, — ответил он. — Вернусь очень поздно, ты меня не жди И… э, я пришлю охранника для Пола. Я хочу, чтобы он присутствовал на нашем стратегическом совещании.

Он прочистил горло, как если бы собирался еще что-то сказать, потом, без предупреждения, повернулся и вышел, направляясь ко входу, откуда слышался стук опускаемых ящиков. Его голос, уверенный и презрительный, какой всегда был у него при разговоре со слугами, еще раз достиг ее слуха:

— Леди Джессика в большом холле. Немедленно идите к ней.

Входная дверь хлопнула.

Джессика повернулась и посмотрела на портрет отца Лето. Он был выполнен известным художником Альбом в зрелые годы старого Герцога, он был изображен в костюме матадора: красная накидка была Переброшена через левую руку. Лицо его казалось молодым, едва ли старше лица Герцога Лето, и имело такие же ястребиные черты, тот же взгляд серых глаз. Она сжала пальцы в кулак, прижала к бокам и напряженно глядела на портрет. Черт бы тебя побрал! Черт бы тебя побрал! Черт бы тебя побрал!

— Что прикажете, ваше высокородие?

Джессика резко повернулась и посмотрела на приземистую седовласую женщину в бесформенном платье коричневого цвета. Женщина была такой же морщинистой и бесцветной как и те, что приветствовали их в порту. Все виденные леди Джессикой туземцы на этой планете были черны и изнурены. И все же Лето сказал, что они сильны и полны жизненной силы. И конечно их глаза — полные глубокой темной голубизны, без белка — скрытые, таинственные. Джессика силой заставила отвести от них взгляд.

Женщина поклонилась, не сгибая шеи, и сказала:

— Меня зовут Шадоут Мапес, ваше высокородие. Что прикажете?

— Вы можете обращаться ко мне «моя госпожа», — сказала Джессика. — Я не высокородная. Я — наложница Герцога Лето.

— Значит, есть еще жена? — спросила женщина, снова странно поклонившись.

— Нет, не было. Я единственная… спутница Герцога, мать его наследника.

Даже произнося эту фразу, Джессика внутренне смеялась над гордостью своих слов.

Странный крик послышался с проходящей возле дома дороги. Он повторился:

— Соо-ооо-соок! Соо-ооо-соок! — Потом: — Икхут-ай! Икхут-ай! — И снова: — Соо-ооо-соок!

— Что это? — спросила Джессика. — Когда мы проезжали по улице, я его несколько раз слышала.

— Это всего лишь продавец воды, моя госпожа. Но вам не стоит интересоваться такими, как он. Цистерна этого дома вмещает пятьдесят тысяч литров воды и она всегда полная. — Она посмотрела на свое платье. — А вы знаете, моя госпожа, я даже не надела здесь свой спокойный костюм! — Она хихикнула. — И я даже не мертвая.

Джессика заколебалась, желая расспросить женщину и не решаясь, поскольку самым важным сейчас было наведение порядка в замке. И все же она обнаружила, что мысль о том, что вода здесь является главной причиной благополучия, расстроила ее.

— Мой муж сказал мне о твоем титуле Шадоут, — сказала Джессика. — Я узнала это слово. Оно очень старое.

— Так вы знаете древний язык? — спросила Мапес и в странной напряженности стала ждать ответа.

— Языки — это то, чему учат в Бене Гессери прежде всего, — сказала Джессика — Я знаю Ботани Джиб и Чакобау, все охотничьи языки.

Мапес кивнула:

— Как раз так говорит легенда.

«Зачем я играю в этот обман?»— удивилась Джессика. Она читала по лицу Мапес, замечая мальчайшие детали его изменения.

— Я знаю темные вещи и пути Великой Матери, — сказала Джессика. — Мизекес прейа, сказала она на языке Чакобау.

Мапес попятилась назад и казалась страшно испуганной.

— Я здесь много всего знаю, — продолжала Джессика. — Я знаю, что ты родила детей, что ты потеряла одного, что ты пряталась в страхе, что ты совершила жестокий поступок и совершишь еще. Я знаю много всего.

Мапес сказала тихо:

— Я не хотела вас обидеть, моя госпожа.

— Ты говорила о легенде в поисках ответа, — сказала Джессика. — Остерегайся ответов, которые ты можешь узнать. Я знаю, что ты пришла совершить насилие и за корсажем у тебя оружие.

— Моя госпожа, я…

— Есть отдаленная возможность того, что ты бы взяла всю жизнь, — сказала Джессика. — Но делая это, ты бы принесла большие разрушения, чем может вообразить твой дикий страх. Есть вещи худшие, чем смерть, даже для целого народа.

— Моя госпожа! — взмолилась Мапес. Она, казалось, была готова упасть на колени. — Оружие было послано тебе как подарок, чтобы ты могла доказать, что можешь быть первой.

— А должна ли я доказывать значение моей смерти? — сказала Джессика. Она ждала и казалась спокойной тем спокойствием, какое делало Бене Гессери такой странной в борьбе.

«Теперь посмотрим, в какую сторону склонится ее решение», — думала она.

Мапес медленно сунула руку за ворот и извлекла темный футляр, из которого торчала черная серебряная рукоятка. Она взялась одной рукой за футляр, другой за рукоятку, выдернула из футляра молочно-белый клинок и держала его на весу. Клинок казался сияющим и блестящим своим собственным светом. Он был как бы с двумя остриями и имел длину сантиметров двадцать.

— Вам это знакомо, моя леди? — спросила Мапес.

Предмет мог означать только одно. Джессика была уверена, что это легендарный криснож Арраки, нож, который никогда не вывозился с планеты и о котором было известно только по неясным слухам.

— Это криснож, — сказала она.

— Вы так легко об этом говорите, — сказала Шадоут. — Вам известно его назначение?

И Джессика подумала: все велось к этому вопросу. Вот причина, по которой эта Свободная пошла мне в услужение — задать этот вопрос. Мой ответ может ускорить насилие или… что? Она хочет получить от меня ответ о значении ножа. На языке Чакобуа она зовется Шадоут. Нож на этом языке называется «создатель смерти». Она начинает беспокоиться. Я должна ответить теперь же, промедление опасней неверного ответа.

— Это «создатель»…

— Эйе-е-е-е! — завыла Мапес.

Это был крик смерти и радости одновременно. Она так дрожала, что лезвие ножа отбрасывало блики света по всей комнате.

Джессика ждала. Она намеревалась сказать, что нож — «создатель смерти» и потом добавить древнее слово, но сейчас все чувства воспротивились этому, каждый кусочек ее тела, благодаря длительной тренировке, чувствовал опасность. Ключевым словом было: создатель, создатель, создатель.

И все же Мапес держала нож так, как будто хотела пустить его в ход.

Джессика сказала:

— Неужели ты думала, что я, зная о тайнах Великой Матери, не знаю создателя?

Мапес опустила нож.

— Моя госпожа, когда так долго живешь пророчествами, минута облегчения наступает как удар.

Джессика подумала о пророчестве. Да, цель была достигнута: защитная легенда, внушенная этим людям, однажды понадобилась Бене Гессери. Да, этот день пришел.

Шадоут вернула нож в ножны и сказала:

— Это неустойчивый нож, леди. Держите его всегда при себе. Если он пробудет неделю вдали от плоти, то начнет распадаться. Он ваш, пока вы живы.

Джессика протянула правую руку, продолжая рискованную игру.

— Мапес, и ты вложила клинок в ножны неокровавленным?

Вскрикнув, она уронила ножны в руку Джессики, и, рванув на груди платье, крикнула:

— Возьми воду из моей жизни!

Джессика выдернула нож из ножен, направила лезвие на нее и увидела страх в глазах женщины.

«Яд на нем?» — подумала Джессика. Она протянула руку и сделала царапину над левой грудью Мапес. Появилась кровь и тотчас же пропала. Ультраометрая каогуляция, подумала Джессика. Влагозадерживающая мутация!

Она убрала нож в ножны и сказала:

— Застегните платье, Шадоут.

Та, дрожа, повиновалась. Глаза без белков пристально смотрели на Джессику.

— Ты наша, — пробормотала она. — Вы — она.

От двери снова донесся шум разгрузки. Мапес быстро схватила нож и сунула его Джессике за корсаж.

— Тот, кто видел нож, должен быть очищен или заклеймен! — прошептала она. — Вы знаете это, моя госпожа.

Теперь я знаю это, подумала Джессика. Шадоут привела себя в порядок и сказала:

— Неочищенные, видевшие криснож, не могут покинуть Арраки живыми. Никогда не забывайте об этом, госпожа. Вы были проверены крисножом. Теперь все должно идти своим порядком. Спешить нельзя. — Она посмотрела на груды ящиков. — А пока для нас здесь много работы.

Джессика колебалась. «Все должно идти своим порядком»— это было специфическое выражение из набора магических формул «Миссионерия Протектива»: «Приход Преподобной Матери освободит тебя». Но я же Преподобная Мать, думала Джессика. И потом Великая Мать! Эту они вырастили здесь! Какое должно быть уродливое место!

Деловым тоном Шадоут сказала:

— С чего мне начать, моя госпожа?

Джессика инстинктивно почувствовала, что нужно взять обычный тон. Она сказала:

— Этот портрет старого Герцога следует повесить на одной из стен в столовой. Напротив него должна висеть голова быка.

Шадоут подошла к голове быка.

— Какое это должно быть огромное животное, если у него была, такая голова, — сказала она. — Вначале ее нужно почистить, моя госпожа?

— Нет.

— Но к ее рогам пристала грязь.

— Это не грязь, — это кровь старого Герцога. Эти рога были покрыты прозрачным фиксатором через час после того, как это животное убило его.

Шадоут выпрямилась.

— Вот как, — произнесла она.

— Это всего лишь кровь, — сказала Джессика. — Это старая кровь. А теперь помоги это повесить. Такие вещи очень тяжелы.

— Неужели вы думаете, что вид крови может меня встревожить? — спросила Шадоут. — Я из пустыни и достаточно видела крови.

— Я…знаю, — сказала Джессика.

— И часть ее была моей собственной, — сказала Шадоут. — Больше, чем вы обнажили этой маленькой царапиной.

— Ты бы хотела, чтобы я разрезала глубже?

— О, нет! Тогда бы вода стала испаряться в воздух через порез. Вы все сделали верно.

А Джессика, замечающая изменения голоса, почувствовала, какой серьезной она стала при словах «вода тела». И снова чувство тоски охватило ее при мысли, насколько сильна вода на Арраки.

— На какую сторону мне стоит повесить каждую из этих игрушек?

А она практична, эта Шадоут, подумала Джессика. Она сказала:

— Решай сама, Шадоут. Это неважно.

— Как скажете, моя госпожа. — Она наклонилась и стала освобождать голову от упаковки. — Так ты убила старого Герцога? — пропела она.

— Помочь тебе? — спросила Джессика.

— Я справлюсь, моя госпожа.

«Да, она справится, — подумала Джессика. — Вот что свойственно всем Свободным: справляться во что бы то ни стало».

Джессика почувствовала ножны под корсажем и подумала о долгой цепи делений той Бене Гессери, что оставила здесь одно из своих звеньев. Благодаря ее деятельности она пережила сегодня смертельный кризис. «Спешить нельзя», — сказала Шадоут.

И все же в этом месте чувствовалась какая-то торопливость, наполнявшая Джессику дурным предчувствием. И на это чувство не могли повлиять ни все приготовления «Миссионерия Протектива», ни тщательная проверка Хавата.

— Когда все повесишь, начни распаковывать эти ящики, — сказала Джессика. — У одного из грузчиков, работающих у входа, есть все ключи и он знает, как раскладывать вещи. Возьми у него ключи и список. Если у тебя появятся вопросы, я буду в южном крыле.

— Как прикажете, моя госпожа, — ответила Шадоут.

Джессика повернулась и пошла, думая: «Может быть, Хават и считает эту резиденцию безопасной, но здесь что-то не так. Я это чувствую».

Ее охватило непреодолимое желание видеть сына. Она пошла к сводчатому проходу, ведущему к обеденному залу и семейному крылу. Она шла все быстрее и быстрее, пока не побежала.

После ее ухода Шадоут прекратила разворачивать бычью голову и, глядя Джессике вслед прошептала:

— Она действительно одна из них. Бедняжка.