Ипу, художник из мастерских главного скульптора царя, сидел у реки, на прибрежной плотине. Был прекрасный, тихий вечер. В болотах квакали лягушки, ибисы чинно вышагивали но мелководью, где-то вдали пронзительно кричала выпь.

Ипу так глубоко задумался, что не заметил, как слева от него вынырнула какая-то фигура и побежала вдоль прибрежной плотины сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Только услышав голос, произнесший его имя, Ипу повернул голову и вопросительно посмотрел на подбежавшего человека.

Где же он видел этого юношу? Его лицо кажется знакомым. Однако Ипу не может вспомнить, где они могли встретиться.

– Я уже давно хотел с тобой поговорить, – сказал незнакомец, – но я никак не мог на это решиться. А сейчас я попал в такое положение, что не вижу из него выхода. И я подумал… может быть… ты смог бы помочь мне…

В голове Ипу мелькнула догадка. Не с этим ли человеком несколько недель назад разговаривал он во дворе храма Атона? Как же его зовут? Не Тутмос ли? Ипу подозвал юношу поближе:

– Что с тобой? Иди сюда и скажи мне. Ипу повернулся немного вправо, и Тутмос смог со стороны хорошо его рассмотреть. У художника было доброжелательное, открытое лицо. На его подбородке виднелся шрам – след падения с высокой лестницы. У него были большие, крепкие руки, да и во всей его коренастой фигуре чувствовалась сила.

Ипу умеет ждать: он не бросает любопытных взглядов на сидящего рядом с ним юношу, не задает ему вопросов. Терпеливо сидит он, устремив свой взгляд на воду, дав Тутмосу время собраться с мыслями.

– Иути, моему старому мастеру, а также Небамуну и Джхути, – начинает нерешительно Тутмос, – очень не нравятся каменные изваяния, которые по велению царя воздвигнуты в святилище Атона, и…

Ипу внезапно прерывает его:

– Ты говоришь о Небамуне? Третьем пророке храма Амона? Ну, тогда это меня нисколько не удивляет! Разве тебе неизвестно, Тутмос, что жрецы Амона всегда идут против правды?

– Что значит «против правды»… почему?

– Потому… потому, что ложь – источник их жизни! Она позволяет им неплохо жить!

– Однажды ты уже говорил мне о правде. Ты сказал, что царь повелел высечь ее из камня. С тех пор эти слова преследуют меня. Но что… что такое эта правда? И что такое ложь жрецов?

– Ложь жрецов Амона в том, что они считают своего бога могущественнее всех других богов. На самом же деле Pa – самый могущественный бог! И его образ воплощен не в Амоне, как утверждают жрецы, а в Атоне, в огненном диске солнца! Он ежедневно восходит на восточном небосклоне и своими лучами оживляет все страны. Все, что есть на земле, создал он. Цыпленок в яйце получает от него жизнь и силу, чтобы разбить скорлупу, когда настанет время, и воздух, необходимый для дыхания. А ребенок во чреве матери? Атон дает ему жизнь и питает его до рождения. Он создал Реку в преисподней и заставляет ее выходить из скал, наводнять нашу страну, приносить плодородие. Он позаботился и о чужеземных странах и дал им Реку на небе, которая, изливаясь дождем, увлажняет их поля. Он отец всего, что живет и движется. А наш царь Ваэнра – его возлюбленный сын, который познает его во всех его помыслах.

– Значит, все, чему учили жрецы со времени первых царей этой земли, было неправдой? Ошибались наши отцы, ошибались цари… а может быть, они лгали?

– Не все ложь! Правда известна с самых древних времен. Еще на древнейшем холме, поднявшемся из недр земли, был воздвигнут священный камень Бенбен, впитавший первые лучи бога солнца. Там, в Северном Оне, Ра почитался в своем истинном образе – в образе Атона. Однако вскоре жрецы извратили эту истину. Каждый город, каждый ном стал поклоняться своему собственному богу, а жрецы везде говорили: «Pa – это наш бог!» Ведь и Мин из Коптоса, и Монт из Южного Она, и Хор из Эдфу, и, конечно, Амон нашего города – каждый из этих богов не что иное, как Ра, господин неба. Жрецы хотели властвовать над всем миром. Однако наш царь разгадал их намерения. Он еще очень молод, но Атон открыл ему истину. Поэтому-то и ненавидят царя все те, кто кормился ложью. Они клевещут на него, говорят, что он разрушает древний порядок и выступает против правды. Но богиня Маат, дочь Ра, обитает в сердце царя, и он живет ради нее! Маат – это правда, которая одна охраняет порядок и справедливость! Вот почему наш царь не терпит неправды ни большой, ни малой. Вот почему он сказал нам: «Изображайте все вещи такими, какими они являются на самом деле. Не надо их приукрашивать, не надо никакой лжи. Высекайте мне правду из камня!»

Ипу говорил, охваченный священным трепетом. Но вот он замолчал и посмотрел прямо в лицо Тутмоса, сидящего рядом с ним. Но юноша и не пытался возражать. Слишком велика была власть этих слов, никогда и ни от кого ранее им не слышанных. Как? Человек не зависит целиком от воли богов? Он подчинен одному священному порядку, порядку, установленному тем, кто дает жизнь и сохраняет ее, тем, кто отец всего. Отец даже самого малого на земле, даже жалкого чужеземца, даже цыпленка в яйце.

Тутмос должен был закрыть глаза, чтобы все это себе представить. Но он не в состоянии все понять. Поэтому, помолчав, Тутмос снова спрашивает:

– Разве не переносит Осирис человека после его смерти в царство Атона?

– Нет, не Осирис! – Ипу улыбнулся. – Тот, кто познал учение царя, тому не нужен Осирис. Ибо подобно тому как ты ночью с закрытыми глазами можешь представить свет и он сияет в твоем сердце, так и Атон после твоей смерти будет пребывать в твоем Ка, если только ты веришь в учение царя, его возлюбленного сына.

Оба собеседника некоторое время молчат. Вдруг Тутмос заговорил. Его голос зазвучал подчеркнуто громко в обступившей их тишине:

– Я убежал от своего господина. Он потребовал от меня обещания никогда не отступать в моих изображениях от древних правил. Я не мог этого сделать. К тому же он нашел рисунок, который я сделал в святилище Атона. Он бросился на меня, но я увернулся. Как ты думаешь, меджаи города Амона, которые ищут всех беглых рабов, выследят меня, закуют в кандалы и вернут хозяину? Может быть, ты заступишься за меня, попросишь главного скульптора царя защитить меня и взять к себе на работу?

– Тебе не потребуется мое посредничество, Тутмос, – просто сказал Ипу и поднялся. – Пойдем, Бак уже давно ждет тебя.

Пройдя через ворога в стене, окружавшей дом главного скульптора царя, Тутмос очутился как бы в совершенно новом мире. Как здесь просторно! Как аккуратно выглядит двор, обсаженный цветами и кустарниками.

Какая красивая аллея идет к главному зданию, колонны которого виднеются сквозь деревья.

Однако Ипу не ведет своего спутника прямо по аллее. Он проводит его через калитку во внутренней стене на хозяйственный двор. Тут стоят три огромных круглых зернохранилища с куполообразными крышами, а рядом печь для приготовления пищи, огонь в которой уже погашен. Тутмос не смог удержаться, чтобы не заглянуть в колодец, расположенный в тени нескольких акаций. О глубине колодца можно было судить по «журавлю». Длинный конец его, к которому на веревке привязано кожаное ведро, вздымался высоко к небу. К другому, более короткому, был привязан большой камень, уравновешивающий наполненное ведро.

В темном зеркале колодца Тутмос увидел свое отражение и испуганно отскочил назад. Неужели это он? Неужели эти глаза, ввалившиеся щеки, искаженный рот – все это его? Тутмос оглянулся на своего провожатого, но Ипу уже успел скрыться за калиткой, которую оставил открытой. Через нее растерянный Тутмос проник в третий двор.

Кучи каменных осколков и черепков разбросаны кругом. Несмотря на то, что наступил вечер и только слабая полоса света продолжала светиться на западе, Тутмосу удалось разглядеть еще не обработанные каменные глыбы и наполовину готовые статуи. К стенам низкой постройки, окружавшей двор, были прислонены огромные каменные плиты. Последние проблески света уже не позволили Тутмосу разглядеть следов их обработки.

– Мир тебе. Неджем! – приветствовал Ипу старика, только что вышедшего из одной двери. – Это я… Ипу… и со мной мой друг. Он будет сегодня ночевать у меня!

Тутмос не мог разобрать, что пробормотал старик своим беззубым ртом. Но слово «друг», только что произнесенное Ипу, наполнило благодарностью сердце юноши. Тутмос почувствовал, как кровь застучала у него в висках.

Ипу – старший мастер главного скульптора фараона. Поэтому он занимал отдельную комнату. На его кровати вполне хватало места для двоих. Около нее даже стояли две маленькие табуретки и маленький столик. Конечно, хижина старого Иути не была так богато обставлена. Им приходилось есть сидя на полу, а все свое скудное добро они прятали в глиняных горшках.

Как только Тутмос сел, Ипу, не говоря ни слова, вышел из каморки. Вскоре он вернулся, принес глиняную тарелку с только что поджаренной рыбой и поставил на столик.

– Под золой еще сохранилось немного угля, – сказал Ипу и положил на горячие угли лепешки.

Они стали есть при свете звезд, который проникал в комнату через открытую дверь. Потом, завернувшись в одеяла, улеглись спать.

Несмотря на страшную усталость, Тутмос долго не может уснуть. Крепко закрывает он глаза, пытаясь отогнать мелькающие перед ним картины. Но это плохо ему удается.

Вот он видит себя лежащим на голой земле в каменоломне. От ночного холода его защищает только нависшая над ним скала. Видит он и гробницу Небамуна, которую с таким трудом вырубал в скале. Однообразная, длящаяся по многу часов подряд работа, от которой болело все тело. Видит он и своего мастера, который подходит к нему и говорит только самое необходимое, давая очередные указания. Хотя Тутмос очень почитал своего мастера, между ними легла пропасть, через которую старик так и не перебросил мостика, не перебросил до того самого часа, когда вообще было уже поздно это делать.

И храм солнца видит Тутмос с его статуями царя, видит их каменные, неумолимые лики. Достаточно ли зорок его глаз, чтобы видеть правду, и достаточно ли тверда его рука, чтобы ее изобразить? Изо всех сил пытается он представить себе образ фараона, словно это может придать силу его рукам и оживить его фантазию. Но он не может отогнать и то, что уже неоднократно вставало перед ним. На него смотрят не узкие колющие глаза, а широко открытые, темные очи с веками, оттененными ресницами. Он не видит больше рта с толстыми губами, растянутыми в надменную улыбку. Перед ним совсем другой, красиво очерченный рот с рядом жемчужных зубов. Это девушка! Это та самая девушка, чье миловидное личико было первым человеческим лицом, однажды улыбнувшимся ему из мертвого комка глины. «Вот сюда я тебя привела», – услышал он ее голос.

«Она меня привела? – думает Тутмос, удивляясь. – Я ни разу не обменялся с ней словом! Я не знаю даже ее имени… – Ты мой друг… – Друг! Неужели она произнесла это слово? Друг, такой же, как Ипу? Ипу, лежащий рядом, чье протяжное дыхание звучит так мирно?»

Тутмос не может удержаться. Он привстает и смотрит на спящего. Нет, в комнате слишком темно, и он ничего не видит. И тем не менее Ипу ясно предстает перед глазами: открытое лицо и глаза, в которых светится доброе сердце. Он видит его твердый рот с тонкими губами и шрам на подбородке. «Я привел с собой друга», – сказал тогда Ипу старому Неджему.

И это Тутмос слышал не во сне. Это не было игрой воображения. Эти слова были живой действительностью! С самого раннего детства у Тутмоса не было никого, кому бы он мог высказать все, что лежало у него на душе, с кем бы мог поделиться своими мыслями. Никого у него не было! Когда мальчик хотел что-нибудь спросить, никто не отвечал ему, кроме его сердца! И наконец рядом с ним лежит человек, перед которым он, не таясь, мог бы открыть свою душу.

«Как хорошо, что он есть», – подумал Тутмос, опустился на лежанку и наконец заснул.

Сон юноши был так глубок, что утренний шум – громкие голоса во дворе и стук долот, звон которых разносился далеко вокруг, – не разбудил его. Только после того как Ипу потрогал его за плечо, Тутмос открыл глаза.

– Пора вставать! – сказал Ипу. – Скоро придет мастер.

Тутмос встал и пошел к колодцу. Он помылся в каменном желобе – поилке для скота. Вода обдала его утренней прохладой. «Наконец-то, – думает он, наконец-то все решится!» В этот момент калитка, ведущая в передний двор, открылась. Появился Бак, главный скульптор царя, – рослый, широкоплечий, с сухощавым лицом и властным взглядом.

– Так вот он какой – новоиспеченный художник! – сказал главный скульптор вместо приветствия. – Меня радует, что ты обдумал мое предложение. Работать над гробницами – это хорошо. Но выполнять царские заказы – еще лучше!

Тутмос пытается что-то объяснить мастеру. Но тот не дает ему произнести ни слова.

– Мне очень нужны хорошие рисовальщики, – говорит скульптор. – У меня большие заказы, и мне необходимы настоящие мастера.

– Но я еще ни разу самостоятельно не… – начал Тутмос, но мастер тут же перебил его.

– Это очень хорошо! Это даже лучше. Ты еще не успел испортить руку и глаза! Следуй за мной!

Они проходят через хозяйственный двор, где служанки трут зерно. Тутмос не заметил, как затих однообразный звук жерновов. Не услышал он и перешептывания служанок. Он был слишком захвачен ожиданием зрелища, которое через мгновение должно было открыться его взору.

И вот они наконец входят в рабочий двор. Бак впереди, за ним Ипу, последним идет, опустив глаза, Тутмос.

– С миром! – приветствует Бак своих людей. – Не надо отвечать мне, работайте и не болтайте слишком много!

Впрочем, в этих словах и не было необходимости. Люди работали молча, быстро двигались руки… Бак в сопровождении Ипу и Тутмоса переходил от одного мастера к другому, подбадривая их и поправляя работы. На похвалы, правда, он был скуп. Наконец все остановились у стены, у которой стояло несколько больших плит, покрытых рельефами.

Они были совсем непохожи на те, которые делал старый Иути! Здесь не было фигур, выразительно выделявшихся на плоскости и требовавших при обработке большого труда. Нет, на этих плитах были вырезаны только контуры, а окружавшая поверхность оставалась нетронутой. Это создавало впечатление, будто рисунок утопал в камне. Темные края углублений обостряли очертания рисунка. Их тени вносили в изображение какое-то беспокойство. Беспокойство? Нет, жизнь!

Как трепещут повязки, обвивающие короны царской супружеской четы, ниспадая им на шеи! Как свободно перекинулся через перила балкона царь, раздаривающий своим фаворитам дорогие ожерелья и золотые браслеты! Как обвивает царевна своими ручонками шею матери!

И над всей этой цветущей, прекрасной жизнью – изображение солнечного диска, образ Атона, который осеняет своими лучами каждого из них.

Тутмос не говорит ни слова. Он молча переходит от одной плиты к другой. Он впивается в них глазами, иногда слегка касаясь камня рукой. Он так увлекся, что не заметил, как спутники оставили его одного.

Вскоре Бак вернулся в сопровождении Ипу, в руках он нес сосудик с черной краской и тростинку для письма.

– Ну, а теперь рисуй, – сказал он Тутмосу и протянул ему принадлежности для письма.

– Что рисовать, мой господин? Выезд на колеснице? Или раздачу даров? Или?..

– Нет, совсем не это! Людей, которые могут работать по образцам, у меня достаточно! Нарисуй мне что-нибудь, что придет тебе в голову. Что-нибудь совсем простое. Например, девушку, сидящую на подушке перед столиком, на котором лежит жареная утка.

Ни разу в жизни не приходилось Тутмосу работать самостоятельно, без набросков, сделанных рукой старого Иути. Перед его глазами раньше всегда были готовый рисунок или образец, и ему нужно было лишь его копировать. Правда, несколько лет назад он сам разрисовывал кружки и тарелки орнаментами из цветов и листьев, птицами и жуками, которых он пытался сделать похожими на настоящих. Почему же Бак требует от него такого сложного рисунка? Может быть, он хочет выставить его на осмеяние перед этими работающими кругом парнями, которые уже сейчас пялят на него глаза?

Медленно опускается Тутмос на землю, зажимает известковую плитку между колен и окунает тростинку в краску.

В его ушах звенит голос: «Вот куда я тебя привела!» Неужели это тот голос, который он слышал ночью? Не издеваются ли все сегодня над ним?

Нет, та девушка сидела не на подушке, а на большом камне. Не перед столом с яствами, а возле колодезного ведра. Она не ела жареную утку, а, черпая ладошками, пила холодную, чистую воду. Потом она подняла голову, заметила Тутмоса и, рассмеявшись, плеснула водой ему в лицо.

Ее волосы свободно ниспадали на плечи. Нос и лоб почти не отделялись друг от друга, они образовывали одну наклонную линию, которая потом делала резкий поворот, растворяясь в изящном закруглении. Под ним рот, словно только что раскрывшийся плод, нежная округлость подбородка и стройная шея.

В ее точеную ручку можно было бы вложить и жареную утку… а вместо ведра поставить стол с яствами… и не на твердом камне могла бы она сидеть, а на подушке, что еще больше подчеркнуло бы округлости ее тела. И ее левая рука, вместо того чтобы зачерпывать воду, могла быть протянута к лежащим на столе плодам.

Не успел еще Тутмос закончить свой набросок – фрукты на столе едва намечены, – как вернулся Бак. Мастер уже осмотрел работы всех своих подмастерьев и теперь стоял за спиной Тутмоса, разглядывая рисунок через его плечо.

– Бровь посажена слишком высоко над глазом, – сказал он. – Левая рука слишком длинна. А на ноге ведь пять пальцев, а не три!

Лицо Тутмоса вспыхнуло. Он ищет глазами осколок камня, чтобы сцарапать то, что требует исправления. Но Бак останавливает его.

– Не надо, рисунок и так очень хорош. Даже превосходен! Я хочу показать его царю.

Он берет из рук юноши рисунок и уходят. Тутмос не понимает, что происходит кругом. Он прислоняется к стене и закрывает глаза. Но едва он успел сделать глубокий вздох, как ощутил на своем плече прикосновение чьей-то руки. Ипу тихо называет его по имени.

– Ты сможешь достичь гораздо большего, чем я, – спокойно говорит он, и в голосе его нет ни капли зависти.

– Нет! – горячо возражает Тутмос. Но Ипу успокаивает его:

– Тише! Я знаю, что могу, и знаю, также, чего не могу. Ты же… ты не знаешь ни того, ни другого… и тебе предстоит пережить еще много хорошего… и много трудного!

Кроме каменосечцев еще около сорока подмастерьев работает под началом главного скульптора царя. Как только Бак покинул двор, один за другим подходят они к новому товарищу. Постепенно вокруг Тутмоса образуется круг. Со всех сторон на него сыплются вопросы.

Не привыкший к большому обществу, бедный Тутмос сидит окончательно смущенный, не зная, как ему запомнить все окружающие его лица, не зная, кому первому ответить.

Наконец Ипу пристыдил любопытных:

– За работу, ребята! Подождите до вечера, когда зажгутся звезды! Тогда-то уж мы отпразднуем приход нового художника!

Это значит, на ужин вместо бобовой похлебки будет мясо и салат-латук, значит выдадут двойную меру пива. Будут песни и шутки, на которые Неджем, старый надсмотрщик, не станет обращать внимания. Зная об этом, можно было, конечно, снова приняться за работу, сдержав свое любопытство до вечера.

Так как Бак еще не дал новичку работы, Тутмос, недолго думая, присоединился к группе, вырезавшей на каменных плитах контуры уже готового рисунка.

– Возьми более тонкий резец, – сказал Ипу, с улыбкой наблюдавший за тем, с каким усердием Тутмос принялся вырезать в камне руки-лучи Атона.

Он протягивает юноше тот инструмент, который, по его мнению, больше подходит для этой работы. Тутмос берет его, пробует острие кончиком пальца и снова принимается за работу. В увлечении он забывает хотя бы глазами поблагодарить Ипу. Тщательно высекая в неподатливом материале округлости тонких и нежных рук божественного символа, Тутмос, казалось, почувствовал исходящую от бога живительную силу, проникающую в самое сердце.

Лучи Атона объемлют все. Они охватывают не только царя и вельмож. И простые люди освещены его сиянием. Даже ребенок во чреве матери, даже животные в пустыне получают жизнь от Атона, который сам есть благо! Изливает он изобилие на землю. Любовь пробуждает он в сердцах тех, кто его познает. Любовь, а не страх! Как мог он, Тутмос, жить раньше, не зная об этом! Как долго пришлось ему жить в страхе и трепете перед богом, чьим именем прикрывалась несправедливость! Ложью было то, чему учили жрецы Амона. Но их величию придет конец. Откровение, дарованное Атоном своему единственному сыну, подобно воде, орошающей жаждущую землю, наполнит души людей! И все, что не устоит перед этой правдой, да уйдет во мрак вечной ночи!

Мысли Тутмоса прерывает какой-то необычный звук.

Это старый Меджем бьет палкой по висящей доске, созывая мастеров на обед. «Сколько же времени прошло?» – подумал Тутмос, оторвавшись наконец от работы. Только теперь он почувствовал, что голоден.

Солнце стоит высоко в небе. Тутмос вытер ладонью пот со лба и присоединился к остальным мастерам, расположившимся на земле под навесом, поддерживаемым колоннами. Мужчины шутили со служанками, раздававшими хлеб, финики и плоды смоковницы.

Когда очередь дошла до Тутмоса, одна из девушек спросила его:

– Как тебя зовут?

Но рот юноши был полон финиками, и он не смог сразу ответить. Один из мастеров, чуть постарше Тутмоса, крикнул девушке:

– Ну как же назвать твоего дружка? Любимчиком богов или любимчиком женщин, а может быть, господином всего приятного!..

– Пучеглазый! – крикнула в ответ девушка. – Не разевай так свою пасть, а то у тебя язык достает до ушей. Если бы собрать всю ложь, извергаемую твоим ртом, ею можно было бы набить целый мешок!

Тем временем Тутмос успел все проглотить и со смеющимися глазами обратился к девушке:

– Не назову тебе своего имени, пока не узнаю твоего.

– Правильно, Тутмос! – поддержал его один из парней, постарше. – Не дай себя провести этой кошечке! Девушка громко засмеялась:

– Не старайся, Тутмос! Мне совсем неинтересно, Тутмос, как тебя зовут! Можешь оставить свое имя при себе, Тутмос!

И прежде чем юноша успел оправиться от смущения, она исчезла.

«Так вот здесь каково!..» И Тутмос невольно напряг свои мускулы, как будто должен был защищать свою собственную жизнь. Наконец он успокоился и продолжал есть. Он больше не вмешивался в разговоры, доносившиеся со всех сторон. После трапезы можно было отдохнуть в тени. Тутмос лег на бок и тут же заснул. Накануне ночью он не выспался, и теперь от усталости у него болело все тело. Юноша спал так крепко, что Ипу пришлось разбудить его, когда снова пришло время работать.

Наконец наступил вечер. По случаю праздника зарезан баран. Запах жаренного на вертеле мяса разносится по всему двору. Мастера стоят группами вокруг Тутмоса. Кругом звучат шутки, смех.

Вот все рассаживаются на земле. Каждый берет кусок жаркого. Кружки, полные пива, ходят по кругу. Это коричневое пиво служанки приготовили из хорошего, бродившего несколько дней хлеба.

Запах жаркого привлек во двор троих уличных музыкантов. Одетые в пестрые одежды, они стоят в углу двора. Один играет на флейте, второй бьет в барабан, а девушка поет, аккомпанируя себе на лютне:

Тутмос не привык к такому большому количеству пива. Старый Пути строго придерживался умеренности в своем доме. Здесь же Тутмосу приходится пить с каждым, кто поминутно протягивает к нему свою кружку. В конце концов Тутмоса охватывает чувство блаженной невесомости и ему кажется, что он витает в пространстве. Тутмос смеется, шутит, а в следующий момент он уже не помнит, почему смеялся и что говорил. В его ушах звучат слова: «Забудь все плохое и злое, что было с тобою!» Да! Именно этого-то ему и хочется! Ни одного слова больше он не скажет о прошлом? Он никогда не будет о нем думать! Каждый день светит солнце! Каждый день посылает Атон людям свои лучи! Каналы наполняются новой водой, а земля насыщается его любовью!

На коленях у Тутмоса сидит девушка. Не та ли это задира, с которой он пререкался за обедом? А может быть, это та, которая только что пела, играя на лютне? Он этого не знает. А впрочем, ему все равно. Он повторяет про себя:

Внезапно перед Тутмосом возникает фигура старого Неджема, надсмотрщика в доме главного скульптора фараона. Тутмос не заметил его прихода. Голос старика вырывает юношу из забытья.

– Я слышал, – говорит Неджем, – ты был подмастерьем у старого, хромого Иути! Это правда?

Тутмос смотрит на Неджема, не будучи в состоянии понять, что тот, собственно, от него хочет. В конце концов слова старика дошли до его сознания, и Тутмос сделал утвердительный жест.

– А ты знаешь, – продолжал Неджем, – что Иути умер вчера вечером?

Хмель мгновенно вылетел из головы юноши. Тутмос так быстро вскочил на ноги, что перепуганная девушка с визгом спрыгнула с его колен. Он встал против Неджема и хриплым голосом произнес:

– Это правда? Кто это тебе сказал?

– Когда я был молод, – серьезно ответил старик, – я работал в мастерских отца Иути. С тех пор прошло очень много времени. Но я до сих пор знаю некоторых людей с той стороны реки, из города мертвых. Сегодня утром по пути на рынок я встретил одного из них. Он рассказал, что старого Иути нашли мертвым сегодня утром в его доме и что единственный подмастерье старика, который в течение нескольких лет с ним работал, исчез.

Тутмос отводит глаза от Неджема. Почему старик смотрит на него таким пронизывающим взглядом? Может быть, думает, что он, Тутмос, мог своего старого мастера…

– Нет! – кричит Тутмос. – Я не убивал его! Он набросился на меня, но я увернулся! Я его даже пальцем не тронул!

Старый Неджем хотел еще что-то сказать, но тут его позвали. Он лишь пожал плечами и ушел. Тутмос стоял как вкопанный. «И все-таки ты довел его до могилы», – шепнул ему внутренний голос. Может быть, это было сказано на самом деле? Вдруг кто-нибудь подслушал его разговор с Неджемом!

Тутмос испуганно озирается. Нет! Девушка, сидевшая у него на коленях, давно уже убежала. А что касается его товарищей, то они были настолько пьяны, что никто не обращал на него никакого внимания. Это его сердце! Его собственное сердце сказало эти слова.

Ипу, в каморку которого вошел Тутмос, уже улегся. Он не был большим любителем пива. По его дыханию Тутмос понял, что Ипу крепко спит. Тихо берет он одеяло и ложится. Но сон опять не идет к нему. Тутмос ворочается с боку на бок.

Забудь все плохое и злое, Что было с тобою!

По душе пришлись ему эти слова! Но разве это возможно? Разве можно в одно прекрасное утро сказать себе: «Сегодня я забыл все, что было до этого дня. Я начинаю новую жизнь!»? Разве твое прошлое не подстерегает тебя за каждым деревом, за каждой дверью? Оно набрасывается на тебя из-за угла, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

Тяжелый стон вырвался из груди Тутмоса, и Ипу проснулся.

– Нехорошо, – сказал он, – пить столько пива, напиваться до бесчувствия и превращаться в младенца! И женщин ты должен остерегаться. Они как глубокая река с неизведанными водоворотами. Многих уже ввергли они в несчастье.

– Если бы только в этом было дело! – вырвалось у Тутмоса. С большим трудом удалось Ипу узнать у него, какая печаль лежит на сердце юноши.

– Так вот ты где, Небамун! – сказал Интеф, второй пророк Амона.

Он только что вошел в хижину старого Иути в сопровождении своего ближайшего помощника Джхути.

Эта встреча была так неожиданна, и Небамун так испугался, что в первую минуту не нашел даже слов, чтобы ответить Интефу. Второй пророк Амона тем временем продолжал:

– Целыми днями тебя нигде нельзя найти! Ты не бываешь даже в храме, и мне приходится служить одному! Ты живешь беззаботно и задаешь пиры, в то время как Рамосе угоняет у нас одно стадо скота за другим!

– У меня родился сын, Интеф! Первый сын! Разве я не должен был это отпраздновать?

– Так, значит, тебе неизвестно, что Рамосе передал все доходы от наших земель Коптосе жрецам Атона? И так как Небамун молчал, Интеф продолжал:

– Разве ты не говорил, что Атон только гость нашего бога, а Амон настолько могуществен, что может терпеть и Атона? Хорош гость, который так беззастенчиво расположился в доме хозяина! Вот и сказалось теперь то, что твой отец уступил принадлежавшее ему место Рамосе и не стал перечить царю Небмаатра, как я советовал! Слыхано ли, чтобы верховный жрец Амона уступил кому-нибудь должность верховного сановника – самую высшую должность в государстве? Как мог он это сделать?

– Мой отец подчинялся только требованию царя. По-твоему, было бы лучше, если бы он посеял в стране раздоры? Разве ему не удалось добиться благосклонности царицы? Она была достаточно умна, чтобы предостеречь своего супруга от дальнейших реформ, приносящих нам сплошные убытки! Из года в год падали доходы нашего храма. Из года в год царь уменьшал нашу часть дани с чужих стран.

– Да! Тэйе умна! – соглашается Интеф. – Все это она делала, чтобы затуманить глаза верховным жрецам Амона. Это она подговорила своего супруга вырвать из наших рук наследника престола! Разве тебе неизвестно, что за ее спиной стояли жрецы бога Ра? Что по ее повелению воспитателем царевича стал Эйе? Но вы оба, твой отец и ты, вы слепы!

– Не оговаривай моего отца, Интеф! Ты не знаешь, как скоро уже его Ка предстанет перед Осирисом!

Второй пророк невольно сделал шаг назад и сочувственным тоном спросил:

– Что, разве его дела так плохи?

– Да, он уже в течение двух дней не встает с постели, а со вчерашнего дня не ест и не пьет!

– Так почему же ты не возле него?

– Я оставил его на попечение врача и пришел сюда. Мне сказали, что мой скульптор лежит мертвым в своем жилище. И нет здесь никого, кто бы предал земле его тело! Что скажут о жреце Мона, если он не позаботился о вечном спасении того, кто при жизни сохранил его имя и создал место обитания его Ка?

До этого момента Джхути молчал. Но теперь он вмешался в разговор:

– Оставь его в покое, Интеф! Разве ты не видишь, как опечалено его сердце? Он обращает внимание лишь на мелочи, на то, что происходит вокруг него! Остального же, что стоит за этими мелочами, он не видит!

– Это я-то не вижу основного?! – взревел Небамун. – Как ты смеешь говорить мне такое, Джхути? Мои глаза уже давно видят все! Я уже давно понял, что задумал наш царь! Но как можем мы что-нибудь изменить? Разве что… случится чудо!

– А почему бы и не случиться этому чуду? Может быть, Амон во время своего прекрасного праздника и сотворит чудо! Не в первый раз сорвет он венец с головы царя и наденет его на более достойного!

– Так вы, оказывается, еще не все знаете, умники! – закричал Небамун. – Вы не знаете, что царь отказался занять свое место за Амоном в праздничном шествии! Он отказался от пожертвований в честь праздника!

– Нам известно все, сказанное тобой! Однако мы знаем, что Амон на своем пути вверх по течению реки может пристать не к восточному берегу, к храму своей супруги, а к западному. Он может причалить к западному берегу реки и… посетить царя в его дворце!

Небамун подскочил к Интефу и, схватив его за плечи, прошептал:

– Ты что, с ума сошел? Дворец прекрасно охраняется!

– Да, согласен. Но он охраняется людьми! Они родились в городе Амона и не посмеют поднять руку на бога-покровитсля их города, царя всех богов, почитаемых в Обеих Землях.

– Ну, а как же быть с колесничими царя? Они телохранители фараона и к тому же ввыходцы из других стран!

– Да, это так! Нo их начальник – наш человек!

Его зовут Рата! Он племянник Нефрет, жены Кенамуна, начальника над пастухами наших стад! Небамун медленно опустился на скамейку.

– Нет! – глухо сказал он. – Никогда не разрешит верховный жрец… Никогда мой отец не даст своего согласия…

– Ты забываешь, – резко перебил его Интеф, – что руку судьбы направляет не жрец, а сам бог!

– Это же чудо, Интеф, что Амон ниспослал болезнь на верховного жреца как раз накануне праздника. Теперь праздничное шествие будешь возглавлять ты, Интеф, и тебе, второму пророку, будет доверена священная статуя бога Амона!

– Свершится и второе большое чудо, Джхути! Ты можешь не сомневаться!

Жрецы, поглощенные важным разговором, не обратили внимания на Тутмоса, проскользнувшего мимо них в хижину своего старого мастера. Последние слова их беседы Тутмос расслышал хорошо, но, конечно, не понял их смысла. Да он и не задумывался над ними. Голова его была занята мыслями о смерти старого мастера.

Через незапертую дверь Тутмос прошел в полутемное помещение и оказался перед Небамуном. Жрец вздрогнул от неожиданности и уставился на юношу таким взглядом, будто перед ним появился призрак. Понадобилось некоторое время, прежде чем он пришел в себя.

– Ты встретил Интефа и Джхути? – спросил Небамун, пытаясь придать своему голосу беспечный тон, что, однако, ему плохо удавалось.

– Да, у калитки, – ответил Тутмос.

Жрец облегченно вздохнул. «Значит, он не слышал нашего разговора», подумал Небамун, и камень упал с его сердца.

– Твой мастер умер, Тутмос! – сказал Небамун после недолгой паузы. Меня удивляет, что не ты первый принес мне эту весть. Мне сказали, что тебя не было возле старика, когда его настигла судьба.

Тутмос ничего не смог ответить Небамуну и промолчал.

– Теперь работа над моей гробницей остановится, – продолжал Небамун. Конечно, мне будет нетрудно найти кого-нибудь, кто продолжил бы ее. Но старый Иути очень хорошо отзывался о тебе, и мне было бы приятно, если бы ты взялся за это дело. В этом доме ты можешь устроить себе мастерскую. Я достаточно могуществен и сумею добиться передачи дома тебе. Ведь у старого Иути нет наследников. Если ты уплатишь налог, я сумею уладить это дело. Если же тебя не захотят принять в гильдию мастеров из-за твоего рабского положения…

– О господин, а я и не хочу вступать в гильдию мастеров! Не потому, что я раб! Просто я еще не умею делать всего того, что должен уметь делать мастер. Потому я не могу продолжить работу и над твоей гробницей. У меня к тебе лишь одна просьба: прикажи доставить мне сухое бревно смоковницы достаточных размеров, чтобы можно было сделать гроб для Иути. Он относился ко мне, как к сыну, и я хочу отблагодарить его, как сын.

С чувством облегчения вернулся Тутмос обратно к реке. Хорошо, что Небамун не стал допытываться, где Тутмос был в момент смерти старого мастера и где он будет жить дальше. Вообще жрец вел себя как-то странно, был рассеян… Они обговорили лишь самое необходимое, касающееся похорон старого Иути. Тутмосу пришлось обратиться к соседям, чтобы ему помогли отнести труп старика к бальзамировщику. К счастью, идти было недалеко. Что касается бревна смоковницы, то Небамун сказал, что к вечеру его подвезут к хижине. Ему, Тутмосу, придется попросить главного скульптора отпустить его, пока он не сделает гроб.

Как хорошо, что Небамун сразу же ушел. Теперь Тутмос мог поговорить со своим мертвым мастером. Несмотря на страх, он откинул конец покрывала, прикрывавшего лицо покойника. Неведомая сила заставила его это сделать. Спокойствие, которым были преисполнены черты усопшего, передалось Тутмосу и заглушило боль в его сердце. Старый мастер не будет больше на него сердиться! Конечно же, это невозможно! Теперь Иути находится в стране вечности и у него достаточно времени, чтобы понять, где ложь, а где правда. Теперь старик увидит, что человек, поклоняющийся правде и стремящийся создать эту правду, вовсе не разрушает столбов, поддерживающих небо. Тутмос задумался над тем, каким он сделает гроб для старика и как его украсит. Он не станет изображать богиню Исиду, укрывающую усопшего своими крыльями и защищающую его. На крышке гроба он изобразит лицо покойного, чьи знакомые черты так глубоко запечатлелись в его сердце. А в изножье гроба он крупно напишет имя Иути, с тем, чтобы Ка старика легче было его найти!

Тутмос выходит на берег. В торжественном молчании отражаются в воде величественные храмы, стоящие на той стороне реки. Здесь же, в западной части города, кипит жизнь. Прямо на берегу торговцы разложили свои товары. С востока и запада, юга и севера приезжают они в столицу Египта. Кушиты предлагают слоновую кость. Люди из Пунта привозят благовония. Мужчины из племени мешвеш продают бычье сало в больших каменных кружках. Они же предлагают различные красивые безделушки, сделанные из бычьих рогов. Даже жалкие кочевники из восточной и западной пустынь привезли свои сокровища: натрий для бальзамирования трупов, соль. Они же продают отличное высушенное мясо диких птиц, ковры и пестрые шерстяные ткани, которые ткут их женщины.

Тутмос привык уже к этому зрелищу, но и ему кажется, что сегодня здесь более оживленно, чем всегда. В шуме чужой, резкой и непонятной речи, звенящей в ушах, Тутмос едва улавливает звучание родного языка. Ему с трудом удается протиснуться сквозь толпу. Люди толпятся не только вокруг торговцев, но и вокруг фокусников. Тут и заклинатели змей, заставляющие их плавно свиваться в кольца под однообразные звуки флейты. Сказители тоже собирают вокруг себя слушателей. Поют и играют музыканты, танцуют девушки-сириянки. Один юноша-кушит ходит по канату, натянутому между двумя пальмами, и люди восхищаются его искусством.

«Ах да! Через три дня прекрасный праздник Опет! – вспомнил внезапно Тутмос. – Как же я не подумал об этом? Вот почему здесь собрались люди из близких и дальних мест! Ведь где же еще на земле можно посмотреть такие представления, увидеть такую роскошь?

Вновь медленно понесут жрецы в праздничной процессии изваяние своего бога. Они спустятся вниз к реке по дороге, обрамленной сфинксами. А люди на обоих берегах реки вновь будут кричать и махать руками, провожая золотую ладью Амона, медленно буксируемую вверх по течению реки царской ладьей!

Царская ладья! Неужели и на этот раз все будет происходить как обычно? Согласится ли царь принести жертвоприношения Амону, а не богу, которому он поклоняется?»

Тутмос так внезапно остановился среди большой толпы, что человек, идущий сзади, налетел на него и разразился громкой бранью. Тутмос даже не обратил на него внимания. Слишком глубоко проникал в его сердце страх от мыслей, приходящих в голову.

Что же говорил Интефу Джхути, когда он встретил их утром у хижины старого Иути? В памяти юноши всплыли слова, которым он утром не придал никакого значения: «Это же чудо, что Амон ниспослал болезнь на верховного жреца именно сейчас, за три дня до прекрасного праздника! Это значит, что теперь ты, Интеф, второй пророк, понесешь изваяние нашего бога во время праздничного шествия!»

Тутмос задумался: «Какая разница, кто понесет изваяние Амона – Интеф или верховный жрец храма?»

Он вспомнил продолжение разговора: «Свершится и второе большое чудо! Ты можешь не сомневаться!»

Что же могли означать эти слова Интефа? Неужели жрецы задумали что-то?.. Но против кого?

Душу юноши переполняет сознание собственного бессилия – чувство, которое и раньше так мучило его. Не глядя больше по сторонам, он протискивается вперед, сквозь толпу. Наконец Тутмос добрался до лодки, прыгнул в нее и яростно заработал веслами.

– Как хорошо, что ты пришел! – этими словами встретил Тутмоса взволнованный Ипу. – Я тебя уже давно жду! Дело в том, что царь пригласил главного скульптора к себе во дворец. Но не одного, а со всеми мастерами и надсмотрщиками. И Бак хотел взять тебя с собой!

Пламя вспыхнуло в сердце юноши. Неужели он предстанет перед ликом царя… сына Атона… перед ликом Доброго бога? Тутмос крепко сжал руку друга.

– А ты, Ипу… ты тоже пойдешь вместе со всеми? Губы Ипу расплылись в улыбке.

– Конечно, я тоже там буду! И нечего бояться! Ва-энра очень приветлив! Ну, а царица Нефертити… ну ты сам увидишь!

Лодки были уже приготовлены, чтобы перевезти главного скульптора вместе с его людьми на ту сторону реки. Царский дворец находился на западном берегу, в южной части города. Несмотря на попутный ветер, им долго пришлось бороться с течением, прежде чем удалось достичь цели.

Царь не вышел на балкон, как обычно бывало раньше. Широкие двустворчатые двери открылись и пропустили вошедших. Они шли через помещение, своды которого поддерживались колоннами, а стены были украшены фризом с изображениями уреев, змей-охранительниц царя.

– Не разглядывай стен! – прошептал Ипу Тутмосу. – Лучше посмотри на пол, по которому идешь!

О да! Каменный пол живет, переливаясь всеми цветами радуги. На нем изображены заросли папируса, из которых вылетают утки. Рядом прыгают газели. Большие павианы на вершине холма молитвенно простирают свои руки в сторону первых лучей солнца. В самом большом зале по дорожке, идущей от широкого портала до трона, изображены закованные в кандалы люди – кушиты, ливийцы, кочевники пустыни.

– Это царская дорога, – снова шепчет Ипу. – Никто не вправе ступить на нее, кроме царствующей четы.

Через маленькую дверь возле царского портала они проходят в зал. Трон пока пуст. Только безмолвные меджаи, черные телохранители царя, стоят вдоль стен.

Но вот из широкой двустворчатой двери появляются глашатаи, и все присутствующие в зале падают ниц. Тутмос, охваченный общим порывом, едва отваживается дышать, боится поднять глаза, застыв в оцепенении. Внезапно юноша ощущает прикосновение чьей-то руки. Он испуганно вздрагивает и видит, что все остальные уже поднялись на ноги. Тутмос быстро встает с пола, чувствуя на себе взгляд царя.

– Я собрал вас здесь, люди, – начал царь свою речь, – чтобы дать вам новые поручения. Вы уже почти закончили солнечный храм нашего бога. Но не только в этом городе – который отныне будет называться не городом Амона, ибо я назвал его «Город воссияния Атона», – должны быть воздвигнуты храмы в честь бога солнца Атона! То же будет и в других городах! Прежде всего в Северном Оне, где во все времена поклонялись Ра! И в таких городах, как Меннефер и Шмун. Даже в чужих землях, таких как Куш и Речену, я воздвигну храмы в честь Атона, чтобы ему поклонялись и там. И вас, которые постигли его священный образ, поняли, что бог не животное и не человек, но что он сила, что он благодать, что лучи его объемлют все страны вплоть до пределов земли, вас, которые умеют изображать бога в его истинном облике как солнечный диск, чьи руки-лучи даровали жизнь его сыну, в котором он воплощается, вас пошлю я распространять то, что вы постигли, рассказать то, что вы слышали, изображать то, что вы видели.

Но это только начало. Настанет время, когда не будет такого города, где бы не воздавалась хвала тому, кто даровал жизнь. Возрадуются люди, когда они постигнут истинную сущность бога и приобщатся к его благодати. Да живет Ра-Хорахти, ликующий на небосклоне, в имени своем как Шу, который и есть Атон!

Как только царь окончил свою речь, в зале воцарилась благоговейная тишина. Все молчали. Наконец заговорил Рамосе, занимавший должность верховного сановника. Он стоял рядом с царским троном.

– Ты единственный у Атона, о повелитель, кому известны его замыслы! Ты можешь сдвинуть горы. Страх перед тобой переполняет недра этих гор, как и сердца народа. Горы повинуются тебе, и люди послушны тебе!

«А как же жрецы Амона? – подумал Тутмос. – Неужели они будут спокойно смотреть, как их бог все больше и больше теряет свое могущество? А может быть, они свершат то „чудо“, которое вернет им прежнюю власть?»

Какой-то внутренний голос шепнул Тутмосу: «Скажи все, что ты знаешь! Скажи то, что ты случайно услышал!» Но Тутмос не мог даже раскрыть рта.

Снова все пали ниц перед царем. Но когда все опять поднялись, Тутмос продолжал лежать на полу. Ипу тихонько подтолкнул юношу ногой, но он даже не пошевельнулся. В зале возникло замешательство. Царь делает жест одному из своих слуг. Тот приподнимает лежащего юношу за плечи и держит, пока Тутмос не приходит в себя.

Он слышит голос царя:

– Ты хочешь сказать мне что-нибудь?

– Свершится чудо! – воскликнул Тутмос. – Оно произойдет во время праздника Опет!

– Какое может быть чудо во время праздника Опет? Что ты говоришь, человек? Мертвые изваяния не могут творить чудес, даже если они сделаны из золота!

– Не изваяния совершат это чудо, а жрецы, которые их понесут!

Тутмос заметил, как тень испуга пробежала по лицу царицы. «Лицо совсем девичье, – подумал Тутмос, – а рот такой нежный, как у матери». Однако царь не дал ему времени взглянуть на лицо Нефертити глазами скульптора.

– Ты останешься здесь, – повелительным тоном произнес царь.

Когда зал опустел, он вновь обратился к юноше:

– Ну, а теперь расскажи мне все, что ты знаешь!

Что произошло бы в день славного праздника Опет, который отмечали каждый год, если бы царь не приказал держать ворота храма Амона закрытыми? Этого Тутмос не знал! До его ушей долетали лишь противоречивые слухи. Ему самому не удалось выйти из мастерской. Царь издал строжайший указ: все ремесленники должны были работать в этот день так же, как и в любой другой. А Бак, в свою очередь, строго следил, чтобы все его мастера были на месте. Тутмос, пожалуй, был бы последним из тех, кто осмелился бы нарушить этот приказ. Слишком глубока была его вера в Атона, посылающего на землю благодать, доброго бога, целиком покорившего его сердце. Атону обязан он исчезновением тоски, мучившей его с тех пор, как он начал задумываться о своей дальнейшей судьбе.

Как можно бороться против Атона! Он не представлял себе, чтобы человек, познавший этого бога, мог не проникнуться к нему глубокой любовью.

И все же не обошлось без столкновений. Улицы не были пусты, как этого хотел царь. Перед воротами храма Амона собралась целая толпа людей, которые стояли долгие часы, не желая расходиться.

Правда ли, что царские воины сорвали флаги с мачт? Болтают, что в конце концов толпа сломала ворота и ворвалась внутрь святилища, чтобы вызвать жрецов. Правда ли, что Интеф исчез вместе с изваянием своего бога? Говорят, что только бледный и трясущийся Небамун вышел во двор навстречу толпе и обратился к людям с просьбой не оглашать своими криками храм. Он сказал, что бог вернется обратно, когда наступит время! В ответ на это Джхути набросился на Небамуна с криками! «Небамун – трус! Это он предал нашего Амона!» По словам других, воины сами сломали ворота храма и схватили Джхути. А когда его вели, Джхути будто бы кричал толпе: «Атон – только гость в доме Амона! Горе гостю, который попытается вытеснить хозяина!» Говорят, что воины избивали Джхути, пытаясь заставить его замолчать, но толпа бросилась на них и освободила жреца.

«Нет, все это было не так», – говорили третьи. Джхути и Интефу удалось скрыться от преследований воинов, а жрецам – спрятать священную статую Амона в безопасном месте. Рассказывали также, что с южных и северных частей города изо всех переулков сбежались люди. С громкими криками: «Амон – это Ра! Амон – это Pa!» – устремились они на западную сторону реки, к царскому дворцу. Дворцовой страже не удалось сдержать разбушевавшуюся толпу. И только меджаи, черные люди из Куша, сумели навести порядок. Верно ли, что боевые колесницы, которые легко могли бы рассеять толпу, были использованы лишь в последнюю очередь, когда один ливиец оттеснил колесницей своего военачальника Рата и въехал в толпу? Мыслимо ли, что чужеземцам пришлось защищать царя от его подданных? А известно ли, сколько было убитых, сколько раненых?

Ночь опустилась на город. Утром на улицах не слышно больше криков, не видно возбужденных людей.

Безмолвный ужас охватил город. Что произошло? Как могло все это случиться? Что будет дальше? Это беспокоило каждого жителя.

Всех волновал вопрос: накажет ли царь жителей своей столицы? Прольет ли потоки крови в их жилищах?

Потоки крови? Сердце Тутмоса сжалось при этой мысли. Неужели сын Атона может устроить кровавую резню? Всем сердцем стал Тутмос молить бога: «О великий, не осуждай людей в их заблуждении, не казни тех, кто осмелился тебе противоречить! Дай им время одуматься! Не убивай их! О Атон, подскажи своему сыну, чтобы он поступил не так, как его предшественники! Иначе разве мог бы он быть твоим пророком?.. Твоим пророком! О Атон! Пророком бога, совсем не похожего на всех остальных богов!.. Люди никогда не представляли себе такого бога, до тех пор, пока ты не открылся царю, своему сыну!»

В этот день работа у Тутмоса еле двигалась, он снова и снова ловил себя на мысли о том, что вовсе не думает о рисунке. К тому же он не удавался ему. К счастью, ни Бака, ни Ипу сегодня не было в мастерской. Только изредка показывался здесь старый Неджем, но он ничего не мог поделать, видя, как мастера, вместо того чтобы работать долотами, собирались группами и возбужденно беседовали.

– Так и должно было случиться! – говорил один неуклюжий парень. – Уж слишком снисходительно относился царь к жрецам Амона! Ему нужно было разогнать жрецов, запереть храмы, а тех, кто осмелился противоречить царской воле, посадить на кол. Всех – от юга до севера страны! В сердцах людей должен быть страх перед царской властью! Только тогда будут бояться и того бога, которому поклоняется царь!

– А слыхали вы… – сказавший это понизил свой голос так, что Тутмосу пришлось приблизиться на несколько шагов, чтобы расслышать, – что царь Гебала Рибадди прислал письмо с просьбой о помощи против Азиру, посягающего на его земли? И что Ваэнра вместо объявления войны Азиру и похода на него отправил в ответ только посланца? Разве не должен быть стерт с лица земли каждый, кто осмелится пойти против вассала нашего Доброго бога?

«Они не понимают царя, – подумал Тутмос удрученно. – Даже те, кто внимает учению царя, не могут понять сущности его бога. А ты сам, ты уверен, что постиг ее? Я… я изобразил его как нечто самое совершенное и прекрасное. Я сделал его красным, потому что так он выглядит, когда озеро полей Иару смоет с него темный цвет ночи и он воссияет на восточном небосклоне. Я изобразил его лучезарные руки, много рук, дарующих нам благодать, несущих жизнь. Да, жизнь, а не смерть! А смерть? Откуда же тогда приходит смерть? Не от него ли? Не от Амона ли, твоего бога?» Тутмос обхватил голову руками и застонал.

День и ночь царские боевые колесницы ездили по улицам города, который отныне назывался не городом Амона, а носил имя «Город воссияния Атона». Рядом с каждым возницей стоял лучник. На тетиве его лука лежала стрела, готовая мгновенно сорваться, если где-нибудь собралась бы группа недовольных. Однако улицы были пустынны. Чужеземцы, приехавшие торговать перед прекрасным праздником Опет, покинули город.

Правда ли то, что семьи некоторых старожилов, породнившихся с жрецами храма Амона, тоже скрылись? Правда ли, что и сам верховный жрец исчез? Ходили слухи, что он умер как раз в эти дни и что Небамун погрузил тело своего отца на барку и поплыл вверх по течению реки, что опасности ночной реки меньше пугали Небамуна, чем те, которые грозили ему среди белого дня в стенах города.

Торговля и движение замерли. Редко кто отваживался выйти за пределы своего дома. Люди жили своими запасами. А те, кто их не имел, голодали.

Даже царь больше не показывался перед людьми. Больше никто не видел его ни на балконе, ни в покрытой светлым золотом колеснице, в которой обычно выезжал он вместе со своей молодой супругой. Стало известно, что царь усилил охрану дворца. Не только усилил охрану, но и изгнал всех уроженцев столицы из числа дворцовой стражи. Более того, ни одного человека из страны Кемет, ни одного египтянина не осталось на дворцовой службе. Фараон окружил себя только чужеземцами. Вот как велико было его недоверие!

А может быть, царь вообще покинул город? Ходили слухи, будто кто-то видел, как ранним утром он выехал на великолепной колеснице в сопровождении множества боевых колесниц и направился куда-то на север. Однако толком никто ничего не знал, даже Бак и Ипу.

Тутмосу не терпелось приняться за работу над гробом для Иути. Он не знал, прислал ли ему Небамун обещанное бревно смоковницы. Неужели ему придется пойти к дому жрецов, чтобы просить об этом? Но не падет ли тогда на него подозрение?

В конце концов он все же отправился в путь. Совесть Тутмоса была чиста. Кого и почему он должен был бояться? И все же, прежде чем пройти через ворота, откуда начинались владения Небамуна, он боязливо огляделся по сторонам.

Тутмоса встретил управляющий. Господин был в отъезде. Но он уже давно отдал приказание доставить к хижине старого Иути бревно смоковницы и кормить Тутмоса до тех пор, пока тот будет работать над гробом. Бревно отвезли к хижине еще вчера.

Тутмос не стал больше ничего спрашивать. Он научился от своего мастера не задавать лишних вопросов, чтобы не обидеть Ка назойливой болтовней. Молча шел он за надсмотрщиком, который, подозвав раба, приказал ему взять хлеба, фиников и кувшин пива и перевезти Тутмоса через реку.

Вырезая на дереве изображение старого Иути, Тутмос разговаривал с мастером. Он высказывал ему то, что никогда не говорил при его жизни. И снова спал он на плоской крыше хижины, любуясь звездами, мерцавшими над его головой. Мастерские главного скульптора царя представлялись ему отсюда далекой страной.

Он был крайне удивлен, когда однажды перед ним вдруг появился Ипу.

– Царь требует тебя, – сказал он. – Царь велел главному скульптору взять тебя на большой прием, который состоится сегодня в час, когда зажигаются звезды.

Гроб был уже почти готов. Ипу долго рассматривал его и наконец сказал своему другу:

– Твой мастер был очень одинок!

– Неужели это можно понять, Ипу? – с радостью в голосе спросил Тутмос. – Неужели мне удалось это выразить на его лице?

– Да, тебе это удалось!

На этот раз тронный зал был до отказа забит придворными и другими сановниками. Тутмоса оттеснили за колонну, и он должен был вытягивать голову, чтобы увидеть царя. Он не может оторвать взгляда от царского лица, слегка склоненного вперед, как будто бы под тяжестью короны.

– Вы знаете, что произошло, – сказал царь. – Все, что случилось, хуже того, о чем когда-либо слышал мой отец. Хуже того, что знал в свое время мой дед. Мне придется наказать весь город за непослушание, за нежелание подчиниться истинному и единственному богу!

Да, именно единственному богу! Нет никаких богов ни в образе людей, ни в образе животных! Ни баран и ни ибис, ни сокол и ни кошка не заслуживают поклонения. Только сила, которая исходит от Атона, дает дыхание всем существам, им же сотворенным! Все остальное ложь!

Все это я узнал от него самого, моего божественного отца. Он поведал эти истины мне, своему единственному и любимому сыну. Тот, кто внимает моему учению, тот будет жить вечно! Тот же, кто не последует за мной, умрет, и никакой Осирис не спасет его от вечной смерти!

Я покину этот город! Я построю своему богу город на чистом месте. На месте, которое никогда ранее не оглашалось звуками молитв, я воздвигну святилище в его честь! Каждый, кто верит во всемогущество Атона, в его животворящую благодать, должен последовать за мной. Там моей милостью он получит все, чтобы быть счастливым.

Я отрекаюсь от этого города навсегда и навечно!

Я отрекаюсь навечно и навсегда от бога Амона! Отныне мое имя не Аменхотеп – «Амон доволен»! Отныне мое имя Эхнатон – «Полезный для Атона»! Такова воля моего божественного отца!

Сердце Тутмоса переполнилось радостью. «Так вот каково наказание! Не будет ни крови, ни суда! Значит, царь решил отвернуться ото всех, кто слеп, кто не видит величия Атона!

Но ведь Эхнатон – сын этого всесильного бога! Если царь отвернется от них, если лучи его милости не будут больше их согревать, тогда в их сердцах зародится тоска и желание прозреть! Эта жажда прозрения позволит им примириться со светом его отца!»

Эти мысли так захватили Тутмоса, что он не слышал последних слов царя. Все же ему наконец удалось сосредоточиться. Он внимательно вслушивался в слова Рамоса, седоволосого верховного сановника, который начал говорить после своего повелителя.

– Небо радовалось, – говорил Рамосе, – сердца всех людей, вся земля были полны счастья и радости, когда наш царь выезжал в своей колеснице из светлого золота. Она лучезарна, подобно Атону, когда он восходит и наполняет землю своей любовью! Его величество, наш царь, нашел такое место, которое никогда не принадлежало ни одному из богов! Не кто иной, как сам Атон, направил туда нашего царя!

– Да, это Атон, мой отец, направил меня туда! – снова заговорил царь. – Это он привел меня к местам его небосклонов. Атон пожелал, чтобы я воздвиг здесь город в его честь. Этот город увековечит его великое имя. Эту мысль подсказал мне сам Атон, а не мои советники и вельможи. Мой божественный отец сам привел меня на это место и сказал, что оно больше всего подходит для нового города, для Ахетатона. Мой отец вложил эту мысль в мое сердце и выбрал это место, где пожелал быть почитаемым вечно!

– Все страны принадлежат Атону, – начал свою речь Мерира, верховный жрец нового святилища. – И Хаунебу и сирийцы приносят ему на спинах дары из своих стран. Ведь Атон дает жизнь и им! Изо всех мест будут приходить туда люди, чтобы поклоняться истинному богу. Город Небосклона Атона будет процветать, подобно Атону на небе, вечно, вековечно!

«Как он хорошо говорит!» – подумал Тутмос, но тут ему показалось, что царь делает верховному жрецу нетерпеливые знаки, заставляя его замолчать. Вот опять звучит голос царя:

– Я хочу построить Ахетатон, город Небосклона, на месте, указанном мне моим божественным отцом. Я уже наметил и южную и северную границы города. Он будет стоять не на западном, а на восточном берегу реки. Я построю его на том месте, которое Атон окружил горами. Я воздвигну себе и моей царственной супруге Нефертити, любовью к которой переполнено мое сердце, великолепные дворцы.

В отвесных скалах восточных гор я прикажу вырубить гробницу, где будет место моего дома вечности. День моего погребения придет после бесчисленных праздников Сед – такова воля моего божественного отца. Там же будут заложены гробницы для царицы и нашей дочери, царевны Меритатон. И все те, кто внимает моему учению, отправятся за мной в этот город, наполненный сиянием Атона, и обретут благодать, которую он изливает на свои творения. Моему отцу, Атону, я воздвигну храм в городе Небосклона, храм, который он сам заполнит своими лучами, своим собственным сиянием.

Он сам сотворил себя, собственными руками, и, восходя каждодневно, радует все глаза своей красотой, своим великолепием. Он направит на меня свою беспредельную любовь и подарит мне жизнь и силу навечно, вековечно!

Эхнатон закончил свою речь. Все пали ниц. Когда Тутмос закрыл глаза, перед ним внезапно возникло лицо царя таким, каким оно было в жизни и как его надо изображать: не приукрашивать и не сглаживать, но и не искажать и не уродовать (ибо это тоже было бы неправдой). Лицо его не отличалось ничем примечательным, но оно излучало свет того, кто его создал.

Когда Тутмос, как во сне, вновь поднялся на ноги, он не заметил, что опахалоносец, стоявший справа от царя, подал знак, призывающий всех расходиться. Юноша вздрогнул, когда услышал свое имя.

– Тутмос! – это был голос самого Эхнатона. – У тебя будет собственная мастерская в Ахетатоне. Мне потребуется там очень много скульпторов. Мастеров своего дела. Я видел твой рисунок и не забыл, какую службу ты мне сослужил.

В последний раз переступил Тутмос порог хижины старого Иути. Гроб уже закончен. Тело покойного, пролежавшее в растворе солей в течение тридцати дней, обернуто пеленами из тончайшей материи. На этот раз управляющий Небамуна не поскупился. Как одинок был при жизни старый мастер! А теперь большая толпа людей шла за его гробом.

Не только Минхотеп, но и другие скульпторы провожали покойного в последний путь. За гробом шли плакальщицы с распущенными волосами и причитали:

После того как все разошлись, Тутмос еще долго стоял в усыпальнице, вырубленной в скале. Здесь длинными рядами располагались гробы тех, кто не смог построить себе собственную гробницу. Тутмос принес жертвы в честь старика, как это и подобало сыну. Но он знал, что делает это в первый и последний раз. И… какую пользу могли принести мастеру эти жертвоприношения?

Юноша вышел из прохладного склепа на раскаленную солнцем площадку, окруженную скалами. Он уже сделал несколько шагов, когда почувствовал прикосновение чьей-то руки. Оглянувшись, Тутмос увидел поджидавшего его Минхотепа.

– Я слышал, ты скоро уедешь? – тихо спросил Минхотеп.

– А ты разве не собираешься тоже уехать? – вместо ответа сказал Тутмос. – Разве Рамосе не последует за царем в новый город? Разве он не собирается построить себе новое вечное жилище у Небосклона Атона?

– Из года в год работал я над гробницей у этого скалистого холма на прекрасной западной стороне города Амона… Ах да, ведь теперь нельзя больше так говорить. Старательно вырубал я в камне картину за картиной, сначала в старой манере, а потом в новой. Теперь я почти уже закончил работу. А сам Рамосе уже стар. Неужели ты думаешь, что Атон подарит ему еще столько лет, сколько мне потребуется для создания стольких же произведений искусства? Может быть, ты думаешь, что Рамосе, занимавший пост верховного сановника при двух царях, должен довольствоваться незаконченной гробницей?

– Да, но…

– Есть еще и третья причина. Старик… устал от груза, взваленного на его плечи царями. Ведь сколько людей моложе его с радостью взяли бы на себя его обязанности, и старик, вероятно, уже давно согласился бы…

– Как? Ты считаешь, что Рамосе не последует за нашим царем в новый город?

– Он будет не единственным, кто воспротивится покинуть то место, где он родился, место, которое видело его молодость, а теперь видит старость!

– Так ты думаешь, что и другие сановники Обеих Земель оставят свои посты? И что они будут ссылаться на свой возраст или изыскивать другие причины, лишь бы остаться в городах, которые отступили от Атона?

– Конечно, если царь их не заставит…

– Эхнатон никого не будет заставлять насильно, в этом я убежден! Какой ему толк от советников, которые последуют за ним по принуждению? Пусть остаются те, кто обречен на смерть! С нами пойдет тот, у кого есть будущее, кто хочет жить дыханием царя, познавшего истинного бога! Но, Минхотеп, я же слышал твой разговор с Иути несколько месяцев назад. Ведь ты же на нашей стороне! Я знаю, что когда ты закончишь гробницу Рамосе, ты последуешь за нами в Ахетатон! И потому я хочу спросить тебя: ты не собираешься распускать своих людей? Ты же сказал, что твои работы над гробницей Рамосе уже почти закончены. Или, может быть, ты знаешь кого-нибудь, у кого сейчас нет заказов? Ведь многие жрецы сбежали! И хотя их гробницы еще не закончены, вряд ли кто-нибудь будет продолжать работать над ними. Мне нужны помощники. Царь собирается доверить мне мастерскую.

– Надо же! Как ты далеко пошел! Ну, я рад за тебя. Будем надеяться, покойный простит тебя, что ты так смело направил свой парус по новому ветру. Своих помощников я пока не собираюсь распускать. Но я постараюсь разузнать у других и, если смогу, пришлю тебе людей!