Наконец ответ пришел, письмо от священника, напечатанное на машинке, без обратного адреса на конверте. Внизу страницы — аккуратная, разборчивая подпись. Его просьба рассмотрена, все необходимые меры приняты. Требуется выслать чек в муниципалитет, адрес прилагается. Джеймс прочел письмо, поднимаясь по лестнице в свою квартиру. На ощупь нашел ключи, вошел в дом и сразу же положил конверт на каминную доску, чтобы не забыть.

Саймону, его боссу в агентстве недвижимости, сперва показалось странным, что Джеймс не предупредил заранее о своем намерении взять отпуск, да еще и все четыре недели сразу. Но посреди лета сделки прекращались, так почему бы и нет? Начальник разрешил Джеймсу уйти в тот же день, если дела приведены в порядок. Дела были в порядке, он позаботился об этом, прежде чем обратился с просьбой к Саймону. И вот он стоит посреди своей гостиной, достает из портфеля всякие мелочи, которые прихватил с работы. Портрету отца найдется место на приставном столике.

— Может, выпьем, пока ты еще тут? — предложил ему рыжеволосый Патрик. Патрик всегда относился к нему по-доброму, предлагал помочь, если что, но подобное предложение, первое за год знакомства, выбило Джеймса из колеи. И что бы он сказал, сидя в пабе, этому парню, который все время занимал его мысли? Из-за перегородки на них поглядывали сотрудники.

— Как-нибудь в другой раз, — пробурчал Джеймс в ответ.

Он убрал продукты и принял душ, а потом постоял перед зеркалом, завернувшись в полотенце. Два-три раза провел бритвой по тугой коже подбородка, начисто удаляя щетину. После бритья он выглядел моложе, чем на свои двадцать пять, если правильно постричь волосы, еще можно сойти за студента. Изучил кожу вокруг глаз, отметил незначительное шелушение, легкую сыпь, не проступившую на поверхность. Стоит чуть отойти от зеркала, и этот изъян незаметен. Джеймс с некоторым удовлетворением вгляделся в свое гладкое отражение: не так уж плохо, подумал он.

В спальне он достал из ящика комода чистую футболку и пару аккуратно сложенных спортивных трусов. В комнате было прибрано, как всегда, кровать застелена, занавески раздвинуты, белье сложено в корзину. Он повесил костюм на плечики, вставил в башмаки распорки и пристроил галстук на перекладине с внутренней стороны дверцы, гадая про себя, долго ли продержится установленный порядок.

По ту сторону улицы, в парке, дети играли на общественном корте, гонялись за теннисными мячами, а те медленно чертили дуги во влажном воздухе. По кругу, по асфальтовым дорожкам, бегали трусцой любители здорового образа жизни. Миновав лужайку, Джеймс направился к ряду деревьев, которые мерно покачивали ветвями под темнеющим небом. В холодильнике имеется запас провизии, напомнил он себе, и программа телепередач поможет скоротать вечерок, если он сейчас отступит. Под деревьями Джеймс нашел скамейку. По ту сторону каменной стены, огораживавшей парк, иногда проезжал автомобиль. Из раскрытых, окон долетала музыка, ветер относил ее в сторону, деревья заглушали своим шорохом. По краю парка, держась за руки, прошли двое. Только что вынырнули из метро, кейсы оттягивают руки, он ослабил узел галстука, она успела надеть кеды. Джеймс глядел им вслед. Парочка прошла через ворота, устремившись к домику с террасой в том крольчатнике, что тянулся через южный Лондон вплоть до реки.

Половина восьмого, вечерний свет меркнет, родители уводят ребятишек с футбольного поля. Поблизости садовник убирает свой инвентарь в казенный сарай, запирает за собой дверь. Женщина средних лет в вечернем туалете тащит терьера по траве, по самой обочине, торопится домой — сквозь арку ворот уже виднеются освещенные окна.

Раскрыв блокнот, Джеймс набросал письмо на небольших разлинованных страницах:

Дорогой папа,

сегодня я ушел из конторы Шипли. Работы у нас было мало, и никто не будет по мне скучать. Нет, я старался. Вкалывал целый день, много звонил по телефону, но на рынке нынче застой, и за три недели нам не удалось ничего продать. Босс пошел мне навстречу и разрешил взять отпуск прямо сейчас. Труднее всего было попрощаться с Патриком. Я рассказывал тебе о нем. Мы уже совсем подружились, он даже пригласил меня выпить вечерком, но я побоялся, что с языка у меня сорвется признание. Не думаю, чтобы он заметил, как я поглядываю на него в конторе. Наверное, тебе покажутся странными такие переживания из-за парня, который сидит за соседним столом. Ты в моем возрасте уже был женат на маме. Хотел бы я знать, что ты обо всем этом думаешь.

Фонарь, висевший над стеной, загорелся, но Джеймс едва различал слова на странице. Он закрыл блокнот и убрал его в карман. В парке стало темно. Над призрачным сиянием ближайшего района возвышались ярко освещенные башни небоскребов Сэндс-Энда. Отдаленный гул транспорта по ту сторону реки катился к нему по траве, пространство вокруг было пустынно, казалось, это сама темнота легкими волнами ложилась к ногам. Несколько минут спустя Джеймс услышал на дорожке шаги, медленные, неуверенные. Слева между деревьями появился какой-то силуэт, он едва поймал его движение краем глаза. Едва он обернулся, человек исчез. Фонарь слепил, точно прожектор, погрузившихся во тьму домов не было видно. Джеймс расстегнул куртку, сунул руки в карманы джинсов. У изгороди возле теннисного корта мелькнул огонек, вспыхнул кончик сигареты, зажигалка погасла, и осталось лишь это янтарное свечение. Дыхание участилось. Ссутулившись, Джеймс приказал себе успокоиться. Справа и слева шуршали листья. Джеймс поднялся со скамьи и пошел в сторону небольшой рощи позади сарая садовника. Когда же глаза привыкнут к скудному освещению? Прислонившись к стволу дерева, он всеми пятью чувствами впитывал темноту. Неподалеку послышался стон. По ту сторону стены все еще звучала музыка.

Прошло несколько минут. Джеймс ощутил чье-то приближение. Мужчина подошел ближе, он был в пиджаке, галстук распустил, оттянул узел значительно ниже воротника белой рубашки. Далеко за тридцать, быстро прикинул Джеймс, гадая, податься вперед или отступить. Фигура полностью проступила из тени — толстая шея, двойной подбородок, некогда красивое мальчишеское лицо, спрятанное под маской мужской физиономии. Глаза их встретились, и Джеймс в приступе параноидальной паники заранее ощутил, какую боль он причинит незнакомцу, если сейчас уйдет. Пришелец усмехнулся — слабая, искренняя, обезоруживающая улыбка. Джеймс потупил глаза. Рука легла ему на плечо, он вздрогнул и подался вперед, превращая это прикосновение в объятие.

Сколько— то времени спустя он возвращался домой, холодный воздух овевал лицо. Он вновь дышал полной грудью, даже пробежал рысцой два квартала от калитки до подъезда. На лестнице его настигло головокружение, словно внезапно кровь стала чересчур жидкой. Последний пролет он одолел с трудом.

Прошла неделя. Во вторник позвонили из офиса насчет коттеджа на Парсонс-Грин: куда подевалась документация? Джеймс прослушал автоответчик, а перезвонил только утром. Как отдыхается? — спросил Саймон. Куда он перебрался? В деревеньку в Корнуолле, соврал Джеймс, комната и завтрак, недалеко от моря. Приятно так малость расслабиться.

Дневные сеансы дешевле вечерних, кинотеатров в Лондоне пруд пруди. Он посмотрел все фильмы, которые пропустил за последние несколько месяцев, а потом начал двигаться во времени вспять, посещая кинотеатры со старыми фильмами — классика семидесятых, итальянское кино, картины Дирка Богарда[ Дирк Богард (1921 — 1999) — английский актер и сценарист ]. Вставал в одиннадцать, завтракал не торопясь, кино выбирал подлиннее, чтобы сеанс занимал большую часть дня, а там уже скоро и вечер. Он готовил дома, к ночи выходил в парк. Каждый вечер, сидя на скамейке в ожидании сумерек, Джеймс писал отцу письмо, хотя бы несколько строк, а вернувшись домой, сразу же запечатывал очередное послание в конверт.

Как— то в пятницу, вернувшись домой из кино, Джеймс обнаружил, что холодильник пуст. Фильм был двухсерийный, и магазины успели закрыться. Тем лучше, не надо готовить. Он принял душ, переоделся и пошел в индийский ресторанчик.

Народу набилось много. Люди перекусывали после работы, вечернее сборище становилось все пьянее. Джеймс устроился один за столиком возле кухни, заглянул в газету. В тот самый момент, когда ему принесли еду, кто-то окликнул его из-за спины:

— Это ты, Финн?

Обернувшись, он увидел широкоскулого парня своих лет, раскрасневшегося от выпивки.

— Клайв Ньюмен из Стоквелла, — дружелюбно осклабился тот. — Футбол в тумане, припоминаешь? — И, не дожидаясь ответного кивка, продолжал: — Потрясное совпадение, а? Заехал домой на недельку — из Гонконга, я там в банке — и Триша тут, моя девчонка. Садись к нам, Джейми. Ведь так тебя, точно? Джейми?

— Джеймс.

— Точно. Поужинаешь с нами, — распорядился широкоскулый, прихватывая заказанное Джеймсом блюдо с рисом и возвращаясь к своему столу. Что оставалось делать? Джеймс забрал с собой другие блюда и нехотя побрел в центральную часть зала, где за столом, уставленным пивными кружками, собралась компания из семи или даже восьми человек.

— Слушайте все! К нам пожаловал лучший актер Стоквелла — помнишь «Передник»[ «Передник» Их Величества или Девушка, полюбившая матроса» — комическая опера Гилберта и Салливана (1878) ], а, Финн?

Кто— то из собравшихся захихикал без особого энтузиазма, остальные продолжали болтать. Его тандури[ Тандури -блюдо из свинины ] поплыло вдоль стола, молодая женщина — сплошь жемчуга да помада — принялась ковыряться в нем вилкой.

— Кто это заказал? — удивилась она.

— Вообще-то… — попытался вмешаться Джеймс, но ему помешал Клайв, крепко обняв его за плечи и разразившись монологом:

— Ты там не бывал с тех пор, Финн? Я ездил в прошлом году на встречу выпускников, играл в крикет против школьной команды. Неплохо организовано для подготовительной школы — навесы раскинули, речи там, все как положено. Правда, никого из ребят не было, так, кучка стариканов. — Подали еду, и гости начали раскладывать по тарелкам маслянистое угощение. — Куда время бежит? Раз — и мимо.

Сам того не желая, Джеймс опрокинулся в прошлое: зимой — цыпки на ногах, сырой и грязный пол раздевалки в подвале.

— У нас все впереди, — раздухарился Клайв Ньюмен. — Боже, нам лишь четверть века, верно, мой ангел?

— Ага, — буркнула соседка Джеймса. Слышала ли она вопрос? Триша и впрямь походила на эфирное создание: распушенные волосы — такие же светлые, как кожа ее лица. Большие глаза слегка навыкате придавали ей тревожный вид. Какая странная пара, подумалось Джеймсу.

— Тоже занимаетесь бизнесом? -негромко спросила она. Вокруг нарастал шум, снова чокались. Обращалась она исключительно к Джеймсу, понижая голос, чтобы исключить из разговора Клайва. Тот увлекся было едой, а секунду спустя уже полез в спор с приятелем, сидевшим напротив.

— Ну, — протянул Джеймс, — в данный момент я почти ничем не занимаюсь.

— Вам тут нравится? — Она не спрашивала, что да почему.

— Не очень.

— Мне тоже. — Она оглядела стол, особо выделив ту молодую особу в жемчугах, с глянцевыми темными кудрями, ниспадавшими на плечи. Носовой прононс этой дамы взмывал над низкими нотами мужских голосов. Судя по акценту — из богатых и благополучных, она бойко, пренебрежительно парировала реплики собеседников-мужчин. Триша снова опустила взгляд на свои руки, ногтем большого пальца раздвинула присохшую кожицу вокруг лунки другого ногтя.

— Надеюсь, в данный момент вы не работаете, — намекнул Джеймс.

Девушка расхохоталась. Оттолкнув от себя тарелку, к которой так и не притронулась, она достала пачку сигарет. Улыбка застыла на ее лице, потом рассыпалась на осколки, но появилась вновь, словно кукловод дернул за веревочки. Девушка подалась вперед, ближе к Джеймсу, и сказала, еще больше понижая голос:

— Не так все просто. Можете назвать это работой. Вашему приятелю Клайву требуется компания, пока он в городе. По мне так он урод. Но если он не свалится под стол, придется мне нынче с ним спать. — Она откинулась на спинку стула и слегка улыбнулась Клайву, а тот все пил, физиономия уже побагровела.

— Можете смеяться, если хотите, — нервно произнесла она. Потом резко повернулась к Джеймсу, вся во власти терзавшей ее мысли: — Можете сказать, что моя жизнь — ничтожна, постыдна. — Она подалась вперед, черты ее лица заострились, словно в ожидании удара — не дрогнет!

Джеймсу показалось, что его внезапно вырвали из сонного царства, бросили в эпицентр чужой тайной ярости, но, как ни странно, он тоже не дрогнул.

— Нет, — возразил он, — я вовсе не собираюсь ничего такого говорить. Честное слово.

Девушка оперлась локтем на стол, приютила подбородок на ладони. Он словно бы разочаровал ее. Люди за столом перекрикивались, смеялись, никто уже не разговаривал, только обменивались анекдотами.

— Так ты богатый или что? — спросила она, укрываясь за завесой шума. — С чего это у тебя столько свободного времени? — Она вспомнила про свою тарелку и взяла с нее кусок хлеба.

— Да нет, — сказал Джеймс. Почему-то он проникся доверием, даже нежностью к этой незнакомке. — По правде говоря, я умираю.

Девушка замерла — легкомысленной беседе конец. Слова собеседника просочились в ее мозг, на лице проступила растерянность, затем — потрясение и наконец какое-то торжественное спокойствие.

— Очень жаль, — сказала она, и это прозвучало искренне. — Много ли тебе осталось?

Джеймс заглянул в большие темные глаза, перевел взгляд на свои руки.

— Трудно сказать. Думаю, не слишком.

До сих пор он никому не говорил. Полтора года продержался на лекарствах, и вдруг они перестали действовать. Снижение сопротивляемости, сказали врачи. Джеймса жег стыд: как мог он позволить болезни, против которой его столько раз предостерегали, проникнуть в свое тело, и только потому, что стремился к наслаждению и с готовностью доверялся людям, не заслуживавшим доверия! Однако он давно научился не думать кое о каких вещах. Стыд отступил, и Джеймс запретил себе погружаться в эти мысли.

И тут Клайв навис сверху, обхватил обоих за плечи, протиснул между ними свой раздутый лик.

— О чем это вы? — чересчур зычно поинтересовался он. — Я тут всего на неделю, Финн, мне нужна моя девочка. — Зажав в ладонях личико Триши, Клайв развязно чмокнул ее в губы. — Ладно, подвинься.

Джеймс пересел на соседний стул. Триша поглядела на него через плечо Клайва, на миг он увидел в ее встревоженном взгляде отражение собственной нежности. Клайв гладил ее по щеке. Девушка успела улыбнуться Джеймсу, потом с отвращением прикрыла глаза.

В фойе ресторана, когда вся компания собралась уходить, Клайв потребовал, чтобы Джеймс и назавтра присоединился к ним в пабе на Кингз-роуд. Подойдет еще один однокашник, Лафтон. Джеймс отговорился — дескать, много работы, засиживается допоздна.

Они стояли возле автомата с сигаретами, девушка рядом с Клайвом, она едва доставала ему до плеча.

— Рад знакомству, — сказал ей Джеймс, но в этот момент между ними вклинился официант. Официант прошел мимо, но Триша тем временем отвернулась. Повторять не хотелось, было бы навязчиво. Просто помахал на прощание рукой и вышел из ресторана, опередив остальных.

Впереди автобус затормозил на повороте у остановки, с задней площадки высыпалась кучка пассажиров, рассеялась в разные стороны. Джеймс пошел на восток, вслед за быстро таявшими в тумане фигурками людей.

Скамья у парковой стены пустовала, но фонарь уже горел. Лучше бы пойти домой, уговаривал он себя. Но за живой изгородью из буков послышались шаги, учащенное дыхание. Джеймс пошел дальше. На опушке рощи он увидел небритого мужчину в майке, тот осторожно продвигался вперед, обходя посверкивавшие в темноте лужицы грязи. Еще несколько шагов, и Джеймс остановился у сарая, чуть в стороне от тропы. Молодые и старые мужчины бродили под деревьями, останавливались, пристально всматриваясь в сумрак, белые воротнички или белки настороженных глаз вспыхивали в свете фонаря, и каждая такая вспышка мгновение словно плыла в темноте. Джеймс пропускал всех мимо, пытаясь убедить себя — как он всегда старался, только напрасно, — что лучше будет уйти, пока не поздно.

Но вот уже мужчина с редеющими черными волосами, в костюме, в начищенных ботинках, приблизился, остановился возле него. Джеймс стоял неподвижно, забывая дышать. Приглушенные слова приветствия, плоская ладонь на его вздымающейся груди. Он подался вперед, ослабил узел галстука на шее незнакомца, губы их встретились. Джеймс прикрыл глаза, тело его обмякло, ослабло от желания и тоски. Руки заскользили по чужой спине, он вцепился незнакомцу в плечи, потом пальцы его сошлись на чужом затылке. В непроглядной тьме ему показалось на миг — как странно! — будто он обнимает ту девушку из ресторана, это ее тонкая фигурка, ее бедра. Осторожнее, ласковей сделались его прикосновения, словно он оберегал старого, ослабленного человека, словно его руки несли исцеление. А потом шею оцарапала отросшая за день щетина, рука наткнулась на свободно болтавшийся галстук, и свой призрачный танец он исполнял уже не с девушкой из ресторана, но с отцом. Пальцы, нащупывающие ширинку, презерватив, теплые губы — и ничего, кроме разочарования.

Однажды утром, месяц спустя, представитель «Бритиш Телеком» постучал в его дверь. Джеймс давно уже, не вскрывая, выбрасывал всю почту в мусорное ведро, и это привлекло нежданных гостей. Ему посылали извещения, сказал человек из телефонной компании, ему звонили, но теперь номер пришлось заблокировать. В чем дело? Клиентам, испытывающим финансовые затруднения, предлагается льготная схема оплаты.

— Не в деньгах дело, — возразил Джеймс. — Мне телефон не нужен.

Посетитель растерялся так, словно принял Джеймса за безумца, а телефон казался ему психотропным средством. Он даже в окошко заглянул, высматривая приставленных к сумасшедшему санитаров.

Неделей раньше, во вторник, отключили кабельное телевидение, а вскоре Джеймс отметил, что газета больше не появляется по утрам на крыльце. Как-то вечером, садясь в такси (он, как всегда, ехал в кинотеатр), Джеймс увидел, как двое парней в темных очках колотят кулаками в дверь его дома. Он узнал в них сотрудников агентства, собиравшего квартплату для компании «Шипли». Поскольку за квартиру он платил исправно, хоть и пренебрегал другими счетами, Джеймс пришел к выводу, что агентство заодно занимается и просроченными кредитными картами.

— Держите, — сказал Джеймс, протягивая служащему телефон, обвитый шнуром, точно пуповиной (аппарат уже неделю стоял в таком виде под лестницей). — Полагаю, вы пришли за ним.

Вечером, в меркнувшем над парком свете, он писал:

Дорогой папа!

Давно уже миновало летнее солнцестояние, дни становятся короче. Полагаю, письмо должно начинаться именно так, с констатации никого не задевающих фактов.

Время тянется медленнее с тех пор, как я бросил работу. Я много думаю о прошлом, и настоящее становится менее реальным, отгороженное воспоминаниями: например, как ты стоишь у задней двери в своем синем костюме, прислонился головой к каменному косяку, а двор тем временем растворяется в сумерках. Иногда мне кажется, что я все еще стою во дворе, гляжу на тебя, пытаюсь угадать, о чем ты думаешь. Видишь ли ты там меня? Помнишь ли?

Тебе будет приятно узнать, что я ответственно распорядился деньгами. Все уже решено и подписано. Никаких проблем у мамы не будет. Мне удается порой найти тебя в парке — не всего тебя, клочки, осколки, рассеянные в роще, — но с каждым днем и эта потребность ослабевает. Скоро я вернусь домой.

Он еще посидел на краю скамейки, прислушиваясь к шороху деревьев, к доносившейся из квартир музыке. Дыхание участилось, но это не было признаком возбуждения. Подойдя к дому, он обнаружил, что его руки ходят ходуном. Пришлось прислониться к стене и перевести дух, прежде чем он сумел вставить ключ в замок. Поднимаясь по лестнице, он тяжело опирался на перила.

Утром шел дождь (эта неделя все длилась). Снова зазвенел дверной звонок. Неуж-то опять сборщики? Джеймс осторожно выглянул из-за занавески. Это был Патрик, его коллега из компании «Шипли». Отпуск закончился пять дней тому назад, но к тому времени Джеймс отключил телефон. Почем знать, может, ему и звонили с работы. Джеймс хотел было не открывать дверь, притвориться, будто его нет дома, но нервы сдали, и он вышел в вестибюль. Патрик стоял на крыльце, кутаясь в плащ, рыжие волосы прилипли к голове и потемнели от влаги.

— Джеймс! Ты тут! — заорал он. — В чем дело, друг? Мы уж думали, ты сдох и валяешься в какой-нибудь канаве.

Джеймс уставился на молодого человека, о котором он столько думал весь год, пока работал в офисе, старался угождать его прихотям и капризам — прихотям и капризам, угаданным или изобретенным самим Джеймсом, нагромождение шестеренок без приводного ремня.

Больше недели он ни с кем не разговаривал. Патрик все еще стоял на пороге, и это сбивало Джеймса с толку: казалось, фигура бывшего коллеги уже должна исчезнуть, словно мысль, на мгновение промелькнувшая в голове. Но вот он стоит, промок насквозь, улыбается растерянно.

— Входи, — позвал Джеймс.

Патрик помедлил, приглядываясь к приятелю, одетому в халат и тапочки, небритому, догадываясь уже, что наткнулся на что-то посерьезнее, чем ожидал.

— Саймон волнуется, — сказал он. Прищурил глаза, привыкая к полумраку коридора. — Скверно выглядишь. Болел, что ли?

— Ага. Сыпь вот не проходит. Еще и простудился. Хотел позвонить, но телефон сломался — во всем доме не работает.

Патрик через распахнутую дверь заглянул в гостиную, отметил развешанную по стульям одежду, тесный ряд баночек с мазью и просроченные бутылки с микстурой на каминной доске.

— Вообще-то я больше на работу не выйду. Переезжаю.

— Что такое? А Саймон в курсе?

— Нет. Зря я не предупредил. Понимаешь, мне надо побыть с родными, так что я решил уехать отсюда. Конечно, это несколько неожиданно… — Вранье застревало в горле, но в то же время он чувствовал некоторое облегчение, без всяких сантиментов расставаясь с понятиями элементарной честности, некогда общими для них обоих. Как долго Джеймс мечтал осчастливить этого парня, а теперь глядел на него отстранено, забавляясь, балансируя на грани правды и лжи.

— Прости, мне следовало сразу принять у тебя плащ, — внезапно он сделался изысканно любезен. — Заходи, садись.

— Мне пора. — Патрик был сбит с толку, словно человек, который забрел по ошибке не в тот кинотеатр я оказался в темноте наедине со странными или страшными картинами.

Сам не сознавая, что творит, Джеймс коснулся рукой щеки Патрика, провел пальцем по мягкой веснушчатой коже под глазами.

— Спасибо, — выдохнул он. — Спасибо за все,

Патрик покраснел, поспешно отдернул голову, нащупал у себя за спиной ручку двери. — Я пошел.

Он направился к воротам и там не свернул на пешеходную дорожку, а продолжал идти дальше, пока не миновал автобусную остановку, не растворился вдали.

Джеймс так и не позвонил Саймону. Сперва он испытывал некоторое чувство вины, словно подвел кого-то, но неделя ползла за неделей, и он позабыл, что существует окружающий мир. Казалось уже, что, зайди он в контору, там никто не узнает его и он сам никого не узнает. Доктора предупреждали насчет этого: память сдает, вирус проникает в мозг, начинаешь путаться.

Время испарялось помаленьку, целые эпохи жизни исчезали бесследно. Он позабыл Саймона и контору, Патрика и прошлый год, когда все тревожился, нравится ли он ему. Как-то поутру Джеймс не узнал собственную квартиру, встревожился, что вот-вот явится настоящий хозяин и выгонит его на улицу. Джеймс бродил по комнатам, сделавшимся незнакомыми, порой воображая, будто перенесся во двор своего детства, будто сидит на корточках возле поилки для птиц, где привык ждать отца с наступлением темноты.

Парк все еще был поблизости, он гулял там по вечерам. Иногда, подобравшись к дальнему краю, где в свете фонаря виднелась пустая скамья, он терялся: откуда-то доносился едва различимый шепот, но шепот смолкал, едва Джеймс переставал в него вслушиваться, таял, словно сон, ускользающий от дневных воспоминаний.

Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, он столкнулся с молодой женщиной, как раз на переходе. Женщина перешла через дорогу и собиралась идти дальше, но остановилась внезапно и пристально всмотрелась в него. Глаза огромные, как у ящерицы, лицо истощенное и точно под цвет волос. Она заговорила с Джеймсом, стала расспрашивать о здоровье: как же так, он очень исхудал! Может быть, деньги нужны? — предложила она. Джеймс только улыбался, отвечая невпопад — когда же она отстанет и пойдет себе дальше! Они познакомились в дурную для нее пору, гнула свое девица, нащупывая в сумке пачку сигарет, теперь все пошло по-другому, она покончила с этой гнусностью. Джеймс одобрительно закивал, это ее подбодрило, она уже не размахивала нервозно руками, даже опустила на мгновение ладонь ему на сгиб локтя. Попросила прощения, дескать, вовсе не хотела навязываться, говорить о себе. Чем ему помочь? Неужели нечем? Он вежливо отказался от всякой помощи в уверенности, что дамочка его с кем-то спутала.

Сидя в комнате у окна, Джеймс пытался читать книгу. День близился к вечеру, на улице проливной дождь. Роман о старике, который рассказывал внуку всякие истории о предках, подбираясь исподволь к настоящему моменту, пока наконец не перешел к биографии самого мальчика, то есть повествование превратилось в пророчество, до смерти напугавшее слушателя. Прочитав пару страниц, он делал перерыв, давал глазам отдых, выглядывал наружу. Женщины, обмотавшись платками, ждали автобуса, старики, надвинув кепки на глаза, сгрудились под навесами подъездов, дожидались, пока пройдет дождь. Во влажном воздухе их силуэты размывались, темные ботинки сливались с влажным асфальтом, и Джеймсу чудилось, будто пешеходы понемногу проваливаются, уходят по щиколотку в грязь. Покачав головой, он вернулся к книге, но забыл уже, о чем шла речь на странице, перечитывал снова и снова одни и те же фразы. Слова лишились смысла. Он отложил книгу, выглянул на улицу и замер: на той стороне, подняв глаза к окну, стоял его отец. На нем все тот же синий костюм, руки вытянуты по швам, кончики губ печально опущены. Отец стоял неподвижно, уставившись на Джеймса, и тому казалось, будто из глазниц отца выходят два толстых кабеля, тянутся через всю улицу и, проникая сквозь окно, плотно обматываются вокруг его черепа. Он подбежал к окну, обеими руками уткнулся в раму, и тогда фигура отца исчезла, распалась на прямоугольники цементной дорожки и испачканной углем стены.

В тот же день, несколько часов спустя, он потерял сознание, когда наливал себе в стакан воду из-под крана. Увидел, как резко поехал куда-то вбок кухонный шкафчик, и — темнота. Он пришел в себя на линолеуме, лежа на спине. На кухне было темно, судя по отблескам фар дальнего света, пробегавшим по потолку, стемнело уже и на улице. Он полежал какое-то время, прислушиваясь к рокоту проносившихся машин и более отдаленному гулу авиалайнеров. Попытался подняться, но руки ослабли. Сдвинувшись с места, Джеймс понял, что лежал на жестком полу в луже пота. Его охватила паника, он чуть было не заорал во весь голос, но паника миновала так же быстро, как нахлынула. Он снова уставился в потолок, следя за мельканием фар. Перед его мысленным взором сменялись видения и образы, непостижимая, неподъемная громада воспоминаний надвинулась на него, он стал бестелесен и вновь ощутил надежду. Вспомнил Стоквелл и детское счастье: зимний вечер, матч закончился, он бежит через поле, туда, где в прогретой машине ждут родители. Он подумал о пачке запечатанных писем на полке в гостиной. Все хорошо. Скоро он вернется домой и упокоится в могиле по соседству с отцом, как и пообещал ему в своем письме священник.