Николай должен был навсегда запомнить слова, которые ему сказал отец за два дня до смерти: «Тебе предстоит принять тяжкое бремя власти с моих плеч и нести его до могилы, как делали я и наши предки. Я передаю тебе империю, которую Божья милость вручила мне. Я получил ее тринадцать лет назад от моего истекающего кровью отца.

Твой дед провел с высоты своего трона важные реформы, которые выражали волю русского народа. В благодарность он получил от русских революционеров бомбу…

В тот трагический день я задал себе вопрос: каким путем я должен идти? Тем, стать на который меня призывало так называемое прогрессивное общество, зараженное либеральными идеями Запада, или тем, который мне подсказывали собственные убеждения, высочайший святой долг и совесть. Я выбрал свой путь. Либералы осудили его как реакционный. Я считаюсь только с волей своего народа и могуществом России. Поэтому я стремился поддерживать внутренний и внешний мир, чтобы держава могла спокойно развиваться, процветать, богатеть и жить счастливо.

В самодержавии заключается историческая самобытность России. Если оно рухнет, от чего избави Бог, то распадется и Россия.

Если русская держава в ее исконном виде падет, настанет бесконечная эра раздоров и гражданских войн.

Завещаю тебе служить благу, чести и достоинству России. Храни самодержавие и всегда думай о том, что несешь ответственность за своих подданных перед Всевышним. Пусть вера в Бога и в святость твоего царского долга ляжет в основу всей твоей жизни.

Будь крепок и мужествен и никогда не выказывай слабости. Выслушивай всех, в том нет греха, но поступай так, как велит твоя воля и твоя совесть.

Во внешней политике держись независимой позиции. Не забывай — у России нет друзей. Величия нашей державы боятся. Избегай войны. Во внутренней политике прежде всего береги церковь. Она не раз спасала Россию в тяжкую годину.

Укрепляй семью, потому что это основа государства».

Русский двуглавый орел с изображением Георгия Победоносца в центре; в таком виде герб утвержден Александром III

Всякий раз, как Николаю попадалось на глаза это политическое завещание Александра III, в памяти молодого царя всплывали эти слова. Вряд ли кто еще так послушно следовал заветам своего отца и предшественника, как Николай.

Российская держава велика: когда на ее восточных границах занимается заря, на западных уже наступает вечер. Эта громадность, многообразие и унаследованные от Византии традиции отразились в церемонии коронации царя, когда Николай впервые предстал перед публикой в роли монарха.

Миновал год траура по царю Александру III. Николай принял его наследство сразу после смерти отца, в ноябре 1894 года. Еще в Летнем дворце в Ливадии, пока Александр III лежал на смертном одре, невеста Николая Алиса обратилась в православие и специальным указом была наречена великой княгиней Александрой Федоровной. После долгого путешествия траурного поезда из Крыма через многие российские города в Петербург, в течение которого везде служились поминальные молебны, а в Московском Кремле гроб был выставлен для прощальной церемонии, забальзамированное тело Александра нашло упокоение в родовой усыпальнице Романовых в Петропавловской крепости.

14 (27) ноября, когда траур был прерван на один день по случаю тезоименитства вдовы Александра Марии Федоровны, Александра Федоровна сменила черное платье на белое, расшитое серебром, и обвенчалась с Николаем (облаченным в гусарский мундир) в часовне Зимнего дворца. Александра надела украшенную бриллиантами венчальную корону. В Аничковом дворце мать царя встречала новобрачных хлебом-солью.

Николай занимался государственными делами в импровизированном кабинете в Аничковом дворце, пока готовилась его новая резиденция. Здесь он проводил первые деловые встречи и подписывал первые документы титулом «Мы, Николай II, император и самодержец всея Руси, царь Польский и великий князь Финляндский».

Коронация состоялась 14 (26) мая 1896 года. Традиция требовала проводить ее в Москве, где триста пятьдесят лет назад Иван Грозный первым принял титул — «царь всея Руси». Петр Великий заменил именование «царь» западным титулом «император», но Николай, подобно своему отцу Александру III, твердо придерживался русских традиций во всем. В том числе и в том, что коронация должна состоятся в Москве.

Николай хотел венчаться на царство в старинной, довольно скромной короне, которую за восемьсот лет до того носил Владимир Мономах, которая весила едва килограмм и была изготовлена в виде старинной шапки с опушкой из соболя. Однако церемониймейстер настоял на великолепной короне, изготовленной в 1762 году для Екатерины Великой: высокой, наподобие епископской митры, с усыпанным бриллиантами крестом, в середине украшенным огромным рубином, с сорока четырьмя крупными и множеством мелких бриллиантов, а также тридцатью восемью жемчужинами с обеих сторон; весила она несколько килограммов.

Николай и Александра приехали в Москву 9 мая, в день Николы Чудотворца, покровителя России, и остановились в загородном монастыре для молитв и смирения. Утром 14 (26) мая колокола «сорока сороков» московских церквей возвестили начало коронации.

Улицы кишели людьми, понаехавшими со всей страны. Разве не говорят в народе, что недужные выздоровеют, а сирые заживут в достатке, узрев воочию коронованного царя, помазанника Божьего?

Церемония коронации, в обрядах которой был заложен мистический смысл, проходила строго по византийскому канону. Еще ни при одном королевском дворе не видано было такой демонстрации роскоши, как в России, — отмечали приглашенные в Москву представители всех европейских властителей и князей.

На многокилометровом пути к Кремлю выстроились войска по две шеренги с обеих сторон — во главе с гвардейскими гусарами Николая, сдерживая народные массы. Торжественной процессии предшествовали конные гвардейцы. За ними гарцевала кавалерия, потом казаки. Далее следовали дворянство и посланцы различных губерний империи, многие из них в пестрых экзотических одеяниях и головных уборах. Затем маршировал придворный оркестр, гвардейские егеря, многочисленные сановники, придворные и адъютанты, предвещал появление нового царя.

Из толпы донеслись ликующие возгласы: вот размеренным шагом едет Николай на сером в яблоках коне, поводья которого держит левой рукой, потому что правая поднята для приветствия. В отличие от спутников в роскошных мундирах, украшенных сверкающими на солнце эполетами и орденами, молодой царь о/щт в скромный мундир Преображенского полка и носит лишь знак ордена Андрея Первозванного. За Николаем следуют великие князья и конный эскадрон, далее монархи других стран, послы, затем позолоченная карета, в которой находится мать царя, по русской традиции считающаяся рангом выше его супруги, и сама царица. Вид любимой матери царя Марии Федоровны вновь вызывает взрыв восторга.

Процессия останавливается перед Успенским собором в Кремле. Ступени покрыты красным ковром, украшенным цветами. Праздничную процессию встречает митрополит. Для Николая и Александры установлены в переднем пролете храма два трона: для Николая — украшенный бриллиантами и драгоценными камнями трон Алексея Михайловича, для Александры — трон из слоновой кости «порфирородной» византийской принцессы Софьи Палеолог. Мать царя занимает рядом третий трон. Храм освещается свечами, благодаря которым краски иконостаса кажутся сочными и живыми. Хор начинает выводить удивительные гармонии. Эта особенность — замена органа хором — резко отличает русскую православную церковь от западных. В ходе церемонии царь подходит к так называемым царским вратам, которые в процессе коронации открываются только для царя и священника, и они скрываются в святилище за иконостасом.

Здесь происходит помазание на царство. Затем митрополит на глазах присутствующих возлагает на царскую голову корону со словами:

«Сей видимый венец есть символ венца невидимого, коий возлагает на тебя как главу всея Руси Господь наш Иисус Христос, славный царь, благословляя тебя на самодержавное верховное правление твоим народом».

Здесь царь становится на колени и возглашает предусмотренную обрядом молитву:

«Поставленный царем и высшим судьей над Твоими подданными, склоняюсь пред Тобою, Господи, и прошу при исполнении сего великого бремени вести и направлять меня Своей мудростью».

Затем все присутствующие преклоняют колени и возносят молитву за царя, который один остается стоять. Наконец, Николай приносит присягу править империей и хранить самодержавие как «царь и самодержец всея Руси». После возложения короны Николай сам снимает ее, символически держит какое-то мгновение над головой Александры, затем заменяет другой короной, поменьше. «Как нежно он надевал на нее корону! — вспоминала позднее его сестра Ольга, — а обернувшись, долго смотрел на меня своими кроткими голубыми глазами…».

Следует литургическая часть. Церемония продолжалась много часов. По ее окончании мать царя и затем по очереди все присутствующие устремились к коронованной чете с пожеланиями счастья. Наконец, все торжественно выходят из собора. У ворот царь с царицей трижды кланяются собравшейся огромной толпе. В этот момент мощный перезвон всех колоколов заглушается звуками салюта, возвещающего всему городу о помазании нового царя. Бесчисленные толпы кричат «ура», и под звуки царского гимна процессия направляется в обратный путь.

Коронационная мантия царя из золотой парчи с горностаевой опушкой расшита романовскими орлами. По этому образцу Фаберже изготовил из золота и эмали коронационное яйцо, из которого выскакивала миниатюрная модель коронационной кареты.

Полный официальный титул Николая отныне звучит: «Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных земель Государь и Великий Князь Новагорода низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и вся северныя страны Повелитель, и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския, Черкасских и Горских князей и иных Наследный Государь и Обладатель, Государь Туркестанский, наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарский, Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая». С коронацией царь также сделался главой Русской православной церкви.

Торжественный обед в честь коронации был накрыт на семь тысяч персон. Среди придворной знати, дипломатов и чужеземных королей находился один скромный гость — потомок крестьянина Ивана Сусанина, сыгравшего важную роль в истории династии Романовых. Когда поляки в начале XVII века намеревались узурпировать русский трон и с этой целью хотели захватить законного наследника Михаила Федоровича, первого царя из дома Романовых, Иван Сусанин помешал им. Он отказался под пытками сказать полякам, где находится Михаил, тем самым спас ему жизнь и способствовал воцарению Романовых.

Меню обеда включало черепаховый суп, пироги, соленую рыбу под раковым соусом, говяжье филе с корнеплодами, холодные закуски — рябчиков и гусиную печень, индеек и цыплят, салат, цветную капусту и зеленый горошек, а завершалось горячим ананасом с фруктами и мороженым.

Репертуар театров в эти дни состоял исключительно из русских произведений, без всяких западных влияний — оперы Глинки «Руслан и Людмила», национально-патриотических «Жизнь за царя» и «Ермак Тимофеевич, или Покорение Сибири», а также балетных и цирковых представлений.

Назначенное на последний день народное гулянье, впрочем, должно было стать зловещим предзнаменованием для новоиспеченного царя. Ходынское поле за городом предназначалось для увеселения широкой публики. На огромной равнине, где за несколько лет до того проходила всемирная выставка, соорудили сто пятьдесят ларьков для раздачи бесплатного угощения и напитков. Разбили рундуки и киоски, театральные и концертные трибуны и цирковые шатры. Каждый посетитель получал на память монету с профилем нового царя.

Уже с полуночи выстраивались очереди. К утру ожидали входа полмиллиона человек — во много раз больше, чем ожидалось. В ожидании открытия толпа прорывала кордоны и штурмовала ларьки. Они сносили штакетник, которым были кое-как огорожены многочисленные ямы. Под натиском задних доски обламывались. Напиравшая толпа давила, растаптывала упавших. В конце концов погибло более двух тысяч человек, несколько тысяч получили травмы.

Когда царь узнал об этом, он хотел отменить все намеченные пункты программы и отправиться в монастырь молиться за погибших. Однако его окружение, в первую очередь трое дядьев, имевших на него сильное влияние с самого начала правления, отговорили его: ведь подобные несчастья имели место и при других коронациях, в Англии погибших было гораздо больше — и никого это не волновало. К тому же по политическим соображениям необходимо, чтобы Николай явился вечером на бал к французскому послу. Франция — в то время единственная союзница России — провела большие приготовления к этому событию. В Россию доставили дорогие ковры и горы серебряной посуды, из Прованса отправили сто тысяч роз.

Николай сдался. Достаточный повод для критиков укоризненно качать головой — ведь программой были предусмотрены и другие подобные мероприятия: последовали балы у британского и германского послов и представителей прочих государств.

Критически настроенные современники, как явствует из свидетельств очевидцев, усматривали в этой катастрофе, сообразно тогдашней склонности к мистицизму и суевериям, Божье знамение, которое отразится на всем царствовании Николая II.

Николай всячески пытается смягчить последствия. Он выделяет семье каждого погибшего по тысяче рублей из собственных средств — не из казны (некоторые источники называют цифру четыре тысячи) и принимает на себя все расходы по погребению — иначе пришлось бы хоронить жертв в братской могиле. Он распорядился организовать следствие для выяснения причин катастрофы. Ответственными за организацию гулянья были министр двора Воронцов-Дашков и великий князь Сергей Александрович, дядя царя и генерал-губернатор московский. Царь решил уволить обоих. Когда это его намерение стало известно, остальные великие князья пригрозили, что подадут в отставку, если Сергей не останется на своем посту. Николай сдался. Единственным виновником был объявлен Воронцов-Дашков.

Это событие наглядно показало, насколько подвержен был в начале своего правления двадцативосьмилетний царь влиянию старших членов семьи — особенно братьев отца. Их следует винить в попрании светлой памяти Александра III.

Молодой царь с женой жили в Петербурге в небольшом Аничковом дворце вместе с Марией Федоровной. Николай тогда еще часто советовался с матерью, но для Александры соседство со свекровью было труднопереносимо. Мать царя во многих отношениях пользовалась тем, что по русскому церемониалу имела преимущество перед молодой царицей, в частности, продолжала носить драгоценности царской короны.

Николай II, вплотную занявшийся сразу после смерти отца осенью 1894 года государственными делами, был тем самым втянут в семейные раздоры. Отношения несколько улучшились, когда молодожены перенесли свою резиденцию в Царское Село. Настороженное отношение свекрови к молодой царице разделялось придворными и привело к тому, что Александра постепенно отстранялась от них и все чаще под предлогом нездоровья отказывалась от светских обязанностей и участия в придворных балах. Пропасть между августейшей четой и высшим обществом углублялась, что также давало о себе знать в критические моменты царствования Николая.

То, что молодая царица временами действительно чувствовала себя не лучшим образом, имело свою причину — она ожидала первого ребенка. В 1895 году на свет появилась девочка, которую назвали Ольгой.

Первый ребенок — большая радость, и Николай повел себя не как царь, ожидавший наследника мужского пола, а просто как счастливый отец. После рождения Ольги в дневнике Николая в течение многих дней не упоминается ничего, кроме этого события и состояния ребенка и матери:

«3 (15) ноября, пятница. Вечно памятный для меня день, в течение которого я много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях, бедная. Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 часов ночи дорогая мама приехала из Гатчины. Втроем с ней и Эллой находились неотступно при Аликс. В 9 часов ровно услышали детский писк, и все мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой.

После того как наши хлопоты возымели действие и ужасные боли прошли, мы испытывали такое неописуемое счастье от происшедшего! Божьей милостью Аликс хорошо перенесла роды и к вечеру уже чувствовала себя крепче. Поздно вечером она поужинала с мамой и заснула, не успев дойти до кровати!». «4 ноября, суббота. Хотя Аликс ночью спала мало, она уже чувствует себя лучше. Сегодня присутствовал при купании нашей дочери. Она крупный ребенок, 10 фунтов весом и 55 сантиметров ростом. Не укладывается в голове, что у нас есть ребенок! Боже, какая радость!!! В 12 часов явились все родственники на благодарственный молебен. Я обедал вдвоем с мамой. Аликс весь день пролежала в сиреневом будуаре — там воздух лучше. Она уже себя чувствует хорошо, малышка тоже. Множество телеграмм!».

«5 ноября, воскресенье. Ночь прошла прекрасно, лихорадки больше нет. После купания дочери пошел гулять. Удивительно тепло 10°. Обедал с мамой. Аликс снова провела день во второй комнате, дитя при ней. Сегодня впервые попробовали кормить грудью, и Аликс это очень понравилось…»

«6 ноября, понедельник. Утром любовался нашей прелестной дочкой. Она кажется вовсе не новорожденной, потому что такой большой ребенок, с покрытой волосами головкой. Но дитя не берет грудь, придется искать кормилицу».

После коронации августейшая чета должна была наносить ответные визиты другим монархам: сначала в Вену к императору Францу-Иосифу, наследник которого пять лет назад побывал в Петербурге, затем в Бреслау к кайзеру Вильгельму И, после него к датскому двору (мать Николая была дочерью короля Кристиана IX) и, наконец, в самую дружественную страну и с 1892 года союзницу России, Францию.

Отношение Николая к принимавшим его главам государств просматривается, как в зеркале, в длительности его пребывания и в том, долгими или краткими были его обращения.

Вот буквально одна фраза, которую произнес Николай 15 августа 1896 года в Вене (по-французски, поскольку немецким он владел неважно), поднимая бокал за австрийского императора — опасного соперника России на Балканах:

«Выражая Вашему Величеству благодарность за любезный прием, который мне здесь оказан, поднимаю бокал за здоровье Вашего Величества, императора Австрии и короля Венгрии, и за императрицу и королеву».

Десять дней спустя царь говорил в ответ на речь германского императора Вильгельма, своего родственника и советчика в молодости, к которому Николай с самого начала испытывал антипатию:

«Благодарю Ваше Величество за только что высказанные слова и за прием, оказанный нам в Бреслау. Могу заверить Вас, сир, что мною движут те же неизменные чувства, что и Вашим Величеством. Пью за здоровье Вашего Величества и Ее Величества императрицы, ура!».

В то время лаконичный стиль Николая сохраняется и в его переписке — в полную противоположность безбрежным словоизлияниям немецкого кайзера. Его последующие пространные выступления во Франции отражают подлинно дружественные чувства царя к французскому (хотя и республиканскому) союзнику.

Конечно, на официальные выступления русского царя во время пребывания во Франции в декабре 1896 года повлиял триумфальный прием, который оказала Франция новому российскому царю: правительство выслало навстречу ему целую эскадру военных кораблей, которые торжественно сопровождали императорскую яхту в порт Шербур. Не считая короля Людовика XVI, Николай — единственная коронованная особа, посетившая эту военно-морскую базу, и суеверные люди впоследствии даже в этом усматривали предзнаменование, связавшее судьбы обоих властителей.

Николай, явно тронутый таким приемом, в адмиральском мундире произнес в Шербуре первую благодарственную речь французским хозяевам:

«Я глубоко взволнован любезным и сердечным приемом, который нам оказан здесь, в Шербуре. Я чрезвычайно тронут тем, что нас эскортировала целая эскадра, и на меня произвел огромное впечатление флагманский корабль, который сопровождал нас с момента входа во французские территориальные воды. Я разделяю чувства, которые движут Вами, господин президент, и поднимаю этот бокал в честь французской нации, французского флота и его замечательного личного состава. Благодарю президента республики за оказанный нам исключительно дружелюбный прием».

Прибытие в Париж вылилось в настоящий триумф — далеко не единственный в жизни русского царя, но и Париж «не видал ничего подобного с того дня, как наша армия вернулась с победой из-под Сольферино и Мадженты» (как выразился французский посол Морис Бомпар). После того как стихли приветственные выкрики жителей, размахивавших французскими и русскими флагами и заполнивших улицы, чтобы посмотреть на гостя, ехавшего в запряженной шестеркой лошадей карете в сопровождении республиканской гвардии, кирасир и драгун, в сознании французов надолго остались симпатия и уважение к русскому союзнику. Годовалая дочь Николая, которую везли в отдельной карете, еще больше подогрела добрые чувства. Во время посещения «Комеди Франсез», где Николай, подобно Петру Великому, желал посмотреть «обычный» спектакль, русскому гостю поднесли с пышными славословиями лавровый венок.

В самом деле, по поводу визита и его действительной причины почти не раздавалось критических голосов: ведь речь шла о предоставлении Францией крупного кредита России. Мало кто из наблюдателей мог предвидеть, что Россия проявит такую верность этому союзу и двадцать лет спустя свяжет боями на своей западной границе столько немецких дивизий, что потребуется пополнение с немецко-французского фронта, и тем самым Франция будет спасена от поражения. Николай заложил вполне в духе русско-французского союза, завещанного ему отцом, первый камень моста через Сену, который и поныне называется «мостом Александра III», затем присутствовал на маневрах в Шалон-сюр-Марн, а оттуда направился в Россию.

«Это ужасно, — записывал он в дневнике, — снова видеть унылые немецкие мундиры». Франкофильские и германофобские мотивы просматриваются не только во внешней политике царя.

Поначалу Николай занимался делами в Аничковом и Зимнем дворцах, но затем обустроил свою с Александрой резиденцию в Царском Селе, где ежедневно работал с документами и принимал доклады министров.

С 1897 года семья пребывала там почти постоянно. Недалеко от Большого Екатерининского дворца Николай и Александра облюбовали уютный Александровский дворец и поселились в нем. Рабочие и жилые помещения царя и его семьи находились за знаменитой (сохранившейся и поныне) Портретной залой и библиотекой, в левом крыле небольшого дворца, построенного Джакомо Кваренги в конце XVIII века. В этом крыле имелось два входа, через которые разрешалось проходить только членам императорского дома. Там постоянно несли караул лейб-казаки.

Бытовое обустройство царя не представляло особых сложностей, но с обеспечением его безопасности начальнику охраны Спиридовичу пришлось повозиться. Караульное помещение перед рабочим кабинетом царя было украшено, с одной стороны, знаменем личного «пехотного полка Его Величества», с другой — картиной Левитана и эмблемой Преображенского полка.

Кабинет Николая отделан красным деревом, на письменном столе стоит лампа с зеленым абажуром, кресла обиты кожей. Рядом с большим круглым столом для заседаний, между витринами с царскими коллекциями, пристроился диван; на стенах развешаны небольшие картины, гравюры, а больше всего фотографий; одна из них, где изображен Александр III, стоит на письменном столе. Все это освещается огромной хрустальной люстрой со свечами.

Здесь царь принимает посетителей, проводит совещания, выслушивает доклады. Множество документов аккуратно разложены стопками в шкафу. К удивлению сотрудников, Николай обходится без секретаря. Он придерживается мнения, что лишь в том случае сможет контролировать все дела, если сумеет «среди ночи в темноте на ощупь найти любую бумагу». Однако тут скрывается желание не упустить ничего из-под контроля и явное недоверие к министрам, интересы которых Николай старался учитывать как можно меньше.

Позади кабинета располагается императорская ванная, откуда можно пройти в плавательный бассейн. Помимо ежедневного плавания, Николай занимался и на гимнастических снарядах, которые были установлены также и в его литерном поезде. В гардеробной висела икона; на круглом столе всегда стоял графин с молоком, которое Николай то и дело пил.

В гардеробной постоянно находился камердинер. Из нее дверь вела в большое помещение, которое служило царю вторым кабинетом. Здесь он принимал делегации. В центре комнаты находился огромный круглый стол; письменный стол, шкаф царя и стулья — все из красного дерева, последние обиты кожей времен Петра. За письменным столом был вмонтирован сейф, в котором среди прочих документов хранился царский дневник; в нем подробно перечислялись посетители и время их приема, но подробности разговоров отмечались редко. На другом конце помещения стоял бильярдный стол. Позднее, после отречения, Николай замыкался в этом убежище и вместо того, чтобы играть, целыми днями рассматривал уже не нужные оперативные карты.

Следующая комната, заполненная сувенирами и фотографиями, служила для приема родственников, там он по вечерам занимался с детьми или просто играл с ними. Из нее по лестнице можно было через потайную дверь выйти в парк.

Покои царицы — они включали два кабинета, один из которых служил для приемов, — были отделаны светлым деревом. Царица занималась преимущественно благотворительной деятельностью, в годы войны покровительствовала организации Красного Креста, лазаретам и госпиталям. Обычно она лежа читала, вышивала, писала на диване в «сиреневом будуаре», там же принимала близких друзей; на большинстве семейных фотографий Александра запечатлена именно в этой позе. Перед диваном находился круглый столик с цветами обязательно сиреневого цвета; за чайным столиком семья неизменно пила чай в пять часов, причем Николай в это время просматривал газеты; в будуаре Александры имелось и пианино. Обедала семья в столовой, отделанной палисандром и красным шелком; из нее был вход в официальный салон царицы.

В спальне супругов висят фотографии Николая, Александры и ее отца, великого герцога Людвига Гессенского. Над кроватью много икон, среди них икона, написанная по традиции после рождения Николая на доске размером с новорожденного. В этой спальне появились на свет Ольга в 1895, Татьяна в 1897, Мария в 1899, Анастасия в 1901 и, наконец, сын Алексей в 1904 году.

За вторым салоном царицы располагается библиотека — гордость русских царей. Литература и чтение занимают особое место в жизни каждого русского. Отчасти убежище от реальности и иллюзия прекрасного, отчасти предохранительный клапан, отчасти острое оружие в борьбе против тиранических режимов, русская литература дает не только духовную пищу, но и служит активным фактором, иногда даже катализатором общественных процессов. Раз в неделю докладывают о вышедших новинках, и Николай заказывает все, что его интересует на русском и иностранных языках.

Многие великие классики русской литературы еще живы при воцарении Николая. Его любимые писатели — Лесков, Гоголь и Тургенев, «Рассказы охотника» которого он всегда берет с собой в дорогу.

Много пересудов вызывает одно из произведений искусства, украшающих второй салон царицы: кроме батальной картины «Возвращение казаков» и портрета Александры работы Каульбаха, на стене помещения, убранного в стиле Людовика XVI, висит гобелен с картины «Мария-Антуанетта и ее дети» Виже-Лебрен. Наблюдатели склонны усматривать в присутствии этого гобелена неблагоприятное знамение. Нелюбовь царицы к позднейшему председателю Думы М. В. Родзянко (основывавшаяся на ее категорическом неприятии любых демократических институтов, ограничивавших самодержавие) также заставляла проводить параллели с Марией-Антуанеттой и ее ненавистью к Лафайету. Позже эти аналогии нашли подтверждение в трагической смерти Александры вместе с царем — логическом следствии революции. Эта картина служила своеобразным символом сходства судеб обеих государынь.

День Николая начинался в семь утра. После молитвы он посвящал двадцать минут плаванию, затем пил чай с молоком и печеньем. После этого принимал дежурного адъютанта, первого гофмаршала (в его царствование этот пост занимал граф Бенкендорф) и, наконец, коменданта дворца, который нес ответственность за безопасность августейших особ.

С 1905 года эта ответственность перешла к начальнику дворцовой полиции полковнику Спиридовичу, который оставил записанные воспоминания о повседневной жизни, быте царя и о его поездках по стране и за границу. Он и камердинер Николая Волков принадлежат к числу немногих, кто служил царю до конца и сумел избежать гибели от рук большевиков в 1918 году (Волкову удалось буквально в последнюю секунду спастись от расстрела в ночном лесу под Екатеринбургом).

Ближе к полудню царь принимал министров. Если царь подходил к окну, он давал тем самым понять, что хочет закончить аудиенцию, хотя при этом делал вид, что внимательно слушает. Эту его особенность объясняли всем новичкам. Перед обедом он выходил на короткую прогулку, обычно со своими многочисленными шотландскими собаками, на обратном пути часто пробовал обед, приготовленный для солдат и прислуги, — эту привычку он позднее передал сыну, — а затем и сам обедал с семьей. Меню, утверждавшееся накануне царицей, включало на обед три, на ужин пять блюд. К обеду обычно приглашались гости — министры, советники или личные друзья.

Николай предпочитал чисто русскую кухню и часто требовал приготовить борщ или кашу. Икры избегал, потому что из-за нее у него однажды было расстройство желудка. Выпивал бокал портвейна и больше никакого спиртного не употреблял, за исключением обедов с офицерами своего полка на парадах или маневрах.

После обеда царь продолжал заниматься делами с перерывом на прогулку, в пять часов пил чай с семьей, до восьми принимал делегации или министров, а после ужина работал примерно до одиннадцати. Наиболее высокопоставленных советников, в том числе председателей Совета министров (в первые годы царствования — Витте, позднее — Столыпина, Коковцова и, наконец, Голицына) или председателя Думы Родзянко, он принимал именно в эти поздние часы.

В свободные вечера Николай любил с семьей читать вслух произведения русской, а также французской и английской литературы.

Николай, приученный к военной дисциплине, ни разу не пропустил вечера, чтобы не сделать запись в дневнике. Здесь почти не отражается содержание его встреч и бесед — только имена принятых лиц и время аудиенции. Он редко выражает свои эмоции, лишь в исключительных случаях дает прорваться чувствам — радости (от военных успехов либо рождения очередного ребенка), горя, гнева или озабоченности от неудач на фронте, политических волнений или смертей близких. Зато охотно издевается над кем-либо — жертвами чаще всего служат дипломаты или кайзер Вильгельм II, с которым он поддерживал постоянные отношения. При сравнении этих записей с происходившими событиями или их последствиями неизбежно напрашивается вывод, что его дневник — это запись собственных размышлений, а вовсе не источник информации для посторонних. В то время ведение дневников в Европе было обычным делом, и Николай рассматривал это как долг, который послушно исполнял. Да и его отец соблюдал эту традицию, причем если в молодые годы Александр описывал свои впечатления довольно живо, то дневники царя Александра III сразу приняли сугубо казенный характер. Отсюда и у Николая склонность к отгадыванию загадок и попыткам истолкования событий, очень редко связанным с действительностью. Дневники кузена Николая, британского короля Георга V, на первый взгляд столь же поверхностны и сухи, однако в них не найдешь «бескрылости мысли и холодности чувств», которыми отличается, по мнению многих, дневник русского царя.

Очевидцы и министры времен царствования Николая описывают его поведение как очень спокойное, дружелюбное и учтивое (что часто вводило в заблуждение, поскольку многих после радушного, как обычно, приема ожидало уведомление об отставке), всегда ровное и выдержанное. Лишь однажды он открыто выразил недовольство супругой, которая слишком часто вмешивалась в назначения высших чиновников.

Спокойствие Николая часто выглядит необъяснимым, особенно в драматических ситуациях. Такое поведение Николая приписывают разным причинам — от равнодушия, апатии или фатализма до полного безразличия. Но он умел хорошо скрывать свои действительные чувства.

И тем не менее царствование Николая богато инициативами, особенно по прошествии нескольких лет. Поначалу он старается держаться строго в рамках поставленной Александром задачи, рассматривая ее как наследие. Исполнение святого долга перед покойным отцом было для Николая превыше всего. Но с течением лет он начинает понемногу отклоняться от предписанной линии, пытаясь найти золотую середину между преемственностью и новыми задачами политики. Царь взялся за осуществление поставленных целей решительнее, чем ожидали его министры и советники, зная его вялый, поначалу даже робкий характер.

Преемственность политики его отца, Александра III, в первые годы царствования Николая II обеспечивали министры, доставшиеся ему «в наследство». В важнейших областях это были министр иностранных дел Гире и министр финансов Витте, оказывавшие решающее влияние на принятие внешнеполитических и внутриполитических решений.

Во внутриполитических вопросах Николай по-прежнему следовал советам седовласого юриста Победоносцева, обер-прокурора Синода. Это был бескомпромиссный консерватор, всеми средствами старавшийся удержать Николая от малейших уступок политической самостоятельности земствам, дворянству и другим сословиям. «Парламенты служат лишь росту карьеры депутатов, а не государству», — внушал он царю.

В январе 1895 года царь впервые выступил с публичным заявлением. Под явным воздействием Победоносцева Николай вскоре после восшествия на престол дал отпор тем, кто связывал с ним надежды на изменение курса власти. Перед выходом с первой политической речью Николай заметно нервничал, что нашло отражение в его дневнике:

«17 января 1895. Сильно волновался перед тем, как выйти в Николаевский зал выступить перед депутациями от дворянства, земств и городов. Затем принял все депутации».

Николай достал заготовленный текст из шапки и зачитал вслух:

«Я рад видеть все слои общества, которые явились сюда засвидетельствовать мне свою верность. Верю в искренность этого чувства, которое присуще всякому русскому человеку. Однако мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».

Реакция была бурной. В собраниях никто не отважился открыто протестовать, но отовсюду поступали письма с выражением недовольства. Не только для либералов, расколотых на многочисленные идеологические лагеря, но и для ярых революционеров этот отказ от введения начал демократии стал поводом для решительных действий. Политические эмигранты из-за рубежа слали памфлеты и открытые письма в столицу, чтобы через тамошние газеты повлиять и на позицию властей. Однако Николай остался непоколебим и в первые годы царствования хранил верность завещанным отцом основам, твердо удерживая в своих руках контроль над всеми сферами жизни.

После этого молодой царь более интересовался внутриполитическими спорами. Страна вступала в полосу реформ: экономические мероприятия тесно сплетались с внутри- и внешнеполитическими. Вдохновлял и координировал эти реформы министр финансов Витте.

Именно он до своего ухода с поста в 1903 году сумел заложить основы невиданного доселе в истории России экономического и промышленного развития.

Либерально мыслящий Витте — яркий пример того, что для царя Николая личные симпатии и антипатии не имели никакого значения, когда речь шла об интересах страны. Поэтому он доверял выполнение государственных задач людям, ему не близким и даже не приятным (в данном случае чувство было взаимным), если был уверен в их способностях и мог поставить их на службу Отечеству. И наоборот, он увольнял, как бы ни было это ему лично тяжело, других министров, например, верного премьера Коковцова, когда их время «истекало», то есть царь считал их задачу выполненной.

Витте понимал, что для процветания России необходим мощный экономический импульс. Для этого ׳*требовалось обеспечить подъем промышленности и модернизировать сельское хозяйство. Он заботился о форсировании экспорта продовольствия; вывоз зерна (прежде всего в Германию и Англию) утроился по сравнению с предыдущим десятилетием. Одновременно министр финансов защищал отечественное производство высокими таможенными тарифами. Вместо импорта промышленных изделий он способствовал развитию собственного производства за счет иностранных инвестиций. К 1900 году в стране действовало уже 270 иностранных акционерных обществ с французским, бельгийским, немецким и английским капиталом.

На рубеже веков 3 миллиона из 150 миллионов русских были заняты в промышленности; две трети населения еще оставались в деревне. На раннем этапе индустриализации Витте осуществил такие социальные мероприятия как ограничение рабочего времени и введение страхования для рабочих.

Развитие реформ Витте основывалось на накоплении золотого запаса за счет сокращения дефицита торгового баланса. Рубль стал конвертируемым, что способствовало привлечению иностранного капитала. Николай не только ввел золотое обеспечение рубля, но и дал право Государственному банку выпускать кредитные билеты на сумму 300 миллионов рублей без золотого покрытия, хотя пользоваться этим правом не пришлось: напротив, перед войной 1914 года золотой запас существенно превышал сумму денег в обращении внутри и вне страны.

Все это сделало возможным финансирование гигантских проектов, которые Николай считал важными по внутри- и внешнеполитическим соображениям, в первую очередь, строительства Транссибирской железной дороги. Осуществление проекта началось еще в 1891 году. Сам Николай, возвращаясь из путешествия на Дальний Восток, заложил первый камень крайнего восточного вокзала. Строительство велось одновременно от Владивостока и от Челябинска.

Эта проект был крайне важен с многих точек зрения — для подъема экономики страны (рост промышленности, увеличение выплавки стали и добычи угля и нефти), облегчения товарообмена на огромной, практически лишенной инфраструктуры территории, для заселения Сибири и Дальнего Востока и, наконец, для расширения торговли с Китаем. Транссибирская железная дорога служила также орудием стратегического продвижения России на Дальний Восток.

Китай и Корея к рубежу веков сильно отставали от западных держав и потому являлись привлекательными объектами для колониальной экспансии, в которую уже втянулись Англия и Франция (не говоря уже о Германии). Россия территориально была подготовлена к достижению этой цели: с середины XIX века она овладела северной частью острова Сахалин, основала город Хабаровск и отобрала у Китая полосу побережья между Амуром и Уссури. В 1881 году Китай по договору уступил России Китайский Туркестан. Теперь Корея стала объектом политических вожделений: для маленькой, перенаселенной Японии — как мост в Китай, для России — как опорный пункт защиты своих интересов в Тихоокеанском бассейне. Александр III в 1884 году заключил торговый договор с корейским королем — вассалом Китая — и открыл при его дворе русское дипломатическое и консульское представительство.

Царь Александр III недаром послал своего наследника по завершении образования в 1890–1891 годах в путешествие на Дальний Восток: он хотел, чтобы тот своими глазами увидел потенциальные возможности этого региона. Теперь, на рубеже веков, требовалось закрепить достигнутое путем создания соответствующей инфраструктуры, создать предпосылки для хозяйственного освоения, прежде чем эти земли станут трамплином для достижения дальнейших политических целей.

Энергичное осуществление железнодорожного проекта, которого потребовал Николай в выступлении перед Комитетом по строительству Транссибирской железной дороги, отнюдь не запоздало: усиленно муссировались слухи об английском проекте прокладки железнодорожной линии через Маньчжурию. Это не только нарушало экономические планы России, но было крайне нежелательно с политико-стратегической точки зрения.

Дальневосточная политика царя строилась на прочном основании: уже в японо-китайской войне 1894 1895 годов ей пришлось выбирать, какую сторону поддерживать. Став на сторону Японии, Россия приобрела бы незамерзающий порт в Корее; поддержка Китая открывала возможность экономического, а значит, и политического влияния в Маньчжурии.

Россия выбрала второе. Тем самым она создала предпосылки для приобретения контроля над этой областью, следствием чего стала прокладка через нее железной дороги.

Именно русскому царю совместно с Германией и Францией удалось лишить победителя в войне, Японию, захваченных ею Ляодунского полуострова с незамерзающим портом Порт-Артур, Формозы и признания независимости Кореи. Китай получил от России 400 миллионов рублей для выплаты контрибуции Японии (для этой цели в Петербурге был основан Русско-китайский банк). Поэтому Китай в том же году охотно заключил с Россией оборонительный союз и предоставил царю право на строительство Китайско-Восточной железной дороги через Маньчжурию от Читы до Владивостока, а в 1898 году — также и на строительство Южно-Маньчжурской железной дороги от Харбина до Дальнего.

Заключив с Китаем договор об аренде Ляодунского полуострова сроком на двадцать пять лет, Николай добился цели, которую ставил еще его предшественник: приобрел незамерзающую гавань Порт-Артур. Он стал базой для операций России на Дальнем Востоке.

Во время этих событий в дневнике появились записи, отражающие увлечение Николая Дальним Востоком — единственные записи политического характера. Перед тем как японцы уступили России китайский полуостров Ляодун, царь записывает 4 (16) апреля 1895 года:

«В половине третьего совещался с дядей Алексеем, Лобановым, Ванновским, Чихачевым и Витте о восточных событиях. Решили энергично настаивать на очищении японцами южной Маньчжурии и Порт-Артура. Если они не прислушаются, придется их к этому принудить. Лишь бы не втянули нас в войну!».

24 июля того же года он записывает с облегчением: «Достигнут долгожданный итог нашего соглашения с Китаем, который так долго оттягивался из-за интриг англичан и немцев в Пекине».

Николай еще не осознал, что японцы напуганы активностью русских и усматривают в ней угрозу, нависшую над их интересами. В первую очередь они усиленно укрепляют свой военно-морской флот, который гораздо современнее русского и потому может служить эффективным средством сдерживания русской экспансии.

Поглощенность азиатскими делами отвлекает Николая от Балкан, где Россия в это время и без того способна лишь поддерживать статус-кво после неудач подогреваемой идеологией панславизма политики предшествующего периода. Заключенный после Союза трех императоров (России, Германии и Австро-Венгрии) договор о взаимных гарантиях между Россией и Германией, невзирая на настоятельные обращения Бисмарка к кайзеру, не был продлен. С Австро-Венгрией царь заключил соглашение о разделе сфер влияния, подтвержденное обоими императорами в 1903 году. Однако во время кризиса 1898–1899 годов Николай не позволяет своим генералам, усматривающим удобный случай ударить по Турции, ввязываться в военные действия. С самого начала своего правления Николай ограничивается тем, чтобы внимательно следить за обстановкой на Балканах. 23 марта 1895 года он записывает в дневнике:

«После обеда принял Протасова и нашего военного агента в Вене Воронина. Последнему удалось достать подробный план мобилизации и сосредоточения австрийской армии у нашей границы».

Николаю нужно спокойствие на западной границе. Однако он не доверяет ни немецкому, ни тем более австрийскому соседу, хотя с последним в 1897 году заключает своего рода соглашение о моратории, подтвержденное шестью годами позднее как «заявление о статус-кво». Чтобы гарантировать безопасность в этом регионе, которую его отец сумел поддерживать на протяжении своего тринадцатилетнего правления, Николай решил выступить с инициативой.

Летом 1898 года царь обращается с нотой ко всем правительствам мира с призывом к «разоружению и миру во всем мире», который привел к созданию Международного третейского суда в Гааге. Со ссылкой на «хозяйственные, финансовые и моральные последствия гонки вооружений» царь предлагает созвать международную конференцию для обсуждения этих вопросов.

Возможно, Николая особенно беспокоило усиленное перевооружение артиллерии других европейских держав и известное ему отставание в этом России. Царя вдохновил на эту инициативу также русский публицист Иоганн Блох, который в объемистом исследовании показал разрушительные последствия возможной мировой войны и тем самым оказал влияние на Николая.

Европа поражена инициативой Николая. Одни правительства восхищаются царем, начинаются разговоры о «Николае Миротворце». Другие, в первую очередь Англия и Германия (кстати, также соперники России в Черноморских проливах и на Дальнем Востоке), лишь иронически усмехаются. «Величайшая глупость, какую мне не приходилось слышать», — бросает принц Уэльский. Германский кайзер дает выход своему темпераменту, давая понять, что для него неприемлема никакая мирная конференция, а допустимо разве что обсуждение военных проблем. «Ты только намекни монархам, — возмущенно телеграфировал Вильгельм Николаю по поводу идеи разоружения, — что им придется распустить овеянные вековыми традициями полки или отдать свои города во власть всевозможных анархистов и разгула демократии!» Тем самым Вильгельм зарубил на корню пацифистскую инициативу Николая, и разоружение не состоялось. Тем не менее, скорее из уважения к русскому царю, чем по убеждению, двадцать европейских государств наряду с США, Мексикой, Японией, Китаем, Сиамом и Персией приняли участие в конференции, которая была созвана в мае 1899 года, в день рождения Николая, в Гааге, в здании, называвшемся «палатой Международного третейского суда», в присутствии специалистов по международному праву. Николай выбрал столицу Нидерландов, потому что считал эту страну «нейтральнее всех прочих нейтральных государств». Правда, русское предложение заморозить гонку вооружений на существующем уровне не прошло, зато была принята конвенция о правилах ведения войны (защита гражданского населения и объектов, запрет отравляющих газов и т. п.). И по сей день Международный суд в Гааге занимается разрешением споров между государствами, с каждым днем представляя новые доказательства своей нужности.

В 1907 году состоялась вторая международная мирная конференция, принявшая дополнения к конвенции 1899 года. На этот раз ее подписали уже 44 страны. В третьей конвенции был сделан решающий шаг к осуществлению николаевской инициативы, ибо она предусматривала мирное разрешение международных конфликтов с помощью Международного третейского суда и посредничества нейтральных государств в случае войны. Соответствующий документ, подписанный странами-участницами, гласит: «С целью по возможности ограничить применение силы в международных отношениях государства, подписавшие конвенцию, обязуются прилагать все усилия к разрешению международных споров мирными средствами». Это подразумевало создание третейского суда, а также комиссий по примирению и расследованию.

Основательница движения за мир в Германии и Австро-Венгрии Берта фон Зуттнер пришла в такой восторг от инициативы Николая, что отпечатала и разослала открытку с текстом Манифеста мира и портретом царя. Другие известные деятели, вроде основателя Красного Креста Анри Дюнана, также возлагали большие надежды на царскую инициативу.

Самому Николаю пришлось прибегнуть к услугам основанного им учреждения — в 1905 и затем в 1914 году. Перед началом военных действий царь просил Вильгельма в качестве «посредника» в сербско-австрийском конфликте передать его на рассмотрение суда в Гааге, пока русский посол в Вене прилагал все усилия, чтобы продлить срок австрийского ультиматума Сербии. Однако Вильгельм не проявил ни малейшего интереса к этой форме примирения.

В громадном зале заседаний Гаагского суда помнят о выдающейся роли Николая в создании этого учреждения. По дипломатическим соображениям висящий там его портрет всегда скрывался за занавесом, чтобы его не видели советские делегаты, и посетителям давали взглянуть на царя лишь по специальной просьбе. Зато сохранился мемориальный стол, к которому прикреплена табличка со словами благодарности основателю суда Николаю II: он находится в здании ООН в Нью-Йорке.

В формировании внешней политики Николая II и политического ландшафта Европы решающую роль сыграли отношения между германским кайзером Вильгельмом II и его русским партнером. За два десятилетия, с 1894 по 1914 год, в первую очередь именно эти два императора создали международное положение, которое привело к первой мировой войне.

Вильгельма раздражал русско-французский союз: в нем он усматривал угрозу своим интересам как в Европе, так и на Дальнем Востоке, где Россия и Англия выступали в роли его потенциальных противников. Поэтому с момента их знакомства он направлял все усилия на то, чтобы любыми доступными средствами исподтишка оказывать влияние на Николая. Вот почему описание взаимоотношений этих двоих государей весьма поучительно.

Когда в 1894 году двадцатишестилетний Николай взошел на русский престол, Вильгельму было тридцать пять, и он уже шесть лет правил Германской империей.

Свидетельства современников об обоих императорах во многом перекликаются между собой. Если накладывать их друг на друга, получится пестрая головоломка, но в главном все источники сходятся.

Вот как описывает Вильгельма и Николая великий герцог Гессенский Эрнст-Людвиг, старший брат супруги Николая Алисы:

«Вильгельм был прирожденный интриган. В молодости он был влюблен в мою сестру Эллу, а поскольку она вышла за великого князя Сергея Александровича, дядю Николая И, то с тех пор он всячески злословил по адресу Сергея. Он обожал интриги, был нерешителен, легкомыслен, бесцеремонен и временами бестактен. Это проявлялось по отношению не только к Сергею, но и, например, к англичанам при малейшей возможности. Он был позером, походка его была твердой и размашистой, но на самом деле он был нестоек, трусоват, с трудом преодолевал помехи и был склонен к ревности. Он поддавался минутным настроениям, что было заметно и в его отношении к окружающим, и резко менял свои симпатии и антипатии. При этом он был весьма умен, отличался мгновенной реакцией и был непревзойденным оратором.

Николаю были чужды интриги. Добродушие просматривалось в его больших, словно у верного пса, голубых глазах; поэтому он бывал очарователен, несмотря на свои ограниченные познания. Так что семейная жизнь у моей сестры (Алисы) складывалась отменно. Он был воплощенным долгом — черта столь же нетипичная для русских, как и его честность и самоотверженность. Хотя он не был глуп, вел дела осмотрительно и лишь после долгих размышлений, результаты он получал часто слишком поздно. Отсюда его всегдашняя нерешительность. Как пример его прилежания и тяги к справедливости припоминается случай: однажды в час ночи я застал его в охотничьем домике за изучением биографии гетмана. Он не уверен, сумеет ли надлежащим образом высказаться в нужном месте, пояснил он. На мое замечание, что есть кому поручить выяснение таких деталей, возразил: «Если я вижу их, своих подчиненных, только мельком, какие они все замечательные…».

«По характеру он скорее был конституционным монархом и не соответствовал своему времени…». Русский министр иностранных дел Извольский: «Различие темпераментов у обоих просто шокировало. Вильгельм воздействовал на царя своим необузданным характером, а тот не мог ему противостоять. При этом государь насквозь понимал комедиантскую манеру поведения Вильгельма. Тем не менее всегда нервничал, если Вильгельм находился поблизости».

Бессменный французский посол в Петербурге Морис Палеолог имел достаточно поводов наблюдать обоих императоров, особенно русского:

«Вильгельм был крупнее и вел себя величественнее Николая. Вильгельм любил импозантные выступления, театральные позы. На каждый случай они тщательно репетировались. Обожал внушительные, с помпой, выходы, явно склонялся к фанфаронству. Он располагал к себе подкупающей смышленостью и часто прибегал к блистательной риторике. В то же время отличался импульсивностью, бывал вспыльчивым и сварливым. Обожал парады, всевозможные празднества и спортивные состязания — для разнообразия и как возможность очередной раз пощеголять в другом одеянии.

Николай при небольшом росте был атлетически сложен. Спорт — ходьба, парусные гонки, теннис, верховая езда, велосипед, плавание — удовлетворял его потребность в физической деятельности. Никакая помпа, никакая сенсация для него не имели значения. Николай не был ослепителен. В самых торжественных случаях он надевал мундир полковника сообразно чину, в который его произвел отец. И в поведении, и по характеру он был скромен, спокоен, прост, добросовестен, даже застенчив, однако умел, если требовалось, быть остроумным и очаровательным, а иногда и сердитым. Он был неглуп и открыт, но не обладал особой дальновидностью или оригинальностью. Вид у него был такой, словно он не сумел поставить свои способности себе на пользу».

В то время как Вильгельм проявлял самые разносторонние интересы и без труда мог рассуждать о любом виде искусства, Николай интересовался в основном историей и военным делом. Оба государя отличались набожностью. Однако набожность Николая была глубокой, пронизанной мистицизмом православия, тогда как у немца она была респектабельной, такой, какую правоверные почитают хорошим тоном. Религиозность также отвечала его склонности к фатализму, уверенности, что все в руке Божьей и что Бог неусыпно следит за исполнением долга верующими.

Поэтому Вильгельм терпимо относится к другим религиям, даже к исламу, в том числе и к евреям, которым отдает должное в сфере искусства и интеллектуальных занятий. К сожалению, в оценке своей роли и Вильгельмом, и Николаем преобладает преувеличение «дарованной Божьим промыслом» самодержавной власти. В то время как Вильгельм не упускает случая подчеркнуть это обстоятельство, для Николая оно само собой разумеется и даже не стоит упоминания. Между тем самодержавие Вильгельма фиктивно: его конституция с рейхстагом и партийной системой делает попытку сопоставления немецкого самодержавия с русским абсурдной. Кроме того, по сравнению с королями Баварии, Саксонии и Вюртемберга, великими герцогами Гессена, Мекленбурга и Бадена германский император лишь первый среди равных, и они вовсе не считают себя вассалами кайзера или короля Пруссии.

Обоих объединяет ярко выраженная склонность к мистике, которая для русского склада ума столь же характерна, сколь и для немецкого. Как Николай уверовал, что Распутин обладает неземным, «божественным» даром, так и Вильгельм держит придворного, занимающегося оккультизмом и переселением душ, за что прозван «Калиостро немецкого императора». Правда, этого субъекта удалили от двора еще в 1908 году, тогда как Распутин держался до 1916 года, пока его не убили и причиненный им ущерб уже невозможно было возместить.

Поразительны различия в стиле работы обоих императоров, хотя объем деятельности вполне сравним. Вильгельм, если верить его камергеру фон Цедлицу, долго спал, часами завтракал, затем два часа выслушивал доклады, а после обеда находил время еще вздремнуть.

Николай, напротив, вставал рано и трудился допоздна, за день через него проходило несколько сотен документов, которые он должен просмотреть и подписать, а потом еще являлись министры и другие посетители. Нечему удивляться — самые незначительные решения в империи, населенной ста пятьюдесятью миллионами душ, вправе принимать только царь. Между тем записи в дневнике свидетельствуют, что он находит время для регулярных прогулок, правда, спать днем у него не получается.

Ярче всего различие между двумя государями проявляется в их переписке. Письма Вильгельма занимают много страниц, многословны и бесконечны, идет ли речь о поздравлениях, соболезнованиях, клятвах в верности или высказываниях. Ответы Николая Вильгельму (как и собственным министрам) кратки и лаконичны, редко занимают полную страницу. Только личные письма, например, Алисе в первые годы знакомства или матери, довольно пространны.

Предубеждение против Вильгельма Николай перенял еще от своего отца, который не выносил племянника. Александр III однажды написал германскому императору по поводу его эксцентричного поведения: «Довольно, довольно, загляни-ка в зеркало — увидишь там пляшущего дервиша!».

Тем не менее Вильгельм, который, со своей стороны, называл Александра III «варваром-мужиком» (а позднее в мемуарах не преминул едко заметить, что «возле него, в отличие от Николая, можно было буквально потеряться!»), написал Николаю по поводу смерти отца и предстоящего восшествия на трон в трогательном тоне:

«Мой дорогой Ники! Новый дворец, 8. XI. 1894

Тяжелая и ответственная задача, к которой предназначило Провидение, свалилась на тебя неожиданно и внезапно из-за скоропостижной и преждевременной кончины твоего любимого, горько оплакиваемого отца… Его внезапный уход столь напоминает потерю моего собственного дорогого папы, с которым усопший царь имел так много общего по характеру и доброте сердца… Беспрерывно молю Господа за тебя и твою удачу. Участие и искренняя боль, царящие в моей стране ввиду преждевременной кончины твоего глубокоуважаемого отца, поведают тебе, как силен монархический инстинкт и как Германия сочувствует тебе и твоим подданным…»

Неприязнь Николая к Вильгельму проявляется в его — отчасти явном, отчасти скрытом, но прослеживаемом при историческом анализе — отношении к Германии. Оно прорывается в сатирическом письме, сочиненном Николаем от имени Бисмарка:

«Буде Ваше Императорское Величество Вильгельм II князю Бисмарку посредством энергичного офицера, чертей отнюдь не боящегося, на большом листе пергамента приказ послать соизволит, дабы впервые в жизни чистую правду узнать, то оный князь при надлежащем с ним должном обращении также в письменном виде ответ пришлет.

Крепость Шпапдау, апрель 1896

Я, князь Отто Бисмарк, коий еще в бытность в университете Геттингенском, пивопитие и женопри-ставание штудируючи, красную шапку носил и про свое красное республиканство громогласно возглашал, сим заявляю, что есмь отнюдь не князь земной, а вовсе напротив, Князь тьмы собственною персоною.

Князь тьмы Бисмарк» [27]

В тот момент, когда некий кичливый прусский юнкер задался мыслию сына на свет произвести, внушила мне высшая сила, каковой противиться я не мог, в того юнкера вселиться и с истинно юнкерским бесстыдством историю в мировом масштабе творить взяться.

С удовольствием подчинился я тому приказу, смошенничавши, ибо и до того весь мир многократно за нос водить привык, и 1 апреля 1815 года в качестве дара первоапрельского под именем Бисмарк в колыбели старинного прусского дворянского рода и позднее, не без изящной иронии, в прусском мундире с сернисто-желтыми крагами, бесчинствовал, роль одного юнкера с бесшабашной естественностью играя, пиная монархию изо всех сил и сметая всех, кто становился на моем пути, в том числе королей Божиею милостью, коих всячески ненавидел и презирал, однако же всего более хотелось мне гогенцоллерновский и все прочие троны валить и мир со всех концов поджигать, и тут отловил меня в Нью-Йорке бывший прусский лейтенант Герделер, коего благочестивая жена, воистину образцовая немецкая Минхен, в своей Библии вычитала, кто я есть такой, и отправила меня Вашего Императорского Величества Вильгельма II верному другу, царю российскому Николаю II, с донесением, что он лишь комедию играл, дабы изловить старого мошенника, и что он, хоть и американский гражданин, в душе остался добрым немцем и верноподданным дома Гогенцоллернов. И тут я сдался на милость и немилость.

Впервые в жизни говорю истинную правду в уповании, что будут со мной обращаться достойно.

Честно сознаюсь, что это я в обличье Иуды Искариота Господа за 30 сребреников продал, в обличье Нерона Рим поджег и христиан зверям на съедение бросал, в обличье папы Григория VII святую церковь испохабил, в обличье императора Генриха IV над наместником Христовым издевательства творил, в обличье короля Гамбринуса немецкий дух в пиво, наивреднейший из всех опьяняющих напитков, привнес, и мой первый друг пивовар его не токмо из солода и хмеля, но также, скажем, в Америке из дубовой коры, соли (…) и прочих замечательных вещей сотворяет, в обличье кардинала Ришелье трон Бурбонов подрывал и французскую революцию готовил, ради 5 миллиардов, которые в Германию так и не попали, прекрасный Париж зажигательными снарядами обстреливал, королей и королев, в том числе царя Александра II, убивал, (…) и в старика Вильгельма I бомбы бросал, за взятку позволил мошеннику Генриху Хильгарду, он же Генри Виллард, простодушный немецкий народ обжуливать, предупредил Рихарда Герделера после его ухода из Северо-Тихоокеанской железной дороги об обмане, чтобы скрыть следы, как я за наличные основал 5 крупных американских страховых компаний, которые не допускали немецких конкурентов в Америку, не давая им слизывать масло с бутерброда и переводить в Германию тантьемы, и прочие, чисто американские жульничества сотворял (…), стравил между собой братьев Герделер, которые в душе остаются любящими братьями, пока старший, Рихард, ныне американский гражданин, в пылу битвы — а он бывает хитрым, если припечет, — не вызвал кайзера Вильгельма II на дуэль, а я тогда дал плохой совет запереть его в сумасшедший дом, признать его в прусском суде слабоумным и на протяжении 29 месяцев подвергать дьявольским мукам в ожидании, что он, выйдя на свободу, тут же бросится мстить кайзеру.

Это была явная ошибка.

В сумасшедшем доме Рихард осознал, что, будучи бывшим прусским офицером, никакого права не имеет кайзеру угрожать, ибо того великий дедушка всегда был ему, Рихарду, милостивым, законным и добрым государем, никакого права не имеет дом бросать и супругу с детками без забот оставлять; в сумасшедшем доме увидел он, что за сокровище его верная жена, которая, каждый день переживая ужасные секунды при виде супруга, запертого, словно дикий зверь, забыла, что он ее не любил так, как она того заслужила, и как он утверждал, будто любит, на Рождество 1878 года в городе Нью-Йорке дорогой подарок получил, и неутомимо, как никакая другая жена не смогла бы, а американка уж точно, за его освобождение с утра до вечера, днем и ночью боролась, пока ей не удалось вырвать мужа из когтей мучителей; в сумасшедшем доме научился он возносить молитвы и после долгой, ожесточенной борьбы изгнал Сатану из своего сердца вместе с прочими врагами, каковых я сам ему наслал, да еще и ниспослал глупых демонов его любезным родственникам, так что им больше нечего было от него опасаться, и дал ему коварный совет вернуться к семье в Америку, а тем временем мой верный слуга президент Грур Эберланд позаботился опасность для меня к минимуму свести, так что я этой шуткой весьма позабавился, когда он с земли республики перенесся во владения кайзера Вильгельма II, где господа прусские государственные эксперты приготовили ему всяческие каверзы.

Моего верного слугу Грура Эберланда тем временем допрашивали, имело ли достаточные основания берлинское правительство столь беззаконно обращаться с американским гражданином, в то время как двое светил американской медицины, д-р А. X. Коулет и д-р Джон Г. Герднер, тщательно обследовали господина Рихарда Герделера в Нью-Йорке и признали его вполне здоровым. Их гонорар получил этот великий патриот, который злоупотребил служебным положением, дабы сделать то, что надлежало, и который использовал самочинно выпущенный им без разрешения конгресса золотой заем, чтобы с помощью афериста Вилларда установить связь между административным судом и советником-землеустроителем Герделером в Мариенвердере, в Западной Пруссии, именно там, где тот упрятал брата в сумасшедший дом, дабы с помощью этого гениального юриста держать зверя на привязи, ибо, как сказано в Откровении Иоанна, XIX, 20, ложными пророками загатить надлежит серное болото.

Ложный пророк — это человек с ложным именем, в парике, с лживым взором, лживым языком и лживым сердцем, это аферист Виллард, который проповедовал летом 1892 года и был разоблачен в бесконечных брошюрах своим сообщником Карлом Шурцем (немецкий революционер), что упоминается великим святым реформатором Гровером Кливлендом (президент США), который на основе свободы торговли создаст эру такого процветания, какого Америка еще никогда не видела, и при этом вступление президента Кливленда в должность породит такой страх наводнения Америки дешевыми иностранными товарами у всех промышленников, что предстоят тяжелые времена, и что построенная на немецкие деньги Северо-Тихоокеанская железная дорога потерпит крах, и что планируется новое ограбление Германии с помощью очередных дутых акций, на чем мой верный слуга Гровер Кливленд через своего банкира Дж. Пирпонта Моргана рассчитывает хорошенько поживиться.

Америке президент Кливленд принес такое изобильное процветание, что оно оживляется лишь их теоретическими страстями, а столы им наполняет нечестивый Маммона, так что она воспоет «аллилуйя», когда избавится от сего бедствия.

Жена Рихарда, верная Минхен, вычитала в своей немецкой Библии о черном чудовище, которое вырыло могилу королю, а ее муж, который вовсе не спятил, тогда же узнал, что он, тогда еще лейтенант 36-го Магдебургского стрелкового полка, еще весной 1864 года получил знамение, что американская гражданская война не закончится, пока не будет отменено рабство, а Германию я захвачу с севера деньгами и солдатами, а с юга — прусским оружием за спинами королей и набью деньгами обе сумки.

Верная Минхен, которую все ненавидят и которая немало грехов совершила, одну вещь в Святом Писании вычитала правильно: война, о которой говорится в книге Исайи, XXX, 33, что де уже выкопана могила, имеет в виду, как она столь же верно догадалась, императора и короля Вильгельма II, о котором ее немецкое сердце подсказало, что король сей добр и не имеет иного желания, кроме как верным служением немецкому народу вести его путем счастья. Черное чудовище, вырывшее могилу сему доброму королю — это я, и я понимаю, что заслужил кару, однако поскольку мой дорогой друг Рихард Герделер, с которым мы обтяпали немало делишек, оказался честным христианином и джентльменом, а также доподлинно известно мне, что дьявол вовсе не так плох, как люди обычно представляют, и что в старике Бисмарке много хорошего имеется, за то что его чтут во всем мире, искренне надеюсь, что со мной будут обращаться достойно, без мелочной мстительности, сообразно с моим высоким положением. Я князь, не индийский там какой-нибудь, обладаю сословной честью, а потому имею все основания надеяться, что буду со всеми надлежащими почестями возвращен в свое отечество.

Дальнейшая переписка между императорами осуществляется на английском языке. Наступление нового 1895 года дало Вильгельму очередной повод заверить Николая в своей дружбе и сочувствии самым убедительным образом. Немецкий кайзер подарил Николаю на свадьбу дорогой фарфоровый сервиз, за что Николай его пространно поблагодарил. В середине года Вильгельм с семьей и министрами лично нанес визит в Санкт-Петербург. Из дневниковых записей Николая можно определить его отношение к Вильгельму.

«30 августа. Принял князя Гогенлоэ, германского канцлера. Принял флигель-адъютанта кайзера, Мольтке, с письмом и гравюрой для меня от докучливого господина Вильгельма», — показатель того, что Николай часто воспринимает германского кайзера именно так. Николай откровенно раздражен и непочтителен к своему немецкому кузену.

«18 сентября. Вечером явился к чаю дядя Владимир, говорили о содержании письма, полученного мною от Вильгельма!»

«15 октября. Дядя Миша приехал из-за границы и снова привез письмо от Вильгельма!»

«24 октября. После чая работал и мучился, сочиняя черновик ответа Вильгельму. Невыносимое занятие, когда имеешь столько других поводов для забот, которые и важнее к тому же».

Почему Вильгельм так часто писал Николаю, становится ясным при анализе его внешне- и внутриполитических интересов, которые делали Россию привлекательным, хотя и не самым незаменимым партнером. И для этого было много причин.

Внутренняя политика Вильгельма основывалась на стремлении к сохранению автократического режима, хотя имперская конституция существенно ограничивала его в этом отношении. Для Вильгельма царское самодержавие служило дополнительной гарантией его собственного. Он был одним из немногих, кто поздравил Николая с его много раз критиковавшимся выступлением перед земцами, когда царь отклонил их предложения: «…Одним словом, продемонстрировано: принцип монархии в ее полной мощи — прежде всего. Мне понравилась твоя великолепная речь тем, что ты незамедлительно дал депутатам ответ на известные предложения о реформах. Ты попал им не в бровь, а в глаз и произвел на них огромное впечатление…».

Принцип взаимной поддержки в сохранении существующего строя не нов: царь однажды, в 1849 году, уже приходил на помощь австрийскому императору в подавлении венгерского восстания, что было для всех уроком — никогда не ставить под сомнение абсолютистский режим. Австро-Венгрия отнюдь не отблагодарила за это Россию, как показало ее поведение во время Крымской войны. Благодарность — вообще не политическая категория. Правда, Меттерних ясно выразился: «Русские еще увидят, какими мы можем быть неблагодарными!».

Наряду с этим Вильгельм усматривал в Николае, скорее даже в его державе, щит против пугающей «желтой опасности» — эту идею он настойчиво внушал в письмах Николаю с самого его восшествия на престол в 1894 году.

Не в последнюю очередь германский кайзер подогревал в молодом царе зарождавшуюся склонность к авантюрам на Дальнем Востоке. Вовлеченность России в дальневосточные дела была выгодна для Германии: поглощенная Востоком, она не имела возможности вмешиваться на Западе. Если же она проиграет восходящей державе (Японии), то, ослабленная, опять-таки не сможет активно действовать в Европе. Эти взгляды Вильгельма разделял и австрийский император Франц-Иосиф, который на рубеже веков, когда Россия уже глубоко втянулась в азиатские авантюры, отдал приказ своей военной миссии в Китае: «Всячески поддерживать, это отвлекает царя от Балкан!».

Эти соображения реальной политики германский кайзер умел облечь в такую утонченную форму, чтобы они выглядели приемлемыми для русского партнера: ведь к интригам, особенно против Англии или Франции, Николай был равнодушен, поэтому Вильгельм взывал к его христианской совести и «дарованной от Бога» миссионерской задаче.

На упомянутой в дневнике Николая гравюре, присланной ему германским кайзером для вдохновения, был воспроизведен рисунок, сделанный по наброску Вильгельма: император Германии пытался навязать свой вкус императору России. В дневнике Николая от б июня 1894 года гравюра описана следующим образом:

«Там изображены европейские державы, каждая — с символом своего духа. Архангел Михаил как посланец Неба призывает всех объединиться под знаком креста против буддизма, язычества и варварства. Там же слова Вильгельма о святой миссии, заповеданной Богом, защищать крест и европейско-христианскую культуру от натиска монголов и буддизма… Правда, для него эта борьба означает одновременно борьбу против иных наших общих врагов: анархизма, республиканства и нигилизма…».

Поэтому Вильгельм обещает Николаю в следующих письмах (например, от 26.4.1895) защищать его «от возможных нападений в Европе» и «способствовать разрешению вопросов возможных территориальных аннексий в пользу России», а также выражает надежду, что царь «благосклонно» отнесется к тому, что Германия, со своей стороны, «приобретет какую-нибудь гавань там, где это тебе не будет мешать…».

Важный мотив подобных ухаживаний Вильгельма заключался в том, что для него русско-французское партнерство, учитывая его отношения с Францией, было бельмом в глазу. Вильгельма страшит возможность, что Франция с русской помощью когда-нибудь вернет себе Эльзас-Лотарингию. Тут действует бисмарковский принцип: что угодно, только не война на два фронта! Поэтому германский кайзер не упускает ни малейшей возможности в своих многочисленных письмах напомнить Николаю о «республиканской угрозе» со стороны французского союзника, чтобы поставить этот союз под сомнение. Вот, например, в письме от 25 октября 1895 года Вильгельм предупреждает об «опасности сближения с республикой», поскольку «в наших странах республиканцы по природе своей революционеры, и с ними надлежит поступать соответственно…».

Кроме того, германский кайзер поставил себе целью ни при каких обстоятельствах не допустить русско-английского сближения: в Англии он усматривает своего главного врага; Англия — потенциальный союзник Франции в возможном конфликте с Германией; Англия соперничает с Россией за контроль над Черноморскими проливами; Англия — конкурент в колониях и на Дальнем Востоке; и кайзер боится английского флота.

«Поведение Англии в Африке всегда подозрительно, — продолжает Вильгельм в письме от 25 октября 1895 года, — кроме того, прорисовывается подготовка англо-японского соглашения, — тут Вильгельм совершенно прав, — в результате чего Япония заняла столь упрямую позицию в отношении России…»

Из этой англофобии должен последовать русско-германский союз. Вильгельм уже в 1896 году высказывался в связи с присутствием на маневрах в Германии и Австро-Венгрии, на которые был приглашен русский генерал Обрухтин, в пользу желательности русско-германского союза против Англии. Теперь он снова муссирует эту идею.

Все перечисленные причины, побуждавшие Вильгельма к постоянным попыткам влиять на Николая, он маскировал психологическими ухищрениями: поэтому кайзер понемногу дозировал их, часто лишь мельком упоминал или преподносил строго подобранные — часто преувеличенные — факты в расчете на то, что получатель писем сам придет к нужным Вильгельму выводам.

Даже краткие извлечения из пространных писем Вильгельма иллюстрируют методы и тактику аргументации, к которым прибегал кайзер в попытках повлиять на молодого царя. В упоминавшемся письме от 25 октября 1895 года, изобилующем обвинениями в адрес Франции и Англии, Вильгельм не брезгует и расистскими утверждениями, когда речь идет о Франции, и использует предупреждения против союза с Францией для разжигания внутриполитических опасений у Николая:

«Твои и мои подданные отличаются большим здравомыслием, трезвостью и спокойствием, нежели, к примеру, южные народы или французы.

Галло-романская раса легче поддается внушению, и если она воспламенилась, становится опаснее для мира, чем тевтонская или русская раса. С другой стороны, в Англии пресса — это мундштук для общественного мнения, в отличие от континента, и она в большей степени служит интересам страны. (…)

Мы можем поддерживать хорошие отношения с Ф. Р. (Французской Республикой), но ни в коем случае не сближаться с ней. Я всегда боюсь, что мои люди, находясь во Франции, будут заражаться республиканскими идеями. Мне стало известно содержание одного разговора в некоем парижском салоне. На вопрос французского генерала, сможет ли Россия разбить немецкую армию, русский генерал ответил: «О, нас сметут в первом же бою, ну и что — зато у нас тоже будет республика!». Вот чего тебе следует бояться, дорогой Ники! Позаботься о том, чтобы твои генералы не тянулись к Ф. Р…».

Однако подобные заигрывания, направленные против французских союзников Николая и задевавшие честь русской армии, на него не действовали. Они привели лишь к тому, что унаследованное от отца отчуждение от Вильгельма стало еще глубже, а верность союзу укрепилась.

Замечания Вильгельма об англичанах также были направлены на то, чтобы пробудить беспокойство царя и отвратить его от возможных партнеров:

«Интересно то, что рассказывал мне Лобанов о Турции: у него есть основания подозревать, что за Дарданеллами стоит Англия; меня самого это поразило. Несомненно, английская политика (…) в высшей степени засекречена и непонятна, и та странная манера, в которой английский флот крутится около Дарданелл, показывает, что там что-то происходит. Если это так, то имеет место нарушение Берлинского трактата (о разграничении сфер влияния), чего они не должны делать, поскольку другие участники не давали на то согласия; однако это показывает, что они намерены изменить свою политику в Средиземноморье (…) Франции известно о планах Англии захватить Афганистан и разделить Персию. Я разделяю опасения Лобанова, что Япония заключила какое-то соглашение с Англией. Но я сказал ему, что, как велит мой долг, в случае, если Россия будет занята на Дальнем Востоке, предоставлю тебе свободу рук против кого бы то ни было в Европе…».

И тут Вильгельм подсовывает Николаю для укрепления доверия человека, через которого можно поддерживать контакты в обход дипломатического представительства:

«Не будешь ли ты против возобновления традиции наших предков и назначения с обеих сторон личных адъютантов для связи между нашими штабами? Мольтке тебя устраивает? Я охотно приму любого, кому ты действительно доверяешь, в своем генеральном штабе…».

Не Мольтке, а генерал-лейтенант фон Хелиус позднее, перед началом войны 1914 года, будучи приставлен к царю как адъютант Вильгельма, поставлял не Николаю, а своему кайзеру ценную информацию о настроениях при русском дворе.

Как бы ни действовали на царя интриги его чересчур умного партнера, на его союзных отношениях с Францией это не отразилось. Будучи убежден в их правильности, Николай рассматривал этот союз как нерушимый завет отца и собственный священный долг. В 1896 году, следующем за написанием рассмотренного документа, Николай нанес официальный визит во Францию в качестве нового главы Российской империи, чтобы лично подтвердить заключенный договор, и восторженный прием, оказанный французами, укрепил его в этом убеждении.

Кайзеру оставалось лишь смириться. Вскоре он с семьей и большой свитой нанес визит Николаю в Петербург, чтобы снова привязать царя к себе. В письме другу, графу Эйленбургу, германскому послу в Вене, сразу по возвращении из России в августе 1897 года он рассматривает эту поездку как попытку завязать дружбу с Николаем и привлечь его к осуществлению своих политических планов:

«Визит, вопреки ожиданиям, прошел хорошо, и я договорился с Ники по всем крупным политическим вопросам, так что, можно сказать, весь мир у наших ног! Возврат имперских территорий Франции с помощью России абсолютно, начисто исключен, так что войны с Галлией и Россией можно не опасаться, Ники взял такое обязательство. Континентальная блокада против Америки и, возможно, Англии — дело решенное. Тебе предстоит оторвать Вену от Лондона. Мы расстались верными друзьями…».

Николай рассматривает итоги встречи иначе. Как следует из его бесед с дядей, дневниковых записей и донесений французского посла Палеолога, царь вовсе не соглашался считать вопрос об Эльзас-Лотарингии навсегда решенным. Он много раз подчеркивал, что русско-французский союз ставит во главу угла не территориальные проблемы, а отражение возможного нападения Германии, что четко сформулировано в военной конвенции 1892 года. Николай всего лишь старался успокоить Вильгельма, когда обещал «следить, чтобы французы не выходили за рамки».

И о «мире у наших ног» Николай вовсе не говорил. Он вежливо выслушивал излияния Вильгельма, был явно обеспокоен, но Вильгельм сделал далеко идущие выводы исключительно из молчания Николая и его нежелания перебивать собеседника.

Когда Вильгельм уехал, Николай облегченно вздохнул. Своему дяде Алексею он откровенно признался, «насколько неприятны и болезненны бесконечные разговоры с этим занудой Вильгельмом». «Не пойму, — жаловался царь, — как он позволяет себе затрагивать вопросы, которые лишь накануне поднял, не давая мне возможности обсудить их с моими министрами и дать определенный ответ. Поэтому мне пришлось отвечать ему так, чтобы не брать никаких обязательств…».

Фотографию, на которой Вильгельм перед отъездом покровительственно обнимает Николая за плечи, кайзер собирался выпустить в виде открытки, так что Николаю пришлось ее немедленно уничтожить, включая фотопластинки. Такое поведение Вильгельма царь счел бестактным.

Николаю Вильгельм казался незрелым, но и не особенно опасным, поскольку он видел насквозь его внутреннюю сущность и замаскированные жестикуляцией действительные цели. Правда, не все. В одном отношении он не находил скрытого смысла в аргументации Вильгельма, потому что сам был увлечен этой идеей.

Речь идет об авантюрах на Дальнем Востоке.

«Я не сомневаюсь, — торжественно заявил Вильгельм, — что Господь доверил тебе водрузить крест Спасителя на берегах Тихого океана; надеюсь, ты понимаешь всю важность и святость этой божественной миссии, вверенной тебе…».

Даже если Николаю помпезность его немецкого доброжелателя казалась преувеличенной — на торжественное «До свиданья, властитель Тихого океана» при расставании он ответил трезвым «Гуд бай», — он тем не менее был одержим мечтой утвердить свои позиции в тихоокеанском бассейне, поскольку уже двигался в этом направлении.

Военные неустанно требовали от государя осуществления их планов. В 1897 году Николай отверг их притязания, когда они настаивали на том, чтобы, воспользовавшись греко-турецкой войной, осуществить цели России в проливах; вместо развязывания войны Россия заключила с Австро-Венгрией конвенцию о поддержании статус-кво на Балканах. Однако генералы оставили двери открытыми для осуществления военным путем уже подготовленной стратегически и политически экспансии на Дальнем Востоке.

С 1895 года Россия получила незамерзающую гавань Порт-Артур, оборонительный союз с Китаем и разрешение на строительство Китайско-Восточной железной дороги, дававшей практический контроль над Маньчжурией. Россия взяла в аренду Ляодунский полуостров и тем самым вторглась в сферу интересов Японии, против которой был направлен русско-китайский оборонительный договор 1896 года. С 1897 года Россия имела также опорные пункты в Корее, держала в Сеуле военного и финансового советников и армейское подразделение для их охраны.

События развивались своим ходом. В 1897 году были убиты два немецких эмиссара, после чего кайзер Вильгельм оккупировал порт Киао-Чао. В ответ Россия поставила гарнизоны в бухтах Порт-Артур и Талиенван (по-русски Дальний) и добилась от китайцев разрешения на продолжение русской железной дороги до этих пунктов; в Порт-Артуре строился торговый порт, туда устремились русские коммерческие компании. Тем временем англичане добавили порт Вэйхайвэй на Желтом море, а французы — Гуанчжоувань на юге Китая к уже имеющимся колониям.

В 1900 году терпение китайцев лопнуло. Вспыхнуло восстание против европейских оккупантов — так называемое «Боксерское восстание». Гнев повстанцев вылился на обитателей дипломатического квартала в Пекине, однако незамедлительно посланные войска вскоре подавили восстание. Под давлением США, Англии и Японии русским пришлось вернуть Маньчжурию (кроме полосы отчуждения железной дороги и ее административного центра города Харбина) китайцам и дать обязательство уйти из Кореи.

Россия тянула с выполнением последнего условия. Япония пошла дальше в своих притязаниях и поставила признание русского господства в Маньчжурии в зависимость от вывода оттуда русских войск и признания свободы передвижения японцев в Корее. Россия на это не согласилась. В 1902 году Япония, как верно предсказывал Вильгельм, заключила союз с Англией и начала усиленно вооружаться. Ситуацию усугубило то, что царь назначил генерала Алексеева генерал-губернатором восточной корейской провинции Квантун, а генерала Безобразова поставил управителем в Северной Корее. Японские протесты не возымели действия.

Наступил 1903 год. В начале этого года Николай записал в дневнике: «Я только приступаю к собиранию сил». Витте предупреждал его об опасности ввязывания в авантюру. Однако генералы Куропаткин, Безобразов и прочие убедили царя, что он может опираться на могучую военную силу.

По мнению Витте, критика царской внешней политики, Николай дал полную волю Куропаткину, мечтавшему, что «Россия занимает Маньчжурию, аннексирует Корею, затем подчиняет Тибет, захватывает Персию и, наконец, Босфор и Дарданеллы». Царь доверяет советникам, знающим этот регион и обладающим военным опытом, как его генералы.

Безобразов, который возглавляет всю эту авантюру и защитником которого перед царем выступает не кто иной, как Вильгельм, добивается отставки министра финансов Витте, противящегося его дальневосточным планам. Николай удаляет не только своего самого одаренного советника Витте, но и министра иностранных дел Ламздорфа. Для приема японской делегации, прибывшей в Петербург для переговоров, у него «не находится времени».

После срыва переговоров с Японией о Корее — при этом японский посол выехал из Петербурга — контр-адмирал Абаза, председатель Комитета по Дальнему Востоку, в письме царю от 25 января 1904 года представил ему на рассмотрение два варианта: наносить по Японии превентивный удар или нет:

«После разрыва дипломатических отношений, о чем объявлено в «Правительственном вестнике», я опасаюсь, что Алексеев будет находиться в затруднении, если не получит телеграмму от Вашего Величества, учитывая высадку японцев в южной Корее.

Посему осмелюсь представить на рассмотрение две возможности: одну от моего имени и одну от имени Вашего Величества на случай, если Ваше Величество соизволит направить телеграмму. Мне ничего не известно о переговорах или соглашениях с великими державами, и потому не знаю, насколько Англия может присоединиться к нашим операциям в Корее или в ее территориальных водах, чтобы иметь основание заявить, что Россия в союзе с Кореей сражается против Японии, а следовательно, Англия, невзирая на союзный договор с Японией, будет оставаться на стороне последней, поскольку ей придется находиться в состоянии войны с двумя странами.

При наличии сомнений почитаю своим долгом представить вопрос на Высочайшее усмотрение.

Ваш верноподданный, Императорской Свиты Вашего Императорского Величества контр-адмирал Алексей Абаза.

Предложение № 1

Телеграмма Его Императорского Величества генерал-адъютанту Алексееву из Санкт-Петербурга от… января 1904 года:

Ввиду разрыва дипломатических отношений со стороны Японии во изменение моей телеграммы от 14 января принять меры по воспрепятствованию высадке японцев в Корее, когда сочтете нужным.

Предложение № 2

Телеграмма контр-адмирала Свиты Его Императорского Величества Абазы генерал-адъютанту Алексееву из Санкт-Петербурга от… января 1904 года: Ввиду разрыва дипломатических отношений со стороны Японии Его Императорское Величество соизволил приказать мне уведомить Вас, что ограничения, указанные в телеграмме Его Императорского Величества на Ваше имя от 14 января, настоящим отменяются и что Вы, если сочтете необходимым, вправе принять меры по препятствованию высадке японцев в южной Корее».

Эту просьбу о развязывании рук Николай отклонил, отказавшись тем самым от превентивного удара (что опровергает утверждения, будто царь не боялся войны с Японией).

Ночью 27 января 1904 года японские миноносцы атаковали русскую эскадру на рейде Порт-Артура. Николай записывает в дневнике:

«26 января. Утром провел совещание по японскому вопросу. Решили, что мы сами нападать не станем… Вечером получил телеграмму от Алексеева с известием, что японские миноносцы атаковали наш флот на внешнем рейде и повредили «Цесаревича», «Ретвизана» и «Палладу» — и это без объявления войны. Да поможет нам Бог!».

Дальнейший ход событий отражается в записях царя следующим образом:

«27 января. Утром новая телеграмма с сообщением о бомбардировке Порт-Артура 15 японскими кораблями и бое с нашей эскадрой. Немного пострадали «Полтава», «Диана», «Аскольд» и «Новик».

Незначительные потери. После обеда молебен в церкви. На обратном пути крики «Ура!». В основном — отовсюду трогательное единодушное выражение патриотических настроений и недовольство дерзостью япошек…».

«28 января. Без новостей с Дальнего Востока. В городе слухи, в том числе о якобы уничтожении японского флота. Днем производство кадетов в гардемарины…»

«29 января. Сегодня только одно известие, и то огорчительное: минный транспорт «Енисей», стоявший на якоре у Талиенвана, наскочил на мину и затонул, погибли командир капитан Степанов, 3 офицера и 29 матросов. Прискорбное несчастье!».

«30 января. Утром масса студентов со знаменами устроили шествие к Зимнему дворцу с пением гимна. (…) Трогательное выражение чувств людей, все было так упорядоченно и дисциплинированно…».

«1 февраля. Все еще под гнетущим впечатлением вчерашнего известия (русский крейсер «Боярин» натолкнулся на мину и пошел ко дну); это удар не только по нашему флоту, но и по престижу России!»

«2 февраля. Получил от Алексеева телеграмму, что наши крейсера возвращаются во Владивосток, где им предстоит отражать мощный штурм».

«8 февраля. Алексеев донес, что уезжает из Артура и возвращается в Мукден».

«11 февраля. Ободряющее известие об отражении попытки японцев потопить брандерами наши корабли у входа на рейд Порт-Артура. Наш «Ретвизан» уничтожил четыре брандера и отразил атаковавшие его миноносцы. Никаких потерь не причинено».

«12 февраля. Получил короткую телеграмму о многочисленных атаках японцев в Порт-Артуре и их успешном отражении».

Долгое время не поступало никаких известий. Затем одно испытание Иова за другим. Японцы, пользуясь преимуществом своего современного флота над устаревшими, ходившими еще на угле и оснащенными неподвижными орудиями русскими кораблями, заняли Корею; Порт-Артур пал, и японский клин все глубже загонялся в позиции русских.

В начале 1905 года Николай записывает:

«1 января 1905. Да благословит Господь наступающий год, да ниспошлет он России победоносное окончание войны, длительный мир и спокойную, тихую жизнь!».

В Маньчжурии, где главнокомандующим стал генерал Куропаткин, фронт протянулся на 65 км; 310 тысяч русских противостоят такому же количеству японцев в величайшей сухопутной битве до начала первой мировой войны. Русские разбиты и теряют треть своей армии, потери же японцев относительно невелики.

Между тем прибывает адмирал Рожественский с двумя эскадрами. Они шли на Дальний Восток полгода, потому что англичане не пропустили их через Суэцкий канал и пришлось огибать Африку, к чему неповоротливые русские корабли не были приспособлены. Когда, наконец, в мае 1905 года они достигли Желтого моря, адмирал Того окружил их в Цусимском проливе и уничтожил русский флот. Из дневника царя за 16 мая 1905 года:

«Сегодня стали приходить самые противоречивые вести и сведения о бое нашей эскадры с японским флотом — все насчет наших потерь и полное молчание о потерях противника. Такое неведение ужасно гнетет».

Затем пришли ошеломляющие известия. Два дня спустя Николай пишет матери:

«18 мая 1905 года

Любящий тебя Ники».

Дорогая мама!

Прости, что не написал раньше, вчера весь вечер был занят аудиенциями с Булыгиным и Треповым [36] . Поездка бедного Миши в Берлин пока что принесла мне мало друзей — между нами говоря. Пребывание за границей в эти дни для русского сплошная мука, особенно если ему приходится участвовать в каких-нибудь церемониях. Но нужно это рассматривать как тягостный долг. Кайзер Вильгельм — в этом я уверен — сделает все, чтобы облегчить роль Миши. Однако ускорить его отъезд, к сожалению, невозможно, потому что я вчера узнал, что Миша прибывает в тот же день, что дядя Владимир. Оттуда (из Японии) никаких новостей, насчет Рожественского тоже. Видимо, придется испить сию чашу до дна.

Храни тебя Бог, милая мама.

Днем позже уже не остается никаких сомнений (и никакой надежды), и царь записывает в дневнике: «19 мая, четверг. Теперь окончательно подтвердились ужасные сведения о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою. Сам Рожественский, раненый, взят в плен».

Существуют разные версии о том, как царь перенес очередное испытание. Согласно одной, он получил телеграмму с этим известием во время игры в теннис, сунул ее в карман и продолжал играть; другие утверждают, что он катался на шлюпке и, получив сообщение, не прервал катание. Обе версии не могут быть правдивыми с учетом личности Николая и его отношения к русской армии и престижу России. Его сестра Ольга присутствовала при получении царем ужасного известия:

«В это время я по вечерам часто бывала у брата, когда являлись министры и командующие армиями. Я уверена, что брат не хотел этой войны, но поддался давлению так называемой военной партии из политиков и генералов, веривших в скорую и славную победу, которая принесла бы почет в первую очередь им, а затем и престолу. Я была во дворце, когда пришла телеграмма. Мы с Алиской сидели в ее комнате. Вдруг он вошел бледный, покачнулся и ухватился за стул. Алис-ка расплакалась. Весь дворец в этот день был в трауре».

Реакция австрийского императора Франца-Иосифа на падение Порт-Артура такова: он приказал немедленно усилить крепость Полу, «чтобы и нам не получить свой Порт-Артур!».

Для ведения мирных переговоров царь Николай принял предложение президента США Теодора Рузвельта о посредничестве. Вести переговоры с японцами в Портсмуте (штат Нью-Хэмпшир) царь поручил отправленному в отставку Витте, которого на посту министра финансов сменил Коковцов. Витте добился удивительно мягких условий мира, правда, после многократных угроз прервать переговоры; он строго придерживался своих позиций. Аренда Ляодунского полуострова была передана Японии, как и южная часть Сахалина и сфера влияния в южной Маньчжурии. Русские обязались уйти из Кореи и признать весь этот регион сферой политических, военных и экономических интересов Японии. Однако Россия не должна была выплачивать никакой контрибуции и сохранила свои позиции в северной Маньчжурии с Китайско-Восточной железной дорогой — в противовес японскому сопернику на Дальнем Востоке.

За столь благополучным исходом вскоре последовали договоры об экономическом и торговом сотрудничестве с Японией и Китаем и признание Внешней Монголии сферой русского влияния, которое еще усилилось после китайской революции 1911 года. В результате Внешняя Монголия приобрела автономный статус с предоставлением России права разработки ее природных богатств и, оставаясь под формальным протекторатом Китая, фактически попала в зависимость от России.

В дневнике Николая отразилось напряжение этих дней:

«17 августа, среда. Ночью пришла телеграмма от Витте с известием, что мирные переговоры завершены. Весь день был словно оглушен…».

«18 августа, четверг. Сегодня начал свыкаться с мыслью, что мир заключен, и это действительно хорошо, ибо так должно быть. Получил поздравительную телеграмму».

«25 августа, четверг. Присутствовал на благодарственной обедне в честь заключения мира. Должен признаться, при всем желании не мог по-настоящему радоваться…».

По престижу России нанесен удар, хотя реальные потери не очень велики. Неудачный исход войны, сопровождавшейся уже с 1904 года внутриполитическим кризисом, смягчался для царя личной радостью: он наконец-то получил сына:

«30 июля, пятница. Великий, незабываемый день для нас, кому Господь оказал столь великую милость: в 1 час 15 минут пополудни Аликс родила сына, которому наречено имя Алексей! Никакими словами не отблагодарить Бога за такую награду, ниспосланную в этот год тяжких испытаний…».

Летом 1905 года настал момент, которого дожидался германский кайзер Вильгельм, чтобы подтолкнуть русского царя к шагу, вынашиваемому годами — заключению русско-германского союза.

То, чего Вильгельм не мог добиться бесчисленными письмами и свиданиями с момента восшествия Николая на престол в 1894 году, предупреждениями (о планах англичан в сферах интересов России), иртрига-ми (против французов с их «ненадежностью и угрозой распространения республиканских идей»), заклинаниями, взывающими к Николаю как к христианскому монарху («Господь вверил тебе миссию») и панибратскими обращениями, словно при любовном обхаживании («мы протянули друг другу руки, твой любящий друг Вилли»), словно бы само упало к нему в руки в результате поражения России в войне с Японией.

После того как Франция безучастно наблюдала за трагедией Порт-Артура, а Англия вела себя как невоюющий союзник Японии, Вильгельму больше не нужно было доказывать, что Англия — извечный враг России, что эти две державы всегда противостоят друг другу. Если Вильгельм вступит в союз с Николаем, чего тот до сих пор боялся с учетом позиции Франции, этого будет достаточно, чтобы оценить преимущества направленного против Англии континентального альянса.

К мысли о желательности русско-германского союза склонялись уже и с российской стороны (этой идеей интересовался Витте, правда, в отличие от Вильгельма, он полагал, что союз должен был включать и США, а не быть направленным против них), так что она выглядела все более разумной. Если в свое время российская сторона хотела обезопасить себя со стороны Германии (для Витте от Германии исходила главная угроза, в его глазах она представляла собой фактор силы в противоположность французскому фактору денег), то теперь Германия превратилась в партнера; страх перед Англией и желание убрать руку России, простертую для защиты Франции в случае столкновения, толкали ее к союзу с Россией. Впрочем, именно из-за отказа немецкой стороны продлить старый русско-германский договор царь Александр III в 1892 году пошел на союз с Францией.

«Пусть все утрясется само собой», — предлагал Вильгельм Николаю в телеграмме, приглашая его на летнюю прогулку в финские фиорды. «Без министров, без адъютантов, только этикет и мундир…» Эта идея пришлась молодому царю по душе. 27 июля 1905 года сошлись яхта Вильгельма «Гогенцоллерн» и русская «Полярная звезда».

Вильгельм хорошо подготовился к свиданию, он был исполнен решимости развеять у Николая последние сомнения в том, что предлагаемый союз подрывает дух русско-французского альянса или может рассматриваться французским союзником как нелояльный шаг.

«Вильгельм при каждом свидании с Николаем выступал в какой-нибудь новой роли, — вспоминал позднее русский министр иностранных дел Извольский, — но какой бы она ни была, он всякий раз тщательно ее репетировал и приспосабливал к обстоятельствам данного момента».

Они наблюдали, как весьма эмоционально и подробно сообщает Николай в своем дневнике, совместные учения немецкого и русского флотов. Атмосфера была расслабленная, дружелюбная. Вскоре после своего появления Вильгельм небрежно бросает на стол какую-то бумагу. Это проект русско-германской коалиции.

«Франция, — пытается кайзер успокоить Николая, — может отнестись к этому спокойно, и я уверен, что ты сумеешь склонить к этому своего партнера».

Вильгельм описал эту сцену, исхода которой ожидал с таким напряжением, в письме канцлеру Бюлову. Она разворачивалась в каюте, которую раньше занимал царь Александр и которую Николай считает святилищем. Вот что кайзер рассказывает дальше:

«Я достал конверт с проектом из кармана, положил на письменный стол Александра перед портретом императрицы-матери и подал листок царю. Он прочел его раз, другой, третий. Я беззвучно молился Создателю, чтобы Он не покидал нас и направлял молодого государя.

Настало мертвое молчание; только море рокотало и солнце весело сияло в мрачной каюте, и прямо передо мной белел на волнах «Гогенцоллерн», а высоко в воздухе полоскался на утреннем ветру императорский штандарт; не успел я разобрать на его кресте слова «Бог с нами», как услышал рядом с собой голос царя: «Tath is quite excellent. I quite agree». Сердце у меня заколотилось так громко, что я это услышал; я собрался с духом и спросил небрежным тоном: «Should you like to sign it? It would be a very nice souvenir of our entrevue».

Он еще раз перечитал листок. Потом сказал: «Yes, I will». Я открыл чернильницу, подсунул ему перо, и он твердой рукой расписался: «Николай», потом подал перо мне, я тоже подписал, а когда я поднялся, он обнял меня и произнес: «I thank God and I thank you, it will be of most bénéficient consequences for my country and yours». Слезы радости навернулись мне на глаза, правда, на лбу и спине выступил холодный пот, и я подумал: «Фридрих-Вильгельм III, королева Луиза, дедушка и Николай I — как бы они были сейчас рады! Спустись они на землю, все они были бы на седьмом небе».

(…) Итак, утром 24 июля 1905 года в Бьёрке свершился поворотный пункт в истории Европы, хвала милости Божьей, и наступило великое облегчение для моего дорогого отечества, которое наконец-то вырвалось из гнусных галло-русских тисков».

Вильгельм недаром настаивал на встрече «без министров и придворных». Однако подпись Николая должна быть кем-то подтверждена. Кайзер приказал одному из своих адъютантов расписаться ниже себя. Николаю не оставалось ничего иного, как поручить эту непривычную задачу своему морскому министру. Адмирал Бирилев повиновался.

Германский император выбрал для своего предложения последний момент перед отъездом, чтобы Николай не успел ни с кем посоветоваться. Он знал, почему: не успел царь вернуться в Петербург, как все его министры встали на дыбы.

Договор гласил:

«Статья I. В случае нападения на одну из империй со стороны какой-либо европейской державы союзник обязуется поддерживать ее всеми своими сухопутными и морскими силами. В случае, если оба союзника предпримут такие совместные действия, Франция будет призвана к исполнению своих обязательств в соответствии с текстом франко-русского союзного договора.

Статья II. Высокие договаривающиеся стороны обязуются не заключать сепаратного мира с возможным общим противником.

Статья III. Обязательство о взаимном оказании помощи действует также в случае, когда обязательства, исполняемые одной из высоких договаривающихся сторон во время войны, например, поставки угля одному из участников войны, будут рассматриваться какой-либо третьей державой как мнимое нарушение нейтрального статуса».

В дополнении содержится обязательство русского царя побудить своего французского союзника присоединиться к договору.

Соглашение должно вступить в силу после заключения мирного договора между Россией и Японией. Однако сразу после возвращения Николая в Петербург министр иностранных дел Ламздорф и вернувшийся в правительство Витте сделали все, чтобы аннулировать этот договор (среди прочего под предлогом, что планируемое привлечение к нему Франции затянет ратификацию и т. п.). Берлин не отреагировал: ни кайзер Вильгельм, ни его министр Остен-Сакен не ответили на соответствующие письма. Позднее Вильгельм воззвал к «совести» и «дружбе» Николая в обычной для него манере («Бог был нам свидетель, подпись есть подпись…»); тем не менее кайзер не утратил надежду, что нератифицированная подпись будет иметь реальные последствия в соответствующих обстоятельствах, и русско-германские контакты на какое-то время прекратились.

Между тем Николаю приходилось бороться с внутриполитическими обстоятельствами в условиях, когда революционеры использовали поражение в войне с Японией, чтобы развернуть атаку на царский режим.

Вопреки шумным патриотическим демонстрациям, война с Японией была популярна далеко не во всех слоях общества. Военные неудачи оказались лишь последней каплей, взбудоражившей море социального недовольства, умело направляемого оппозиционерами.

Столь бурным оказался промышленный подъем с момента восшествия Николая на престол и столь блестящими выглядели экономические достижения его министра финансов Витте, что никто из «верхних эшелонов» не замечал, как мало выиграли от этих успехов трудящиеся в промышленности и в сельском хозяйстве. Социальные требования нового класса — промышленного пролетариата сделались горючим материалом в руках образованных лидеров оппозиции.

Поражение в войне с Японией стало идеальным аргументом против дискредитировавшего себя режима. Возникшая в 1902 году партия социалистов-революционеров (объявившая террор законным средством политической борьбы) сделалась становым хребтом и организационным центром революционной деятельности.

Начались рабочие волнения в новых промышленных центрах на юге страны — Баку, Ростове-на-Дону, Тифлисе, Киеве и Одессе. Теперь, в начале лета 1904 года, брожение распространилось на экипажи разгромленного флота, вернувшиеся после первых поражений в войне и ставшие знаменитыми благодаря фильму Эйзенштейна «Броненосец «Потемкин». В дневнике царя ход событий излагается следующим образом:

«15 июня. Получил потрясающее известие из Одессы, что команда прибывшего туда броненосца «Князь Потемкин-Таврический» подняла мятеж, перебила офицеров и захватила управление кораблем; существует опасность, что волнения перекинутся на город. Подумать только!».

«20 июня. Черт знает что творится на Черноморском флоте. Три дня команда «Георгия Победоносца» присоединилась к «Потемкину», но затем образумилась, успокоилась и выдала 67 зачинщиков. «Потемкин» сегодня ушел в Констанцу в Румынии. На «Пруте» были тоже беспорядки, прекращенные по приходе транспорта в Севастополь. Лишь бы удалось удержать в повиновении остальные команды эскадры! За то надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников».

Три дня спустя:

«Дал бы Бог, чтобы эта тяжелая и срамная история поскорее окончилась».

Однако волнения не кончались так быстро. Тем временем к повстанцам присоединились, подстрекаемые революционерами, также и крестьяне на юге страны. Незадолго до того как новый министр внутренних дел Столыпин согласился на их требования и обещал далеко идущие реформы, снова восстал Черноморский флот. Это больно ранило Николая, гордившегося своими армией и флотом.

Царь пишет матери, которая в это время находилась в Дании у своего отца, короля Кристиана IX:

«17 ноября 1905 года

Царское Село

Милая дорогая мама!

Еще одна тяжелая неделя прошла. Крестьянские беспорядки продолжаются, в одних местах они кончаются, а в новых местностях начинаются. Их трудно остановить потому, что не хватает войск или казаков, чтобы поспевать всюду.

Но что хуже всего, так это новый бунт в Севастополе команд стоящих на якоре кораблей и частично гарнизона. Это настолько гнусно и позорно, что я даже слов не нахожу. Вчера, по крайней мере, генерал Меллер-Закомельский энергично пресек распространение мятежа; казармы морского экипажа и Брестского полка взяты, а крейсер «Очаков» подвергается обстрелу со стороны «Ростислава» и артиллерии с берега. Пока я не знаю, сколько новых жертв и погибших. Мучительна сама мысль, что это все наши люди! Изгнанный со службы офицер — некий бывший лейтенант по фамилии Шмидт — объявил себя командиром «Очакова», однако после боя бежал, переодевшись матросом, и был схвачен. Его, разумеется, следует расстрелять!

К сожалению, ничего нельзя добиться, раз команда «Потемкина» не покарана и может безнаказанно оставаться за границей.

В последнее время ведется особенно усиленная пропаганда в войсках, и противодействовать этому можно, только когда все находится под неусыпным наблюдением и когда есть внимание к солдатам со стороны офицеров, как это существует в гвардии.

Я хочу видеть полки здесь по очереди и начну с Семеновского полка. Георгиевский праздник будет тоже здесь в сокращенном виде, с большим завтраком вместо обеда.

У меня нет времени больше писать тебе, милая мама. Крепко обнимаю тебя и дорогого гросс-папа.

Господь с тобой! Всем сердцем твой Ники».

В разгар крестьянских бунтов в Саратов прибыл генерал Сахаров, адъютант царя. Когда Сахаров завтракал в губернаторском доме, слуга доложил о визите некоей дамы, желающей говорить с Сахаровым. Незнакомка подала ему «рекомендательное письмо». Он начал читать — дама достала пистолет и выстрелила в генерала.

Можно было добиться успокоения в одном месте, но волна недовольства катилась дальше. Депутация от земств — давних органов общественного самоуправления на местах — явилась к Николаю с петицией о том, что настало время издать Основной закон о представительном правлении и гражданских свободах. Николай отпустил депутацию со словами: «Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская, — созывать выборных от народа — непреклонна».

Царь действительно вынашивал мысль издать конституцию, предусматривающую созыв законосовещательного органа из выборных представителей народа.

Однако сознание того, что созывом подобного органа он нарушает данную при коронации присягу сохранять неограниченное самодержавие (и завет отца!) заставляло царя колебаться. То отговариваемый, то поддерживаемый своими министрами, за которыми стояли правые и левые группировки, под натиском новой волны беспорядков Николай никак не мог принять решение.

Оно было неизбежно после того, как 19 декабря 1904 года пришло известие о падении Порт-Артура. Последовали восстания и демонстрации протеста. Но одними репрессиями невозможно было восстановить спокойствие и порядок. Министр внутренних дел Плеве, символизировавший в глазах повстанцев полицейское государство, был убит, а вскоре та же участь постигла московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, дядю царя.

Сам Сергей настаивал перед Николаем на применении жестоких мер против забастовщиков и демонстрантов и получил отказ. Его вдова Элла, старшая (и любимая) сестра царицы Александры, посетила убийцу в тюрьме и поинтересовалась его мотивами. Она нашла в этом человеке «слепую ненависть к власти»; после этого великая княгиня просила царя помиловать убийцу, надеясь, что это приведет к примирению повстанцев с правительством. Николай отказался, считая, что тем самым он лишь поощрит других анархистов.

На самом деле лишь малая часть смуты была «настоящей», а в основном бунты «вызваны искусственно»: это работа агитаторов, которые подстрекают бедное население против правительства. Социальные проблемы рабочих и крестьян использовались революционерами в их интересах; на самом деле цель заключалась в свержении государственной власти. Один генерал докладывал Николаю по возвращении с Дальнего Востока, что после первого же поражения в войсках появилось множество агитаторов, державших подстрекательские речи перед солдатами. В программе всеобщей политической стачки, успешно осуществленной десятилетие спустя, можно найти утверждение, что многие революционеры стояли на этой точке зрения уже в 1903–1905 годах, занимаясь агитацией и провоцируя беспорядки. Денежные средства они добывали грабежом банков (на зажиточном юге, в Грузии, этим, в частности, занимался Джугашвили-Сталин). Позднее, в 1917 году, они усовершенствовали свою стратегию, исходя из опыта 1905 года. Татьяна Боткина, дочь придворного врача, пишет, что неизвестные люди на улицах совали в руки молодым парням пару рублей, чтобы те били стекла и устраивали беспорядки. Так создавались — и стимулировались — волнения. Падение Порт-Артура в декабре 1904 года вывело на политическую сцену не только матросов Цусимы, но и рабочие массы. В начале 1905 года стачка железнодорожников парализовала значительную часть транспортной сети. 9 января демонстрация рабочих под руководством священника Гапона направилась с лозунгами и портретами царя к Зимнему дворцу. Они хотели, чтобы царь выслушал их социальные требования. Они не знали, что царя там нет. Полиция потеряла голову и стреляла в толпу. Было множество жертв.

Николай в Царском Селе узнал о происшедшем, лишь когда все кончилось. В глазах населения ответственность несет он.

Этот день вошел в историю его царствования как «Кровавое воскресенье». Пропасть между государем и его народом углубляется. Страна охвачена гневом и горечью, в напряженной атмосфере вспыхивают новые волнения в других городах.

Министр Витте обращается к царю: «Ваше Величество имеет выбор: либо диктатура, либо парламентарная монархия с конституцией, которую требуют все». Даже Вильгельм пишет Николаю, что уступки необходимы. Николай опять отклоняет советы. В его дневнике читаем:

«17 октября 1905, понедельник. Годовщина крушения! В 10 час. поехали в казарму Сводно-гвардейского батальона. По случаю праздника отец Иоанн отслужил молебен в столовой. Сидели с Николашей и разговаривали, ожидая приезда Витте. Подписал манифест в 5 час. После такого дня голова сделалась тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и усмири Россию».

В этот же день, 17 (30) октября 1905 года, был опубликован высочайший манифест, провозглашающий «непоколебимою волей» царя введение конституции и законодательной Думы, гражданские права, отмену цензуры и т. п. Настал конец неограниченному самодержавию.

Готовились выборы депутатов в Думу, российский парламент. Выборы состоялись в феврале 1906 года, в апреле происходит торжественное открытие Думы. Пестрым и контрастным выглядит собрание в тронном зале Зимнего дворца. Рабочие блузы рядом с мундирами, шелковые цилиндры дворян рядом со сверкающими орденами министров. Сияющие лица — и озабоченные, исполненные надежды — и недоверчивые. В день торжества демократии, в день, когда царь изъял определение «неограниченное» из официального лексикона самодержавия, ничего похожего на единство не наблюдается.

«27 апреля, четверг, значительный день, — записано в дневнике царя. — Заседание Государственного совета и Государственной думы и официальное подтверждение существования последней. (…) В час пополудни зашли в Георгиевский зал. После богослужения я произнес приветственную речь, Государственный совет стоял справа, Государственная дума — слева от трона. В том же порядке вернулись в Малахитовый зал. (…) Вечером работал очень долго, но с облегченным сердцем после удачного завершения предшествующей церемонии».

Однако спокойствие, на которое надеется и о котором молится Николай, не наступает. В Государственной думе представлены все направления — от анархистов, социал-демократической рабочей партии, расколотой на правое (меньшевистское) и максималистское левое (большевистское) крыло, лидеры которых Ленин и Мартов уже тогда выступают за диктатуру пролетариата, интеллигентской партии социалистов-революционеров до кадетов (конституционных демократов), монархистов и крестьянской трудовой группы.

Найти общий язык в такой разношерстной компании нелегко, необходимое большинство в две трети голосов достигается крайне редко. В следующем, 1907 году, когда состав второй Думы более или менее устоялся, места в этом избранном на пять лет учреждении распределяются следующим образом: центристская партия кадетов — 98, социал-демократы — 65, социалисты-революционеры — 104, трудовая группа — 104, октябристы — 54, поляки — 46, мусульмане — 30, казаки — 7, беспартийные — 50. К этому времени статус Думы повышен от «законосовещательного» до «законодательного».

Для консерваторов манифест заходит слишком далеко в уступке полномочий самодержавия новому представительному органу; прогрессисты считают эти уступки недостаточными, а полномочия Думы чересчур урезанными. Кроме того, по английскому образцу над Думой учреждена верхняя палата — Государственный совет; после рассмотрения в обеих палатах парламента законопроекты представляются на утверждение царю. В отличие от выбираемой по сословиям Думы, 98 мест в Государственном совете занимают лица, назначенные царем, в том числе представители православной церкви, тогда как другая половина избирается.

Несмотря на эти радикальные и исторически значимые шаги во внутренней политике, маятник продолжает качаться в обоих направлениях и желанное успокоение никак не наступает. Волнения, хотя и менее сильные, продолжаются. Николай подумывает об отречении. Очевидец, повышенный в это время от посла до министра иностранных дел Извольский, описывает примечательную сцену:

«Это было в июне или июле 1906 года, в утро, когда была распущена первая Дума. Царское Село находится всего километрах в тридцати от Кронштадта. Когда мы разговаривали, из Кронштадта доносились выстрелы орудий кораблей Балтийской эскадры по восставшим в крепости. Был слышен буквально каждый выстрел. Император слушал меня с совершенно невозмутимым видом, и я не мог скрыть удивления. Я спросил государя, не следует ли прервать аудиенцию; он внимательно взглянул на меня и произнес: «Нет, нет, продолжайте спокойно — отчего это я должен смущаться? Я придерживаюсь глубочайшего убеждения, что моя судьба и судьба России только в Божьих руках, что Господь мне указал место, где я нахожусь. Какие бы знаки своего руководства Он ни посылал, я их смиренно принимаю…».

Николай сохраняет хладнокровие. Он убежден, что принятые политические меры в конце концов приведут к восстановлению спокойствия. После летнего плавания в финские фиорды он пишет матери:

«Моя дорогая, милая мама!

Петергоф, 27 сентября 1906 Вот уже целая неделя, что мы вернулись из чудного плавания и скучаем ужасно по милому «Штандарту»! Теперь, когда мы опять дома и эта теплая погода продолжается, я должен сознаться, что мы напрасно вернулись так рано, тем более что никаких чрезвычайных обстоятельств не было, и мы спокойно могли оставаться еще. Но чувство долга или проклятая обязательность, как говаривал дорогой папа, было причиной нашего возвращения.

Действительно отмечается некоторое охлаждение, дело идет к наведению порядка и против смуты. Правда, отдельные вылазки анархистов будут повторятся, как бывало и прежде, и этим они ничего не добьются…».

Работа Государственной думы протекала с большими трудностями. Ее механизм и различные интересы депутатов блокировали принятие и осуществление внесенных законопроектов, как бы срочно они не требовались. И все же двое энергичных министров периода 1906–1912 годов благодаря своей энергии сумели осуществить важные реформы. Это были министр внутренних дел, а с 1907 года председатель Совета министров Столыпин и министр финансов Коковцов.

Оба — либералы по мировоззрению, однако, в отличие от других министров, которые тогда же и после них охотно способствовали дискредитации монархической системы, преданы царскому режиму и укрепляют не только его репутацию, но и положение России среди великих держав того времени.

Финансовая политика Витте базировалась на прочной экономической основе с зачатками социальной защиты. Рубль крепок, с начала века Россия накопила валютные резервы на сумму в полмиллиарда рублей. Тяжелая и легкая промышленность и добыча нефти переживают расцвет, сахарная, текстильная и бумажная промышленность, а также зерновое хозяйство занимают ведущие места в мировом экспорте. Основываются учебные и научно-исследовательские учреждения для внедрения новых методов в земледелии и животноводстве. Выделяются значительные суммы на модернизацию сельского хозяйства.

В трудовом законодательстве вводятся новые нормы, которые по европейским понятиям могут считаться прогрессивными. Продолжительность рабочего времени регулируется законом, как и минимальный возраст для приема на работу и запрет ночного труда для женщин и молодежи до 17 лет; для последних предусмотрен также минимальный объем школьных занятий. Возмещение жертвам несчастных случаев на предприятиях выплачивается работодателями из сумм обязательного страхования. Введены расчетные книжки для правильного начисления зарплаты, фабричные инспекторы контролируют соблюдение законодательства и имеют право штрафовать за его нарушение. Право на забастовку ограничивается только в отраслях, важных для национальной безопасности.

Петр Столыпин по экономическим и внутриполитическим соображениям придает первостепенное значение укреплению позиций крестьянского сословия. Им пренебрегали со времен освобождения от крепостной зависимости и реформ Александра II, но теперь благодаря инициативе сорокачетырехлетнего премьер-министра в короткий срок происходят решающие изменения.

Столыпин усматривает в прикреплении крестьян к общине (прототипу колхоза) фактор, сдерживающий экономическое развитие, препятствующий эффективному и гибкому единоличному хозяйству. Поэтому он считает нужным создать законодательные и материальные предпосылки для освобождения отдельных крестьян от оков коллектива. Разрешен беспрепятственный выход из общины с землей, но свободная покупка ее мало кому доступна, поэтому крестьянские банки контролируют переход к образованию самостоятельных хозяйств.

Кто не хочет оставаться крестьянином, может отправляться с возмещением за проданную землю — а не с одной котомкой за плечами, как прежде, — на поиски работы в новые промышленные центры или крупные города.

Крестьянская реформа включает уравнение в правах и прочие юридические гарантии. В вопросах наследования Столыпин отдает преимущество личности перед общиной.

Идеи Столыпина осуществляются по-разному в зависимости от местных особенностей. Растущей пропасти между разбогатевшими и обнищавшими крестьянами Столыпин противопоставляет план переселения на целинные земли. На неосвоенные территории в Средней Азии и за Уралом на льготных условиях переселяются жители скудоземных губерний. Многие пользуются этой возможностью и не только находят на новом месте обеспеченное существование, но и способствуют хозяйственному освоению доселе пустовавших земель.

Иностранные делегации, посетившие Россию спустя всего несколько лет после начала столыпинской реформы, не могут сдержать удивления и восхищения потрясающим прогрессом этой еще на рубеже веков отсталой страны. Французский экономист Эдуар Тьери пишет: «Если развитие в Европе будет идти теми же темпами, что в период 1900–1912 годов, то к середине столетия Россия будет доминировать в Европе в политическом, экономическом и финансовом отношении». Немецкая делегация, интересовавшаяся экономическими вопросами, вернувшись в 1910 году из поездки в Россию, доносит кайзеровскому правительству: «Если так пойдет и дальше, то через десять лет Россия станет непобедимой». Кайзер Вильгельм, когда ему в 1905 году представили Столыпина, «совершенно очаровавшего всех присутствующих своим ростом и харизматическим обаянием» (по свидетельству Спиридовича), сказал Николаю наедине: «С такими людьми я мог бы завоевать всю Европу!».

Столыпин знает своих противников. Прежде всего слева — тех не устраивает его философия, его ставка на собственников, его деятельность, направленная на создание слоя крепких хозяев. Социал-революционеры противятся любым улучшениям, ибо это лишает почвы их пропаганду. Эго им он бросает на бурном заседании Думы: «Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия! Дайте стране двадцать пять лет спокойствия внутри и извне, и вы ее не узнаете״.». Как и царь-освободитель Александр И, он имел непримиримую оппозицию из экстремистской среды. И так же как тот царь, который в 1881 году был на пути к дарованию демократической конституции, он был разорван бомбой.

Но враги у Столыпина есть и справа, ибо его решительные меры подрывают привилегии дворянства, помещиков и ограничивают произвол губернаторов и высших чиновников.

Особенно боялись и ненавидели Столыпина в анархистских кругах. Хотя и иным образом, чем основоположник политики реформ Александр II, премьер-министр, одновременно занимавший пост министра внутренних дел, жестко расправлялся с зачинщиками беспорядков. Против революционных активистов и бунтарей он применил драконовские меры. Создавая прочную основу для страны, он искоренял все, что вело ее к дестабилизации.

Министр стремился не просто подавить любые симптомы сопротивления тогдашнему авторитарному режиму. Он пытался наряду с проведением реформ вырвать с корнем неповиновение.

Значительная часть революционных агитаторов происходила из евреев. Евреи были ущемлены в гражданских правах по сравнению с другими этническими и религиозными меньшинствами. Им запрещалось проживание в определенных местностях (в целях защиты менее предприимчивого русского населения) и занятие определенными видами деятельности. Например, в столице Петербурге их не принимали на юридический факультет.

Столыпин прежде всего занялся предоставлением им равноправия. Он также заботился о прекращении погромов. Если после террористических актов в районах их проживания вводилось чрезвычайное положение, Столыпин старался отменить его. В этом он разошелся с царем, занимавшим по отношению к евреям твердую (без уступок) позицию. В особенности после бунтов или убийств, весьма частых в это время, Николай склонялся взять назад уже данные послабления (по мнению Столыпина, это было ошибкой, поскольку провоцировало еще более резкую реакцию подпольщиков). Как-то министр вышел из царского кабинета со словами: «Ваше Величество, Ваше Величество, вы изнасиловали мою совесть!».

Неприязненное отношение царя к евреям объяснялось не только их ролью в революционном движении (она стала особенно явной в дни Октябрьского переворота 1917 года в составе первого большевистского правительства и команды, перебившей царскую семью). Нетерпимость Николая к еврейству имела более глубокую основу — религиозное сознание царя. Французский дипломат Морис Палеолог, хорошо знавший царя и вовсе его не идеализировавший, так объясняет позицию царя в этом отношении:

«Царя напичкали Законом Божьим согласно казенному православному катехизису, и ничего другого он не читал. То, чему учила святая православная церковь, церковь апостолов, церковь семи Вселенских соборов, для него было непреложной истиной. В этом он не испытывал и тени сомнения. Ничто не было ему более чуждо, чем попытки выработать собственные убеждения, и его покорный дух никогда не тревожил священные догмы недоуменными вопросами.

Мусульманская религия также не вызывала у него уважения, и даже без провокационных вопросов Вильгельма II, почему до сих пор Крест Спасителя не водружен над куполом Святой Софии и почему Голгофа и Гроб Господень находятся в руках неверных, он не мог испытывать к исламу никакого снисхождения.

Подобным же образом он был настроен против евреев. Разве мог он забыть, как они относятся к вечной истине? Мог ли он забыть, что над ними веками довлеет проклятье Божье? И мог ли царь-самодержец забыть, если его полиция старалась ему ежедневно напоминать о кознях, затеваемых во мраке гетто, и о том, что еврейский Бунд имеет наглость даже похваляться тем, что создал террористические организации убийц-фанатиков?».

Мало известно, что уже в царствование Александра III, отца Николая, предпринимались попытки разрешить проблему революционной деятельности евреев в России. Царь знал, что русское революционное движение уже в XIX веке получало поддержку от единомышленников за границей (прежде всего в США, Франции и Англии). Царь искал решения проблемы не только путем реформ, но и путем переговоров. В сейфе директора канцелярии кредитного отдела министерства финансов рядом с Зимним дворцом в Петербурге долгое время хранился документ, содержание которого свидетельствует об усилиях царского правительства привести к успокоению еврейское революционное движение путем переговоров. Содержание этого документа впервые опубликовал бывший банковский чиновник Артур Д. Рафалович в мемуарах, вышедших в Нью-Йорке в 1958 году.

Александр III обсуждал роль евреев в революционном движении со своим приближенным министром финансов Витте, женатым на еврейке. Царь исходил из того, что евреи ведут постоянную борьбу с царским режимом, а значит, им требуется финансовая поддержка из-за рубежа.

Александр еще меньше, чем его наследник Николай и министр последнего Столыпин, склонялся к проведению либеральных мер. Он поручил Витте вести переговоры с заграничными спонсорами революционного движения. Их надлежало вести в строжайшей тайне от министерства внутренних дел и министерства иностранных дел.

По поручению Витте его агент в Париже завязал контакты с одним из ведущих представителей семьи Ротшильдов. Тот вполне благосклонно выслушал унизительное предложение, однако отослал агента к лондонским Ротшильдам. Нетрудно догадаться, что и они не стали принимать решения, а назвали в качестве последней инстанции знаменитого нью-йоркского банкира Шиффа, председателя Американского еврейского комитета.

Русское министерство финансов вышло на него через некоего Г. А. Виленкина, женатого на родственнице Шиффов госпоже Зелигман. Виленкин смог убедиться, что именно сюда сходятся каналы финансирования русско-еврейского движения и отсюда необходимые средства перекачиваются в Россию. Когда Виленкин представился как посредник в переговорах между Шиффом и русским правительством и потребовал отказаться от дальнейшей поддержки русских революционеров, Шифф отказался: дело зашло слишком далеко, Виленкин явился слишком поздно. И вообще, о мире с Романовыми не может быть и речи.

Подобным же образом завершились контакты другой посредницы русского министерства финансов в Париже. Ее беседа с бароном Морисом де Ротшильдом, в которой речь шла о возможном соглашении с царским правительством, была прервана бароном со словами: «Trop tard, Madame, et jamais avec les Romanoff».

В 1906 году было предпринято первое покушение на Столыпина. Его дача была разрушена, взрывом убило тридцать шесть человек, было множество раненых, включая детей министра. Самого Столыпина в это время не было дома.

Царь облегченно записывает: «Слава Богу, он невредим!». Встревоженный опасностью, которой постоянно подвергается Столыпин, царь предлагает ему апартаменты в охраняемом Зимнем дворце.

В 1911 году царь со Столыпиным и Коковцовым поехал в Киев. Они должны были открывать памятник Александру II — деду Николая и предшественнику Столыпина в деле реформ.

Во время гала-представления в киевской опере раздался выстрел. Столыпин смертельно ранен: прежде чем упасть на пол, он успел повернуться к царской ложе. Глядя на царя, он нарисовал правой рукой в воздухе крест; еле слышно он прошептал последние слова: «Боже, храни царя…».

Царь отменил распоряжение своего начальника охраны расставить казаков на виду у всего города, дабы их присутствие не выглядело провокационным. Не забыли упомянуть, что убийца Багров был еврейского происхождения. Никаких столкновений не последовало.

Столыпину поставили памятник, который затем уничтожили большевики. Однако когда много лет спустя сын Столыпина Аркадий Петрович умер в парижском изгнании, многие молодые советские граждане приехали, чтобы нести его гроб и насыпать русскую землю на его могилу.

Столыпин был не только энергичным и дальновидным реформатором, но и надежной опорой царя. В отличие от большинства министров, ему Николай доверял.

Столыпин был единственным, на чьи предупреждения о том, что двор компрометируют контакты с Распутиным, царь как-то реагировал. Распутин сделался необходимым царице, потому что многократно спасал страдавшего заболеванием крови наследника Алексея с помощью природного целительского дара и — по свидетельствам очевидцев — гипноза. В глазах Александры это был «Божий человек», и она не принимала жалоб на этого шарлатана, более всего внимавшего зову радостей земных. Царю все чаще приходилось выслушивать жалобы на поведение этой сомнительной личности; он безрезультатно пытался отослать Распутина домой, в Сибирь — царица разгневалась, ибо в отсутствие «старца» никто не мог помочь Алексею.

— Вполне согласен с вами, — сказал Николай, когда Столыпин в очередной раз завел речь об этой темной личности, — но лучше десять Распутиных, чем одна истерика царицы…

Выстрел, оборвавший жизнь Столыпина, часто называют выстрелом в Россию. С ним оборвались надежды на «этап внутреннего покоя», который Столыпин рассчитывал установить в России, твердой рукой обеспечивая в стране стабильность. Теперь требовался лишь один удар извне, чтобы расшатать и без того неустойчивую Российскую империю.

Накануне первой мировой войны царь мог оглянуться на два десятилетия относительно успешного правления. Прочная основа экономического процветания и реформы выдающегося министра помогли стране устоять под ударами войны с Японией и мощной революционной волны 1904–1906 годов. Рост материального благосостояния обеспечил невиданный расцвет и многообразие культурной жизни, что нашло широкое международное признание. Либеральный политический климат после частичной отмены цензуры способствовал появлению тысяч газет и журналов, на страницах которых велись разнообразные дискуссии, в том числе и по вопросам искусства. Период от начала века до мировой войны называют в России «серебряным веком» (по аналогии с «золотым веком» времен величайшего поэта Пушкина). В различных областях искусства сосуществует множество направлений. В архитектуре и изобразительном искусстве, а также в прикладном искусстве возник русский аналог западно- европейского «югендстиля».

В театре, литературе и музыке осуществляются эксперименты с выразительными средствами, кубизм (режиссер Таиров) наряду с хореографией находит отражение на сцене в использовании символически размещенных подсвеченных зеркал (режисер Мейерхольд). Россия широко открыта западным влияниям (уже в 1910 году в Москве выставляются работы Пикассо, в 1912 году появляются манифесты русских футуристов), которые принимают здесь собственные формы художественного выражения, позднее известные как русский авангард; правда, эти революционные авангардисты предшествовали политической революции, и мало кто уцелел после нее — кроме немногих, запряженных в пропагандистскую телегу. И в литературе ведутся поиски новых путей, чтобы отправиться в новый век, отталкиваясь от традиций прошлого, от «эпического реализма». Чехов, например, своими короткими рассказами пошатнул устоявшийся жанр эпического романа: он отдавал предпочтение психологическим моментам, которые и в его пьесах превалируют над действием как таковым, над сюжетом. В поэзии проводятся эксперименты с акустическими эффектами или графическим выражением (например, Бурлюк), а в музыке смелые гармонии молодого Прокофьева дают толчок новым идеям в разных областях искусства, даже когда публика (как при исполнении его Второго фортепианного концерта в 1912 году) затыкает уши или в ужасе разбегается из зала.

Царь крепко сидит в седле после потрясений его системы правления в 1905 году отчасти благодаря учреждению Думы и реформам своих министров, отчасти благодаря подавлению анархизма твердой рукой. Николай пользуется уважением. Министры и их подчиненные ценят его за простоту и честность; его добродушие иногда создает проблемы: царский камердинер Чермадуров рассказывает, как многие бессовестно использовали склонность царя идеализировать других для достижения личных выгод. Реакции Николая непосредственны. Дворцовый комендант Спиридович вспоминает: «Как-то вечером, когда император уже отправился почивать, перед дворцовыми воротами начался беспорядок, так как какая-то женщина пыталась проникнуть внутрь. Когда шум сделался невыносимым, царь в пижаме вышел из своих покоев узнать, в чем дело. Оказалось, женщина пришла просить за своего мужа, которого назавтра должны были судить по обвинению в заговоре. Она уверяла, что он невиновен. Николай спокойно сказал, что его следует помиловать, и отправился спать».

В связи с этим Сазонов, министр иностранных дел в начале войны 1914 года, упоминает другое свойство царя: «Он был наделен даром схватывать суть дела не разумом, а интуицией».

Николай принимал своих министров без церемоний, усаживал их в кресло и предлагал папиросы.

«В одном отношении царь был нетерпим: это касалось евреев. Немцев он вообще не переносил», — рассказывает Чемодуров.

По сообщению его сестры Ольги, царь также был непреклонен во всех вопросах светского этикета. В качестве монарха, например, он должен был давать разрешение на брак членам царствующего дома. Когда избранница была несоответствующего происхождения или — что строго запрещалось Романовым, которые должны были являть образец благочестия, — разведена, или когда родственники сами хотели развестись, он согласия не давал. Из писем к матери явствует, что он вынужден был так поступать и с членами собственной семьи. В некоторых случаях он высылал нарушителей за границу. Не всегда его родственники женились на надлежащих избранницах; обычно принято было искать супругов в других царствующих домах, кроме католических династий Габсбургов, Бурбонов и португальского дома Браганса. Давая разрешение на брак, Николай руководствовался моральными соображениями, считая долгом каждого члена своего дома служить добрым примером обществу. На самом деле именно в царствование Николая многие Романовы не только заключили морганатические браки, но и вступали в неприличные связи. Тяжелее всего для Николая было аннулировать несчастливый брак своей сестры Ольги, чтобы она могла выйти замуж за другого. После нескольких лет ожидания он наконец согласился — лишь потому, что законный супруг Ольги оказался картежником и повесой и порочил репутацию семьи.

Царь вел себя скромно, в кабинете чаще всего носил простую русскую рубаху и на себя тратил немного.

Основная часть его весьма значительного состояния — не считая накапливаемых веками фамильных драгоценностей — заключалась в земельных владениях. Екатерина Великая скупила множество имений и тем обеспечила надежные доходы царской семье. В царствование Николая эти доходы составляли около 4 миллионов рублей в год; если бы эти имения, в число которых входили виноградники, имели лучших управляющих, они могли бы дать значительно больше. Содержание семьи с прямыми родственниками обходилось в 22 миллиона золотых рублей (около 25 миллионов долларов) в год. Так что царю мало что оставалось: на эти средства он должен был содержать двор, оплачивать труд нескольких тысяч слуг, ремонтировать семь дворцов и финансировать три театра в Петербурге (в том числе Мариинский театр оперы и балета) и два в Москве. Благотворительные пожертвования, квартиры и школы, подарки слугам также требовали немалых затрат, так что на приобретения самому себе Николаю оставалось не так уж и много.

Духовные интересы Николая ограничивались историей, военным делом, в небольшой степени искусством, зато он очень любил спорт. Царь колол дрова в своем парке или, подобно отцу, гулял в лесу, собирая грибы или ягоды. Почти каждый день он занимался спортом; помимо плавания по утрам, он ездил верхом, летом играл в теннис, катал детей на шлюпке по морю или Финскому заливу, ежедневно совершал прогулку, чаще всего с собаками. В конце лета вплоть до 1914 года он выезжал на охоту в польские владения России.

Многочисленные источники описывают Николая как примерного семьянина; фрейлина Анна Вырубова поражалась сердечности отношений родителей с детьми и между собой. Николай и Александра были связаны теснейшим образом; царица была явно энергичнее царя, и Николай доверил ей решение всех семейных и хозяйственных вопросов.

Царицу описывают как статную, элегантную женщину, брюнетку с синими глазами; из-за большого роста она ходила на низких каблуках; за модой она не следила, предпочитала элегантные длинные платья с мягко спадающими складками. Характер у нее был отзывчивый и благожелательный; она отличалась непреклонной волей и убежденностью. Как и Николай, она весьма — даже чересчур! — набожна и тоже склонна к простоте и незатейливости. Когда Николай по вечерам был свободен и читал детям, она занималась вышиванием или чем-то подобным. Она и дочерей к этому приучила: они всегда были чем-то заняты.

Четыре дочери, родившиеся с двухлетними промежутками между 1895 и 1901 годами, сильно различались между собой. Старшая, Ольга, внешне напоминала отца; у нее темные волосы, голубые глаза, как и у Николая, она довольно застенчива, начитанна и суховата в общении; она сдержаннее своих сестер. Когда ей исполнилось восемнадцать, родители хотели выдать ее за наследника румынского трона Кароля, но Ольга воспротивилась. «Папа сказал, что не будет принуждать меня к замужеству, которого я не хочу». Ольга настояла на своем, и Николаю пришлось отступить. Кроме того, девушка была так привязана к России, что ни под каким видом, в том числе и из-за брака, не хотела покидать Родину.

Татьяна самая высокая, статная, как и надлежит царской дочери. Она сероглазая шатенка с рыжеватым оттенком, энергичная, вечно занятая, из всех детей самая близкая к Николаю. Обе старшие дочери делят одну комнату, как и две младшие. Мария — крепкая девушка, веселая и жизнерадостная; охотно флиртовала, насколько это позволяли ограниченные возможности великой княжны, и только и рассуждала о том, как выйдет замуж и сколько у нее будет детей. Она насквозь пронзала собеседника своими большими голубыми глазами, и в нее, как и в ее сестер, влюблялись молодые люди, которым удавалось с ней познакомиться.

Анастасия, самая младшая, относительно небольшого роста; характер у нее озорной, она наделена незаурядным комическим талантом. Много лет спустя Гиббс, учитель английского языка царских детей, был приглашен для опознания якобы спасшейся Анастасии. Он сообразил, какой вопрос задать самозванке, выдававшей себя за Анастасию: какое на ней было платье, когда она явилась на урок в костюме после только что закончившегося бала-маскарада (хотя царица настаивала, чтобы девочка оделась «нормально»). Хорошо знавшая историю семьи самозванка на этот вопрос ответить не смогла, и всем стало ясно, что настоящая Анастасия должна была бы помнить этот случай.

Четыре сестры, возможно, из-за замкнутой жизни, обусловленной их положением, настолько тесно связаны друг с другом, что даже письма и подарки знакомым подписывали общими инициалами: «ОТМА». Все девушки набожны и ходили на богослужения вместе с родителями не по обязанности, а с радостью. Старшие являлись шефами отборных полков и на парадах выезжали в мундирах этих полков, хотя и в дамских седлах.

Разумеется, наследник престола и самый младший из детей, Алексей — любимец всей семьи. Его все баловали не только потому, что он наследник и единственный сын, но и в связи с его наследственной болезнью — гемофилией, которая сыграла роковую, роль в жизни последнего царя. Ведь именно из-за неизлечимости этой болезни, перед которой оказалась бессильна обычная медицина, двери царского дворца широко распахнулись перед проходимцами вроде Распутина.

Так, в 1912 году, во время охоты в Спале, развилась опасная стадия болезни и все боялись, что Алексей изойдет кровью, но Распутин предсказал скорое выздоровление и оказался прав. Этим он завоевал такое доверие у царицы, что та стала считать его «святым» и безоглядно уверовала в него. Было ли это случайным совпадением или здесь сыграли роль гипнотические или другие способности Распутина, не имеет значения — как бы там ни было, с этого момента Распутин занял чрезвычайно влиятельное положение. Но переоценивать его влияние не следует, оно было лишь одним из факторов в царствование Николая, приведших к катастрофическим последствиям.

Когда Алексей чувствовал себя хорошо, он шалил, как любой ребенок его возраста. Окружающих радовали его веселые проделки. В возрасте двух или трех лет Алексей развлекал гостей, обходя вокруг стола и с каждым вступая в разговор. На парадах, сидя у отца на коленях, он все время выкрикивал: «Браво, браво, бис!», пока родителям не удавалось его утихомирить.

Хотя старшие сестры выговаривают ему за это, Алексею очень нравится чувствовать себя наследником, и он всегда оживляется, когда семья показывается на публике. Почтение, которое ему выказывали, например, военнослужащие гвардейских полков, Алексей часто обращал в шутку: однажды он приказал одному офицеру прыгнуть в парадном мундире в воду — и тот вынужден был подчиниться. Наказаниям Алексей не подвергался. В крайнем случае отец отчитывал его; чтобы привести мальчика в чувство, достаточно было взгляда Николая, и тот мгновенно делал то, что от него требовали. Николай добивался от него соблюдения придворного этикета и усвоения норм светского поведения. Когда Алексей бросил из укрытия снежок в спину своей сестре, Николай немедленно усовестил его: «Никогда не поступай трусливо и бесстыдно». Алексей с малолетства был связан с армией и проникался ее духом. Зимой он предпочитал ходить в казацкой форме и папахе, летом — в матроске и бескозырке.

Детей воспитывали в простоте, без роскоши. Алексей, например, донашивал ночные рубашки, из которых выросли сестры. Правда, его задаривали игрушками, в том числе преподнесли самую дорогую в мире игрушечную железную дорогу. Как у любого мальчишки, карманы Алексея были набиты камешками и тому подобным, что он копил в огромных количествах, потому что «никогда не знаешь, что может понадобиться».

Владимир Булгаков, который служил в дворцовой охране и часто наблюдал за детьми, вспоминает: «Я часто подолгу стоял на часах, не имея права пошевелиться. Часто мимо пробегали великие княжны, легкомысленные и естественные, лакомясь виноградом и развлекаясь. Алексей появлялся незаметно и брал с меня клятву не рассказывать папе, что он строит из кирпичей печку, потому что тогда его спросят, откуда он их взял…».

«Царь был отменным семьянином. К сожалению, лучше бы ему было сидеть в поместье с семьей, чем на троне. Но отцом семейства он был чудесным», — вспоминает одна из фрейлин, годами наблюдавшая Николая вблизи.

Из всех времен года царь больше всего любил летние каникулы; он плавал с семьей под парусами в финских шхерах, выходя то тут, то там на берег, ходил с детьми на прогулки и наслаждался свободой, забывая о ежедневной ответственности. Очень охотно он проводил время в своем любимом Ливадийском дворце в Крыму; царской семье нравились южный климат и горный ландшафт. Здесь он играл в теннис, бродил пешком, катался на лошади, а иногда даже ездил с царицей за покупками, что в Петербурге было невозможно. Иногда Николай маршировал несколько километров по жаре с полной выкладкой, чтобы проверить, насколько удобна армейская форма.

На каникулах также составлялись фотоальбомы. Манией фотографирования была охвачена вся царская семья, у каждого был свой (немецкий) фотоаппарат; они постоянно снимали друг друга, поэтому осталось очень много фотографий царской семьи. Николай наблюдал, как его супруга вклеивает снимки в альбом, и педантично делал замечания, если она проливала клей.

Николай неплохо чувствовал себя и за границей: в Фридберге, близ Дармштадта, на родине его супруги, урожденной принцессы Алисы Гессен-Дармштадтской. Там он жил в собственном отреставрированном замке, ездил — что было немыслимо в Петербурге, — инкогнито со своей семьей или с зятем, великим герцогом Эрнстом-Людвигом, в пивную во Франкфурте и делал покупки в магазине, словно простой обыватель. Об этом вспоминает Эрнст-Людвиг (старший брат Алисы); он также сообщает, что идиллию нарушил внезапный приезд кайзера Вильгельма. Летний сезон царя завершался охотой.

Однако все эти приятные привычки отменило начало войны. Последние каникулы имели место в 1912 и 1913 годах. В 1912 году отмечалось столетие Бородинской битвы, в которой русские остановили победный марш наполеоновской армии. Поле битвы приведено в порядок. Под звуки гимна Николай объезжает его. К нему подводят старца, который еще юношей был свидетелем боя. Николай тронут. В письме к матери, в котором он рассказывает об этом событии, наглядно просматривается его патриотизм:

«Мы все были преисполнены великой благодарности и гордости за наших предков. Как описать мое глубочайшее впечатление, биение моего сердца, когда я оказался на земле, на которой пролита кровь 58 000 наших героев, которые пали или были ранены в этом бою. (…) Мы молились иконе, которая уже видела поле битвы… (…) Это были моменты, какие в наше время не часто встретишь! (…) А как потом пришел старец, которому 122 года, — ты только представь себе, каково разговаривать с человеком, который все это помнит!..».

На этих празднествах Николай присутствовал со всей семьей. Все семь ее членов явились на место и расписались в книге посетителей.

Год спустя празднуется трехсотлетний юбилей дома Романовых. Царь снова участвует в торжествах вместе с царицей и пятью детьми. После празднования в Петербурге и Москве венценосная чета объезжает все российские города и губернии, сыгравшие какую-то роль в истории династии. Николай впервые видит свою страну в таких масштабах. Каждый день, каждое событие или наблюдение отражено в его дневнике. Однако наследника приходится на официальных церемониях носить на руках, потому что он снова заболел. Многие граждане видят в этом плохое предзнаменование — неужели трон стоит на таких слабых ногах?

Николай сумел в 1908 году избежать войны, хотя после аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией вначале пришел в бешенство, сочтя это нарушением русско-австрийского соглашения.

Автографы царской четы и всех пятерых детей в августе 1912 г. в ознаменование столетия Бородинской битвы, в которой было остановлено продвижение Наполеона

На Балканах снова назревает кризис, и Николай обеспокоенно пишет Вильгельму из своего охотничьего угодья в Спале:

«Уверен, ты тоже с большим интересом следишь за Балканской войной. Я восхищаюсь замечательными боевыми качествами болгар, сербов и т. д., но турки, мне кажется, совсем утопли. Дай Бог нам всем не ввязаться в трудности под конец!

Преданный тебе и любящий тебя кузен и друг Ники».

На твой вопрос, который ты задаешь в письме, насчет возможности подсоединения твоей железнодорожной ветки к линии от Сувалок с нашей стороны я не могу ответить. Несколько дней назад я обсуждал этот вопрос с Коковцовым и передал ему карту, которую ты прислал. Он обещал изучить вопрос с министром путей сообщения и позже представить мне доклад. (…)

С сердечным приветом от Аликс и меня,

мой дорогой Вилли.

Вильгельм с давних пор представлял себя старшим другом и советчиком Николая, завоевавшим доверие молодого царя, который на самом деле воспринимал его скептично и даже отстраненно.

Однако скоро Вильгельм, виртуозно сыграв свою роль, сбросит маску. Игра окончена.