Дернемся теперь к тому, что происходило в Монтевидео, который находился тогда в очень тяжелом положении. После того как испанцы оставили город, его начали грабить аргентинцы. За исключением кучки богачей, население жило в нищете. В городе чувствовалось отчаяние и глухое сопротивление жителей (почти без исключения — испанцев) политике новой власти, власти патриотов.

Был еще один важный момент в жизни города — поведение губернатора Монтевидео Оторгеса. Больше всего его заботили его костюмы (он уделял этому много внимания) и его дом, обставленный дорогой мебелью и увешанный коврами. Человек низкой культуры, он как был, так и остался малограмотным сельским управляющим. Ничего не сделал он для того, чтобы наладить управление городом. Естественно, что вскоре Оторгес стал игрушкой в руках бессовестных политиканов, которые попытались противопоставить его власть власти Кабильдо и даже Артигаса. Он постепенно скатывался на путь, ведущий к измене революции.

Эти политиканы (Артигас называл их «плохие американцы») сеяли интриги и ссоры, сталкивая Оторгеса с Кабильдо по всем проблемам, и прежде всего по вопросу о налогах. Они всячески защищали такие меры, против которых выступал Артигас, мечтавший, чтобы народ, наконец, смог свободно вздохнуть, избавившись от бесконечных поборов, и не дрожал бы от страха при одном слове «контрибуция». Столкновения происходили и по многим другим вопросам. Интриганы не только сеяли смуты, но и организовывали беспорядки с целью удержать губернатора у власти даже тогда, когда Артигас предложил Оторгесу уйти в отставку. Оторгес совершал вместе со своей камарильей множество злоупотреблений; Кабильдо, в сущности, тоже занимался вымогательством, хотя и во имя добрых целей, в частности, облагал налогами торговлю, которая и без того влачила жалкое существование. Узнав об этом, Артигас написал письма в Монтевидео, сначала из Ла-Бахады, а затем из лагеря в Пурификасионе. Он писал в них, что чрезвычайно озабочен всем происходящим. А 24 мая Артигас послал просьбу об отставке, в которой писал, что «он отдает народу Восточного берега власть, предоставляя ему возможность предпринимать те меры, которые он сочтет нужным для гарантирования безопасности и счастья». Одновременно он просил сообщить, кому он должен передать войска и снаряжение, которые находились в его распоряжении. «Я бессилен, — писал Артигас, — служить нашему делу в условиях, когда мои предложения не уважаются и не утверждаются».

Письмо Артигаса взволновало членов Кабильдо — они считали свои действия вполне правильными и не видели за собой вины. Чтобы ликвидировать конфликт, они решили послать к Артигасу миссию. В нее вошли два человека: Антолин Рейна и Ларраньяга, когда-то бывший делегатом от Восточного берега на ассамблее и оставшийся в Буэнос-Айресе после получения там поста. Теперь Ларраньяга занимался в Монтевидео церковными делами и был, как и Антолин Рейна, рехидором городского совета. Получив письменные полномочия, они отправились в Пурификасион: Ларраньяга был человеком наблюдательным и впоследствии написал заметки о своем путешествии. Эти заметки являются весьма важным документом, дающим представление о провинции Восточного берега той эпохи, а также рисующим облик Артигаса и его штаба.

Эмиссары выехали из Монтевидео в последнее воскресенье мая в повозке, запряженной двумя мулами, в сопровождении эскорта из восьми человек. Они пересекли многоводную реку Санта-Лусию и теперь ехали по выжженной дороге. Пустынный и дикий пейзаж смягчали посевы кукурузы, пшеницы и тыкв. Изредка в этой пустынной местности встречали ранчо, рядом с которыми обычно находились своеобразные амбары — вернее, навесы из бычьих шкур, растянутых на четырех жердях, где крестьяне хранили зерно.

Ларраньяга отмечает, что здесь в хозяйстве используется для самых разных целей один и тот же материал — кожи. Из кожи делали крыши, окна, стены, многие орудия труда голубятни и даже лодки.

Кое-где давали о себе знать трудности здешней жизни. Нищета и нехватка жилищ были так велики, что иногда путешественникам приходилось ночевать под деревом, около какого-нибудь ранчо, рядом с амбарами. Так как время было зимнее, они согревались у очага, укрывшись шкурами. Огонь очага спасал их от нападения диких собак — эти собаки были настоящим бичом этих мест еще со времени борьбы против английской интервенции. Ужинали они тут же, у очага, куропатками или тушеным говяжьим мясом с овощами.

Ларраньяга рассказывает далее: после переправы через речку Монсон рехидор Рейна заметил ему, что они находятся на его землях. Как замечает автор, «каждое из здешних поместий было так велико, что территория его была больше многих стран Европы».

Пройдя Мерседес, они пересекли реку Рио-Негро. Здесь они встретились с Риверой, который переправлялся через реку в каноэ. Они беседовали с ним около часа. Ларраньяга описывает его как молодого человека лет двадцати пяти, хорошего телосложения, с большими глазами. Он был вежлив и выражался изысканно. Одежда его была довольно простой: английские ботинки, панталоны и куртка из тонкой шерсти, большое сомбреро. На нем не было никаких знаков отличия, кроме сабли и шелковой петлички красного цвета. Его сопровождал адъютант, одетый точно так же.

После двенадцати дней путешествия миссия приехала в Пайсанду, куда в то же время прибыли и другие депутации, в том числе двое посланцев Буэнос- Айреса — Пиво и Риварола. Ларраньяга называет Пайсанду «городом индейцев»; он невелик, в нем не более двадцати пяти домов, все они соломенные; вблизи города расположены английская скотобойня и порт, в котором стояли два корабля под английским флагом. «Вот и все, что можно было здесь увидеть», — заключает Ларраньяга.

Лагерь в Пурификасионе, куда они вскоре прибыли, был в то время оживленным политическим центром. В ранчо, которое служило помещением для охраны, находились военачальники, присланные сюда правительством Буэнос-Айреса в распоряжение Артигаса (он приказал им вернуться, и об этом мы расскажем ниже). Эти люди возвращались домой, убедившись в том, что Артигас не был «ни зверем, ни преступником, каким рисовали его соперники и завистники», пишет в своих мемуарах Ларраньяга.

Посланцы Монтевидео были поражены почти нищенской обстановкой, в которой жили Артигас и помощники. Жилище Артигаса, по словам Ларраньяги, состояло из двух комнат в доме с плоской крышей. Рядом с домом находилась кухня. В комнате стояли «кожаный сундук и походная кровать без матраса, которые служили одновременно и для сна и для сиденья. В каждой из комнат было по одному простому столу, из тех, которые стоят здесь в крестьянских домах, один для еды, другой служил как письменный. Мне кажется, — добавляет Ларраньяга, — что в доме была также лавка и три простых стула».

Когда депутаты приехали, Артигас обедал, и потому их принял Баррейро, секретарь и родственник Артигаса, «раздевший его труды и лишения, человек слабой комплекции, разговорчивый и несколько задумчивый». В четыре часа дня явился Артигас со своим адъютантом и небольшой свитой. Ларраньяга пишет:

«Он принял нас без всякой заботы об этикете. Он ни в чем не походил на генерала и был одет как крестьянин, очень скромно: синие панталоны и куртка без всяких украшений, сапоги и белые чулки, круглая шапка на белой подкладке, поверх одежды был накинут ворсистый шерстяной плащ — вот, пожалуй, и все, что у него было, да к тому же это все было бедное и изношенное».

Артигас, как вспоминает далее Ларраньяга, «был человеком среднего роста, крепкого телосложения, с правильными чертами лица и орлиным носом. Кожа у него была довольно светлая, а волосы темные, с небольшой сединой. На вид ему можно было дать лет сорок восемь. Он был приятен в беседе, разговаривал спокойно, с паузами. Его трудно было удивить долгими рассуждениями, ибо он обладал способностью в нескольких словах сформулировать все сложные проблемы, В нем чувствовался большой опыт, осторожность и исключительная чуткость. Артигас хорошо знал человеческие сердца и прежде всего сердца своих соотечественников, и поэтому никто не мог сравниться с ним в искусстве быть вождем. Все окружающие испытывают к нему чувство любви, хотя и живут в полной нищете и плохо одеты. Происходит это не потому, что в городе нет продуктов и одежды, а потому, что он не хочет обременять население налогами».

Делегаты Монтевидео принялись излагать Артигасу цель своей миссии. Артигас заметил, что Кабильдо не выполнил его указаний относительно налогов и по другим проблемам.

Но мы ничего не замышляли против вашего авторитета, — ответил Ларраньяга. — Как можно даже предполагать это, если Кабильдо предоставил вам самые неограниченные полномочия для организации федерации провинций во имя нашей независимости.

Если это так, — ответил Артигас, — то как могло произойти, что вы не выполнили моих приказаний и Оторгес до сих пор находится на своем посту, в то время как он должен явиться в войска?

Беседа продолжалась до сумерек, но протектор не был удовлетворен объяснениями, которые ему были даны. Затем был сделан перерыв на ужин, который описан Ларраньягои очень подробно.

«Немного жареного говяжьего мяса, бульон, хлеб и вино, которое пили из чашек, так как стаканов не было. Ели оловянными ложками, без ножей и вилок. Присутствовавшие сами принесли несколько тарелок и цинковое блюдо. Для сиденья имелись три стула и кожаный сундук, так что некоторые ели стоя. Чтобы полностью представить обстановку, добавим, что стол был покрыт скатертью из хлопка, выделанного в Мисионес, а салфеток не было. Как я узнал позже, большинство вещей было одолжено для этого случая. После ужина все отправились спать. Генерал уступил мне не только свою кожаную походную кровать, но и всю комнату, сам же удалился в ранчо. Он не стал слушать моих извинений, не обратил внимания на мое сопротивление, и не было ни малейшей возможности заставить его уступить в этом вопросе».

На другой день, 13 июня 1815 года, Артигас пришел в дом едва рассвело и застал всех в постели. «Мы немедленно встали, — продолжает автор мемуаров, — произнесли молитву и принялись за завтрак. Правда, не было ни чая, ни кофе, ни молока, ни яиц, не было даже мате, а был лишь напиток, нечто вроде горячего пунша, куда положили два взбитых яйца, которые с трудом где-то добыли. Напиток этот подали в большом кувшине, и сосали его через бомбилью (трубку), передавая кувшин из рук в руки. Нам ничего не оставалось, как примириться с этим спартанским обычаем».

После завтрака снова начались переговоры. Обсудив еще несколько пунктов, делегаты дали официальное обещание закрыть порт, как это было раньше приказано, и выполнить инструкции, касающиеся возвращения незаконно взятой контрибуции, выяснения поведения некоторых рехидоров во время беспорядков, учиненных сторонниками Оторгеса, и отправки Оторгеса со своими войсками на границу. Посланцы двинулись в обратный путь и 26 июня уже были в Монтевидео: Они тотчас же доложили Кабильдо о результатах переговоров и начали осуществлять инструкции Артигаса. Таким образом были восстановлены прерванные отношения.

Успехи федералистского движения привели к тому, что в Буэнос-Айресе было принято поистине удивительное решение. Военачальники из числа сторонников смещенного Альвеара были отосланы к Артигасу, чтобы он расправился с ними по своему усмотрению. Прибывшие пленники были высшими офицерами. Их поселили невдалеке от лагеря. Занятый множеством дел, в том числе переговорами, с делегатами Буэнос-Айреса Пико и Риваролой, Артигас позабыл о пленных. Трудно представить себе, что думали об этом в Буэнос-Айресе, как объясняли там поведение Артигаса; возможно, там считали, что он расстреляет пленников.

Незадолго до того, как депутаты Буэнос-Айреса вернулись домой, Артигас навестил пленных офицеров. Они были построены в шеренгу. Он поздоровался со всеми, спросил имена, внимательно вглядываясь в каждое лицо, — рассказывает один из них, майор Антонио Диас, бывший ранее офицером Артигаса, так же как и Вентура Васкес. За исключением Диаса и Васкеса, Артигас никого из них лично не знал.

Полковник Васкес стоял крайним в шеренге. Артигас быстро взглянул на него и, держа бумагу в руке, начал речь.

— Я сожалею, сеньоры, что вижу в оковах людей, которые боролись и сделали немало во имя общего дела. Правительство Буэнос-Айреса прислало вас ко мне, чтобы я покончил с вами. Но у меня для этого нет никаких оснований. — Артигас поднял бумагу и показал ее пленным. — Здесь мне сообщают, что вы вели войну против меня, но я знаю, что виноваты в этой войне не вы, а те, кто объявил меня в декретах предателем и убийцей, и те, кто называл меня так в газетах за то, что я защищал права жителей Восточного берега и других провинций, обратившихся ко мне за защитой.

Пленные слушали его внимательно, в большинстве опустив головы. Диас пытался сохранить спокойствие, хотя было ясно, что он находится в смятении.

— Если вы вели войну против меня, — продолжал Артигас, — то ведь я могу сказать то же самое и о моих офицерах, которые подчиняются моим приказам, как вы подчинялись приказам своих начальников. Возможно, есть и другие основания для расправы с вами, но к ним я не имею ни малейшего отношения — я ведь не палач правительства Буэнос-Айреса.

Последние слова Артигас произнес медленно и отчетливо, глухим голосом. Лицо его не выражало волнения или слабости, видны были лишь морщины — следы бесконечной усталости.

Артигас снова спросил у каждого пленного его имя и звание. Первыми ответили Фернандес, Бальвастро, Ларреа, Суфриатеги и Пайардели. Затем почти все хором сказали:

— Генерал, мы ни разу не участвовали ни в одной битве против вас.

Тогда Артигас взглянул на Диаса и Васкеса. Оба они заявили:

— Генерал, мы вели войну против вас.

В ответ Артигас тихо промолвил:

— Да, я знаю, но дело от этого не меняется.

Пленные рассказали Артигасу о событиях 15 апреля (путч в Фонтесуэлас) и о том, как жестоко отомстили им нынешние правители. Артигас слушал их молча, потом произнес: «Да, кто способен на такие поступки…» — и, не закончив фразу, обернулся к Диасу и Васкесу и сказал:

— Народ в Ла-Бахаде рассказывал, что вас и других офицеров, всего около десяти человек, приговорили к расстрелу, когда пало правительство Альвеара…

Васкес ничего не ответил. Артигас внимательно смотрел на него — этот уроженец Восточного берега был одним из самых непримиримых врагов вождя, это он еще в Айуи перешел со своим полком к Сарратеа. Артигас приблизился к ним и спросил Диаса:

— Вы видите теперь, как отблагодарили портеньос нашего друга дона Вентура?

Диас пытался пролепетать что-то, но Артигас остановил его движением руки.

— Ладно, с этим уже давно все кончено, — и он едва заметно улыбнулся. — Это все старые грустные воспоминания. — Повернувшись к седому полковнику Бальвастро, он спросил его: — Сколько вам лет и в каких войсках вы служили?

Бальвастро ответил ему, коротко рассказав о кампании в Перу и о многих битвах, в которых он участвовал с 1810 года. Артигас выслушал его и задумчиво сказал:

— Подумать только, даже среди нехристей вы не встретили бы такого вероломства! — Затем он обратился к пленным: — Вам будет предоставлено все необходимое для удовлетворения ваших насущных нужд. Не удивляйтесь, что я не приказываю снять с вас кандалы: сейчас ведутся переговоры с правительством Буэнос-Айреса, и, если они не увенчаются успехом, я буду вынужден вернуть вас в таком же виде, как получил.

И Артигас удалился. Пленные видели, как он шел медленным шагом, слегка сутулый; лицо его выражало явное огорчение.

Спустя четверть часа пришел начальник охраны с двумя солдатами, которые по приказанию Артигаса были выделены в распоряжение пленных. Начальник охраны сказал:

— По указанию Артигаса дверь в ваше помещение остается открытой. Вы можете ее сами закрыть после восьми часов. Вы можете позвать через часового двух солдат, которые находятся в вашем распоряжении. Вы не имеете права писать кому-либо или использовать кого-либо для отправки сведений о себе.

Наступила зима, а вместе с ней холода. Пленные были плохо одеты. Они попросили, чтобы разожгли огонь в ранчо, где они жили. Это было им разрешено. В солнечные часы им разрешалось выходить на воздух. Вот что писал об этом Диас.

«Положение наше после разговора с Артигасом значительно улучшилось. Страх по поводу нашего будущего совершенно рассеялся. Мы встретили гуманные чувства и принципы справедливости в человеке, которого молва называла чудовищем, и он дал нам доказательства своего сочувствия в тот момент, когда мы со страхом готовились к смерти».

Переговоры с делегатами Буэнос-Айреса не дали никаких результатов, и через двенадцать дней пленные были отправлены обратно.

Прощаясь с ними, Артигас сказал:

— Я хотел бы отпустить вас на свободу и остаться с вами, но мир еще не наступил.

Он проводил их до берега вместе со своей свитой. Когда они начали садиться в лодки, Артигас подал руку старому полковнику Бальвастро, который уезжал совсем больной. На прощание пленные поблагодарили Артигаса за великодушие и внимание, которые, по их словам, они никогда не забудут.