Габрия не отдавала себе отчета в том, насколько события прошлого лета истощили ее эмоционально и физически, пока не имела возможности расслабиться. В первые же дни одиночества она слегла в лихорадке, преследуемая мучительным кашлем. Долгие дни, одна в маленьком храме, она ворочалась на жесткой постели в бреду своих видений. У нее едва хватало сил, чтобы принести воды и дров. Ее охраняла Нэра, беспокойно ожидая ее выздоровления.
Однажды холодной ночью, сквозь туман воспаленной дремоты Габрии показалось, она слышит стук копыт Нэры, приближающейся к храму. Потом стук шагов по плитам. Внезапно она осознала близкое присутствие другого человека.
Она тщетно боролась с дремой, когда прохладная рука легла ей на лоб и знакомый голос что-то мягко сказал ей. Чашка с теплым питьем оказалась у ее губ. Не открывая глаз, она выпила и погрузилась в спокойный сон.
Пирс остался с ней на ночь и незаметно ушел на заре, оставив ей дров, кувшин с водой и небольшой котелок с супом. Он не приходил больше после той ночи: в этом не было нужды. Питье из трав смягчило течение болезни, а короткое присутствие Пирса пробудило в ней интерес к жизни. Габрия не знала, каким образом он узнал о ее беде. Она могла лишь благодарить свою покровительницу, что лекарь был привязан к ней настолько, что навестил ее на свой страх и риск.
Та пища, которую Пирс оставил ей, помогла поддержать силы в дни выздоровления. Но, по мере того как болезнь уходила, а силы возвращались, Габрия увидела, что запасы исчезают довольно быстро. Двух бобов в день ей было явно недостаточно.
Наконец пасмурным холодным утром она взяла лук и, оседлав Нэру, выехала на охоту. Она надеялась подстрелить немного дичи. К своей великой радости, Габрия обнаружила, что не разучилась владеть луком. Она принесла домой оленины и в ту же ночь устроила пир.
Тренировка и мясная пища — вот все, что ей требовалось, и скоро Габрия почувствовала себя еще более сильной, чем прежде. Теперь, верхом на Нэре, Габрия выезжала каждый день, чтобы поохотиться, поудить рыбу или запасти диких плодов.
Ее здоровье, ее дух окрепли в полной мере. Она с радостью заметила и то, что, по мере того как она становилась сильнее, ослабевала неутешная скорбь по семье, уходили горечь, ярость и желание мести, что сжигали ее в прошедшие дни борьбы. Оставалось чувство удовлетворения и свободы.
Уходили последние дни осени, и Габрия начинала ощущать прелесть одинокого житья в маленьком храме, состояния душевного покоя и дружеского внимания к ней ее меньшого брата. Здесь она была ближе к Амаре и каждое утро в свете восходящего солнца преклоняла колени пред алтарем, благодаря Богиню Мать за поддержку.
Нэра, казалось, тоже наслаждалась покоем и тишиной. Жеребенок, зачатый Бореем, конем хуннули лорда Этлона, рос и распирал ей бока, когда она удовлетворенно щипала жесткую зимнюю траву.
И хотя никто не навещал их, издали Габрия часто видела лорда Этлона, наблюдавшего за ней. Его забота значила для Габрии так много. В знак признательности она всегда махала ему рукой.
Единственной вещью, которая начала тревожить Габрию по прошествии времени, было однообразие ее жизни. Она проводила много часов ежедневно, добывая пищу или стараясь придать храму более уютный вид. Но бывало и так, что делать было нечего. Тогда одиночество находило лазейку, и она начинала тосковать по шуму трелда. В такие минуты она тщетно пыталась занять себя чем-нибудь, чтобы отвлечься от мыслей об одиночестве и скуке.
Одной холодной дождливой ночью она нашла для себя ответ. Осенняя буря налетела в тот момент, когда Габрия собирала сухое дерево для очага. Когда девушка наконец добралась до двери, она уже насквозь промокла и продрогла до костей. Разложив мокрые дрова в углу для просушки, она немедленно положила в очаг немного хвороста. К своей досаде, она обнаружила, что угли потухли и очаг был мертв. Габрия пыталась поджечь хворост с помощью кремня, но руки дрожали от холода, и она не высекла ни искры. Отчаяние росло с каждой неудачной попыткой.
Внезапно в голове ее вспыхнула мысль: она же колдунья. Она могла использовать силу заклинания, чтобы разжечь огонь. Требовалось произнести одно-единственное слово.
Габрия помедлила минуту. На совете вождей она дала клятву не заниматься больше магией. При обычных условиях она, конечно, сдержала бы обещание. Но сейчас она была изгнана из клана и по закону считалась умершей. Что она будет делать во время изгнания, их не касается.
Габрия произнесла слова заклинания, и яркое, веселое пламя вспыхнуло над кучей хвороста. Девушка рассмеялась, как озорное дитя. Теперь, решила она, в свободное время она будет практиковаться в колдовстве. Габрия знала лишь основы искусства магии — им обучила ее Женщина болот — и до сих пор не имела больших возможностей использовать власть своих знаний.
Она решила начать упражнения над заклинаниями, совершенствуясь в каждом. Подумав, она выбрала заговор на превращения. Сотворить что-нибудь из ничего нельзя даже с помощниками, но это могло изменить форму или внешний вид предмета. В свое время Габрия перепробовала множество вариантов заговора, пытаясь превратить ножны своего отца в меч во время войны с Медбом. Опыт прошлого научил ее, как велика может быть власть колдовства.
Закончив ужин, Габрия отыскала сосновую шишку и попробовала для начала изменить ее форму. Ее наставница не раз подчеркивала, что слова заклинания должны быть ясны уму того, кто их произносит, иначе провал неизбежен. Поначалу Габрия была недостаточно умелой. Может быть, она не смогла сосредоточиться, образ, вызванный словами, не сфокусировался в ее мозгу, или она просто не приложила должных усилий. Сосновая шишка не слушалась, скручивалась и сминалась, и форма ее была далека от той, что задумала Габрия. Иногда она и вовсе не думала меняться.
Вей ночь напролет, как и многие последующие, Габрия вновь и вновь повторяла заклинание, пока наконец не научилась придавать шишке любую форму, размер и цвет. Габрия училась колдовству, и в ее душе просыпалось уважение и интерес к этому бессмертному искусству.
Наслаждаясь этой игрой, перешла она к следующему этапу: научиться изменять самую суть предмета, не только лишь его форму, во что-то совсем другое. Однажды она захотела превратить шишку в свой любимый фрукт, сливу, и начала упражняться.
* * *
За несколько дней до конца года Габрия начала находить подарки.
Кончался год, кончались и первые три месяца изгнания. Новый год, считалось в клане, всегда начинался в тот день, когда солнце вновь поворачивалось к северу. В последние дни старого года было в обычае делать подарки жрецам и жрицам клана в знак благодарности за то, что бог не оставлял их своей милостью в течение года. Женщины благодарили жрицу Амары за здорового ребенка, за долгожданную беременность, за нежного мужа, за тучные стада. Дары были небогаты — что-нибудь съестное или небольшие сувениры, сделанные своими руками, — но делались они от чистого сердца.
Как-то вечером Габрия вернулась домой — она ходила посмотреть, не попало ли чего в силки — и обнаружила на пороге корзину яиц и красивый кожаный пояс. Приятно удивленная, она подняла подарки и огляделась. Вокруг никого не было. Она принесла все это в свое каменное жилище и положила на алтарь. Кто-то принес дары, но в храм войти испугался, подумала она. Странно, размышляла Габрия, разделывая кролика, подношения такого рода обычно передаются жрице прямо в руки, а не оставляются на пороге.
Назавтра по возвращении, однако, она обнаружила у входа еще больше подарков: кувшин с медом, пару вязаных шерстяных тапочек и ковригу хлеба. Габрия посмотрела на мед голодными глазами. Несколько месяцев она не брала в рот сладкого. Но все же она положила дары на алтарь, рядом со вчерашними, и поужинала супом из крольчатины.
Пока Габрия рассматривала подарки, ей в голову пришла мысль. Она еще не исполнила долг благодарности своей богине за то, что та охраняла ее жизнь, и за кров в течение этих месяцев. Того, что Габрия получила за эти два дня, было, конечно, недостаточно; но взгляд ее упал на кровать, устланную мехом и шкурами, и идея в ее голове стала окончательно ясной.
Следующая ночь была Ночью Конца, конца года, так наполненного событиями. Снег падал весь день; и весь день провела Габрия, трудясь над подношением Амаре, разрезая кусочки мягкой кожи и сшивая их вместе, стараясь придать им очертания силуэта лошади. Она до поздней ночи трудилась над гривой и хвостом, набила плотно маленькое туловище и зачернила сажей.
Закончив, она поставила лошадь на алтарь и опустилась на колени, чтобы произнести слова молитвы. Прошедший год тянулся так долго, и она надеялась, что новый будет легче, чем прежний. Пока она поверяла свои надежды Амаре, сильный порыв ветра ударил в окна, и огонь в очаге заколебался. Торопясь, она засыпала угли пеплом и нырнула в свою теплую постель. На рассвете в храм должна была прийти жрица, чтобы провести церемонию молитв для наступающего года. Габрия не хотела снижать торжественность ситуации спешкой, она рассчитывала быть на ногах еще до того, как займется заря. Вскоре она заснула под вой ветра, беснующегося снаружи.
Но спала она совсем недолго. Сигналы Нэры разбудили ее дремоту:
«Габрия, жрица пришла».
Девушка торопливо вскочила, схватила ботинки и плащ. Снаружи послышалось ржание Нэры, приветствующей жрицу Хулинина. В окно Габрия увидела, что солнце окаймляет золотым светом холмы на востоке и освещает снег, покрывающий землю. Габрия натянула ботинки и закинула в угол свою постель. Она уже собиралась выскочить наружу, когда жрица с двумя молодыми женщинами вошла в храм. Глаза женщин распахнулись, когда они увидели Габрию. Взгляд жрицы был прикован к алтарю. Габрия знала, что ей придется уйти: большинство жриц не разрешало присутствовать при обряде никому, особенно женщинам, находящимся под наказанием. Но она все же помедлила минуту, очарованная красотой и грацией жрицы, стоящей у алтаря. В ту же минуту жрица, не поворачивая головы, сказала ей:
— Останься.
Женщины, казалось, были шокированы, когда поняли, к кому относятся эти слова, но жрица уже начала церемонию молитв, и они не посмели вмешаться.
Габрия была польщена. Она вернулась в угол и встала на колени в ряд с ними.
Мягко и спокойно, как свет, что открывал день, начала жрица свои молитвы матери Амаре, покровительнице жизни, любви и рождения. Звезды постепенно гасли, и свет становился все ярче; и все громче возносила молитвы жрица, все яснее и радостнее становились они. Ее зеленое одеяние переливалось в свете лучей, мягко облегая тело, в то время как она пела; ее длинные волосы свободно и прямо падали ей на плечи и спину, доходя до талии.
Ослепительный краешек солнца показался над долиной, и его чистый и мягкий свет проник в каменный храм. Голос жрицы пел песню радости, песню поклонения, и голоса женщин победно сливались с ним.
Хотя Габрия не знала слов молитвы, она чувствовала, что смысл их проникает в самое сердце и овладевает всем ее существом. Когда лучи солнца коснулись ее лица, она сложила руки, благодаря богиню, что охраняла ее.
Звучала последняя песня молитвы, когда солнце полностью поднялось над горизонтом. Только теперь жрица опустила руки.
Стоя в лучах света, она повернулась к трем женщинам, на ее мудром лице еще лежал отсвет священной радости молитвы. Она кивнула Габрии, стоящей на коленях в углу, залитом солнцем.
— Спасибо, сестры, за помощь, — сказала она двум женщинам, затем прибавила: — Леди Габрия, Амара ниспосылает вам свой свет.
Помощницы от неожиданности потеряли дыхание. Наконец одна из них не выдержала:
— Повелительница, неужели вы забыли — закон?
— Здесь, в храме Амары, закон — это я. Подождите меня снаружи. Я выйду через минуту.
Женщины вышли, не поднимая глаз от земли.
Габрия медленно встала.
— Благодарю вас, что разрешили мне остаться.
— Я рада, что ты не отказалась. Это подтверждает мою веру в то, что Амара не оставляла тебя. — Жрица замолчала, оглядев Габрию с головы до ног. — Ты хорошо выглядишь.
— Я очень хорошо себя чувствую, — горячо сказала Габрия, — хотя не так давно я была больна. Вот была неудача. У меня не хватало сил встать с постели. Кажется, тогда заходил Пирс, но я помню это смутно, — она внезапно умолкла и перевела взгляд на круглое окно, пропускающее в комнату лучи света. — Так странно, мне кажется, я излечилась не только от болезни. Я чувствую себя так, будто тяжелый груз упал с моих плеч.
Жрица кивнула:
— Опыт, что ты приобрела прошлым летом, дался тебе слишком дорогой ценой. Я видела, что ты была изнурена и истощена, покидая клан. Твой голос был полон отчаяния и горечи. Я не слышу в нем этого теперь.
— Этого нет во мне больше. Какая ирония судьбы: изгнание должно было стать для меня наказанием, а вместо этого стало временем исцеления и возрождения.
— Лорд Этлон будет рад услышать это, — глаза женщины были полны теплого сочувствия. — Он все время беспокоится о тебе и очень скучает.
Габрия улыбнулась.
— И я по нему тоже. — Она чуть покраснела. — Простите меня. Я не хотела говорить так много. Я только очень рада видеть рядом людей.
— А я рада тебя слушать. Не стоит извиняться.
— Расскажите мне, что происходит в клане, перед тем как уйдете.
В голосе Габрии жрица уловила тоску одиночества.
— В клане все хорошо. Зима теплая — это благословение свыше. Стада наши здоровы, и у всех есть работа. — Она подошла к окну и посмотрела на снег. — В последнее время я не часто вижу лорда Этлона, — продолжала она. — Он, лорд Кошин из Дангари и лорд Ша Умар из Джеханана хотят объединиться. — Ее лицо выглядело встревоженным. — Желая завоевать двенадцать кланов, лорд Медб создал для нас опасность, о которой не подозревал и сам. Теперь люди не хотят иметь одного верховного правителя. Мы слишком отличаемся от других. Сейчас те, кто был на стороне Медба, полны страха и лишь обороняются; те, кто был против него, озлоблены; а те, кто бежал, — показали себя трусами. Лорд Этлон боится, что все это еще больше будет способствовать разделению кланов. Он встречался со всеми вождями в надежде успокоить растущую злобу. Он был очень занят.
— Я надеюсь, что они решат хотя бы часть проблем к лету, когда кланы соберутся в Тир Самод, — сказала Габрия.
— И я тоже. Нам не нужна еще одна война. — Жрица замолчала, будто вспомнила что-то еще. — Есть и другие новости. Правда, это только слухи, но говорят, что Брант в Пра-Деш.
— Брант?! — Лицо Габрии исказилось. — Этот убийца?! Я думала, он мертв.
— По-видимому, нет.
— Говорил ли что-нибудь Этлон о его местонахождении?
— Насколько я знаю, нет, — ответила жрица. — Он, может быть, ждет более достоверной информации.
Габрия рассеяно кивнула, размышляя над услышанным. Жрица тем временем подошла к алтарю и теперь разглядывала дары, лежащие в стороне. Понимающая улыбка тронула ее губы. Она подняла маленькую черную лошадь.
— Это твое?
Габрия взглянула на нее:
— Нэра беременна.
— Вот как! Тогда я возьму это и впредь буду молиться за нее.
Габрия подошла к алтарю:
— Здесь есть и другие подношения вам.
— Тебе, девушка, это тебе.
— Мне?! — Габрия удивленно раскрыла глаза.
— Конечно, это не так много, но женщины верят, что ты находишься под покровительством Амары. За эти месяцы родилось уже пять детей, и все они здоровы. Многие наши женщины приписывают это твоему пребыванию в храме. Эти подарки предназначаются тебе.
Габрия удивилась:
— Но ведь это вы — жрица Амары. Все это, должно быть, для вас.
Женщина широко улыбнулась и покачала головой.
— Мне они не нужны, — она замолчала, ее глаза встретились с глазами Габрии. — Но ты нужна клану, хотя он, может быть, и не знает этого. Пусть Амара всегда охраняет тебя, и ты будешь защищена от ненависти и подозрений, которые пали на тебя.
Она встала напротив Габрии. Девушка напряженно ждала дальнейших слов.
— Если же ты сделаешь попытку уйти от света в тьму, — продолжала жрица, ее голос стал тверже, — то предупреждаю — богиня уничтожит тебя.
Габрия понимающе кивнула.
Жрица пристально посмотрела ей в лицо и осталась довольна тем, что сумела на нем прочитать.
— Ты вернешься домой через три месяца, как раз к празднику Перворожденных. Я буду ждать твоего возвращения.
Праздник Перворожденных был церемонией подношений Амаре за содействие в появлении на свет потомства. Эта церемония была частью большого приношения Всеобщей Матери. Габрия подумала: «А будут ли остальные, хоть кто-нибудь в Хулинин Трелд, ожидать ее в это время?»
Жрица шагнула к выходу.
— Если хуннули понадобится помощь при родах, дай мне знать.
— Спасибо, — сказала Габрия признательно.
Она подошла к порогу и долго смотрела вслед трем женщинам, пока их силуэты не скрылись за деревьями.
Долгое время после встречи со жрицей Габрия перебирала в уме ее слова. После стольких месяцев ненависти и подозрений она наконец обрела душевный покой, думая, что несколько женщин клана уже не отвергают ее, приняв ее доброту и верность богу. Все они полагали, что колдунья являет собой зло ереси и отрицание власти бога. Габрия и сама раньше так думала, пока не почувствовала свою силу. Может быть, и в клане сейчас ставят под сомнения прежние убеждения? Эта мысль давала ей поддержку.
Но было среди новостей и то, что очень тревожило Габрию: слух о Бранте. Она беспокойно думала, на самом ли деле он в Пра-Деш и правда ли, что Книга Матры у него. При этой мысли ее бросало в дрожь. О том, что верховный правитель Гелдрина захватил книгу заклинаний, догадывался каждый, так что вполне возможно, что он попытался использовать заклинания, скрытые под ее древней обложкой. Всей своей душой Габрия хотела, чтобы это было не так. Брант был так же тщеславен и жесток, как и лорд Медб. Только боги могли знать, какую пакость придумает правитель Гелдрина, облеченный властью магии.
Габрия думала и о том, что же предпримет Этлон, когда узнает, где скрывается Брант. Законы клана давали Этлону право любым способом захватить Бранта как убийцу отца. Но Этлон всегда был слишком ответствен за свои поступки, чтобы быть неблагоразумным. И более того, если Брант успел овладеть искусством магии, у Этлона нет ни малейшего шанса на победу.
Габрия встряхнулась и заставила себя отвлечься от тревожных мыслей. У нее еще несколько месяцев изгнания, и тратить время на раздумья о слухах, которым даже нет подтверждения, показалось ей бессмысленным. Она вновь взяла сосновую шишку и вернулась к своим упражнениям.
С течением времени Габрия становилась все более и более умелой. Ее первые попытки превратить шишку в сливу, как она помнила, не увенчались успехом. Слива была тяжелой, кислой, и вкус ее был каким-то странным. Но наконец, однажды вечером, она совершенно точно представила себе, чего она, собственно, хочет, произнесла заклинание и вместо колючей коричневой шишки получила великолепную сливу. Колдунья удовлетворенно рассмеялась, когда попробовала спелый плод и сладкий сок потек по ее подбородку.
Она повторяла упражнение снова и снова, пока с легкостью не сотворила корзину с фруктами всевозможных сортов. Тогда она поняла, что пора переходить к следующему этапу. Теперь ей предстояло научиться превращать органическое вещество в неорганическое. К этому времени чувства ее стали более гибкими. Всего несколько дней понадобилось ей, чтобы превратить шишку в камень.
Габрия была так занята, что не сразу заметила, как зима уступает дорогу весне. Погода оставалась сухой, и весна наступала мягко и незаметно. Прошел уже пятый лунный месяц ее ссылки, когда она внезапно почувствовала, что воздух уже не так холоден и дни стали длиннее. Значит, до ее возвращения в Хулинин Трелд осталось меньше месяца.
К своему удивлению, Габрия заметила, что ей не так уж хотелось возвращаться. Она привыкла к свободе, привыкла к занятиям магией. Расстаться со всем этим будет трудно, даже если совет вождей отменит закон, запрещающий колдовать, когда летом кланы соберутся в Тир Самод.
Была и еще одна причина, по которой Габрию не тянуло назад. Как сильно ни любила она Хулинин Трелд, там она не чувствовала себя дома. Ее единственным домом был широкий луг далеко на севере, там, где люди из Корина однажды разбили свой зимний лагерь. Она не была там почти год после тех страшных дней.
Ночью, когда половина луны освещала равнину, Габрия долго лежала без сна с открытыми глазами и перебирала в памяти прошедшее. Наконец она задремала, но сон ее был неглубок. Воспоминания толпились у изголовья; мечты об отце и братьях не уходили; видения становились еще ярче и живее, и память о пережитом ужасе окутала ее мозг, как черное облако. Картины перед глазами становились все более четкими, настолько, будто она снова видела это впервые.
Подобные видения уже посещали ее: прошлым летом, как раз перед первой встречей с Медбом.
…Она стояла на вершине холма и смотрела вниз, на лагерь, когда-то оживленный и шумный, а теперь лежащий в руинах. Солнце стояло высоко; и было жарко; и трава на опустевших пастбищах была такой густой и сочной. Сквозь пепел, покрывающий развалины, уже пробивалась трава; ее стебли колыхались, как зеленое покрывало. Гигантское кладбище с одной стороны было ограничено лежащими копьями, между ними уже пробивались зеленые растения.
Габрия очнулась. Видение исчезло, но вызванный им образ города, погребенного под обломками, оставался предельно четким. Она ничего не знала о том, были ли захоронены убитые. Когда она пришла в Корин Трелд после того, как ее клан был истреблен, она была единственной, кто остался, и не могла ничего сделать. Она ушла, оставив убитых лежать там, где они упали. Она могла только уйти, чтобы спасти себя.
Габрия находилась под впечатлением вновь увиденного несколько дней, и постоянное желание увидеть дом стало невыносимо сильным. Чем больше она думала об этом, тем более важным ей казалось убедиться, что все из ее племени погребены. Она так и не смогла проститься ни с братьями, ни с отцом в тот ужасный день.
Сейчас, когда до конца ее ссылки осталось еще восемь дней, почему бы не сделать ей этого сейчас? Верхом на Нэре ей потребуется три или четыре дня, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние, она еще успеет вернуться до того, как ее начнут ждать. Никто и не узнает, что она уезжала из храма.
Когда Габрия поведала Нэре о своих намерениях, та согласилась с ней:
«Ты увидишь свой дом, это даст тебе силы».
— Мы отправляемся.
Они выехали следующим утром, в холодный и туманный час зари. Нэра галопом обогнула с востока подножие холма и затем поскакала к северу, чтобы избежать встречи с разведчиками Хулинина. Когда взошло солнце, они были уже далеко к северу от Хулинин Трелд и достигли Сладкой реки. Нэра перешла на легкий галоп и несколько часов неслась меж зеленых травянистых лугов. Габрия отдыхала, сидя на широкой спине Нэры. Так чудесно вновь очутиться на открытом пространстве равнины, вдали от лагеря, от храма, вдали от людей. Здесь, меж зеленых безлесных равнин, ее взгляд охватывал пространство от горизонта до горизонта; она чувствовала, как ветер играет ее волосами, она радовалась этому вечному голубому небу, раскинувшемуся над ее головой, как купол. Девушка вскинула вверх руки и засмеялась, счастливая своей свободой.
Нэра вторила ей ржанием. Черная лошадь скакала галопом, ее мускулы свободно и легко двигались, она неслась наравне с ветром, окрыленная простой радостью бега. Ее черная грива хлестала Габрию по лицу. Ее копыта едва касались земли.
Габрия снова улыбнулась. Ей передалось ощущение полета, ощущение силы лошади. Нэра двигалась со стремительностью и жаром, как луч света, что падал на ее черное правое плечо. Габрию переполняло чувство любви, удивления и благодарности. Пока у нее есть Нэра, она не одинока. Рядом с ней всегда будет ее друг, которому все равно, как относятся к ней окружающие. Она обвила руками шею Нэры и нежно потерлась щекой о ее мягкую гриву.
Лошадь замедлила шаг.
«У тебя все в порядке, Габрия?»
Девушка выпрямилась и погладила плечо лошади:
— Пока ты будешь со мной, Нэра, я буду жить.
«Я всегда буду с тобой», — ответила хуннули.
Они продолжали свой путь молча. Им не нужно было говорить.
Три дня они ехали на север через широкую долину Хорнгард. На востоке снежные вершины хребта Дархорн уходили в небо; их белые пики были увенчаны облаками, а серые склоны прятались под покрывалом из снега и ветра. На западе горная цепь Химачал окаймляла долину, как старая разрушенная крепостная стена. Зеленая от травы земля долины была плодородной, здесь паслись антилопы и лошади, мелкая дичь во множестве водилась на ней.
Здесь любили охотиться и Гелдрин, и Дангари, а так как у Габрии не было ни малейшего желания с ними встречаться, они с Нэрой держались ближе к востоку, у подножия гор Дархорн.
Путь этот был знаком Габрии. Странно было ехать по дороге, по которой они совершали этот же путь почти год назад. Горы и холмы почти не изменились: холодные, серо-коричневые, местами запорошенные снегом. Но сама Габрия стала другой. Она чувствовала себя старше и мудрее, она больше не была неопытной девочкой. Война и занятия магией изменили ее.
Опыт, приобретенный ею, не смог стереть страшных воспоминаний. Чем ближе были они к Корин Трелд, тем беспокойнее становилась Габрия. Тот ужасный день, когда она нашла семью убитой, а дом разрушенным, врезался в ее память раз и навсегда. Раньше она думала, что когда-нибудь потом сможет спокойно вспоминать все это, но пережитое горе и ужас переполняли ее мозг, как кипящий поток.
Габрия пыталась бороться с охватившим ее смятением, забывая о том, что Нэре нужен отдых. Однако хуннули не была утомлена непрерывным движением, она все больше беспокоилась о своем седоке. Было очевидно, что Габрия слишком глубоко ушла в себя. Ей стало все равно, что будет с ними обоими.
На третий день путешествия Нэра взобралась на холм и, спустившись вниз, остановилась у края мутной, наполовину замерзшей лужи.
«Ты помнишь это место?»
Габрия пристально посмотрела на темную воду.
— Я очень хорошо это помню, шрамы на моих ладонях еще свежи. — Она провела ладонью по шее Нэры. — Такая небольшая плата за услугу, оказанную другу.
Они одновременно подняли головы и посмотрели на вершину ближнего холма. Наверху все еще был виден небольшой холмик камней. Там Габрия похоронила первого жеребенка Нэры.
Габрия натолкнулась на хуннули, попавшую, как в ловушку, в илистую лужу и пытавшуюся отбиться от целой стаи волков. Габрия разогнала хищников и потратила несколько дней, чтобы вытащить беременную кобылицу из цепко державшей ее лужи. У Габрии не было ничего, кроме собственных рук. Но она справилась. Потом она пыталась спасти и жеребенка, но он умер, не успев родиться. Габрия похоронила его меж камней.
Вспомнив о жеребенке, Габрия подумала о нынешнем состоянии Нэры. Та была уже почти на девятом месяце беременности. Краска стыда залила ее лицо, рука погладила шелковистую шею лошади.
— Прости меня, — сказала Габрия мягко.
«Не нужно извиняться», — ответила Нэра.
— Давай останемся на ночь здесь, — предложила девушка.
Нэра наклонила голову и посмотрела на нее своими умными глазами:
«Еще есть несколько часов до захода солнца. Мы можем поспеть в Корин Трелд к ночи».
Габрия покачала головой:
— Нам нужно хорошенько отдохнуть. И кроме того, я бы хотела въехать в Корин Трелд при свете дня.
Они устроили нечто вроде шалаша в одной из неглубоких расщелин. Нэра щипала траву в то время, как Габрия развела небольшой костер, поужинала и растянулась на шкурах. Небо было свинцово-серым, тяжелый плотный воздух дышал снегом, поэтому стемнело быстро. Габрия закрыла глаза и попыталась уснуть.
Она очень устала, а завтра опять будет тяжелый день. Но ее мысли не давали ей покоя. Память вновь возвращалась к реальности убийства, и Габрия снова представляла себе гигантское кладбище. Что найдет она завтра? Была ли ее семья погребена с надлежащими почестями, или их тела так и остались лежать, постепенно превращаясь в пыль? Она ворочалась и никак не могла успокоиться, пока воображение перебирало картины одну за другой, смешивая все в одно целое. Зрению ее представлялись образы со смутными лицами, которые она едва могла вспомнить, и с голосами, которые смерть заставила умолкнуть.
Нэра расположилась у отвесной каменной стены. В глазах кобылицы отражалось пламя костра; они сверкали в темноте, как два бриллианта.
Габрия вспоминала, как год назад она вот так же лежала в темноте без сна, всю ночь глядя в испуганные глаза дикой лошади и думала, что же будет с ними обоими. Она и не представляла тогда, какие невероятные события последуют за тем. А сейчас она и Нэра возвращались к тому месту, откуда началась цепь событий.
Габрия приподнялась и села. Нет, это не совсем верно. Цепь началась с Медба и его жадности, и даже раньше, с того поколения людей, которое усердно искореняло магию. Она, эта цепь, вела ко времени Уничтожения Магии и далее ко времени расцвета колдовства в Мой Туре, к Матре, который составил свою великую книгу, к самым первым и робким опытам в магии, ко времени Валериана, воина-героя, первым использовавшего чары для уничтожения злой силы юга. Габрия была лишь крохотным звеном в этой цепи событий, которые начались столетия назад и будут продолжаться долгое время после ее смерти.
Девушка улыбнулась. Ее тревоги и сомнения были просто одной из нитей, связывающей историю клана и события человеческой жизни. Ее воспаленное воображение ничем не могло помочь городу и ее вымершему клану. Что произошло, то произошло. Ей так или иначе придется подождать до утра, чтобы ее опасения подтвердились или не подтвердились. Она снова легла, натянула плащ до подбородка и дала мыслям улечься. Вскоре спокойный сон без сновидений овладел ею.
Когда Габрия проснулась, шел снег. Это был не снегопад, а легкий, сыпучий дождь из снежинок, ложившихся узором на черную спину Нэры и припудривающих землю белой пылью. Габрия отряхнула свои вещи от снега, наскоро перекусила и вскочила в седло.
Они покинули свое пристанище, не оглядываясь, и медленной рысью направились к северу сквозь падающий снег. Корин Трелд был уже недалеко, и Габрия не хотела пропустить его за стеной снега.
К счастью, снежный дождь длился недолго. Перед наступлением полдня, когда Нэра была уже почти у цели, снег кончился и тучи стали рассеиваться.
Сердце Габрии учащенно забилось…
— Это совсем близко, — прошептала она. — Только обогнуть вон тот ручей и взобраться на вершину холма.
Нэра перешла на галоп. Она спустилась с горы, одним махом перепрыгнула поток, и не делая ни шагу в сторону, достигла пологого откоса холма.
Солнце вдруг прорвалось сквозь тучи, и его лучи достигли земли. Хуннули остановилась на вершине холма.
Затаив дыхание, Габрия подумала, а то ли это место? Все было подобно тому, что она помнила: широкий луг был окружен деревьями с двух сторон, позади простирались темные горы, маленький ручеек журчал меж камней, все те же деревья, где так любили играть дети.
Внезапно боль пронзила Габрию: это был тот самый луг, она не узнала его, потому что странен он был пустым и безлюдным вместо прежнего, оживленного и цветущего.
Габрия вскинула руки и издала крик радости. Ее предчувствие сбылось: на широком поле возвышался новый холмик, увенчанный копьями; покрывавший его снег сверкал на солнце. Она соскочила с лошади и побежала к холму.
На полдороги она сорвала плащ Хулинина и сбросила его на землю, затем выхватила меч и издала победный клич Корина. Крик пронесся над пустынным лугом. Девушка добежала до холма и сквозь кольцо копий, окружавшее его, взобралась на самую вершину. Меч ее взметнулся вверх.
— Да здравствует Корин! — крикнула она. — Отец, ты отмщен, я сделала это!
Тишина была ей ответом. Она прислушалась к ветру, игравшему травами, к журчанию ручья. Ей все еще казалось, что вот-вот зазвучат любимые голоса, признательные за ее подвиг, но ответить ей было некому. Она еще раз огляделась, казалось, где-то рядом отец и братья.
…Луг был пуст, и только ветер гулял по нему.
Радость Габрии постепенно угасла. У ее ног, под землей, лежала сотня людей Корина; ее отец, лорд Датлар, три старших брата, ее брат-близнец Габрэн. Они ушли, ушли далеко, они не принадлежали более этому миру. Ее семья была среди теней, в царстве богов. Они знают о ее победе над убийцей Медбом и о цене, которую она за нее заплатила, но они никогда не смогут разделить ее славу. Они ушли навсегда.
Глаза Габрии наполнялись слезами. Молодые весенние ростки уже покрывали холм; тела павших были скрыты под землей, как под покрывалом. Девушка заметила, что копья уже начали гнуться, и она обошла кругом кольцо, пока не выпрямила все, одно за другим. Закончив, она спустилась вниз.
Почти целый день Габрия бродила по разрушенному трелду, вспоминая места, которые она так любила; здесь был шатер ее отца, здесь возвышался Шатер вождей, любовно построенный ими из дерева и кораллов, здесь стояли шатры ее братьев и друзей. Все было разрушено врагом во время боя, но Габрия находила следы, по которым узнавала, что здесь было раньше. Основание Шатра вождей поросло сорняками; несколько полусгнивших бревен — вот все, что осталось от его убранства.
Теперь Габрия подошла к месту у края крепости. На земле было лишь небольшое выжженное пятно, как зарубка, но Габрия никогда бы не забыла этого места. Сюда она перенесла тело своего отца и положила рядом с ним своих братьев. Потом она соорудила навес из бревен и подожгла их, как подобалось героям. Это было все, что она могла сделать в одиночестве.
Тот, кто пришел позже и похоронил павших воинов клана и пепел, оставшийся от лорда Датлара и его сыновей, не оставил после себя следов. Но все было сделано как подобает, и Габрия мысленно поблагодарила незнакомого благодетеля, который так много сделал, чтобы воздать погибшим причитавшиеся им почести. Габрия долго смотрела на землю, вспоминая лица родных. Но теперь эти воспоминания согревали и успокаивали ее. Ушли боль и мука. Все печали были успокоены.
В последний раз обошла она город. Около развалин, оставшихся от Шатра вождей, она остановилась и посмотрела вокруг. Все, кроме траурного холма и руин, выглядело так, как много лет назад, когда клан Корина впервые решил остановиться здесь на зиму. Девушка горько усмехнулась. Земля не помнила того, как кровь струилась потоками, земля не изменилась. Видно, природа не меняется от человеческих болей и радостей.
— Прощайте, братья! — крикнула она в глубину луга. — Спите спокойно.
Она печально повернулась к Нэре, накинула на плечи плащ Хулинина и вскочила в седло.
— Мы можем возвращаться. Мне здесь больше нечего делать.
Лошадь повернулась лицом к траурному холму. Ее передние копыта взметнулись вверх — жест, которым хуннули выказывают почтение и уважение. Затем ее ноги вновь коснулись земли. Вместе с Габрией окинули они луг прощальным взором. Нэра повернулась к югу и поскакала прочь.