Марселла лежала на спине, стараясь отключиться от назойливого гудения телефона, снова сосредоточиться на восхитительной сцене с ней и Агустином, которой одарил ее сон. Наконец, недовольно пробормотав что-то, она с закрытыми глазами нашарила телефонную трубку. Агустин, лежащий рядом, зашевелился, но сразу же снова заснул.
— Bueno, — произнесла Марселла, изо всех сил желая сейчас вновь оказаться в своем сне.
— Слушай, gringa, — донесся до нее грубый голос, с сильным акцентом выговоривший английские слова.
Марселла автоматически возразила:
— Я кубинка.
— Я скажу то, что собираюсь сказать, только один раз, и повторять я не буду.
— Кто это?
— Я буду говорить о сеньорите Мур. В данный момент она в безопасности. Ее покормили и ей отвели место, чтобы поспать. Ей никто не причиняет вреда. Пока… Ты ее подруга, поэтому мы обращаемся с нашим предложением к тебе. Послезавтра, до наступления вечера, нам должен быть заплачен один миллион песо, в противном случае сеньорита будет убита. Платишь деньги, — и ее отпускают на свободу, целую и невредимую.
Марселла села на кровати и включила ночную лампу.
— Только попробуйте что-нибудь сделать Саманте…
— Собери деньги, — продолжал голос почти печально. — Сеньорита Мур богатая женщина, ее друзья тоже богатые люди. Потом она вернет вам всем те деньги, которые были уплачены за нее, нет? И все, таким образом, будут довольны.
— Вы сошли с ума! У Саманты нет таких денег!
— Не думай, что мы дураки. Богатая gringa, кинозвезда. Пожалуйста, сделай то, что я тебе сказал, или сеньорита скоро умрет. — Он повесил трубку.
Марселла покачала головой.
— О, зачем только они позвонили именно мне?! — пробормотала она. — Что же мне теперь нужно делать? — Она взглянула на спящего Агустина: гладкое, безмятежное лицо, легкое и ровное дыхание. Марселла не хотела будить бедного мальчика. И все же, он был мужчиной и, наверное, сможет подсказать ей, как выпутаться из этого сумасшедшего дела. Черт, почему же они не позвонили кому-нибудь другому? Она дотронулась до плеча Агустина. — Давай, любовничек, просыпайся!
По-прежнему не открывая глаз, Агустин положил ладонь между полных ног Марселлы.
— О, какой же ты милый шалунишка, малыш! Но это серьезно.
— Qué pasa?
— Они позвонили мне. Те люди, которые увезли Саманту. Только что. Они хотят за нее миллион песо. Как будто у меня он есть, этот миллион. И даже если бы я его имела, я бы ни за что не стала платить такие бешеные деньги даже за собственную мать. Особенно за свою мать, за эту стерву.
Агустин сильнее прижал ладонь к ее телу.
— Пусть за нее платят гринго, — сказал он.
— Какие гринго, любовничек?
— Она же кинозвезда, нет?
Она убрала его руку, как будто та мешала ей думать яснее.
— Миллион песо не так уж много за друга, — продолжил Агустин. — У сеньориты, должно быть, много богатых друзей. — Агустин закрыл глаза.
Марселла обдумала его слова.
— Бернард! — воскликнула она вслух. — У этого французика денег куры не клюют. — Она позвонила Бернарду — того не было дома. Тогда Марселла набрала его номер в контору — он ответил.
— Бернард, дорогой, — начала она. — Это Марселла. Что за ужасное время для работы! Я насчет Саманты…
— В настоящее время я жду сообщения от похитителей.
— Они мне позвонили.
— Вам? Почему вам?
Марселла пересказала ему телефонный разговор. К тому времени, как она кончила рассказ, сопение Бернарда на том конце провода стало громким и раздраженным.
— Один миллион, — сказал он. — Я могу уверить вас, что у Саманты нет такой суммы наличных денег. Но можно продать «Морскую Звезду», потом кое-какую собственность в Пуэрто-Маркес и, конечно же, Виллу Глория…
— Да Саманта скорее умрет, чем продаст этот дом…
— Да. Кроме того, все это заняло бы слишком много времени. А у нас в запасе менее двух суток.
— Бернард, — начала Марселла. — У вас наверняка есть свободные средства…
— У меня?! — в ужасе взревел Бернард. — Мои активы сами по себе не являются ликвидными — превратить их в деньги невозможно. Мы должны обратиться к кому-нибудь другому за деньгами. Я ведь по существу бедный человек… Придумал! Что вы скажете об американце?
— Бристол! Какая замечательная мысль! Эти киношники всегда…
— Нет, нет, этот гол, как сокол. Я имею в виду Гэвина. Он непременно сможет быстро раздобыть такие деньги. Один телефонный звонок своим банкирам в Штаты и…
— Бернард, — сказала Марселла и погладила Агустина по щеке. — В вас сидит гений. Но разве нам не следует поставить в известность полицию?
— Полицию! — в смятении воскликнул Бернард. — Да вы, наверное, сошли с ума! Полиция присвоит выкуп себе, и Саманта будет убита! Нет, нет, мы должны найти и заплатить деньги тихо, частным порядком. Что сказали похитители — когда они в следующий раз свяжутся с нами?
— Они ничего не сказали. О, Боже, вы имеете в виду, что они позвонят мне опять? Надеюсь, нет. Я просто эмоционально не готова к таким сильным переживаниям.
— Сообщите мне, когда они позвонят. Сразу же, до того как об этом узнает кто-нибудь еще. Вам понятно, Марселла?
— Да, Бернард.
Она положила трубку на рычаг.
— Ну и ночка! — сказала Марселла вслух. — Я в таком шоке, у меня вся нервная система расшатана. Не смогу даже глаз сомкнуть сегодня. Агустин, дорогой Агустин, проснись! Будь хорошим мальчиком, сделай мне массаж. Мое тело все горит от расстройства… Да, малыш, вот здесь. Везде-везде, не пропусти ни единого местечка. О, о-о, вот так… хорошо, очень хорошо. Не так сильно. Да, да, отлично, вот так правильно. Ах, Агустин, какой же ты прекрасный шалунишка…
Первые лучи солнца омыли Акапулько, когда армейский отряд, усиленный десятком основательно вооруженных полицейских в синей форме, собрался на Костере. Лошадей к горным отрогам решено было доставить в специальных фургонах; их погрузка сопровождалась громкими криками и обильной руганью. Когда эта операция была завершена, солдаты заняли свои места в открытых грузовиках. Два фотографа, привезенные Джерри Баумером из Лос-Анджелеса, без устали щелкали своими аппаратами, снимая все, что только подворачивалось под руку.
Тео Гэвин — бриджи, сверкающие сапоги, сомбреро, пистолет у пояса и ружье в седельной кобуре — неподвижно сидел на своем сером в яблоках жеребце, пока фотографы заканчивали суетиться вокруг него. Потом он изящно соскочил на землю, передал лошадь одному из полицейских для погрузки в фургон и подошел к тому месту, где за происходящим наблюдал Джерри Баумер, а также Пол Форман, Харри Бристол и Бернард Луис Фонт.
— Вы были великолепны, мистер Гэвин! — с энтузиазмом прокомментировал Баумер. — А это сомбреро — отличный штрих к вашему образу!
Тео удобнее пристроил свой пистолет на поясе и пожалел, что не взял более легкое оружие, хотя бы тридцать восьмого калибра.
— Мы скоро отправляемся. Я буду в командирской машине, вместе с майором. Пусть один из фотографов все время едет впереди.
— Можете быть спокойны, сэр. Я уже сказал Герману, что нам нужно; он хороший мальчик, сделает все, как надо.
— Здесь все дела остаются на тебе, Джерри. Во всем что касается денег, я дал Бернарду необходимые указания. Средства поступят в «Банко де Коммерсио» к полудню. Тем не менее…
— Похитителям не будет выплачено ни цента до тех пор, — встрял Баумер, — пока мы не получим вашего согласия.
— Совершенно верно. Если солдаты не слишком будут меня задерживать, я выйду на след этих негодяев к обеду, а когда они попадутся мне на глаза… — Он взглянул на Формана. — Тебе следует поехать с нами, Пол. Взял бы с собой оператора и остальных. Это непременно будет захватывающе, потом мог бы вставить в свою картину.
— Спасибо, Гэвин, но я уже раньше видел этот фильм. Только вот никак не припомню сейчас, кто играл твою роль.
— Делай, как знаешь. — Тео отдал честь и мимо длинной вереницы машин направился к голове колонны.
— Чудесно, — сказал Бернард.
— Настоящий мужчина, — сказал Баумер.
— Козел, — сказал Бристол, отворачиваясь.
Форман подумал о племени Чинчауа: «Каждый мужчина — отличный стрелок, каждый в этих иссеченных горах — у себя дома. Дон Мигель, несомненно, ждет кавалерию и уже, наверное, расставил своих людей по стратегическим позициям. Как только солдаты приблизятся к Чинчауа на расстояние выстрела, они будут моментально уничтожены. Беспомощные мишени в тире. И Грейс — словно в капкане между этими двумя силами…»
— Пошли, — приказал Бристол.
— Что? — отозвался Форман.
— Пора возвращаться к работе. Нам нужно заканчивать картину.
Глаза Формана поочередно перебегали с одного лица на другое.
— Я думаю, я смогу помочь.
— О чем, черт побери, ты говоришь? Ковбои и индейцы — это номер Гэвина. А ты делаешь мой фильм.
— У Саманты осталась в этом фильме заключительная сцена, — несколько оживился Бернард. — У нас подписан контракт…
— Засунь свой контракт знаешь куда? — оборвал его Бристол. — Форман, собирай труппу и начинай работать. Обойдемся без этой Мур.
В бледном утреннем свете длинное лицо Формана казалось серым, глаза глубоко запали. Но до того как он смог ответить, заговорил Джерри Баумер:
— К середине дня, мистер Бристол, весь мир узнает о том, что сейчас здесь происходит. Информация об этом прямо сейчас передается по телефону. Из Хьюстона сюда уже вылетела бригада телевизионщиков. Люди будут возмущены, когда узнают, что вы вырезали Саманту Мур из своего фильма в тот самый момент, когда ее жизнь находится в опасности. Они скажут, что вы жестокий человек, что вам наплевать на других. Они скажут…
— Что, черт побери, я могу сделать со всем этим? У меня своих проблем полон рот!
— Бедная Саманта, — сказал Бернард. — Мы тут разговариваем, а она в это самое мгновение может уже быть мертва.
— Чушь собачья! Похитителям нужны бабки, а цена на трупы сейчас такая, что за эти деньги не попадешь и в платный сортир!
— Ах, — ответил Бернард. — Но если она мертва, мы этого не знаем? В этом случае нам все равно придется раскошеливаться…
— Вы совершенно правы, — согласился Баумер. — Мистер Гэвин не тот человек, который стал бы надеяться на счастливый случай, если речь идет о жизни его приятеля. Или приятельницы.
— Харри, — сказал Форман. — Если бы я был на твоем месте, я бы очень тщательно обдумал свой следующий ход. Не допусти ошибку. Плохие отзывы в прессе могут уничтожить всю твою карьеру и этот фильм тоже. Будь я тобой, Харри, я бы отменил сегодняшнюю съемку.
— Но смета… — Бристол запнулся, оглядывая собеседников в поисках хоть одного сочувствующего лица.
Продюсер остановил глаза на Джерри Баумере. Но и тот разделял мнение остальных:
— Подумайте о рекламе, об известности, которая будет сопровождать вашу картину. О вашем фильме заговорят по всему миру, все люди узнают, что в нем главную роль играет Саманта…
— Она играет не главную роль, — угрюмо поправил его Бристол.
— Ну, так должна играть! — нимало не смутившись, вскричал Баумер. — Почему бы не переписать ее роль, расширить ее, придать ей основной, заглавный характер?
— Именно! — счастливо завопил Бернард.
— К вечеру, — продолжал Баумер, — Акапулько станет центром связи для всего мира. Миллионы слов и фотографий разлетятся отсюда по свету…
— И все о Саманте, — вставил Бернард.
— Миллионы слов, — повторил Баумер.
— Если бы я мог быть уверен, что в каждом сообщении упоминался бы мой фильм и…
Баумер снисходительно улыбнулся.
— Я нахожусь в таком положении и на такой должности, которая в состоянии на практике гарантировать это.
— Мяч на твоей половине, Харри, — сказал Форман.
Бристол выдохнул.
— Ладно, Форман, на сегодня ты получаешь выходной. Но пусть тебе это не ударит в голову. Ты слишком много сражений выиграл у меня, смотри, как бы тебе в конце концов не вылететь на улицу, голой задницей вперед…
Форман, уже спешащий к своему красному «фольцвагену», не подал вида, что он слышал эти слова.
Грейс Бионди, находясь в самом центре двойного круга и танцующих мальчиков, низко склонилась над своим магнитофоном. Поднимая босыми ногами желтую пыль, они неспешным шаркающим шагом перемещались по кругу против часовой стрелки и высокими носовыми голосами пели хвалебную песню богу ветра. За танцующим кругом с десяток молодых девушек хлопали в ладоши, отбивая ритм танца. Остальные аккомпанировали на самодельных музыкальных инструментах — гремели наполненными высушенным горохом тыквами и щелкали, стукая друг о друга, двумя деревяшками.
Грейс направила микрофон на певцов — она собиралась записать каждый слог, каждый звук песни Чинчауа. Грейс осталась внешне безучастной, когда услышала нетерпеливое гудение автомобильного сигнала. Гудки настойчиво продолжались, и Грейс слегка улыбнулась, даже довольная, что они прервали ее занятие. Она выключила магнитофон и отпустила детей, сказав им, что они продолжат в следующий раз. Обернувшись, она увидела Формана — тот быстро приближался к ней, как всегда немного сутулый, внимательно разглядывающий мир из-под нахмуренных бровей.
— Ты испортил мой сеанс записи, — сказала она без жалобы в голосе.
— Я собираюсь испортить тебе и весь остаток дня. — Он поцеловал Грейс в губы.
— Не надо! Народ Чинчауа…
— Народ Чинчауа придерживается очень интересного двойного стандарта морали.
— Что ты имеешь в виду?
— Давай поговорим в более интимной обстановке.
Она провела Формана в свою хижину (там был прохладный полумрак), и он сразу же быстро привлек Грейс к себе, опустив ладони на ее крепкие ягодицы, и снова поцеловал в губы.
— Господи, как мне нравится твое тело!
— Не говори так о моем друге. — Озадаченное выражение на его лице рассмешило Грейс. — Я имею в виду Господа…
Форман усмехнулся и шлепнул ее по попке, выпуская из своих объятий.
— Вчера днем была похищена Саманта Мур. Мы тогда снимали одну сцену в горах, в десяти милях отсюда к северу. Горстка Чинчауа накинулась на нее, схватила и утащила куда-то в горы. Панчо Вилья вернулся!
— Это не очень удачная шутка, Пол.
— Никаких шуток. Я сам видел, как это произошло.
Грейс осторожно взглянула на него.
— Как ты можешь быть уверен, что они из племени Чинчауа? Если бы это сделали Чинчауа, я бы знала об этом.
— Конечно. Дон Мигель первым делом пришел бы именно к тебе. «Perdón, señorita, мы только что совершили похищение киноактрисы! Мы подумали, может быть вам будет интересно об этом узнать». Так что ли, Грейс?
— Ты узнал их?
— Когда видишь одного Чинчауа, видишь их всех.
— А доказательства?
— Не из тех, что могут быть представлены в зал суда. Но логически я способен привести все обстоятельства дела к доказательству. К такому, которое по крайней мере удовлетворит меня самого.
— Испытай его на мне.
— О’кей. Начнем с того, что Чинчауа пристально наблюдали за мной с того самого дня, как я начал приезжать сюда. Они чертовски проницательный народ, этого у них не отнимешь. Им было бы совсем не трудно выяснить, что я снимаю в Акапулько фильм. Об этом им могла бы сказать даже и ты…
Грейс отвернулась.
— Ты и сказала, — добавил Форман.
— Прости.
— Вполне естественная вещь. Итак, они начали искать возможности. Американское кино. Богатая американская кинозвезда. Саманта выглядит как кинозвезда, она выглядит богатой, она живет на вилле, один взгляд на которую внушает мысль о больших деньгах. Они, наверное, послали пару своих людей в Акапулько, чтобы проверить все, касающееся Саманты. Они, должно быть, пришли к выводу, что эта работа даст их деревне огромные средства, радикально улучшит здешнюю жизнь… И когда я повез свою труппу в горы на съемки, им было просто сделать свой ход.
Ужаснувшись предположениям Формана, боясь, что они могут действительно оказаться правдой, Грейс мучительно искала какой-нибудь убедительный довод, чтобы использовать его против Формана.
— Откуда они могли знать, где вы будете и когда?
— Никаких проблем. Мы ни от кого не скрывали наших планов. Где бы мы ни снимали, мы всегда привлекаем к себе внимание — и туристов, и местных. А когда я решил приступить к работе над эпизодом в горах, я сообщил об этом труппе за полтора дня до съемок. Время, достаточное для того, чтобы сообщить эту новость даже в КГБ, в Москву.
Грейс отступила на шаг, в полумраке вглядываясь в лицо Формана.
— По крайней мере, мы можем позволить народу Чинчауа защищать себя.
— Ты с ума сошла! Я приехал, чтобы вытащить тебя отсюда, пока не началась стрельба.
— Какая стрельба?
— Сюда уже едут войска. Сейчас они у поворота, разгружают с фургонов лошадей. Очень скоро они все будут здесь.
Не говоря ни слова, она кинулась вон из хижины. Форман поспешил за ней. Он догнал Грейс, схватил ее за руку.
— Что ты собираешься делать?
Она, не останавливаясь, вырвала у него свою руку.
— Я собираюсь поговорить с Доном Мигелем.
— Ожидаешь, что он сразу во всем признается? Это же именно он, а никто другой, будет нести ответственность, если нас обоих убьют, вместе, кстати, с Самантой.
— Уходи, если ты боишься.
— О, это прекрасно. Я приезжаю сюда, чтобы спасти твою шкуру, и за все мои хлопоты меня же здесь и оскорбляют.
Она остановилась, глаза ее открыто посмотрели в глаза Формана.
— Я не стану убегать отсюда.
— Ладно. Я подозреваю, что нам придется переговорить с Доном Мигелем.
Вождь был в своей хижине — сидел на трехногом табурете, а у ног его в грязи возился какой-то маленький ребенок. На лице вождя, до черноты сожженном солнцем, не было никакого выражения; краем глаза, глубоко запавшего в складках морщинистой кожи, он изучал нежданных гостей.
— Дон Мигель, простите нас за то, что мы пришли, не уведомив вас о своем визите, — начала Грейс. — Но кое-что случилось, и мой друг пришел сюда, пришел как друг народа Чинчауа, чтобы предупредить его…
Дон Мигель ничего не ответил.
Грейс снова заговорила:
— Как вы знаете, Дон Мигель, сеньор Форман делает в Акапулько художественный фильм. Вчера съемки фильма проходили в горах, наверное в пятнадцати километрах отсюда. Какие-то мужчины захватили американскую женщину, которая снималась в этом фильме. Они украли ее и теперь требуют много денег за то, чтобы отпустить ее на свободу. Они просят один миллион песо.
Лицо Дона Мигеля не отразило ровным счетом ничего.
— Ты говорила о предупреждении…
— Этих людей, кто бы они ни были, обязательно найдут. Сеньор Форман приехал сюда сообщить, что в горы на поиски уже отправились солдаты. Это будет означать неприятности…
Дон Мигель подошел к двери и что-то выкрикнул. Скоро на улице начали собираться все мужчины племени. Он быстро поговорил с ними, и они разбежались. Вернувшись в хижину, Дон Мигель сказал несколько слов жене. Она покопалась в куче циновок, лежащих в углу комнаты, достала оттуда ружье и протянула его вождю. Дон Мигель накинул на плечо патронташ.
— Я благодарю твоего друга за предупреждение, — объявил он.
— Дон Мигель, — сказала Грейс. — Послушайте меня, пожалуйста.
Его глаза были холодны как лед.
— Когда придут солдаты, мы будем готовы к этому. Народ Чинчауа будет помнить это предупреждение, и мы будем обязаны вам, señor, обязаны долгом дружбы.
— Господи! — взорвался Форман, в волнении переходя на английский. — Он все неправильно понял! Скажи ему, как обстоят дела на самом деле.
Грейс сделала глубокий вдох.
— Дон Мигель, солдаты считают, что американскую женщину украли Чинчауа.
Дон Мигель внимательно вгляделся в лица обоих американцев.
— Как это могло произойти? Если бы такую вещь сделал кто-нибудь из Чинчауа, разве не знал бы я об этом? Однако я об этом ничего не знаю, и, следовательно, этого не могло быть сделано. Солдаты все равно придут. Они не будут спрашивать, совершали ли мы эту кражу. Они не поверят, если им скажут правду. У них порочная страсть к убийству, но кровь Чинчауа не так-то просто пролить. Сейчас не время для разговоров; ты и сеньор останутся здесь. Ни один солдат не вступит в деревню, я клянусь в этом. — И Дон Мигель вышел из хижины. Форман последовал за ним. Все население деревни высыпало на улицу; у каждого мужчины было при себе ружье. При виде Дона Мигеля все разговоры мгновенно стихли.
— Солдаты уже в пути, — закричал вождь на языке Чинчауа. — Как и раньше, мы будем держать позиции на вершинах; когда солдаты достигнут второй высокой долины, мы застрелим их.
— Это смешно, — сказал Форман. Потом, на испанском, прибавил: — Дон Мигель, если Чинчауа не крали американскую женщину, то кто тогда это сделал?
Дон Мигель пожал плечами.
— Где это произошло? — спросила у Формана Грейс. Он подробно описал ей место похищения.
— А-а, — протянул Дон Мигель. — Уачукан.
— Вы уверены, Дон Мигель?
— Кто еще осмелится на такое в этих горах? Место, о котором вы говорите, находится неподалеку от их земель, хоть это по-прежнему наша территория. И снова племя Уачукан нарушило мир. После солдат мы разберемся с ними.
— Дон Мигель, — сказала Грейс, — разве не глупо начинать войну с армией, когда вы не сделали ничего плохого?
— Они идут, — отозвался старик, как будто эти слова отвечали на все доводы.
— Даже если вы сможете убить их всех, правительство будет вынуждено послать сюда еще солдат, больше оружия. Рано или поздно они уничтожат народ Чинчауа и сровняют с землей вашу деревню.
— Что же еще делать, если не идти в сражение? — без всяких эмоций спросил вождь.
— Избежать сражения.
— Сеньорита, мужчины так не делают.
— Да, мужчины лучше погибнут и оставят страдать своих женщин и детей. Женщины будут оплакивать своих мертвецов, а дети голодать, пока тоже не умрут. Зачем наказывать невинных?
— Что я могу сделать? Скоро здесь будут солдаты. Племя Уачукан нарушило мир.
Грейс быстро заговорила.
— Уведите всех из деревни. Отправьте всех своих людей в горы. Солдаты не станут их преследовать…
— Это верно. Солдаты не такие трусливые, как полицейские, но и не такие храбрые, чтобы осмелиться сойти с дороги и углубиться в горы. — При этих словах окружавшие их мужчины засмеялись и подняли над головами свои ружья.
— Сеньор Форман и я останемся здесь, — продолжала Грейс. — Мы объясним солдатам, что Чинчауа не имеют никакого отношения к этому делу.
— Они не поверят вам.
— Дайте мне попробовать.
— Солдаты разрушат деревню, они убьют наших коз и выжгут наши поля…
— Не раньше, чем я поговорю с ними.
— Мужчины племени Чинчауа — настоящие мужчины: они не будут прятаться вместе с женщинами. Ты просишь меня о большем, чем я могу попросить сделать свой народ.
— Но есть то, что народ Чинчауа может сделать. Вы можете попытаться выяснить, действительно ли племя Уачукан украло американскую женщину. Если они это сделали…
— А-а, — выдохнул Дон Мигель.
— Если вы сможете обнаружить местонахождение американки, мы потом будем знать, как нам действовать в этой ситуации. Война не всегда лучшее решение проблемы…
Дон Мигель тихо ответил:
— Война приносит печаль, но она также приносит мир. А разговоры всегда приносили народу Чинчауа больше смертей, больше печали.
— Попробуйте пойти новым путем, — сказал Форман. — Если у вас не получится, вы всегда сможете потом кого-нибудь застрелить.
Дон Мигель обдумал слова Формана, потом решил:
— Очень хорошо. Если нам придется убивать, мы сделаем это позднее. Теперь же мы будем действовать так, как вы нам сказали. Но если солдаты навредят нашей деревне, никто из них не вернется в Акапулько живым. — Он пролаял какие-то приказания, четверо молодых мужчин выбежали из толпы и умчались прочь. — Мои разведчики найдут американку, и мы потом поговорим снова. — Вождь промаршировал мимо Грейс и Формана; все люди Чинчауа цепочкой последовали за ним, направляясь к зубчатым горным вершинам на востоке. Через десять минут процессия скрылась из глаз и единственным оставшимся звуком был свист ветра, гнавшего клубы пыли по пустынной улице.
Грейс и Форман уселись на травянистый бугорок за деревней, в тени большой цветущей джакаранды — дерева с пурпурными цветами. Они ели апельсиновые дольки и ждали солдат.
— Армия будет добираться сюда по крайней мере час, — заметил Форман.
Грейс засмеялась.
— Если не больше. Но они могут не тревожиться — воинов Чинчауа на своем пути они не встретят.
— В этом случае… — Форман поцеловал ее.
Грейс отвернулась.
— Прошу тебя, не надо…
Он обхватил губами мочку ее уха, пожевал ее.
— Разве ты не беспокоишься о мисс Мур? Эта горная гряда в любой момент может превратиться в место кровавого побоища…
— Наш взаимный отказ от занятий любовью никоим образом не поможет сохранить мир.
— Ты просто помешался на сексе.
— Маниакально. — Он дотронулся языком до губ Грейс. — Я всегда был неравнодушен к вкусу апельсина. Превосходный способ получать недостающий мне витамин С.
— Моя мать предупреждала меня против таких мужчин, как ты.
— Твоя мать была формалисткой.
— А что насчет твоей матери? Твоего отца? Ты никогда не говоришь о них. У меня такое впечатление, что ты не в восторге от воспоминаний о своих родителях.
— К черту их. Давай обсудим лучше твой рот. — Он задрал ее подбородок, повернул его в одну сторону, потом в другую. — Мой приговор таков: у тебя один из самых сенсационных ртов, функционирующих в настоящее время на нашей планете. Это рот, который создан для несметного количества приносящих наслаждение действий.
Грейс отодвинулась от него.
— Я хочу, чтобы ты рассказал о себе. Вот, например: когда ты был маленьким, тебе нравилось ходить в школу?
— Тоска зеленая. — Форман положил ладонь на ее живот. — Мое намерение состоит в том, чтобы совершить насилие над каждым кусочком твоего тела. Ты знаешь, у тебя исключительно, просто крайне женственное тело.
Грейс вздохнула, напуская на лицо скучающее выражение.
— Такие вещи так часто говорятся…
— Держу пари, твой совратитель никогда тебе об этом не говорил.
— Ну, Артур вообще был неразговорчив.
— Как печально. Тогда ты никогда не слышала о своей груди, например. Давай я тебе расскажу, прямо сейчас! — Он наклонился над Грейс и кончиком языка прикоснулся к ее уху.
Смеясь, она откатилась от него.
— Ты невозможен!
— Невероятен, — поправил он, опускаясь на лежащую Грейс. — Ты ведь просто с ума сходишь по мне, правда? Ну, давай, признавайся! — Он слегка укусил ее ухо. — Я намерен сожрать тебя целиком.
— Каннибал!
— В местах, где я вырос, мясо молодых католиков очень высоко ценится.
— О, так у тебя обширный опыт обхождения с католичками?
— Только когда стоит полная луна и моя кровь кипит в жилах. — Форман переместил свое внимание на шею Грейс: — Любовь — вот le mot juste для того, что я чувствую.
— Похоть, — поправила она Формана. — Мы едва знаем друг друга.
— Мы узнаем.
— Разве тебе совсем не интересно, что я думаю, или что я чувствую, или что я хочу в жизни?
— Поведай мне свои тайны.
— Тебе и вправду все равно.
Он поднял голову, изображая шутливую обиду.
— Тебя не так трудно вычислить. Начальная школа Святой Анны. Средняя школа Святой Терезы. Колледж Святого Игнатия. К счастью, тут на сцене появляюсь я и делаю это очень вовремя, чтобы спасти тебя от пропаганды, которой забивали твою голову все эти монахини. — Он опустил голову между ее грудей. — О, холмы любви и наслаждения, вам обоим приношу я клятву верности… или что-то вроде этого… — Он стал ласкать одну грудь, и Грейс уронила руку на его пальцы, как будто для того, чтобы удержать их на месте.
— Мои родители, — рассеянно произнесла она, — не верили в приходское образование. Я ходила в светские публичные школы.
— Мои поздравления по этому поводу… — Форман начал расстегивать пуговицы на ее блузке.
— Не делай этого…
Он заработал быстрее.
— У тебя такой большой опыт…
— Я чемпион мира. — Он отбросил ее блузку, расстегнул лифчик. Ее соски поднялись под его пальцами.
Грейс назвала его по имени, и голова ее упала назад. Форман снял с нее юбку, снял трусики, разделся сам.
Они целовали и ласкали друг друга.
Грейс сказала:
— Это так… так странно, быть полностью обнаженными на улице, за дверьми дома…
— «Нагота женщины есть работа Бога».
— Ты же не веришь в Бога.
— Зато верит Уилльям Блейк.
— Понятно.
— Ты должна научиться, как нужно изящно покоряться мужчине. — Он задрал бедро на ее ноги, голову положил на грудь Грейс. Через некоторое время Форман встрепенулся, сел и посмотрел на нее с клиническим интересом. — Так вот, значит, в чем дело?
— Что? — Грейс моментально приняла сидячее положение. — Что не в порядке?
— Твоя правая сиська больше, чем левая.
— Это чушь! Они у меня абсолютно одинаковые, спасибо за усердие!
Он взвесил на ладони одну грудь, потом другую.
— Явно в неисправности. Слушай, когда ты ходишь, у тебя нет крена?
— Ты просто ужасный человек! Я иногда могу тебя ненавидеть!
— Тогда посмотри сама.
Грейс по очереди исследовала каждую грудь.
— О! О, Боже! Правая действительно больше!
— Конечно!
— Это оскорбляет тебя?
— Я бы и не захотел, чтобы они были одинаковыми. Сказать по правде, я обожаю неправильные формы.
Грейс взъерошила ему волосы.
— Я правда тебе нравлюсь?
— Очень сильно.
— Существует так много того, чего я не знаю.
— Ну что же, сейчас я тебе продемонстрирую. Делай то, что буду делать я. А если сначала у тебя будет получаться неправильно, мы будем повторять это снова и снова до тех пор, пока ты не научишься.
— Даешь слово?
Он обнял Грейс, обхватил своими губами ее губы. Через некоторое время она задвигалась под ним, с каждым мгновением все уверенней изгибаясь, вертясь, выгибаясь, скручивая и распрямляя свое тело, чтобы еще больше открыть его прикосновениям Формана. Она приподнялась, прижимаясь к его пальцам, которые обследовали ее влажный центр… Все тело Грейс задрожало и тихие молящие стоны сорвались с ее губ.
Грейс прижималась к нему, и все старые страхи и ограничения растворялись без следа. Ее плоть требовала большего, и вот уже ее руки стали бродить по телу Формана. Вот он… и постепенно ее пальцы начали так же требовательно исследовать его тело, как несколько мгновений назад он ласкал ее… Она старалась представить себе, что бы ей понравилось больше всего, будь она мужчиной.
Одно ощущение наслаивалось на другое, и нарастающее напряжение огнем загорелось в ее животе. Голова Грейс каталась по земле, невидящие глаза уставились в никуда, кровь бурлила в жилах. Все ее тело содрогалось, и она не в силах была ничего с этим поделать, да и едва замечала свою дрожь — все было забыто, за исключением страстного желания, сосредоточившегося в низу живота.
Она укусила его за плечо, не осознавая в тот момент, что направляет рукой его восставшее естество в себя. Он ринулся вперед, заставляя ее упасть на землю, приподнимаясь и снова вонзаясь в ее тело, отчаянно стараясь проникнуть глубже в него. Она отвечала ему сильно и уверенно, усиливая страсть в них обоих, доводя ее до конца. Несмотря на разный темп, нарастающее крещендо напряжения одновременно подвело их к высшему, вожделенному пику…
Необычное, дурманящее головокружение охватило Грейс, какая-то странная слабость. Она попыталась ухватиться за сознание, остаться в реальном мире, спасти себя. Ничего не помогало. Скоро ее подхватил кружащийся, вьющийся, бешено скачущий водоворот и унес в пустоту.
И сразу же все желания, все ощущения превратились в один горячий глаз. Все цвета перемешались, черты лица размылись, наползая одно на другое, линии стали искаженными. Хрящи и мускулы, клетки и нервы, костный мозг и кровь — все сплавилось воедино, образуя бесконечный, невыносимый момент во времени, распадающийся на части под ритм накатывающих и отступающих назад волн, которые наполняли каждую частичку ее тела абсолютным наслаждением. Потом неожиданное падение, чувство небывалого, непознанного ранее совершенства, благодарные слезы… и Грейс крепко вцепилась в мягкое, слабое тело Формана, полная решимости удержать и сохранить его.
— Ура, — пробормотала она через минуту, — мы победили…
Обнявшись, они лежали под джакарандой, теперь полностью одетые, дремали в объятиях друг друга. Форман зашевелился, его глаза открылись; Грейс проснулась, удивленно и одобрительно изучила его профиль. Они поцеловались.
— Я люблю тебя, — сказал он небрежно и легко.
Грейс не ответила.
Он снова поцеловал ее.
— Скажи, что ты любишь меня.
Она колебалась.
— Я думаю, я еще не готова сказать это.
— Почему нет?
— Я не уверена.
— Я же уверен, а почему ты — нет?
— Ты быстрее меня. У тебя более быстрые рефлексы, более быстрый ум.
— Это верно. Я намного умнее.
— Быстрее — не обязательно умнее.
Форман сел и зажег сигарету, чувствуя, что снова быстро становится рассудительным, сдержанным и трезвым.
— Осторожность угнетает меня, — пробормотал он. — Где эта чертова армия? — Он сделал глубокую затяжку. — Я люблю тебя, и это только правильно, что ты будешь любить меня в ответ.
— Любовь с незнакомцем? В самом деле!
— Ты только что имела секс с этим незнакомцем.
— Секс с незнакомцем — да. Но любовь? Дай мне шанс, Пол, не просто ради меня, но для того, чтобы я смогла быть для тебя большим, чем сейчас, чтобы дать тебе больше.
Он пристально посмотрел вниз, на покинутую, обезлюдевшую деревню.
— Я не жалуюсь. Кроме того, ты даешь мне намного больше… Тем не менее я прихожу к выводу, что объективные свидетельства по моему делу не носят убедительного характера.
— Прошу тебя, не надо заниматься самоуничижением. Это тоже не очень убедительно.
Форман резко повернул голову, чтобы посмотреть Грейс в лицо.
— Для меня — убедительно. Я всегда считал, что человек имеет некое внутреннее обязательство сделать все, что в его силах, что сделать меньше является самоубийственным, если не сказать дешевым.
— Ты ведь очень хорошо умеешь делать то, что ты делаешь?
Форман покачал головой.
— Я никогда не совершил ничего, чем мог бы потом гордиться.
— Эта картина…
— Да, эта картина. Я старался заставить себя поверить, что смогу превратить ее в нечто особенное, но так и не смог внутри себя принять это убеждение за чистую монету. Это фильм Бристола, он был его с самого начала и всегда будет таким. Я знал это, знал все время, но не хотел мириться, не хотел верить, не хотел смотреть правде в лицо. Я начинаю думать, что я даже плохой ремесленник. Так, дилетант, не более того.
— Я не верю этому.
— Поверь этому. Я делал ловкие, добротные, остроумные рекламные ролики на телевидении, и я сделал ловкий, добротный остроумный фильм, который назывался «Самый последний мужчина». Бристолу он понравился, и он приехал за мной. Таким оно и было, окончательное суждение обо мне. Я должен был это знать. Я пытался взвалить всю ответственность на Бристола. Он, конечно, не прелесть, но и мой личный дьявол. Мне просто нужен был козел отпущения для моих собственных недостатков. Черт, я стал его alter ego.
Грейс дотронулась до его руки.
— Я предлагаю, чтобы ты простил самого себя. Это весьма неплохая терапия. У тебя осталось еще много времени, и, кроме того, может быть, что картина, которую ты делаешь, на самом деле лучше, чем ты сам думаешь о ней.
— Бристол об этом позаботится. Он вцепится в каждую отброшенную мной сцену, сгребет все выпущенные из картины эпизоды, будет дрожать за каждый незначительный кадр в своей двадцатиминутной порнухе.
Форман прикоснулся к ее щеке.
— Ну вот, я опять принялся за свое: злобный старина — Харри, чудный несостоявшийся гений — Пол. Хватит. Я сделал тебя, и это настоящее достижение. Мне придется научиться лучше ценить заложенные в меня природой таланты.
Она поцеловала его в губы.
Форман поднялся на ноги и протянул руку.
— Вон там, внизу, — солдаты. Впереди Тео Гэвин на лихом коне, похож на Кастера из «Маленького Большого Рога».
— Я надеюсь, Дон Мигель был прав, и солдаты не сойдут с дороги.
— Будем их приветствовать?
Они почти наполовину спустились с холма, когда Грейс вдруг остановилась:
— Пол? Ты думаешь, глядя на меня, люди не смогут догадаться..? Ты думаешь, это не видно..?
Форман обнял Грейс за плечи и рассмеялся, увлекая ее дальше, к деревне.
— Пол, мне кажется, я очень счастлива.
— Звучит не очень решительно.
— Это… ну, когда мы занимались любовью… это было так…
— Естественно.
— Пол?
— Да.
— А мы не сможем сделать это еще раз, вскоре?
Форман все еще смеялся, когда солдаты въехали в деревню. Он поднял руку, приветствуя Тео Гэвина, который осадил своего пятнистого скакуна и уставился на Формана и Грейс.
— Что ты здесь делаешь, Форман?
— Кому-то ведь надо вас встречать, вот я и выступаю в роли доброго соседа.
В разговор вступил армейский майор; его английский язык был безупречен.
— Сеньор, где Чинчауа? Кто эта женщина? Это что, какая-то шутка? — Солдаты позади него сильно нервничали, вглядываясь в высокие горные вершины, и беспрестанно теребили свои ружья.
— Ах, да, — ответил Форман, — Чинчауа. Они прислали свои извинения, но ранее назначенная встреча…
Офицер быстро отдал приказ, и с десяток всадников сорвались с места и поскакали к дальнему концу поселка. Там они спешились, взяли ружья наизготовку и стали обходить деревню, утомительно и нудно обследуя каждую хижину. Вторая команда майора рассыпала по флангам часовых.
— Племени Чинчауа доверять нельзя, — объявил майор.
— Те же самые слова они сказали о вас, — вставил Форман.
— Ты сказал им! — обвинил Тео Формана.
— Выдайте этому человеку золотую звезду. Да, правда, сказал. Кроме того, я осведомился у них, не они ли украли нашу даму ценой в один миллион песо. Они ее не крали.
— И ты им поверил?
— Поверил. Так что почему бы тебе и твоему ударному отряду не отвалить восвояси. Грейс и я посторожим деревню.
Тео оглядел скалистый ландшафт.
— Я намерен найти Саманту и наказать преступников, которые это сделали. Можешь положиться на мои слова.
— Отлично сказано, смельчак. Выполни свое обещание, и тебе даже может позвонить сам Президент, как он обычно звонит футбольным тренерам победивших команд.
— Мне кажется, ты просто не осознаешь серьезность ситуации, Форман, — ответил Тео. Он развернул своего коня. — Мы попусту теряем время, майор. Поехали дальше.
Майор осторожно заговорил:
— Куда бы вы хотели направиться, сеньор Гэвин?
— Вверх, в горы, естественно. Давайте спустим Чинчауа вниз, тогда мы выбьем из них правду.
— Я бы не стал этого предлагать, — заметил Форман.
— Не лезь в это дело! — оборвал его Тео. — Это работа для мужчин, которые не боятся битвы.
— И смерти, — добавил Форман.
— Майор! — взревел Тео.
— Сеньор, — начал офицер с усталой терпеливостью. — Там наверху есть только козлиные тропы, да и то не везде. Мы наверняка заблудимся в горах, тем более что скоро стемнеет. Логика вынуждает меня особо подчеркнуть то обстоятельство, что Чинчауа знают эти места, а мы нет. Кроме того, в этот самый момент они, вероятно, наблюдают за нами, а мы не знаем, где они сейчас прячутся…
— Браво, майор! — воскликнул Форман.
Тео бросил на него быстрый взгляд.
— Мы все равно сможем найти их.
Майор поднял брови.
— Подобное везение обернется для нас смертью. Будет настоящее кровавое побоище. Мой долг перед своими людьми и их семьями вынуждает меня сделать следующее предложение. Мы возвращаемся в Акапулько. Там мы достанем свежих лошадей и утолим жажду. И кто знает, возможно, что от похитителей поступят какие-нибудь дополнительные известия и будет необходимо внести изменения в наш план. Кроме того, этот господин говорит, что Чинчауа не крали мисс Мур, и в настоящий момент у меня нет никаких оснований сомневаться в его словах. Muchachos! — воскликнул майор, обращаясь к своим солдатам. — Мы возвращаемся. — Военные радостно зашумели и быстро образовали походный строй в две колонны, спиной к деревне. Тео, держась очень ровно в седле, поспешил к голове отряда и повел его обратно. Солдаты уходили из гор.
Менее чем через час люди Чинчауа вернулись в свою деревню. Сначала стали приходить женщины, дети и старики, а потом и вооруженные мужчины, держа свое оружие с легкостью и непринужденностью людей, для которых ружья являлись естественным продолжением их тел. Дон Мигель и старейшины появились последними. Грейс и Форман пошли им навстречу. В голубом свете ранних сумерек лицо Дон Мигеля не выражало абсолютно ничего.
— Та женщина была украдена племенем Уачукан. Они держат ее в пастушечьей хижине, за длинным кряжем, на восточном склоне. Их лошади стреножены, а охрана находится близко от хижины, так что, очевидно, они не ждут никаких неприятностей. Люди Уачукан высокомерны и самоуверенны, и на этот раз их заносчивость будет стоить им крови. Мы нападем на них утром.
— Нападем! — Форман обратился к Грейс на английском. — О чем, черт возьми, он говорит? Если они сунутся в эту избушку, первым трупом будет Саманта!
Грейс перевела, и Дон Мигель торжественно кивнул.
— Наши владения нарушены. Люди Уачукан совершили этот акт на нашей территории и привели в нашу деревню солдат. Мы должны действовать. Другого пути нет.
— Черта с два нет! — заорал Форман, когда Грейс перевела слова вождя. — Смысл в том, чтобы вернуть Саманту обратно живой! Ладно, допустим, те плохие мальчишки не должны были заходить в эту вашу часть селения, но они зашли, и пока от этого никто не пострадал. Давайте исходить из этого. Я не знаю, что хуже — эта банда жаждущих крови аборигенов или та армия оловянных солдатиков, которую привел сюда Гэвин. Если мы ничего не предпримем, Саманта погибнет, это как пить дать!
Грейс изобразила на лице жесткую застывшую улыбку и решительным тоном сказала Форману:
— Прекрати вопить. Дон Мигель не дурак. Стоит тебе только оскорбить его своим тоном или словами, и мы сильно об этом пожалеем. А теперь искреннее попроси у него прощения за то, что ты потерял над собой контроль. На испанском языке.
— Черта с два я буду извиняться перед ним.
— И сделай так, чтобы он тебе поверил.
Форман повернулся к вождю и развел руками:
— Perdóname, Don Miquel. Yo soy un gringo estúpido. Perdón.
— Sí, — серьезно ответил старик. — Tiene razón.
— Возможно ли будет поговорить с людьми Уачукан? — поинтересовалась Грейс.
Дон Мигель медленно ответил:
— Люди Уачукан застрелят любого из племени Чинчауа сразу же, как только его увидят. Особенно ночью. Разговор между ними не может привести ни к чему хорошему.
— А меня люди Уачукан застрелят? — снова задала вопрос Грейс.
Этот вопрос удивил Дон Мигеля: он никогда бы не позволил женщине выполнять мужскую работу.
— Они не будут говорить с тобой.
Грейс поняла.
— А что если со мной пойдет мой друг?
Дон Мигель смерил Формана взглядом.
— Но этот плохо говорит по-испански, и все его мысли написаны у него на лице.
— Я буду говорить от нас двоих, — решила Грейс.
— Возможно, люди Уачукан и не убьют тебя, но я в этом сомневаюсь.
— Я хочу попытаться.
— Очень хорошо. Я пошлю мужчин проводить вас до того места, где Уачукан держат американку. Но в пастушью хижину вы должны будете идти сами. И если вас не убьют, вам придется одним находить дорогу назад. Из-за такой глупости я не стану рисковать ни одним из своих людей.
— Мы можем отправиться немедленно?
— Идите, — ответил Дон Мигель.
Небо позади них полыхало пурпуром, голубизной и розовым светом заходящего солнца. Но склон внизу был покрыт удлиняющимися тенями, а пастушья хижина оставалась почти невидимой за небольшой, но густой рощей лиственных деревьев. Из-под соломенной крыши домика медленно поднимались клубы дыма и лениво рассеивались среди листьев.
— Как мы сможем спуститься вниз и при этом не быть застреленными? — спросил Форман у Грейс, думая при этом, что он, вероятно, заслуживает того, чтобы его подстрелили, раз позволил ей уговорить себя сунуться в это сумасшедшее предприятие. Они с Грейс были одни: проводники уже покинули их, перебравшись через длинный горный кряж обратно, тем же путем, каким они все вместе пришли сюда. Форман был почти совершенно уверен, что не доживет до завтрашнего утра, а он очень сильно хотел продолжать жить.
Грейс прикоснулась к его руке.
— У нас есть два варианта…
— Точно. Мы можем отсюда либо убежать, либо уйти. Но бежать быстрее.
— Прекрати. Один из нас может остаться здесь, в то время как другой спустится вниз, чтобы поговорить с людьми Уачукан. Тогда, если что-нибудь пойдет не так…
— Это самая плохая мысль, которую я слышал за все последнее время. А какой второй вариант?
— Мы спустимся вместе.
— Я чувствую приближение грозы.
Грейс поцеловала Формана в щеку.
— Будь храбрым. Я полагаюсь на тебя.
— А что если им взбредет в голову подстрелить нас, пока мы будем совершать свой вечерний моцион?
— Нам придется двигаться очень тихо.
— Нет, мадам. Совсем наоборот. Давай лучше изо всех сил шуметь. Пусть слышат, что мы идем. Никому не понравится компания, которая заваливается в дом нежданно-негаданно, особенно если дело идет к обеду. Ну, ладно, пошли! — Форман начал спуск, громко выкрикивая на ходу: — Hola! Huachucan! Hola, там внизу! No tiren! Не стреляйте, приятели! Somos amigos! Muy amigos! Снимите пальцы со спусковых крючков! Somos amigos con mucho dinero, muchachos! Поняли, что я сказал? Mucho dinero!
У хижины показались четверо мужчин с ружьями, лица всех были скрыты под сомбреро. Форман остановился в десяти шагах от них, поднял руки.
— Ну что же, buenas tardes, приятели. Или уже noches. Как бы то ни было — buenas, buenas. — Грейс встала рядом с ним.
— Поздоровайся с мальчиками, дорогая. Скажи им что-нибудь быстро.
Она заговорила в тоне обычной беседы:
— Мой друг и я пришли сюда, чтобы поговорить о сеньорите Мур. Мы пришли выкупить ее. Но заниматься делами в темноте, когда на тебя направлены ружья, не очень хорошая вещь. Есть ли среди вас тот, кто будет говорить от имени людей Уачукан, или же мы пришли не по адресу?
Один из мужчин выругался и поднял свое ружье. Однако, прежде чем он смог использовать его по назначению, другой приказал ему убрать оружие и двинулся к американцам.
— Заходите в хижину, — приказал он им.
Форман и Грейс зашли внутрь, и в нос им ударил смешанный аромат дыма и гнилых фруктов. В хижине находилось еще пятеро Уачукан, все низкорослые, сильные, ширококостные мужчины с крупными чертами лица. В углу, скорчившись, сидела Саманта Мур. Она подняла голову и застонала от облегчения, увидев входящего Формана.
— О, пожалуйста, Пол, ради Бога, заберите меня отсюда!
— Вам не причинили вреда, Саманта?
— Черт побери, я была…
— Я думаю, с ней все в порядке, — оборвала ее Грейс, отвечая на вопрос Формана. Потом она повернулась к Саманте. — Просто оставайтесь там, где сидите. И не разговаривайте. Ни слова. Это должно занять некоторое время. — Грейс оглядела комнату и повернулась к Форману. — Они не скажут нам, кто из них вождь. Назвать его равносильно предательству. Мы должны сами определить его.
— Что за забавная игра, — отозвался Форман.
— Твоя очередь выбирать.
— Вон тот, у огня. Он выглядит как надо. Я почти чувствую запах лидерства, который исходит от него. Напоминает мне одного типа из «Вест-Пойнта», которого я знал однажды.
— Я думаю, ты прав. — Грейс сделала один шаг к огню. — Señor, jefe, — начала она. Сидевший на корточках мужчина по-прежнему держал голову опущенной вниз. — Мы пришли сюда, чтобы поговорить об этой женщине. С нами нет солдат. Мы не вооружены.
Сидевший на корточках мужчина поднял голову.
— Твой мужчина не может говорить за себя?
— Мой мужчина хуже говорит по-испански, чем я.
— Я знаю тебя. Ты женщина людей Чинчауа.
Преднамеренное оскорбление, заключенное в словах индейца, заставило Грейс вспыхнуть. Она ответила:
— Я друг всего мексиканского народа. Я изучаю язык Чинчауа. А вы — Дон Эстебан, вождь народа Уачукан. Три раза я пыталась поговорить с вами, и три раза я была вынуждена уйти ни с чем.
Эстебан не подал вида, что понял, о чем говорила эта женщина. Его внимание было целиком сосредоточено на настоящем. Никто из них не ожидал, что случится такое, что здесь появится этот мужчина и эта женщина. Никто, даже он сам. Все дела, все переговоры должны были вестись только с Хулио и Агустином и по телефону. Их план, который до этого момента осуществлялся так хорошо, внезапно дал трещину, распался на куски. Эстебана очень интересовало, как эти двое смогли найти их убежище, однако гордость не давала ему спросить их об этом.
— Вы здесь, — сказал вождь, — хотя вам было передано требование не приходить. Вы не из нашего племени, следовательно, вы наши враги. Своим врагам народ Уачукан дает одно — смерть. Тем не менее мы мудрые люди, и мы сначала послушаем, что вы нам скажете.
Грейс поборола в себе страх.
— Вы украли женщину из американской кинокомпании. Мой мужчина возглавляет эту компанию. Он пришел забрать женщину обратно.
— Прийти — это одно, — заметил Эстебан. — Взять у Уачукан — другое.
Грейс почувствовала, что совершила большую ошибку. Она попыталась исправить положение.
— Дон Эстебан мудр, и он знает, что американская женщина слаба и тщедушна и не может работать по хозяйству. Таким образом, мы желаем истребовать у людей Уачукан то, что принадлежит нам. Ясно, что эта женщина не может представлять никакой ценности для племени Уачукан, и поэтому мы хотим освободить вас от бремени. Но одновременно мы не намерены оставить вас без вознаграждения за то, что вы содержали американскую женщину и при этом ей не был причинен никакой вред. Поэтому будет честно заплатить вам за это определенную сумму денег.
Все молчали. Вопрос о деньгах был упомянут раньше, чем того ожидали люди Уачукан. Они бы, несомненно, предпочли более длительный спор, состязание умов, сопоставление аргументов, словом, неспешную прелюдию, которая обязательно должна предшествовать самой сделке.
Эстебан встал и сложил на груди руки.
— Цена уже была названа, — заявил он.
Индейцы, стараясь не смотреть на Грейс, ждали, что и как она ответит их вождю. Она небрежным тоном обратилась к Форману.
— Я назову тебе сумму выкупа, на английском. Возражай, но делай это твердо и решительно, чтобы поддержать мою позицию.
— Давай.
— Они просят один миллион. Что ты скажешь, если я предложу им двадцать пять тысяч?
— Нет! — ответил Форман голосом, звенящим от недовольства и раздражения. — Ни одна женщина не стоит таких денег. Но меня сейчас очень волнует другое — этот свихнувшийся вояка, Гэвин. Он может в любой момент объявиться здесь со своими солдатиками, и, если мы не решим наши проблемы до рассвета, нас всех из-за него прикончат. Так что заплати им два доллара, одной бумажкой, как говорится в старом анекдоте, и покончим с этим.
— Этого достаточно, спасибо, что помог. Только не переигрывай. — Грейс перевела свое внимание на Эстебана. — Мой мужчина говорит, что захватить женщину, как вы захватили эту американку, является разбоем, и настаивает, что она должна быть отпущена на свободу бесплатно. Он обещает ничего не сообщать властям… Однако он разумный мужчина, поэтому, чтобы удовлетворить всех, он предлагает вам плату за услуги. Двадцать пять тысяч песо.
Эстебан в отчаянии поднял руки.
— Цена равняется одному миллиону песо.
— А-ах! — вздохнули внимательно вслушивающиеся в разговор мужчины Уачукан, восхищенные своим предводителем.
— Ни одна женщина не стоит таких денег, — ответила Грейс. — Возможно, мой мужчина удвоит эту сумму, но это все.
Эстебан уставился в пространство.
— Чужестранка из американского кино, нет? И у нее есть много богатых друзей. Они смогут заплатить. Девятьсот пятьдесят тысяч песо.
— Семьдесят пять тысяч, — сказала Грейс.
— Это слишком далеко от нашей цены. Мы убьем эту gringa.
— Мертвые женщины никому не приносят денег.
— Что это там за разговоры насчет убийства? — не выдержал Форман, на английском обратившись к Грейс.
Грейс дернула головой, выражая согласие, и снова обратилась к вождю племени Уачукан:
— Мой мужчина устает от таких долгих разговоров. Он приказывает мне сделать вам окончательное предложение. Сто тысяч песо.
— Я сделаю вам окончательное предложение, — не остался в долгу Эстебан. — Восемьсот тысяч.
— Нет! — сказал Форман. — Скажи ему, пусть оставит у себя эту женщину.
— Пожалуйста… — проговорила Саманта, умиравшая каждую секунду, пока они договаривались.
— Заткнись! — оборвал ее Форман. — Переведи ему, что я сказал, — приказал он Грейс.
Она повторила слова Формана по-испански.
Эстебан взглянул на Формана, потом заговорил, и в голосе его была слышна мягкая, но все же угроза.
— Заниматься делами через посредство женщины недостойно мужчины. А я не торговец сувенирами на базаре. Я вождь народа Уачукан.
— А-ах!
— Dos cientos miles, — твердо сказал Форман.
— Семьсот тысяч, — ответил Эстебан. — Это верно, что gringa слаба и плохая работница. Но немного есть женщин с волосами такого цвета, как у нее, и она все еще достаточно молода, чтобы доставлять удовольствие нашим мужчинам. Это мое последнее предложение.
Грейс отрицательно покачала головой.
Эстебан сложил на груди руки. Лицо его было неподвижно как маска.
Форман взял Грейс за локоть и повел ее по направлению к двери.
— Мы уходим! — громко объявил он.
— Шестьсот тысяч, — сказал вождь. — Мое окончательное предложение.
Форман быстро подсчитал в уме: «Шестьсот тысяч песо составляет сорок восемь тысяч долларов США, правильно? И какого черта я хлопочу по поводу денег Гэвина? Этот сукин сын все равно спишет бабки, отнесет на счет скидки с подоходного налога или включит в статью расходов на рекламу…»
— Скажи вождю, мы согласны на полмиллиона, если он обеспечит нас безопасным транспортом, — или что там у него, — чтобы вернуться в Акапулько.
— Ты уверен, что мистер Гэвин согласится на такую большую сумму?
— О, да! — зарыдала Саманта. — Я знаю, он согласится.
Грейс открыто взглянула в глаза Эстебана.
— Наше последнее предложение. Пятьсот тысяч песо. Это огромная сумма денег за одну единственную женщину. Больше мы об этом говорить не будем. — Она горизонтально провела рукой в воздухе, как бы подводя под разговором черту.
Эстебан изучающе посмотрел в лицо Грейс, потом перевел свой взгляд на Формана.
— Bueno, — сказал он. — Bueno.
— Bueno, — выдохнула Грейс.
— Bueno, — эхом отозвался Форман, протягивая вождю руку.
Вождь быстро пожал ее один раз и повернулся к своим соратникам и поклонникам; его сморщенное, похожее на грецкий орех лицо кривила широкая улыбка.
— А-ах!.. — выдохнули его соплеменники.