Следующие два дня Форман заставлял труппу работать долго и напряженно: снимали они с самого утра и до позднего вечера. Для Формана это был чрезвычайно плотный график, который, как он рассчитывал, должен был удовлетворить Харри Бристола. Но не удовлетворил. Бристол постоянно жаловался, что Форман продвигается слишком осторожно, снимает слишком много лишнего материала, тратит слишком много времени на установку камеры.

— Проклятье! — бушевал Бристол, когда Форман однажды потратил все утро, разведывая по окрестностям места для новых съемок. — Ты запаздываешь на целую неделю. Мой спонсор и так уже кричит, что я его без ножа режу. Если эта вещь не будет завершена, он не расколется на дополнительные бабки и я останусь с незаконченной картиной и по уши в дерьме, так что стыдно будет показаться на людях.

«Кто, интересно, сможет отличить одно от другого?» — подумал Форман и сказал:

— Я стараюсь для тебя как могу, Харри. Различные фоны действия придадут картине больше цвета, усилят ее зрительное восприятие. При таком ограниченном количестве актеров важно уберечь картину от статичности.

— Если только ты будешь поспевать вовремя, — ответил Бристол, и злость начала сходить с его разгоряченного лица. Форман понимал, что продюсер далеко не сдался — он просто отступил назад, чтобы оглядеть местность, прежде чем начать очередную атаку. — Ладно, — продолжил Бристол, и его отечные глаза приняли обманчиво спокойное и, одновременно, настороженное выражение, — валяй дальше.

Форман заговорил с профессиональной беспристрастностью.

— После большой ссоры между Сойером и Шелли, она уходит одна, уезжает в горы неподалеку от Акапулько. Пустынная, бесплодная красота местности и нежность героини будут превосходно контрастировать с зубчатыми горными вершинами. Очень расстроенная тем, что произошло, Шелли мчится по плохой горной дороге, стараясь забыться и отвлечься. Но она не знает, что Сойер едет за ней. Даем обратные кадры, потом снова возвращаемся к происходящему, чтобы сохранить темп и настроение действия, время от времени разбиваем экран на две части.

Бристол допустил, что ему нравится замысел.

— В каждой картине должна быть погоня. Пусть будет больше действия. Но, я слышал, в этих горах может быть опасно. Здешние горцы вроде как крутые парни…

Форман заставил себя отключиться от голоса Бристола, вспомнив свою последнюю встречу с Чинчауа: он почти смог почувствовать прикосновение ружья к своей щеке.

— Мы будем держаться безопасных мест, — уверил он Бристола, но был доволен, что расшевелил его немного.

— А как все это отразится на моей смете?

Форман проигнорировал вопрос.

— Когда Сойер нагоняет Шелли, она уже попала в аварию. Шелли невредима, но у нее шок, она перепугана. Потом идет большая сцена примирения…

— Слушай, а может им заняться этим прямо в машине? Или в дороге? Я тут как-то попробовал с одной школьной учительницей, когда ехал во Флориду. Она до смерти боялась змей и ни за что не соглашалась пойти в кусты. Может, тебе это использовать..?

Форман направился к камере, Бристол поспешил нагнать его.

— Еще одна вещь: фильм должен быть сделан до конца этого месяца. Мы и так превысили смету, мой человек в Нью-Йорке говорит, что больше не даст никаких бабок. Сделай все как надо для меня, Форман, и все будет в порядке. На другие картины, потом, будет отпущено больше денег. Сделай, и ты свободен. — Он схватил Формана за руку, развернул его к себе, и голос его стал тихим и резким: — Я говорю тебе еще раз — если предварительный вариант фильма не будет готов ко второму января, все переходит к Нью-Йорку. Это записано в договоре. Я буду побираться на улицах, и ты будешь вместе со мной, там же.

Форман высвободил руку.

— Именно так я и начинал, Харри.

В этот же день Форман объявил об изменении в графике съемок.

— Послезавтра мы все собираемся около «Хилтона» в семь утра. Целый день съемок в горах, все обеспечиваются питанием и свежей водой. Грузовики повезут оборудование, для актеров и труппы будут автобусы. Есть вопросы?

Вперед выступила Саманта.

— Ничего, если я поеду на своей машине, Пол? В такую ужасную погоду я, наверное, не выдержу поездки на автобусе.

— Если только вы будете на месте, когда понадобитесь мне.

Этим же вечером Форман, Бристол и Гарри Макклинток собрались в номере продюсера, чтобы разметить график съемок на конец недели. Они прошлись по сценарию Формана, планируя оставшиеся сцены так, чтобы снять максимальное количество полезного материала при минимуме затрат.

— Я внес изменение в сцену примирения героев, — заявил Форман.

— Для чего это? — вскинулся Бристол.

— Таким образом вводная сцена снимается в горах, — не то продолжил свою мысль, не то ответил на вопрос Форман. — Сразу же за этим изображение на экране размывается, и мы оказываемся на пляже. Что сэкономит нам почти четыре часа работы.

— Хорошо. Это больше похоже на дело.

— Послезавтра всех актеров второго плана уже можно будет распустить. Мне потребуется только Саманта, чтобы сделать пару вставок. Потом снимаем Джима и Шелли. Последний день — только одну Шелли. Я разработал один эпизод — «фантазия Шелли». Гарри, я хочу, чтобы камера взяла очень крупный план, следила за ее глазами. Потом идет ее сон, или мечта, в которой она видит себя ныряющей с тех высоких утесов…

— Проще простого, — отозвался оператор. — У нас уже есть кадры с ныряльщиками. Остальное — дело лаборатории.

— Не пойдет. Я хочу снять ее на фоне скал, обнаженной…

— Теперь ты меня понимаешь! — воскликнул Бристол.

— Днем, ночью? — захотел узнать Макклинток.

— Днем. Звук не нужен.

Макклинток почесал нос.

— Должно получиться одним дублем.

— Ты так мне ни разу и не говорил, как собираешься закончить картину, — заметил Бристол.

— Как-нибудь вот так, — ответил Форман. — Фантазия Шелли: она прыгает со скалы, длинный медленный полет вниз. Зритель наблюдает. Потом быстрый наплыв, и мы видим ее обнаженное тело, распластавшееся на камнях внизу, вокруг него плещется море. Камера застывает, и Шелли в объективе кажется бабочкой, приколотой к листу бумаги. Потом камера медленно поднимается, дает панораму залива, следуя за изящно парящим над водой парашютистом…

— Звучит неплохо, — прокомментировал Бристол. — При условии только, что ты закончишь все вовремя.

Своим аккуратным и плавным почерком, который неизменно завоевывал каллиграфические награды в школе, Саманта подписала каждый из шести экземпляров контракта. Рядом расписался Тео, поставив свою тщательно выработанную и абсолютно неразборчивую подпись. Он протянул бумаги Бернарду, который положил их на столик с изразцовой поверхностью перед Марселлой, показывая, где она должна поставить свою подпись в качестве свидетеля.

— Вот! — воскликнул Бернард. — Готово! Я предлагаю отпраздновать.

Служанка принесла шампанское, Бернард разлил его по бокалам и произнес тост:

— За долгие и выгодные отношения!

Тео улыбнулся Саманте.

— С удовольствием выпью за это!

Опустив глаза, она сделала маленький глоток.

— Это отличное шампанское, — сказала Марселла.

— Двадцать пять долларов США за бутылку, — объявил Тео. — Я им торгую. Мой стиль…

Бернард взболтнул шампанское в своем бокале.

— В американских бизнесменах есть некое уникальное je ne sais quoi, которое я нахожу привлекательным. Француза в такой ситуации больше бы занимала красота и культура. Японец кивает и кланяется, считая невозможным показать свое отрицательное отношение к чему бы то ни было. Немец — ну, что можно сказать про немца, — он бы организовал празднество и отдавал приказы.

— А американец? — осторожно спросила Саманта.

— Je ne sais quoi, — повторил Тео, сам удивляясь своему невыразительному, типично американскому произношению.

— Точно, — подтвердил Бернард.

— Насколько я знаю, у вас есть сын, — сказала Марселла, поддерживая светскую беседу.

Тео улыбнулся своей печальной отцовской улыбкой.

— Я боюсь, у нас слишком мало «заряда», как сказало бы его поколение. Вы же знаете, какие они сейчас, — все в поисках конца радуги на небе, при этом даже не осознавая, что это всего лишь иллюзия.

«О, Боже мой», — подумала Марселла и немедленно зааплодировала:

— Очень хорошо сказано.

— Прагматизм, — пробормотал Бернард, скорее себе самому. — Вот синоним американского бизнесмена.

— Тео прагматик, — сказала Саманта. — Это одно из тех качеств в нем, которое я так ценю. Так много людей сегодня являются либо бездельниками, либо мошенниками. Это большое облегчение — быть связанной с человеком, который знает, чего он хочет, и добивается этого.

Тео поочередно оглядел лица собеседников.

— Ну, что же. Очень мило с вашей стороны, так сказать, Саманта. Я ценю это. Я думаю, сейчас самое время сказать. У меня приготовлена для вас еще парочка сюрпризов.

— Я обожаю сюрпризы! — воскликнула Марселла.

— Сюрпризы, — мрачным эхом отозвался Бернард.

Тео откашлялся.

— Итак, начнем. Я долгое время серьезно задумывался над вопросом, что в косметическом бизнесе — как в одном из разновидностей бизнеса вообще — является неправильным. Мой вывод: настало время дать женщинам мира уникальный продукт — продукт, который не только обещает ей еще большую красоту в будущем, но и имеет весьма практичные немедленные преимущества и выгоды в настоящем.

— Великолепная мысль, — без всяких эмоций в голосе прокомментировал Бернард.

Тео смерил его холодным взглядом.

— Я боюсь, что не совсем понимаю вас, мистер Гэвин, — сказала Марселла. — Разве это совсем не то же самое, чем сейчас занята парфюмерная промышленность?

— Зовите меня Тео, Марселла.

— Тео.

Он улыбнулся Саманте.

— Я задам вам вопрос: как выглядит средняя женщина к ночи, когда ложится в свою супружескую постель? Жирный, размазанный по лицу крем, в волосах бигуди или заколки. Мертвые восстали бы из своих могил, если бы увидели ее.

— Какое красноречие! — сказал Бернард, выпивая еще шампанского. — Какое воображение!

Тео кивнул.

— Как, скажите на милость, все это может соотноситься с любовной жизнью средней супружеской пары?! Ни один мужчина не в состоянии почувствовать в себе достаточно интереса к такому созданию рядом с собой. Что он делает? Поворачивается к ней спиной и благополучно засыпает.

— Или заводит интрижку со своей секретаршей, — добавил Бернард.

— Как это мерзко! — воскликнула Саманта.

— Необходимо что-то делать, — сказала Марселла. — Я всегда была того же мнения.

— Нужно срочно что-то делать, — подтвердил Бернард, наливая себе еще шампанского.

— В своих турне, — сказала Саманта, — я обязательно буду рекомендовать всем женщинам использовать на ночь духи. Американское супружеское ложе должно быть возрождено.

— Браво! — отозвался Бернард.

Марселла мило улыбнулась Тео.

— Могу поспорить, вы в своей шляпе фокусника прячете просто фантастическое решение!

— Да, думаю, что да. Для женщин настало время пользоваться на ночь новыми живительными косметическими средствами, но при этом сохранять свой сочный и соблазнительный аромат.

— Сочный и соблазнительный, — пробормотал Бернард.

— Но естественный, — добавил Тео.

— Как?

— Да, как?

— Естественный — ключевое слово. Это означает новые запахи, абсолютно новую косметическую химию. Персики, клубника, свежий лимон…

— Колоссальная идея! — сказала Марселла.

— Новаторская идея! — сказала Саманта.

— Это прагматичная идея? — поинтересовался Бернард.

— Можете поверить мне на слово, — ответил Тео. — Эта мысль гарантирует целое состояние. Я чувствую это. Представьте себе. Целая серия: кремы, лосьоны, дезодоранты, духи, мыло — все изготовлено из натуральных продуктов. Органическая косметика!

— Идея, время которой пришло, — обратился Бернард к своему бокалу.

— Совершенно верно, — сказал Тео. — Фрукты, цветы, никаких добавок. Не больше, чем необходимо, по крайней мере. Я засажу своих химиков за работу. Они уже разработали специальное средство, которое способно улучшить цвет кожи любой женщины.

— Это невероятно! — воскликнула Марселла.

— Вы можете нам рассказать? — спросила Саманта, подаваясь вперед.

Тео заговорил тихим сильным голосом:

— Редкий индийский чай в смеси с соком розового листа. Наносите вечером без всяких ограничений, состав остается невидимым, а аромат от него, как от экзотического восточного сада.

— Потрясающе!

— Блестяще!

— В самом деле, — произнес Бернард, ощущая, как неповоротливо и лениво работает у него мозг, который не в силах удержать какую-то неуловимо ускользающую от него мысль на достаточно долгое время, для того чтобы Бернард смог бы ее хорошенько рассмотреть. Он досадовал на себя за то, что выпил слишком много шампанского.

— Мы начнем производство сразу же после Нового года. Уверен, наша продукция будет раскупаться просто мгновенно.

— Как интересно!

— Я не останавливаюсь на этом. Будет создан целый каталог новых разработок. Я уже заказал жидкость для полоскания рта и зубную пасту…

— Мое восхищение вами, Тео, — сказала Саманта, легко и быстро дотрагиваясь до его руки, — растет тем больше, чем больше я слушаю вас.

— И это еще не все, моя дорогая. Я поручил своим агентам подыскать в Нью-Йорке подходящее место для салона красоты. Естественно, он должен находиться на Пятой Авеню. Я хочу сделать его самым неповторимым, уникальным, самым дорогим салоном в США.

— Почему не мира? — прервал его Бернард.

— Бернард прав. Самый дорогой салон в мире и, следовательно, самый роскошный. Там, конечно, будет использоваться только моя продукция; клиентами нашими станут знаменитости, которые одним своим присутствием, бесплатно, будут косвенным образом рекламировать мою косметическую серию. И… — для пущего эффекта Тео в этом месте сделал паузу, — поскольку это предприятие является независимым, я намерен присвоить ему собственное, официально зарегистрированное имя. Вы же знаете, на таких именах делаются целые состояния.

— Великолепно!

— Превосходно!

Бернарду удалось ухватить мысль, за которой он столько гонялся, и он сосредоточился на ней, разглядывая ее сквозь сверкающий и бурлящий от пузырьков шампанского туман; то, что он там увидел, ему понравилось.

— В вашей компании еще есть свободные акции?

Если Тео и услышал Бернарда, он не подал вида. Он снова поочередно и очень пристально оглядел лица в комнате, как будто подвергая их какому-то своему собственному испытанию, и медленно произнес:

— Итак, я подошел к заключительному пункту нашей сегодняшней повестки.

Марселла подалась вперед со своего кресла. Ее возбуждали не только все эти разговоры про бизнес и прибыли, но и сам Тео Гэвин. Раньше она недооценивала его, причисляя к разряду обычных глуповатых американских бизнесменов, недалеких и скучных. Как же она ошибалась! Он такой привлекательный, у него такое богатое воображение, а какой он мужественный… «Необработанный алмаз», как выразилась как-то раз про него Саманта. Но, ведь, действительно, алмаз, да еще из тех, чья цена с течением времени возрастает. И возрастает скоро.

Тео поднялся; все глаза смотрели на него. Его резкое, суровое лицо приняло серьезное выражение.

— Вы все готовы к этому? — Он остановился, обратив взор на Саманту. — Вся эта серия, от первого до последнего продукта, будет иметь одно, очень особенное имя. Имя, которое каждый будет знать и узнавать, будет помнить. Имя это — САМАНТА!

Вслед за этими словами Тео Гэвина на несколько продолжительных мгновений воцарилась тишина, нарушаемая только неровным и шумным дыханием Бернарда.

— О, Тео, — выдохнула Саманта.

— Блестяще, — сказала Марселла. — Блестяще, совершенно блестяще.

— Гм-м, — промычал Бернард, мощно сражаясь с туманом от шампанского.

— САМАНТА! — повторил Тео. — Заглавными буквами, с восклицательным знаком. Это имя сделает вас известной во всем мире, Саманта.

— Саманта и так известна во всем мире, — возразил Бернард. Его мозг быстро прояснялся.

— Конечно, — согласился Тео, небрежно кивнув головой.

Саманта изобразила на лице скромную улыбку.

— Есть одно небольшое обстоятельство, — начал Бернард. — Незначительная проблема, но, тем не менее, проблема.

Тео почувствовал, как напряглись мышцы его живота.

— Какая проблема, Бернард?

Саманта подняла брови.

Марселла насторожилась.

Пухлое лицо Бернарда сохраняло выражение невинности.

— Контракт, подписанный нами, прямо не предусматривает коммерческого использования собственного имени Саманты. Такое положение дел представляется мне несколько несправедливым. По моему мнению, следует внести в договор соответствующие исправления. — И Бернард откинулся назад, пальцы переплетены, очень довольный собой.

— Вот что я тебе скажу, Бернард, — ответил Тео таким голосом, как будто собирался с его помощью построить мост через огромную пропасть. — Не дави на меня. Это может оказаться ошибкой.

— Небольшой процент прибыли — вот все, что я имею в виду, — быстро сказал Бернард, внезапно осознавая, что за пижонством Гэвина скрыта жесткая деловая хватка. — Небольшой единовременный гонорар за использование имени и определенные отчисления с каждой проданной единицы товара…

Тео положил руки на стол ладонями вниз.

— Сделка завершена. Больше никаких разговоров о процентах и участии в прибыли не будет. Не будет. — Тео глубоко вздохнул и взглянул на Саманту. Потом смягчил тон: — Через год-два, когда мы получим точную картину ситуации…

— Я уверена, что Тео прав, Бернард, — быстро сказала Саманта, стремясь побыстрее усмирить злость Гэвина. Сделка получилась совсем неплохой, и она собиралась значительно улучшить ее в совсем недалеком будущем — выйти замуж за Тео Гэвина. Но это ее личное дело, Бернард пусть сюда не вмешивается. — Давайте я лучше расскажу вам, какие у меня есть хорошие новости, — предложила Саманта.

— О, да, — ответила Марселла.

— Пол Форман дал мне еще одну сцену в кадре фильма. Послезавтра мы все ужасно рано уезжаем в горы снимать ее. Я даже думаю, что вскорости моя репутация как киноактрисы может воскреснуть и засверкать заново. Как бы то ни было, это просто безумно интересно.

— В этих горах может быть опасно, — проворчал Тео. — Может, мне сопровождать вас, чтобы защищать свои интересы, свой бизнес и лично… — Он улыбнулся.

— Дорогой Тео, какой же ты все-таки романтик!

Бристол поднял телефонную трубку и сразу же узнал голос Луиз Питерз. Он вспомнил ее — она была на рождественском приеме у Саманты Мур. Ходячий секс. Без балды. И вот теперь она звонит ему…

— Вы удивились, наверное, что я вам так звоню? — кокетливо сказала Луиз. — Мы думали о вас, Джейсон и я.

«Джейсон Питерз, — припомнил Бристол, — один из тех изящных и изнеженных мужчин, которых так часто можно встретить на Медисон Авеню. Вряд ли он был достаточно мужчиной для такой женщины, как Луиз Питерз, и ее звонок, определенно, является подтверждением этому факту.»

Бристол криво улыбнулся в трубку.

— А я думал о вас. Просто о вас.

— Как мило с вашей стороны сказать так. Я боялась, что вы нас забыли.

— Я помню… — Бристол заколебался, но Шелли была в душе и не могла слышать его. — Я помню блузку, в которую вы были одеты, — он заставил себя гортанно рассмеяться от удовольствия. — Почти одеты, — добавил он.

Луиз хихикнула.

— Ну, Харри, вы просто грязный старикашка.

— Я стараюсь.

— Как мило! Я рада обнаружить, что остался по крайней мере один настоящий мужчина.

— Если у вас есть какие-нибудь сомнения…

Она мягко прервала Бристола:

— Расскажите мне о Шелли. Она такая красавица.

Бристол сквозь зубы выругался. На какой-то момент ему показалось, что все идет по сценарию. Зачем нужно было приплетать сюда Шелли?

— С ней все в порядке, — мрачно ответил он.

— На Джейсона она произвела очень большое впечатление. Он настаивает, что она самая привлекательная, самая чувственная женщина, встреченная им за последнее время. И я с ним полностью согласна.

— Угу, — Бристол начал скучать.

— Вы счастливый человек, раз имеете такую подругу, как Шелли.

— Я тоже так думаю.

— Мы очень хотим увидеть вас и Шелли, — сказала Луиз, и голос ее приобрел оттенок интимности. — Приходите к нам на небольшой ужин, пожалуйста. Вы и Шелли. Мы поужинаем вчетвером, это будет так весело, так интересно. Мы так хотим получше вас узнать, Харри, — вас и Шелли.

Бристол чуть было не отказался от приглашения, но потом передумал.

— Когда? — грубовато спросил он.

— В четверг, в восемь. Номер 2014 в «Эль Плайамар». Мы повеселимся от души…

После того как он расстался с Беки, Чарльз вот уже более часа торчал на дороге в Пуэбла, наблюдая за проносящимися мимо автомобилями. Водители недоверчиво оглядывали его фигуру и давили на газ. Или давили на сигнал и ехали дальше. Или вообще никуда не давили, а просто игнорировали его. Чарльз уселся на свой рюкзак и изобразил полное безразличие — никакого эффекта.

«Никто меня не любит!» — пожаловался он высокому синему небу и засмеялся над собой. Потом встал, закинул рюкзак на плечо и пошел пешком. «Может, эта демонстрация решительности и энергии разбудит в каком-нибудь водителе сочувствие».

Он думал о Беки и о Джулии, о Тео. «Они были так похожи друг на друга — им всем была присуща потребность утвердить себя как нечто особенное, заявить о себе как о человеке, обладающем лучшими ответами, чем все остальные, быть “более правыми”, чем все остальные. И все же, — размышлял Чарльз, — постоянно выходит так, что я в разных людях обнаруживаю лишь одинаковое. Но ищу я совсем не то — ищу я истинное различие, которое могло бы послужить началом новой жизни… Или, действительно, я гоняюсь за тем, чего вообще не существует? И никогда не существовало?»

Он вдохнул теплый неподвижный воздух. «Даже без ответов жизнь может быть замечательной штукой, если не ломать себе над ней голову. А ответы могут скоро прийти.»

Он пошел быстрее, только теперь заметив автомобиль, беззвучно катившийся за ним. Автомобиль не уезжал и не отставал.

«Легавые. Мексиканские легавые.»

Чарльз изобразил улыбку невинности, отрепетированную специально для таких случаев. Он поднял ладони в жесте, который должен был обозначать, что он рад их появлению, не вооружен, не агрессивен и, безусловно, не представляет никакой угрозы для местного населения.

— Buenas días, — сказал он, мобилизуя все свои скудные запасы испанского. — Viva la revolución! Voy a puebla, — закончил он, показывая на себя.

Лица двух полицейских в машине остались совершенно бесстрастными. Крадущийся патрульный автомобиль остановился рядом с Чарльзом. Двое мужчин со скучающим видом и неуклюжими движениями, — присущими, по-видимому, полицейским в аналогичных ситуациях повсеместно, — выбрались из машины. На них была отутюженная, изрядно поношенная форма, а один из них являлся обладателем большого круглого живота и болтающихся, незавязанных шнурков на ботинках. Они преградили путь Чарльзу.

— Мы с вами случайно не знакомы? — сказал Чарльз, вспомнив реплику героя из «Сокровищ Сьерра-Мадре». «В Мексике, — подумал он, — все полицейские на одно лицо». Чарльз улыбнулся, давая понять, что это не более как дружелюбная и незамысловатая шутка.

Обладатель большого пуза шагнул вперед.

— Что в мешке? — спросил он.

— Одеяло, пара запасных носков. Книги.

— Грязные книжонки? — сказал второй.

— Я не могу дать определение порнографии, — ответил ему Чарльз, — но всегда узнаю ее, когда вижу. — И тут же подумал, что его хитроумная шутка обернется против него. Он не ошибся.

— Показывай, что в мешке, — приказало Пузо.

Чарльз опустил рюкзак на землю. Второй полицейский — Доходяга, быстро просмотрев его содержимое, выпрямился.

— Смотри, что я нашел, — сказал он без всякого удивления ни на лице, ни в голосе. В руке он держал небольшой пергаминовый конверт, содержащий некое коричневое крошево, сдобренное зелеными семенами.

— Вы мне не поверите, — приветливо воскликнул Чарльз, — но я никогда раньше этого не видел!

— Это было в твоем мешке, — сказало Пузо.

— Это было в твоем мешке, — повторил Доходяга.

Чарльз задумчиво кивнул.

— Это забавно. Когда я уходил с площади, в моем рюкзаке этого не было.

Пузо обратилось к своему напарнику.

— Мне кажется, он назвал тебя лгуном.

— Ты назвал меня лгуном?

Чарльз сделал шаг назад. Доходяга положил руку на рукоять своего револьвера. Чарльз замер на месте.

— Я не говорил, что вы лжец, — сказал он. — Совсем наоборот. И, пожалуйста, поймите, я никогда не стал бы использовать то, что в конверте, на проезжей дороге.

— Так ты признаешься?

— Я отрицаю.

— Это марихуана, которую ты транспортировал с незаконными целями.

Чарльз продолжал улыбаться.

— Почему у меня такое впечатление, что меня снимают в кино?

— Мы знаем, как здесь обращаться с торговцами наркотиков…

— Торговец наркотиками!

Доходяга закинул рюкзак Чарльза в патрульную машину полицейских. Пузо отправило Чарльза вслед за его рюкзаком. Секунду спустя завыла сирена, и они помчались обратно в Оахаку.

Чарльз выпрямился на сиденье и наклонился вперед.

— Вы знаете, американскому послу это может не понравиться…

— Не отвлекай водителя, гринго, — проворчало Пузо, своей огромной ручищей вжимая Чарльза обратно в сиденье.

— Эта сраная Мексика, — сказал Чарльз. — Она почти как настоящая жизнь…

Моторная лодка наискось разрезала кильватерный след большой яхты, направляющейся в гавань; Агустин управлялся со своим суденышком с умением и легкостью, достойными его долгой практики. Хулио, сидевший рядом, не отрываясь смотрел на рыжеволосую лыжницу, уверенно мчащуюся по волнам за их лодкой. На Хулио всегда производило большое впечатление спортивное сложение, которым обладали американские женщины. Большинство из них были высокими, гибкими, и, — как та, что неслась сейчас на водных лыжах за ними, — по-видимому, никогда не знавшими усталости. Хулио высоко ценил американских женщин в постели, где, как и в спорте, они оказывались активными и умелыми. Но у молодых американок никогда нет денег, а деньги — это то, о чем Хулио думал не переставая. Деньги заставили его снова вспомнить Саманту Мур.

— Она тоже кинозвезда, — прокричал он Агустину, стараясь перекрыть грохот подвесного мотора.

— Sí. Она сейчас здесь снимается в фильме вместе с американской труппой. Сеньорита Марселла мне все уши прожужжала про их кино.

— Ага! Интересно, каково быть кинозвездой? Наверное, здорово, нет?

— Идиот! Ты же Уачукан, а где, скажи-ка мне на милость, ты видел кинозвезду из племени Уачукан?

— Гм, — ответил на это Хулио. — Но разве я также не мексиканец? Педро Армендарис, Агуилар, Кантифлас — все они кинозвезды и все они мексиканцы. Ну и жизнь у них! Денег куры не клюют и спишь только с женами других кинозвезд.

— Идиот. Будь доволен, что у тебя есть богатая gringa-покровительница. Будь чистым и сильным, и она еще много раз пригласит тебя в свою постель, а ты получишь много денег за то, чем все равно стал заниматься бесплатно.

— Ага! Я бы с удовольствием угостился кое-какими ее деньгами.

— Эти гринго, они обычно не хранят свои деньги дома. Они имеют дело с банками и другими местами в своей Америке. Сеньорита Марселла мне рассказывала.

— Те, кто делает кино, — у них полно денег, нет?

— Да.

— Почему бы нам не раздобыть у них деньжат?

— А как мы можем это сделать? Пожалуйста, сеньор Американская Кинокомпания, Хулио и Агустин, два бедных Уачукана, хотели бы получить немного вашего золота. Дайте нам совсем немножко, так, милостыню… Нет, Хулио, ты просто идиот!

Моторная лодка описала большой вираж, и Агустин направил ее к берегу, к Клубу водных лыжников и аквалангистов.

— Я хочу пить, — пожаловался он. — Почему ты никогда не берешь с собой прохладительное?

— Расскажи мне еще раз, Агустин, что сеньорита Марселла сказала тебе.

— Только что завтра сеньорита Саманта поедет в горы, для того чтобы снимать там кино. Они уезжают утром, чтобы успеть сделать все, что должны сделать. Больше ничего.

— Я все раздумываю над этим, Агустин… У меня намечается кое-какой план.

— У тебя вечно намечается какой-то план.

— Но ни один из них не был похож на этот.

— И ни один из них не сработал.

Хулио снова посмотрел на рыжеволосую американку. Ее длинные ноги разъехались, и она упала в воду; водные лыжи соскочили.

— Этот план сработает, — сказал он.

Агустин не ответил, но внутри все же затаил слабую надежду: а вдруг состряпанный его братом замысел, каков бы он ни был, все же окажется стоящим?

Хулио похлопал его по плечу.

— Gringa упала в воду. Поворачивай…

Грейс лежала в темноте, в комнате Формана. Свет, проникающий сквозь жалюзи, нарисовал на потолке желтую лестницу. На улице промчался мотоцикл, раздался взрыв девичьего смеха, возбужденно переговаривающиеся счастливые голоса.

Рядом с ней глубоко дышал Форман. Однако Грейс знала, что он не спит. Она хотела заговорить с ним, но боялась вызвать в нем враждебное противодействие. В нем чувствовалось какое-то отстраненное сопротивление, и, хотя он всего несколько минут назад был в ней, они по-прежнему оставались чужими друг другу.

Вслед за их последней встречей Грейс не оставляло чувство, что к ней в душу, чуть ли не под самую кожу, забрался какой-то посторонний элемент, постоянно раздражающий ее. «Что привлекло его ко мне, — недоумевала она, — и чего он хочет? А то, что буквально каждое слово Формана, как мне кажется, имеет какое-то второе значение.» Это еще больше запутывало Грейс: «Всегда этот горький подтекст, о чем бы Форман ни говорил, как ни старался он казаться веселым.»

И все же Грейс хотела продолжать встречаться с ним. В тот их последний день в горах, как же она хотела любить его, открыть себя ему, стать частью его! Но потом она почувствовала, что у нее ничего не получилось, — тревога, нервозность в нем остались.

Несомненно, он был мужчиной, который нравится женщинам; именно таким мужчинам они отдают себя. Почему же он должен считать ее какой-то другой? Разве не пришла она к Форману в этот раз, практически умоляя его о ласке и внимании?

Всю дорогу, пока Грейс ехала из деревни Чинчауа, она предупреждала себя, уговаривала вернуться обратно. Но он слишком сильно был нужен ей. И предлагая себя Форману, Грейс страшно боялась, что он не захочет ее.

И даже сейчас, после их близости, Грейс не была уверена, что Форман был рад видеть ее. О, он достаточно быстро принял ее в свою постель, он любил ее со страстной, почти неистовой энергией, которая поначалу даже казалась пугающей. Но все это происходило главным образом на телесном уровне, как будто бы Форман страшился обнаружить в себе, приоткрыть ей другую сторону своей натуры.

Не то чтобы она раньше так уж сильно отличалась от него. Но это было раньше. До недавнего времени Грейс уверенно причисляла себя к разряду достаточно хорошо уравновешенных женщин — женщин, которые могут контролировать свои эмоции и не подвержены капризам настроения или случайным потребностям женской плоти. Теперь уже нет. Форман вызвал к жизни такие желания и реакции, о существовании которых в себе она и не подозревала, и это смущало и запугивало Грейс, превращало ее в незнакомое, чужое и чуждое самой себе существо. Она чувствовала себя ущербной и обнаженной, как будто что-то в ней было неправильным, как будто чего-то не хватало в ней, — и она не знала, что с этим делать.

— Я должна идти, — сказала она.

— Уже поздно. Народ Чинчауа будет шокирован, увидев тебя пробирающейся к ним в деревню в такой час.

Она хотела рассердиться на него и не смогла. «Интересно, разочаровала ли я его», — подумала Грейс.

— Один ты будешь чувствовать себя удобнее, лучше выспишься. — Ее собственная фальшь резала ей слух; на самом деле — и Грейс это знала — она надеялась услышать от Формана, что она доставила ему удовольствие, и его просьбу, чтобы она осталась.

— Ты забавная. — Это было все, что он сказал.

— Рада, что развлекаю тебя.

Он зажег сигарету; при свете спички его лицо было похоже на бледную скалу, изрезанную морщинами. Холод пробежал по ее спине.

Форман сказал:

— Ты путешествуешь одна, самостоятельно и независимо. Ты производишь впечатление некоего свободного духа. Это неправда.

— Я смотрю, ты многое обо мне знаешь.

— Я начинаю узнавать. Какой он был из себя?

— Кто?

— Твой искуситель.

Ей пришлось подавить в себе готовый вырваться наружу смешок.

— Это звучит странно, какое-то старомодное слово.

— Просто я старомодный мальчуган. Как бы то ни было, что заставило тебя лечь с ним в постель?

Она колебалась. Форман задал ей этот вопрос так, как будто имел неотъемлемое право получить на него ответ. Неправда! Артур был частью ее личного существования, и то, что случилось между ними, принадлежало ей одной. Форман не имел к этому ни малейшего отношения. Но все-таки она почему-то хотела рассказать ему об Артуре…

— Зачем ты хочешь об этом знать? — спросила она, сознавая, что сейчас она вовсе не та Грейс Бионди, которой хотела бы быть.

Он затянулся сигаретой; мимолетный отблеск осветил его лицо — оно было бесстрастным.

— Тебе не обязательно рассказывать.

— Наверное, просто пришло время, — быстро сказала Грейс. — Помимо всего прочего, природа не терпит пустоты.

— Не надо казаться наглой. Это не твой стиль.

Она действительно вела себя нагло, играла чужую роль. Ей всегда не нравилось, когда Форман пытался ускользнуть от прямого ответа с помощью своего незамысловатого юмора. А теперь они словно поменялись ролями и так делает она сама. И это оказалось намного более привлекательным. Спустя какое-то мгновение Грейс тихо ответила ему:

— Долгое время я считала, что сохранить девственность очень важно, нечто вроде знака чести. Я даже думаю, это было заметно во мне, да, наверное, так и было. Со временем я начала лучше понимать, что такое честь. Я решила перестать быть девственницей. А это такая вещь, сделать которую одной не удается.

Он рассмеялся.

— Но почему именно Артур?

— Артур был привлекательным мужчиной, и, наверное, мы думали с ним одинаково, хотели одного и того же. Или, по крайней мере, мне так казалось сначала.

— А потом?

— Потом я уже ни в чем не была уверена.

— Тебе было жаль?

— Потерять девственность? О, нет. Кроме того, в каком-то смысле, этого как бы никогда и не происходило. Шрамов не видно.

— Никаких шрамов никогда не видно… А что я? Почему именно я?

— Я не знаю, — быстро ответила она.

— Прости. Мне, наверное, не нужно было это говорить.

Грейс приподнялась на локте.

— Это что, нехорошо — не знать?.. Я не знаю, почему ты, именно ты. — Она остановилась, потом продолжила: — В тебе есть такие вещи, которые мне не нравятся. Ты запутываешь меня.

— Мы живем в запутанное время.

— А ты действительно такой циник, каким хочешь показаться?

— Расскажи мне еще о себе и Артуре, почему вы расстались? — попросил Форман, игнорируя вопрос.

Грейс быстро заговорила, как будто радуясь возможности рассказать ему все:

— Мы были слишком заняты, его работа и моя. Нам не удавалось встречаться так часто, как мы бы этого хотели. А когда были вместе, не особо разговаривали друг с другом. Мы в основном занимались любовью.

— Другие женщины не жаловались бы на это.

Грейс подумала немного над его словами, потом опустила голову на подушку и продолжила:

— Артур хотел на мне жениться. Наверное, он любил меня.

— Почему же ты не вышла за него замуж?

Грейс неожиданно увидела Артура — высокий мужчина с толстой талией и длинными сильными руками; она вспомнила, как он обливался потом все то лето, что они были вместе. Удивительно, но это почти все, что осталось у нее в памяти об этом человеке.

— Артур был в достаточной степени эгоцентричен, — ответила она. — Его собственные удовольствия и удобства были, ну, были самыми важными для него.

— Ты хочешь сказать, Артур просто оказался сволочным эгоистом?

— Разве я так сказала?

— Он не удовлетворял тебя.

Мысли Грейс вернулись к тому времени. Тогда, опираясь на накопленный ею опыт в этом вопросе, она считала безразличие Артура к ней в постели чертой, изначально присущей всем мужчинам, но поначалу вполне терпимой. Только потом это начало раздражать Грейс, она стала избегать их спальни… Сначала это вселило в нее неуверенность в своем собственном сексуальном соответствии его требованиям, и она решила, что во всем виновата сама. Но через некоторое время Грейс стала обвинять Артура, обижаться на его эгоистичность. И только незадолго до того, как они расстались, Грейс поняла, узнала, что ответственность несут они оба.

— Это не только его вина, — ответила она Форману. — Я сама не особо этому способствовала. А в конце, мне кажется, я стала для него и вовсе плоха. И может быть, для тебя тоже, — тихо закончила она.

— Почему бы тебе не позволить мне самому решить это? В качестве начала, можно я скажу, что ты чертовски привлекательная женщина.

— Ты это просто так говоришь?

— Я обещаю тебе, все наладится.

— Все?

— Все, — ответил Форман. — Включая постель.

— Да? Мне в ней нравится.

— Ты просто кровожадное животное.

— Откуда ты можешь об этом знать?

— Я старый развратник.

— Хвастун… А потом, мне думается, я должна тебе признаться, что ты меня запугал до смерти.

— Страх — это то, что помогает девочке знать свое место. Помимо всего прочего, это все-таки Мексика.

— И поэтому я должна на голове таскать хворост для костра?

— И все время идти на три шага позади меня.

— И это превратит меня в хорошую любовницу?

— Тебе есть чему поучиться…

— Чему, например? — спросила она через секунду.

Форман сделал последнюю затяжку и, приподнявшись над Грейс, дотянулся до пепельницы и потушил сигарету. Их губы в темноте встретились, а его рука нашла грудь. Он чувствовал ее дыхание — теплое и ласковое. Страсть быстро нарастала в Формане, но он сдерживал ее в себе, берег для Грейс. «Время, — напомнил себе Форман, — не кончается сейчас…»