Я бросила потрепанный папин чемодан на одну из двух кроватей номера и поаплодировала себе за то, что добралась до Чикаго живой, не задушила в аэропорту медлительного зануду, который удивился — удивился! — требованию снять обувь и вытащить ноутбук из сумки при прохождении контроля, и не поддалась панической атаке, когда самолет внезапно задергался на высоте четыре с половиной тысячи метров над землей.

Чемодан — тяжелый бордовый пластик с застарелой сеткой царапин — выглядел настоящим анахронизмом в современном чопорном номере. Номер был не в моем вкусе, зато располагался высоко над шумом Мичиган-авеню. Фокусной точкой тут была напольная лампа с синеватым неоновым светом, вполне способная справиться с функциями ночника.

Почти все в этой комнате было холодно-нейтральным — либо белым, либо белым с металлическим отливом, либо серым, либо черным. Тон явно задавал один из тех дизайнеров интерьера, что берут по триста долларов в час, а цвета, скорее всего, назывались как-то особенно поэтично: «Любовники луны», «Ноябрьский дождь» и «Полночь в Хельсинки». Ага, умная часть моего мозга продолжала работать. А вдохновлял ее, скорее всего, розово-красный лак под названием «Моя тетушка пьет кьянти» на моих ногтях. Педикюр делала Мэдди. На трезвую голову всего юмора не понять.

Еще три часа ожидания.

С самого утра мое тело почти жужжало, как угасающая лампа дневного света. Четверть таблетки «Ксанакса» решила бы вопрос, не поспеши я выбросить всю упаковку.

Рухнув на вторую кровать, я решила, что лучше уж сидеть на Черном Дьяволе, чем в номере отеля в чужом городе одиноко размышлять о том, застрелят меня в ближайшие пару часов или позже отравят дорогим чаем. У меня было чертовски много времени для того, чтобы обдумать сообщение Чарлы.

Я вынула зеленое платье из чехла, просто чтобы занять себя, и попыталась определить, сколько времени потребуется на улаживание вопроса со всеми его застежками и завязками. В магазине я примерила только его, но Беатрис утверждала, что платье идеально. Интересно, стала бы я — та, какой я была неделю назад, — так тщательно выполнять все требования Розалины?

Я открыла мини-бар. «Доктора Пеппера» не было. Пришлось довольствоваться батончиком «Милки Уэй», баночкой «Спрайта» и маленькой упаковкой кешью. Закончив с перекусом, я долго стояла под душем, осторожно наносила макияж, убирала волосы с лица, закрепляя их серебряными бабушкиными гребнями, и все это время пыталась не думать о том, что Розалина Марчетти способна парой слов уничтожить мой мир.

В час тридцать, когда мои нервы уже отчетливо звенели на грани срыва, портье помог мне забраться в такси. Я почти не замечала проносящихся мимо картинок, за исключением моментов, когда водитель-армянин тормозил и поливал туристов на тротуаре отборными американскими ругательствами. Особенно доставалось тем, кто шагал по улице с красной сумкой «Американ Герл». Я насчитала тридцать две таких за один квартал, а потом перестала считать. Я знала, что некоторые мамочки подруг Мэдди запросто просаживают по две тысячи долларов в главном магазине компании на Мичиган-авеню, отправляясь в тур выходного дня «Мамы и дочки».

Мы ползли к цели, и жаркий ветер задувал в окна, полностью уничтожая мою прическу. В Техасе кондиционеры были такой же обязательной частью такси, как и четыре шины. В Городе ветров, судя по всему, нет. Зеленый шелк платья испортили полумесяцы пота под мышками. Я смотрела вправо, на прекрасное синее озеро Мичиган, на белые паруса досок для серфинга и яхт, на пляжи, заполненные носителями всех цветов кожи и бикини.

Мимо пролетали стоп-кадры — красивая девушка в ярко-розовом спортивном бюстгальтере пробегает мимо истощенного бездомного, нацепившего три бейсболки и протягивающего миру пластиковый пакет для мелочи. Велосипедист со сбитым коленом остановился на бетонной велодорожке, осматривая спущенное колесо. Мамочка на пляже пытается перекричать ветер: ее карапуз сорвался с места и мчится к волнам. Я наблюдала моменты жизней, которые никогда не соприкоснутся с моей.

Лейк-Шор-драйв перетекла в Шеридан-роуд, связывающую городскую «муравьиную ферму» с обладателями заоблачных привилегий. Мы проезжали мимо ухоженных газонов, где каждая травинка была точно такого же цвета и высоты, что и соседние, словно каждое утро бригада Умпа-Лумпов, вооружившись маникюрными ножницами и кисточками, доводила эти газоны до идеала. И дома — если можно было назвать просто домами эти архитектурные шедевры — гордо возносились к облакам: виллы в испанском стиле, особняки в колониальном и модерновые геометрические формы по мотивам работ Фрэнка Ллойда Райта, осевшего когда-то в этом городе.

Таксист свернул с Шеридан-роуд, покатил в сторону озера и спустя некоторое время притормозил у массивных черных ворот. Он нажал на кнопку коммуникатора.

— Как вас зовут? — спросил он через плечо.

— Томми. Просто скажите — Томми.

— Не похожи вы на Томми, — сказал он, оборачиваясь. — Вы уверены?

— Просто скажите, пожалуйста.

Он снова нетерпеливо ткнул в кнопку.

— У меня здесь Томми. Вы меня впустите?

— Высадите мисс МакКлауд у ворот. Она может войти.

Голос был мужским и звучал, как у бывшего военного. Или у футбольного тренера техасской команды. Таксист пожал плечами и запросил у меня восемьдесят баксов. Не зная, грабят ли меня, я протянула ему пять хрустящих двадцаток и сказала, что сдачу он может оставить себе. А потом помедлила, не отпуская купюры.

— Еще сотня, если подождете. И еще сотня, когда доставите меня обратно в отель. Я не дольше, чем на час.

Таксист оценивал степень своей заинтересованности, явно щелкая мысленной кассой.

— Ладно. — Он пожал плечами. — Покружу пока. Но через час и пятнадцать минут я уеду.

И он оставил меня стоять у огромной бетонной стены шести метров в высоту, обвивающей огромную территорию и лишь слегка смягченной ветками деревьев с мелкими розовыми цветами, тут и там нависавшими над оградой.

Камера наблюдения на вершине стены повернулась на кронштейне, направив на меня круглую линзу. Я мысленно увидела свои спутанные волосы, вспотевшее лицо, зеленое платье, облепившее места, которые не должны быть облеплены, — это крайне неприлично для приглашенных на чай. Я нервно потеребила на шее ключ, который пыталась вернуть маме, но в больнице этого не разрешили. Посмотрела вправо, потом влево. Никаких ковбойских шляп.

В левой части огромных ворот приоткрылась маленькая металлическая дверь, почти полностью скрытая свесившимися ветвями. Кто-то где-то явно нажал на кнопку. Чувствуя, как все тело напряглось в ожидании опасности, я осторожно вошла на территорию, где царила паранойя Розалины. И оказалась в узкой арке тоннеля, полностью заплетенного виноградом. Конца тоннеля не было видно. За спиной хлопнула калитка, заставив меня подпрыгнуть.

Пришлось размеренно шагать три минуты, и только потом тропинка выгнулась в сторону, где, предположительно, находился дом Розалины. Пять раз мне чертовски хотелось повернуть назад. Дважды шпилька моих только что купленных туфель цвета меди проваливалась в землю, после чего я не выдержала, сдернула их и зашлепала босиком.

Еще несколько минут — и лозы надо мной слегка расступились, пропуская свет. Я заметила, что они оплетают бесшовную металлическую беседку в форме клетки; слева и справа растения были настолько густыми, что я не могла выглянуть через них наружу. Я заключила, что и снаружи сюда не заглянет никто и ничто, кроме камер, время от времени встречавшихся на моем пути. Добравшись наконец до подножия каменной лестницы, я уже вовсю дрожала.

На верхнюю площадку вели двадцать ступенек. Мои глаза не одну секунду заново привыкали к солнцу. Я стояла на двухуровневой террасе у идеальной копии старой итальянской виллы. С одной стороны от пола до потолка шли окна, обрамлявшие бальный зал с тремя массивными хрустальными люстрами. Зал явно был спроектирован так, чтобы в особые ночи гости могли выходить на балкон.

Когда я обернулась, мне в лицо ударил порыв неожиданно прохладного ветра с озера Мичиган. В Техасе такие порывы можно было ощутить, только стоя прямо под кондиционером. Я не видела воды, но знала, что она близко.

Пришлось постучать подошвами туфель по плиткам террасы, избавляясь от налипшей грязи, и надеть их, прежде чем я позволила себе полюбоваться с балкона на самый причудливый сад, что когда-либо видела: лабиринты беседок, мощеных дорожек и фонтанов. Здесь легко было заблудиться. Возможно, это и подразумевалось при устройстве.

— Сад прекрасен, не правда ли? — спросил из-за моей спины женский голос с легким акцентом, и я без предупреждения оказалась лицом к лицу с Розалиной Марчетти. Первое, что я заметила, это ее «переделанные» скулы — хирург подтянул их и сделал резче, отчего она стала похожей на итальянку, а не на мексиканку.

От Рози с поблекшей газетной фотографии почти ничего не осталось. Ее серебристо-белые волосы были собраны в элегантный узел, по сложности сооружения не уступавший саду. Бледно-зеленый брючный костюм обтекал ее тело как свободная кожа, слегка подчеркивая блеск бриллиантов на пальцах, в ушах, на шее.

Розалина оказалась красивее, чем я думала. И она совершенно не была похожа на меня.

— О Господи, — произнесла она, и ее голубые глаза, которые, я помнила, изначально были карими, затуманились. А затем она сгребла меня в почти что искренние объятия.

Я совершенно ничего не почувствовала. Разве я не должна была что-то почувствовать?

— Тш-ш-ш, — предупредила она, как только я попыталась заговорить. — Не здесь.

Розалина взяла меня под локоть и провела по двум пролетам каменной лестницы, спиралью спускавшейся в сад. Камни казались такими древними, словно сам Микеланджело подбирал их.

В центре сада был маленький внутренний дворик с медной скульптурой посередине: маленькая девочка в натуральную величину — ангельские крылья стремятся в небо, руки, раскинутые в ликовании, разбрызгивают воду фонтана.

— Это Адриана, — сказала она. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о ком говорит Розалина. — Этот фонтан я установила на третью годовщину ее похищения.

Боже, пожалуйста, пусть эта девочка не окажется мной.

Четыре садовых дорожки убегали от дворика в густые подстриженные джунгли, и Розалина потянула меня к арке из жимолости, не обращая внимания на эффект, который произвели на меня ее слова. Сверху сад казался идеально поддерживаемой симметрией, но внутри я даже не пыталась отследить направление всех поворотов. Мне было жарко, я устала и отлично осознавала, что Розалина не представляет для меня физической угрозы. В детстве я всегда мошенничала в играх с лабиринтами, зовя на помощь ластик и карандаш.

— Здесь я чувствую себя в безопасности, — сказала Розалина, убирая ветку с моего пути. — Этот сад был спроектирован много лет назад профессором математики из университета Чикаго. Специально для меня. Сейчас он уже мертв. И я единственная, кроме охранников и садовника, кто знает здесь все входы и выходы: карта сада заперта без ключа у меня в голове. — Она постучала пальцем себе по лбу, а я помолилась: пусть окажется, что профессор почил по естественным причинам.

Розалина взглянула на мое платье, на пальцы, неуклюже поправляющие вырез.

— Спасибо, что надела зеленое, — сказала она. — Это лучший камуфляж.

Более чем странно. Неужели Розалина всю жизнь прожила в страхе, горюя по украденной дочери и отчаянно пытаясь раствориться в своем ландшафте?

— Не нужно меня жалеть. — Она словно прочитала мои мысли. — Я сама заключила сделку с дьяволом. С твоим отцом, да. Я была молода, но знала, что меня ждет, если я за него не выйду. Венерические заболевания, агрессивные мужчины, передозировка. В некотором роде, твой отец спас меня, хотя, конечно же, по своим собственным эгоистичным причинам. — В ее голосе слышалась горечь. — Предполагаю, ты уже знаешь эту историю, по крайней мере ее часть.

Твой отец. Она имела в виду Энтони Марчетти? Эти слова у нее звучали так просто.

— С чего вы взяли? — пролепетала я. — Я ничего не знаю.

— Это мое любимое место. — Розалина резко сменила тему, когда мы шагнули в цветной хаос маленького мексиканского садика. Ярко-синяя плитка покрывала землю, в высоких мексиканских горшках росли лимонные деревья и буйствовали красками цветы. Прямо у моего лица развернулся и закричал попугай. Пара садовых стульев в полоску была разделена крошечным столиком, на котором стояли зеленый чайничек и корзина с печеньем. Мне показалось, что мы на южной стороне лабиринта, но так ли это?

— Садись, дорогая, — сказала она. — Я, конечно же, не твоя мать. И ты наверняка ни на миг не поверила в это. Ты же копия Женовьевы. Я всегда считала ее имя претенциозным. Наверняка на самом деле ее звали как-то совершенно обычно. Например, Дженни.

Я вцепилась в главное.

Розалина Марчетти не моя мать.

Моей мамой была та, что пеленала меня на ночь, как буррито. Так, что закрывала глаза и задерживала дыхание всякий раз, когда я влезала на быка.

Моя мама лежала сейчас на больничной койке в Техасе, а ее сознание блуждало по лабиринтам болезненного сна.

— И не нужно так на меня смотреть, — поспешно добавила Розалина. — Это была лишь маленькая ложь во благо. Я хотела сама ввести тебя в курс дела. Иначе ты не проделала бы весь этот путь, ты просто выследила бы Энтони. Я знала, что ты любопытна. Ты психолог. Ты помогаешь маленьким детям. А дело именно в маленькой девочке. В моей дочери. Я должна знать, что с ней случилось. И я знаю, что Энтони знает. Я хочу, чтобы ты заставила его рассказать. — Она отмахнулась от осы морщинистой рукой с французским маникюром. — Он уж наверняка не откажет в просьбе своей давно потерянной дочери.

А я считала, что Энтони Марчетти еще как сможет мне отказать. И не собиралась больше верить ни единому слову Розалины.

— Ты в долгу передо мной. — На ее лице неожиданно блеснула гримаса бывшей стриптизерши, мафиозной шлюхи, пережившей все. — Ты и твоя мать, вы в долгу передо мной. Моя девочка похищена из-за вас.

— Расскажите. Пожалуйста. — Слова дались мне с трудом, но ей хватило и этого сдавленного шепота.

— Я была Алой Розой, — с гордостью сказала она. — Ни одна другая стриптизерша не притягивала их так, как я. Энтони и его парни появлялись практически каждую ночь. Я встречалась с одним из его бульдогов, Артуро.

Она сделала крошечный глоток чая и скрестила вытянутые ноги.

— Если алкоголь и наркотики в обмен на минет можно считать любовью, — сухо продолжила она, — то мы с Артуро любили друг друга. Энтони был жеребцом, конечно же, но не из моей лиги. Мы много времени проводили в баре на Раш-стрит, там стояло пианино, и твоя мать играла на нем и пела после десяти. Энтони пил мартини и слушал ее, пока на улице не начинали грохотать мусоровозы.

Она посмотрела на меня со смесью ревности и восхищения.

— Ты так на нее похожа — это почти жутко. Те же волосы, те же движения. Энтони и твоя мать восхищались друг другом. Она не могла ему сопротивляться. Этой его темной харизме. — Ее голос стал резче от сарказма. — Так начался их великий роман. И вся история покатилась к черту. Я забеременела. Твоя мать забеременела. С той только разницей, что меня на аллее за баром изнасиловал один из дружков Артуро. Всеми возможными способами, если ты знаешь, о чем я. Артуро после этого на меня даже не смотрел.

— Мне очень жаль, — искренне сказала я. — А что произошло с моей матерью?

— Энтони убил агента ФБР. Это было мерзко. Он пристрелил всю семью того человека. И каким-то образом в этом оказалась замешана твоя мать. Энтони умолял власти защитить ее. Настоящий подвиг, учитывая его резюме. Умолять кого-то. Но я выяснила, что он просто запугал присяжных, и дело с концом.

Как, как, как могла мама ввязаться в такую историю?

Розалина Марчетти помолчала с довольным видом.

— И все же, тридцать лет спустя, Энтони сидит за решеткой.

— Я не понимаю… — Я снова запиналась. — Вы сказали, что вы с Энтони не были… парой.

— Он сделал мне предложение сразу после убийств. Если я выйду за него, мы с моей девочкой будем обеспечены до конца наших дней. Но он ничего не скрывал: я стану мишенью для его врагов, пока твоя беременная мать выбирается из города. У нее уже был старший сын. И она никогда не говорила, кто его отец. Не такая уж чистюля, какой себя выставляла.

Эта женщина играла роль мученицы и наслаждалась каждым моментом. Я придержала злые слова, потому что не хотела, чтобы она замолчала.

— Энтони после этого всегда называл меня Алой. Но не добавлял «Роза», поэтому звучало нежнее. Я не могу сказать, что он не был со мной честен по поводу рискованности нашего брака. Но я не ожидала, что это затронет Адриану. Знаешь, ведь тот, кто ее похитил, считал, что она — это ты. Ребенок Энтони. С тех пор я всегда осторожна.

Что-то в этой части истории звучало фальшиво, но я не могла уловить эту фальшь. Меня учили считывать признаки лжи по лицу, но это лицо не выказывало ни единого — госпожа Марчетти смотрела мне прямо в глаза и не отворачивалась.

Она указала на дом.

— Это моя тюрьма. Моя крепость. Я могу щелкнуть выключателем в любой комнате и увидеть все уголки дома и сада. Кажется, иногда мои мальчики подсматривают за мной в душе, но… — она улыбнулась, — я не против. Иногда я даже устраиваю стриптиз у кровати. Но это просто бонус. Я хорошо плачу охране.

Я вытрясла из головы непрошеную картинку.

— Я все же не понимаю. Почему сейчас? Как вы меня нашли?

— Ты веришь в судьбу, Томми?

Я подумала о бабушке и ее картах, о том, что сижу в лабиринте чужого сада, и это буквально метафора всей моей жизни.

— Так вот, я верю, что это судьба привела тебя ко мне, Томми, — изрекла Розалина.

— Кто-то сказал вам, где я живу, — сухо ответила я.

Она жеманно смутилась.

— Я не могу сказать кто.

Внезапно я осознала, что принесла с собой диктофон, но так и не подумала его включить. Я полезла в сумочку, якобы за салфеткой, сдвинула нужный рычажок и сменила направление нашего разговора.

— Так вы не знаете, что именно моя мама знала о тех убийствах?

— Понятия не имею.

— А почему вы так уверены, что Энтони Марчетти — мой отец?

— Я уверена. Поройся в его прошлом. И попутно спроси его о моей Адриане. Попроси его подарить мне хоть немного покоя.

Я посмотрела на часы. Прошел уже целый час. К черту тонкости. Мне необходимы ответы.

— Вы в курсе, что Энтони Марчетти перевели в Техас, поближе к моей семье?

— Я этого не знала. — Розалина выглядела искренне удивленной.

— Мне кажется, что моей семье угрожают, но я не знаю, от кого исходит угроза.

— Возможно, тебе стоит спросить федералов, которые даже сейчас пытаются заглянуть за мой забор. — Розалина коротко хохотнула. — Вообще-то, милая, нельзя верить ни единому слову ФБР. И Энтони тоже, конечно. Он мастер создавать иллюзии. А ребята из ФБР — они врут, врут, врут, пока не получат желаемого. Они пытаются заставить нас нервничать. И уже много лет прослушивают мои телефоны. Неужели они думают, я не знаю? Они хотят отследить все денежные потоки, до сих пор дрейфующие сюда и отсюда.

Она поднесла чашку, а вместе с ней — бриллиантовую вспышку к бледным губам, и я подумала о том, что ее стриптиз наверняка до сих пор стоит просмотра.

Мне вдруг стало не важно все то, что она могла бы добавить. Мне отчаянно хотелось выбраться. Но когда я поднялась со стула, эта женщина потянула меня обратно.

— Пока еще нет, — сказала она, оглядываясь. — Я хочу тебе кое-что передать. — Розалина вынула из кармана брюк маленькую красную коробочку для драгоценностей — элегантную штучку с пружинной защелкой.

Из тех, что обещают нечто приятное.

Казалось странным, что Розалина вдруг пожелала сделать мне подарок, — возможно, это вещица, которую когда-то для нее покупал Марчетти. Так или иначе, я не хотела брать это в руки.

Розалина быстро развеяла мои сентиментальные мысли.

— В ней палец моей дочери.

И не было слов в английском языке, чтобы ответить на это. По крайней мере, я таких слов не нашла.

— Осторожно, не урони! — Розалина подхватила коробочку, чтобы та не упала. Моя рука, похоже, снова отказывалась работать.

— Ты что, в обморок собралась? Ай, диос мио, только не это! — На самом деле я не собиралась терять сознание. Я просто нагнулась за бутылкой холодной воды, стоявшей в ведерке со льдом у стола, и прижала ее к щеке.

— Прости, Томми, — сказала она. — Не стоило мне так тебя шокировать. — А затем: — Он мумифицировался.

Как будто от этого все становилось лучше.

Отчаянно пытаясь не потерять меня, она затрещала:

— Копы отдали мне его много лет назад, через шесть месяцев после того, как похититель его прислал. Сказали, что я могу похоронить этот палец вместо нее. Что она мертва, и мне нужно смириться с этим.

— Они сделали тест на ДНК? — Я слышала свой голос, спокойный и логичный. Невидимая часть меня разгуливала между кустиками мексиканского шалфея, отвлеченно наблюдая за нашим безумным чаепитием. Краем сознания я удивилась тому, что садовник сумел вырастить эти кусты в Чикаго. Я почти ощущала щекой прикосновение листьев.

— Нет, — ответила Розалина. — В те времена редко делали подобную экспертизу. Они, похоже, поверили, что это она. И, честно говоря, я никогда не хотела узнать это наверняка. До сих пор. Я старею. Мне осталось не так уж много.

Коробочка лежала на столе между нами, своим красным бархатом напоминая мне красный плащ из «Списка Шиндлера». Единственное пятно цвета в мире, который сошел с ума. Красный цвет шарфа, который Энтони Марчетти сделал своим фирменным знаком. Я вынула из ведерка кубик льда и провела им по шее. Я очень старалась не дать воли своему воображению и не представлять, как может выглядеть детский палец, отрезанный тридцать один год назад.

— И что, по-вашему, я могу с этим сделать? Насколько я поняла, вы нанимали детективов расследовать дело Адрианы.

— Все, что считаешь нужным, — ответила Розалина. — Ты ведь дочь, которой у меня никогда не было.

Последняя загадочная фраза.

Дневной свет уже уходил, и теперь Розалина оказалась в тени дерева — на поверхность вынырнула Алая Роза. Во время нашего разговора она забыла про свой «итальянский» акцент. И теперь говорила, как та, кем она когда-то являлась, как мексиканка-бунтарка, которая шла против моральных устоев, когда те начинали давить на нее. Отчаянье расходилось от нее волнами. И теперь я видела границы ее голубых линз. Они не могли скрыть страдания, которое поселилось в ее глазах. Я уже видела такие глаза раньше — такими глазами смотрела перед собой моя мама на похоронах Така.

Усилием воли я заставила себя взять коробочку. Я справлюсь. Возможно, я прожила всю жизнь, чтобы оказаться именно здесь, посреди джунглей Розалины, оплетенных виноградными лозами и чувством вины. Возможно, все мои исследования, все, что я постепенно узнавала о детских травмах, было лишь подготовкой к этому моменту. Возможно, мне суждено найти Адриану. Возможно, она еще жива и знает ответы на все вопросы.

Я думала об этом, одновременно осознавая, кто такая Розалина Марчетти. Гениальный манипулятор и патологическая лгунья.

Я задала еще один вопрос, чтобы ее проверить.

— Когда вы обняли меня на террасе, вы же искали на мне микрофон?

— Конечно, — ответила Розалина. — Всегда лучше подстраховаться.