Остались позади около десяти биваков, устроен­ных нами с таким мучением. Осталась позади целая вереница кошмарных ночей, подобные которым, навер­ное, и не снились никому и представить которые не под силу фантазии и воображению человека. Кошмар­ные ночи! Да разве только ночи!.. Ночи и дни. Они походили друг на друга, словно луны воскресенья и понедельника. Казалось, весь мир провалился в бездну и только мы одни каким-то чудом застряли и повисли на утесе Ушбы. И одно, что постоянно, ежесекундно напоминало нам о себе,— это бешеный вихрь, кружив­ший между гранитными скалами с воплями и завыва­нием, вихрь, который проникал в нашу погребенную под снегом палатку и леденящими руками сжимал нас в объятиях.

И был еще голод. Он терзал нас, угрожая смертью, он являл нашему измученному воображению бесчислен­ные видения, видения праздников, которые справля­лись где-то далеко внизу оставленными нами людьми, видения застолий и кутежей, огромных медных котлов, в которых клокотали, одурманивая ароматом, различ­ные яства, он являл нам разложенные порциями на низеньких столиках жирные куски мяса, разлитую виночерпиями по стопкам водку, которую пьют для аппети­та... и бог знает какими еще видениями терзал нас голод... Во рту набиралась слюна, целое море слюны, которое готово было нас затопить. Никто не знал, в ка­ком уголке иссохшего, измученного голодом и жаждой организма собирался такой неисчерпаемый запас этой таинственной вязкой жидкости... А как соблазнительно журчали благодатные минеральные источники, соленые и кислые воды Местиа, Мулахи и Кала... Минеральные воды, отдающие терпким привкусом тмина, разливаю­щиеся по телу живительным нектаром!..

Под конец беспорядочное мелькание галлюцинаций и видений завершалось одной и той же тысячу раз мерещившейся картиной: в бездонные пропасти катил­ся, подпрыгивая, взлетая, исчезая из глаз и вновь появляясь, рюкзак Мухина, который выхватил у него ветер и в котором было припасено кое-что на черный день. Рюкзак, катившийся по утесам Ушбы, в нашем затуманенном сознании метеором срывался с небосвода, описывал какой-то чертов круг в пространстве и, вер­тясь и кувыркаясь, исчезал где-то в небытии, в нигде... Потом он вновь начинал маячить, и все повторялось сначала. Теперь уже у рюкзака вырастали человеческие плечи, человеческие глаза были устремлены нас, у него были и руки, он садился на утес и с грохотом, неуклюже переворачиваясь, опрокидывался в про­пасть. Это повторялось раз, другой, третий... И никто не задумывался, как же рюкзак выдерживал бесконеч­ное падение по скалам и пропастям...

Потом мы протягивали руку к Алеше — этот не­произвольный жест появился у нас с тех пор, как он роз­дал нам, изнемогающим от голода, припрятанные на черный день дольки шоколада. Сильный взмах голо­вой — и видение исчезает. Его сменяет другое...

Но теперь мы вместе шагаем вниз. Наконец-то мы вырвались из когтей метели, из когтей голода, жажды, холода... Сейчас мы как путешественники в пустыне, которые вот уже целый месяц блуждали в песках, мучимые жаждой и голодом, и увидели вдруг где-то на горизонте очертания зеленого оазиса. Вдохновлен­ные прекрасным видением, они из последних сил устрем­ляются к нему...

И вот мы вновь на земле людей, земле, согретой не солнцем — теплом людских сердец. Еще несколько шагов, и мы упадем перед пылающим очагом, возле кото­рого разлит аромат сванских хачапури и испеченных на раскаленных угольях хлебов. Еще немного — и шес­терка снежных, фигур оттает, стряхнув с плеч ледяные эполеты, и в теле каждого воцарятся покой и радость...

Еще немного!..

Но пока что впереди дорога, которая нас не пугает, которую мы одолеем, потому что самое страшное — позади. Эта дорога для нас ничего не значит... Только терпение, и еще раз терпение, терпение, терпение!.. Святой Георгий явился Чорла, попавшему в беду, Чорла — ненасытному охотнику, но верующему человеку,— мы тоже нуждались в помощи святого Георгия...

— Святой Георгий, стукни Райзера, чтобы он не сгребал по дороге холодный снег, стукни, а то потом будет поздно, стукни его по той руке, заставь выплю­нуть растаявший снег, обманчивый и коварный...

Теперь мы идем, связанные одной веревкой, прони­занные одной мыслью, охваченные одной надеждой. Шесть жизней прокладывают дорогу домой, к земле лю­дей. Но еще остались, еще подстерегают нас и снежные мосты, и трещины...