Передай привет маме.

Ты свихнутый ублюдок. Играющий ту сонату из моего детства.

Скажи мне, Этта, разве фотографии мертвой маленькой девочки в луже крови мне было мало?

Ну вот, теперь я мысленно общаюсь с мертвыми людьми. Почему бы и нет? От живых все равно мало толку. До сих пор Этта мне не отвечала. И это хороший знак. Никаких командных голосов в голове, кроме моего собственного.

Телефон настойчиво мигал зеленым, пока я шла обратно к машине. Солнце поднималось над восьмиэтажной городской тюрьмой, обещая еще десять часов изнуряющей жары. Я просмотрела список пропущенных вызовов. Семь звонков. Четыре от Сэди и три из маминого пансионата. Я взглянула на часы. 6:22. И тут же нажала на «перезвонить» по последнему номеру. Сэди ответила раньше, чем я услышала первый гудок.

— Томми, с мамой что-то происходит. Час назад им даже пришлось вколоть ей успокоительное. Она переворачивала комнату вверх дном, будто что-то искала. И давление у нее было выше нормы, а сердце… Кажется, они назвали это тахикардией. Ночная сиделка сказала, что мамины странности начались еще вчера, когда к ней приходил какой-то мужчина, но буйствовать она начала только утром. Подожди минутку…

Сэди вернулась на линию пару секунд спустя:

— Мне нужно идти. Здесь скорая, они собираются отвезти ее в «Харрис» в Форт-Ворсе. Томми, она такая бледная…

— Я в пятнадцати минутах от… Сэди?

Звонок оборвался. Меня затрясло крупной дрожью.

Небоскребы, красная «тойота» передо мной, синее небо, оранжевое солнце — все сплелось вместе, как в калейдоскопе, рассекая ветровое стекло призмами цвета. Ключи упали на пол.

Мне показалось, что я умираю. Это была не просто паническая атака. Четыре года назад, после первого приступа, мне было стыдно признаться кому-то, что я нашла список советов в Интернете, на случай, если это случится снова.

Голос в моей голове звучал чертовски похоже на рулады доктора Фила, ведущего лицемера моей профессии.

— Номер один: расслабьтесь и измените паттерн дыхания, — гнусавил он с оклахомским акцентом.

Как изменить? Попытаться не дышать?

— Номер два: отправьтесь в «мысленный отпуск», — жизнерадостно продолжил он, и я представила себе его особняк за пятнадцать с половиной миллионов и «Феррари 360 Cпайдер».

Отчаянно пытаясь заткнуть доктора, я зажмурилась и представила, как мы с Мэдди у пруда испытываем новый «Вулли Фюр Баггер», «мушку» для рыбалки, которую на прошлой неделе нашли на сайте Киллроя. Я старательно наматывала мушку, шаг за шагом. Дыхание немного замедлилось, и я перешла к вязанию «Пулл Бэк Нимф». К тому времени, как я завязала узел на «Эмбеллишд Лефти», все закончилось, моя рубашка промокла от пота, а дыхание было поверхностным, но ровным.

Приступ длился тринадцать минут.

Я выехала с парковки и газанула по хайвею в сторону больницы.

* * *

— Боже, Томми, ты выглядишь почти как мама.

Сэди подняла на меня глаза, как только я вошла в переполненную приемную, переступив через двух возившихся под ногами малышей.

— Ее состояние пытаются стабилизировать. Мама почти ничего не понимает, говорит бессвязно, но я надеюсь, что это просто эффект лекарств.

Я удержалась и не напомнила Сэди, что нынче мама и без препаратов очень редко бывает в своем уме.

Она потянула меня в угол, схватив за локоть, и заговорила тревожным шепотом:

— Тот репортер пришел.

— Что? — Я проследила за направлением ее взгляда.

Джек Смит, зажатый у стены между дремлющей старой леди и подростком, маниакально строчащим эсэмэски, дружески помахал мне рукой.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я таким ядовитым тоном, что старушка резко вскинула голову. Пальцы подростка продолжали давить на кнопки.

— Простите, мадам, — Джек извинился перед леди и встал.

— В коридор, — зарычала я. — Быстро.

Ожидающая приема толпа, измученная беспокойством, глазела, как наше маленькое трио шагает в сторону коридора. Мы, наверное, приятно разнообразили их скуку: Джек, сегодня надевший оранжевую рубашку, я, потная и растрепанная, и Сэди, которая явно не осознавала, что на ней до сих пор заляпанные краской очки, которые она надевала, работая с паяльной лампой.

Я осела у стены и помассировала лоб. Сэди скрестила руки и, напряженная, как натянутая тетива, уставилась одновременно на Джека и на меня.

— Я ждал возможности поговорить с вами обеими, — сказал Джек. — У пансионата я оказался одновременно со скорой. Не смотри на меня так, Томми. Ты же не думаешь, что репортер упустит возможность добыть информацию из первых рук.

— Ты видел парня, который напугал нашу маму? — И тут же я подумала: «Черт, да ты, наверно, и есть тот парень».

— Нет. Вчера меня там не было. Я никогда не говорил с вашей матерью. Весь хаос начался еще до моего приезда.

— Сэди, — тихо сказала я. — Я хочу, чтобы вы с Мэдди ненадолго переехали в «Ворсингтон». Мне не нравится, что вы остаетесь одни посреди чистого поля. Для начала нужно все это прояснить.

— А почему бы нам просто не пожить вместе с тобой в доме?

— Потому что мне кажется… я их цель. А нам нужно думать о Мэдди.

И о тебе, Сэди. Я бы с радостью отдала жизнь за мою сестру. Проблема была в том, что она поступила бы так же. А стреляла она куда хуже, чем я.

— Я волнуюсь за тебя. — Сэди смотрела на меня в упор. — Лаванда, запах которой ты почувствовала… Я читала об обонятельных галлюцинациях.

— Фантосмия, — отрезала я. — Скорее всего, единоразовая, и связана она с мигренями, которые начались у меня после смерти папы. — Я заставила себя улыбнуться. — К тому же Хадсон обещал помочь мне.

Я не сказала когда. И как.

И это решило дело. Сэди расплылась в широкой радостной улыбке.

— Ладно, — она кивнула. — Раз уж Хадсон с тобой, я вернусь в палату к маме и позволю тебе самой разобраться с ним. — Она ткнула большим пальцем в сторону Джека.

— Я приду через пару минут.

И я обернулась к Джеку, четко выговаривая каждое слово:

— Меня. Тошнит. От. Твоих. Игр.

Две сиделки, проходившие мимо, повернули головы и замедлили шаг.

— Чуть потише, пожалуйста, — сказал он. И улыбнулся сиделкам: — Все в порядке, леди. Она просто расстроена.

— Ты высокомерный придурок, — громко сказала я, когда женщины исчезли в палате. — Так достаточно тихо?

— Ты слишком часто меня оскорбляешь. Рано или поздно я могу обидеться. — Он проверил дверь слева и затащил меня в кладовку с бельем — изолированный кокон, где каждая полка была доверху набита сложенными серо-белыми простынями, наволочками, одеялами и полотенцами. Уймой того, чем можно меня задушить.

— Чуть больше тридцати лет назад твоя мать попала под программу защиты свидетелей, вместе с маленьким мальчиком, — выпалил он, как только дверь за нами щелкнула замком. — Твоим братом. И младенцем. Обозначенным как «неуточненный».

Его слова показались мне бредом. Моя мама была под программой защиты свидетелей? С Таком? И «неуточненной»… мной?

— И как ты об этом узнал?

— По своим каналам. Мне удалось добыть некоторые файлы ФБР по программе защиты свидетелей.

Резкий стук в дверь напугал нас, и она тут же со скрипом открылась. Заглянула седоволосая медсестра.

— Миссис МакКлауд?

— Нет, нет, я не замужем, — автоматически ответила я и тут же поняла, как глупо это прозвучало.

— Ваша сестра просила вас предупредить. Ей нужно уехать, чтобы забрать дочь. Ваша мать сейчас на седативных препаратах, ее жизненные показатели улучшаются. Состояние стабильное. Вы можете поехать домой и отдохнуть.

— Я ведь даже не увиделась с ней.

— Сейчас ее действительно лучше не беспокоить. — Она помедлила. — Так или иначе, вам следует выйти из нашей кладовой. Мы не позволяем здесь подобных вещей. Это негигиенично.

— Нет, — ужаснулась я. — Мы ничего такого не делаем. С ним?! Да он последний, с кем я бы…

— Все мы так говорим, милая, — спокойно отозвалась женщина, набирая стопку простыней и наволочек и придерживая дверь монументальной правой ногой.

Я взглянула в сторону маминой палаты и решила воспользоваться советом медсестры. Я зашагала к лифту. Джек пошел следом. И шесть этажей мы проехали в тишине.

— А как насчет совместного обеда? — предложил он, когда лифт дернулся, останавливаясь на уровне фойе. — Я угощаю.

— Я хочу увидеть эти файлы, — требовательно заявила я.

Джек придержал дверь лифта для бойкого старичка, который катил кресло с девочкой-подростком в бейсболке «Техасские Рейнджеры» — мертвенно-бледной от химиотерапии.

Еще одна из ошибок жизни.

Мне давно пора заканчивать с нытьем.

Нужно искать способ выбраться из лабиринта.

Пусть даже для этого мне придется заискивать перед ублюдком Смитом.

* * *

— С тобой недорого встречаться. Это хорошо. — Джек впился зубами в третий такито, на который вылил примерно полстакана самого острого соуса из арсенала Кончиты.

Красный ручеек весьма некрасиво сбежал у него по подбородку, оставив кровавую кляксу на повязке. Я знала, что во рту у него сейчас полыхает ад, но на лице Джека это никак не отражалось. Еще один позер. Помню одного недоковбоя, который на свидании заказал себе стейк «с кровью, и чтоб аж дергался».

Такерия Кончиты представляла собой будочку под алюминиевой крышей размером с небольшой прицеп для трейлера. Там едва помещались сама пышнотелая Кончита, огромная канистра сладкого чая, гриль, маленький холодильник, металлическая касса и три ящика-охладителя со льдом и колой. Настоящей колой, разлитой в Мексике, с таким количеством сахара, что от нее зубы болели. Это был единственный безалкогольный напиток, который подавала Кончита.

Она прославилась тем, что говорила покупателям:

— Если вам нужна диетическая кола, вам, ребята, сильно не повезло. Шагайте отсюда в «Тако Бэлл».

В прошлом году Кончита натянула пурпурный зонтик в белых горошинах над одним из трех металлических столиков, выставленных у такерии на участке добела раскаленного бетона. Это было лучшее место в ее заведении. И сегодня Кончита очистила его для нас, заорав из окна на удивленную пару в деловых костюмах:

— Эй! Vamoz! Доедывайте, вам пора идти!

Я много лет была ее преданным клиентом, но ради меня Кончита ни разу не предприняла никаких исключительных действий. Кончита любила мужчин, особенно высоких и способных на хорошую драку. Ее не раз грабили посреди бела дня. Кончита никогда не улыбалась, но Джека она обслужила с самой приятной из своих гримас и даже добавила на его тарелку один бесплатный такито с дичайшим количеством перца.

— Ну и… — сказал Джек, вытирая губы. Было совершенно понятно, что он не собирается говорить, пока его желудок не обуглится от мексиканского счастья. Я ехидно подумала, каково ему будет часа в два ночи.

— Ну и… почему моя мать оказалась в программе по защите свидетелей?

— Томми, мы здесь вроде как в людном месте.

Он жестом указал на ближайший к нам столик на четверых: маленький мальчик тыкал пальцем в айфон; младенец сосал пустышку с такой увлеченностью, будто ему принесли шоколадный милкшейк; усталая мамочка держала на коленях полосатую сумку для пеленок, в которой хватило бы места для еды и развлечений целого маленького народца. Завершала картину чем-то раздраженная техасская бабушка.

— Я не могу поймать здесь вай-фай, — ныл мальчик, встряхивая айфоном, будто детским «Волшебным экраном».

— Ешь свой тако, Эван, — устало сказала мама, в то время как бабушка собралась было открыть рот, но передумала. — И положи мой телефон.

— В нем белые и зеленые штучки, — заныл парнишка, развернув фольгу. — Я хочу в ресторан.

— Эван…

— Вытащи их! — приказал мелкий нацист, царским жестом указывая на неугодные ему кусочки начинки.

— Джек, я не думаю, что эти люди нами интересуются, — сказала я, наблюдая, как мамочка вооружается зубочисткой и послушно приступает к раскопкам на тарелке с такос. — И могу поспорить, что этот мелкий босс не имеет отношения к мафии. Так что связывает мою маму с Энтони Марчетти? И почему это так интересует тебя?

Джек стянул сморщенную пищевую пленку с почти растаявшего домашнего пралине размером с шайбу для хоккея.

— Я интересуюсь всем, что связано с Энтони Марчетти. А след ведет туда, куда ведет. — Он сунул конфету в рот и с усилием задвигал челюстями. — Липкая, — промычал он, указывая на зубы. — Но вкусная.

— В отеле ты говорил, что история, которую мама рассказала мне о своем прошлом, была правдой частично. Что ты имел в виду?

— Оба ее родителя погибли в огне.

— А ты не знаешь, не было ли там чего-то… подозрительного?

— Нет. То есть я не думаю, что было.

— К твоему сведению, я сейчас на грани того, чтобы снова тебя оскорбить. Но рядом дети. Как ты узнал, что Розалина Марчетти связалась со мной?

Он пожал плечами.

— Я же говорил тебе, у меня есть свой источник. ФБР прослушивает и записывает ее болтовню. Она же супруга мафиозного босса, который проворачивает свои дела даже из-за решетки. Федералы много лет пытаются подобраться к нему и его наличным.

— У тебя есть осведомитель в ФБР?

— Ага. У меня чертовски здорово получается их искать. Большинство людей считают меня харизматичным. И даже умным. Фи Бета Каппа. Принстон. Куча знакомых. — Он улыбнулся. — И не надо так удивленно смотреть.

— Ты действительно веришь, что Розалина Марчетти — моя мать? Что Марчетти мой отец? Что меня похитили? Ты знаешь, кто отец Така? Он ведь правда мой брат, да? Кто та мертвая девочка с моим номером соцстрахования? — На последнем вопросе мой голос внезапно сорвался в крик.

Парнишка за соседним столиком отвлекся от телефона, вздрогнув.

— Мама, — сказал он, тыкая в меня пальцем. — Из-за той тетки я проиграл в Дудл Джамп. Я умер.

— Заткнись, пацан, — сказал ему Джек.

Мамочке хватило сил принять возмущенный вид. Бабушка с трудом скрыла улыбку.

Джек повернулся ко мне.

— Я не знаю, кто отец Така. Это твой погибший брат, верно? — Он помолчал, и в голосе у него появилось… сочувствие. — У меня тоже погиб брат. В этом мы с тобой также похожи.

Я не успела ответить: младенец выплюнул соску с такой энергией и скоростью, что та срикошетила от щеки Джека. Младенческой привязанности к пустышке хватило пары секунд, чтобы оценить ошибочность такого решения. Из люльки раздался вой сирены, будто предупреждающей о торнадо.

Джек застыл, явно удивленный пластиковым снарядом и силой стрельбы, на которую оказался способен годовалый карапуз. Я нырнула под стол за пустышкой, а мамочка в это время лихорадочно рылась в шестидесяти трех карманах своей безразмерной сумки.

— Влажные салфетки, — бормотала она. — Где же салфетки для соски? Ах, вот они. — Она вытащила небольшую пластиковую тубу с огромными штампами, обещающими защиту от бактерий.

Бабушка вскочила на ноги.

— Господь всемогущий, ты за это еще и платишь? Соски стерилизуются вот так!

Она выхватила у меня пустышку, сунула в свой пластиковый стакан с ледяным чаем, демонстративно там поболтала и заткнула соской вопящего карапуза.

А затем выхватила телефон у второго внука и строго сказала:

— Ешь свой чертов тако.

Дети заткнулись.

— Бабуля достойна блеснуть в реалити-шоу, — заметил Джек.

— Смит, сосредоточься на мне, хорошо? Я хочу увидеть те файлы из ФБР. О моей матери. О моем брате. И без цензуры.

— Невозможно. Я получил уже урезанную версию. Многое вымарано.

Я полезла в сумочку за ключом.

— Недавно я добралась до содержимого депозитной ячейки, открытой на мамино имя, — сказала я. — Она никому никогда о ней не рассказывала. Даже своему адвокату.

Джек подался вперед, едва ли не капая слюной.

Этот танец я неоднократно вела со своими пациентами. Что-то отдаешь, что-то получаешь. Однако я уже начала понемногу осознавать тот факт, что Джек Смит не похож ни на один тип людей, встречавшихся мне в жизни. Новый сорт консервированной фасоли, сказала бы бабушка. Обычные мои тактики с ним не срабатывали.

— Око за око, — сказала я. — Ты — мне, я — тебе. Линзами не отделаешься.

Моя первая попытка пошутить за последние две недели.

Но мне было не смешно.

В этом мы с тобой тоже похожи, сказал Джек о моем погибшем брате.

Какого черта он имел в виду под «тоже»?