Коронация
В 1896 г. государственный траур по поводу смерти царя Александра заканчивается. Новогодний прием для трех тысяч пятисот гостей в Николаевском зале Зимнего дворца Александра проводит уже уверен. Поскольку Николай во всем стремится придерживаться русских традиций, — впрочем, совершенно в духе своего отца, — в подобных случаях царица надевает традиционный русский придворный костюм: длинное белое вышитое серебром платье с остроконечным головным убором, кокошником, а из украшений — только жемчуг. Белые туфли почти без каблука, чтобы невеста не казалась выше жениха, а за последнее время ее походка стала величественной. Николай радостно помечает в дневнике: «Впервые мы вместе проводили Новогодний прием. Александра все делала, слава Богу, замечательно. Принимали дипломатов, Государственный совет, членов сената, двор и свиту…»
Затем следует бал открытия сезона. После торжественного вхождения в зал Александра, как обычно, дожидается открывающей бал мазурки под портретом царя Николая I, танцует тур с послом по своему выбору и во время котильона удаляется.
Впервые Николай и Александра вместе посещают оперу. Она в таком восторге от «Пиковой дамы» Чайковского, что хочет посмотреть ее повторно. Композитор умер лишь три года назад, так что некоторые из его работ еще не получили широкой известности, — даже премьеры балетов «Щелкунчик», «Спящая Красавица» или «Лебединое озеро» (как будто специально написанный для балерины Матильды Кшесинской, прославившейся не в последнюю очередь благодаря связи с Николаем) состоялись совсем недавно. На смерть Чайковского юный Сергей Рахманинов сочинил свое знаменитое «Trio elegiaque» и теперь производит фурор в концертных залах Петербурга как виртуозный пианист. Александра погружается в многосторонне богатую культурную жизнь, о которой прежде не имела ни малейшего представления.
По случаю новогоднего приема царь, в соответствии с традицией, выпускает манифест. На сей раз он содержит объявление о коронации Николая и Александры царем и царицей. Хотя со времен Петра I царь величается по-западному «император» и как таковой позднее, после Александра I и «Битвы трех императоров», также признается на Западе, все же и в этом Николай неукоснительно придерживается древней русской традиции и исконного титула: «царь».
Коронация царя и царицы должна состояться 14/26 мая 1896 г., как обычно, в Москве. Там почти четыреста лет до этого Иван III первым провозгласил себя «царем и самодержцем всея Руси». Поскольку Рим, а теперь еще и Византия пали, великий князь Иван чувствовал себя могущественным правителем «третьего Рима, а четвертому не бывать…» Самонадеянность пришла к нему вместе с властью над государством, объединившим множество отдельных княжеств и обогащенным завоеваниями, авторитет зижделся на престиже христианского государя. «Татарские ханы слушаются его, другие русские великие князья служат ему, — пишут летописцы, впечатленные в начале его правления, — но царем он себя не величает из христианского смирения…» Эту смиренную позицию Иван, однако, вскоре оставляет, и сначала в переписке, а затем уже официально присваивает себе этот внушающий уважение титул, а вместе с ним и слово «царь», которое греческая принцесса София «импортирует» из Византии, равно как и государственный символ: двуглавого орла. Затем Иван русифицирует государственный герб, добавляя в центр двуглавого орла эмблему святого Георгия.
Поэтому даже ритуальная сторона традиций заимствована из некогда привлекавшей императорской короной Византии — и соответственно роскошна. Кто мог бы остаться равнодушным при виде церемонии коронации царем — этого представления, являющегося зеркальным отражением светской, «Божьей милостью» возложенной власти? Во всяком случае, только не Александра, при ее склонности к мистике потрясенная глубокой символикой ритуала и на всю жизнь проникнувшись представлениями о «Богом данной власти».
В Москву Николай и Александра прибывают за неделю до коронации, в день святого Николая Чудотворца, покровителя царя и святого заступника России. Вся семья живет в Петровском дворце. Каждый день торжественные церемонии, особенно впечатляет Александру пропетая хором в тысячу двести голосов серенада после парада; медленно открываются ей размеры России, которая поднимается здесь во весь свой рост. Во время первого торжественного въезда на территорию Кремля посещаются все церкви, в том числе царская усыпальница с саркофагами всех царей до Петра I, после правления которого государей стали хоронить в Петербурге.
После приема в честь иностранных королей, принцев, чрезвычайных и полномочных послов и посланников царская чета, по обычаю, едет в монастырь на молебен.
Весь город готовится к дню коронации. Здания реставрируют, некоторые сносятся, чтобы на их месте возвести новые. На фасадах, воротах, над окнами, а также на памятниках, городских воротах и Триумфальной арке развешивают бесчисленное множество лампочек для ночной иллюминации. До блеска начищены эмблемы с российским государственным орлом. Здания, и прежде всего вдоль предполагаемого пути следования праздничной процессии, красят и украшают, на них вывешивают бело-сине-красные и черно-желто-белые флаги, которые теперь развеваются с фасадов, крыш и ворот вместе с другими знаменами. Над порталом Благовещенского собора натягивают балдахин из пурпурно-красного бархата. Издали сверкают золоченые купола кремлевских церквей, и пестрые камни собора Василия Блаженного, строитель которого был некогда ослеплен, «чтобы никогда больше не мог бы построить такой красоты», сверкают посреди широкой Красной площади. Из всех уголков страны сюда стекается народ: разве не говорится, что больной исцелится, а слабый окрепнет, если увидит коронованного царя, «помазанника Божьего»?
Николай предпочитает первую русского корону, которую носил восемь столетий до этого Владимир Мономах. То ли из любви к древним традициям — время после Петра I считается «западным, нерусским», — то ли из практических соображений (архаическая корона-шапка с соболиным кантом весит всего лишь около килограмма), неясно. Однако советники и церемониймейстер настаивают на несколько-килограммовой парадной короне — память любви царицы Екатерины к блеску и роскоши. Высокая, напоминающая епископскую мирту, с массивным бриллиантовым крестом и гигантским рубином посередине и сорока четырьмя крупными и бесчисленным множеством мелких алмазов, а также с тридцатью восемью розовыми жемчужинами, она представляет собой не только символ русского богатства, но и бремени царского достоинства. Традиционная малая корона для Александры состоит исключительно из бриллиантов. Оба получат свои короны только во время церемонии.
Вдоль километровой подъездной дороги в Кремль выставлены двухрядные шпалеры из военных, призванные сдерживать натиск толпы. По обочинам улиц выстраивается гусарская гвардия Николая.
Залпы салюта вмиг усмиряют возбужденный люд. Едва стихают залпы, как кремлевские колокола возвещают о начале процессии, и пока трезвон подхватывают другие церкви, появляется торжественное шествие. Медленно и с достоинством едут элитные конные полки. За ними следует кавалерия императорской и казацкой гвардии, гордость русской армии. Следом знать и посланники различных областей страны, и в пестром разнообразии их экзотических одеяний и головных уборов, кажется, отражаются ее необъятные просторы, — словно хотят напомнить о том, что Россия настолько велика, что когда на ее востоке восходит солнце, на западе только гаснет вечерняя заря. Вот появляется гвардейский оркестр и начинает играть царский гимн — после первых тактов толпа подхватывает «Боже, царя храни», в это время показываются сановники, придворные министры и адъютанты из свиты нового царя.
Раздаются крики «Ура!» — это в толпе заметили царя. А вот и он. Медленным парадным шагом едет Николай на серой в яблоках лошади, поводья которой держит спущенными в левой руке, а правую руку то и дело вскидывает в ответ на приветствия. В отличие от герольдов, одетых в роскошные мундиры с блестящими на солнце эполетами и орденами, царь в форме Преображенского полка с одним орденом Андрея Первозванного.
За эскортом следуют великие князья и кавалерийский строй, за ними монархи других стран, послы — и затем парадная карета с Александрой и вдовствующей царицей. На Александре русский придворный наряд: серебристо-белый, из украшений — исключительно жемчуг. Золоченая карета, которую Фаберже с точностью до мельчайших деталей воспроизвел в знаменитом Коронационном яйце, запряжена восьмеркой лошадей; ее сопровождает ровно такое же количество кучеров, шталмейстеров, офицеров и пажей; по бокам едет четверо казаков в парадных формах, позади еще шесть камер-пажей и два конюха.
Под восторженные возгласы народа шествие останавливается перед Успенским собором Кремля.
У ворот Николая и Александру встречает со святой водой духовенство в золоченых праздничных ризах, протягивая для целования крест. После того как Петр I упразднил патриаршество и заменил его Священным синодом под началом светских, назначаемых царем представителей, церемонией руководит не патриарх, но митрополиты из различных городов, таких как Киев, Санкт-Петербург и Москва. В ярко освещенной церкви воздвигнуты хоры с красным бархатным балдахином и короной перед иконостасом — «Святые Врата», — возле которых пара преклоняется. Прежде чем подняться на престол, ей дают поцеловать иконы. Для Николая предназначен выложенный алмазами и драгоценными камнями трон Алексея Романова, для Александры — слоновой кости «в пурпуре рожденной» (родом из правящей императорской семьи) принцессы Софии Палеолог Византийской — супруги первого русского царя Ивана III. Сбоку поставлен еще один трон для вдовствующей царицы Марии Федоровны.
Церемония начинается с запева могучего хора. В обрядах проявляется различие по рангу между царем и царицей. Только за Николаем признается исключительное право вступать в «Святые Врата», отделяющие пространство святая святых для всех верующих, куда обычно имеют доступ только священники. Там царю помазывают грудь, тогда как Александре только лоб, да и то перед вратами. Вслед за этим на хоры всходят два митрополита с шитой золотом и подбитой горностаем пурпурной мантией, которую под призывы Святого духа возлагают на плечи юному царю. Из рук одного из них — как наместника Бога — царь получает корону со словами: «Этот зримый знак есть символ незримой короны, которую жалует Тебе как государю Всея Руси наш Господь, Иисус Христос, царь небесный, со своим благословением, чтобы наделить тебя суверенитетом и верховной властью над твоим народом». — «Возможно, это просто жесты, — замечает позднее ее сестра, с любопытством и волнением следившая за церемонией, — но с этого момента Ники становился ответственным лишь перед Богом. Как бы нереально это ни звучало сегодня, когда абсолютная власть суверена дискредитирована, от этого не менее прочно и торжественно выглядел союз, скрепленный актом коронации царя России как слуги Божьего…»
Николай встает на колени и со скипетром в правой и державой в левой руке произносит коронационную клятву. Корону, которую он до этого получил из рук митрополита и надел на себя, Николай вновь снимает и жестом подзывает к себе Александру, и та опускается перед ним на колени на красную бархатную подушку. Традиции строго предписывают, на какую ступень и на какое колено она должна становиться.
Последующий ритуал уже в человеческом измерении. Коронованный царь на мгновение символически возлагает свою корону на голову жены, тут же снимает и бережно надевает ей другую, меньших размеров. Великие князья Сергей и Павел Александровичи, дяди Николая, набрасывают ему на плечи тяжелую коронационную мантию. В течение всей церемонии Александре ничего не надо говорить. Николай увешивает ее цепью высочайшей награды, ордена Андрея Первозванного, и затем помогает подняться. Ее коронацию он скрепляет нежным поцелуем.
«Все взоры были устремлены на нее, — сообщает впоследствии ее кузина румынская принцесса Мария. — Ее щеки отсвечивали теплым светом свечей, освещавших блестевшую золотом церковь; выражение лица у нее было сосредоточенное и отсутствующее, складывалось впечатление, словно она не чувствовала ни радости, ни гордости, но пребывала в другом мире…»
«Я молилась в душе за Тебя и Нашу любимую страну», — высказывается Александра позднее Николаю о тех мгновениях.
И вот митрополит запевает торжественный гимн «Многие лета», который тут же подхватывает весь хор.
В то время как начинается торжественная литургия, звучит сто один залп салюта, возвещавшего о том, что царь коронован. Когда залпы стихают, Николай поднимается для молитвы за свой народ — для многих присутствующих, по их собственному признанию, это был самый волнующий миг. Все падают на колени и слушают его голос:
«Боже Отцов и Господи Милости, Ты избрал мя еси царе и Судию людям Твоим…»
После литургии пятичасовая церемония завершается. Вслед за вдовствующей царицей к царю подходят по возрасту и чину члены семьи, чтобы поцеловать ему руку, последней — царица. С любопытством следят за тем, поцелует ли теперь и Элла своей младшей сестре, ныне царице, руку, как того требует обычай, но та не колеблется ни секунды, — как и все другие члены семьи, которые обязаны совершить этот непривычный жест по отношению к Александре, даже если старше ее, и сами принцы и принцессы, короли и королевы. Впрочем, королеву Викторию представляет герцогиня Коннот.
Когда людской поток устремляется к выходу из церкви, коронованная пара трижды кланяется толпе, которая под восторженные здравицы запевает торжественный царский гимн. Кремлевские колокола задают другим церквям тон «сорок сороков», и начинается невообразимый праздничный шум.
Эрнст Людвиг вспоминает впоследствии об этом ярчайшем впечатлении своей жизни: «…После коронации миропомазанные Величества все в серебре и золоте, украшенные сверкающими бриллиантами, в венцах поднимаются на высокую террасу дворца над спуском к Москве-реке, где сооружен помост. Там пара стоит совершенно одна на ярком солнце. Дух захватывает, когда миллионы людей опускаются на землю на обрывающемся до самой реки склоне и далее, на другом берегу, и к этим двум одиноким, стоящим на солнце, ослепительно сверкающим людям как гигантский вал взлетает бесконечное «Ура!». И при каждом их поклоне, люди вновь опускались на колени. Мне это было хорошо видно, поскольку, хотя появляться на террасе запрещено, я подполз к ним на коленях и смог незаметно, под покровом коронационной мантии, созерцать величайшее зрелище в своей жизни…»
Большой герб царицы Александры Федоровны
Столы для пиршества накрывают с противоположной стороны Красной площади у Грановитой палаты перед огромной галереей, где столетия назад московские цари созывали вече и давали аудиенции. Там установлен бесконечный стол под белой скатертью — под навесом из золоченого балдахина. В праздничное меню входит черепаховый суп, пироги, селедка в раковом соусе, говяжье филе с овощами, холодные закуски из рябчиков и гусиной печенки, индеек и цыплят, салат, цветная капуста и горошек и на десерт — ананасы, тропические фрукты и мороженое.
Однако по традиции коронованным царю и царице накрывают отдельно на хорах под балдахином, и во время трапезы с галереи палаты, где теснятся семь тысяч приглашенных, к ним поднимаются поочередно гости, чтобы произнести тост в их честь. Почетный гость — не король западной страны или хан среднеазиатского государства, это потомок легендарного Ивана Сусанина — крестьянина, который в начале XVII в. совершил подвиг ради первого царя из династии Романовых. Даже под пыткой не предал он престолонаследника Михаила Романова польским узурпаторам: направив их по ложному пути, он спас основателя династии — как более или менее правдоподобно отражено в операх Глинки и Мусоргского.
Младшая сестра Николая, Ольга, которая в свои четырнадцать лет еще не могла участвовать в официальной программе, сообщает позднее:
«Хотя после церемонии коронации меня должны были отвести в Петровский дворец, мне каким-то образом удалось пройти за царственными гостями и добраться до галереи Палаты. Оттуда я могла видеть обоих — я их очень жалела. На них поныне были короны и подбитые горностаем мантии — они, должно быть, совершенно обессилели. Совершенно одни под балдахином, они выглядели так одиноко, как две птицы в золотой клетке. К кушаньям, которые им непрерывно подносили на золотой посуде, они едва притрагивались…»
На улицах Москвы буйное веселье продолжается до поздней ночи. За фейерверком Александра наблюдает вместе с Николаем уже из Кремлевского дворца, куда чета удаляется после празднеств. Когда в девять часов вечера в небе догорает последняя ракета, Николай позволяет Александре с верхнего балкона дворца, откуда виден весь город, включить иллюминацию. Из темноты вначале появляются легендарный гигантский царь-колокол Кремля, затем один за другим купола — постепенно весь Кремль со своими бесчисленными башнями и крышами озаряется ярким светом, и праздник угасающего дня с ярко освещенного холма переносится в ночной город.
Накануне этого знаменательного дня Николай записал в свой дневник: «Да напутствует нас милостивый Господь Бог, да укрепит он нас завтра и да благословит на жизнь мирную и плодотворную!!!» Что касается первого, то, судя по всему, его и Александры молитвы были услышаны, — поскольку случается несчастье, которое задним числом стали считать еще одним дурным предзнаменованием трагического правления.
За городом, на широком Ходынском поле устраивается по случаю коронации народное гуляние. В качестве подарков приготовлены эмалированные кружки с двуглавым державным орлом и монограммой нового царя, к тому же воздвигаются ларьки с закусками, балаганы и цирковые шатры. Еще ночью поле начинает заполняться людом, ранним утром здесь уже около ста тысяч. Помимо соблазна увеселений и подарков, таких как памятные кружки, народ манит объявленный на вторую половину дня приезд коронованной четы. Внезапно разносится слух, будто на всех сувениров не хватит. Это, в самом деле, маловероятно, так как число желающих уже переваливает за полмиллиона, и как тут обойтись тем, что было заготовлено для гораздо меньшего количества. Оцепления прорваны. Ближние уже несутся по недостаточно крепким перекрытиям котлованов, оставшихся на этом бывшем учебном плацу после Всемирной выставки. Беда не заставляет себя долго ждать: под тяжестью потерявшей контроль толпы доски проваливаются. Многие падают, их топчут и давят. Позднее точно и не установят число погибших, счет шел на тысячи.
Николай и Александра настолько потрясены, что хотят прервать дальнейшую программу. Однако именно на этот вечер назначен бал, который дает в московском дворце французский посол в России, граф Луи Гюстав Монтебелло. Николай и Александра не в настроении для подобного мероприятия. Все же три его дяди, которые советуют и оказывают влияние на молодого царя с момента вступления в свои обязанности, убеждают обоих: подобные несчастья случались даже в Англии, и никому не было до этого никакого дела (этот аргумент, предположительно, исходил от Владимира Александровича). Но прежде всего: Франция на это время — кроме маленькой Черногории — единственный союзник России, и было бы роковой политической ошибкой оскорблять ее.
И Николай с Александрой принимают приглашение — что, как и ожидалось, дает повод для критики. Все эти дни в перерывах между предусмотренными мероприятиями оба посещают больницы, где лежат раненые после катастрофы на Ходынке. Из своих личных средств царь выдает семьям пострадавших высокие единовременные пособия и назначает пенсии; погибших хоронят за его счет.
Но несчастье бросает еще и другую тень. В ходе начатого по распоряжению Николая расследования перед ним возникает дилемма. Ответственные за организацию этого мероприятия министр двора граф Воронцов-Дашков и великий князь Сергей как губернатор Москвы. Сергей не только один из дядей Николая, которого он уважает из посмертного послушания покойному отцу, но еще и супруг Эллы и тем самым зять его любимой Аликc (как он по-прежнему называет Александру). Его наказание было бы чревато личными осложнениями. Однако превыше всего для него чувство долга: поступать по совести, как подобает правителю страны. Существует две версии поведения Николая. Согласно одной, он хотел сместить Сергея, после чего другие члены семьи, занимавшие какие-либо посты, единодушно пригрозили ему отставкой.
По другой версии, Сергей сам предложил подать в отставку, однако Николай ее не принял.
Как бы там ни было, но факт остается фактом: Сергей остается в должности; свое место теряет лишь и.о. московского обер-полицмейстера Власовский. Но отношения между Александрой и ее сестрой, к популярности которой она и без того немного ревнует, заметно охлаждаются.
Почитает Александру, как молодую царицу, прежде всего простой люд, издавна отличавшийся преданностью и лояльностью. Давно уже на престоле не было такой красивой женщины. Между тем Александра не только научилась держать себя с достоинством, что было для нее не так просто из-за природной скромности, но и непринужденно вести любезную беседу с незнакомыми людьми. К тому же одевается она просто, но элегантно; если ожидает ребенка, то только в черное или белое. Похоже, в широких кругах ее принимают за русскую народную матушку, к чему она сама так сильно стремится, — из-за сверхпринципиального соблюдения всех положений православной религии; вскоре ее даже начинают считать «более католиком, чем сам папа», к чему относятся со смешанным чувством уважения и насмешки.
Александра вовсе не первая немецкая принцесса на царском троне.
Русские, постоянно обуреваемые противоречивыми чувствами — ксенофобией и беспредельным гостеприимством, славянофилией и открытостью Западу, — видели уже много немок на своем троне. Их список пространен: только из Гессена Александра третья по счету немецкая принцесса: в 1773 г. была Вильгельмина Луиза, принцесса Гессен-Дармштадтская, ставшая в результате замужества с Павлом I царицей Натальей Алексеевной, когда тогдашний ландграф Гессен-Дарм-штадтский решил выдать свою дочь за царевича. Спустя семь десятков лет в 1840 г. царское достоинство в качестве супруги царя Александра II приобрела Мария Александровна, урожденная Максимилия Виль-гельмина София.
Благодаря связям с правящими домами Гессенская династия выгодно отличалась от других немецких княжеских родов, влачивших скорее жалкое существование поместных князьков. Гессен также никогда не искал благосклонности германских кайзеров — он был независимым, хотя и не особенно большим территориально (тем более после территориальных уступок Пруссии), и содержал собственные дипломатические миссии.
Не столь широко известен тот факт, что почти при всех царях немецкие женщины, если и не становились царицами, то, по крайней мере, выступали в роли со-правительниц. Кто теперь помнит, что мать царя Ивана VI, Анна Леопольдовна, была герцогиней Брауншвейг-Люнебургской?
Славу на Западе приобрела только Екатерина II Алексеевна: урожденная принцесса Августа София Фридерика Ангальт-Цербстская была известна как царица Екатерина Великая. После нее в хронологическом порядке идет уже упоминавшаяся Вильгельмина Луиза, принцесса Гессен-Дармштадтская, которая в качестве первой супруги сына Екатерины, Павла, стала Натальей Алексеевной.
И во второй раз Павел I женится на немке: это Софья Доротея, принцесса Вюртембергская — русская Мария Федоровна. За ней идет царь Александр I, вошедший в историю как победитель Наполеона. Его жена, Елизавета Алексеевна, снова немка — принцесса Луиза Августа Дурлах Баден-Баденская. Его преемник, Николай I, выбрал прусскую принцессу Шарлоту Каролину и сделал ее царицей Александрой Федоровной, чтобы с помощью этой сестры кайзера Вильгельма I преодолеть немецко-русскую вражду. Гессенская принцесса Максимилиана Августа София Мария Гессен-Дармштадтская, ставшая в браке с Александром II царицей Марией Александровной (перед его морганатической женой Юрьевской, урожденной Долгорукой), продолжила ряд немецких принцесс в России до Александры Федоровны, царицы при Николае II, который был прерван только датской принцессой Дагмар, ставшей под именем Марии Федоровны женой Александра III и свекровью Александры.
Вскоре после коронационных торжеств, которые завершились уже в столице, Петербурге, царь и царица едут в официальное заграничное путешествие, чтобы представиться суверенам других государств.
Первая цель — Вена. Царя и царицу принимают император Франц Иосиф и императрица Елизавета, которые после смерти кронпринца Рудольфа редко присутствуют на официальных встречах. Новый престолонаследник, эрцгерцог Франц Фердинанд, за пять лет до этого гостил в Петербурге. Свой визит в Вену Александра описывает в письме брату Эрнсту Людвигу:
«Вена, Хофбург, 15/27.8.1896.
Мой милый Эрни.
Я вынуждена писать Тебе отсюда. Так забавно после двух лет в России вновь услышать немецкую речь. Но я чувствую себя ближе к Тебе и поэтому должна писать Тебе. День серый, но, к счастью, дождя нет, так что торжественный въезд прошел прекрасно. Ники ехал с императором, а я следовала за императрицей — должна сказать, в присутствии столь большого числа незнакомых лиц я совершенно оробела. Императрицу я уже дважды видела до этого — она спрашивала о Тебе. Стефания была очень мила, сейчас я жду ее с минуты на минуту, поскольку она хотела видеть меня в спокойной обстановке. В русском посольстве был званый обед, прошедший прекрасно. В пять часов был дан большой официальный обед с участием circle (бомонда) (о, Боже!) и затем «Сон в летнюю ночь» в театре. Рано утром состоялся военный парад, затем охота для Ники, в четыре часа семейный обед в Лейнце, и позднее концерт в «Бурге». Так жаль, что когда не бывало императрицы, Стефания тоже не показывалась — она была бы для меня поддержкой.
Я скучаю здесь за своей малышкой [дочкой Ольгой], но, как я слышала, она хорошо себя чувствует.
У меня была простуда, и я до сих пор кашляю, к тому же у меня вновь невралгия, и то и другое беспокоит, когда необходимо быть любезной.
Целую также от Ники, сердечно Тебя любящая Твоя Санни.
Первое, что я обнаружила в этой комнате, были удивительные старые часы, изготовленные в Дармштадте. Комната у нас прелестная. В субботу утром мы отъезжаем».
На обратном пути в Киев, к ужасу царской четы, умирает бывший посол в Вене, а в последнее время министр иностранных дел, князь Лобанов, который должен был сопровождать их как в этом, так и в последующих заграничных турне. Однако дальнейшая программа будет продолжена по плану.
Николай и Александра посещают кайзера Вильгельма II в Бреслау, ее сестру Ирину с младшим братом Вильгельма, Генрихом Прусским, в Киле, далее короля Христиана IX — дедушку Николая по материнской линии на датском дворе — и плывут на черно-золотой яхте «Штандарт» в Англию.
У побережья Великобритании царя и царицу встречает английский флот. Кажется, прошла вечность, как Александра — когда ее еще называли Аликc — ожидала здесь Николая вскоре после помолвки в Дармштадте — и все же это было только два года назад. Теперь королева Виктория принимает свою внучку уже как царицу и сообщает об этом в своем дневнике:
«Балморал, 22 сентября [1896].
…Дождливый день, прескверный, каких у нас, пожалуй, не бывало; (…) услышала, что императорская яхта показалась у Лита (…) спустилась в семь тридцать в комнату для гостей и ждала там, пока не зазвучали церковные колокола и не заиграла музыка. Ровно в восемь процессия достигла ворот. Сначала шествовал эскорт Шотландского грейского полка, затем музыканты и факельщики и, наконец, карета с Ники, Алики, Берти [принцем Уэльским, Альбертом Эдуардом] и Артуром [герцогом Коннотским, третьим сыном королевы]. Я стояла у входа, Ники вышел первым, я обняла его и затем милую Алики — всю в белом, удивительно выглядевшую — и горячо ее поцеловала. Она вошла в дом и обошла присутствующих, протягивая руку, — до этого появился могучий казак и встал в дверях.
Затем мы все прошли в галерею, где к нам присоединилась свита Ники, граф Воронцов-Дашков, князь Голицын, граф Бенкендорф… Внесли милую крошку — совершенно очаровательная малышка, и такая крупная, — после чего Ники и Алики ушли в свою комнату, чтобы поскорее переодеться к званому обеду; это была семейная трапеза — Ники, Алики, Берти, Артур и Луисхен [его жена, урожденная принцесса Прусская], Беатриса [младшая дочь королевы, вдова Генриха Баттенберга], Джорджи и Мэй [внучка королевы, кузина Александры и Николая], Джордж Кембридж, Тора [Елена Виктория, принцесса Шлезвиг-Гольштей-нская] и Францес [принц Баттенберг] — все принцы в мундирах (…) Мне казалось, это сон, что Алики и Ники здесь — если бы и милый Лико [зять, принц Генрих Баттенберг] смог быть с нами».
На следующий день намечены торжества — с этого дня королева могла претендовать на звание самой долговечной правительницы среди всех английских монархов; однако Виктория переносит все официальные празднества на июнь следующего года, в котором исполнялась шестидесятая годовщина ее правления. Она хочет посвятить себя исключительно своей любимой внучке и по возможности извлечь также политические выгоды из этого визита, о чем свидетельствует ее дневник:
«23 сентября (…) После званого обеда у меня была небольшая беседа с господином Шталем на политические темы, и я высказала мнение, что было бы неплохо, если бы я переговорила с Ники по всем важным политическим вопросам; затем на галерее я также общалась с несколькими русскими господами, не участвовавшими в обеде (…)
24 сентября (…) На обратном пути я перемолвилась с Ники парой слов относительно Турции и Армении и упомянула, что его собственный посол в Константинополе высказал нашему сэру П. Карри надежду на то, что во время визита Ники мог бы быть подписан договор с Англией, так как ситуация приближается к критическому пункту и следует опасаться катастрофы. Ники сказал, что придерживается того же мнения и посмотрит, что сможет сделать, хотя это чрезвычайно трудно. Я заявила, что если бы Англия и Россия достигли взаимопонимания, там, несомненно, воцарился бы мир, и должно что-то сделать, чтобы это осуществилось (…)
2 октября (…) Ники пришел ко мне в комнату, и у нас была очень удовлетворительная беседа. Он категорически против смещения [турецкого] султана, так как это было бы слишком рискованно — я тоже так думаю, — но он не имеет ничего против, если наши послы проконсультируются и доложат, какие необходимые меры надлежит принять, чтобы избежать дальнейшей резни. Если султан откажется отнестись с пониманием к принятым решениям, тогда применить силу.
В отношении теперешнего сближения России с Францией Ники мне сказал, что Россия чувствует себя изолированной из-за Тройственного союза, который был создан у него за спиной; так что если Россия и вступит в союз с Францией, он, однако, будет иметь чисто военный и оборонительный характер. При нападении на одного из участников этого союза другой должен прийти на помощь, но не в случае нападения одного из них на кого-нибудь другого».
В действительности Англию беспокоит возможное вмешательство России на Черном море; родственные встречи такого рода предоставляют благоприятную возможность прозондировать политические намерения. По отношению к родственникам Николай особенно учтив и предупредителен. Однако ему неприятно, когда его втягивают в политические разговоры, и тогда звучит его стереотипная отговорка: «Я посмотрю, что смогу сделать…»
О том, с каким беспокойством следит его немецкий кузен Вильгельм за дружеским визитом царя и царицы в Англию и затем во Францию, — к главным врагам Вильгельма, — можно заключить по письмам, которыми он в это время засыпает Николая. Германский кайзер опасается, что соперничество на два фронта — с Россией и Францией — усугубят еще и англичане, если все трое достигнут взаимопонимания. Поэтому Вильгельм пытается возбудить у Николая недоверие к Англии как потенциальному союзнику:
«…твой посол Лобанов рассказывал мне, будто есть основания подозревать, что у Англии имеются виды на Дарданеллы (…) Несомненно, английская политика очень таинственна и непонятна, и странность поведения английского флота у Дарданелл показывает, что там что-то происходит (…) Похоже, они хотят изменить свою политику в Средиземном море (…) Франции известно о планах Англии захватить Афганистан и разделить Персию. Я разделяю опасения Лобанова, что у Англии есть тайный договор с Японией. Но я ему говорил, что, если на Россию нападут на Дальнем Востоке, я обеспечу Тебе защиту тыла в Европе против кого бы то ни было…»
Если в отношении Англии перед Николаем стоит дилемма, жертвовать ли в случае крайней необходимости хорошими отношениями со своими и, в большей степени, родственниками Александры ради интересов своей страны, то в случае Вильгельма такой проблемы не существует: Александра, хотя и тоже кузина Вильгельма, разделяет с Николаем недоверие к германскому кайзеру и настаивает на том, чтобы на предстоящей встрече Николай вел себя уверенно и решительно. Впрочем, в политику Александра — пока что — не вмешивается.
Визит Николая и Александры во Францию не оставляет сомнений в том, что Россию рассматривают как важного союзника (с учетом того обстоятельства, что речь идет о единственном союзнике, то же самое можно сказать и о России). Еще вдали от побережья императорскую яхту начинает эскортировать эскадра французского военно-морского флота, при входе же во французские территориальные воды к эскорту присоединяется флагманский корабль «Ош» (Hoche). Далее путь лежит по суше в Париж, где супругам приготовлена триумфальная встреча. Александра распоряжается, чтобы ее годовалую дочь везли в отдельной карете за их собственным экипажем, что производит ожидаемый эффект. Подъездные улицы украшены гирляндами цветов и знаменами, на которых вышиты инициалы «R. F.» («Россия — Франция»), «Со времени возвращения нашей армии после Сольферино и Мадженты такого триумфа я не видел», — делится своими впечатлениями позднее посол Морис Бонпар. Церемония становится особенно зрелищной, когда Николай торжественно открывает Александровский мост, названный в честь его отца — инициатора этого союза: от противоположного берега отчаливает белоснежная лодка с прелестными представительницами французской столицы и роскошной, невероятных размеров вазой на борту с гигантским букетом для Александры.
На спектакле-попурри в театре «Комеди Франса» поэты Франции сплетают царственной паре поэтический лавровый венок. Это повторяется и во время последующих визитов. Апофеозом становится гимн (на девяти страницах, едва понятный даже коренным французам) Эдмона Ростана царице Александре, в котором тот сетует на злой рок, не позволивший им встретиться раньше.
Но раздаются и критические голоса, протестующие против значительных льгот по кредитам Франции России в рамках этого визита. Однако никто не подозревает, что помощь России в 1914 г. окажется для Франции решающей.
После расслабляющего посещения Дармштадта — Александра глубоко тронута приемом, оказанным населением, гордящимся «своей» царицей, и словами обер-бургомистра — супруги возвращаются в Петербург. Для Александры началась собственная жизнь при дворе, в самом центре политической жизни.
Николай и Александра теперь полностью переезжают в царскосельский Александровский дворец и используют петербургский Зимний дворец лишь в тех случаях, когда находятся в городе по официальным поводам, или зимой. Александра не может подружиться со столицей; она страшится связанных с жизнью в Зимнем дворце общественных обязанностей и чувствует себя отвергнутой петербургской аристократией, так как ей не по душе салонные беседы с совершенно незнакомыми людьми и представительская роль. Критическим ветром веет на нее со стороны светского общества, привыкшего к общительности и совершенствам Марии Федоровны, теперь царицы-матери, как царицы и хозяйки. Состязаться с заметной популярностью, которой та по-прежнему пользуется, Александре не по силам. Эрнст Людвиг так описывает ситуацию, в которой оказалась его сестра:
«Императрица была типичной свекровью и императрицей. Надо сказать, что Аликc с ее серьезностью и твердостью характера явно нелегко было быть невесткой столь честолюбивой особы. Императрица, коронованная ранее, по родовому закону императора Павла I пользовалась преимуществом перед молодой царицей. К тому Павла подвигнула тщеславная жена Мария Вюртемберг, которая была жестока и несправедлива к своей невестке Елизавете, жене Александра I. С императрицей Александрой, женой Николая I, императрице Марии, жене Александра И, не было никаких проблем, так как первая была самим воплощением тактичности. Когда императорской чете необходимо было представительствовать, она либо вовсе не появлялась, либо приходила заранее. Теперь же императрица Мария, вдова Александра III, приходит всегда одновременно или даже заставляет себя ждать. Николаю II приходится постоянно ходить с двумя императрицами — мать справа, Аликc слева, — а в дверях Аликc вынуждена из-за тесноты всегда задерживаться позади. С присущим ему тонким чувством такта Ники вновь и вновь пытается найти modus vivendi, но неизменно наталкивается на железную волю своей матери.
Мне вспоминается один случай. В огромнейшем зале шел прием для большого числа людей. Сначала слишком поздно пришла императрица Мария и заставила себя долго ждать, так что Ники сильно разнервничался. Затем он пошел с двумя императрицами. Так как двери были очень широкие, пройти через них можно было и втроем. Правящая императрица, естественно, пока император разговаривал с господами, которых представляли, должна была бы начать обход справа, но императрица уже начала его, так что Аликc пришлось бы следовать за ней второй. Слава Богу [фрейлина], Маша Васильчикова шепнула ей, чтобы она начала с левого крыла, что Аликc тут же и сделала. Так что все прошло хорошо, но свекровь была шокирована…»
Царица-мать получает от Николая из его собственных средств деньги на содержание дорогостоящего двора со штатом, доходящим до двухсот служащих, и сверх того 200 000 золотых рублей в год. Это позволяет ей финансировать блестящую светскую жизнь и приобретать симпатии всех тех, кто в ней участвует.
До сестры Александры, Эллы, которая в качестве супруги великого князя Сергея Александровича, ныне генерал-губернатора Москвы, также обязана исполнять общественные обязанности в церемониальных рамках, доходят отзывы о впечатлении, производимом юной царицей в Петербурге. Элла чужда интригам, которые здесь в порядке вещей, и привыкла к ним. Однако она с тревогой отмечает падение популярности молодой царицы, поначалу завоевавшей ее своей красотой и скромностью.
Через два года после коронации она выражает свою озабоченность в письме к Александре:
«…я желаю Тебе, чтобы Ты была счастлива в Петербурге и чтобы жизнь Тебя не слишком утомляла; Ты должна светить как настоящее солнце, каким Ты была при Мама, чтобы все были рады знакомству с Тобой; улыбка, слово — и все будут молиться на Тебя. Я знаю из опыта, как неописуемо любезны и преданны могут быть здешние люди. И никогда не падай духом, пару упрямцев нельзя переделать — просто промолчи, когда все поднимают шум. Улыбайся, улыбайся, пока не заболят губы, думая о том, что другие унесут с собой счастливое впечатление, и если они хоть однажды узнают Твою улыбку, они никогда ее больше не забудут; главное — это первое впечатление. Подумай о милых улыбках тетушек Аликc [принцессы Уэльской, урожденной датчанки и сестры вдовствующей царицы] и Минни [царицы-матери Марии Федоровны], которыми они издавна славятся. Весь мир говорит о Твоей красоте и Твоем уме, теперь покажи им Твое сердце, которое русские хотят почувствовать и увидеть в Твоих глазах!
Храни Тебя Бог, пусть у Тебя будет прекрасный зимний сезон, много радости в семье, чтобы она могла развеселить тебя, когда ты утомишься. Пусть каждый год приносит еще больше счастья и всего прочего, чего желает Твое сердце…»
Даже такие полные любви слова не в силах изменить поведение Александры, так как оно обусловлено ее мировоззрением. Так она, например, решает вычеркнуть одну даму из списка приглашенных, поскольку та, хотя и будучи женой и матерью, ведет беспутную личную жизнь, что противоречит пуританским взглядам Александры. То обстоятельство, что эта особа и дальше продолжает бывать в гостях у вдовствующей царицы, приносит Александре репутацию моралистки.
Еще менее пойдет на пользу Александре спустя несколько лет та непреклонность, которую она проявит даже по отношению к членам семьи Николая. Когда его кузен Кирилл Владимирович, сын Владимира Александровича, захочет жениться на Виктории Мелите, Дакки, успевшей уже к тому времени развестись с братом Александры, Эрнстом Людвигом, Александра проявит нетерпимость. Она никогда особо не благоволила к семье, стремившейся компенсировать второстепенность побочной ветви правящей династии шумными празднествами. Александре известно, что согласно действующим правилам рода Романовых представителям правящего дома не позволено вступать в брак с кузинами первой степени — и уж тем более с разведенными женщинами.
При объяснениях с Кириллом Николай, всегда стремившийся избегать конфликтов, все уговаривал его подождать, говоря: «Со временем все само собой устроится…» — в надежде, что дело уладится само. В итоге Кирилл, не считаясь ни с чем, уезжает к Дакки в Германию. Тем самым он нарушает еще одно предписание, согласно которому великий князь может покидать страну только с дозволения царя (которого для этой цели он, разумеется, не получил бы).
Кирилл женится на Дакки в Тегернзе, в Баварии, и затем возвращается в Петербург, чтобы поставить Николая перед свершившимся фактом — и усложнить ему тем самым отказ от последующего соглашения. Но уже вечером в день приезда в петербургский дом родителей является граф Фредерикс, министр императорского двора. Это не может означать ничего хорошего, но случившееся превосходит все опасения. Великому князю Кириллу передают ультиматум царя: лишение титула, чинов и воинских почестей, заслуженных в военно-морском флоте и во время русско-японской войны 1905 г., увольнение из императорского военно-морского флота, отмена доходов и привилегий и требование в течение нескольких дней покинуть страну. В полночь, через три часа после приезда в Петербург, Кирилл снова едет поездом в сторону Германии.
Потрясена вся семья. Инициатором этих мер считают Александру. Уже за несколько лет до этого, когда дело шло к разводу ее брата с этой самой Дакки, она заявила, что никогда не примет у себя эту женщину. С тем, что эта самая женщина теперь, пусть даже через несколько лет, осмелилась выйти замуж за одного из родственников (ив порядке престолонаследия стоящего после царя и его первых наследников на третьем месте), Александра никак не хочет смириться.
Своему дяде, принцу Ройссу, Дакки изливает свою душу: «Мы на протяжении четырех лет делали все, чтобы уберечься от этого брака, и Кирилл был готов ждать (…) Мы знали, что это не пройдет гладко, но слепая мстительность и ярость молодой царицы превзошли наихудшие опасения. Она бушевала и не находила себе места, как помешанная, и действовала своему мужу на нервы до тех пор, пока он не уступил ей свою власть, и это позволило ей отомстить своей невестке…» [92]Кисте Джон ван дер. «Великая герцогиня Виктория Мелита».
Отец Кирилла, не только старейший и самый уважаемый дядя Николая, но и командир полка русской армии с двадцатипятилетним стажем, наутро после отъезда сына врывается вне себя от возмущения в рабочий кабинет царя. На его решительное требование отменить распоряжение и сделать возможным возвращение Кирилла Николай отвечает молчанием. Великий князь теряет самообладание, ударяет кулаком по столу, срывает ордена с мундира, швыряет их на пол и с такой силой хлопает дверью, что раскалываются наличники.
Ни эта сцена, ни отставка великого князя не производят на царя никакого впечатления, и это вызывает неодобрение во всех кругах и приписывается влиянию царицы.
Не щадит критика и царицу. Позднее многие решения, — в том числе и политические, — которые вынесет царь вопреки советам своих министров, будут объяснять именно этим. Попытки указать ей на последствия подобного вредного влияния не достигают цели; если уж она в чем-то убеждена, то ни за что не откажется от своей позиции и соответствующего образа действий. Упорное игнорирование доброжелательных замечаний, даже со стороны великой княгини Марии Павловны, урожденной принцессы Мекленбург-Шверинской, некогда наставлявшей Александру в вопросах придворного этикета, все более изолирует молодую царицу.
Если в случае Кирилла сказывается личная неприязнь, то в иных ею руководят наилучшие побуждения. Хотя в первые годы Александра воздерживается от вмешательства в государственные дела, со временем она все сильнее попадает под власть идеи абсолютизма с исключительной ответственностью царя перед Богом. Торжественные ритуалы, через которые она прошла, попав в Россию, до сих пор у нее перед глазами, и, буквально воспринимая их символику, императрица становится главным врагом реформ на пути развития в направлении конституционной монархии, посягающих на самодержавие.
Поначалу негибкость проявляется только в мелочах придворного этикета. Так, генерал Мосолов, начальник канцелярии министра двора, сообщает, что из-за Александры возникли большие трудности, когда во время визита императорской четы в республиканскую Францию встал вопрос о порядке следования карет. Александра до последнего момента отказывалась подчиниться разработанному французами протоколу. Сидеть рядом с республиканским президентом уже само по себе было чрезмерным требованием. Но то, что царь должен ехать за ее каретой и тем самым за принимающей стороной, для нее было абсолютно неприемлемо. Во время ответного визита президента Эмиля Лубэ в Петербург та же проблема возникает вновь, только наоборот, и Александра отказывается понимать, что своим поведением не только не способствует, но даже вредит престижу и популярности царя.
Она также считает, что постоянно должна подчеркивать иерархическое положение Николая, чтобы не затушевывался образ монарха. Ее понятия о царской власти коренным образом разнятся с представлениями царя, для которого его положение настолько естественно, что не нуждается в дополнительном акцентировании.
Когда приезжает с визитом король Англии, речь заходит о небольших подарках, которые гость и хозяин дают главным адъютантам. Сначала Александра выступает против того, чтобы Николай сам распределял их; только когда ее заверяют, что король также занимается этим лично, она позволяет себя уговорить. Однако из бережливости хочет убедиться, что подарки царя не слишком щедры, и желает предварительно на них взглянуть. Она уже собирается некоторые из них отсортировать, когда изумленный начальник придворной канцелярии показывает ей, что получил от английского короля: серебряную табакерку, сплошь покрытую черной эмалью, с ажурным бриллиантовым вензелем! Николай быстро и своеобразно подводит черту: он распределяет подарки лично и произвольно решает, что кому достанется.
После этого эпизода за Александрой закрепляется репутация, с одной стороны, пуританской англичанки, а с другой стороны — чересчур экономной немки. Однако мелочность находится в вопиющем противоречии с русским характером, и в этом смысле Александра меньше всего может рассчитывать на понимание. Многолетний начальник придворной канцелярии Мосолов так формулирует свое мнение о царице:
«Особенно сильно проявилось ее желание защитить положение царя на фоне недостаточного понимания того, как здесь принято, когда единственный раз за все эти годы государь заболел. Было это в Ливадии, где он заразился тифом. Во-первых, она не разрешила, чтобы о его болезни сообщили — министр двора не мог даже телеграфировать матери государя (она объяснила, что сделает это сама); во-вторых, царица никого к нему не допускала, даже тех, кого он сам желал видеть. Наши законы обязывают правителя ежедневно принимать доклады, и, если по причине нездоровья это невозможно, назначить соправителей, временно принимающих на себя важнейшие обязанности. Однако даже на это царица не согласилась. С помощью энергичной старшей фрейлины княгини Барятынской, наконец, удалось с грехом пополам исправить ненормальную ситуацию, и к царю для подачи ежедневного доклада был снова допущен только директор придворной канцелярии.
В это время у Александры особенно ярко сказались умственные способности и кругозор маленькой немецкой принцессы, хорошей матери, любящей порядок и экономию в хозяйстве своего дома, но не могущей по внутреннему своему содержанию стать настоящей императрицей, что особенно жаль, так как при твердости ее характера она могла бы помочь государю. Увы, горизонты мысли государыни были много уже, чем у государя, вследствие чего ее помощь ему скорее вредила.
Странно, что две родные сестры, получившие одинаковое воспитание и образование, так разнились между собой. [Ее сестра] великая княгиня Елизавета Федоровна (Элла) после нескольких лет пребывания в России душою и понятиями стала совсем русской, тогда как императрица, любя Россию, до конца своего царствования не могла понять русскую душу — до своего трагического конца она говорила по-русски разве что со своими священниками и низшей прислугой, которые не понимали иностранных языков. Она не сумела внушить к себе той любви, которую внушала ее сестра…»
Стремление к популярности совершенно чуждо Александре. По ее мнению, при верном поведении правителей все остальное приложится, и что простой люд, которому она симпатизирует, и без того предан ей и царю. Так, например, уже будучи матерью нескольких детей и снова забеременев, перед железнодорожной поездкой с Николаем в Крым Александра отдает распоряжение, чтобы по пути не устраивалось никаких встреч, потому что она не могла показаться в таком положении. Приказу везде подчиняются — до одной станции, где губернатору не удалось удержать жителей небольшой деревушки, ожидавших императорский поезд на вокзале еще с ночи. Известие о проезде семьи государя разнеслось с быстротой молнии.
Когда поезд останавливается, губернатор в отчаянии обращает внимание Фредерикса на сложившееся положение, против которого бессилен, и тот направляется в купе царицы, где как раз в это время был и царь. Далее он сообщает: «Когда я объяснил государю ситуацию, он хотел тут же подняться, чтобы выйти на перрон. Тогда государыня запротестовала, сказав, что его величество не имеет права поощрять неисполнение своих приказаний. Мне стоило немалого труда убедить государя, который появился в дверях вагона, — и какой же бурный, трогательный прием ему был там оказан. Разочаровывать этих людей было бы большой ошибкой. К сожалению, не смогли показаться дети царя — царица велела задвинуть занавески и запретила им выглядывать. Позднее я рассказал об этом случае вдовствующей царице, прослезившись, она воскликнула: «Как ужасно, что царица не понимает, как сильно нуждается царь в популярности!»
Поведение Александры основано на ее мнении, что все, что умаляло бы образ царя как всемогущего самодержца и могло бы придать человеческий облик наместнику Бога на земле, как она истолковывала церемонию коронации, наносило ущерб авторитету царя. Так, она совершенно ошеломлена, когда устанавливает, что в ежегодно публикуемом «Готском альманахе» под рубрикой «Россия» значится «династия Гольштейн-Готторп-Романовых». Она вызывает начальника придворной канцелярии, позднее сообщившего об этом эпизоде, к себе: «Вычеркните эти имена перед именем Романовых!» — «Это невозможно, поскольку, во-первых, это верно, и, во-вторых, это равнялось бы цензуре. Не говоря уже о том, что у нас отменена цензура, за исключением сферы личной жизни царя и членов его семьи, речь ведь идет об иностранном издателе». — На что Александра ответила невозмутимо: «Тогда известите его о том, что, если он эти слова не вычеркнет, мы запретим ввозить книги в Россию». — «Это обернулось бы катастрофой, — возражает собеседник. — И повлекло бы самые нелестные отзывы о свободе общественного мнения в нашей стране, повредив образу нашего правительства внутри страны и за рубежом — впрочем, это издание после этого ввозили бы нелегальным путем и контрабандой. Кроме того, до сих пор на связь нашей династии с другими в Готе никто не обращал внимания — никто и впредь не заметит, если не указывать на нее…» Понадобилась недюжинная сила убеждения, прежде чем Александра увидела бесперспективность и бессмысленность своих требований и отступилась от них.
